Любовный квадрат

ГЛАВА 6 МОНА

Трудно сосредоточиться, когда Ник смотрит. Он не только подвез ее до квартиры Билла Нела, что вошло в привычку, но на сей раз настоял подняться наверх вместе с ней.

– Он убьет меня. Предполагается, что никто не знает об этом.

Не беспокойся.

– Пожалуйста, Ник. Я не должна была говорить тебе. Я обещала никому не рассказывать. Билла выгонят из Академии.

– Не волнуйся, киска. Скажу, что я продюсер из Вест-энда.

Билл и члены его нелегальной группы отреагировали на появление Ника, словно на полицейскую облаву. Пьесы исчезли в сумках и за спинами учеников, как будто были контрабандой. Парочка голубых крепко сцепила руки, готовая встретить команду автоматчиков. Только внушительная Минерва, сидящая на полу, скрестив ноги, церемонно чистила апельсин и казалась невозмутимой.

– Мона…, – Билл Нел приветствовал ее традиционным объятием. – А это…

– Николас Элбет, Билл. Счастлив познакомиться. Пожалуйста, не сердитесь на Мону. Она меня не приглашала. Я сам настоял на приходе. Будьте уверены, со мной ваш секрет сохранится в тайне.

А какой здесь секрет? – горловой голос Минервы напомнил Моне Джоан Гринвуд в фильме «Человек в белом костюме». Она ободрала кожуру апельсина за несколько секунд и холодно уставилась на Ника. Ее умелые пальцы ловко отделили одну дольку и сжали спелую мякоть, позволив соку капать несколько мучительных мгновений на нижнюю губу. Потом она бросила кусочек апельсина в рот и смачно облизала губы.

Минерва сбавила ядовитый тон с тех пор, как Мона и Мьюзкетеры появились в «Ивнинг Стандард». Весь класс, включая Билла, стал относиться к Моне с большим уважением, но она все еще беспокоилась о своем произношении.

Атака явно развеселила Ника.

– Моя дорогая. Если бы мне поручили разболтать секрет, значит, это больше не тайна, не так ли?

Переключив внимание на Билла Нела, он произнес:

– Меня интересует Мона Девидсон. Я верю, что у нее задатки настоящей звезды. В ней есть нечто непостижимое, что превосходит красоту…

Минерва пренебрежительно прыснула, нечаянно выплюнув остатки пережеванного апельсина. В ответ Ник осторожно взял ее за руку и поднял на ноги. Медленно повернув девушку вокруг оси, словно партнершу по танцу, он прокомментировал:

– Прелестна. Прекрасна со всех сторон. Классическая английская красота.

Маска цинизма Минервы осталась нетронутой, хотя глаза приветствовали похвалу.

– Мона…

О Боже, что Ник собирается делать? Она могла поклясться, он что-то замышляет. Мелькнул безумный взгляд изобретательного гения, который появлялся, когда Ник был готов совершить какое-нибудь сумасшествие.

– Встаньте, пожалуйста, рядом.

Как он мог сделать с ней это, так унизить перед другими? Она доверилась ему, рассказала, какой безобразной чувствует себя в сравнении с английскими красавицами, особенно, этой Минервой.

– Вот так. Я представитель консорциума, который будет продюсировать пьесу в Вест-энде следующей весной.

Каждый мускул в каждом теле напрягся в молчаливом внимании.

– Мы пока еще не набираем труппу, но моя работа будет состоять в создании чего-нибудь свежего и творчески оригинального. Привнести дух современности в классику. Вот, например, мы обдумываем футуристическую постановку «Гамлета», бессмертная пьеса в XXI веке. Пройдет пятьдесят лет. Как мы будем выглядеть? Как одеваться? Посмотрите на этих двух молодых девушек. Кто из них должна играть Офелию? Класс неловко заерзал. Никто не ответил.

