Любовь

Улетели

Когда Витя и Аня вместе, под руку, выпали с седьмого этажа многоквартирного дома на Лесной, каждый подумал что-нибудь свое. Например, тетя Элла, мать троих детей, сестра четырех братьев, в соседских сплетнях — Эллочка, а для близких — Элка, женщина прекрасного склада характера и чудесной чистоты ногтей, подумала так:

А Анатолий — автослесарь Толя — не имел привычки верить в Бога, и потому размышлял здраво:

Думали все разное. Кто проще, кто сложнее, кто выдумывал, кто разбирал сухие факты, но все в многоквартирном доме на Лесной — от мышей и до консьержки — были очень удивлены. Не то чтобы раньше из их дома никто не выпадал. Выпадал, не раз. Выпадали взрослые. Иногда дети. Случалось, выпадала мебель. Однажды даже выпал толстый добрый булочник Антон, который вообще-то был кондитером, но все почему-то звали его именно так. Он был очень вежливый и поэтому, когда падал, пролетая мимо окон, здоровался с соседями и спрашивал, как они поживают. Неплохо? Очень хорошо, я тоже. Почему падаю? Да так, захотелось немного упасть, вы знаете, бывает такое настроение, когда непременно надо упасть, вот жить нельзя, как надо упасть. Больно ли? Да нет, пока не больно — потом, то есть когда упаду окончательно, думаю, будет немного дискомфортно, но это потом, а сейчас так воздушно, вы знаете, так легко!.. Спешите? Ну до свидания, до свидания, встретимся внизу!..

Дело в том, что раньше, когда из окон кто-то выпадал, под окнами обыкновенно что-то находили. Например, выпавшего. Со сломанной, например, рукой. Как в случае Антона. Или вот, когда у сварливой пожилой Риммы Аркадьевны из двадцать шестой квартиры выпал пекинес — прямо с окошка на забор, — под домом нашли два его крохотных глаза. У пекинесов, говорят, случается подобная болезнь. Но сейчас, когда из окна выпали Витя и Аня, все было иначе. Вроде бы ничего не изменилось: под окнами лежал асфальт, как и всегда, над окнами летало небо. Но обитатели дома на Лесной — каждый его житель: мыши и консьержка, автослесарь Толя, живший на третьем этаже, и Нина — отличница с шестого, добрый толстый булочник Антон, пекинес сварливой Риммы Аркадьевны из двадцать шестой квартиры, да и сама Римма Аркадьевна из двадцать шестой квартиры — короче говоря, абсолютно все, кто жил в многоквартирном доме на Лесной, знали, что что-то в этот день случилось. Что-то совершенно невероятное, чего и не бывает на самом деле. Только в сказках. Когда из окошка выпал и исчез. Навсегда и насовсем. Как будто вовсе не было. Но почему-то, хотя Витю и Аню все любили, в тот день никому не было грустно. Никто ничего не понимал, все всему очень удивлялись, и всем страшно хотелось улыбаться.

На самом деле все объяснялось очень просто. У Вити и Ани был секрет. Самый большой на свете. Об этом секрете, кроме них, не знала ни одна живая душа — о нем никто даже не догадывался. Дело в том, что Витя и Аня любили друг друга. Любили давно и очень сильно. И ужасно этого стеснялись. Настолько, что стоило им столкнуться друг с другом на лестничной площадке или, например, в школе, как они тут же краснели: становились пунцовыми, как помидоры — или как торт «Москва», который пек булочник Антон, — и убегали друг от друга. Вприпрыжку.

А тут Ане исполнилось девять. Не то чтобы вдруг, но все же неожиданно. Она позвала на день рождения всех своих друзей и подружек — в квартиру набилось так много ребят, что вскоре стало нечем дышать. Открыли окно. А под окном, на скамейке, сидел Витя. И грустил. А как не грустить? Ведь он же любит Аню, а Аня о нем даже не подумала, она же его не любит, чего бы ей о нем подумать. Она его совсем не замечает. Ей нравятся другие мальчики — сильные, смелые, как, например, Саша из пятьдесят шестой, вот он — да, он смелый, сильный… У него татуировка. С драконом. Переводная. Он всем девочкам нравится. А я — не нравлюсь. Я вообще никому не нравлюсь. Потому что я — слабый. И трус.

