Любовь нельзя купить

1

«Вот такая у меня жизнь, — невесело думала Тесс. — После этого ужина мне все стало ясно. На меня, конечно, он никак не повлиял, я — совсем другое дело, а вот с моей жизнью все определилось. Она сейчас как на ладони — со всеми моими пристрастиями, увлечениями, достижениями и скрытыми мотивами. Этот ужин подытожил мое прошлое и заложил основание для будущего.

Еда не натуральная, из магазинов, где на упаковках нет штрих-кодов. И все в общем-то невкусное, и приготовлено, похоже, по рецептам, написанным от руки полуграмотными тосканскими мамашами, которых можно встретить на отдыхе в местечке, не отмеченном в буклетах.

Вино не назовешь ужасающе мутным, на нем нет и этикетки, на которой сообщаются все сведения о винограднике и его владельцах, исключая разве что их гороскопы. Оно не совсем мерзкое, а к тому же еще и доставлено из экологической коммуны с какого-то греческого острова, которого даже нет в географических атласах и на который вас допустят, только если вы оставите привычку пользоваться дезодорантами и кремами для эпиляции.

Гости подчеркнуто респектабельны, успешны в профессиональной и личной жизни, на удивление плодовиты и имеют по четыре ребенка на пару, но при этом ничуть не заносятся. Они надежны, любят посмеяться и уже больше десяти лет являются моими верными друзьями.

Вот такая у меня жизнь. Вау!»

Тесс медленно вздохнула, словно впитывая в себя атмосферу легкой дружеской вечеринки. Моя жизнь. Мой званый ужин.

Она чувствовала себя совсем не так, как ожидала, и не получала такого удовольствия, как раньше. И дело не в том, что ей так уж нравились вечеринки. Она их ненавидела. Но она любила своих друзей, особенно когда тех собиралось не очень много. С ними она могла хотя бы отчасти казаться счастливой; эти люди знали о ней ровно столько, сколько она им позволяла. Да у них и в мыслях не было встряхнуть ее как следует или подергать, чтобы выяснить, что же у нее внутри.

Так что вечер должен был сложиться для нее легко, как обычно. Однако ее что-то беспокоило.

Вот уже несколько месяцев какое-то странное ощущение назойливо пыталось нарушить ее умиротворенность, нашептывая при этом слова, которые она не могла разобрать. Это нервировало Тесс.

Она решила пригласить всех в самую последнюю минуту, надеясь вернуть ощущение стабильности, в чем очень нуждалась, иллюзию рутины. Однако затея явно не удалась.

— Красное или белое, милая?

Тесс вздрогнула, поняв, что уплыла. Она подняла глаза на Макса, который стоял, склонившись над ней в позе радушного хозяина, что несколько скрадывало его рост в шесть футов пять дюймов[1], отчего он казался не таким крупным.

Даже фотографируясь на свадьбе, он использовал весь свой арсенал «комических» поз, чтобы не возвышаться над Тесс, которая была ростом пять футов два дюйма[2] и изящного телосложения. Макс сутулился, глубоко засунув руки в карманы брюк, — он видел, как это делает Фрэнк Синатра в каком-то фильме, — или же откидывался назад, растопырив руки и полуприсев с вытянутой вперед ногой, в излюбленной манере школьника. И еще были десятки снимков, на которых он стоял на одном колене, иронично заглядывая в глаза своей невесте.

Тесс нравились эти фотографии: она была единственной, кто догадывался, что за его показной уверенностью таится незащищенность. Он перебирал пальцами волосы, не для того, чтобы скрыть волнение, а пытаясь укротить непокорные пряди, не имевшие естественного пробора и не поддававшиеся никакой укладке после мытья. А еще они чрезмерно курчавились, если Макс забывал нанести гель. Однажды он коротко постригся, чтобы выглядеть аккуратнее и соответствовать своей прекрасной жене. Он даже рассчитывал, что это произведет сногсшибательный эффект на всю оставшуюся жизнь, как-то ее упорядочит и позволит ему сохранять душевный покой.

А кончилось тем, что его постоянно стали останавливать полицейские, которые интересовались, как так вышло, что сбежавший террорист разъезжает на «БМВ».

Поэтому в конце концов ему пришлось смириться с тем, что у него постоянно небрежный вид, что он человек слишком большой и беспорядочный, который никоим образом не намерен выставляться. И не важно, что Тесс восемнадцать лет пыталась убедить его, что ей нравятся его габариты, что они кажутся ей успокаивающими, утешительными и надежными. Он всегда ненавидел свой рост и хватался за любую возможность уменьшить его, стать не столь заметным.

