Любовь короля. Том 1

3 Охота

– Ой!

Деревянный тренировочный меч взлетел в воздух и упал к ногам Вона. Тот попеременно взглянул на хмурую Сан, потиравшую запястье, и безмятежного Лина, направлявшегося к мечу, и поднял вверх руку.

– Третья победа Лина. Он выиграл!

Не намеренная так просто сдаваться, Сан бросилась к Лину и схватила его за рукав:

– Нет, подожди, давай еще раз.

– Я убил тебя уже трижды.

Лин наклонился и поднял деревянный меч, даже не посмотрев на девушку. Сан умоляюще взглянула на Вона, но тот лишь пожал плечами.

– Ничего не поделаешь, – сказал наследный принц. – Лин для тебя слишком сильный противник.

– Но…

– На сегодня хватит.

Вон протянул ей руку. На его ладони лежал кинжал длиной около шести чхи[28]. Рукоять и ножны были богато украшены кораллами и росписью, шелковый шнурок переплетен в затейливый узор. Сан насупилась и взглянула на стоявший чуть поодаль меч, украшенный золотом и слоновой костью. Этот роскошный меч она могла получить в подарок, если бы доказала, что умеет сражаться. Таково было условие: Вон пообещал подарить ей меч, если она хоть раз победит Лина. Сан старалась изо всех сил, но трижды проиграла.

Вон не понимал ее разочарования:

– В юбке ты все равно не сможешь носить меч. А кинжал всегда будет с тобой. К тому же такого ты не найдешь, их делают только для королевского двора. Он немного длиннее обычного.

– Но для охоты такого кинжала недостаточно.

– Для охоты? – удивился наследный принц.

– Ты ведь знаешь, что в этот раз королевская охота пройдет на нашей земле. Усадьба Покчжончжан, где ты остановишься, принадлежит мне.

– Хочешь сказать, что тоже будешь охотиться? Как сейчас, переодевшись в мужское платье?

– Я слышала, приедут больше тысячи человек, никто не обратит на меня внимания. Я буду тебе помогать.

Вон хмыкнул и улыбнулся краешком рта. Казалось, ему приятна горячность Сан, но все же он покачал головой.

– Участвовать или нет – решать тебе. Но помогать мне ты не будешь. Я ценю твое намерение, однако мы с его величеством договорились о состязании, и количество участников определено. У каждого из нас будет отряд из тридцати человек. К тому же мы будем использовать только луки, а лучник из тебя совсем никудышный.

– Луки? – как-то задумчиво переспросила Сан.

Услышав, как изменился ее голос, Лин, находившийся неподалеку, с подозрением обернулся.

Вон объяснил:

– Да, так легче делать подсчеты. У отряда его величества будут красные стрелы, а у моего отряда – синие. Стрелы готовят специально для этой охоты, и на них также будут высечены наши титулы. Каждая стрела на счету, и я даже не смогу с тобой поделиться.

– Именные стрелы… Вот оно что…

Лин старательно прислушивался к тихому голосу Сан, делая вид, что проверяет деревянные мечи. Вон, похоже, не замечал ни задумчивости Сан, ни настороженности Лина.

– Не думаю, что тебе приходилось охотиться раньше, – продолжал он. – Охота – это не что иное, как отвратительное убийство, где смешиваются в пыли люди, собаки и дикие звери. Вряд ли тебе понравится это адское столпотворение.

– Твой отряд состоит из людей, которые тренируются в Кымгвачжоне?

В отличие от Лина Вон нисколько не встревожился, услышав ее вопрос.

– Да. У каждого из них есть способности, но скромное происхождение мешало им себя проявить.

– А кто входит в отряд его величества?

– Даже не знаю. Мне это неинтересно. Должно быть, старая гвардия: люди Ли Чона, Вон Кёна или Пак Ы.

– Понятно… Но охотиться будете не только вы со своими отрядами, верно? Другие тоже будут стрелять дичь, только простыми стрелами?

– Конечно. Много людей, много суматохи. Не хочу, чтобы ты там оказалась.

Сан кивнула. Наследный принц подумал, что сумел ее убедить, однако девушка, сама того не осознавая, кивнула в ответ собственным мыслям, так как вдруг поняла, каким может быть план заговорщиков. Вон же был доволен, что вечная упрямица наконец-то послушала его и притихла. Он также обрадовался, что она не стала больше говорить о мече, а приняла кинжал и спрятала его за пазуху.

Вон хвалил себя за мысль украсить кинжал кораллами, которые указывали на ее имя[29]. Он знал, что Сан была бы счастливее, если бы завладела мечом, однако искренне полагал, что кинжал – лучший подарок, так как она всегда могла иметь его при себе. Что-то ему подсказывало: подари он ей шпильку для волос или мешочек, наполненный благовониями, она не спрятала бы их на груди.

– Если подумать, вы двое немного странные, – сказал Вон, устраиваясь на веранде. – Принадлежите к королевскому роду, а больше всего любите упражняться. Вам даже мало стрельбы из лука и верховой езды – и субак изучаете, и деретесь на мечах… Я устаю, даже наблюдая за вами. Лин, где инструмент?

Лин зашел во флигель и вернулся с комунго[30]. В отличие от друга, который предпочитал физическую активность, у наследного принца был талант к каллиграфии, живописи и музыке. Искусно исполнив одну мелодию, он обратился к Сан, которая все еще задумчиво стояла посередине двора.

– Женщине благородного происхождения достаточно посвятить себя хозяйственным делам, детям или рукоделию, однако мужчине не пристало терять интерес к искусствам. Сан, ты ведешь себя как мужчина, но до сих пор тренировала лишь тело. То есть ты неполноценна не только как женщина, но и как мужчина тоже. Почему бы тебе не оставлять хотя бы сотую часть увлеченности, с какой ты занимаешься с Лином стрельбой и сражениями, для музыки и поэзии?

Легкая усмешка на губах наследного принца не ускользнула от внимания Сан. Улыбнувшись в ответ, она отправилась во флигель и появилась с тонкой флейтой.

– «И услышал я первый/ Томительный звук,/ Словно дальних деревьев/ Таинственный стон» [31], – продекламировала она. – Я не могу не отплатить за твою доброту, Вон. Только имей в виду, что мне с тобой не сравниться.

Сан прижалась губами к флейте, и полилась мягко вибрирующая мелодия. Для такого солнечного весеннего дня мелодия была слишком тоскливой, но ее неподдельная грусть говорила о том, что Сан не лишена таланта. Немного послушав, Вон коснулся струн комунго.

На большом дворе тренировались тридцать воинов, готовясь к грядущей охоте. Там звучал топот конских копыт, разносилось тяжелое дыхание мужчин, а прислушавшись, можно было различить – или по крайней мере вообразить – стук капель пота о землю. Но на заднем дворе мирно играли флейта и комунго. Прислонившись к стене, Лин молча наблюдал за мужчиной и женщиной, поглощенными музыкой.

Если от большого перекрестка идти на юго-восток к воротам Чанпхэмун, к югу от крепостной стены скоро покажется Чхольдон, деревня кузнецов, где производят всевозможные изделия из металла: сельскохозяйственные инструменты, кухонную утварь, предметы домашнего обихода и даже оружие. Конечно, в деревне имеются не только кузницы, но и таверна, и чайный дом, и постоялый двор. А среди нескольких местных жителей, непотребно выпивающих в таверне средь бела дня, всегда найдется бездельник, у которого чешутся кулаки. К таким неприятным типам местные жители относили и не имевшего работы, временами промышлявшего разбоем Кэвона по прозвищу Огненный Кулак, а также заику Ёмбока, повсюду таскавшегося за Кэвоном. Сейчас Кэвон Огненный Кулак швырнул на прилавок монеты, отобранные у прохожего около моста Нактхагё, и потребовал у хозяина бутылку самого дешевого пойла.

– К-кэвон, а м-может, в-выпьем аракчжу? [32] Г-говорят, очень уж в-вкусно.

– Ну и тупица же ты. Чтобы выпить аракчжу, надо было еще двоих потрясти.

– В-вон оно ч-что! Д-дороговато! – Разочарованный Ёмбок облизал губы.

Аракчжу, появившийся в Корё вместе с монголами, очень быстро стал известен по всей стране. Его начали производить на перевалочной базе монголов в Адоне, когда монгольская армия готовилась атаковать Японию, однако ни горы, ни реки не могли препятствовать распространению славы о чистом вкусе аракчжу. Теперь его пили во всем Корё, однако напиток был все еще слишком дорог. Ёмбоку еще не довелось его пробовать, а Кэвону посчастливилось всего дважды. Вспомнив вкус аракчжу, Кэвон почувствовал, как во рту скапливается слюна. Он раздул огромные ноздри и жахнул кулаком по столу.

– Аракчжу ему подавай! После того как нас самих ограбили!

– П-прости. Не р-ругайся. Если бы м-мама не з-заболела…

Ёмбок виновато повесил голову. Кэвон выпятил толстые губы и лапищей размером со сковородку грубо потрепал лохматые волосы заики.

– Ну-ну, разве это ее вина. Кто же знал, что они столько сдерут за обычный заём. Эти мерзавцы и ночной горшок у старика отберут.

– В-все из-за м-меня. Это я их п-привел. – Ёмбок всхлипнул и вытер нос рукавом.

Кэвон вдруг злобно отвесил ему подзатыльник:

– Тупица. Велел же тебе помалкивать, а ты вылез и начал болтать про Соколиную службу. Истории с мальчишками тебе мало? На своих ошибках не учишься? Если бы ты не влез, пили бы сейчас аракчжу. – Он еще раз ударил заику по голове и взревел, обращаясь к хозяину: – Эй, где моя выпивка? Я же не аракчжу тебе заказал, чтобы ты так долго возился!

Не успел он закончить, как перед ним появилась бутыль, и кто-то уселся за их стол. Горящим взглядом Кэвон уставился на нежданного гостя. Этот юноша показался ему знакомым. Белоснежная кожа, тонкие черты, угольно-черные глаза и дерзкий взгляд. Кэвон ощутил горький привкус воспоминаний.

– Ты! – ноздри Кэвона раздулись, а указательный палец нацелился юноше в глаз.

– Это аракчжу, – ответил гость.

Палец замер. Глаза Кэвона расширились и налились кровью. Раскрыв рот, Ёмбок с глупейшим выражением смотрел то на юношу, то на бутыль.

Юноша, нет, Сан, переодетая в мужское платье, подмигнула Кэвону:

– В честь нашей новой встречи. Кэвон Огненный Кулак из Чхольдона, верно?

Кэвон отвесил подзатыльник Ёмбоку, который попытался обнюхать бутыль. Затем взял ее, сам принюхался к горлышку и поставил бутыль обратно, демонстрируя полное равнодушие.

– Ты не стал бы радоваться нашей новой встрече. Думаю, ты нарочно меня нашел. Что тебе нужно?

– А ты быстро соображаешь.

Сан улыбнулась и извлекла из своего турумаги кошель чумони, вынула из него несколько кусков серебра и положила перед Кэвоном. Ёмбок издал нечленораздельный звук и потянулся к серебру, но получил еще один подзатыльник.

– Я спросил, что тебе нужно, – повторил Кэвон, но теперь в его голосе слышалось что-то похожее на уважение.

– Хочу узнать, чем занимался один человек, побывавший здесь несколько дней назад. Крупный и очень высокий, выше шести чхок[33], смуглый, с бородавкой над левой бровью – такого трудно не заметить или забыть. Скорее всего, он заходил в одну из кузниц, где куют мечи и наконечники для стрел. Выясните, какой заказ сделал мужчина, но не привлекайте к себе внимания. Для Кэвона Огненного Кулака это должно быть плевое дело.

У Кэвона, косящегося на серебро, начал подергиваться глаз. Кадык ходил по его горлу, словно поршень. Не лучшим образом выглядел и Ёмбок.

– К-кэвон з-знает всех к-кузнецов!

– Вот что, молодой господин, – начал Кэвон, закрывая рукой рот Ёмбоку. – Как ты и сказал, работа нетрудная. Но раз вызнавать надо тайно, то, выходит, небезопасная. Я не стану спрашивать, кто такой этот великан с бородавкой, но уверен, что нам не поздоровится, если нас схватят. Может, в твоих глазах мы всего лишь пара бездельников, но у нас тоже есть семьи, а у Ёмбока еще и мать заболела. Мы, знаешь ли, не бродяги, о ком никто и слезы не уронит в случае смерти.

Сан кивнула в знак понимания и вынула из чумони еще несколько кусков серебра.

– Получите вдвое больше, если выясните к наступлению сумерек. И втрое больше, если справитесь раньше.

Кэвон одним махом сгреб серебро. Не говоря ни слова, он встал, рывком поднял Ёмбока и потащил за собой из таверны.

– К-кэвон, а к-как же аракчжу?

– Когда вернемся, сможешь купить себе, сколько захочешь, тупица.

Однако Ёмбок продолжал расстроенно оглядываться на таверну, пока Кэвон тянул его за собой к кузницам. Пройти удалось немного: в первом же переулке дорогу им преградил юноша, словно нарочно поджидавший их здесь. Этого юношу Кэвон тоже хорошо помнил: он впервые встретил его в тот же день и час, что и сегодняшнего гостя с серебром. Хотя юноша был худощавым и стройным, в тот раз ему удалость в один миг поставить противников на колени, и новая встреча с ним не сулила ничего хорошего.

«Вдруг решит, что мы отобрали серебро у первого юнца?» – Кэвон судорожно соображал, что сказать, но юноша заговорил первым.

– Что нужно человеку, предложившему тебе серебро? – спросил Лин.

На лицах Кэвона и Ёмбока отразилось недоумение. Оба были уверены, что юноши из одной банды, так к чему этот вопрос? Кэвон первым пришел в себя. Если юнцы не заодно, то он останется верен тому, кто заплатил. Кэвон принял вызывающий вид, хотя не на шутку встревожился.

– Не твое дело. Прочь с дороги, нам некогда.

– П-прочь с д-дороги, п-пока т-тебя п-по-хорошему…

Голос Ёмбока угас, как пламя свечи на ветру – он увидел, что рука Лина легла на рукоять меча. Как и ножны, рукоять была украшена золотом и слоновой костью. Это великолепное оружие, созданное лучшими мастерами, Лин получил в подарок от Вона. Знавшие кое-что о силе противника, Кэвон и Ёмбок застыли, не отводя глаз от руки, готовой выхватить меч.

