Любовный квадрат

ПРОЛОГ

В эротической жизни Лондона Бонд-стрит не заслуживает особого внимания, несмотря на романтические ассоциации, возникающие в вашем мозгу. Свое, всемирно известное, название улица получила не благодаря особе королевской крови, и не в честь Агента «007», Джеймса Бонда, как предполагают некоторые американские туристы. На самом деле все гораздо прозаичнее: в семнадцатом веке жил некий сэр Томас Бонд, чье имя и носит сейчас эта улица.

В любом случае, узкая улочка с рядами магазинов, протянувшаяся от Пикадилли до Оксфорд-стрит, для Джорджины Крейн была синонимом слова «счастье».

Именно на Бонд-стрит, у магазина Эспри более двадцати лет назад она впервые увидела Ника Элбета. В памяти сохранилась каждая деталь той случайной встречи, и сегодня это кружило ей голову. Трудно поверить, что пролетело столько лет, почти половина ее жизни. Многое случилось с ней и Ником, а из-за этого и с Моной и Эми, которые были так тесно связаны с ними в те далекие дни. Сейчас она снова на Бонд-стрит. Это невероятно, восхитительно, может быть, даже, триумфально. Она улыбается своему отражению в витрине магазина Эспри, направляясь к Смитсону, чтобы забрать приглашения на свадьбу.

Она добилась этого. Она ждала, предпринимала различные ходы. Прятала злость, гордость и помалкивала, не доверяясь никому. За эти двадцать лет она стала очень удачливой деловой женщиной, «финансовым магнатом», как писали экономические газеты, патронессой искусств, законодательницей правил и хозяйкой. Абсолютно не реагируя на все предположения, почему она не замужем, терпеливо плела свою паучью сеть и поймала-таки добычу в западню. Ник Элбет, наконец-то, будет ее. Даже сейчас, в роскошном и комфортабельном зале магазина Смитсона слезы пробили броню холодности и самообладания, когда она изучала плотную карточку кремового цвета и водила дрожащими пальцами по тисненым буквам.

Леди Джорджина Крейн и достопочтенный Николас Элбет имеют честь пригласить на их бракосочетание, которое состоится в полдень, 10 июня в церкви Святого Коломба на Понт-стрит в Лондоне.

Пожалуйста, ответьте: Челси Мьюз, Кингз Роуд, Лондон – СВ-3.

– Все удовлетворительно, мадам?

«Удовлетворительно». Ее восторг невозможно описать. «Удовлетворительно» – не то слово для ее триумфа, но оно очень подойдет при отсутствии другого, оно – как молчаливый вопль ликования. Помни, Джорджина, дорогая, всегда предостерегала мама, настоящая леди не выказывает торжество. Но, она может ликовать, правда, только в душе. Объявить всенародный праздник, поднять все флаги – Джорджина и Ник собираются пожениться!

– Достаточно удовлетворительно, благодарю вас.

– Отослать их с рассыльным?

– Нет, спасибо. Меня ожидает машина.

Каллиграф приедет вписать на карточках имена гостей и надписать конверты. Ни у Ника, ни у нее нет родителей и других родственников. Гостями на свадьбе будут друзья, представители финансовой прессы, редакторы журналов, ведущие теленовостей, избранные клиенты и полный состав служащих ее компании, включая всех из штаб-квартиры на Челси Мьюз и продавцов шести лондонских магазинов. Ну, и конечно же, не получится настоящей свадьбы без Моны Девидсон и Эми Хамфриз. Эти две американки в старые времена были без ума от Ника Элбета. Кто бы мог их упрекнуть? Несмышленые девчонки, впервые в Лондоне, и первый англичанин, повстречавшийся им. Сейчас для них он просто юношеское воспоминание, она совершенно уверена. После того хаотического лета обе вернулись в Америку, вышли замуж, обзавелись детьми. Мона развелась, но к нынешнему времени регулярно присылала сообщения о новом персонаже, называемом «Сидней», что звучало довольно забавно.

Предполагалось, Ник будет ждать ее на Бонд-стрит. Его не было и в помине. Этот мужчина абсолютно безнадежен, когда требуется точность. Супердорогие часы не помогли, их у него больше нет.