Он не понимал, что Тесс нужна его основательность, чтобы спрятаться за нее, ей нужна его масса, чтобы отвлечь внимание от себя.

Иногда он смотрел, как Тесс одевается на большую вечеринку. Он никогда не уставал наблюдать за тем, как эта миловидная молодая женщина со свежим лицом (она навсегда останется для него девушкой, ведь она такая миниатюрная) перевоплощается в девчушку, которая возится с косметикой своей матери.

— Зачем тебе вся эта ерунда, когда это тебе самой не нравится? — иногда спрашивал он, все еще надеясь получить внятное объяснение.

Тесс безучастно смотрела на свое отражение, молчаливо соглашаясь с тем, что без макияжа выглядит лучше. Морщин у нее еще не было, хотя она не очень ухаживала за лицом. Видимо, ей достались хорошие гены. У нее были прямые волосы, и после удачной стрижки прическа сохраняла форму месяцами. Темные волосы и не очень большие, но красивые голубые глаза — ее черты мало изменились со временем. Одевалась она всегда опрятно, все по фигуре, все в самый раз, а цвета подбирала интуитивно, поскольку вкус у нее был хороший.

— Так надо, — только и отвечала она. — Все взрослые так делают.

Она всегда отшучивалась этой фразой, потому что еще не решила для себя, насколько это важно. Для нее до сих пор оставалось тайной за семью печатями — когда же все-таки она повзрослела? Ей нужно было знать, когда это произошло, с тем чтобы начать отсчет с этого момента и привнести смысл в оставшуюся жизнь.

Она никак не могла избавиться от жуткого чувства, будто упустила что-то важное между тринадцатью и тридцатью девятью годами.

— Так красное или белое? — повторил Макс.

В его голосе появились нотки раздражения, когда он увидел, что Тесс с трудом заставила себя снова вернуться в Баттерси[3].

— Прости! Белое, пожалуйста.

Макс наполнил ее бокал, а Тесс улыбнулась ему. Скорее, попыталась, но он, похоже, старался не смотреть ей в глаза.

Может быть, ей все это и казалось, возможно, она и заблуждалась, но у нее было такое чувство, будто что-то происходит. И наверняка что-то нехорошее, потому как у Макса дергался глаз. Раньше это всегда служило намеком на то, что готовится приятный сюрприз и что ему трудно хранить тайну. Но теперь она была уверена, что все очень, очень скверно, ибо понятия не имела, чего ожидать. Видимо, разгадку он запрятал очень, очень глубоко.

— Почему ты хмуришься, Тесс?

Тесс быстро изобразила на лице приветливую улыбку. Черт. Иметь столько близких друзей непросто, ибо они слишком чувствительны к настроению друг друга и улавливают малейшее изменение голоса, еле заметный намек на холодность в отношениях супругов, едва различимую тень уныния в уголках рта.

— Прости, Фай! — сказала Тесс и беспричинно рассмеялась, с избытком возмещая непростительное отсутствие веселости.

Фиона была ее лучшей подругой с тех времен, когда они вместе основали этот кружок. Они познакомились в Клэпхэме[4] на занятиях местного отделения «Рожаем активно», когда обнаружилось, что только с ними двоими случился припадок истерики после того, как преподаватель вытащил из фирменной сумки «Маркс и Спенсер»[5] искусно вывязанную из шерсти шейку матки. Остальные слушательницы, не усмотревшие ничего смешного в шерстяных гениталиях, начали фыркать и недовольно на девушек посматривать, и им пришлось пересесть на задний ряд, где они продолжили потешаться над своими недоразвитыми сестрами.

Хватило всего одного занятия, чтобы Тесс с Фионой пришли к заключению, что эти курсы не для них.

— Может, я и ошибаюсь, — предположила Фиона, — но мне кажется, что эти ненормальные действительно хотят, чтобы им было как можно больнее с момента зачатия до окончания кормления. А каждого своего ребенка они будут кормить грудью не меньше пяти лет.

Тесс хихикнула в свой кофе (Фиона решительно заказала для нее двойной эспрессо и прибавила: «С дополнительным кофеином, если есть», — поддразнивая других беременных женщин, от которых теперь предпочитала держаться подальше).

