Любовь, которая убивает. Истории женщин, перешедших черту (СИ)

9 Лиллиан. Переломный момент

Я с самого начала понимала, что Лиллиан будет другой. Это стало ясно еще до того, как мы успели обменяться парой слов. На первую сессию Лиллиан пришла в узорчатом платье и жемчужном ожерелье, что резко отличалось от тапочек и спортивных штанов, в которых ходили пациенты в закрытом отделении больницы, где ее содержали. Поверх платья был накинут кардиган лавандового цвета, рукава которого женщина теребила на протяжении всего разговора. Завершали этот тщательно выверенный образ волосы с сединой, собранные в аккуратный пучок. Лиллиан казалась сотрудницей учреждения, которая работала с молодыми пациентками, составляющими большинство, и оказывала им духовную поддержку. Но на самом деле она убила мужа, с которым прожила более 30 лет: нанесла ему несколько ударов ножом, пока тот спал. Женщину ждал суд, а пока несколько психиатров и психологов проводили клиническую оценку ее психического состояния, чтобы выступить в качестве экспертов на слушаниях. Моя задача заключалась не в том, чтобы предоставить информацию для суда, а в том, чтобы начать курс психологического лечения до слушания и продолжить его после.

Когда я завершила вступительную речь и объяснила, как совместная работа позволит изучить факторы, побудившие ее совершить преступление, и что нам предстоит разговорная терапия, а не лечение препаратами или трудом, мое первое впечатление укрепилось. Эта пациентка отличалась от большинства тех, с кем мне доводилось работать в больничных условиях. Из ее ответа стало ясно, что она отчетливо понимала, почему мы здесь оказались. В конце я спросила, есть ли у нее вопросы. Она ответила: «Нет, милая. Я прекрасно знаю, что такое психология — она рассматривает человеческое поведение. Вам нужно поработать со мной, чтобы понять, был ли мой поступок оправданным и рациональным в контексте жестокого обращения или я просто сошла с ума. Есть ли у меня „синдром избитой женщины“ и сорвалась ли я. Вы собираетесь писать отчеты и определять мою дальнейшую жизнь. Я понимаю это слишком хорошо. Думаю, нам пора начинать. Приступайте».

Нет ничего необычного в том, что пациент судебного психолога занимает вызывающую, даже враждебную позицию. Некоторые стремятся к самоутверждению, к контролю над взаимодействием, как они его видят, и к нащупыванию потенциально слабых мест. Но редко когда я встречала женщин, которые делали это с такой хладнокровностью и эффективностью, создавая ощущение, будто пациентка видела меня насквозь. Лиллиан выделялась не только внешностью. По ее тону, манере поведения и усталой уверенности сразу стало понятно, что она будет стремиться к той же ведущей роли на сессиях, что была у меня.

Такое самообладание заметно противоречило характеру ее преступления — яростному нападению с ножом, в результате которого спящий мужчина был убит. Подобная жестокость не вяжется с кардиганом пастельного оттенка. Именно это преступление нам предстояло распутать и изучить, однако не через призму вины, невиновности или ответственности. Это задача экспертов, составлявших оценку, и адвокатов защиты. Моя цель — понять пациентку и определить, поможет ли ей лечение и в какой форме. У меня были десятки вопросов, касающихся Лиллиан, но уголовная ответственность в этом случае не входила в их число.

Из-за характера преступления Лиллиан мне было трудно начать работу без предвзятости, не строя предположений, которые возникают в таких случаях. Сложно полностью уйти от таблоидных черно-белых представлений о жене, убивающей мужа. Заслуживал ли он этого? Было это хладнокровной местью или же почти бессознательной реакцией на годы страданий? Я также обнаружила, что разрываюсь между личными убеждениями и профессиональным опытом. Как феминистка, я, естественно, сначала увидела ужас домашнего насилия и бесчисленных, зачастую безмолвных жертв токсичной маскулинности — тех, кто подвергся насилию или был убит в обществе, которое последовательно нормализует дегуманизацию женщин, девушек и девочек. Однако, как судебный психотерапевт, я также понимала, что иногда именно женщина терроризирует партнера, прибегая к жестокости, чтобы защитить себя от стыда и ужаса, которые испытывает. Я была не склонна рассматривать вероятность того, что Лиллиан убила Рэя, ее мужа, из-за супружеской неверности, руководствуясь холодным расчетом. На мой взгляд, она защищалась от жестокости партнера, однако первый вариант в теории тоже возможен.

Кроме того, меня насторожили спокойствие и искушенность, которые считывались в манерах женщины. Это обострило мою естественную склонность (еще одно проявление феминистских взглядов) не принимать без веских доказательств образ женщины как беспомощной и бессильной, лишенной всякого выбора и свободы волеизъявления. Первоначальное желание Лиллиан держаться на расстоянии вызвало у меня тревогу, что я окажусь не клиническим специалистом, проявляющим эмпатию и беспристрастность, а сторонним наблюдателем, который подглядывает за щекотливым уголовным делом. Если Лиллиан хотела сбить меня с толку и заставить усомниться в выбранном подходе, то ей это удалось. Передо мной была обеспеченная женщина средних лет, прежде не совершавшая преступлений. Дома у нее было две собаки, которых сейчас кормила убитая горем дочь. А сама Лиллиан столкнулась с ограничением свободы в месте, которое она и представить себе не могла. Я же оказалась в необычной позиции, когда не понимала, куда могут привести наши сессии.

В то же время я знала, что мне необходимо попросить женщину с травмами в прошлом и неопределенностью в будущем пройти долгий путь страданий и ужасов — тот самый, что привел нас обеих в этот кабинет. Мне показалось, что я заметила слезы, когда попросила рассказать о детях и доме. Дети выросли: Томми было около 30, и он уже сам стал отцом, а Элис — карьеристка, которая работала в маркетинге. В голосе Лиллиан звучала гордость, смешанная с горечью: женщина радовалась тому, что сын и дочь построили собственную жизнь за пределами дома, где они сталкивались с жестоким обращением, но вместе с тем она стыдилась того, что детям пришлось это пережить. Возможно, она также немного завидовала дочери из-за того, что девушка строила карьеру, а ей не удалось этого сделать из-за властного мужа.