«Кто-то стащил их», – объяснил Ник. По-видимому, он снял часы в одном из карточных клубов на Фулхем Роуд, они мешали ему. Он, действительно, не мог вспомнить, в каком, именно, но был уверен, что страховка покроет потерю.

Расхаживая взад и вперед, стараясь сдержать раздражение и нетерпение, Джорджина поняла, что просить fiancé[1] отвезти ее домой было романтической и сентиментальной глупостью. Пачка приглашений на их свадьбу лежит у нее на коленях, а они нежно держатся за руки. Сущий вздор, идилия для молоденьких продавщиц. Она никогда не должна просить его заезжать за ней. Она никогда не должна ждать, что он появится вовремя. Если вообще появится. Если ей нужна подобная пунктуальность, надо было выходить замуж за Саймона Лонга. А если хочет быть уверенной, что машина ждет в условленном месте в назначенный час, следует отдать приказ личному шоферу.

Спустя полчаса, под любопытными взглядами управляющего магазина Смитсона, она направилась в сторону Пикадилли, замедлив шаг перед витринами Эспри, священным местом, где впервые положила глаз на Ника Элбета. Свинья! Она пыталась разозлиться, но была слишком счастлива. Обычно в это время такси днем с огнем не сыщешь. Свернув на Пикадилли и яростно протискиваясь сквозь толпу, она, наконец-то, добралась до Грин Парк Отеля. Пятифунтовая банкнота, сунутая расторопному швейцару, позволила получить такси в обход длинной очереди.

Вот и Челси Мьюз, каллиграф уже прибыла, Ник Элбет – нет. Естественно, он должен позвонить и извиниться, что не встретил ее у Смитсона. Он не позвонил. Но, конечно, он помнит о коктейле в испанском посольстве, вернисаже у Хейварда и ужине в компании Шейлы и Фила? Это их первый вечер в городе в качестве жениха и невесты. Где же, черт побери, он может быть?

Каллиграф спросила:

– В Америку только два приглашения? Любопытная корова! Какое ее дело? Почему бы ей не заткнуться и не делать то, за что уплачено, а не задавать идиотские вопросы?

– Почему вы спрашиваете? – она потребовала объяснения.

– Из-за марок. Я надписала адреса миссис Девидсон и миссис Хамфриз и отложила эти конверты для авиапочты. Смогу отправить их по дороге домой.

Устыдившись собственной грубости, Джорджина тепло улыбнулась женщине.

– Очень любезно с вашей стороны позаботиться об этом.

Мона и Эми. Внезапно присутствие старых подруг на их свадьбе с Ником Элбетом показалось ей даже более важным, чем в то время, когда она впервые обдумывала эту идею. Они могут остановиться в ее доме, уже приютившем их однажды, но теперь с комфортом и роскошью, не сравнимыми с ушедшими студенческими деньками. Три подружки будут смеяться, плакать, предаваться воспоминаниям, пить шампанское, посылать за жареной рыбой и чипсами, говорить друг другу, что сейчас они выглядят лучше, чем тогда, болтать о мужчинах вообще и Нике Элбете в частности.

Прежде, чем заклеить конверты, она каждой набросала несколько строчек, приглашая в Лондон в качестве личной гостьи, с оплатой всех расходов, включая перелет первым классом.

«Пожалуйста, скажи «да». Будет ужасно весело, обещаю! Ты нужна мне».

К тому времени, когда появился, напевая, взъерошенный Ник, они уже опоздали на коктейль в испанское посольство и к Хейварду на вернисаж.

– Нужно извиняться перед Шейлой и Филом за отмену ужина? – спросила она.

– Ты хочешь сказать, что не собираешься пилить меня?

Она улыбнулась ему с нежностью, удивившей обоих.

– А почему я должна делать это?

– Я опоздал и надрался.

– Главное, ты здесь. Слезы наполнили его глаза.

– Ты единственная женщина, которая, действительно, когда-либо любила меня. Я обещаю любить тебя всем сердцем всегда, вечно.