– Ну, давайте, все вы! Конечно, Минерва. Она выглядит подходяще. Ее лицо и фигура – прекрасный образец классической Офелии, обреченной девственницы, которую мы любим жалеть. Но к следующему столетию Офелией будет…, – он взял за руку свою агонизирующую протеже. – Мона Девидсон!

Грязный обманщик! По секрету она рассказала ему, что ее мать играла Офелию в еврейской постановке, и как сильно мать – и бабушка, и вся чертова еврейская родня – верила в ее талант и ждала, что она сыграет вместе с Оливье, если не сразу этим летом, то когда-нибудь, очень скоро.

Мона приготовилась к хору насмешек, но одногруппники были просто зачарованы. Ник Элбет загипнотизировал их так же, как гипнотизировал каждого встречного. Все, включая Минерву, особенно Билл Нел, согласно закивали, когда Ник продолжил:

– Мы говорим о постановке «Гамлета» в нетронутом виде. Не изменим ни слова. Это будет современная интерпретация, нюансы пьесы и подбор актеров отразят ее направленность в будущее. И Мона Девидсон станет Офелией, которой свет еще не видывал.

«Можешь сказать это еще раз», – подумала Мона. Через мгновение они поймут, что он надул их и разорвут его на кусочки.

– Мона Девидсон будет произносить слова Офелии, но как жесткая и воинственная женщина, которая предпочитает терпеть садистское отношение к ней Гамлета, потому что он единственный мужчина, который может заставить ее прийти, – здесь послышался легкий вздох изумления, но Ник не подал виду, что заметил его. – Потом, когда он убивает ее отца и притесняет свою мать, Офелия решает, что единственный возможный способ свершить месть – это убить себя. Но ее самоубийство – смелый, агрессивный акт, а не слабость глупой девушки. Она знает, брат убьет Гамлета за нее. В своей финальной сцене Офелия Моны кричит и бушует, она – боец, властительница, жертвующая своей жизнью ради жестокой цели, а не из-за сентиментальности.

По серьезным лицам слушателей стало ясно, что они принадлежат Нику, всецело захваченные картинами его воображения и желающие быть частью всего этого.

– Подумайте, что вы сможете сделать с «Венецианским купцом!»

Билл пылал от энтузиазма. Минерва – в меньшей степени.

– Спокойно. Мона будет чудесна, не так ли? Мона попалась на это.

– Ты действительно так думаешь, Минерва? Я всегда хотела сыграть Порцию.

Приняв уничижительную позу, которую Мона прекрасно знала и боялась, Минерва вытащила черепаховый мундштук изо рта Ника и сделала подчеркнуто глубокую затяжку.

– Нет, я имею ввиду Шейлока. Думаю, Мона будет незабываема в роли еврея.

Взгляд Ника придал Моне стойкости. Она сдержала спазм в желудке. В голову пришло несколько саркастических замечаний, например, что Лесли Ховард и Клэр Блюм – евреи, а ее тетушка Ребекка как две капли воды похожа на королеву Елизавету.

Вместо этого она рассмеялась, убедительный искренний хохот сотрясал все тело, заразив неподдельным весельем и остальных.

– О, Минерва! У тебя потрясающее чувство юмора! Правда, Ник?

– Да, действительно, Мона, – он мягко усмехнулся, словно она с честью выдержала испытание после его обучения. Взмахнув рукой в прощальном привете, Ник сделал вид, что уходит. – Билл, мои извинения. Я слишком надолго задержал урок. Мона говорит, вы великолепны. Как-нибудь надо встретиться за ланчем в моем клубе.

Биллу не составило труда уговорить Ника остаться. Моне было трудно сосредоточиться, когда он наблюдал за ней, но в глубине, души по реакции группы она знала – ее сегодняшняя импровизация – самое лучшее, что когда-нибудь делала.

После окончания занятий Ник еще раз привлек всеобщее внимание.

– Я уверен, вы слышали, что Мона – одна из трех Мьюзкетеров?