Аня выглянула из окна, посмотрела на Витю — насупленного и хмурого — и подумала, что ничего бы сейчас не хотела так сильно, как только подсесть к нему на эту его скамейку. И краснеть. Рядышком. Вдвоем. Как два помидора. Или как два торта «Москва». И так ей захотелось, чтобы вместе, чтобы друг с дружкой — то есть нераздельно, — так ей стало невмоготу со всеми этими совсем ненужными ребятами, что она крикнула:

— Витя!

— Чего тебе?

— Хочешь торт?

— Не хочу.

— Шоколадный!

— Не люблю шоколад.

— Ну… Есть лимонад!

— Шоколадный?

— Дурак!

И Витя пришел к Ане, и Аня налила ему лимонада, и они вместе пили лимонад, и когда пили, случайно коснулись друг друга — и стали пунцовые — и в мыслях у них все перемешалось — и все вокруг перемешалось, и так стало счастливо, и так страшно, как никогда никому не было ни до, ни после, и никогда, наверное, не будет. А потом они пошли к другим ребятам — и такими лишними показались Вите и Ане все эти ребята, такими чужими, как будто бы они с другой планеты. Словно Витя и Аня — с Земли, а эти ребята с Юпитера. Или с Сатурна. Играют в космические кольца. А ребята шумели и гремели и совсем не понимали, что это совсем не то, что нужно; что то, что нужно, — оставить их вдвоем. И тогда Вите пришла в голову такая хорошая идея, которая ввек никому бы не пришла, — и такая же идея в ту же самую минуту пришла в голову Ане. А заключалась она в том, чтобы прыгнуть в окно и улететь. Может, не на Сатурн, и даже необязательно долетать до станции метро «Марьина Роща» — достаточно просто сделать несколько кругов вокруг Екатерининского парка и, может, пролететь над киоском с мороженым, чтобы на секунду спуститься с небес на землю и купить пару эскимо. «Но я не люблю эскимо!» — подумала Аня. «А я тоже не люблю эскимо!» — сообразил Витя. «А я люблю “Лакомку”!» — подумала Аня. «И я тоже люблю “Лакомку”!» — решил Витя. Они подошли к окну, пока остальные дети играли в космические кольца, — и прыгнули.

Это увидела девочка Нина — очень хорошая и очень маленькая девочка. Она была дочкой автослесаря Анатолия, и ей нравился Витя. Она крикнула:

— Выпал!

— Кто?

— Витя!

— Какой Витя?

— Наш Витя!

— Как Витя? Так Витя! А где Аня? Какая Аня? Наша Аня! Не знаю никакой Ани! Она с Витей была! Не была!

— Выпали! Вместе выпали! Вдвоем! Друг с другом! Вместе!

И начался переполох. И все стали ужасно много думать. Например, консьержка — совсем еще не старая дама с хитрыми светлыми глазами — подумала так:

Как жалко. И никогда он больше со мной не поздоровается. А он так хорошо здоровался! Приходит, бывало, из школы и говорит: «Добрый день, Мария Александровна! Как у вас дела?» Хороший мальчик, очень.

А пекинес сварливой Риммы Аркадьевны из двадцать шестой квартиры мыслил иными категориями — он был голубых кровей и мысли оттого имел возвышенные:

А все ведь было очень просто. Проще некуда. Дело в том, что Витя и Аня улетели. Друг с дружкой — то есть нераздельно — они летели над крышами, улыбаясь и думая о том, как это хорошо — взять и улететь. Может, не навсегда и насовсем, время от времени можно даже навещать многоквартирную Лесную — хотя бы ради торта «Москва» толстого и доброго Антона. Но точно — иногда. Чтобы большому секрету было где дышать — чтобы любовь могла объять все-все, что только есть на свете. Чтобы все-все, что есть на свете, знало, как это хорошо — взять и улететь. И полюбить. И улыбаться. И быть рядышком, вдвоем. То есть — нераздельно.