– Дьявол, – пробормотал Кэвон и обратился к Лину уже не так воинственно, как раньше: – Два молодых господина знакомы друг с другом, верно? Почему бы тебе самому у него не спросить?

– Что ты должен для него сделать? – повторил Лин.

В его глазах читалось, что он не уйдет с дороги, пока не получит ответ. Как можно незаметнее Кэвон толкнул Ёмбока ногой, подавая знак. Как по команде они раскрыли рты, будто собрались говорить, но в ту же секунду развернулись спиной к Лину, готовые ринуться назад. Однако им не удалось сделать и шага: Ёмбок как подкошенный рухнул на землю от молниеносного удара в затылок, а Кэвон почувствовал, как его шеи коснулась холодная сталь.

Поставив ногу на спину поверженного Ёмбока и не опуская меч, Лин спокойно спросил еще раз:

– Что за задание ты получил?

– Узнать, что делал у кузнецов крупный смуглый мужчина ростом выше шести чхок с бородавкой над левой бровью.

Кэвон злился, ничего не понимая. В прошлый раз этот юнец спасал первого, похожего на девчонку, так почему теперь тычет мечом и допрашивает? Такая загадка была Кэвону не по зубам. Во что он вообще вляпался? Во рту у Кэвона пересохло.

Ненадолго задумавшись, Лин произнес:

– Делай, как он сказал.

– Что?!

– Узнай, что хотел тот мужчина от кузнецов, но сначала доложи мне, а потому уж своему заказчику. И не вздумай проговориться о нашей встрече. Твой заказчик не должен ничего заподозрить.

Лин убрал меч и отступил, Кэвон помог подняться Ёмбоку. Значит, этому юнцу нужна информация! Что ж, теперь Кэвон понимал, что ему делать дальше.

– Господин, может, в твоих глазах мы всего лишь пара бездельников, но у нас тоже есть семьи, а у Ёмбока еще и мать заболела. Даже самая бесправная прислуга в домах получает жалованье, а ты ждешь, что мы будем работать бесплатно. Тот юнец заплатил нам серебром, чтобы мы держали рот на замке, и обещал заплатить еще, когда мы все выясним. Если хочешь, чтобы наша с тобой встреча осталась тайной, почему бы и тебе…

Кэвон почувствовал, как меч коснулся его шеи под подбородком. По его лицу потекли струйки пота. Он смог спокойно дышать, лишь когда меч оказался в ножнах. Очевидно, юноша не был настроен торговаться.

– Дьявол, – только и смог пробурчать Кэвон.

Лин пропустил их, и Кэвон с Ёмбоком продолжили путь. Когда проклятия, которыми сыпал Кэвон, затихли и переулок опустел, Лин прокрался к таверне и стал наблюдать, прячась за ветвистым кустарником.

Сан сидела, подперев лицо рукой, и с интересом разглядывала все вокруг, словно юный дворянин, впервые узнавший, как живут простые люди. Ее пальчики с ухоженными ногтями легонько постукивали по щеке. Лин неожиданно ясно увидел, насколько она красива. Как она может выглядеть такой невинной и чистой, если только что заставила работать на себя двоих негодяев? Он горько усмехнулся. Внешность обманчива, и по ней не стоит судить о характере. На самом деле человек может оказаться полной противоположностью тому представлению, которое создает его внешность. Чем красивее женщина, тем легче ей обмануть других.

«Только попробуйте причинить вред наследному принцу, и я расправлюсь и с тобой, и с твоим братом». Тогда, целясь в него из лука, она была необыкновенно прекрасна. После того случая Лин больше не хотел сомневаться в ней. Ее сверкающие глаза были такими искренними… Но Лин сказал себе, что начнет доверять этой девушке только после рассказа о «Павильоне пьянящей луны». А теперь он должен узнать, почему она интересуется делами высокого человека. Пока он не узнает всего, он продолжит видеть в ней врага. Пусть она пользуется доверием наследного принца, ради него Лин должен соблюдать осторожность.

Будь она даже первой красавицей королевства и все мужчины, включая Вона, оказались бы в нее влюблены, Лин не счел бы это поводом для собственной снисходительности. Но сейчас он не мог оторвать взгляда от ее нежного лица, стройной шеи и касавшихся их мягких прядей волос.

Задолго до сумерек двое мужчин быстро вошли в таверну и плюхнулись за стол под нетерпеливым взглядом Сан. Хотя в таверне почти никого не было, Кэвон заговорил тихим голосом, показывая, что не нарушает секретность.

– Великан был у мастера, который занимается стрелами. Он показал мастеру стрелу и попросил изготовить тридцать связок по пять стрел в каждой. Вчера он забрал заказ.

– Что особенного было в той стреле?

– У нее древко синего цвета, а около оперения… Дьявол, забыл, что за иероглифы!..

Кэвон заерзал, боясь, что получит меньше серебра из-за своей забывчивости. Однако ему было чем козырнуть.

– Великан с бородавкой запугал мастера до смерти, приказав молчать. Спросишь, как мне удалось все узнать? Есть у меня такой талант. Я умею слушать и могу разговорить человека так, что он и сам не поймет, как все мне выложит. Поговорил с одним, вторым, третьим – они даже и не смекнули, что рассказали мне что-то важное…

– Хорошая работа, – прервала его Сан, ставя на стол серебряную бутылку[34].

У Кэвона и Ёмбока перехватило дыхание. Они даже не заметили, как Сан поднялась из-за стола.

– О нашей встрече никому ни слова.

– Известное дело, – машинально ответил Кэвон, завороженный серебром.

Узнав все, что хотела, Сан быстро покинула таверну. Ёмбок, чье беспокойство оказалось сильнее восторга, толкнул Кэвона, который теперь держал серебряную бутылку в руке и любовно поглаживал:

– Н-но мы же р-рассказали все т-тому юнцу в п-переулке.

– Заткнись.

Кэвон сунул слиток за пазуху и разлил в чаши дождавшийся их аракчжу.

– Юнец в переулке тоже велел молчать, так что и сам ничего не скажет, – успокоил Ёмбока Кэвон. – Зачем пускаться в объяснения и все усложнять? Мы ведь добыли информацию, верно? Остальное не наше дело. Наше же дело – слиток серебра, на который мы купим лекарств твоей матери. А пока давай выпьем!

Кэвон залпом опрокинул чашу, а вслед за ним и Ёмбок впервые в жизни вкусил столь желанного аракчжу. Алкоголь приятно обжег ему горло, оставляя пряное послевкусие. Защипал кончик носа. Они вливали в себя чаши, как в бездонные бочки, и в мгновение ока бутыль опустела.

Испугавшись, как бы Кэвон не вздумал уйти, Ёмбок поспешно выкрикнул, ни разу не заикнувшись:

– Еще бутылку аракчжу!

Весеннее небо над деревней в провинции Сохэдо[35] было ясным и чистым, а земля трескалась от сухости. Заждавшиеся дождя крестьяне усердно носили воду на поля – пора было сажать рис.

Даже если им удастся собрать выращенный непосильным трудом урожай, десятую его часть придется отдать в уплату земельного налога, еще часть – в уплату подворного налога, часть отложить на семена. Надо расплатиться и с кредитором, вернув заемный рис с большими процентами. А после этого сокрушаться, что оставшегося риса не хватит до следующего урожая. Так жили крестьяне, владеющие землей; те же, кто арендовал участок, и вовсе отдавали владельцу земли до половины своего урожая.

Обеспокоенные засухой и мыслями о том, что придется влезать в долги, с испещренными морщинами лицами и пересохшими ртами, крестьяне работали в поле. Вдруг вдалеке возникла черная линия и стала приближаться к деревне.

Черный поток надвигался неудержимо, точно река, стекающая с горных вершин. Однако это был не водный поток, столь желанный крестьянам, а группа всадников в клубах пыли.

Пурпурный шелк на красных флагштоках говорил о том, что это королевское шествие. Развевавшийся впереди флаг вана с изображенным на нем драконом украшали бубенцы, что придавало ему торжественный и праздничный вид. Далее следовали синие, желтые, красные, черные и белые флаги. Осанка всадников была безупречна, их лица сияли.

На лучшем скакуне восседал мужчина с длинной седеющей бородой. На вид ему было за пятьдесят. Рядом с ним ехала молодая женщина в шелковом одеянии, ее волосы были обильно украшены драгоценностями. За ними на превосходном коне следовал юноша удивительной красоты. Разумеется, все это великолепие было не для крестьянских глаз. Упав на колени, крестьяне склонили головы, думая лишь о том, чтобы всадники миновали быстрее. Среди бедняков не нашлось никого, кто украдкой стал бы рассматривать королевских особ.

Поток не иссякал. Всадников было так много, и продвигались они так размеренно, что у припавших к земле крестьян занемели ноги. Прошло немало времени, прежде чем миновал хвост процессии, и она стала отдаляться, вновь превращаясь в черную линию. Поднимавшиеся с земли крестьяне прихрамывали и охали.

– Опять охота?

– А что же еще! Больше десяти сотен всадников.

– Вот бы каждому приехать с ведром воды, так нет же – только и могут, что пыль поднимать. Эх!

– Зверю как раз плодиться сейчас, а его постреляют.

– Куда, интересно, они направляются? Не завидую я тамошним жителям.

– Да уж, в эту пору и так дел по горло.

Поговорив, крестьяне опять принялись носить воду. У них не было времени даже на жалобы.

– Приятно прогуляться верхом после столь долгого перерыва? – спросил седобородый.

Должно быть, в молодости его миндалевидные глаза были яркими и живыми, но теперь выцвели до невыразительной желтизны. Глаза обычного старика: усталые, лишенные блеска и окруженные морщинами. Однако благородный вид этого человека привлекал внимание даже на расстоянии. Старик в плоской монгольской шапочке с загнутыми краями, отделанными черным шелком, с аккуратно заплетенными волосами был не кто иной, как ван Корё. Ехавшая рядом с ним женщина, к которой он сдержанно обратился, была известна в Корё как королева Вонсон, а настоящим ее именем было Борджигин Кутух Келмыш.

Дочь юаньского императора, она вышла замуж за корёского вана в пятнадцать лет, и теперь ей, матери наследного принца Ван Вона, было немного за тридцать. Ее горделивая осанка и царственные жесты, говорящие о том, как высоко она ценит свое происхождение, были бы поистине благородны, не относись королева ко всем остальным с неизменным высокомерием. На своего супруга, который был на двадцать три года старше, она смотрела откровенно враждебно. Именно она, королева Вонсон, была самым могущественным человеком Корё.

– Даже не помню, когда мы в последний раз охотились вместе, ваше величество. Вы тратите на это занятие слишком много энергии – неудивительно, что ее не остается на государственные дела.

Лицо вана приобрело неопределенный темно-красный оттенок. Королева не раз открыто выражала ему презрение, считая, что он пренебрегает монаршими обязанностями, но привыкнуть к такого рода нападкам было невозможно, сколько бы раз они ни повторялись. Кроме того, ван боялся, что королева, говоря, что ему не хватает энергии на государственные дела, также намекает на его мужскую несостоятельность, с которой никак не могли справиться всевозможные лекарственные отвары. Королеве было совершенно несвойственно беспокоиться о душевном состоянии мужа и задумываться, каково ему иметь дело со вспыльчивой, вечно недовольной супругой, и такие ядовитые шпильки были в ее характере. Ван скривил губы и промолчал.

Брак устроили не по его воле, но это не означало, что жена с самого начала не вызывала в нем желания. Какой мужчина на пороге сорокалетия не воспылает чувствами к юной девственнице, похожей на прекрасный цветок? Его притягивало не только ее молодое тело: возможность стать полноправным правителем и членом императорской семьи волновали его отнюдь не меньше.

Первые несколько месяцев он блаженствовал, и в первый же год их брака родился наследник. Но после рождения сына юная королева показала истинное лицо, и чувства вана начали угасать так же быстро, как вспыхнули. Он смог понять и простить ее недоброжелательное отношение к принцессе Чонхва и ее детям, но королева Вонсон стала смотреть свысока и на него самого. Терпя унижение от прекрасной супруги, он чувствовал себя совершенно несчастным.

Ван не упрекал молодую жену, несмотря на все ее колкости и гневные взгляды. Напротив, исполнял любые ее прихоти, но и это не смягчало супругу. Даже в постели с ней он больше не чувствовал настоящей близости, а потому его посещения Кёнсонгуна, дворца королевы, становились все реже. В двадцать с небольшим жена окончательно перестала его привлекать. Конечно, десять лет одиноких ночей не могли не отразиться на королеве. Она становилась все злее и раздражительнее, и ван, которому давно надоели ее нападки, старательно ее избегал. Отношения между ними с каждым годом становились все хуже.

Однако недуг, беспокоивший его даже сильнее, чем вечное противостояние с королевой, не объяснялся одним несчастливым супружеством. Причиной того, что тело отказывалось подчиняться желаниям, мог быть возраст или что-то еще.

Евнухи продолжали поставлять ему молодых женщин, с которыми ван приятно проводил время втайне от королевы, однако, когда дело доходило до главного, он редко оказывался на высоте. Он перепробовал все известные эликсиры, но безуспешно. Никто из придворных медиков не мог объяснить причину, лишь один из них осторожно предположил, что это побочный эффект лекарства, которое ван принимал много лет назад.

Дело в том, что вскоре после приезда монгольской принцессы в Корё юаньский двор отправил в Кэгён знаменитого лекаря в помощь супругам. Звали лекаря Ён Токсин, а эликсир, который он приготовил для корёского государя, имел название чоянхван, то есть «лекарство для усиления мужской энергии ян». После первого приема ван почувствовал себя таким же молодым и горячим, как и его супруга. Королева осталась довольна и заставила вана принимать эликсир постоянно. Ён Токсин был приближенным вана до тех пор, пока ученый О Юнбу из ведомства Тхэсагук[36] не предсказал, что у вана больше не будет детей, если он продолжит принимать чоянхван. И действительно, зачатие Вона состоялось без помощи чудодейственного эликсира, так же как и зачатие следующих дочери и сына, которые, к несчастью, умерли во младенчестве, а после того, как ван стал употреблять чоянхван, королева больше не беременела. Испуганная предсказанием, королева настояла на отказе от эликсира, однако, по-видимому, слишком поздно. Она так и не забеременела, а мужское бессилие вана стало еще ощутимее, чем до приема лекарства. Ван так и не узнал, действительно ли ему навредил чоянхван, но развивавшийся недуг все больше подрывал его веру в себя. Боязнь, что он опять пострадает, тоже повлияла на его отношение к королеве.