Он знал, что они все видели статью в «Ивнинг Стан-дард». Мона рассказывала, как одногруппники стали более уважительно относиться к ней, чем в первый день, когда Билл привел ее на занятия.

– Итак, три Мьюзкетера наносят удар: пикник в честь четвертого июля. И Мона хочет, чтобы я пригласил всех вас!

Как завести друзей среди яркой театральной братии? Пригласить на вечеринку с морем еды и выпивки. И очаровательным продюсером, конечно. Почему она раньше не подумала об этом?

Выйдя на улицу, все, кроме Минервы, медленно разошлись. Мона уселась на переднее сиденье «Даймлера», а Ник, тем временем, возился у багажника, укладывая свои вещи.

– Осмелюсь заявить, что знаю этот маленький кабриолет, – Минерва стояла на тротуаре в обвинительной позе детсадовской воспитательницы.

– Весьма забавно, не так ли? – Ник ответил бодрым приятельским голосом, которым всегда говорил с Джорджиной. Этакий детский разговор сквозь сжатые зубы, превосходный язык для посвященных.

«Чего лезет эта гадюка Минерва? – удивлялась Мона. – Неужели не видит, что Нику не интересно, и он отвечает только из вежливости?»

– Я думала, она принадлежит Роксане Д'Орсанвиль. Как-то она подбросила меня в Лондон после ужасно тоскливой вечеринки в Уилтшире. Я бы всюду узнала эту машину.

Ник ничуть не смутился.

– Пять баллов, Минерва. Как ты наблюдательна.

Конечно, это машина Роксаны. Она одолжила ее на лето, пока развлекается на юге Франции. Триумф Минервы был очевиден.

– Очень удобно для вас.

Она флиртует с ним, вот что она делает, заигрывает, проявляя их британскую твердолобость. Завела короткий разговор, чтобы превратить его с сексуальную беседу, не дав Моне возможности присоединиться к болтовне, заставляя задыхаться от ревности.

Ник ухудшил положение, предложив подвезти Минерву.

– Подбросить тебя куда-нибудь?

«Как насчет того, чтобы подбросить ее с Лондонского моста?» – подумала Мона, придвигаясь ближе к водительскому сиденью, словно сооружая преграду между Ником и самозванкой.

Минерва еще больше испортила дело, отклонив приглашение Ника.

– Огромное спасибо. У меня за углом своя крохотуля, – она послала мимолетный поцелуй Моне, но ее прощание было явной провокацией.

– Четвертого июля, вы сказали?

– Именно так.

Подлец! Вот для чего он пригласил всю группу! Чтобы заполучить Минерву.

Та протянула Нику свою визитку.

– Позвоните мне, напомните о времени. Я безнадежно все забываю.

Маневрируя в плотном дневном потоке машин, Ник улыбался сам себе. Так, будто Моны здесь нет, и он один со своими похотливыми мыслями. Мона ничего не понимала. Только сегодня утром он сказал, что договорился с другом и покажет ей домик на барже у набережной Челси. «Мы сможем побыть там одни, только ты и я, полюбоваться рекой. Я так много хочу тебе сказать. Наедине».

Она все знала наперед. Он пригласил ее в дом друга не для того, чтобы обсуждать теорию относительности или рецепт фаршированного гуся бабушки Девидсон (которого она готовила в последний уик-энд). Ник хотел ее – она знала это с первого вечера, когда с Эми приехала в Челси Мьюз, и теперь они будут заниматься любовью.

Он был совершенно без ума от нее, так и сказал перед квартирой Билла. «Одурманен!» У Моны тоже крыша поехала из-за Ника, вот почему она не могла понять его игры с Минервой прямо у нее под носом.

Не имея сил говорить о Минерве, что называется, «себе дороже», она спросила:

– А кто такая эта Роксана? Ты ей, должно быть, очень нравишься, раз она дала тебе свою машину.

– Мона, киска. Если ты хочешь что-нибудь узнать, спроси меня. Не ходи вокруг да около. Роксана д'Орсанвиль – моя кузина. Мы выросли вместе. Друзья говорят, что мы похожи, как близнецы. Действительно, замечательная девушка. Ну, да ты сама увидишь.