Она верила, что он искренен в каждом слове, и в эти мгновения была довольна своей жизнью. Вот только бы исчезло тоскливое предчувствие. В кошмарных снах о приближающейся свадьбе она видела себя Джен Эйр, венчающейся с мистером Рочестером, когда Ричард Мейсон[2] останавливает церемонию. Если что-нибудь непредвиденное помешает ей выйти замуж за Ника Элбета, она хочет, чтобы Мона и Эми были с ней и помогли смягчить этот удар.

Вот для чего нужны друзья.

«Трамвай «Желание»,[3] сцена одиннадцатая.

Бланш: Кто бы ты ни был, я всегда зависела от доброты незнакомцев.

Ударение на «незнакомцев»? Мона так много раз повторяла эту строчку, что фраза стала звучать, как тарабарщина. Финальный монолог Бланш так же трудно читать, как и гамлетовское «Быть или не быть». Публика знала его наизусть, встречала как последний вздох поруганной невинности, и повторяла вместе с актрисой.

На вечерней репетиции Билл Нел подбадривал: «Попробуй по-иному, киска. Прибавь выразительности. Еще куча времени для экспериментов». Это его дебют в Нью-Йорке в качестве режиссера и продюссера. С ним она чувствовала себя совершенно раскованно и была благодарна за дружбу, которая возвращала их, спустя двадцать лет, к студенческим дням в Лондоне. Австралиец гордился, что открыл ее вокальные способности на драматических занятиях. Как агент, менеджер, а сейчас и продюсер, он занимался ее карьерой и поддерживал во время личных и профессиональных взлетов и падений.

Как самоназначенный лучший друг, брат, отец и палочка-выручалочка, он провел ее сквозь безумие с Ником Элбетом, брак с Брентом Вильсоном, жестокость Джона Саймона, почти смертельную пластическую операцию. И вот теперь добыл деньги на собственную постановку «Трамвая». Следуя в том же духе, он, возможно, создал для своей протеже нового любовника в лице главного американского «ангела», Сиднея Самуэльса, удалившегося от дел магната, страстного поклонника театра и, к тому же, по воле Провидения, вдовца.

– Я всегда зависела от доброты незнакомцев.

Так лучше? Или, возможно, слишком провинциально?

Роль Бланш Дюбуа была большим шансом для Моны Девидсон вырваться из «мыльных опер» и радио-постановок и, наконец-то, оказаться замеченной, как серьезная актриса.

«Я всегда зависела от доброты…»? Доброта, вот ключ. Внимательно рассматривая себя в зеркале спальни, она упала на пол, сражаясь с невидимой смирительной рубашкой в финальной сцене сумасшествия Бланш. Связанное тело беспомощно извивалось, волосы растрепались, в глазах застыли мольба и паника. Лицо Бланш, ужасающее видение, смотрело на нее из зеркала. Черные ручейки туши струились по белым, как мел, щекам, которые она напудрила, чтобы лучше вжиться в образ. Кроваво-красная дешевая помада умышленно намазана за естественные контуры рта, придавая губам форму лука Купидона.

Призывая все свои эмоциональные силы, Мона медленно изменяла выражение глаз: в них появлялась то животная паника, то благодарная покорность и, наконец, темный омут безумия. Слезы, жгучие и соленые, катились по лицу Моны. Рыдания сотрясали грудь. Она прорвалась сквозь преграды и проникла в самую душу Бланш Дюбуа. До премьеры оставалось всего два месяца репетиций. Все ее будущее зависело от этого спектакля. Она должна быть готова.

Случайный взгляд в зеркало застал ее врасплох. Отражение этой женщины сводило на нет актерскую работу. Кого она обманывает? У нее чертовски цветущий вид; слишком здоровый для Бланш Дюбуа. Та была хрупким листком, подхваченным порывом ветра. Мона же выглядит способной поднять Стенли и размазать его по стенке, если тот откроет рот.

Внезапная подавляющая неуверенность потребовала срочной калорийной поддержки. Она откусила три больших куска от огромной плитки шоколада и доела половину коробки ванильно-шоколадного мороженого, оставшегося после завтрака. В дверь позвонили, мелодичная трель известила о доставленной утренней почте.