— Ты видела, как они все записались на утробную йогу? — спросила она, энергично макая в кофе шоколадный бисквит.

Фиона кивнула.

— Хороши, нечего сказать. Наверное, на ферме воспитывались.

Тесс охотно подключилась к этой веселой игре в обобщения.

— А их парни с бородами и в свитерах из искусственной шерсти…

— …которые поддерживают своих «мамочек» во время родов и не знают другого средства от боли, кроме как помахивать орлиным пером над животом…

— …в то время как те поют…

Они продолжали в том же духе часа два, делая паузы лишь затем, чтобы убедиться, что обе придерживаются одного мнения, будто анестезия — единственный разумной выбор для роженицы, находящейся в своем уме.

Тесс была рада встретить подругу, которая не только думает как она, но и достаточно смела, чтобы открыто высказывать свои мысли. Фиона, казалось, не придерживалась никаких общепринятых норм поведения. Она сначала говорила, потом обдумывала последствия, если вообще это делала.

Тесс, наоборот, целыми днями обдумывала последствия (а зачастую и во время тревожных снов по ночам), поскольку всегда боялась стать либо жертвой, либо подстрекателем каких-либо драматических событий в своей жизни.

Женщины легко нашли общий язык после того, как Тесс смягчила некоторые из особенно диких проявлений бестактности Фионы, а та, в свою очередь, подбила Тесс к тому, чтобы приоткрыть наглухо запертые двери, за которыми скрывались ее чувства.

Их дружба становилась все прочнее, подкрепленная беременностью и рождением детей (правда, Фиона, в отличие от Тесс, быстро обзавелась вторым, затем третьим ребенком), вовлечением мужей в свою компанию и налаживанием отношений с Милли, еще одной единомышленницей из группы подготовки к родам. Они обшарили весь Лондон в поисках мест, где хорошо проводить время с детьми, устроили ребятишек в одну и ту же школу, пока те не стали… людьми, которые сами устраивают вечеринки.

Для подруг наступила новая эра. Их младшие дети ходили теперь в начальную школу, семьи были полные, последние детские вещички были наконец отосланы в благотворительное учреждение, утренние часы освободились, и вернулась свобода. Меньше стало случаев, когда в последнюю минуту приходилось отказываться от званых вечеров из-за того, что кто-то заболел; детям даже стали доверять настолько, что иногда приглашали их присоединиться к взрослым без опасения, что они опрокинут стол (или кого-то из гостей). Вечеринки стали регулярными. Друзья теперь говорили и тревожились о других вещах, но в целом жизнь стала легче. А может, они просто начали высыпаться.

Кроме Тесс и Макса, которые спали очень плохо.

— А вино-то неплохое, — заговорщицки прошептала Фиона.

После того как откупорили бутылку рецины, с лица Тесс в пятнадцатый раз за вечер сошла улыбка.

Она состроила гримасу:

— Да? Не понимаю, что это нашло на Макса. Он столько его накупил. Когда мы пили его в Греции, оно казалось таким мерзким, но солнце и море сделали из него…

— Понимаю, — перебила ее Фиона.

Она и вправду все понимала. Настоящая дружба тем и хороша, что позволяет, как в стенографии, сокращать общение до обмена любезностями и болтовни на общие темы. Но в ней находится время и для серьезных разговоров. Вроде того, который Фиона пыталась было начать только что, но Тесс уклонилась.

От каких-либо неловких вопросов ее спасли восторженные возгласы (во всяком случае, она надеялась, что это выражение восхищения), едва гости попробовали нечто вроде ризотто, приготовленного из фасоли, а не из риса. И все тотчас заговорили.

Тесс заметила, что Макс наконец-то сел. И впервые за несколько недель она увидела его настоящее лицо, прежде чем на нем снова появилась непроницаемая для окружающих маска, которую он носил так долго.

Она поняла, что Макса что-то тревожит. И не только наряды Лары, уроки, брекет-система для исправления прикуса, ремонт крыши и лисицы, грызущие электрический кабель в саду. Это хорошо знакомое ей выражение страха, точно перед разрушительной ядерной войной, впервые появилось, когда родился их единственный, драгоценный ребенок.

Макс всегда о чем-то беспокоился. Тесс это скорее нравилось, чем раздражало. Как прирожденный воспитатель, она не осуждала слабость в партнере, как что-то такое, что должно отвлекать ее от собственных недостатков, коим не было числа. В этом браке она взяла на себя труд утешать его. Его задачей было вести себя так, чтобы она думала, будто ей это удается. Но недавно она потерпела неудачу. И поделом, ибо не знала, по какому поводу его нужно успокаивать.