– Я?

– Конечно. Четвертого июля.

Что он о себе воображает? Кто дал ему право приглашать людей? Вечеринку устраивают три Мьюзкетера! Эми предложила оплатить все, она – богатенький Буратино. Интересно, употребляют ли в Британии слово «хамло».

– Почти на месте, дорогая.

Его рука на ее бедре сняла все раздражение. Поездка вдоль набережной Челси безумно напомнила Моне переправу на Стейтен Айленд, бьющий в лицо влажный ветер, волосы, залепившие глаза. Необъяснимым образом ее волновали названия мостов. Как, например, мосты через Ист Ривер в Нью-Йорке, которые никогда не теряли своей привлекательности: Манхэттен Бридж, Вильям-сбург Бридж, Бруклин Бридж, Врата Ада, Триборо, Белый Камень.

В сравнении с ними лондонские мосты, как игрушки от Ф. А. О. Шварца. Темза – узкая река, и мосты не изгибаются высоко над водой.

Пронеслись по Челси Бридж, следующий – Альберт Бридж.

– Знаю, знаю, не надо мне говорить. Он назван в твою честь, также, как и Альберт Мемориал.

Она поддразнивала Ника. В собственном голосе ей слышались нежность и влюбленность. Боже, она сходит с ума по этому парню.

Они доехали до вереницы барж, покачивающихся в маленькой бухте, примыкающей к Челси Аллее.

Выйдя из машины, Ник направился вдоль прогибающихся сходных мостиков к тому, что для Моны выглядело, как иллюстрация из детской книги. Розово-белый пряничный домик примостился на огромной плоской барже. Она ждала, что в доме Ник раздавит ее в своих объятиях. Вместо этого он усадил девушку и взял за руки, по очереди поднося каждую к губам и нежно целуя.

– Я влюбился в тебя, ты знаешь.

Она ожидала совсем другого. Мона не была абсолютно уверена, чего ждала, но явно не такое простое заявление. Она считала, что он собирается трахнуть ее. Иначе ни один парень не беспокоился бы об организации уединенной встречи, к тому же в таком месте! Каким романтичным он может быть!

Ник поцеловал ее волосы и веки. Глаза Моны закрылись, она в эйфории ждала момента, когда почувствует его губы на своих.

Но он лишь прошептал:

– Открой глаза, Мона!

Лицо Ника изменилось. Больше не было того мужчины, который так нахально врал студентам о своем положении в театральном мире или так откровенно флиртовал с Минервой. Этот Ник выглядел по-мальчишески трогательным и робким, в глазах читалось жгучее желание и, одновременно, ранимость.

– Я отвечаю за то, что сказал, Мона. Я люблю тебя, и, если не ошибаюсь, ты любишь меня. Ты любишь меня? Скажи. Скажи мне сейчас.

Это трюк? Вот-вот появится скрытая камера? «Улыбайтесь!» Как может этот сногсшибательный красавец любить пухлую еврейскую девушку с большим носом, когда вокруг такие, как Джорджина и Минерва?

– Скажи мне, Мона. Я настаиваю, чтобы ты сказала.

– Да. Я люблю тебя, Ник.

– Ради Бога, не плачь!

Она плакала. Соль казалась такой вкусной, ведь он, в конце концов поцеловал ее.

– Как анчоусы, – произнесла она.

– Анчоусы? Ты сказала анчоусы?

– Да. Соленые, как анчоусы. Соленые поцелуи. Он крепче обхватил ее, ликующе хохоча.

– Мы никогда не соскучимся! Анчоусы!

Кружа Мону в тесной комнате, Ник направился к софе, раздел ее и себя и, устроившись на мягком ложе, натянул на них вязаное покрывало.

Некоторое время спустя он спросил: Я первый, Мона? Ты что, смеешься?