Торт «Москва»

Обычно в восемь утра дом на Лесной еще мирно спит. Он из тех старых зданий, которые дремлют все время, круглые сутки. Никакие происшествия не способны поколебать его сон: ни землетрясения, ни, например, цунами. Это крепкий сон. Вовсе не угрюмый ночной кошмар, какой бывает в домах громадных и душных.

Но раз в году просыпаются даже дворянские усадьбы. Это всегда особенный день. Тогда замок Нойшванштайн сбрасывает с башенок вековую пыль, а здание газеты «Известия» позволяет себе пококетничать с памятником Пушкину.

Сегодня — день дома на Лесной. По странному совпадению, это точно тот же день, в который родилась Москва. И в честь этих двух праздников раз в год дом на Лесной просыпается с самого раннего утра. А булочник Антон — и того раньше.

Москве исполнилось 875 лет. Этого Антон не упомянул, так как Москва, по его представлениям, была девочкой.

Столица побибикала, почирикала — поблагодарила. Антон кивнул. Ему этого было достаточно. Пришло время браться за работу.

Вот уже пять лет (то есть с того самого дня, как он тут поселился) булочник Антон ежегодно зовет всех соседей в гости и угощает тортом. Будь он самым обычным кондитером, какой-нибудь скучной заурядностью, он бы, конечно, готовил «Прагу» или торт «Киевский». Но Антон — кондитер необычный. Он любит удивлять, поражать воображение.

Много бессонных ночей Антон провел, подыскивая подходящий торт. Он перебрал всё: «Наполеон», «Шварцвальдский», «Захер», помянутые выше «Киевский» и «Прагу», «Эстерхази». Мимо! Всё мимо. От безысходности он даже решился поэкспериментировать с пирожным «Картошка» и эклерами, но что такое эти несчастные десертики на полтора укуса, когда празднуешь особенный, единственный в целом году день!

Все изменилось, стоило товарищу Антона (еврею Отто, учившемуся в Париже), разболтать ему про новый торт. Красный, сладкий, необычный. Торт «Москва». Рецепт Антон выучил сразу же, на месте. И хотя он был булочником добрым, но секрет этот хранил, как зеницу ока. Для торта «Москва» требовались фундук, сахар, яичные белки, масло (сливочное), белый шоколад, красный краситель, фундуковая паста, кондитерский гель, коньяк и, конечно, вареная сгущенка.

Но знать ингредиенты — это только полдела. Надо уметь их правильно сочетать, учесть пропорцию, разность вкусов, потенциальные аллергии… И вот в этом-то Антону не было равных.

Он широко улыбнулся и зашел на кухню. «Поехали!» — подумал булочник, раскладывая ингредиенты. Прежде всего он достал кулечки фундука из кухонного шкафа и высыпал орехи в глубокую тарелку. Затем поставил рядом пачку сахара, выудил с антресоли бутылочку дорогого коньяка («Нельзя скупиться!» — таким был его девиз), из холодильника — яйца, масло и несколько плиток шоколада. Глазурь он всегда держал неподалеку, над плитой, чтобы, если вдруг ночью захочется пирожного, была возможность его быстро приготовить. Краситель пришлось искать чуть дольше. Антон чуть было не расстроился, но умудрился найти его в стаканчике для зубных щеток. Булочник был немного рассеянным.

Дело дошло до главного. Вареная сгущенка не просто придавала «Москве» индивидуальность, она была ее душой, как абрикос был душой «Захера», а песочный корж — «Ленинградского» торта. Булочник раскрыл дверцу холодильника, обыскал каждую его полочку, включая даже те, где хранились маринованные огурцы, и с ужасом осознал, что вареная сгущенка кончилась.

«Что же делать! Что делать!» — думал Антон, глядя на большие часы у входной двери. Длинная стрелка тыкала вверх, а короткая тянулась чуть левее, но булочник Антон прекрасно знал, как обманчиво время. «Оглянуться не успею, а они уже будут тут! — размышляя, он ходил из угла в угол, и ламинат под его толстыми ногами булькал, словно проточная вода. — Что делать? Если бы была обычная сгущенка, то еще куда ни шло, но нет же и обычной! Что… Знаю! Надо пойти в магазин и купить сгущенку. Прямо сейчас, немедленно!»