– Крестьяне собираются сеять рис, а королевская семья отправляется на охоту и доставляет простым людям еще больше забот. Неужели гора мертвых туш того стоит?

Обычно королева не стеснялась в выражениях. Чем больше нравилось вану какое-то дело, тем больше яда таилось в ее словах. Прозвучавший упрек был продиктован лишь желанием пристыдить мужа: забота о простых людях никогда не интересовала королеву.

Осознавая всю фальшь ее замечания, ван апатично спросил:

– Вы считаете меня тираном, моя дорогая?

– Мой упрек обращен не к вам, а к тем, кто побуждает вас к подобным поступкам. Где взять денег, чтобы оплатить этот великий поход?

Она бросила испепеляющий взгляд на Ёнъин-бэка, и тот сжался в седле. Ван усмехнулся:

– Если вас так волнует участь простых людей, есть способ себя проявить. Я слышал, что по совету Ёнъин-бэка вы с немалой выгодой продали кедровые орехи и женьшень в южной части города. Говорят, что люди, которые их привезли, были наказаны за сбор урожая, который они не выращивали. Если вы проявите к ним милосердие, Будда запомнит вашу доброту.

Слова вана королева восприняла как оскорбление, и в ее глазах зажегся недобрый огонек.

– Вы хотите сказать, что я наживаюсь за чужой счет?

– Почему вы так подумали, моя дорогая? Я же знаю, как вы заботитесь о наших подданных. Вспомнить хотя бы, как вы взяли на себя попечение о трехстах рабах Кванпхён-гона, подумав, что ему слишком тяжело держать на своих землях столько людей; или как приютили мастерицу, ткавшую белую ткань для монастыря, и позволили ей работать на вас.

От неожиданности королева не сразу нашлась с ответом, ее губы задрожали.

Кванпхён-гон Ван Хе, муж сестры вана, однажды забрал раба у дальнего родственника королевской семьи. Родственник этого так не оставил и обвинил Кванпхён-гона, и тот, чтобы избежать наказания, заявил, что раб предназначен в дар королеве Вонсон. К тому времени раб уже женился на одной из рабынь и стал частью «семьи» зависимых от Кванпхён-гона людей, которых насчитывалось ни много ни мало три сотни. Когда королева Вонсон узнала об этом деле, она посчитала себя вправе присвоить всех трехсот рабов Кванпхён-гона. В одночасье лишившийся рабочей силы Кванпхён-гон молил о прощении, стоя на коленях перед вратами королевского дворца, но все впустую.

Что до мастерицы, то королева забрала ее во дворец, когда получила от одной монахини в дар прекрасную ткань с красивым узором и выяснила, что соткала ее служанка монахини.

Раз ван упомянул об этих случаях после того, как она его упрекнула, значит, имеет в виду, что она сама обременяет и притесняет подданных. Не зная, как на это ответить, королева сердито фыркнула.

Словно не желая проигрывать, ван тоже с шумом выдохнул воздух. Он мог бы припомнить ей и конфискацию имущества его единокровного брата Сунан-гона Ван Чона, и золотую пагоду из монастыря Хынванса, которую перевезли во дворец королевы, – мог бы, но не стал, так как побаивался скандала.

Некоторое время царственные супруги выражали обоюдное негодование лишь намеренно шумным дыханием.

Слышавший все до последнего слова наследный принц огорченно поджимал губы. Его родители были самыми высокородными людьми Корё, но именно их чаще всего бранили и осуждали простые люди. И, судя по услышанному сейчас разговору, столь мало соответствовавшему статусу и возрасту родителей, подданные имели все основания для недовольства.

Крестьяне, склонявшиеся перед величественной процессией, являлись основой существования королевской семьи. Приближенные вана льстивыми речами и угодничеством заточили монарха в своего рода великолепную башню, но если фундамент башни растрескается и рухнет, что станет с ваном и всей королевской семьей? Для людей столь высокого статуса души его родителей были слишком мелки.

Вон жалел и вспыльчивую нерассудительную мать, которая вопреки своему желанию отталкивала мужа, и униженного ею отца, который не мог поладить даже с собственной женой. Их абсурдно незрелые отношения беспокоили Вона даже сильнее, чем ненависть к королевской чете почти всего населения. «Я никогда такого не допустил бы», – думал наследный принц, раздраженно наблюдая, как отец теребит бороду, явно опасаясь продолжения разговора с королевой. Вон был твердо уверен, что не хочет походить на отца ни как мужчина, ни как монарх.

Могущественные люди государства, наблюдая за раздорами в королевской семье, пытались угадать, верность кому из супругов принесет больше выгоды. Всем, кому удавалось втереться в доверие к вану или королеве, получали огромную власть, даже если не могли похвастать хорошим происхождением. И чтобы сохранить эту власть, приближенные королевской четы всеми средствами препятствовали какому-либо единению вана и королевы. Утешая несчастного вана, легко было получить все, чего пожелаешь, и наследный принц знал, что среди полутора тысяч человек, которые сейчас составляли процессию, лишь жалкая горстка людей была по-настоящему обеспокоена разладом в королевской семье.

Пятнадцать сотен человек, каждый со своими умыслом и расчетом, наконец прибыли во владения Ёнъин-бэка. А точнее, в усадьбу Покчжончжан, законной владелицей которой была его единственная дочь. В усадьбе предполагалось расположить вана, королеву, наследного принца, их евнухов и прислугу, а также близких родственников и высокопоставленных лиц.

Словосочетание «Покчжон» в названии «Покчжончжан» являлось буддийским выражением. Буквально оно означало поле, с которого в качестве урожая собирают благодать[37], метафорически же подразумевались три драгоценности буддийской доктрины[38], а также почитание родителей и помощь бедным. Другими словами, название напоминало, что, поклоняясь буддийским символам веры, почитая родителей и помогая нуждающимся, человек будет благословен. Не очень-то подходящее название для усадьбы Ёнъин-бэка с его худой славой стяжателя. Загородные дома богатых людей были довольно скромными и создавались скорее для любования пейзажем, однако Ёнъин-бэк и здесь выстроил настоящий дворец, в очередной раз вызвав зависть и ненависть многочисленных недоброжелателей.

– Да тут не хуже, чем в Кэгёне, – восхищенно отметил ван. – Я не против приезжать сюда время от времени.

Ёнъин-бэк поклонился, скрывая довольную улыбку. Королева, услышавшая похвалу супруга, окинула великолепные строения неодобрительным взглядом и привычно фыркнула.

– Так можно и целый год провести. Сколько прекрасных занятий: выслеживать зверя, выкуривать зверя, преследовать зверя, загонять зверя, травить зверя, стрелять зверя… Одного Сугангуна[39], конечно же, недостаточно.

Королева говорила, ни на кого не глядя, точно сама с собой, но ее слова услышали многие. Сановники пригнули головы, ван опять покраснел, а хуже всех почувствовал себя Ёнъин-бэк. Он поспешил умилостивить королеву.

– Прибытие ваших величеств в усадьбу – огромная честь. Мы приготовили скромное угощение, нижайше прошу откушать и отдохнуть.

Он низко склонился перед королевой, а затем бросился проверять, все ли готово. В мгновение ока появились столы со всевозможными яствами. Десятки артистов и музыкантов развлекали высоких гостей. Издавна на таких пирах было принято вплетать в волосы цветы, и кинё деликатно украшали цветами головы достопочтенной публики, отчего настроение становилось все более праздничным. Подавали отнюдь не «скромное угощение», как изволил выразиться Ёнъин-бэк. Он намеревался устраивать пышные пиры каждый день, пока двор не вернется в Кэгён.

Сан слушала, как постепенно затихают гомон и пение, обрывки которых доносил из усадьбы ветер. Очередной пир заканчивался раньше обычного – наверное, из-за того, что завтра ожидался выезд на охоту вана и наследного принца. Несколько дней подряд высокородная компания лишь стреляла уток и выпускала соколов, а затем веселилась до поздней ночи, но перед последней большой охотой требовалось хорошо выспаться.

Красный закат озарял небо. Дожидаясь, пока полностью стемнеет, Сан сидела возле дома, напрягая слух. В фермерском доме чанса, где остановилась Сан, жили смотритель за полевыми работами и рабочие – жилище было в чем-то сродни казарме. Располагалось оно у подножия горы и смотрело прямо на великолепный Покчжончжан, которым владела Сан. Девушка оказалась здесь раньше, чем королевская процессия добралась до усадьбы.

Двое мужчин прошли по двору, но Сан даже не попыталась спрятать лицо. Здесь она была в безопасности и свободно отвечала, когда к ней обращались. Все, кто жил в чанса, начиная с мужа нянюшки, который и являлся смотрителем, знали, что этой девушке, переодетой в мужское платье, принадлежат все земли вокруг. Обитавшие здесь беженцы благодаря Сан имели крышу над головой и работу.

В те времена многочисленные родственники вана, ставленники королевы и крупные чиновные бюрократы изыскивали различные способы присвоения государственных земель, из-за чего распространилась подтасовка жалованных грамот сапхэ. После опустошительных монгольских нашествий свободная государственная земля раздавалась крестьянам для обработки; собственность на землю удостоверяла грамота сапхэ, которая также освобождала владельца от уплаты земельного налога. Алчные богачи шли на всяческие уловки, чтобы тоже получить сапхэ, а завладев документом, присваивали больше земель, с которых не платили налог. Более того, они часто отбирали сапхэ у мелких владельцев, из-за чего крестьянам приходилось покидать свою землю и становиться бродягами. В ходу были и подделки, и кражи.

Подобные дела пришлись по душе Ёнъин-бэку: благодаря фальшивым сапхэ он прибрал к рукам несколько обширных полей. Он не брезговал и ростовщичеством, требуя от крестьян, которые не смогли вернуть ему долг рисом, расплачиваться землей. Безземельные должники становились его рабами. По мере того как уменьшалось количество земель, с которых собирали налог, остальные владельцы вынуждены были платить все больше и больше и в конце концов тоже превращались в должников. А потому с каждым годом у Ёнъин-бэка прибавлялось земельных наделов и становилось все больше рабов, их обрабатывавших. Чиновников, в обязанности которых входило следить за нарушениями, Ёнъин-бэк купил, и его власть была абсолютной.

Большинство рабочих на личных землях Сан были беженцами с земель ее отца или других крупных землевладельцев. Сан стала защитницей их свободы, а потому могла доверить им и свою тайну, оставаясь перед ними самой собой.

Когда зашло солнце, к Сан подошел смотритель. Он прошептал несколько слов, и Сан поднялась, выпрямляя затекшую спину. Она взяла из рук старика фонарь, для маскировки обернутый несколькими слоями ткани, и направилась к воротам.

Когда ворота со скрипом раскрылись, смотритель обеспокоенно спросил:

– Вам в самом деле надо идти?

Сан слегка кивнула. Она солгала смотрителю, сказав, что собирается проведать ребенка беженцев, которые жили недалеко от чанса. Так как из-за охоты вокруг то и дело встречались незнакомцы, на нее никто не обратит внимания. Однако смотрителю все равно не хотелось отпускать госпожу.

– Непременно одной? Дороги совсем не видно.

Ответная улыбка Сан означала, что она справится, а также предупреждала смотрителя не отправлять кого-нибудь вслед. Старик вздохнул и с тяжелым сердцем стал наблюдать, как удаляется слабый свет фонаря. Узнай об этом его жена, оставшаяся в Кэгёне, не избежать ему заслуженной трепки. Отпустить молодую госпожу ночью одну! В отличие от Кэгёна с его освещенными фонарями улицами в сельской глуши ночью царила почти непроглядная тьма. Даже если светила луна, легко было споткнуться о камень и повредить ногу. Смотритель так переживал, что несколько раз порывался последовать за госпожой, рискуя потерять место. У него разболелась голова: он не мог оставить ее одну, но в то же время не мог нарушить данное ей слово.

– Эх, госпожа, госпожа, в могилу меня сведете.

Стоило ему это пробормотать, как послышался слабый шорох в траве. Смотритель огляделся, ожидая увидеть мышь или другого зверька. Некоторое время он прислушивался, однако шорох не повторился. Если это и была мышь, то она убежала. Поскольку слабого света фонаря уже не было видно, смотритель отправился в дом.

Не раскрывая фонаря, Сан некоторое время пробиралась почти в полной темноте. Миновав поля, она вышла на лесную тропинку. Ее шаг стал смелее, словно здесь она ходила множество раз. Пройдя сквозь лес, Сан увидела яркий свет.

Она замедлила шаг, затушила фонарь и спрятала его в кустах, а затем осторожно подкралась поближе к свету. Здесь находился один из лагерей с временными жилищами, в каких размещались младшие военные чины, стрелки, загонщики и подсобные рабочие, которым не нашлось места в Покчжончжане. Вокруг палаток были расставлены пылающие факелы, однако никто не стоял на страже. Судя по тишине, все уже спали.

Понаблюдав за лагерем некоторое время, Сан медленно поднялась и бесшумно приблизилась к одной из палаток. Она тихо откинула полог и заглянула внутрь, прислушиваясь и оглядывая спящих. Видимо, не обнаружив то, что искала, Сан направилась к следующей. Осмотрев три палатки, она нырнула в четвертую, самую маленькую.

Здесь хранились охотничьи принадлежности. Сан прежде всего осмотрела луки и ящики со стрелами, собранные в одном углу, а затем принялась обыскивать все помещение. Под грудой теплой одежды обнаружился еще один бамбуковый ящик для стрел. Сан открыла его и уже собиралась рассмотреть лежавшие в нем стрелы, как кто-то молнией подлетел к ней сзади и зажал ей рот. От схватившего ее человека слабо пахло сосной, и Сан сразу узнала запах. Ван Лин! Она хотела произнести его имя, но юноша лишил ее этой возможности, сильнее прижав к себе. Снаружи послышались шаги, и Сан затихла, почти перестав дышать.

Появилась черная тень. Человек остановился недалеко от палатки и стал возиться с одеждой. Послышался звук льющейся на кусты мочи. Когда человек облегчился, к нему подошел второй.

– Не спится? – спросил густой голос.

Первый, кряхтя, завязал штаны.

– Проснулся от холода и понял, что надо отлить. А вы почему не спите, командир?

– Услышал, как ты тут бродишь. Ну, раз поднялся, надо и мне оросить траву.

На этот раз моча полилась громче.