Жестокость Рэя проявлялась на протяжении долгих лет брака, а началась она, когда Лиллиан забеременела Томми. Муж бил ее и оставлял синяки в местах, которые скрывала одежда. Рэй уходил в запои и часто думал о проблемах на работе. И то и другое нередко приводило к вспышкам жестокости. Лиллиан вспоминала, как по меньшей мере дважды в неделю сталкивалась с оскорблениями, а пару раз в месяц — с побоями. Нападки Рэя были не только проявлением его нестабильного психического состояния, но и средством контроля над женой. Они утихли, когда Лиллиан ушла в первый декретный отпуск после рождения Томми, но возобновились, когда женщина захотела вернуться к работе медицинским секретарем.

Когда Лиллиан рассказывала о начале жизни с Рэем, меня поразило, что она, казалось, вспоминала об этом с некоторой долей нежности, но в то же время со страхом и тревогой. Их брак был омрачен жестоким обращением и закончился смертью, но эти факты, хоть и были определяющими, но все же не всеобъемлющими. Как это часто бывает, все начиналось с романтических отношений, в результате чего на свет появились двое детей, которых Лиллиан по-прежнему любила. Это не значит, что нужно искать баланс между хорошим и плохим. Смысл в том, что даже те отношения, которые становятся источником травм и заканчиваются трагедией, имеют нечто общее с отношениями, считающимися нормальными. Работая с пациентками вроде Лиллиан, я всегда напоминаю себе, что лучше выслушать историю женщины целиком, а не выделять худшие ситуации, которые превратятся в мрачную подборку воспоминаний. Я пытаюсь углубиться в моменты, которые кажутся мне наиболее значимыми, но в то же время необходимо, чтобы пациент рассказал о своей жизни так, как считает нужным. Тогда я смогу понять, как возникли эти ситуации и что они означают для пациента. Это постоянная борьба между простым наблюдением и взятием на себя инициативы, между подталкиванием пациента в нужную сторону, а иногда и давлением на него для получения дополнительной информации, и попыткой в то же время избежать навязывания собственных предубеждений.

Не менее важно помнить, к каким последствиям может привести повторное погружение в травмы прошлого. Даже в случае с Лиллиан, которая казалась сдержанной и собранной, этот процесс должен был протекать бережно и в виде коротких подходов, чтобы она не чувствовала себя подавленной и мысленно не переносилась в дом, где происходило насилие. Сперва я предложила начать с конца и сосредоточиться на преступлении. Но Лиллиан возразила и дала понять, что ей хотелось бы постепенно дойти до этого момента, начав с безопасных тем — зарождения отношений и жизни детей. Я, разумеется, согласилась и напомнила женщине, что именно она задает темп: моя задача — поддержать, а не допросить. Но даже такой рассказ явно ее утомлял, и через полчаса она спросила, можем ли мы закончить сессию раньше. Я быстро согласилась и поблагодарила ее за откровенность. Лиллиан выглядела обрадованной тем, что начала снимать с души тяжкий груз, но в то же время и истощенной из-за того, сколько усилий на это требовалось.

После ухода Лиллиан я писала заметки, и у меня возникало все больше вопросов. В том числе меня интересовало, как такие непохожие люди стали парой. Детство Рэя было непростым, в его жизни было мало заботы и любви. Лиллиан же проявляла инстинктивный интерес к проблемам и потребностям окружающих. Она была младшим ребенком в состоятельной семье. Это означало, что ее воспитание включало не только хорошую школу и занятия теннисом и нетболом, но и волонтерство в благотворительной организации. К концу встречи я была довольна тем, что борьба за контроль в начале сессии переросла в продуктивное сотрудничество. Когда сеанс близился к завершению, взгляд Лиллиан задержался на мне, будто бы ища подтверждения тому, что я понимала, о чем она рассказывала. Мне показалось, что в этот момент мы по-настоящему познакомились и были готовы начать психотерапию как положено.

Моя работа с Лиллиан была потенциально травмирующей, поскольку проходила в напряженный период, когда женщина ожидала решения суда. Существовало два варианта исхода: ее могли отправить или в тюрьму, или в психиатрическую лечебницу в зависимости от того, каким было убийство — предумышленным или нет. Избавление Лиллиан от десятилетий домашнего насилия в форме крайней жестокости привело ее в точку, где она была на грани потери свободы и доступа к важнейшим элементам ее жизни: детям, питомцам и дому. Изначально женщину отправили в тюрьму в ожидании суда. Однако вскоре стало очевидно ее состояние подавленности и диссоциации после убийства Рэя, из-за чего ее перевели в больницу для диагностики в соответствии с Законом о психическом здоровье. Женщина 55 лет переехала из дома в пригороде в закрытое отделение психиатрической клиники, где ее жизнь рассматривали чуть ли не под микроскопом. Двери здесь запирались на замок, пациентов повсюду сопровождала медсестра, а большинство соседей были явно психически больны: они реагировали на голоса в голове и прочие галлюцинации, проявляли жестокость по отношению друг к другу и медперсоналу, а также прибегали к формам самоповреждения различной тяжести. Не спасала и обстановка в отделении, которая должна была успокаивать: растения в горшках, удобная мебель и окна от потолка. В коридорах царили угрожающая атмосфера и ощущение, что в любой момент насилие может вылиться в пронзительный звук сигнализации, который заставит медсестер бегать в поисках зачинщиков.