Макс изобразил любезную улыбку и принялся машинально есть. Тесс казалось, что она слышит, как он считает про себя, сколько раз нужно прожевать кусок, прежде чем его проглотить.

Больше всего ей хотелось увести мужа наверх, усадить в его любимое удобное кресло — единственную вещь, которую он прихватил из своей холостяцкой квартиры, — и не отпускать, пока он не расскажет, что случилось.

Но она не могла этого сделать. На очереди были еще два блюда, кофе, потом еще кофе, прежде чем все разойдутся, а к тому времени они с Максом оба слишком устанут для того, чтобы вести разговор о чем-то более важном, чем кому собирать Ларе с собой завтрак и кто отвезет ее завтра в школу.

— А у нас есть объявление! — неожиданно воскликнула Фиона.

Все стихли. В первые пять лет их дружбы это обычно означало, что скоро появится еще один ребенок.

— Нет-нет, это не то, о чем вы подумали, — быстро прибавила Фиона. («Чересчур быстро, — подумала Тесс. — О чем это она?»)

— В нашу компанию вливается еще один человек, — продолжала Фиона, — но это вовсе не ребенок.

Ее муж, Грэм, пробормотал, как показалось Тесс, что-то неодобрительное. Фиона недовольно взглянула на него, и он покорно заткнулся.

— Моя мама будет жить с нами.

Неминуемое появление четырех близнецов было бы встречено с меньшим изумлением. И ужасом.

Такого у них еще не бывало. Хотя на всех приходилось уже девять детей, и все, конечно, сталкивались с привычными родительскими проблемами, обычными на Западе, обустройство жизни престарелых родителей пока что терпеливо дожидалось за кулисами.

— Как мило, — неубедительно произнесла Тесс.

Фиона состроила гримасу:

— Да не говори глупости, Тесс! Ничего милого в этом нет. Ты ведь знаешь се.

Тесс ее знала. Она лихорадочно соображала, что бы такое хорошее сказать об этой женщине, но не могла подыскать нужных слов. Вообще не могла ничего припомнить. До сих пор лучшее, что можно было сказать о матери Фионы, это то, что она живет за сотню миль.

— Теперь жди сырости по вечерам! — сказал Грэм Фионе.

Фиона показала ему язык.

— Я уверена, все будет хорошо, — твердо проговорила Тесс.

А поскольку Грэм был женат не на ней, то он с ней и не спорил. Это было правилом. Он принялся яростно разделываться с куском курицы. «Наверное, воображает, будто это его теща», — подумала Тесс, вполне сочувствуя его горю.

— А что, есть причина? — спросила она у Фионы.

— Конечно, есть, — встрял Грэм. — Нас помучить. Старой ведьме мало того, что на каждое Рождество она покупает мне джемпер из синтетики и настаивает на том, чтобы я надевал его, когда иду в люди. Так теперь она собирается провести с нами остаток жизни в наказание за то, что я женился на ее дочери, хотя я не доктор, не дантист и не адвокат.

— А что она имеет против бухгалтеров? — спросил Макс.

— Она убеждена, что я, должно быть, знаю тысячу хитроумных способов, как лишить ее того, что она скопила за свою жизнь.

— Разумное предположение, — согласилась Фиона — А отвечая на твой вопрос, Тесс, скажу — она продала свой дом. Говорит, что не может больше подниматься по лестнице.

— Так купите ей специальное кресло, — предложила Тесс.

— Вот и я то же самое говорил! — вскричал Грэм. — Но она отказалась, считает, что это унизительно! Я объяснил ей, что если бы я нанял ученика, бросившего школу, или нелегального иммигранта, чтобы возить ее вверх-вниз в пожарной люльке, то вот это действительно было бы унизительно. Но кресло? Даже Тору Херд[6] оно вполне устраивало, а она — гордость нации! Кстати, раз уж мы заговорили о гордости…

— Спасибо тебе, Грэм! — резко перебила его Фиона и повернулась к остальным. — Мой муж такой тактичный. Когда мы навещали маму в последний раз, он привез ей целую кучу брошюр о домах для престарелых.