Антон накинул на пижаму демисезонное пальто, обулся в старые ботинки и вышел из дома.

Осень только началась, листья еще были зеленые и свежие, а ветерок бодрил и подгонял. Из людей на улицах были только собачники — и порой казалось, что это не люди выгуливают своих питомцев, а ровно наоборот. Еще были бегуны. Но бегунов не любит вообще никто, так что и бог с ними.

Булочник направил свое тело к переулку, где располагался магазин № 1. Там работал его старый друг Владимир, внутренне похожий на Владимира Мономаха, а внешне — на другого Владимира.

Магазин только открылся. Владимир вытирал пыль, расставлял корнишоны в шашечном порядке с вялеными помидорами и выглядел довольно кисло.

— Володя! Катастрофа! Спаси!

— Булочник Антон, здорово! Что случилось?

— Я, я… Там «Москва», а ингредиенты… А гости уже!..

— Что-что?

— Ужасно! Катастрофа!..

Владимир много лет служил в пехоте. Он знал, что человека, бормочущего «катастрофа!», надо прежде всего напоить чем-нибудь прохладным, потом накормить чем-нибудь горячим и только после этого можно выслушать. Он открыл бутылку «Байкала», протянул булочнику и, несмотря на возражения последнего, влил в него добрую половину. Затем порылся за упаковками с маковыми рулетиками и вытащил оттуда большущую булочку с глазурью. Тут уж Антон сопротивляться не стал. Весь район знал булочки Владимира. Антон по этому поводу даже немного завидовал.

— Ну теперь рассказывай.

— Володя! Мне нужна вареная сгущенка.

— Вот этого, булочник Антон, у меня как раз и нету. Перед твоим приходом просматривал запасы. Ни одной банки.

— Ни одной?

— Ни одной. Даже обычной сгущенки нет. Извини. А зачем тебе?

— Для торта «Москва».

— Торт «Москва»? Странно, что он тебе нравится, булочник Антон! Он же приторный. Невкусный, проще говоря! Столько всего лишнего. Я бы предпочел, например, «Киевский».

Булочник Антон понес свое тело дальше. Стали появляться машины, какие-то люди: мраморные изваяния в костюмах и вялая желейная масса, называющаяся школьниками. «Не важно, не важно! — думал Антон. — Главное — успеть найти сгущенку. Как же это! Вот все придут. Да? Да, вот все придут. Скажут: “Здравствуй, булочник Антон!” — “Добрый вечер!” Дальше: “А чем вы нас сегодня угостите?” Это обычно доктор физико-математических наук Исаак Н. спрашивает. А я им: “Ничем! Нихиль у меня полный!” Да? Да! И всё, всё, это же навсегда останется, это никак ведь не исправить! Они весь год ждали “Москву”, терпели, бедненькие, а я им — тю-тю-тю, нет ничего, ешьте сухие крендели. А у меня и кренделей сухих нет! Ох, как же так? Как я умудрился? Вчера же оставлял еще… Володя тоже молодец. Невкусный. Ишь!.. Всё! Всё. Бежать. Не думать».

Магазин № 2 стоял на громадном перекрестке, справа от него была школа, еще более справа — университет, а слева — сразу две станции метро. Так что посетители в магазине были всегда.

Булочник честно отстоял всю очередь, поминутно глядя на часы и жалея дряхлого дедушку, который мучительно медленно высыпал мелочь на кассу. Антон не злился — злиться он не умел, — но сильно волновался. Наконец очередь дошла до него. Кассиршу звали Женя, она была очень молоденькая и хорошенькая, с веснушками, брекетами и двумя косичками. Женя подрабатывала в магазине всего полгода, но булочника Антона, как и все вокруг, прекрасно знала.

— Булочник Антон! Привет!