Наряду с объективной реальностью существовал психологический груз понимания, что женщина убила человека — того, кого она когда-то любила. Какими бы ни были обстоятельства, лишение другого человека жизни — это поступок, который несет в себе невообразимую тяжесть. Он, скорее всего, заставит преступника усомниться в собственном здравомыслии. Человек, пересекший эту черту, больше не сможет полностью полагаться на себя, не будет до конца уверен в уровне самоконтроля и не сумеет избавиться от мысли, что когда-нибудь это может повториться. Пересечение грани между воображением и реальностью означает, что исчезло чувство безопасности в мире фантазий. Паранойя, посттравматическое стрессовое расстройство и бред преследования — это серьезные факторы риска. Нам было важно учитывать возможность того, что Лиллиан захочет совершить самоубийство. Именно поэтому я начала работать с женщиной в тот период, несмотря на то что ей пришлось столкнуться с травмами прошлого с очередным психологом в момент особенной уязвимости и нестабильности.

В отличие от других пациентов Лиллиан не украшала комнату постерами, фотографиями близких или мягкими игрушками. Она не взяла с собой ничего, чтобы сделать обстановку более комфортной, хотя это стандартная практика в закрытом отделении больницы. Кроме того, она не позволяла кому-либо видеть себя в халате, пижаме и тапочках. Она продолжала оставаться такой же опрятной и собранной, как и на нашей первой встрече. Казалось, что порядок во внешности отражал порядок в мыслях. Перед второй сессией Лиллиан встретила меня в комнате отдыха с блокнотом в руках. В нем были выдержки из старого дневника, где она подробно писала о жестоком обращении Рэя с ней. Перечитав записи из прошлой жизни, она оживила в памяти события, которые интуитивно стремилась подавить, и это вызвало у нее желание возобновить наш разговор. Казалось, что слова сами вылетают из ее уст, пока она говорила о прошлом и о том, как эти воспоминания продолжали на нее влиять. Даже после смерти Рэй преследовал и пугал ее. Теперь он приходил к ней в повторяющемся сне: в одной руке он держал красную розу, а другой манил к двери. После чего он захлопывал дверь и запирал Лиллиан в узком пространстве, из которого не было выхода. За запертой дверью она видела Томми и Элис — во сне они были еще детьми. Пересказывая кошмар, Лиллиан начинала дрожать. Вероятно, он связан с недавним заточением в тюрьме, которое в первые ночи вызывало у нее панические атаки. Я постаралась успокоить Лиллиан, напомнив, что теперь она не в тюрьме, а в больнице, дети выросли, а Рэй больше не мог причинить ей вреда. Но это не остановило поток признаний, который лился со все большей скоростью. Несмотря на то что руки Лиллиан дрожали, было ясно, что она хотела продолжить рассказ.

Казалось, он оживил ее, будто возврат к определенности прошлого послужил бальзамом от тревог и мук настоящего. Женщина погрузилась в воспоминания. Ее настолько тяготила мысль об ответственности за убийство человека, что она на мгновение забыла о предстоящем судебном процессе и заключении. Лиллиан хотела начать с самого начала, но не ее или их, а его. С «дикого» детства Рэя на улицах Ньюкасла, с психически больной матери, которая то и дело попадала в лечебницу, с отца, который почти не бывал дома, и с братьев и сестер, о которых ему нужно было заботиться. Со временем его стали узнавать: сначала родственники и соседи, потому что он брал подачки, а затем полицейские, потому что он втянулся в мир мелких преступлений и уличных драк.

Даже сейчас, после долгих лет насилия со стороны Рэя, казалось, что Лиллиан интересовало, почему он так с ней обращался и что побудило его стать источником жестокости в жизни другого человека. Удивительно, но какая-то часть Лиллиан будто бы все еще переживала за Рэя, хотела понять его трудности и сопереживать им. Когда женщина делилась мрачными подробностями, в ее голосе звучали горечь и стыд, но вместе с тем нельзя было не услышать интерес, сострадание и даже слабый намек на любовь.

Эта необычная пара из разных слоев общества познакомилась в приемной терапевта, где она работала медицинским секретарем, а он был пациентом. Лиллиан очаровали акцент Рэя, его чувство юмора и непоколебимое желание сводить ее на свидание. Ему было 31, а ей — 25. Он не был похож ни на кого из тех, с кем она прежде встречалась. Лиллиан быстро поняла, что ее уносит волна внимания, которым он ее одаривал, а еще ей нравились его подтянутая фигура и связь между ними, возникшая после того, как Рэй поделился печальными воспоминаниями из детства и чувством, будто его невозможно любить, которое тянулось оттуда же. Девушка отбросила свою природную осторожность, которая обычно не давала отношениям развиваться слишком быстро. Она позволила Рэю задавать быстрый темп их личной жизни и получала удовольствие от его очевидного желания обладать ею и комплиментов, из-за которых она ощущала себя самой привлекательной женщиной в мире. Через год они поженились несмотря на аккуратные предостережения друзей: они отмечали, что Лиллиан ведет себя несвойственным ей образом. Она же считала их снобами, которые свысока смотрят на человека, работавшего на фабрике, в то время как они сами занимали конторские должности. По словам Лиллиан, после вступления в брак Рэй стал для нее целым миром. Лишь сейчас, спустя более 30 лет, женщина поняла, что именно этого он и добивался.