Толстая резиновая лента, обмотанная вокруг увесистой связки, внезапно развязалась и, словно управляемая торпеда, выстрелила ей в голову, пролетев в миллиметре от левого глаза. Это Господь пытался привлечь ее внимание. Господь советовал ей стать лучше, пересмотреть приоритеты и решить, какое отношение имеет Бланш Дюбуа к ее детям и Сиднею, занимающему все большее место в жизни Моны. А главное, Бог напоминал, какая удача и счастье, что она жива, здорова, имеет успех, как прекрасно ее существование во вселенском мироздании. Пора прекратить хныкать, что она не Мерил Стрип. Пока.

Освободившись от резиновых пут, почта рассыпалась по столику в холле. «Ну вот, снова все то же», – подумала она, пробегая глазами по ежедневному вороху информационных изданий, их разнообразие и напористость поражали. Каталоги. Журналы. Свободный отдых во Флориде. Фильмы для взрослых. Образцовое питание для домашних любимцев. Предложения для тех, у кого мало времени? Никто не должен напоминать, что ее время ограничено. Ей уже тридцать девять, даже, если по фотографии дают двадцать девять, она все еще надеется добиться, чтобы ее воспринимали серьезно. Как женщину, актрису и, да поможет Господь Бог, мать. Время неумолимо убегает. Сорокалетие не за горами. С новой карьерой и новым мужем она должна совершить переход к солидной зрелости, к более практичному стилю жизни. Она должна подняться, возродиться, как птица-феникс, после страданий Бланш Дюбуа, окруженная продюсерами, нуждающимися в ее услугах. Она должна выйти замуж за Сиднея, хотя он и скучен, нечто вроде вентилятора, потому что… почему? Потому что он любит ее и считает звездой, обожает ее детей, богат, мил и, самое главное, живя скучной жизнью бизнесмена, он ослеплен ее миром и благодарен за возможность приблизиться к нему.

А Ник Элбет – нет.

Ладно, завяжем с Ником Элбетом.

У Моны были дела и поважнее, например, ежемесячный чек от Брента, запаздывающий уже на неделю. Не то, чтобы он ей нужен. Просто, это вопрос „принципа. Чтобы убедиться – она случайно не пропустила чек, снова внимательно просмотрела почту, держа наготове корзину для бумаг.

Последнее письмо казалось похожим на приглашение, но это ни капельки не обмануло ее. Слишком часто была она одурачена толстыми белыми конвертами, надписанными причудливыми буквами со множеством закорючек, которые выглядели как настоящие приглашения на реальные праздники знакомых ей людей.

Выбросим и этот конвертик вместе с нарядной маркой старой веселой Англии. Она швырнула нераспечатанное письмо в корзину поверх всей прочей макулатуры.

Сработал сигнал внутренней связи с консьержкой.

Что еще?

– Да?

– К нам поднимается джентльмен. Сказал, вы знаете, кто он.

Ник Элбет! Имя вспыхнуло в мозгу, как это случалось очень часто. Будет сногсшибательно открыть дверь и увидеть на пороге Ника, как и в прошлый раз, с мерзкой ухмылкой, огромным букетом маргариток и бутылкой шампанского.

– Сидней!.. – реальность заставила отшатнуться. Неуклюже пытаясь обнять, он наступил ей на ногу.

– Прости, пожалуйста.

– Ничего страшного.

– Правда, извини меня, Мона. Я такой неловкий…

– Все нормально. Действительно. Полный порядок. Зачем он здесь? Разве не помнит, что скоро репетиция?

– Машина внизу. Я подумал, тебе понравится, если я заеду за тобой.

– О, Сидней… – Почему она так безумно зла на него? Ведь он поступает именно так, как ей всегда хотелось, чтобы вел себя мужчина – внимательно, заботливо, преданно.

– Ну, конечно… если у тебя нет других планов. Я только думал…

– Ты думал совершенно правильно, Сидней, дорогой. Спасибо, милый.

Так натурально. Просто Сара Бернар.

– Что бы я без тебя делала? Буду готова через полсекунды.

Глубокий вдох, собраться с мыслями, машина закрутилась. Любимая звезда собирается на репетицию: густые рыжевато-коричневые волосы собраны в тугой узел так, что натянулась кожа на скулах, очки в тонкой оправе с тонированными стеклами вместо контактных линз, мешковатый черный свитер, высокий воротник доходит до подбородка, чтобы избежать даже малейшего намека на дряблую шею, ремень затянут на талии, гордо выставляя напоказ результаты действия крема для похудения, «вареные» джинсы – униформа драматической актрисы. Старенькие балетные тапочки уступили место белым кроссовкам с теннисными носками.