Первый странно всхлипнул и сказал:

– Вот ведь как устроено наше тело: даже если знаешь, что завтра можешь умереть, все равно тянет облегчиться, как в любой другой день.

Удовлетворенно выдохнув и завязав шнурки на поясе, второй вытер о штаны руку, которую, по-видимому, намочил, и похлопал по спине первого.

– Ну-ну, если настраиваться на плохое, дело не сделаешь. Думай только о том, как лучше справиться с нашим заданием. Иди-ка спать.

– Не знаю, смогу ли заснуть. А ну как завтра закроем глаза навсегда?

– Но ты же спал. И сейчас заснешь, главное – ложись.

Первый понуро двинулся к своей палатке, но второй остался стоять.

Обернувшись, первый спросил:

– А вы не идете?

– Проверю сначала стрелы, раз уж поднялся.

– Пхильдо проверял их при мне перед сном.

– Знаю, – ответил второй и направился ко входу палатки с охотничьим снаряжением.

Вслушиваясь в приближающиеся шаги, Сан от ужаса широко раскрыла глаза и вцепилась в державшую ее руку Лина. Тот отпустил ее, быстро накрыл ящик и рывком уложил девушку на землю. Упав на нее сверху, он наспех прикрылся попавшейся под руку одеждой. Прижатая спиной к земле, Сан выставила вперед руки, чтобы хоть немного отстраниться от давившего на нее тела Лина, но тот, напротив, прижался к ней еще сильнее.

Она услышала дыхание Лина у своего уха, и в то же мгновение полог палатки откинулся и внутрь вошел человек. Тяжело ступая, он подошел к груде одежды, где был спрятан ящик, и шумно завозился. От напряжения девушка словно одеревенела.

Но даже задыхаясь и не имея возможности пошевелиться, Сан невольно отметила, какая широкая грудь у Лина, всегда казавшегося ей слишком худым. Они были прижаты друг к другу так плотно, что между ними не мог пройти даже воздух. Сан чувствовала, как при дыхании поднимается и опускается грудь юноши. Наверное, он тоже чувствовал, как она дышит. Сан отчаянно хотелось отодвинуться от Лина подальше, но слыша, как мужчина возится с ящиком, она не решалась сделать и малейшего движения. Ей придется терпеть близость Лина до тех пор, пока они не выберутся.

У Сан участилось сердцебиение, и она молилась, чтобы Лин этого не заметил. «Успокойся, прошу тебя, успокойся», – уговаривала она свое сердце. Но сердце не слушалось, и Сан не знала точно, кто из присутствовавших в палатке мужчин тому виной.

Казалось, прошла целая вечность. Закончивший возиться с ящиком человек теперь бросал сверху одежду, чтобы получше его скрыть. Хватая не глядя, он стащил одну из тяжелых накидок, которыми укрылся Лин. Что делать, если их обнаружат? Сан мгновенно пришла в себя. Лучше всего попытаться сбежать, но вряд ли это получится. Скорее всего, придется драться. Ее пальцы впились в предплечья Лина. Однако уже в следующее мгновение мужчина встал и направился к выходу. Полог палатки опустился, шаги удалились, и вскоре все стихло.

Лин поднялся, скидывая укрывавшие их вещи. Обретя наконец возможность нормально дышать и двигаться, Сан судорожно вдохнула и тут же ойкнула, почувствовав боль в челюсти – сказывалась железная хватка Лина. Но это можно было простить: ведь если бы не Лин, ее могли застать на месте преступления. Однако как ему удалось ее выследить? По дороге Сан несколько раз оборачивалась и могла бы поклясться, что ее никто не преследовал.

– Что ты здесь делаешь? – намеренно громко прошипела она, давая понять, как сильно разгневана.

Если бы кто-то находился рядом с палаткой, он мог бы ее услышать.

В темноте она не могла разглядеть лица Лина, но холод в его голосе все ей сказал.

– Это то, что я хотел спросить у тебя.

Точно таким же тоном он требовал от нее ответа, угрожая перебить шею. Ни намека на раскаяние, хотя он снова ее унизил. И в объятиях этого негодяя у нее колотилось сердце! Да она с ума сошла! Сан закусила губу. Сейчас не время для словесных перепалок.

Вставая, она сказала уже спокойнее:

– Мужчины, которые только что были здесь, только притворяются охотниками. Они собираются убить Вона. В спрятанном ящике лежат синие стрелы, которыми завтра воспользуются убийцы.

Сан достала ящик, вытащила из него стрелу и протянула Лину, который осмотрел ее в отблесках факельного огня. На стреле был высечен титул Ван Вона, пожалованный ему юаньским императором.

Возвратив стрелу, Лин немного помолчал и спросил:

– Если они не охотники, то кто?

– Не знаю, – резко ответила Сан, но увидев, как сузились глаза Лина, добавила: – Я не обманываю. Мне известно лишь, что эти люди не приехали с вами из Кэгёна. Они прибыли сегодня. Я знаю, потому что это моя земля. Я добралась сюда раньше вас и разузнала про все временные жилища.

– Не знаешь, кто они, но знаешь об их планах?

– Чему ты удивляешься? Достаточно взглянуть на эти стрелы! Разве их сделали не для твоего отряда?

Лин шумно вздохнул и потер лицо. Сан буквально кожей ощущала его недоверие.

– Сейчас не время разбираться, кто они. Если мы ничего не предпримем, Вон может завтра погибнуть!

«И ты тоже», – хотела добавить Сан, но в последний момент сдержалась. Лин не мог не понимать, что, если Вон будет сражен синей стрелой, вся ответственность падет на того, кто возглавляет отряд, имеющий синие стрелы. И действительно, хотя Лин продолжал молчать, было видно, что он уяснил ситуацию. Сан вернулась к ящику и принялась поспешно вытаскивать стрелы, но Лин почти сразу перехватил ее руку.

– Как ты узнала, что готовится убийство? Если не от этих людей, то от кого?

– Я… я не могу тебе сказать, – пробормотала Сан, опустив голову.

Внезапно подозрение в глазах Лина стало исчезать, уступая место пониманию. Он догадался, почему она ответила именно так. Ее отец участвует в заговоре против наследного принца, а она, не желая доносить на собственного отца, осмелилась пойти на это опасное дело, чтобы спасти Ван Вона! Лин почувствовал укол совести.

Он поджал губы, и Сан, взглянувшая на него в этот момент, подумала, что он по-прежнему ей не верит. Ну что за упрямый осел! Она была готова расплакаться от отчаяния.

– Лин, – тихо позвала она.

Юноша вздрогнул – она впервые обратилась к нему по имени.

Сан положила свободную руку на его, державшую ее за запястье.

– Я друг Вона, – продолжила Сан. – И твой друг тоже. Я не могу сейчас рассказать, как узнала о заговоре, но он существует. Ты должен мне поверить. Если мы сейчас не избавимся от стрел, завтра ты и Вон окажетесь в опасности. Умоляю, помоги мне!

Ее последние слова потрясли Лина. Он никогда не поверил бы, что она может такое сказать. Захваченный врасплох, он заглянул ей в глаза и поразился увиденной в них искренности. От ее больших и глубоких, как колодцы, глаз невозможно было оторваться. Они затягивали его, казались темнее ночи, и Лин стоял, оглушенный, не замечая, как течет время.

Сан восприняла его молчание по-своему, решив, что наконец смогла его убедить. Она мягко отстранила его руку, но он, на секунду такой послушный, вдруг снова схватил ее за запястье.

– Оставь. – Он выхватил стрелы у едва не вскрикнувшей Сан.

Она знала, что не сможет с ним справиться. С бессильной яростью Сан наблюдала, как Лин кладет стрелы обратно в ящик и прячет его в прежнее место.

– Ты оставишь их здесь? Тебе так хочется умереть?

Лин не обратил внимания на вопрос и, закончив, схватил ее за руку и потащил наружу. Когда Сан резко дернула руку, пытаясь освободиться, Лин повернулся к ней.

– Хочешь их разбудить? – прошептал он. – Давай уйдем отсюда по-тихому.

Сан ничего не оставалось, как следовать за ним. Лин безошибочно провел ее к месту, где она спрятала фонарь, и, пошарив в кустах, достал его.

– Как долго ты шел за мной? – сердито спросила Сан.

– От чанса.

Сан уныло наблюдала, как он достает из кармана огниво и зажигает фонарь. Он шел за ней всю дорогу, а она ничего не заметила!

– Ты должна вернуться.

Услышав его слова, Сан почувствовала, что сейчас взорвется.

– Вернуться? Ты в своем уме? А что будет со стрелами?!

– Теперь это не твоя забота.

– Что?! Ты забыл, кто тебе все рассказал?!

Не отвечая, Лин вручил ей фонарь и потащил за собой. Она сопротивлялась, злилась, упрашивала вернуться, но Лин не сказал больше ни слова. В конце концов она успокоилась, вырвалась из его ослабевшей хватки и, обогнав, пошла первой. Около чанса она обернулась и грубо сунула ему фонарь.

– Мне плевать, что будет с тобой, но если Вон пострадает, то по твоей вине, упертая ты дубина!

Лин едва не рассмеялся. Юные девушки из благородных семей так не выражались, но Сан почему-то очень шли эти слова, не превращая ее в вульгарную служанку.

Он быстро смахнул улыбку, пока не заметила Сан, и сухо сказал:

– Ложись спать. Даже не думай снова отправиться в лагерь. Я слежу за тобой со дня приезда, и сегодняшняя ночь не станет исключением. Только высунь нос из ворот – сразу отправишься обратно.

– Ты должен следить не за мной, а за теми бандитами в лесу! Ну что за глупец!

Вдруг открылись ворота, и Сан умолкла. Из ворот выглянул заспанный растрепанный смотритель. Увидев девушку, он засеменил к ней.

– Госпожа, вы вернулись! Все хорошо?

Сан обернулась на Лина, но тот исчез. Куда он мог деться? Сан оглядывалась по сторонам, не отвечая смотрителю.

– Кого вы выглядываете?

– Да нет, никого.

– Мне показалось, я слышал голоса.

– Мне стало скучно, и я говорила сама с собой.

Смотритель недоверчиво на нее покосился, но промолчал. Он попридержал ворота, и Сан, заходя во двор, оглянулась в последний раз, но, разумеется, ничего не увидела.

– Глупец! – в сердцах выдохнула она, и ее голос подхватила ночь.

– Что-что? – встрепенулся смотритель.

Сан повторила, что говорит с собой, и быстро зашагала к дому.

Лин беззвучно рассмеялся во тьме.

Вану не терпелось начать большую охоту. Когда он прибыл в охотничьи угодья вместе с королевой и свитой, было такое раннее утро, что мрак еще не рассеялся. У подножия горы их ждали помощники. Тридцать воинов, включая Вон Кёна, Пак Ы и других давних соратников вана по охоте, склонились перед монархом. У каждого из них имелись лук и красные стрелы. Уже были разожжены костры, и загонщики с собаками начали подъем в гору. Ван предвкушал появление зверя, его кровь бурлила, рука напряженно сжимала лук, потускневшие от старости глаза снова сверкали.

Страстным охотником ван был не всегда. В ту пору, когда он еще не занял престол и заложником жил у монголов, он начал выезжать на охоту, чтобы убить время, но постепенно вошел во вкус, и охота превратилась в неотъемлемую часть его жизни. И теперь, когда он чувствовал себя никчемным правителем, которого, словно беззубого тигра, не принимали всерьез даже придворные подхалимы, когда его унижала жена, по возрасту годившаяся ему в дочери, когда его сын, у которого еще молоко на губах не обсохло, пытался его поучать, у вана рождалось непреодолимое желание отправиться на охоту.

Особенно сильной тяга становилась тогда, когда ван узнавал о предательстве тех, кому доверял. Только пускаясь в дикую скачку на лошади, стреляя, разрубая и закалывая зверя, он избавлялся от тяготивших его мыслей. Казалось, таким образом он объявлял всему свету, что все еще жив и силен. Сегодняшняя охота вызывала в нем особые чувства – ему не терпелось доказать собственное величие этому противному молокососу, своему сыну. Однако тот задерживался, и ван начал сердиться.

– Почему наследного принца до сих пор нет? Загонщики уже начали!

Евнухи в замешательстве переглядывались, королева хмурилась, придворные болтали о своем, и общий настрой все меньше походил на возбуждение перед началом охоты.

Когда терпение вана было уже на исходе, появился наследный принц на белом коне. Брови вана поползли вверх, когда он увидел, что Вон, приближавшийся неторопливым ходом, прибыл совсем один.

– Почему ты так поздно? Где твои люди?

– Я отправил их в Кэгён, – громко ответил наследный принц, чтобы его услышали все.

– В Кэгён?!

– Именно так.

– Что ты несешь?! Скоро погонят зверя!

– Ваше величество, мне не хватает мужества, – ответил Вон. – Я слаб и не люблю рубить мечом и стрелять из лука. Мне тяжело видеть, как вместо того, чтобы сражаться с засухой, крестьяне по прихоти королевского двора оставляют работу и ищут в лесах зверя. Но еще тяжелее убивать живых существ, нарушая главный буддийский обет. Отнимать жизни для развлечения – это вовсе не то, чему учил Будда. Я не хочу идти против учения Будды и нарушать обеты, да простит меня ваше величество.

– Иджил-Буха! – резко одернула сына королева, назвав именем, которое дали ему монголы.

Для всех присутствующих объяснение Вона прозвучало как насмешка над ваном, который в погоне за собственным удовольствием пренебрегает как своим народом, так и мирскими буддийскими обетами. Наследный принц, последние несколько дней стрелявший дичь наравне со всеми, глумился над ваном, рассуждая о неубийстве! Придворные словно проглотили языки, силясь понять, что все это значит. Взбешенный ван прожигал сына взглядом, но мысль о диких зверях, поднятых загонщиками, вытеснила все остальные. Он знал, что дольше медлить нельзя.

– Если такова твоя воля, так тому и быть. Можешь нас оставить.

– Ваша милость безгранична, ваше величество, – с любезной улыбкой поблагодарил Вон.

Его улыбка показалась вану очередной насмешкой.

С царственной медлительностью Вон приблизился к Чхве Сеёну и То Сонги, обласканным евнухам вана.

– Это для вас, – сказал наследный принц, спешиваясь и указывая на большой узел, приточенный к седлу.

Евнухи переглянулись и сняли узел, в котором, по-видимому, находился какой-то ящик. За ними наблюдали все, включая вана.