Он был первым относительно некоторых вещей, которые она проделала с ним впервые, но, естественно, не первым ее любовником. Хотя, назвать парней, которых она знала в Нью-Йорке, «любовниками», было бы шуткой, как, например, молотую печенку сравнить с французским паштетом. Она не девственница, но под его чутким руководством скоро станет сексуальной бомбочкой.

Он сдернул покрывало и стал перед ней на колени, обводя руками контуры ее обнаженного тела.

– Ты не толстая. Чтобы я никогда не слышал слово «толстая» Ты соблазнительная. Великолепная. Именно так должна выглядеть женщина. Не гладильная доска.

Как Твигги?

Твигги? – он недовольно фыркнул. – Патология. Не за что зацепиться. Не к чему прижаться мужчине, когда он занимается любовью с девушкой, которую обожает, – он упал на нее с радостным криком. – Ты не принадлежишь этим проклятым мини-юбкам и виниловым ботинкам. Такая грудь. Такие бедра. Моя дорогая, ты принадлежишь гарему султана. Шифон. Бархат. Шелковые подушки. Ароматизированные ванны.

Прижимающееся к ней горячее мужское тело внезапно напряглось. Одновременно она поняла причину Без сомнения, голос леди Джорджины Крейн выкрикивал его имя.

Ник? Ник Элбет! Ты здесь?

Ник приоткрыл занавеску, чтобы выглянуть наружу.

Проклятье! Это Джорджина! Подонок!

– Ты хочешь сказать, что привозил сюда и ее? Мужчины дерьмо. Она кинулась за одеждой. Что она скажет? Как, черт подери, ей выбраться отсюда? Через окно? Может, скользнуть в реку и держаться за борт баржи до наступления темноты, как в одном старом вестерне о Диком Западе?

Он обернулся к ней с яростью, напугавшей Мону.

– Я не привозил Джорджину сюда! Это не дом свиданий! Она, наверное, увидела машину.

Вот в чем дело. Взглянув через окно, Мона увидела предательский «Даймлер» рядом с набережной. Не нужно вывешивать другого объявления со словами: «Ник Элбет здесь». Присутствие «Даймлера» говорило само за себя.

Он видел, как Джорджина неуверенно остановилась у перекидного мостика. Здесь было по меньшей мере пятьдесят домиков. Разве могла она подойти к каждой барже? Более того, ее пыл явно угас. Запал, появившийся при виде «Даймлера», испарился. Из своего укрытия Ник наблюдал колебания Джорджины. Она будто хотела крикнуть еще раз, но бросила вокруг себя смущенный взгляд и пошла обратно к машине, где нацарапала записку. Напоследок пробежав глазами по качавшимся на реке домам, Джорджина исчезла в направлении Олд-Черт Стрит.

– Конечно! Как я забыл! Ужасно глупо! – Ник облегченно вздохнул. – Джорджина говорила, что собирается по делам на антикварный рынок. Это как раз по дороге. Она, наверное, решила прогуляться.

Тем не менее, Мона была в глубоком шоке.

– Что, если бы она нашла нас?

– Она бы не нашла.

– Знаю, однако, если бы?

– Я уже сказал, что никогда не приводил ее сюда. Как она могла обвинить его в подобных вещах? Она со своим несносным языком вечно вляпается.

– Извини, Ник. Я просто подумала…

– Ты просто подумала глупость.

– Я так виновата.

– Боже правый, в чем?

– Я лгала. Я чувствую вину за ложь.

– Глупый ребенок. Я вру все время. Это единственный способ сделать жизнь сносной. Если ты лжешь достаточно много, вранье становится правдой.

– Звучит, как цитата из Адольфа Гитлера.

– Перестань занудствовать. Вина, вина, вина. Еврейская болезнь. У меня была одна подружка-еврейка. Даже хуже, чем ты. Чувствовала себя виноватой по любому поводу. Ты должна избавиться от этого комплекса, Мона.