— Их больше так не называют, — наставительно сказал Грэм. — В домах для престарелых всегда пахло капустой, и обитавшие там бедолаги носили пижамы с натянутыми до подбородка штанами. Их строем водили в покрашенные в желтый цвет комнаты, где заставляли играть в «Бинго», а волосы им насильно красили в ядовито-розовый цвет. Теперь это заведения вроде шикарных гостиниц «Белла Виста» и «Гросвенор». Проживающих там называют гостями, они играют в бридж, едят итальянские блюда и носят спортивные костюмы.

Муж Милли, Тим, благоразумно наполнил бокал Грэма, тем самым прервав поток его неуместного красноречия. Эта вспышка захватила всех врасплох, но не очень-то удивила. За время совместного проживания с Фионой Грэм стал мастером мирового класса по громкости голоса и говорливости, но выступить по-настоящему у него не было возможности.

По сути он был человеком сдержанным во всех отношениях. Его волосы были всегда приглажены и не обращали на себя внимания окружающих, хотя начали редеть, когда ему было всего лишь девятнадцать лет. Он никогда не волновался по поводу своего внешнего вида, так что преждевременные признаки приближения среднего возраста принял со спокойствием. Раздавшись в талии, Грэм купил новые брюки, а не пошел в спортзал. Сталкиваясь с реакционными взглядами, он прятался за номером газеты «Индепендент». А все крайности оставлял Фионе.

И только один человек неизменно извлекал его из кокона молчаливой пассивности. Его теща. При малейшем упоминании об этом проклятии своей жизни он бурно выражал эмоции, которые подавлял в тихие периоды, а когда Грэм горячился, он целился очень метко.

Поскольку собравшиеся за столом были знакомы с этой ужасной Дафной, то все принялись выражать глубокое сочувствие.

— Грэм тратит красноречие на то, чтобы объяснить, что моя мать отказывается переезжать в другое место. Она считает, что это напрасная трата денег, раз у нас такой большой дом, — пришла на помощь мужу Фиона.

Грэм осушил большую часть того, что было в бокале, одним глотком, не прекращая при этом что-то бормотать. Тесс попыталась представить себе, что ее мать переезжает к ним. Такая неприятная перспектива отвлекла ее, но, если откровенно, даже этой жуткой мысли она была рада, поскольку самая настоящая проблема настойчиво стучалась в ее подсознание.

Вечер медленно тянулся для Тесс, считавшей минуты до того момента, когда можно будет наконец вытянуть правду из Макса. Большую часть времени она отвлекалась от гостей, проговаривая про себя диалоги, подходящие для любой возможной ситуации.

— Тесс, Милли обращается к тебе, — раздраженно сказал Макс.

Вздрогнув, Тесс вернулась в действительность из воображаемой ситуации номер тридцать два, где она убеждала Макса, что болячка у него на колене — фурункул, а не рак.

— Прошу прощения! Я задумалась. Не знаю, что со мной сегодня. Наверное, просто устала.

Все понимающе кивнули. Друзьям нравились эти вечера. Только другие родители из молодых семей способны до конца понять, какая усталость наваливается в конце каждого дня. Беспрестанная тревога о том, что на тебе лежит ответственность за жизни других людей, изматывает, хотя есть и помощница по домашнему хозяйству, и школа. А в обществе надежных друзей можно расслабиться. Не нужно никого развлекать или казаться умным. Они слишком хорошо друг друга знали, чтобы еще и этим заниматься. Раз в году они вместе отдыхали, умудряясь пережить и это тесное общение; при этом все чувствовали, что стали знать друг друга намного лучше — может быть, даже чересчур хорошо.

— Прости, что ты сказала? — виновато спросила Тесс у Милли и обратилась во внимание. Только теперь она поняла, что Милли была как-то особенно тиха в этот вечер. Это на нее не похоже.

Они познакомились с Милли в модном дошкольном учреждении, которым заведовала женщина в ситцевом платье. Она настоятельно просила называть ее мисс Смайлибан[7]. Тесс с Фионой посмотрели тогда друг на Друга с притворным ужасом. Еще одна вязанная из шерсти шейка матки. Они давились смехом, когда мимо них прошествовала очередная мамуля.

— Сопротивление бесполезно, — прошептала она, протягивая руку. — Я Милли. Добро пожаловать в ад.

И пока Фиона и Тесс наслаждались исключительностью своей дружбы, Милли каким-то образом смогла удачно дополнить ее. Она не давала им уходить в себя, сводила, когда их пути периодически расходились, заполняла молчание, к тому же на кухне у нее всегда был домашний торт — просто идеальная подруга. Как хамелеон, она могла меняться и становиться именно тем человеком, который вам нужен в конкретной ситуации.