— Привет, Женечка. Женя, слушай, а есть у тебя вареная сгущенка?

— Ой, а я не знаю. Сейчас посмотрю.

И Женя попрыгала к полке с молочными продуктами.

— Нет, булочник Антон, прости.

— А обычной сгущенки тоже нет?

— Не-а. Ты в магазине № 1 смотрел?

— Смотрел, смотрел… Чего это такое! Ни одной баночки нигде.

— Не знаю… Может, с коровами что-то? А зачем это вообще сгущенка?

— Для торта «Москва», Женя, я каждый год пеку. Для всего дома.

— Это красненький такой?

— Такой, да. Красненький.

— Ой, мне он не очень. Я в кафе один раз пробовала. Он такой, как бы сказать… Жирный.

— Жирный?

— Ну съешь кусочек — и будто бы в тебе сто тридцать килограммов. Жирный.

Она бы продолжила говорить, но булочника оттолкнули следующие в очереди, и ему пришлось бежать дальше — в магазин № 3.

«Как же это так? — размышлял булочник. Он сам не заметил, как замедлился. — Не понимаю. Ладно, не нравится Володе — он старый дуралей. Но почему Женечке не нравится? Ведь это вкусный, сладкий торт… И необычный. И такой он, ну…» Антон беспомощно огляделся в поисках метафоры. Солнце уже совсем поднялось, Москва проснулась, липы, высаженные на тротуаре, расправляли ветки. «Ну вкусный он! А не нравится. А вдруг?.. Нет, не может такого быть. Правда, я ведь очень хорошо помню, как консьержка Мария Александровна в прошлом году скривила губы, прежде чем откусить кусочек. И Толя мрачный каждый год приходит… Но он же и вообще мрачный, да? Да. Витя с Аней всегда отказывались… Что это ты за глупости думаешь, Антон? Как маленький. А ну перестань!» Булочник гордо поднял голову и втянул живот. «Ты клевый булочник. А “Москва” — клевый торт. И все тут!»

Если не считать скучных гастрономов, которые в любом месте одинаковые и везде плохие, магазин № 3 был самым шикарным магазином во всем Тверском районе. Он мог похвастаться невиданным разнообразием товаров для пищеварения. Там было все: бакалея, молочная продукция, хлебобулочные изделия, напитки, деликатесы, колбасы, квасы и даже алкоголь. Заведовал магазином дряхлый африканский старичок Отелло, который в юности, говорят, отличался ревностью и буйным нравом, уехал от каких-то проблем в Россию, купил здесь магазинчик и сам работал в нем кассиром. Он был черным как ночь, а на груди, по слухам, имел целую россыпь шрамов от кинжала. Покупателей в его магазине обычно было немного: во-первых, его побаивались, во-вторых, Отелло сильно завышал цены.

Булочник зашел в магазин (на двери висели колокольчики, чтобы Отелло не проспал посетителя) и поздоровался с хозяином.

— Здравствуйте, здравствуйте, булочник Антон. Что это вы в таком виде?

— В каком, Отелло?

— В растерянном! По вам сразу видно: что-то неладно. Не спорьте! Я старый человек и многое повидал. Что случилось?

— Отелло, понимаете, я вот уже в третий магазин хожу, и нигде нет вареной сгущенки.

— Кого?

— Вареной сгущенки.

— Как нет вареной сгущенки?

— Не знаю!

— И в этом ваша трагедия?

— В этом, Отелло.

— Не понимаю я вас. Разве же вареная сгущенка — это трагедия?

— Не вареная сгущенка, Отелло, а ее отсутствие. Трагедия! Самая настоящая трагедия!

— Ладно! Не кричите. Сейчас продам вам баночку. Это сгущенка от лучших коров по обе стороны от Альп. Я знаю их имена. Коров. Знал. Но забыл. Это очень хорошие коровы.

Отелло поковылял к коробкам, на которых каллиграфическим почерком было выведено: «Запасы», и рылся там добрых десять минут.

— Ни одной баночки! Бывает же такое. Я еще помню тех коров…

— А обычная сгущенка у вас есть, Отелло?