У Лиллиан закрадывались сомнения по поводу того, насколько далеко все зашло. Но она продолжала игнорировать их и в течение первого года замужества. Качества, которые так привлекали ее в Рэе, становились проблемами. Уязвимость начинала проявляться как неуверенность в себе, а сильная привязанность к ней — как собственничество. Она вносила коррективы в жизнь, чтобы подстроиться под него и успокоить, но еще не понимала, в какую ловушку попала. Лиллиан перестала пользоваться косметикой, потому что Рэй предпочитал «свежее лицо». Она отказывалась от вечерних встреч с подругами, чтобы избежать допроса от мужа по возвращении домой. Его поведение становилось откровенно контролирующим: даже если он знал, что она гуляет с подругами, все равно настаивал на том, чтобы Лиллиан позвонила ему до полуночи и сообщила предполагаемое время возвращения домой. Он купил ей блузки, которые называл «женственными», чтобы она носила их вместо любимых топов с глубоким вырезом. Когда Лиллиан ходила куда-нибудь со своим другом Сэмом, Рэй допрашивал ее с такой энергичностью и раздражением, что поначалу она стала скрывать от него встречи, а потом и вовсе их прекратила, хотя это было абсолютно безобидное общение между друзьями детства без намека на романтику.

Контроль и собственничество Рэя только усилились после того, как Лиллиан забеременела Томми. Такую эмоциональность выдавали за любовь и заботу. Это отражает общую картину, характерную для случаев домашнего насилия, когда жестокое обращение может впервые проявиться во время беременности, что часто является признаком будущей эскалации. Рэй каждый день говорил жене, что она может навредить ребенку или спровоцировать выкидыш. Такие предлоги он использовал, чтобы удержать ее от встреч с друзьями по вечерам. Если же Лиллиан встречалась с кем-то днем, он настаивал, что сам заберет ее, но приезжал в то время, когда было удобно ему, а не ей. Кроме того, Рэй стал больше пить, уходя в более продолжительные запои, которые обычно заканчивались тем, что он заливался слезами, кричал на Лиллиан и обвинял ее в изменах. Когда женщина была на шестом месяце беременности, Рэя обошли по службе. Он отправился в паб, вернулся домой пьяным и потребовал, чтобы она отдала ему свой телефон. Мужчина стал расспрашивать ее о каждом безобидном сообщении, а затем наткнулся на переписку с Сэмом: за неделю до этого Лиллиан обсуждала с ним ссору с Рэем из-за того, что он не разрешил ей пойти на девичник близкой подруги. Узнав о разговоре с другим мужчиной и увидев, что его унизили, Рэй пришел в ярость. Он резко схватил Лиллиан за горло и закричал, что убьет ее, если она не признается в романе с Сэмом. Лиллиан услышала свой голос, молящий о прощении и уверяющий, что она его не предавала, просто из-за желания положить этому конец.

Именно в этот момент Лиллиан отстранилась от потока истории, которая, казалось, полностью захватила ее, будто она слышала ее впервые. Она подумала, что это, возможно, был поворотный момент для их брака, потому что стало недвусмысленно ясно, что Рэй представляет для нее опасность. Впервые в жизни Лиллиан столкнулась с физическим насилием и запугиванием. На следующее утро она проснулась с дрожью и чувством стыда, прокручивая в голове план оставить Рэя, вернуться к родителям и позвонить в полицию. Теперь Лиллиан считает, что тогда она была ближе всего к тому, чтобы закончить отношения и вырваться из их тени, пока не началось самое страшное насилие. Теперь она винила себя в том, что осталась, хотя и понимала, что тогда невозможно было предугадать, насколько опасным станет ее положение. Вместо этого она поддалась Рэю, полному отчаяния и раскаяния: он стоял на коленях, извинялся и умолял простить его. Он сказал, что хотел убить себя из-за того, что причинил ей боль, и клялся, что это больше не повторится.

Мужчина взял выходной и продолжал окутывать ее вниманием, что напомнило о первых свиданиях, водил ее обедать, гулять в парк, приносил ей чай и пакеты со льдом от синяков, которые были видны на шее. Сейчас Лиллиан могла рассмотреть злой умысел в его действиях, но тогда она этого не понимала. Оставшись дома на весь день, Рэй фактически перекрыл ей пути к отступлению, гарантируя, что она не сможет ни скрыться в безопасном доме своих родителей, ни вызвать полицию. Как и многие агрессоры, он притворялся заботливым, в то время как на самом деле контролировал ситуацию. Рэй также занимался газлайтингом: мужчина заявлял, что именно он является уязвимым, и угрожал нанести себе увечья и даже покончить жизнь самоубийством, если она решит уйти от него. То, что он настаивал на силе Лиллиан и собственной относительной слабости, сбивало ее с толку: было в этом что-то неправильное и нелогичное. Он же говорил, что она сошла с ума, если сомневается в его правоте. Само удушение (символическая форма запугивания, теперь признанная уголовным преступлением, за которое можно получить тюремный срок) сопровождалось желанием Рэя ограничить возможности жены. Он ничего не оставлял на волю случая, гарантируя, что у Лиллиан не будет другого выбора, кроме как принять его извинения и еще больше замкнуться в себе. Его маневр увенчался успехом, поскольку она прервала все контакты с Сэмом и стала более разборчива в отношениях с подругами, избегая тех, к кому Рэй выражал свою неприязнь.

Чем усерднее Лиллиан пыталась успокоить жестокого и властного мужа, тем хуже становилось его обращение. С помощью дневника женщина вспомнила, что во второй раз он применил к ней насилие на поздних сроках беременности. Рэй проверял и сопоставлял даты и убедил себя, что зачатие Томми совпало с одним из дней, когда Лиллиан встречалась с Сэмом. Он решил, что ребенок не от него, и во время очередного запоя потерял контроль над собой, толкнул Лиллиан к косяку открытой двери и пригрозил ударить кулаком в живот, который она обхватила руками в защитном жесте. Кончилось все тем, что он пнул ее по ноге и плюнул ей в лицо, прежде чем выбежать и провести ночь в машине, вернувшись с запиской, в которой снова угрожал самоубийством, если она откажется принять его обратно и поклясться, что ребенок от него.