– Здесь стрелы, изготовленные для сегодняшней охоты. Мне они теперь не понадобятся, но было бы жаль их выбрасывать, ведь в них вложено столько труда. Дарю их вам за преданную службу его величеству. Порадуйте его величество хорошей охотой.

Евнухи открыли ящик, наполненный синими стрелами, и смиренно склонили головы, благодаря наследного принца.

Вон поклонился вану и королеве и покинул охотничьи угодья.

Как только он скрылся, из леса, поднимая пыль, пошла дичь. Ван первым достал красную стрелу и выстрелил. Описав дугу, стрела исчезла в зарослях, и по звуку вану показалось, что, задев животное, стрела отскочила. Раненый или нет, но дикий кабан с треском ломился сквозь заросли. Стоило ему появиться, младший офицер, в обязанности которого входило добивать зверя, пронзил животное копьем. К нему подоспел помощник и завершил дело большим ножом. Кабан повалился на землю. Из его спины торчала красная стрела вана.

Не может быть! Не веря глазам, ван уставился на добычу. Неужели его стрела все-таки поразила цель? Придворные поспешили развеять сомнения монарха, громко приветствуя его победу. Тогда ван триумфально потряс луком, и на его лице появилось гордое выражение, видеть которое придворным приходилось отнюдь не часто.

Приняв это за сигнал к действию, все, включая королевских охотников, начали стрельбу. Там и тут падали туши подстреленных, заколотых и зарезанных животных. Никто не собирался останавливаться, пока последний зверь не испустит дух.

– Невероятно! Его величество сразил дикого кабана первым же выстрелом! – подобострастно обратился к наблюдавшей за бойней королеве Ёнъин-бэк, не принимавший участия в охоте.

Королеву тоже удивила неожиданная удаль старого мужа. Ван всегда казался ей жалким, но охота преобразила его, показав ловким и уверенным человеком. Если бы таким он был с ней в постели… Взгляд королевы смягчился, и она тихонько вздохнула.

Украдкой наблюдавший за королевой Ёнъин-бэк обрадовался, решив, что ничто не помешает сегодняшнему пиру продлиться до поздней ночи. Но что устроил наследный принц? Почему он отказался участвовать прямо перед началом охоты? Ёнъин-бэк подошел к стоявшему позади королевы Чхве Сеёну и попытался разузнать, не известно ли тому что-нибудь. Евнух, получивший синие стрелы, но не посмевший присоединиться к охоте и пустить их в ход, лишь пожал плечами.

Охота продолжалась полдня. Разгоряченный ван вернулся на стоянку, вытирая со лба пот грязным окровавленным рукавом. Он выглядел помолодевшим и бодрым, словно за несколько часов избавился от всех тяготивших его мыслей. Лица придворных тоже были светлее обычного. Когда стали сортировать туши, оказалось, что многие животные поражены красными стрелами. И, конечно, не было ни одной синей стрелы. Ван постучал по пустому ящику, отделанному золотом, где раньше лежали красные стрелы, и придворные разразились радостными возгласами, поздравляя монарха.

Прямо на охотничьих угодьях, в самом центре бедности и разрухи, устроили праздничный обед. С близлежащих полей пригнали крестьян и рабов, чтобы те занялись разделкой туш и приготовлением кушаний. Откуда ни возьмись, появились музыканты с комунго и пипа[40], а также кинё с цветами на больших подносах. Рекой лился аракчжу, идеальный для утоления жажды после охоты. Счастливый ван осушил чашу и взял цветок с подноса кинё. Сегодня он не откажется украсить цветами волосы и даже потанцевать. Ван любил танцевать после праздничных возлияний, и сегодня был как раз подходящий день.

Оставив охотников, Вон неторопливо ехал к усадьбе. На опустевших рисовых полях гулял и свистел ветер. Лишь изредка ему встречались маленькие крытые соломой хижины – единственным большим строением здесь был Покчжончжан Ёнъин-бэка, а вернее, его дочери. Вону казалось, что огромная усадьба в тихой сельской местности выглядит уродливо и только портит пейзаж. Ее как будто построили из желания похвалиться перед другими: выкрашенные в красный цвет стены главного дома, отделка из яшмы и золота, – все здесь кричало о богатстве владельца. Вону не хотелось находиться там одному: весь королевский двор отправился на охоту, и в усадьбе остались лишь несколько рабов. Не было ни Лина, ни отряда из Кымгвачжона.

На рассвете его разыскал Лин и твердо сказал:

– Ваше высочество, мы не должны отправляться на большую охоту.

– Почему?

Несвойственный Лину ответ изумил наследного принца:

– У меня плохое предчувствие.

Предчувствие. Его друг никогда не придавал значения подобным вещам. Раз Лин просит нарушить обещание, данное отцу и государю, значит, его так называемое предчувствие имеет серьезное основание. Вон не стал допытываться: если Лин не может сказать прямо, значит, на то есть причина. Не раздумывая, Вон пообещал отменить их участие.

Лин поблагодарил его и добавил:

– Возьмите с собой наши стрелы и у всех на глазах передайте их людям вана.

– Это тоже твое предчувствие? – с улыбкой спросил Вон.

Лин ничего не сказал, только слегка поклонился.

– Что-то еще? – продолжая улыбаться, поддразнил друга Вон.

– Нет, это все. Спасибо, что согласились выполнить мою просьбу, ваше высочество.

После того как Лин оставил его ранним утром, наследный принц больше его не видел. Лин не появился, даже когда отряд, прибывший с ними из Кымгвачжона, попрощался и отбыл обратно в Кэгён.

«Он знает, что делает», – сказал себе наследный принц, покусывая губу.

Вон вспомнил замешательство евнухов, когда он вручил им синие стрелы. Их лица подсказали наследному принцу, откуда взялась странная просьба Лина.

Вон недовольно хмыкнул. Ему не хотелось портить себе весь день, строя догадки о чужом коварстве. Конная прогулка по сельской местности устраивала его гораздо больше.

Осматривая однообразный пейзаж, он вдруг уловил доносившиеся откуда-то непонятные звуки. Казалось, что кто-то всхлипывал, а может, жалобно мяукала кошка или агукал младенец. Вон пустил коня быстрым шагом, и у межи между наделами вскоре заметил лошадь и сидящего на ней вооруженного человека. Перед ним на земле корчилось маленькое тельце в грязном тряпье. Теперь Вон был уверен, что плачет ребенок; стало также слышно, как его ругают.

– Ты прекратишь орать или нет?! Или мне самому тебя заткнуть?!

Мужчина вытащил меч, но ребенок от испуга заплакал еще громче. Казалось, еще мгновение – и мужчина взмахнет мечом, чтобы оборвать надрывный детский плач.

– Стой!

Услышав властный окрик, мужчина недовольно обернулся, словно спрашивая, кто посмел его прервать.

– Ваше высочество! – воскликнул он, узнав наследного принца.

Мужчина поспешно слез с лошади. Сидевший на земле мальчик, встретившись взглядом с Воном, затих как по волшебству.

Наследный принц перевел взгляд на мужчину. Тот был в одежде высокопоставленного чиновника, но почему-то не охотился вместе с остальными. Теплота, с какой принц смотрел на ребенка, уступила место ледяному холоду.

– Кто ты?

– Квон Ый, королевский посланник в провинции Чолла.

– Что ты здесь делаешь?

– Я был на охоте вместе с остальными, но олень, которого я преследовал, побежал в поля. Мальчишка вдруг выскочил передо мной, и перепуганная лошадь чуть не переломала ноги.

– Так что же?

– Из-за мальца я упустил оленя и чуть не лишился лошади. Я хотел поговорить с его родителями, но стервец не отвечает, где его дом, а только орет.

– Так что же? – все больше раздражаясь, повторил наследный принц.

– Простите, ваше высочество?

Глаза чиновника растерянно забегали.

Вон и без ответа прекрасно знал, к чему вел чиновник. От родителей мальчика он потребовал бы денег за лошадь, хотя та осталась цела и даже не принадлежала чиновнику. Наследный принц не хотел больше слышать и видеть этого человека.

«Что за негодяй! А ведь он такой не один, – думал Вон, подавляя желание высечь чиновника плетью. – И отец делает таких людей своими помощниками!» В который раз наследный принц пообещал себе стать правителем, не похожим на отца.

Он смотрел на чиновника, как на мерзкое насекомое, но голос его прозвучал спокойно:

– Возвращайся к остальным.

– Ваше высочество, но как же…

– Возвращайся. Я запомню тебя.

– Благодарю, ваше высочество.

Не пытаясь больше возражать, Квон Ый низко поклонился и уехал. Ему и так уже надоело возиться с чумазым мальчишкой, а тут сам наследный принц пообещал запомнить его! Грудь чиновника теснили приятные предвкушения.

«Глупец, – думал наследный принц. – Ты напрасно надеешься, что моя память о тебе будет доброй».

Он желчно смотрел вслед быстро удалявшемуся чиновнику, пока тот не превратился в черную точку. Затем его взгляд обратился к мальчику, который так и не поднялся с земли, но, ерзая на заднице, потихоньку отползал спиной вперед. Вероятно, его испугала враждебность в глазах наследного принца, с какой тот наблюдал за отъездом Квона. Наследный принц мягко заговорил с ребенком.

– Теперь все в порядке. Беги домой!

Мальчик продолжал смотреть на него настороженным и недоверчивым взглядом. Он был маленького росточка, и ему приходилось сильно задирать голову, чтобы увидеть наследного принца, восседавшего на коне. Из его раскрытого рта вдруг выкатилась капелька скопившейся слюны. Выглядело это очень неряшливо, но в то же время и забавно, и Вон засмеялся легким смехом. Видимо, его смех успокоил мальчика, потому что он начал медленно подниматься с земли. Но так и не встав полностью, ребенок вдруг ойкнул и снова осел на землю.

– Что с тобой?

Вон спрыгнул с коня, подошел к мальчику и присел перед ним на корточки. Только теперь он заметил пятно крови на штанах ребенка – одежда была такой грязной, что издалека пятно не бросалось в глаза. Вон осторожно закатал штанину и увидел, что коленка мальчика разбита в кровь. Должно быть, он неудачно упал на камень. Увидев содранную коленку, ребенок скуксился, собираясь заплакать.

– Не бойся, ничего страшного, – успокоил его Вон и погладил по волосам.

Он снял с головы муллакон, разорвал швы, сложил ткань в три слоя, а затем туго обвязал колено малыша. Тот опять приоткрыл рот, словно увидел что-то диковинное.

– Вот и все. Дома тебе наложат мазь, и все пройдет, если больше не будешь падать.

Вон взглянул в лицо мальчику. Страх и настороженность исчезли из глаз ребенка, сменившись пытливым любопытством. Наследный принц ухватил за нос сорванца, который осмеливался пялиться на будущего монарха, и легонько покрутил.

– Ты почему так смотришь?

– У вас не растут волосы на голове?

Не задумываясь, мальчик протянул руку и пальчиком дотронулся до темени наследного принца. У Вона от неожиданности округлились глаза, но он тут же широко улыбнулся. Конечно же, загоревший до черноты мальчишка из сельской глубинки никогда не видел монгольской косы, которую носили лишь придворные и кое-кто из знати. Потрясение сельского мальчика можно было понять: перед ним сидел пышущий здоровьем юноша, но верх его головы, если не считать челки, был абсолютно гол, как у облысевшего старика. Вон взял руку мальчика, наклонил голову и поводил детской ручонкой по своему затылку. Рука мальчика нащупала косу, заплетенную в три пряди, которая начиналась на затылке, спускалась вдоль шеи и падала на плечо наследного принца. «Тут много волос!» – говорила изумленная улыбка, появившаяся на губах мальчика.

– Это кекуль, так монголы называют косичку. Там, где я живу, у многих такие прически.

– А где вы живете?

– В Кэгёне.

Чем больше говорил мальчик, тем явственнее Вон слышал произношение, характерное для южной провинции Чолла, а не для северной провинции Сохэдо.

– Как тебя зовут?

– Хян.

– Что ж, Хян, я сказал тебе, что я из Кэгёна, скажи и ты мне, откуда приехал.

Мальчик замешкался. Он отвел глаза, посмотрел куда-то вдаль, а потом опять взглянул на Вона. Тот ободряюще улыбнулся. Видимо, решив, что этому человеку можно довериться, мальчик заговорил тоненьким голоском.

– Мне нельзя об этом рассказывать незнакомым. Только тем, кто живет в чанса, и больше никому. А еще мне нельзя говорить с людьми в красивой одежде…

– Кто же тебе запретил? Мама?

– Мой старший друг. Он тоже живет в Кэгёне.

– Вот оно что… Но мы ведь с тобой знаем друг друга, разве не так? Я осмотрел твою ногу, и ты назвал мне свое имя.

Мальчик серьезно задумался, а потом кивнул. Казалось, слова Вона его убедили.

Наследный принц попытался развить успех:

– Что еще говорил тебе друг?

– Что плохие люди могут забрать меня и маму обратно. Такие, как тот злой человек на лошади. Поэтому, если я увижу кого-нибудь незнакомого, я не должен с ним разговаривать, а должен сразу бежать в чанса.

– Твой друг говорил это только тебе или кому-то еще?

– Сунбёну и Нансиль. А еще детям, которые живут рядом с нами и в чанса.

– Похоже, тебе очень нравится твой старший друг, раз ты так хорошо его слушаешь.

– Да! Он приносит вкусную еду и рассказывает интересные истории! А еще мы вместе играем и сражаемся на мечах. И он дал мне книгу, чтобы я учился. Только я пока не умею читать… Его все любят: и мама, и другие взрослые. Мама сказала, если бы не он, мы бы все умерли. Только он редко у нас бывает. Если бы только он приходил каждый день… – Мальчик вздохнул, а потом вдруг хихикнул: – Мама и смотритель называют моего друга госпожой.

– Госпожой? – Вон тоже засмеялся.

Кажется, он правильно догадался, о ком рассказывал ему мальчик.

– Я спросил, почему они его так называют, а они говорят, это потому, что мой друг очень красивый, как девочка. Он правда красивый, даже красивее мамы… Но при маме я говорю, что она красивее всех на свете! А еще он здорово бегает и быстрее всех взбирается на наш дуб.

– Твой друг просто лучший из лучших.

– Да! – громко воскликнул мальчик, явно обрадованный тем, что его новый знакомый похвалил человека, который ему так нравится.

Чистота души этого ребенка по-настоящему тронула Вона. Он поднял мальчика на ноги, взял за плечи и ласково посмотрел ему в глаза.