Если у вас проблема, она посочувствует, если вам скучно — развеселит, если вы вдруг возненавидите своих детей, заберет их к себе. А если жизнь вдруг напугала, посмеется с вами, а то и поплачет. Она может стать душой компании или сидеть молча, есть шоколад и слушать с вами старые альбомы Нила Даймонда в такие дни, когда только этим и можно заниматься. Казалось, она каждый день перекраивает себя. Если и существовала какая-то другая Милли, отличная от того, что от нее ожидали, то никому еще не удалось познакомиться с ней.

«Когда-нибудь мы раскусим Милли», — нередко говаривали Фиона и Тесс.

Однако какой бы Милли ни являлась на самом деле, в этот вечер она была на себя не похожа. Она покраснела оттого, что все ждали от нее чего-то важного или интересного.

— Да ничего, в общем-то.

Тесс стало неловко. Все остальные тоже смутились. Милли явно хотела поделиться с Тесс чем-то доверительным, но упустила эту возможность. Тогда Тесс решила попросить Милли разнести десерт, чтобы можно было поболтать наедине.

Но забыла.

Да тут еще все разговорились. Под молчание Милли и Тесс собравшиеся завели песнь матерей среднего класса, вынужденных сидеть дома и озабоченных работой отцов. Удобно расположившись в старых знакомых креслах в окружении современного искусства и модных аксессуаров, можно высказываться свободно, будто находишься дома. Да они вроде как и были дома, настолько у них была похожая обстановка. Тесс поймала себя на том, что слушает выборочно, фильтруя многословие и задерживая внимание лишь на тех фразах, когда от нее ждали ответа.

— Вот я и говорю Вольбурге — мне все равно, пусть мужчины вьются вокруг тебя (хотя, по-моему, иногда твой выбор может встревожить любую мать), но когда ты оставляешь повсюду банки с пивом, а дети находят их…

— Я сказал Ричи, что наши акции три года стабильно сохраняются на уровне четырнадцати целых и шести десятых процентов, поэтому все, что я прошу, это чтобы мы переместили три процента с общих рыночных затрат…

— …и он вообще отказался это есть, тогда я ему сказала, что целую неделю не подпущу его к компьютеру…

— …а он и слушать не стал, да он ведь никому не нравится, и к тому же никто не ожидал, что он возьмет и уедет на неделю перед рассмотрением бюджета…

— Сначала Карли болела, потом Натан, и тогда Люси стала осторожнее…

— Мне просто физически стало нехорошо, а ведь я три месяца занимался этим проектом, и вот теперь мне говорят, что не дадут выступать…

Макс также внимательно прислушивался к разговору, отмечая про себя интересные моменты. По сравнению с Тесс у него было преимущество. Он точно знал, какие предположения не соответствуют действительности, а если это серьезно, то насколько. И именно с высоты своего знания он и обрабатывал фразы, долетавшие до его ушей.

— …ну вы же знаете, сколько проблем с помощницами по домашнему хозяйству… (Сто двадцать фунтов в неделю, прикинул Макс.)

— …и мы заказали ящик сансер и ящик шабли[8]… (около двухсот пятидесяти фунтов).

— …мы решили снова съездить в Венецию на годовщину нашей свадьбы… (две тысячи фунтов)… а детей, разумеется, оставим с бабушкой и дедушкой, может, побалуем их тем, что отвезем потом на несколько дней в этот замечательный лагерь во Франции… (пятьсот фунтов).

— …Милли сказала, что разведется со мной, если у нее не будет новой кухни… (пять тысяч фунтов).

— …Ну, не преувеличивай, я лишь сказала, что раз уж ты покупаешь новую машину…

— …Вовсе нет! Это Грэм настаивает, что нам тоже нужна новая машина!

— …Ну, раз уж мы собрались прокатиться по Провансу следующим летом, то нам понадобится…

Макс перестал считать, да и вообще перестал слушать. Денежные суммы были слишком большими, неоправданными, почти непостижимыми. Он и без того сильно огорчился, когда нашел на письменном столе чек из продуктового магазина.

— Двадцать три фунта за курицу? — прошептал он тогда, не в силах произнести цифру громче. — Значит, две курицы — сорок шесть фунтов?

Тесс продолжала доставать покупки, не уловив осуждения в его голосе.