— Такую не держим. А зачем вам, булочник Антон?

— Я пеку торт «Москва», Отелло, каждый год пеку. На весь дом.

— Торт «Москва»?

— Торт «Москва».

— Эту гадость?

— Почему гадость, Отелло?

— Потому что это противно всякому вкусу! Столько есть тортов замечательных. А «Москва» — это гадость! Понапихали всего в одно место, полили красной глазурью и радуются. Это пошлость, Антон! Искусственное создание. Бросьте эту ерунду! Ею занимаются только мерзкие люди. А вы приготовьте, например, «Наполеон». Вот это действительно торт. Настоящий. У меня он, кстати, есть, летел с самого берега Роны. Купите?

Булочник Антон обегал еще много магазинов, забрел довольно далеко, но нигде не нашлось ни единой баночки сгущенки.

Он не спешил обратно. Люди выходили из зданий на обед, а булочник Антон смотрел на свою пижаму и размышлял. «Невкусно. И правда, что ли, невкусно? Приторный? Да, приторный, есть такое дело. Много всего? Ну да, чересчур много всего. И цвет такой. Вырви глаз. Ядреный…» Булочник остановился. Напротив стоял дом — его дом, многоквартирный дом на Лесной — и Антон приметил каждую трещинку на его стене, каждое грязное окно. Он почувствовал себя таким опустошенным, словно вместе с баночкой сгущенки у него украли душу. «И что же получается, я плохой кондитер? — Антон поглядел на свои толстые морщинистые руки. — И зря готовил? Все это время зря готовил?»

Вдруг из ниоткуда появился Саша из пятьдесят шестой — маленький демон, гроза двора. На одном плече портфель («Прогуливает школу», — подумал булочник Антон), руки в чем-то измазаны, а ухмылка такая, что только держись.

— Ну че, готов?

— Что готов?

— Торт твой!

— Ну, как бы это…

Антон хотел что-нибудь выдумать, но ощутил страшную усталость. Даже рта не смог раскрыть.

— А знаешь, что он никому не нравится?

— Кто?

— Торт твой! Мне мама говорила. Что торт у тебя невкусный и все едят его, только чтобы тебе понравилось. А на самом деле им не нравится.

— А тебе нравится?

Саша засунул два пальца в рот и притворился, что его тошнит.