Оскорбления, запугивания и принуждение продолжались на протяжении всего брака: обычно они шли фоном, но иногда вспыхивали без предупреждения. Рэй нечасто применял физическое насилие по отношению к Лиллиан, однако воспоминаний о нем и угрозы повторения было достаточно, чтобы она фактически оставалась его заложницей — и когда дети росли, и когда они покинули отчий дом. Контролирующее поведение Рэя было более настойчивым. Он неустанно следил за ее телефоном и вел себя по отношению к гостям таким образом, что приходить второй раз не хотелось. Мужчина стремился не только ограничить ее общение с кем бы то ни было, но и подорвать уверенность себе. Особенно грубо он действовал, когда она пыталась возразить, и называл ее нерадивой матерью. Жестокое обращение привело к тому, что Лиллиан впала в депрессию и стала прибегать к помощи алкоголя. Это, в свою очередь, спровоцировало дальнейшие оскорбления, потому что супруг играл на ее страхах: называл алкоголичкой и говорил, что у нее отнимут детей. Последнюю угрозу он использовал для давления на нее.

Рэй был лицемером, ведь именно он заводил романы на стороне, в которых часто и необоснованно обвинял жену. Так он проецировал на нее собственную неверность. Рэй почти не пытался заметать следы, но когда Лиллиан спросила его о встречах с другими женщинами, он просто сказал ей, что это ее вина и что она не способна удовлетворить его сильное сексуальное желание. Иногда он просто отрицал это и списывал все на безумие и паранойю жены. К этому моменту психологическое влияние Рэя на Лиллиан стало настолько сильным, что она действительно порой сомневалась в своих подозрениях. В то время как Рэй все более открыто заводил романы, он продолжал использовать ложные обвинения в неверности, чтобы издеваться над женой. Однажды он надел на нее собачий ошейник и угрожал тем, что проведет ее голой по улице, прежде чем снимет поводок и выпорет им. Дети проснулись от криков матери, но отец заорал, чтобы они оставались в своих комнатах.

Обращение Рэя с Лиллиан соответствовало характерной модели домашнего насилия, при которой абьюзер подвергает партнера такому уровню запугивания, принуждения и агрессии, который позволяет ему контролировать почти все аспекты жизни. Агрессор контролирует жертву до такой степени, что в физическом насилии больше нет необходимости. Нередко та настолько привыкает к насилию, что становится к нему безразличной, принимает свою судьбу и не совершает попыток что-либо изменить. Ей кажется, что действия или не увенчаются успехом, или приведут к ухудшению ситуации.

За последние годы законодательство в области домашнего насилия претерпело значительные изменения: введение принципа принудительного контроля дало уголовно-правовое определение реальности, которую давно признают врачи: чтобы нанести вред жертве, агрессору не обязательно причинять ей физическую боль. В моей карьере встречалось множество случаев подобного рода, однако редко кто рассказывал о муках так полно, как Лиллиан: она вспоминала, как насилие сковывает жертву все сильнее с каждым грубым словом или вспышкой гнева. Женщина зачитала мне дневниковую запись, которую сделала после второго нападения Рэя. Она тогда носила в утробе их сына: «Я ненавидела Рэя за то, что он сделал, но в то же время любила. Мне было невыносимо смотреть на его боль, и я знала, что он не хотел сделать больно мне. Но как он поступит в следующий раз? Что мне делать, если я решу от него уйти? Знаю, что, если я уйду, он покончит с собой, а я не могу дать жизнь сыну, в которой не будет отца. Мне некому об этом рассказать. Никогда прежде я не чувствовала себя такой одинокой. Надеюсь, что я смогу порадовать Рэя рождением сына и он его полюбит, а еще это придаст ему уверенности и остановит творящееся безумие. Не могу до конца поверить, что очаровательный мужчина, которого я полюбила, превратился в чудовище».

Душераздирающие подробности истории Лиллиан были, к сожалению, знакомы мне по множеству других подобных случаев, однако финал у нее был иной. В течение нескольких недель Лиллиан рассказывала мне о своих отношениях с Рэем, описывая многочисленные унижения, постоянный гул подавляющего или контролирующего поведения и периодические пики шокирующего насилия. При этом женщина постоянно откладывала обсуждение события, которое привело ее в этот кабинет. Лишь незадолго до суда она наконец почувствовала, что готова поговорить со мной о том дне, когда убила мужа.

Убийство стало кульминацией не только трех десятилетий жестокого обращения, но и недавней эскалации их брака и его поведения. Когда дети переехали, Рэй все чаще терял контроль над собой и стал бить Лиллиан, оставляя следы там, где их уже нельзя было скрыть одеждой. Однажды он ударил ее по лицу, из-за чего под глазом появился синяк. Лиллиан пришлось отменить поход в гости к пожилым родителям. В другой раз он попытался ее задушить впервые с того момента, как она была беременна Томми. Лиллиан чувствовала, что ей угрожает серьезная опасность со стороны мужчины, чьи издевательства становились все более регулярными и который уже не пытался скрыть свои внебрачные связи, в том числе секс по телефону в пределах слышимости. Потенция Рэя ослабевала, поэтому он нуждался в более ярких сексуальных фантазиях для возбуждения. Вероятно, это и подтолкнуло его к беспечному использованию таких сервисов. Если он и знал, что Лиллиан может его слышать, или ему было все равно, или, что еще хуже, он наслаждался унижением и болью, которые это причиняло ей. Если бы он был моим пациентом, я могла бы сказать ему, что он по-садистски обращается с женой и вымещает гнев на всех женщин исключительно на Лиллиан. Я бы попыталась отстраниться от его агрессии, вылечить депрессию, которая лежала в основе такого поведения и подпитывала его, а также предприняла бы практические шаги по защите его близких. Я бы уточнила, есть ли дома оружие и что он может сделать, чтобы не утратить полный контроль над собой. Но он не был моим пациентом, а я не могла контролировать его агрессию — ни внутреннюю, ни внешнюю. Казалось, что и он тоже.