— Это не какие-нибудь старые куры, а две птички, откормленные натуральным зерном на выгуле. Потому так и стоят.

Макс продолжал изучать чек.

— Думаю, за эту цену они должны были приготовить себя в хорошем бургундском, а при подаче исполнить «Леди в красном»[9]. Да ты знаешь, что в «Теско»[10] можно купить курицу за три девяносто девять? Неужели разница во вкусе тянет на девятнадцать фунтов? То есть, я хочу сказать, разве можно заметить разницу? Ты ведь все равно приправишь ее травами, так почему бы не обойтись обычной курицей?

Тесс с любопытством посмотрела на мужа:

— Да что это на тебя нашло, Макс? С каких это пор ты стал проверять чеки на кур из супермаркета?

Макс распознал растущую тревогу на лице жены и тотчас отступил. Он скатал чек в крошечный шарик и ловко бросил его в корзину для мусора.

— Не обращай на меня внимания. Мне смешно становится, когда я думаю об этих людях. В конце концов, они такие же, как мы. Доедают после детей рыбные палочки и чикен-нагетс, крадут сладости, отправив ребятишек спать, и все были когда-то студентами, как и мы. Радовались спагетти «болонезе» и литру болгарского вина. Люди не очень-то меняются. Рискну предположить, что они не меньше обрадуются и бутерброду с фасолью.

Тесс слегка расслабилась:

— Отлично, тогда в следующий выходной ты всем сделаешь бутерброды с фасолью, когда придет твоя очередь готовить ланч. Кстати, Фиона расскажет подробности об этом замечательном gite[11]! Там огромный плавательный бассейн. Завтра посмотрим все бумаги. Нам, безусловно, нужно принять решение на этой неделе, если мы хотим попасть туда следующим летом.

Макс отвернулся, чтобы Тесс не увидела, как он побледнел, и равнодушно произнес:

— Что ж, интересно.

Тесс рассеянно похлопала его по плечу, протискиваясь мимо него к холодильнику.

— С бутербродами с фасолью потренируешься в другой день. А сегодня на вечер…

Макс заставил себя снисходительно улыбнуться. Ему немало пришлось потрудиться этим вечером, чтобы сохранить спокойное, бодрое и дружелюбное выражение лица. Теперь же он боролся с собой, наблюдая, как стекленеют глаза Тесс. В прошлом его это забавляло. Потом, в постели, он подтрунивал над ней по этому поводу, а она обычно обидчиво отнекивалась, утверждая, что ей было хорошо весь вечер и она слышала каждое слово, которое он произносил.

Между тем оба знали, что Тесс всегда сопротивлялась тому, чтобы ее переманивали в чей-то чужой мир. Макс даже чувствовал, что какая-то частица ее не принадлежит браку, не принадлежит ему. Обычно он уважал ее независимость, ему это даже нравилось, но подчас он ненавидел ее отчуждение.

Теперь же он возлагал надежды на то, что это спасет их брак.

Ужин почти закончился. Было уже около одиннадцати вечера, довольно поздно для среды. Кроме того, всем надо было подумать и о сиделках. «А вот нам не нужно о них беспокоиться, — раздраженно думал Макс. — Впрочем, за деньги, заплаченные за двух курочек, откормленных натуральным зерном, и овощную смесь, доставленную, вероятно, на частном самолете, я бы, пожалуй, мог нанять телеведущего из «Флагмана отплытия», чтобы он весь вечер развлекал Лару».

Настало время поцелуев, шумных выражений признательности, обещаний с удовольствием нанести ответный визит, обменов рецептами и одеждой, из которой дети выросли. Только целуя Милли, Тесс заметила, что та выглядит не очень-то хорошо, и вспомнила, что так и не перемолвилась с ней. Она пообещала себе, что обязательно позвонит ей на следующий день. А когда муж Милли, Тим, поцеловал ее на прощание, она поняла, что тот промолчал весь ужин. Он, конечно, и раньше не отличался умением общаться с женщинами, даже со своей собственной женой, и всегда казался подавленным, когда Тесс, Фиона и Милли трещали без умолку, хотя обычно и беседовал с Грэмом и Максом. Но в этот вечер он казался каким-то подавленным и отсутствующим.

Тесс не стала развивать эту мысль, больше беспокоясь насчет Милли. А что, если эта парочка так дружно замолкла из-за какой-то серьезной проблемы? Да ладно, уже слишком поздно, чтобы обдумывать это сегодня. У нее были другие, более важные вопросы, требовавшие незамедлительного выяснения.