Пьеса, косметичка, лимонные жевательные конфетки, витамины, кофеин, записная книжка, ручка и пачка бумажных салфеток заброшены в потрепанный зеленый полиэтиленовый пакет. Она наносит последний штрих, намазывая помадой надутые пухлые губки, и обессиленно направляется к дверям, где ждет Сидней. Она не должна быть такой сукой. Разве бегать за тачками в час пик лучше, чем иметь в своем распоряжении Сиднея и его «Линкольн»? Она поклялась немедленно и впредь стать восхитительной.

– Готова, дорогой.

– Думаю, ты выбросила это по ошибке, – он держал толстый белый конверт с английской маркой. – Выглядит впечатляюще. Из Британии. Может быть, королева Елизавета пригласила тебя на чай.

Раздражение исказило наигранную маску светской леди. Черт бы тебя побрал, Сидней, держись подальше от моей мусорной корзины! Не лезь в мою жизнь!

– Очень любезно с твоей стороны, Сидней, но я уверена, что это не важно.

Она взяла у него конверт и бросила назад в корзину. Он удивленно заморгал и снова достал письмо с доводящей до бешенства самоуверенностью хозяина судьбы, заботящегося о маленькой женщине.

– Тебе разве не любопытно? А вдруг это от твоей подруги Джорджины, о которой ты все время рассказываешь?

– Сидней!

Я убью тебя, Сидней! Я сброшу тебя в шахту лифта. Я возьму себе такси. Мне это, действительно, не надо.

У меня великолепные дети. Мне нельзя так расстрачивать свою энергию. У меня репетиция, черт побери, я могу очиститься. Я могу стать целомудренной. Из-за стрессов бывают морщины. Она глубоко вздохнула и надула щеки как ящерица-варан. У-у-ух! Воздух медленно вырвался наружу.

– Если тебе так любопытно, сам открой, О' кей?

Он ухмыльнулся, наслаждаясь прекрасным, по его мнению, моментом доверительной близости.

– И приз за лучшую женскую роль в спектакле «Трамвай «Желание» присуждается… Мо-не Де-вид-сон! – пауза, а затем крик ликования едва не разорвал ее барабанные перепонки. – Что я тебе говорил? Я был прав! Это от Джорджины! Вот видишь! Она выходит замуж!

Мона тупо уставилась на него.

– Что-о?

Улыбка Сиднея напомнила ей Чеширского Кота,[4] только она ужасно раздражала. Он снисходительно похлопал ее по руке.

– Где ты, дорогая? В стране Дневных Грез? – он помахал перед ней приглашением. – Я был прав. Как я уже сказал, это от твоей старой подруги Джорджины, и она выходит замуж.

– Джорджина?.. Замуж?..

– Так здесь написано, и она хочет, чтобы ты приехала в Лондон к ней на свадьбу, все расходы оплачиваются. Вот это я понимаю, дружба!

Мона назвала бы это прохладным знакомством. Всего неделю назад она звонила Джорджине сказать, что видела картину из ее коллекции в «Харпер Базаар»[5] и сообщить о своем дебюте в роли Бланш.

– Ну вот, хватит про меня. Что у тебя нового, Джорджина? – спросила она тогда.

– Боюсь, ничего существенного.

Типичная британская скрытность. Вот что ей нравится в англичанах. Ничего интересного в жизни не происходит, всего лишь собирается замуж.

– И кто же этот счастливец, Сидней? Министр, профессор из Оксфорда? Он должен что-то из себя представлять, иначе для Джорджины невозможно. Может, мелкопоместный дворянин, солидный банкир, а, возможно, кто-нибудь с громким титулом и родовым замком.

Сидней протянул ей приглашение.

– Тут написано, кто-то достопочтенный.

Имя жениха Джорджины Крейн застряло в ее горле предсмертным хрипом висельника. Николас Элбет. Ни в малейшей степени не достопочтенный.