Лиллиан все сильнее боялась дальнейших действий Рэя, но в то же время впервые за долгие годы начала видеть возможность другой жизни. Пока дети жили с ними и Рэй регулярно угрожал, что или обратится в социальную службу, чтобы их забрали, или направит свой гнев на них, она просто смирилась со своей судьбой и изо всех сил старалась защитить тех, кто был ей дорог. Теперь же вектор страха сменился. Лиллиан беспокоилась, что, оказавшись в ловушке темной вселенной Рэя и подвергая себя риску, она может выпасть из жизни детей и упустить шанс поучаствовать в воспитании внуков. Она начала подумывать о том, чтобы рассказать обо всем родителям. Рэй никогда им не нравился, но они знали лишь о малой части тех издевательств, которые терпела их дочь. Незадолго до 54-го дня рождения женщина осознала, что остается не так много времени, чтобы спасти карьеру, о которой она когда-то мечтала. Это подтолкнуло ее к поиску работы, чего она долгие годы боялась делать. Лиллиан быстро получила предложение выйти на прежнюю должность медицинского секретаря.

Именно возвращение к работе привело к тому, что и без того нестабильная ситуация невыносимо обострилась. В понедельник утром Лиллиан должна была присутствовать на вводном инструктаже на работе, но в воскресенье вечером столкнулась с пьяным и сердитым Рэем, возвращавшимся домой из паба. Он немедленно набросился на нее, угрожал, что утром не даст ей выйти из дома, и обвинял в попытке начать новую жизнь без него. За все годы Лиллиан выслушала такое количество угроз и оскорблений, что привыкла сохранять спокойствие и минимизировать ущерб. Но, столкнувшись с угрозой независимости, о которой женщина снова мечтала, она сорвалась и ответила тем же. Лиллиан кричала, что и правда хочет начать новую жизнь. Она собиралась уйти от него. Она скорее умрет, чем останется заложницей в собственном доме. Ее здесь больше ничего не держало. Рэй пришел в еще большую ярость. Он схватил жену за горло, повалил на пол и удерживал мертвой хваткой, как ей показалось, целую вечность, из-за чего дышать было тяжело. Он плюнул в нее и не давал подняться. В этот момент она подумала, что вот-вот умрет. В конце концов он отпустил ее, но пнул, пока она лежала, а затем ударил кулаком по лицу с такой силой, что она чуть не потеряла сознание. Он отшатнулся и с силой пнул одну из собак, направляясь в гостиную.

Испытывая невыносимую боль, Лиллиан поняла, что вокруг ее глаза уже начинает образовываться синяк. Почти так же быстро она пришла к выводу, что ей придется сказаться больной и пропустить инструктаж. Она пришла в ужас, когда увидела собаку, скулящую от боли в углу комнаты, — уязвимое животное, которое никому не причинило вреда. Она чувствовала себя как та собака, беспомощная и раненая, — существо, о котором Рэй говорил, что любит и заботится о нем, но на самом деле проявлял жестокость. Рэй грубо разрушил мечту о свободе, которую она начала лелеять в предыдущие недели и месяцы. Во время ссоры муж назвал Лиллиан старой клушей и сообщил, что встречается с женщиной помоложе, которая в постели удовлетворяет его гораздо лучше, чем она. Затем он прибегнул к одной из своих излюбленных угроз. Если Лиллиан решит уйти от него, он накажет Элис: сделает больно ей, детям и собакам. Она привыкла к его мачизму и угрозам, но в эти слова женщина поверила. Мужчина часто хвастался тем, что в Ньюкасле был связан с организованной преступностью и мог раздобыть оружие, и она не сомневалась, что он способен почти на все, включая причинение вреда собственной дочери, просто чтобы наказать жену.

Во время этого ужасного нападения Лиллиан вспомнила момент почти спокойной ясности, когда она увидела отражение в зеркале — окровавленный нос и лицо в синяках. Тогда она поняла, что ее жизнь разрушена и ее мечте о свободе не суждено сбыться. Жгучий ужас и боль уступили место холодной ярости и решимости. Войдя в гостиную, она обнаружила, что Рэй погрузился в пьяный сон, недопитое пролилось ему на колени, а стакан стоит на полу у ног. Она вспоминала душевный подъем от того, что в таком состоянии он какое-то время не мог причинить ей вреда. Лиллиан сказала, что чувствовала спокойствие, решительность и собранность — как будто весь адреналин внезапно выветрился из ее тела. Она пошла на кухню и достала из ящика самый острый нож. Она несколько раз вонзила его в грудь Рэя, после чего он умер.

Мы сидели в небольшом кабинете в закрытом отделении больницы спустя полтора года после этого события, но Лиллиан говорила так, будто это произошло совсем недавно. Ударив его ножом, она вызвала полицию, которая прибыла и обнаружила, что она дрожит, снова и снова повторяя какие-то слова. Последовали арест и тюремное заключение, но мысленно она продолжала возвращаться в гостиную своего дома, к последнему спору в ее браке, к ощущению его рук, душащих ее, и ножа, вонзающегося ему в грудь. По ее словам, эти воспоминания часто вызывали панические атаки, из-за которых она тряслась, покрывалась потом и была вынуждена делать короткие, неглубокие вдохи.