– Я за тебя очень рад. А теперь пообещай мне, что никому не скажешь, о чем мы здесь говорили. Ни маме, ни другу.

– Почему?

– Мы с тобой познакомились, но мама и друг меня не знают и станут беспокоиться. Ты ведь не хочешь, чтобы они волновались, правда, Хян? Я сохраню нашу тайну и хочу, чтобы и ты держал все при себе, как настоящий мужчина. Справишься?

Не похоже было, что Хян все понял, но тем не менее он кивнул.

Вон поднял его на руки:

– А теперь я отвезу тебя домой.

– Я сейчас не домой, а в чанса. Тут недалеко, я дойду. Видите, вон там?

Вон не знал, как поступить. Ему не хотелось отпускать мальчика с больной ногой одного, но он мог представить, как перепугаются люди в чанса, если вместе с ребенком явится и он. Пожалуй, правильнее позволить Хяну уйти. Вон опустил мальчика на землю и потрепал по щеке.

– Ну хорошо. Тогда до свидания.

Хян пошел, прихрамывая. Через некоторое время он обернулся и увидел, что всадник на белом коне уже далеко. Заметив, как длинная коса юноши ударяется о его спину, мальчик потер макушку, густо заросшую волосами.

Выехав на небольшую равнину, Лин слез с коня и вытер вспотевшее лицо.

Он с рассвета вел поиски вчерашних фальшивых охотников, но терпел неудачу за неудачей. Лагерь исчез, а среди попадавшихся ему незнакомцев не оказалось ни одного подозрительного. Когда началась охота и землю и небо стали сотрясать звуки охотничьих рогов и громкие выкрики всадников, он продолжал разъезжать по лесу, то и дело замечая бегущую дичь. Он проверил самые отдаленные уголки, но так и не напал на след. Когда прозвучал сигнал об окончании охоты, Лин прекратил поиски.

«Если бы я не ждал до рассвета, а сразу отправился в лагерь с отрядом, я мог бы взять и бандитов, и тех, кто их нанял, и, возможно, даже тех, кто придумал все это, втянув моего брата, – думал Лин, присев на небольшой камень и не обращая внимания на пот, струившийся по лицу. – Но тогда я не смог бы и дальше скрывать причастность к заговору Ёнъин-бэка и брата, и они понесли бы суровое наказание. А вслед за этим…»

А вслед за этим по Кэгёну пронесется кровавый ветер. Если Ван Чона признают изменником, под подозрение попадут и принцесса Чонхва, и Канъян-гон, хотя оба и не причастны к заговору, – королева Вонсон, ненавидящая первую жену вана и их сына, не упустит случая разделаться с ними. Кроме того, после ареста Ёнъин-бэка возьмутся за Сан. Ту самую Сан, которая так храбро и безрассудно отправилась в лагерь убийц, чтобы избавиться от синих стрел.

– Дьявол! – вдруг вырвалось у Лина проклятие.

Только сейчас он прозрел настоящую причину, заставившую его просить наследного принца отказаться от охоты и в одиночку отправиться на поиски бандитов, – в глубине души он надеялся, что его действия защитят брата и отца Сан! Он действительно рассчитывал найти преступников и узнать имена всех заговорщиков, но, получается, в то же время обманывал наследного принца. Еще день назад Лин был уверен, что сможет отречься от брата, если это поможет защитить наследника, но теперь понимал, что делал все, чтобы этого избежать. Как иначе объяснить, что он не арестовал бандитов немедленно и не изъял стрелы как вещественное доказательство? Вместо того чтобы действовать, он сомневался и тянул время, и в конце концов упустил преступников и потерял улики. Разве его вина не очевидна?

«Ну, давай, радуйся, что дал им уйти. Ведь теперь нет доказательств измены брата и Ёнъин-бэка. – Лин сжал кулаки, ненавидя себя за двуличность. – Предатель! Трус! Ты предал его высочество!»

Вон согласился выполнить его просьбу, ни о чем не спросив. У наследного принца не могло не возникнуть вопросов, но он не задал ни одного. А все потому, что доверял ему! Лин так сильно закусил губу, что выступила капелька крови. Такое с ним случалось, только когда он испытывал сильнейший гнев.

Вдруг послышался шорох. Лин вскочил с камня и обнажил меч. Из рощицы вышла лошадь, а человеком, который ехал на ней верхом, и на которого был направлен меч Лина, оказалась не кто иная, как Сан. Лин устало опустил меч.

– Ну что?! – воскликнула Сан, как только поняла, кто перед ней стоит.

Она спрыгнула с лошади и почти побежала к Лину, но тот не дал ответа.

– Что ты здесь делаешь? – начал отчитывать он. – Твой отец думает, что оставил тебя в Кэгёне, а ты разгуливаешь средь бела дня! Тут собрались больше тысячи человек, забыла? Тебя увидят!

– Даже если увидят, внимания не обратят – как раз из-за того, что тут много приезжих. Так что произошло, что с Воном?

– Его высочество не участвовал в большой охоте, а наш отряд отбыл в Кэгён. Все уже закончилось, прозвучал сигнал, ты могла его слышать. Никто не пострадал.

– То есть нападения не было? Как же я рада!

На лице Сан безошибочно читалось огромное облегчение. С горечью чувствуя, что не может разделить ее радость, Лин отвернулся и направился отвязывать своего скакуна.

Сан почувствовала, что что-то не так, и спросила:

– В чем дело? Ведь все хорошо. И Вон, и ты в безопасности, и охота не сорвалась…

– Они ушли. Я ищу их с рассвета. Теперь не узнать, кто за этим стоит.

Лицо девушки изменилось.

– Вон оно что… – тихо пробормотала она. – Заговор необходимо раскрыть… Ради Вона.

Лин с болью взглянул на нее и собрался было что-то сказать, но передумал и вскочил в седло.

Сан остановила его, вцепившись в поводья:

– Почему ты не спрашиваешь?

– О чем?

– О том, кто нанял бандитов. О том, кто за этим стоит.

– Потому что ты сказала, что не можешь ответить.

– То есть… ты хочешь спросить, но не делаешь этого?..

Глаза Сан расширились и стали похожи на глубокие колодцы. Она привыкла совсем к другому Лину.

Ее недоумение было таким искренним, что у Лина заныло в груди.

– Сан, – негромко позвал он.

Она замялась, пытаясь скрыть охватившее ее волнение. Лин впервые обратился к ней по имени, и оно прозвучало удивительно нежно.

– Я сказал Чону, что наше родство не остановит меня, если его высочество будет в опасности. Я действительно сделаю все для наследного принца, но требовать того же от тебя не могу. Свой выбор ты должна сделать сама. Не заставляй меня принуждать тебя отвечать.

– Но почему? Почему ты не приставишь меч к моему горлу? Думаешь, я больше ничего не знаю? Или у тебя появились подозреваемые?

– Потому что я тебе верю.

Спокойный и мягкий ответ Лина смутил девушку, но еще больше смутили ее следующие слова, за серьезностью которых ей почудилась насмешка.

– Я верю в твою преданность его высочеству. И понимаю, почему ты не можешь говорить о многих вещах, связанных с охотой и с той встречей в «Павильоне пьянящей луны». Больше я не стану тебя допрашивать.

– Что касается человека, который стоит за всем этим, то это не твой брат и… и не мой отец. Их просто используют. Вместо того чтобы хватать вовлеченных, лучше искать главного заговорщика. Но мне неизвестно, кто он.

– Этому я тоже верю, – со слабой улыбкой ответил Лин.

Сердце Сан внезапно ухнуло вниз. В груди стало тесно, она почувствовала, что задыхается. Пульс участился, как прошлой ночью, когда она лежала в палатке в объятиях Лина. Что происходит? Сейчас они даже не касаются друг друга, так откуда взялось это чувство? Сан испугалась, что, несмотря на расстояние, Лин услышит бешеный стук ее сердца. Но Лин как будто ничего не замечал.

Помолчав, он задумчиво произнес:

– Пусть в этот раз заговорщики ушли безнаказанными, но как только у меня появятся веские доказательства, я всех без исключения отдам в руки его высочества. И тогда я не стану защищать твоего отца. Даже если его просто используют, это он дает деньги изменникам, и наказания ему не избежать. Будь к этому готова.

– Почему ты решил дожидаться другого случая?

– Бессмысленно обвинять высокородных господ, не имея надежных улик.

– Ты не думал, что я могу пойти против тебя, чтобы уберечь отца?

Сан изо всех сил пыталась казаться спокойной, но ее колотящееся сердце так сильно разогревало кровь, что Сан бросило в жар. Ее сумасбродное сердце! Девушка на секунду зажмурилась, подавляя гнев на глупую мышцу, которую она не могла контролировать.

Лин заметил ее возбуждение, но истолковал его по-своему и горько усмехнулся.

– Если это случится, я смогу тебя понять. У тебя нет другого выхода – он твой отец. Но будь осторожна, потому что я не стану делать тебе поблажек. Я уже хорошо изучил, на что ты способна.

Не дожидаясь ответа, Лин медленно тронул коня. Сан отпустила поводья и отступила, не в силах дольше его удерживать. Прежде всего ей надо разобраться с собственным сердцем и понять, что же с ней происходит.

Однако неожиданно Лин остановился.

– Сан, – так же мягко, как в первый раз, позвал он.

– Что? – резковато спросила она.

– Больше не делай ничего безрассудного, как вчера. Это очень опасно. Прежде всего береги себя.

– С чего это ты обо мне беспокоишься?

– Потому что мы друзья.

Лин скрылся за деревьями. Хотя Сан осталась одна, она еще долго не могла успокоиться, находясь под впечатлением его слов. Теперь она знала, что сердце ее безумствует, даже когда Лина нет рядом и она не может ни дотронуться до него, ни взглянуть ему в глаза. С ранних пор на долю Сан выпадали серьезные испытания, и она была уверена, что знает свое сердце, однако сегодняшние чувства были для нее внове. Глупо вопрошать у сердца, что происходит, – на этот вопрос могла ответить только она сама.

– Нет, не дожить мне до глубокой старости, а все из-за молодой госпожи. Того и гляди, отнесете меня на кладбище. Уж и аппетит пропал, – пожаловалась нянюшка, перестав расчесывать волосы Пиён и страдальчески стуча кулачком себе в грудь.

Пиён опустила голову, словно чувствовала себя виноватой.

– Господин, отправляясь на охоту, так переживал, что дочь остается одна, что созвал для нее музыкантов, а молодой госпожи и след простыл! – продолжила нянюшка. – И как только ей удалось выскользнуть и добраться одной до чанса около Покчжончжана? Даже Кухёна с собой не взяла! Ох, узнает, узнает господин, и не сносить мне головы.

– Она пообещала, что вернется раньше господина.

Робкое напоминание Пиён об обещании, данном ей Сан, только раззадорило нянюшку.

– Так что же, мы должны ее слушать и опять выдавать тебя за нее? Будешь молчать и никто не заметит, да? Думаешь, все так просто? Когда господин уезжает, все деловые вопросы решает госпожа. И как, скажи, ты будешь изображать ее перед управляющим, если он явится?

– С ним можете поговорить вы…

– А после сегодняшнего представления как ты будешь одаривать музыкантов, кинё и клоунов?

– Я справлюсь, если вы будете рядом со мной…

До смерти напуганная Пиён повторяла наставления Сан, и нянюшка не могла придумать ничего такого, чего не предусмотрела бы молодая госпожа. Она понимала, что Пиён слишком безвольна, чтобы противостоять этой девчонке-сорванцу. К тому же, если начистоту, и она, заменившая Сан мать, и Пиён, единственная ее подруга, всего лишь слуги и должны исполнять то, что от них требуют.

Ах, если бы молодая госпожа была хоть вполовину такой же послушной, как Пиён! Служанка сидела, вцепившись руками в колени и трепеща от страха. Нянюшка вздохнула. Когда же молодая госпожа станет вести себя так, как подобает девушке благородного происхождения? Ее характер не предвещал ничего хорошего. Не успела нянюшка снова вздохнуть, как снаружи послышался голос Кухёна.

– Ключник Пэ просит поговорить с молодой госпожой. Что мне ему сказать?

Человек, которого Кухён назвал ключником Пэ, на самом деле вел дела Ёнъин-бэка, управляя его огромным богатством. Именно он ведал доходами, поступавшими от обширных земельных владений и многочисленных торговых лавок, принадлежавших Ёнъин-бэку, а также от его имени поддерживал связи с юаньскими купцами. До того как поступить на службу в усадьбу, управляющий Пэ был буддийским монахом и отвечал за склады продовольствия в большом монастыре, то есть являлся монастырским ключником. Поэтому в доме Ёнъин-бэка его так и прозвали.

– Ну вот, началось, – покачала головой нянюшка и пошла отворять дверь.

За дверью стоял мужчина ростом шесть с половиной чхок. Смуглолицый великан с большой бородавкой над левой бровью съежился под грозным взглядом нянюшки, привычно готовясь к словесной атаке, каким нередко подвергался. Он истолковал ее взгляд правильно.

– Вон какой вымахал, а толку от тебя никакого, не можешь уследить за девчонкой, которая и до плеча тебе не достает! Тебе велено охранять госпожу, а ты не справляешься, только зазря объедаешь семью! А ведь я говорила: не к добру учить госпожу всяким ненужным вещам!

– Простите меня…

– Молчи уж! Пока госпожа не вернется, ни на шаг не отходи от Пиён. Никого не подпускай к ней близко, чтоб у других и мысли не возникло, что это не госпожа.

Няня еще раз зыркнула на послушно склонившего голову Кухёна и дала наставления Пиён.

– Переоденься пока, а я попозже пришлю Чхэбон. Как только выйдешь из флигеля, держи рот на замке. Имей в виду, Чхэбон тараторит без умолку, не вздумай ей отвечать. Поняла?

Оставив Пиён дрожать, как заячий хвост, няня воинственно покинула флигель. Кухён, словно стражник, встал у входной двери.

Служанка была так измотана, что не могла и пальцем пошевелить, не то что выполнить приказание нянюшки. Ее мысли помимо воли вернулись к последнему разговору с молодой госпожой.

– Прости. Мне правда жаль, что приходится так часто отлучаться из дома.

– Что вы, госпожа. Зато я смогу увидеть представление. Я давно этого жду.