Стать бабушкой в тридцать восемь лет не совсем то, о чем мечтала Эми Дин Хамфриз, когда вместе в Лу воспитывала их дочь Сэнди самостоятельной, любящей, яркой и изобразительной. Та хорошо усвоила уроки родителей, но, вопреки ожиданиям Эми, Сэнди после окончания колледжа связалась с Дэном Грейди и после положенных девяти месяцев в ванной комнате, отчего дома произвела на свет прелестную девочку.

Незамужняя, нераскаившаяся и беззаботная Сэнди назвала малышку «Дакота». По двум причинам: в Северной Дакоте она решила расстаться с Дэном и автостопом вернулась во Флориду, а кроме того, в Нью-Йорке Джон Леннон снимал квартиру в «Дакота Хауз» и был убит именно у этого дома.

Сейчас, год спустя, Сэнди продолжила образование, поступив в университет и оставив ребенка на попечение Эми без единого слова обсуждения или извинения. Она просто предположила, что ее мать радостно примет такую ответственность, возможно, даже будет благодарна за это.

За завтраком Эми заняла позицию у кухонного стола.

– Нам надо поговорить.

– О чем, ма? Я тороплюсь. Папа подбросит меня на занятия.

– Дакота твой ребенок, Сэнди. Почему я одна должна заботиться о ней?

Эми вспомнила, как муж и дочь с недоумением посмотрели на нее.

– А что еще тебе надо делать? – спросил Лу.

Она, запинаясь, заговорила, с неохотой раскрывая свой план возвращения в колледж.

– Ну… Я не собиралась становиться нянькой на круглые сутки.

– Ты хочешь, чтобы я оставался дома и сидел с малышкой? – спросил Лу надменно, ощетинившись, как всегда, когда его просили сделать простейшую вещь, например, починить защелку на двери ванной. Она хорошо знала эту песню. Разве не он имеет такую нагрузку в университете, проводя по тридцать часов занятий в неделю, давая дополнительные консультации, курируя десять аспирантов и читая по выходным дням спецкурс по литературе?

Ей захотелось обороняться и стать эгоистичной. Конечно, он не может оставаться дома с малышкой.

– Сэнди завела ребенка. Почему бы ей самой не заботиться о девочке? Или это не логично?

Сарказм не был «коньком» Эми, поэтому ее вопрос произвел слабое впечатление на мужа и дочь. Сэнди беззаботно решила продолжать учебу, словно рождение ребенка является незначительным неудобством, что-то вроде простуды. Ее позиция была проста – Дакота здесь, кто-то должен следить за ней, и это будет не Сэнди. С таким же своевольным упрямством она отказалась наводить порядок в собственной комнате, стирать свои вещи или помогав на кухне.

Она не собиралась сидеть с Дакотой, и именно этот факт не оставлял Эми никакого выбора. Что же, во имя всего святого, ей остается делать? Бросить малышку на весь день в кроватке, отказаться купать, кормить и менять пеленки? Лу и Сэнди правы в одном: чем еще она может заниматься целый день?

Как раз сегодня утром Лу смеялся над тем, что малышка повсюду топает за ней.

– Видишь? Она ходит за тобой, как хвостик. Дакота пошла бы и за Джеком-Потрошителем, если бы думала, что тот даст ей соску.

– Дакота? – внутренняя тревога вырвалась наружу. Она не видела внучку уже довольно долго. – Дакота? – в доме подозрительно тихо. – Черт, маленькая проказница, где ты?

Она осмотрелась кругом в поисках нежного личика феи, хитро улыбающегося из-под овощной корзины или из-за двери кладовки.

– Дакота! – в голосе послышались панические нотки. Смеющийся ребенок на коробке молочной смеси напомнил, что дети иногда исчезают. Лучше бы она играла в прятки, хитрый чертенок. Как раз вчера на прогулке она выскользнула из коляски и побежала через сквер, а бабушка гонялась за ней, пока смеющийся седой мужчина не поймал шалунью.

– Какая у вас восхитительная дочка!

– Внучка! – заявила она, наслаждаясь его недоверием, что у такой молодой и симпатичной женщины, действительно, может быть внучка.

– Дакота! Хватит шутить! Бабушка начинает сердиться!