Когда мы только начинали работать, Лиллиан предстоял суд, и она думала, как выстроить линию защиты. У нее было два варианта: отрицать виновность и утверждать, что она действовала в целях самообороны, или признать себя виновной в непредумышленном убийстве по причине частичной вменяемости, утверждая, что она была «не в своем уме», когда ударила Рэя ножом. Когда она выбрала последний путь, я испытала смешанные чувства. С одной стороны, облегчение от того, что она избежала тюремного заключения — вместо этого ее поместили в психиатрическую больницу до того момента, когда она будет признана годной для возвращения в общество. С другой стороны, разочарование от того, что она оказалась в положении, когда ей фактически пришлось признать себя невменяемой, чтобы избежать последствий поступка, который стал для нее неотвратимым. Юридические документы не будут свидетельствовать о том, что жестокий муж загнал Лиллиан в ловушку, из которой, по ее мнению, можно было выбраться только путем убийства. Нет, там будет зафиксировано, что Лиллиан страдала от состояния, которое Королевская уголовная прокуратура определяет как «отклонение в психическом функционировании», в ее случае — депрессивное расстройство с чертами «выученной беспомощности» и «синдрома избитой женщины». Я понимала логику юристов, которые выступали на ее стороне: заявление о самообороне повлекло бы за собой неоправданный риск полагаться на то, что присяжные согласятся с тем, что она столкнулась с угрозой жизни. Но мне было трудно принять это решение. Складывалось ощущение, что обвиняли не ту жертву, по крайней мере, с технической точки зрения. Ужасающее убийство в то же время было рациональным. Я полностью разделяла мнение Лиллиан о том, что ее жизнь была бы в опасности, если бы она решила уйти от Рэя. И я видела, что ее преступление можно было бы расценить как самооборону. Чарльз Юинг ввел термин «психическое угасание»: это психологическое воздействие продолжительного насилия, которое разрушает самоощущение жертвы. Он рассматривает его как следствие многолетней агрессии со стороны близкого человека. Это придает дополнительный вес представлению об убийстве жестокого, контролирующего партнера как об акте рациональной самообороны в невыносимой ситуации. Известная юристка Хелена Кеннеди, королевский адвокат, описывает историческую трудность обеспечения правосудия для женщин, которые убили своих партнеров-агрессоров после долгих лет насилия. Баронесса Кеннеди сыграла важную роль в изменении результатов судебного разбирательства в отношении женщин, подобных Лиллиан, и в более широком признании аргументов в пользу самозащиты на основании провокации[35].

В течение многих лет Лиллиан не допускала возможности того, что она может расторгнуть брак, который оставил отпечаток на ее взрослой жизни. Она вошла в состояние выученной беспомощности, смирившись с судьбой. И все же ее ситуация не была статичной. С того момента, как она выразила желание вернуться к работе и в какой-то степени обрести личную свободу, которая в молодости казалась ей чем-то естественным, Рэй усилил контролирующее поведение. Его ужасное нападение в тот вечер воскресенья ознаменовал эскалацию, из-за которой Лиллиан поверила, что он действительно может убить ее и причинить вред дочери, если жена решит уйти. У меня не было сомнений в том, что женщина лишила Рэя жизни из страха за себя и дочь, потому что уровень контроля, насилия и издевательств стал таким, что она просто не видела другого способа выйти из сложившейся ситуации.

Суд принял ее заявление о непредумышленном убийстве по причине частичной вменяемости. Мне не очень нравился вердикт, но я была рада возобновить работу с Лиллиан, когда она вернулась в больницу после суда. В течение двух последующих лет мы каждую неделю проводили сеансы, чтобы разобраться с последствиями абьюзивных отношений и помочь женщине справиться с депрессией и посттравматическим стрессовым расстройством. Затем сессии продолжались еще год с периодичностью раз в две недели, пока Лиллиан жила в отделении предварительной выписки на территории больницы, готовясь к возвращению в дом, в котором наконец будет безопасно.

Наша совместная работа проиллюстрировала тревожные реалии домашнего насилия и принудительного контроля — формы жестокого обращения, которая по самой своей природе гарантирует дальнейшее существование. Она паразитирует, питаясь любовью и привязанностью, которые в первую очередь свели двух людей вместе, и столь же яркими эмоциями, которыми она затем их вытесняет. Лиллиан описала множество случаев, когда она чувствовала себя загнанной в ловушку, неспособной закончить отношения и уйти из дома, потому что всегда существовала угроза причинения вреда. Отчасти это был стыд, который испытывают так много жертв домашнего насилия: ощущение, будто станет только хуже, если кто-нибудь узнает, что они переживают. Отчасти это было чувство вины: неизбежное ощущение того, что женщина должна быть в чем-то виновата, которое подпитывалось постоянной травлей Рэя. Но в основном это был чистый страх — опасение, что, когда она уйдет, все станет гораздо хуже той ситуации, в которой она находилась. Это страх не за себя, а за детей. Что случится, если она уйдет, а Рэй получит полную опеку над дочерью и сыном?

Женщин, которые оказались в положении Лиллиан, часто спрашивают, почему они не ушли. Тем, кто непосредственно не сталкивался с домашним насилием, этот шаг кажется простым. Случай Лиллиан был одним из многих в моей карьере, которые подчеркнули, насколько этот взгляд ошибочен и примитивен. Наряду с эмоциональными ловушками жестокого обращения, существуют и практические последствия: женщина, которая пытается разорвать абьюзивные отношения, сталкивается с тем, что она также отрезает себя от общих друзей и родственников. Приюты и убежища существуют, но их возможности ограниченны, а некоторых женщин отпугивает мнимая стигматизация или реальная незащищенность, связанная с ними. Зачастую нужно учитывать интересы детей, и мать оценивает стабильность их жизни выше собственной безопасности (правда, необходимость защиты детей может быть фактором, который в итоге вынуждает женщин уйти от партнера). Даже обращение в социальные службы или полицию с заявлением о домашнем насилии сопряжено с риском того, что семья будет признана небезопасной, а мать — неспособной защитить детей от вреда, что повлечет за собой лишение родительских прав. Сочетание практических и психологических факторов создает невероятно высокую стену, через которую нужно перебраться. Почти всегда в голове женщины звучит не просто внутренний голос, который говорит, что лучше остаться, а реальный голос человека, которого она прежде любила, а теперь боится и презирает. Она слышит угрозы самоубийства или, что хуже, убийства с последующим самоубийством. Как и в случае с Рэем, шокирующие вспышки агрессии часто сопровождаются мольбами о прощении и обещаниями измениться. Это еще одно препятствие, которое встает на пути разрыва.