Булочник Антон сидел на стуле посередине кухни и ни о чем не думал. Было очень тихо. Он прислушался. Дом спал. «Ерунда все это про особенный день, — вдруг осенило булочника, — нет никаких особенных дней. Это старый грязный дом, который все время спит, каждый день, безо всяких исключений. Здесь живут старые люди. Или стареющие. Витя с Аней?.. Да, но Витя с Аней улетели. Саша? Но Саша совсем не ребенок, он злой-злой человек». Булочник почувствовал, что замерзает. Он так и не переоделся, сидел в пижаме, пыльных ботинках. «Чтобы стало теплее, нужно прикрыть окна, — протекла в голове Антона ленивая мысль. — Но для этого нужно вставать, поднимать руки… Зачем? Зачем я каждый год готовил торт?» И булочник Антон впервые подумал о такой удивительной вещи, о которой раньше ни за что бы не догадался. Ему не нравится торт «Москва». Он сладкий, приторный и жирный. В нем слишком много всего. Ему не нравится его готовить. А потом его мысли словно прорвали какую-то мысленную плотину и заструились с немыслимой скоростью одна за другой: «Мне не нравится печь торты! И десерты. Мне вообще не нравится готовить. Или нравится? Мне, наверное, все равно?.. А что тогда важно? Зачем вообще я каждый день встаю с кровати и здороваюсь, готовлю, зачем меня знают все в доме, зачем я одеваюсь, почему все это именно так? Я мог бы быть Владимиром или Отелло, мог бы подстригать газоны. Мог бы делать кучу разных вещей, мог бы стать бегуном или космонавтом, а стал… Кем? Кем я стал? Я булочник? Но я работаю в плохой кондитерской и готовлю одинаковые пирожные. Я кондитер? Но вот же — торт “Москва”, кому он нужен? А я? Я кому нужен?» Булочник Антон огляделся — и вся тесная, захламленная квартирка показалась ему чужой. По углам грязь, обои отходят от стен и струятся пятнами, места мало, душно, скучно… «Это не я, — подумал Антон, — это кто-то другой здесь живет, ест эту еду, готовит торты… Это не могу быть я!» Он вскочил со стула. Не могло этого быть, не могло этого быть взаправду. Это, наверное, сон. Он побежал в спальню. Кровать осталась незаправленной, телевизор был таким старым, что погромыхивал даже в выключенном состоянии. «Это не моя жизнь! Не я здесь сплю и смотрю этот телевизор, это все чужое! У этого человека нет друзей, любимых, милых, он живет один и смотрит по ночам на провисший потолок. Это не я!» Он выбежал на балкон, балкон прогнулся под тяжестью Антона. Напротив росла большая липа, одна ее ветка дотягивалась до самого Антонова балкона. Антон сорвал листок с ветки — но листок так изогнулся, словно смеялся над булочником, — и он кинул его под ноги, растоптал. Не существовало большей чуши, чем жизнь булочника Антона. Он ударил ногой по железной загогулине, давным-давно бывшей велосипедом, и весь затрясся. Он когда-то катался на этом велосипеде. Он жил не здесь, а далеко отсюда и мечтал стать шеф-поваром в дорогом ресторане. Он ездил в Париж вместе с Отто (как давно Антон об этом не вспоминал!) и учился там в самых дорогих ресторанах. Его хвалили в кафе, которое есть в гиде «Мишлен». А что сейчас? Где он находится? Зачем? Антон впервые в жизни почувствовал злость. Кулаки его сжимались и разжимались сами по себе, вне воли Антона, его охватило страстное желание что-нибудь сломать. Он зашел в спальню, вырвал телевизор из розетки и грохнул об пол. Зашел на кухню, схватил рюмки, подаренные какими-то старыми друзьями, все разом разбил. Но чувство никуда не делось. Булочник стоял на месте и качался из стороны в сторону, не зная, что предпринять. А потом словно кто-то нажал на кнопку в голове Антона; он мгновенно обмяк, почувствовав тяжесть собственного тела, упал на стул и заплакал.

Многоквартирный дом на Лесной улице спал. В дверь никто не постучался, и булочник, закрыв лицо руками, тоже не издавал ни звука.

Сколько прошло времени — этого булочник Антон не знал. Наверное, порядочно, потому что день за окном уже заметно посерел. Он встал со стула, прибрался. Почувствовал, что голоден. «Надо поесть», — решил булочник. Он открыл холодильник, достал оттуда кастрюлю с супом и заметил за ней рыжую баночку. Отложил кастрюлю на стол, вернулся к холодильнику — да, так и есть, вареная сгущенка. Антон минуту стоял перед этой баночкой и думал. Вернее, не думал — думать сил у него не осталось — просто стоял. И тут же вспомнил, что гостей-то он уже позвал и придут они, судя по тому, что день за окном уже заметно посерел, часа через четыре. «Надо приготовить, — решил Антон. — В последний раз». Все ингредиенты были выставлены на столе, и только баночка сгущенки от лица какой-то неправдоподобно улыбчивой коровы подмигивала Антону из ледяного жерла холодильника. Холодильник запищал, Антон достал банку сгущенки и принялся готовить. Он не испытывал ни малейшего чувства, а только старался закончить эту гадость поскорее.

— Ох, как вы подурнели, Исаак! Вы слишком много едите.

— Благодарю вас, Римма Аркадьевна.

— Как ваши исследования?

— Весьма успешно, благодарю вас!.. Мария Александровна.

— Исаак.

— Ой, Мария Александровна! Я хотела сказать: мышки ваши чересчур уж разыгрались. Мой Антуанчик их боится.

— Извините, Римма Аркадьевна. Как ваш пекинес?

— Прекрасно, прекрасно. Анатолий, добрый день!

— Здравствуйте, Римма Аркадьевна.

— Как Ниночка поживает?