– Но я кажусь себе такой… ужасной. Не виноватой, а ужасной. Я соврала матери об Академии. Я даже лгала Джорджине и Эми. Они думают, что у меня каждый день занятия в Академии. А теперь я чувствую себя… ужасно, действительно, ужасно по поводу тебя. Боже, что скажет Джорджина, когда узнает о нас!

– Я не принадлежу Джорджине.

– Ну…

– Ну, что? Ходишь кругами?

– Ты принадлежишь мне?

– Нет, еще нет, во всяком случае. Но позволь мне сказать кое-что. Ты американка, а за Америкой – будущее. Британия – это прошлое. Британия кончилась, она вырождается. Эти английские девушки, которым ты завидуешь, эти английские красавицы – Джорджина, Минерва – подумай об этом, все они выглядят одинаково. Скроены по одной мерке, из одного материала, и он, к тому же, непрочный, разрушающийся. Ты не знаешь собственной силы, Мона. Эти девушки, все, которых ты видишь в журналах мод и прочих светских изданиях, как выродившиеся пудели, у них дурная кровь. Ты? Ты великолепная дворняжка, уличный боец. Ты из следующей волны, разве не видишь? Перестань терять время, боготворя Оливье и иже с ним. Будущее – это «Битлз», энергия рабочего класса, который плюет на манеры… и чувство вины! Когда я заглядываю в будущее, вижу Мону Девидсон, и вот, где я хочу быть.

И было продолжение. Они снова занимались любовью, но уже более неторопливо и чувственно. Он сказал, что им будет хорошо вместе. Что, на самом деле, у него нет амбиций продюсировать пьесы, и он совсем не уверен в ее таланте актрисы.

Они сохранят свои отношения в секрете, нет нужды сейчас причинять боль Джорджине. Он обожает Джорджину, нет вопросов. Она начала выбираться из ямы и устраивать свою жизнь. Антиквариат, например. Девушка знает в этом толк, потому что выросла среди подобных вещей. Идея приобрести ларек на рынке антиквариата – хороший способ стартовать. Она придумала посещать маленькие деревенские базарчики в отдаленных местах, покупать там дешево и продавать дороже здесь.

– Но…

– Что, но?

Мона не смогла сдержаться.

– Разве она не надеется выйти за тебя замуж? Ник поджал губы – недовольный школьный учитель.

– Если это ее надежда, я должен в подходящий момент вывести Джорджину из заблуждения.

– И когда же это случится?

Взрыв смеха напугал Мону.

– Что произошло с твоим чувством вины? Хочешь, чтобы мы прямо сейчас вернулись в Челси Мьюз и рассказали ей о нашей помолвке?

Стыд сменил вину. Она не может быть такой бессердечной.

– Конечно, нет.

В возрастающем безумстве ее счастья нет места жестокости. Джорджина, как он сказал, с каждым днем становится все более независимой. После появления очерка о трех Мьюзкетерах разные «потерявшиеся» друзья принялись звонить и посылать записки, включая этого гада, Питера какого-то, который бросил ее. Джорджина налаживает свою жизнь. Ник прав. Скоро ей не потребуется его; поддержка.

– Ладно, ну, что мы будем делать сейчас? – он надвигался на нее с явными эротическими намерениями.

Выскользнув из его объятий, она начала одеваться.

– У меня отличная идея. Моя бабушка только что прислала мне чек. Поедем к Харродсу и что-нибудь купим!

Трудно поверить, это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но, кажется, он действительно захвачен ею.

__ Вот, примерь, – он достал из кармана пестрый платок и повязал его вокруг ее головы.

__ Цыганский стиль. Ты моя дикая, необузданная цыганочка.

Опьянение, которое Мона при этом чувствовала, позже было приравнено к восторгу от появления на сцене перед притихшей публикой. В настоящий момент она обожаемая звезда их любовной пьесы. Счастье переполняло Мону. Она подобна мчащемуся товарному поезду. Невозможно притормозить. Да поможет Бог тому, кто окажется на ее пути.