Работа с психологическими последствиями этого поступка была основной задачей психотерапии в течение нескольких лет. Я помогала Лиллиан понять, что она была жертвой насилия и травмы, а не убийцей или чудовищем. Даже зная, что она действовала из страха и необходимости, бремя убийства человека, которого она когда-то любила, отца ее детей, все еще сильно на нее влияло. Чувство вины, которое она необоснованно испытывала как жертва Рэя, теперь приобрело новую форму, когда она осознала всю серьезность своих действий, какими бы необходимыми они ей ни казались. Последнее и, возможно, даже самое жестокое наследие, которое оставил Рэй, заключалось в том, что Лиллиан была вынуждена совершить поступок, повлекший за собой столь серьезные последствия, избавиться от которых невозможно. Женщина думала, что в какой-то степени сама в него превратилась.

Лиллиан чувствовала не только вину, но и гнев, когда в процессе психотерапии смогла оглянуться на годы брака. Несмотря на то что она приложила немало усилий, чтобы скрыть правду о жестоком обращении Рэя от других людей в своей жизни, она была уверена, что ее друзья и семья, должно быть, имели некоторое представление о том, что происходит. Им хватало чутья и интуиции, чтобы читать между строк и видеть, что все далеко не так хорошо. Объективный анализ брака в спокойной обстановке заставил Лиллиан столкнуться лицом к лицу не только с собственными поступками, но и с бездействием других людей, которое сопровождало десятилетия насилия, а также с верой в то, что окружающие могли помочь ей и предотвратить хотя бы часть страданий.

Психотерапия не может помочь Лиллиан полностью избавиться от этих мыслей и чувств. Эмоциональный ландшафт жестокого брака стал неотъемлемой частью личности женщины, слишком тесно связанной с ее самоощущением, чтобы от него можно было отказаться. Но это не означало, что она была обречена оставаться во власти прошлого. Осмыслив свои действия через призму травмы и пройдя курс лечения от посттравматического стрессового расстройства, научившись определять причины своей паники и используя методы уменьшения воздействия травмирующих воспоминаний, Лиллиан начала обретать контроль над эмоциями, которые когда-то полностью ее захватывали. Благодаря нашей кропотливой психотерапевтической работе она начала исследовать сознательные и бессознательные силы внутри себя и видеть токсичную динамику брака, который так крепко связывал ее. Она поняла, что гнев был частью ее самой — той, которую нужно было понять и которая в конечном счете заслуживала прощения.

Параллельно мы сосредоточились на восстановлении тех уголков ее психики, которые когда-то были в равной степени присущи ее самовосприятию, но подавлялись на протяжении долгих лет жестокого обращения. Мы нашли для нее возможности стать педагогом, а также сиделкой и воспитательницей: она постепенно заняла центральное положение в жизни закрытого отделения больницы, оказывая материнское влияние на окружающих, играла ведущую роль во многих мероприятиях и помогала малограмотным пациентам писать письма домой. Именно это во многом помогло Лиллиан найти путь из лечебницы обратно во внешний мир. Это дало ей ощущение цели и идентичности, помогло снова почувствовать себя личностью, а не чудовищем, которым она считала себя в течение полутора лет, постоянно возвращаясь к моменту убийства Рэя. Она продолжала находить способы реализовать поставленную цель и после того, как покинула больницу. Она посвятила себя защите прав женщин и стала вести полноценную жизнь с родными и близкими.

Как и многие мои пациентки, Лиллиан продолжала бороться с чувствами вины и стыда даже после того, как в ее будни вернулась некоторая нормальность. Она смогла возобновить жизнь в обществе, но за ней следовала дурная слава совершенного преступления, а также чувство страха, которое временами охватывало ее, когда она просыпалась в панике из-за кошмара, где Рэй заманивал ее в ловушку. Она размышляла о том, могла ли она найти другой способ сбежать от мужа, если бы ей удалось предотвратить раздробление своего сознания до такой степени, что убийство показалось единственным решением. По сей день она иногда пишет мне письма, в которых подробно описывает эту внутреннюю борьбу. Как во время психотерапии, так и после вопрос о прощении остается для нее центральным. Это то, что она не может до конца принять. Лиллиан — многогранная и высокообразованная женщина, которой не нравятся простые объяснения без рассмотрения деталей. Она сопротивлялась некоторым выводам, к которым я пыталась ее подвести, даже если признавала их полезность. Но тем не менее она научилась жить в гармонии с собой, нести бремя, которое легло на нее после многолетних травм, и в то же время наслаждаться жизнью с дорогими ей людьми. Теперь Рэй ей не угрожал — по крайней мере, физически. Она пришла к пониманию, если не к полному принятию, что поменяла его жизнь на свою.

Случай Лиллиан показал, как годы постоянного скрытого насилия могут окончательно сломить женщину, вплоть до того момента, когда она меняется ролями с жестоким партнером и воспроизводит его ярость в отчаянном акте самосохранения. Наконец-то тело заговорило, и годы боли и насилия вырвались наружу. Лиллиан казалось, что насилие — единственный способ выжить. Через него она выражала силу и действенность того, что может показаться неразумным и «неженственным» поступком.

Опыт, извлеченный из сессий с Лиллиан, я перенесла на последнюю работу в качестве психолога в женской тюрьме. Здесь я ежедневно наблюдаю, как женщины, от которых этого совсем не ожидаешь, могут превращаться из жертвы в преступницу. Иногда они направляют агрессию против себя, совершая повторяющиеся и вызывающие беспокойство акты самоповреждения. Моя работа с девушкой по имени Скай показала, что это насилие над собой — не просто выражение боли и крик о помощи, как принято считать, а по-своему мощное средство выживания и самовыражения.