Боже Милосердный, где она! В голове промелькнули видения смертельной опасности. Электричество. Яд. Ножницы. Пластиковые пакеты. Слава Богу, у Лу нет оружия.

– Дакота! – паника взяла верх. Эми бегала из комнаты в комнату, заглядывая всюду, где была возможность спрятаться годовалому ребенку. На первом этаже ничего. Нет и следа. Наверху она пронеслась по четырем спальням, как ураган.

– Дакота! Когда я доберусь до тебя, пощады не жди, я убью тебя!

Ванная комната. Она помнит, что оставляла дверь открытой, сейчас та закрыта. Слышался шум воды, звук, сводящий с ума… Ее драгоценная малышка утонула. Боже милосердный, нет! Пожалуйста, Господи, нет!

– Дакота?

Дверная ручка повернулась, но дверь не поддалась. Проклятый Лу! Она умоляла его отремонтировать защелку. Слишком занят на ниве просвещения! И где, черт побери, слесарь, которого она вызвала сегодня утром? Если что-нибудь случится с ее обожаемой девочкой, она клянется, что задушит обоих собственными руками и пойдет на электрический стул с улыбкой на лице.

– Дакота! Бабушка приготовила тебе вкусненькое!

В отчаянии она всем телом налегла на дверь, и та вдруг распахнулась. Отвернувшись от наполненной ванны, внучка безмятежно улыбнулась ей.

– Куп, куп, куп…

Облегчение, смешанное с полуобмороком. Явно ожидая одобрения Эми, Дакота бросила в воду утреннюю почту и теперь копировала бабушку, стирающую детские пеленки.

Журналы, рекламные буклеты, каталоги и счета покачивались на поверхности воды, как корабли в штормовом море. К счастью, Дакота была еще недостаточно сильна, чтобы полностью открыть кран. Несмотря ни на что, Эми должна улыбнуться. Любимым занятием Сэнди в возрасте Дакоты было усесться на краю унитаза и весело болтать в воде обутыми ножками. Хорошо, что малыши так очаровательны и милы. Это единственное, что спасает родителей от детоубийства. Таков способ матери-природы защитить человеческий род от вымирания.

Эми собрала промокшую прессу и положила в раковину, взяла Дакоту на руки, закрутила кран и вынула пробку из ванны.

– Куп, куп, куп…

– Дакота! Я заморожу тебя до твоего десятилетия! Лучше, даже, до двадцатилетия…

Она отнесла визжащую внучку в манеж и засунула ей в рот пустышку. «Тюрьма», так называет это место Сэнди – детям нужно позволять передвигаться свободно. Конечно, Сэнди не приходится гоняться за ней.

– О' кей, Дакота. Оставайся здесь и соси свою пустышку как хорошая маленькая девочка. Не упуская шанс вырасти и стать мисс Америка или выйти замуж за мистера Успех.

Сэнди, к тому же, против пустышек. Если Сэнди так озабочена этим, позволим ей сидеть дома!

Крошка Дакота пританцовывала в манеже и играла в «вижу-не-вижу», прикрывая глазки крохотными ладошками. Неотразима. Эми взяла девочку на руки, прижала к себе и вдохнула ее сладкий запах.

– Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!

Пустышка выпала изо рта Дакоты. Малышка извивалась, чтобы вырваться на свободу.

– Вниз… вниз…

– О нет, не выйдет. Ты уже натворила достаточно для одного утра. Ты останешься здесь и съешь свое печенье, как хорошая маленькая девочка.

Она опустила внучку обратно в манеж и вернулась в ванную высушить почту. «Тайм» превратился в бесформенный ком, напоминавший абстрактную скульптуру из папье-маше. К счастью, ее «Архитектурный Дайджест» и «Глеймор» были упакованы в полиэтиленовые пакеты – гигантские презервативы, как называл их Лу, зная, что это смущает ее. На толстом белом конверте с английской маркой чернила расползлись фиолетовыми пятнами, словно тушь под дождем. Она вытерла их чистым полотенцем. Проклятье, теперь все чернила на полотенце. Что бы это могло быть? Конверт такой плотный, вода, кажется, не проникла внутрь.

Большим и указательным пальцами она вытащила вложенную карточку из влажной оболочки.