— Хорошо, спасибо.

— Очень уж много времени она проводит во дворе. Вы ей это запретите. А то будет как с Витечкой и Анечкой, не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу.

— Хорошо, Римма Аркадьевна. Исаак, Мария Александровна, здравствуйте.

— Добрый вечер, Анатолий. Здравствуйте, булочник Антон!

— Добрый вечер.

— А чем вы нас сегодня угостите?

— Вы будто не знаете?

Булочник Антон все делал автоматически: автоматически накрыл на стол, разложил приборы, поставил в самый центр ярко-красный торт, открыл дверь, встретил всех, всем улыбнулся, пригласил за стол. Каждое ежегодное застолье было похоже одно на другое, Антон их уже не различал. Людей было много, все сели на свои места, были очень вежливы и скромны (не считая Сашу из пятьдесят шестой), заняли собой всю маленькую Антонову квартирку и приготовились есть торт. Антон старался не думать. Он отрезал каждому гостю по кусочку и один оставил себе. Налил гостям выпить: себе и Толе коньяк, Саше — яблочный сок, а всем остальным французского шампанского, привезенного в количестве десяти бутылок много лет назад из Парижа, и откупоривавшегося только раз в году. Булочник Антон готов был заплакать. Он видел недовольные выражения лиц, словно бы слышал мысли («Фу, какая гадость!», «Снова-здорово!», «Он вообще умеет готовить?»), и всей кожей чувствовал неприязнь, поднявшуюся над столом.

Слесарь Анатолий с рюмкой коньяка в руках неожиданно поднялся из-за стола. Все замолкли.

— Антон. Дорогой наш булочник. Я не мастер говорить, тосты поднимать. Вы это знаете. Однако сегодня я хотел бы сказать пару слов. Антон. Дорогой наш булочник. Мы тебя любим. Все за этим столом, каждый человек, дорожит знакомством с тобой и не променял бы его ни на что на свете. Говорю за себя. Ты, булочник Антон, мой друг. Ближайший. Ты добрый, преданный и никогда не предашь. Я знаю, что говорю. Я знал много людей. Антон из тех, что на вес золота. Их мало. Человек, который все делает ради других. Которому на войне можно доверить жизнь. Извините. Антон. Дорогой наш булочник. Спасибо, что ты есть в нашей жизни, что я могу звать тебя своим другом. Всё. Я закончил. С днем рождения. Кхм. То есть спасибо. Антон. Дорогой наш булочник.

Слесарь Толя окончательно смутился, выпил залпом рюмку коньяка и заел половиной своего куска «Москвы». Все чокнулись, загалдели и принялись есть торт. Антон оглядывал гостей и видел на их лицах малейшие признаки недовольства: вот Мария Александровна чуть пригибается, когда глотает, а Римма Аркадьевна, которая и вообще свои чувства скрывает плохо, морщит старый носик.

Но что-то изменилось. Антон почему-то не расстроился. Да, они не любят этот торт, этот сладкий, приторный, вырвиглазно-красный торт, он и сам-то его не очень любит, как оказалось. Но они его все равно едят. Они пришли сюда ради него, дом все-таки проснулся — и благодаря кому? Выходит, что благодаря ему? Дом шумел, галдел, переливался шампанским, хотя и старые обои, и трещины на стенах остались на своих местах. Булочник Антон посмотрел каждому гостю в глаза. «Вовсе они не старые! — подумал он. — Разве что Римма Аркадьевна. Но она всегда была старая. А Исаак Н., например, еще молодой». Булочник широко улыбнулся.

— Антон!

— Да, Мария Александровна?

— А что это вы сами не едите?

— Извините! Это я растрогался от слов Анатолия. Спасибо, Анатолий.

— Ерунда. Вам спасибо. С днем рождения.

Слесарь Толя снова покраснел, выпил еще коньяку, а булочник Антон положил в рот кусочек торта «Москва». Он был приторный, сладкий и в нем было чересчур много всего, но Антон думал о чем угодно, кроме этого. Дом на Лесной проснулся и бодрствовал до самого утра.