Вместо того чтобы просить госпожу не уезжать, Пиён успокаивала ее, убеждая, что рада побывать на празднике, который устраивает для дочери Ёнъин-бэк. Ее радостное возбуждение при мысли об артистах и музыкантах было подлинным. Она много лет не видела захватывающих дух выступлений канатоходцев и удивительных номеров ловких жонглеров, о которых сохранила память с детства. Внушения нянюшки напугали ее, но отступать было поздно. Пусть грядущий праздник казался теперь чем-то жутким, только так она поможет молодой госпоже. Пиён с усилием поднялась и принялась одеваться, неловко работая ослабевшими руками. Она сыграет роль хозяйки дома и докажет, что на нее можно положиться.

Пиён бессчетное количество раз помогала Сан одеваться и поэтому легко облачилась в наряд госпожи. Начав несмело, она с каждым предметом одежды воодушевлялась все больше, щеки ее розовели. Тонкая ткань лучшего качества приятно касалась тела. Второй раз за последнее время, считая прогулку в монастырь Кванмёнса, Пиён натянула многослойную нижнюю юбку сонгун, сверху надела шелковую юбку с изысканным цветочным узором и чогори, а довершили наряд широкий оливковый пояс и мешочек с благовониями хяннан, украшенный золотыми бусинами. Из зеркала на Пиён смотрела настоящая принцесса. Стоит опустить короткую черную вуаль, приколотую к волосам, и ее не отличат от молодой госпожи.

«Какой же красивый наряд!» – думала Пиён, довольно крутясь перед зеркалом.

Как может ее госпожа пренебрегать такой красотой и одеваться в мужское платье? Пиён еще раз повернулась направо, а потом налево, чтобы убедиться, что все сидит идеально. Затем прошлась по комнате, прислушиваясь к шуршанию шелка и то и дело оглядываясь на свое отражение в зеркале.

Она все еще любовалась собой, когда Кухён снаружи громко предупредил, что явилась Чхэбон. Девушка торопливо опустила вуаль и встала лицом к двери, нервно сцепив пальцы в замок. Ладони тут же вспотели.

Счастливая своим поручением Чхэбон, никогда бы не заподозрившая, что ее появления могут ждать с таким беспокойством, радостно и неуклюже ворвалась в комнату. Ее никогда не знавший отдыха рот открылся, как только она переступила порог.

– Ох-ох-ох, госпожа, как же я рада вас видеть! Вы меня помните? Это я тайком угощала вас сладостями, когда вы были помладше! Как же вы выросли! Я вас помню еще во-о-от такой маленькой! С тех пор не довелось вас встречать, только нянюшка и оставалась рядом с вами. Вам, наверное, не хотелось, чтобы я или Сунъён видели шрам? Но с вуалью его как будто и нет!

Пиён ошеломил обрушившийся на нее словесный поток – для Чхэбон, похоже, было совсем не важно, отвечают ли ей. Она знала эту служанку благодаря их с госпожой ночным вылазкам на кухню, какие они не раз совершали в детстве. В ту пору Чхэбон оставляла для них сладкие угощения в укромном местечке на полке, где хранилась посуда. От радости Пиён едва не прослезилась. Она несколько лет не выходила из флигеля, разговаривая лишь с госпожой, нянюшкой и Кухёном, и увидеть новое, но все же знакомое лицо казалось ей событием из ряда вон выходящим. Однако она помнила предупреждение нянюшки не отвечать на болтовню Чхэбон ради сохранения тайны, а потому, не сказав ни слова, просто вышла из комнаты.

Чхэбон, продолжавшая взволнованно говорить о чем-то, на мгновение умолкла, пораженная столь холодным к ней отношением. Но тут же нашла объяснение: во всем виноваты разбойники, в детстве напавшие на госпожу! А ведь она росла таким живым и дружелюбным ребенком! Чувствуя жалость и совсем не обиженная, Чхэбон поспешила за вышедшей девушкой. Чтобы помочь молодой госпоже обуть кожаные туфельки, Чхэбон чуть не кубарем скатилась с высоких каменных ступеней. Но обе они тут же застыли и повернулись на громкие голоса у ворот, ведущих в маленький сад. Там Кухён спорил с каким-то мужчиной, который хоть и уступал ему в росте, но совсем ненамного.

Любившая хорошую перебранку Чхэбон тут же раскрыла рот:

– Кто это сюда рвется? Кухён, кто там? Госпожа уже готова идти!

Увидев девушек, Кухён поклонился Пиён, однако незнакомец не поприветствовал «госпожу», а грубо на нее уставился. Девушки смогли хорошо его рассмотреть. Этому здоровяку в старой неприглядной одежде на вид было не меньше тридцати. Широкая грудь, толстая шея, из-под закатанных рукавов виднелись сильные мускулистые руки со вспучившимися венами. Правильные черты потемневшего от солнца лица наверняка привлекали женщин. Портил лицо лишь длинный шрам возле левого глаза. По-видимому, он был получен давно, но все же очень заметен. Как знала Пиён, изучавшая лицо мужчины сквозь вуаль, однажды полученная подобная рана остается с тобой навсегда.

– Он прибыл сюда с труппой и пытается найти веревку, чтобы соорудить занавес, – сообщил Кухён.

Пиён растерянно молчала, не зная, как поступить. Чхэбон не испытывала таких затруднений.

– Да занавес висел еще до того, как я сюда пришла! Пройти всю усадьбу до флигеля, чтобы спросить веревку? Кого он хочет обмануть? Рыскает здесь, чтобы присмотреть, что стащить!

Глаза незнакомца расширились и потемнели от гнева. Пиён застыла перед этим яростным взглядом, но на Чхэбон он не подействовал.

– Кто тебе разрешил так пялиться на госпожу?! А ну опусти голову!

– Госпожа, что мне с ним сделать? Наказать его или пусть идет? – быстро спросил Кухён, пока служанка не заговорила опять.

Как же быть? Нянюшка строго-настрого запретила раскрывать рот! Пиён стояла, нервно сжимая и разжимая влажные от пота ладони. Незнакомец, и не подумавший опустить голову, не отводил от нее взгляда. Пиён представляла воришек совсем другими.

Она собралась с духом и едва слышно пролепетала:

– Пусть…

Чхэбон недоуменно взглянула на госпожу, дивясь, как может всего одно слово даваться с таким трудом, но Пиён, не обращая на нее внимания, пошла вперед. Сокрушаясь о том, как изменилась ее госпожа, превратившись в тихую и нерешительную юную даму, служанка последовала за ней.

Пока они шли до павильона, построенного специально для проведения праздников и различных церемоний, Пиён думала о незнакомце. Мысли – а значит, и язык Чхэбон – тоже вскоре переключились на него.

– Ну и манеры у этого молодца! Наверное, ни к чему не пригоден, вот и взяли его на самую простую работу. Нет, ну скажите, если не вор, то зачем шастает по усадьбе? Так и рвался во флигель! Как же, испугаюсь я его! Да пусть зыркает, сколько влезет. А все-таки крепок и пригож, правда? Только шрам его портит. Шрамы на лице хуже всего… Ой!..

Чхэбон наконец прикусила язык, а Пиён стала думать о шраме на лице мужчины. Было ли это ножевое ранение? И не потому ли она не может выбросить незнакомца из головы, что испытала к нему странное чувство родства? Часто ли ему приходится слышать, как люди шепчутся о его шраме у него за спиной? Ее собственный шрам запульсировал, и Пиён почувствовала неприязнь к служанке. К счастью, они уже пришли.

Сегодня здесь собрались не только жители Чахадона, но и всей северной части Кэгёна. Всем хотелось увидеть представление в усадьбе Ёнъин-бэка, пусть сегодня и не отмечали праздников и не присутствовал никто из высоких гостей. Ёнъин-бэк часто развлекался подобным образом, и в народе даже пошла молва о его горячем пристрастии к клоунам с их акробатическими прыжками, однако простому люду, имевшему возможность бесплатно поглазеть на артистов, увлечение Ёнъин-бэка было по нраву. Только ли поглазеть? Вином здесь не угощали, но сытной еды, сладостей и обычных напитков было всегда вдоволь. А потому толпы и толпы зевак тянулись к усадьбе.

Нугак[41] в усадьбе Ёнъин-бэка был настолько большим, что потребовалось бы несколько сотен сидящих бок о бок рабов, чтобы его заполнить, а под ним было достаточно пространства для многолюдных игр. Размером он не уступал знаменитому в прошлом нугаку Чинян-гона из могущественного клана Чхве, который тот построил, разрушив сотни окрестных жилищ. Внизу на поляне толпились слуги и рабы со всей усадьбы и любопытные простолюдины, окружая временно возведенную высокую сцену, закрытую шелковым занавесом, с края которой разместились музыканты. Артисты уже приготовились начать представление. Около десятка кинё в очень широких юбках тоже всем видом показывали, что пора начинать.

Да и зрители волновались из-за задержки, то и дело бросая взгляды на нугак. Наконец в павильоне появилась дочь Ёнъин-бэка, сопровождаемая служанкой, и заняла полагавшееся ей сегодня главное место. Как только она уселась, слуга, стоявший внизу, дал артистам знак начинать.

Как бы часто ни ходили люди на представления – по разу в год или по четыре раза в месяц, – выступления клоунов-акробатов неизменно захватывали всех без исключения. Публика с восторгом принимала и трюки на шесте, и жонглирование золотыми шарами, и глотание мечей, и выдувание огня. Однако больше всего зрители любили смотреть на канатоходцев, каждый шаг которых по высоко натянутой над землей веревке казался смертельно опасным.

Совсем недавно рискованные номера канатоходцев были самым желанным зрелищем и для Пиён. Она была бы рада полностью отдаться представлению и с замиранием сердца наблюдать за тем, как клоун, балансирующий на веревке толщиной с палец, вдруг подпрыгивает и снова оказывается на веревке – стоя, сидя и даже на коленях, однако ее отвлекали тревожные мысли, и вовсе не о том, что она должна играть роль молодой госпожи. Пиён высматривала среди зрителей незнакомца, который пытался ворваться во флигель, и никак не могла его отыскать, хотя крупный мужчина со шрамом должен был выделяться в толпе. Пристально вглядываясь в лица людей, Пиён пропускала самое интересное. А тревожилась она оттого, что данный Кухёну неполный ответ теперь казался ей совершенно невразумительным.

«Правильно ли Кухён меня понял? Отпустил ли незваного гостя? А если не понял и накажет его?» – то и дело спрашивала себя Пиён.

И вдруг ее взгляд, блуждавший по огромной толпе, остановился: за сценой стоял мужчина, которого она искала.

«Кухён его отпустил!» – обрадовалась она.

В следующее мгновение ее руки напряженно сжали шелк юбки – будто почувствовав ее взгляд, незнакомец поднял голову и теперь смотрел на нее. А может, ей только кажется? Ее ресницы затрепетали. По толпе пронесся испуганный вздох. Клоун, танцевавший с веером на веревке, вдруг накренился в сторону, словно падая. Мужчина даже не посмотрел на канат. Его поза не изменилась, и теперь Пиён была уверена, что не ошиблась. Толпа продолжала ахать и восклицать, а два человека смотрели друг на друга, не отрываясь.

Казалось, музыка стихла, а клоун, шутивший где-то внизу, потерял голос. Все движение замедлилось или вовсе застыло. По-прежнему ясно Пиён видела только устремленный на нее взгляд незнакомца. Она потеряла счет времени, а когда появилась нянюшка, оказалось, что не только закончилось выступление канатоходцев, но и подходит к концу танец кинё.

– Пришло время наградить артистов и музыкантов, – сказала нянюшка. – Подарки я раздам сама, а ты просто иди рядом и кивай в знак благодарности.

Только тогда Пиён наконец очнулась.

В представлении участвовали несколько десятков человек, и на подарки им пошло немало шелка и серебра. Толпа завистливо гудела. Когда ведущие артисты от каждой труппы выразили признательность госпоже, слуги принесли чай и еду и снова грянула музыка и продолжилось веселье.

– Госпожа, с вами хочет увидеться управляющий Пэ. Он ждет вас в доме, – вдруг сообщила нянюшка.

Они стали выбираться из толпы. Пиён оглянулась на сцену, но не увидела незнакомца. Куда он исчез? Нянюшка, забывшись, что Пиён изображает госпожу, подтолкнула ее в бок.

Они прошли в большой дом, в комнату, где Ёнъин-бэк обычно занимался делами. У стен стояли шкафы, забитые счетными книгами. Пиён, впервые за долгие годы оказавшаяся в большом доме, да еще в комнате господина, где ей раньше не приходилось бывать, съежилась от страха. Вся надежда была на нянюшку, но ключник Пэ не мог этого знать.

– Я должен поговорить с госпожой наедине, вас я позову позже, – сказал он нянюшке.

– Что? Оставить госпожу одну?

Нянюшка побледнела, как побледнела и Пиён под вуалью.

– Так пожелал господин. Подождите за дверью, это не займет много времени.

Будь ее воля, нянюшка наотрез отказалась бы уходить, однако ее положение в доме не допускало неповиновения управляющему, и она лишь вздохнула и вышла из комнаты. Спиной она чувствовала, как ее провожает отчаянный взгляд Пиён. «Только не раскрывай рта и молча соглашайся с ключником!» – мысленно заклинала нянюшка:

Как только дверь за нянюшкой закрылась, управляющий перешел к делу:

– После каждого представления господин не только одаривает всех артистов, но и встречается с одним человеком, которого вознаграждает отдельно. Не волнуйтесь, все дары, оставленные господином, передам я сам. Однако этот человек хочет поговорить с вами и просит встречи. Поскольку господин распорядился выполнять любые его пожелания, я не мог отказать. Согласитесь ли вы выслушать его?

На застывшую от напряжения Пиён произвели должное впечатление слова «господин распорядился» и «любые пожелания», и она кивнула. Служанке даже не пришло в голову, что можно отказаться от встречи. Тогда управляющий Пэ открыл еще одну дверь, которая вела в смежную комнату. Послышалось шуршание шелка – по всей видимости, загадочный человек находился там.

– В таком случае прошу вас подождать несколько минут, пока я передам вознаграждение.

Ключник Пэ вышел в смежную комнату, прикрыв за собой дверь. Там он подошел к столу, раскрыл стоявший на нем большой ларец и вынул несколько отрезов шелка. Однако ларец не опустел: в его нижней части лежали рядами серебряные бутылки. На одну такую серебряную бутылку можно было приобрести дом. Даже во времена диктата военных, когда представители клана Чхве осыпали музыкантов, клоунов и кинё золотом, опустошая государеву казну, ни одному из артистов не вручали столько денег за один раз. Сумма в ларце была несоразмерно большой для платы за обычное представление.