Удар от приглашения был внезапным и ощутимым физически. Ноги стали ватными. Сердце бешено колотилось. В ушах раздавался похоронный звон невыносимой утраты. Часть ее души, давно умершая и похороненная в памяти, снова ожила и умерла еще раз. Она опять была молодой и вернулась в маленькую комнатушку в Челси Мьюз, да, в возрасте Сэнди, но без ее искушенности. Юная, смешная, рыдающая под одеялом, чтобы Мона и Джорджина не услышали, она не могла есть несколько дней, когда Ник Элбет сбежал с Лягушкой. Пылающая любовь к Нику Элбету – этим унизительным секретом Эми не поделилась ни с кем. Ни с врачом, в первый год возвращения из Лондона, ни, тем более, с Моной или Джорджиной. Она думала, огонь погас, но, даже от вида его имени стыд и желание заставили гореть щеки, а голова кружилась от оживших воспоминаний.

– Бабуля… ба…

Маленькая Дакота попыталась выкарабкаться из манежа и вскоре была рядом с ней. Казалось, малышка понимает ее горе и, обхватив за ногу, заставляла бабушку отвлечься. Милое крохотное личико, такое серьезное в своей озабоченности, лишь еще больше расстроило сердце Эми.

Эта Джорджина! Как ей удалось завлечь Ника в ловушку спустя столько лет? Никогда ни слова, ни намека. Мона! Она тоже получит приглашение на свадьбу. Мона разгромит все кругом. Мысль об обличительной речи Моны заставила улыбнуться. Так на похоронах случайно услышанная шутка снимает напряжение. Необходимо связаться с Моной, разделить с ней шок, и, тем временем, осмыслить собственное отношение к происходящему.

Она уже почти подняла трубку, чтобы набрать номер, когда раздался телефонный звонок. Мона! Это могла быть только она.

– Мона?

– Боже милостивый, Эми! Ты что, колдунья?

– Я знала, что это ты.

– Ну?..

– Ну?..

– Можешь ты в это поверить?

– Она всегда была стервой. Вспомни время…

Эми не могла продолжать. Голос сорвался в стон.

– О, Мона, я этого не вынесу.

– Я знаю. Все было нормально, когда он бросил нас троих, но сейчас? Ну и нахальство приглашать нас на роль подружек невесты!

– Свидетелей, – Эми была пунктуальна. – В ее записке сказано «свидетели».

– Ну, хорошо, свидетели, – в устах Моны слово прозвучало, словно непристойность. – Подружки невесты, как бы тебе ни хотелось назвать это. Мы слишком стары для этого. Она что, собирается нарядить нас маленькими пастушками, с корзинами роз в руках? Забудь, парнишка!

– И остановиться у нее, Мона, в том доме…

– Так она сможет ткнуть нас носом… Только не меня, благодарю покорно. Я не участвую. Она должна выйти замуж за Ника Элбета без меня!

– А какая наглость, Мона! Предлагать выслать нам билеты на самолет, словно каким-то бедным родственникам!

– Она что же, воображает, будто мы гости напрокат, по вызову? Только потому, что репродукцию ее картины напечатали в «Харпер Базаар»? А кем она себя считает, королевой Елизаветой? Это что, повестка в суд? Как будто нам заняться больше нечем! Забудь!

Тишина на обоих концах провода. Они глотнули сока, не в силах больше демонстрировать природную веселость.

– О, Мона! – боль Эми сказала обо всем. Голос актрисы понизился до шепота.

– Я знаю, Эми. Я тоже.

– И они поженятся в церкви. Какое нахальство. На том и порешили. Они договорились, что вежливо пошлют формальное поздравление и подобающие подарки. «Вращающийся поднос для приправ», – подумала Эми, пытаясь быть остроумной. «Тонну навоза», – подумала Мона, – «ультиматум супружеской паре».

Впереди еще бездна времени, чтобы придумать нечто оригинальное, сейчас апрель, а венчание назначено на первую половину июня.

– Вот так-то, правильно? – подвела итог Мона.

– Великолепно! Мы потратили достаточно времени на Ника Элбета. Давай сменим тему. На свете есть вещи и поважнее.

Тяв, тяв, тяв. Ник Элбет – это, Ник Элбет – то. Она устала слышать его имя.