Пиён не видела, что происходит в смежной комнате, но достаточно пришла в себя, чтобы удивляться необычной секретности вокруг такого простого дела, как расчет с артистами. Однако у послушной служанки не могло возникнуть никаких подозрений.

– Все верно.

Женский голос, донесшийся из-за неплотно закрытой двери, показался Пиён знакомым. Где она могла его слышать? Подумать она не успела, так как дверь отворилась и вошли управляющий Пэ и гостья. Последняя присела в поклоне перед Пиён.

Да, Пиён знала ту, с кем после представлений встречался Ёнъин-бэк. Невероятно широкая шелковая юбка, пышная прическа, усыпанная драгоценностями, притягательный, кружащий голову аромат, темные глаза и сочные красные губы. Кинё, которая говорила с ней в монастыре Кванмёнса.

– Госпожа, почему вы стоите? Садитесь, иначе мне тоже придется стоять, – произнесла Ок Пуён, как всегда по-особому растягивая слова.

И хотя нянюшка втолковывала Пиён, что кинё не должны заговаривать с дамами благородного происхождения, у потрясенной служанки все вылетело из головы. Она повиновалась и села на стул, позабыв даже о роли хозяйки дома, кинё устроилась рядом с ней. Аромат молодой женщины окутал Пиён, и она непроизвольно вздрогнула и отстранилась.

– Неужели вы боитесь меня? – с ласковой улыбкой спросила гостья.

Как только девушка ей подчинилась, Ок Пуён все поняла и теперь готовилась поиграть с этим напуганным птенчиком.

– Вы догадываетесь, о чем я хочу с вами поговорить?

Будто кукла, которой управляет рука кукловода, Пиён медленно покачала головой.

– Мы встречались в монастыре Кванмёнса, вы меня помните?

Пиён медленно кивнула. Словно завороженная, она не могла отвести глаз от прекрасного лица молодой женщины.

Улыбка Ок Пуён стала шире.

– Какая честь для такой, как я! Вы поистине очень добры, я поняла это в нашу первую встречу. Вы разрешили приблизиться к вам, хотя другие благородные дамы злословили обо мне. Я захотела увидеть вас и поблагодарить за великодушие в такой особенный для вас день. Простите, что проявила непозволительную настойчивость.

– Чем же он особенный? – удивленно спросила Пиён, забыв о предписанном ей обете молчания.

Благородная дама не стала бы переспрашивать кинё, да еще в такой манере, однако Ок Пуён и бровью не повела.

– Знаю, как вам тоскливо и одиноко. Я почувствовала это сразу, как только увидела вас у колодца в монастыре Кванмёнса. Как же грустно было думать, что такая добрая и красивая девушка лишена всех удовольствий юности и проводит день за днем в четырех стенах! Но знайте, что сегодняшний день отличается от остальных.

– Отличается?..

– Я уверена в этом, потому что обладаю даром предвидения, пусть и скромным.

Из широкого рукава Ок Пуён вынула шелковый мешочек, расшитый золотой нитью, и достала оттуда крошечную пиалу и селадоновую бутылочку размером с палец, похожую на вытянутую тыковку, середина которой у́же, чем оба края. Из нее она добавила в пиалу несколько капелек пахучего масла. Затем бросила туда же щепотку неизвестного красного порошка, который тоже хранился в мешочке, и стала осторожно перемешивать пальчиком, отчего дно пиалы покрывалось цветными разводами.

Пиён понятия не имела, что все это значит, но в действиях молодой женщины ей виделся магический смысл. Поверив, что кинё обладает сверхъестественной силой, служанка затрепетала.

– Сегодняшний день обещает начало очень важных для вас отношений. Вы хотите знать, что это за отношения? Госпожа, от раны на вашем лице остался шрам, но рана на вашем сердце так и не затянулась. Вероятно, вы даже не знаете, насколько глубока эта рана. Отношения, которые начнутся сегодня, не излечат шрам на лице, но исцелят ваше сердце. Сегодня вы встретите человека, способного понять вашу истерзанную душу лучше всех живущих на свете.

– С-сегодня? – запнувшись, переспросила Пиён и с замиранием сердца подумала о незнакомце со шрамом.

– Именно так, госпожа. Возможно, вы уже его встретили.

Кинё продолжала помешивать масло на дне пиалы. Говорила она необычным для нее отстраненным голосом. Настоящее волшебство! Пиён разволновалась: речь могла идти только о том мужчине! Но он, наверное, уже покинул усадьбу вместе с артистами…

Кинё тонко улыбнулась, будто мысли Пиён были для нее открытой книгой.

– Одну встречу не назвать отношениями. Не волнуйтесь, госпожа, вы увидите его снова.

– Но я…

Стоит ей вернуться во флигель, и она не увидит никого, кроме хорошо известных ей людей. Пиён сделала над собой усилие, чтобы не пожаловаться кинё. А та вдруг взяла ее обмякшую руку в свою. От неожиданности Пиён обмерла и не отняла руки.

– Если всей душой к чему-то стремиться, можно преодолеть любые препятствия. Здесь… – она приложила ладонь к груди Пиён, – …живет огонь. Сейчас он едва тлеет, но стоит вам открыть свое сердце, и он запылает во всю силу. О, сколько удовольствия доставит вам этот огонь!.. Но знайте: если в этот раз вы отступите и не разбудите пламя, второго случая может не быть. Так что смелее, доверьтесь этому человеку.

Рука женщина мягко надавила на ладонь Пиён, все еще прижатую к груди.

– Доверьте ему это… – Второй рукой кинё коснулась своих губ: – …и это.

Точно заколдованная, Пиён повторила ее жест, поверх вуали дотронувшись до губы.

– Бояться или стыдиться нечего. Вы будете счастливы, как никогда прежде. Если хотите этого, то перед тем, как вернуться во флигель, прогуляйтесь в малом саду. Вы поняли меня? В малом саду.

Внезапно кинё поднялась со стула и быстро прошла в смежную комнату. Как только за ней затворилась дверь, Пиён услышала голос нянюшки.

– Госпожа, мне можно войти? Госпожа!

Разум Пиён затуманился. Подействовал ли на нее дурманящий аромат или зачаровал голос кинё, но пока нянюшка вела ее к флигелю, Пиён казалось, что все это ей снится. Осязаемым было лишь странное жжение на губах и в груди, словно огонь, о котором говорила кинё, уже разгорался.

– Пиён, ответь мне, Пиён, ты в порядке? – обеспокоенно зашептала нянюшка, когда они дошли до малого сада, где риск наткнуться на посторонних был невелик. – Что произошло? Почему ты такая странная?

– Мне просто стало нехорошо: столько волнений… Нянюшка, позвольте мне немного подышать свежим воздухом.

Женщина посмотрела на нее с сочувствием. Бедняжка, сколько ей сегодня пришлось пережить! Конечно, можно позволить ей эту малость. К тому же Кухён поблизости и придет на помощь по первому зову. Впервые за долгое время нянюшка говорила с Пиён почти ласково.

– Ладно уж, побудь здесь недолго. Справишься одна? Мне нужно вернуться – мы с ключником еще не закончили дела.

Пиён коротко кивнула, и нянюшка направилась к большому дому.

Когда она скрылась из виду, Пиён с тихим вздохом присела на камень у небольшого пруда. Она отпросилась не для того, чтобы последовать указаниям кинё – ей действительно был необходим свежий воздух. Может, он хоть немного охладит странный жар, горячивший ее губы и грудь.

«Что она имела в виду, говоря, что я должна ему довериться?»

Вопросов было так много, что лопалась голова. Как и на другие, на этот Пиён не знала ответа, но он вызывал в ней трепетное волнение. Она не могла подобрать названия этому чувству и не была до конца уверена, что речь шла о незнакомце со шрамом. Однако хотела, чтобы сложилось именно так. Глубоко погруженная в свои мысли, она не заметила, как черная фигура перемахнула через стену и оказалась в малом саду. Говоря по правде, чувствуй она себя как обычно, все равно не заметила бы вторжения, потому что человек двигался совершенно бесшумно, с ловкостью, недоступной обычным людям. Пиён не ощущала его присутствия, даже когда он оказался так близко, что мог слышать ее дыхание.

Каково же было ее потрясение, когда, случайно повернув голову, она увидела мужчину, стоявшего всего в двух шагах от нее! Будь он кем угодно, беззащитная девушка не могла бы не испугаться. В панике Пиён вскочила и попыталась отступить, но ударилась пяткой о камень, на котором только что сидела. Кожаная туфелька соскочила с ноги и шлепнулась в воду. Пиён покачнулась и сама едва не упала в пруд, но незнакомец тут же очутился рядом, подхватил ее и прижал к груди.

Она вскрикнула, но так тихо, что даже в садике ее едва было слышно, а потому не стоило удивляться, что Кухён, находившийся где-то за стеной, не поспешил к ней на помощь. Силы ее оставили, от запаха мужского тела закружилась голова, и Пиён не делала попыток вырваться из объятий. Незнакомец сам отпустил ее, казалось, удивленный таким бездействием.

«Доверьтесь этому человеку», – сказала ей кинё. Сама того не желая, Пиён добросовестно следовала всем указаниям молодой женщины. Но что дальше? Она была как в лихорадке: грудь и губы опаляло огнем.

Мужчина, коротко взглянув на нее, наклонился и выловил туфельку. Затем вылил из туфельки воду, насухо вытер рукавом и поставил рядом с ногой Пиён.

– Она все еще мокрая, лучше не обувать сразу.

Его низкий голос был приятен Пиён, и она рассудила, что этот человек очень добр.

– Это ничего, – ответила она тоненьким, как писк комара, голоском.

Мужчина пожал плечами. Было что-то завораживающее в том, как свободно он чувствовал себя рядом с девушкой благородного происхождения – ведь он думал о ней именно так. Не зная, быть ли с ним вежливой или относиться к нему, как к слуге, Пиён окончательно смутилась и, чтобы скрыть это, попыталась обуться. Мокрая туфелька не желала налезать на ногу, и, видя безуспешные попытки Пиён, мужчина опустился на колени, схватил ее ногу и одним решительным движением натянул туфельку.

«Доверьтесь этому человеку» – опять промелькнуло в сознании ошеломленной Пиён.

– Спасибо…

Ее спаситель хмыкнул, и усмешка тридцатилетнего мужчины отчего-то восхитила девушку вдвое младше его. Незнакомец поднялся и оказался очень близко к Пиён. Что бы сейчас ни произошло, она готова довериться ему целиком и полностью! Пиён ждала, затаив дыхание, однако он лишь слегка поклонился и исчез за стеной так же проворно и быстро, как появился.

Оставшись одна, Пиён долго не отводила взгляда от того места, где мужчина перемахнул через стену. Она мучительно размышляла, правильно ли вела себя с ним. Никто не учил ее, как относиться к незнакомцам, неожиданно возникавшим рядом. Единственными людьми, от которых она могла бы услышать нужный совет, были нянюшка и госпожа. Говорила ли ей госпожа, что при виде незнакомого мужчины надо звать на помощь и удирать со всех ног? Нет, Пиён такого не припоминала. А кроме того, разве этот мужчина ей незнаком? Она уже видела его и знает, что он работает на труппу артистов. И он спас ее от падения в пруд, выловил ее туфельку и даже помог обуться! Все говорило о том, что Пиён поступила правильно, не оттолкнув мужчину ни словом, ни жестом – даже предсказания кинё подтверждали это. Служанка пришла к выводу, что может быть довольна собой. Однако быстрое исчезновение мужчины, ничего не предпринявшего по поводу ее странного жара, разочаровывало. Но это ничего: как говорила кинё, одну встречу нельзя назвать отношениями. Значит, они увидятся снова! Упоительная надежда наполнила Пиён блаженством. Покончено со скучной замкнутой жизнью! Сегодня!

А мужчина, благодаря которому этот день для Пиён превратился в особенный – самый особенный в ее жизни, – перемахнув через стену, пересек большой сад так уверенно, словно знал каждый его уголок, и вскоре оказался у маленькой неприметной двери, ведущей наружу. Эту дверь молча распахнул перед ним поджидавший его Кухён. Уже темнело, и вокруг не было ни души.

Покинув усадьбу, мужчина зашагал по дороге, но вскоре путь ему преградила кинё Ок Пуён – она ждала его, прячась в тени деревьев. Молодая женщина вела за собой низкорослую лошадь.

– Ты быстро вернулся.

Мужчина спокойно взял у нее поводья. Пуён шагнула к нему, давая понять, что ждет от него ответа.

– Вы не встретились? Кто-то вам помешал?

– Все прошло хорошо, не волнуйся, – ответил мужчина, отводя глаза.

Ему как будто было неловко, что женщина стоит совсем близко. Она же прищурилась и холодно изучила его лицо. Затем на ее губах заиграла улыбка, и она нежно положила руку ему на плечо.

– Она стала твоей, как только тебя увидела? Для нее это впервые, тебе не стоило так спешить. Как тебе это понравилось? Каково это, быть с неискушенной девицей?

Пуён поглаживала его предплечье, пока говорила, но мужчина не реагировал. Тогда она прижалась к нему обтянутой шелком грудью. Мужчина нахмурился и оттолкнул ее, в его глазах читалось презрение.

Пуён едва удержалась на ногах. Ее лицо опять изменилось – молодая женщина вспыхнула гневом. Но вовсе не потому, что мужчина так грубо ее отверг.

– Ты должен сделать ее своей! Только так мы сможем ее использовать! Как ты не понимаешь: она не станет болтать, только если отдастся тебе! Ты не должен был упускать такой случай!

– Не ори, я знаю, что делаю, – потеряв терпение, зарычал на нее мужчина. – Лучше давай убираться отсюда, пока нас никто не увидел.

Его ярость не подействовала на Пуён.

– Если опять все провалишь, распрощаешься с жизнью. И твои дружки-бандиты тоже. Ты знаешь, я могу это устроить. У тебя остался последний шанс: в день следующего представления эта девица должна стать твоей.

– Я понял, дьявол тебя побери! – Мужчина сплюнул на землю.

С его помощью Пуён наконец уселась в седло, и он повел по дороге лошадь с наездницей.

– Мусок, – через какое-то время позвала его Пуён сладким голосом. – А не приглянулась ли она тебе по-настоящему?

– Что ты несешь! – буркнул Мусок.

Он не повернул головы, а его затылок ничего не мог ей сказать.

Вокруг было темно и пустынно.