Наконец все ушли.

Супруги на автопилоте собрали в кучу грязную посуду и отнесли на кухню. Тесс соскребла недоеденное в ведро для мусора, а Макс загрузил тарелки в посудомоечную машину.

Он старался не смотреть, как выбрасываются остатки пищи, и не думать, сколько денег буквально смывается, да еще с такой легкостью.

Тесс молча поставила в микроволновку кувшин молока и приготовила им по кружке горячего шоколада. Затем она взяла Макса за руку, мягко подвела его к стулу, уселась напротив него и сказала:

— Ладно, Макс. Хватит. Что случилось?

Они были вместе восемнадцать лет, женаты пятнадцать, и Тесс не нужно было устраивать скандала, чтобы заставить мужа сказать правду, и немедленно. Макс понимал, что, судя по выражению ее лица, она от своего не отступится.

И потом, если не сказать сейчас, все равно придется сделать это завтра-послезавтра. Никуда не денешься.

— Мы разорены, Тесс, — тихо произнес он.

Она вскинула брови.

— Кажется, я уже намекал на то, что у нас затруднения с деньгами. Все эти разговоры о курах! Но ты не беспокойся. Мы наверстаем упущенное. Да мы уже делали это раньше.

Тесс думала, что он обнимет ее и примется утешать, но Макс больше ничего не сказал. Ей стало понятно, что переход на дешевых кур и бутерброды с фасолью не решит проблемы.

— Неужели все настолько плохо? — все еще полушутя спросила она. — Нам что, теперь сосиски прямо из кастрюли есть согласно режиму экономии?

Макс промолчал, а Тесс нервно сглотнула слюну:

— Ну уж нет! Опять самой краситься и стричь тебя? Чистить и нарезать овощи, вместо того чтобы покупать их готовыми к употреблению? Играть в «Скрэббл», вместо того чтобы ходить в театр? Я не согласна все это снова переживать!

Макс решил прервать ее, прежде чем она примется костерить походы по стандартным розничным магазинам одной фирмы в поисках сносной одежды, а также то, что придется брать книги в библиотеке и питаться картофельной запеканкой с мясом, которую можно растянуть на три дня.

— Все гораздо хуже, Тесс. Мы совсем разорены. Мы потеряем дом, дело, все наши деньги, школу Лары, — все.

Стоило ему заговорить, как слова посыпались из него сами собой:

— Наш магазин давно убыточен. Я оплачивал все счета по кредитным карточкам и вынужден был увеличить заем на наш бизнес, чтобы заплатить по процентам, по закладной мы не платим три месяца, вот-вот подскочат счета за школу, а к дому уже присматриваются кредиторы.

Тесс умоляюще приложила палец к его губам. Она была не в состоянии осмыслить серьезность осложнений, о которых он только что рассказал, и просто не могла больше ничего слышать. Как ни прискорбно, но из его слов, кажется, следует, что все кончится финансовым крахом. Все было так плохо, что хуже она и представить себе не могла, а он, похоже, не дошел еще и до половины перечня их несчастий.

Она быстро, как кинопленку, прокрутила в голове последние несколько месяцев, безошибочно выхватывая те моменты, которые просто кричали ей о неблагополучии: вот Макс предлагает ей попробовать не пользоваться банковским счетом и перевести все на его отдельную кредитную карточку, потому что так ему легче распределить деньги между их личным, деловым и налоговым счетами, дабы свести к минимуму налоги или что-то в этом духе; вот он просит ее взять на себя ежемесячную проверку всех их расходов по кредитным карточкам, тогда как он займется счетами фирмы и освободит ее от этого, чтобы она следила за тем, как дальше развивать торговлю; вот он подумывает о том, чтобы сдать несколько комнат, поскольку у них слишком большой дом для их маленькой семьи, предполагая использовать вырученные деньги на расширение бизнеса. В последующие дни она вспомнит еще много таких примеров.

«Какая же я идиотка! — закричала она про себя. — Да любой человек, будь у него хоть капелька мозгов, давно бы уже как-то прореагировал на любое из этих предостережений! Только не я, я была слишком занята… Но чем? Мучительно размышляла над тем, что лучше положить в гостевую ванную — ромашковое мыло или мыло с алоэ, и нужны ли там сосновые ящики для белья, на которые я как-то наткнулась в старом мебельном магазине в Оксфордшире».

Однако она оказалась не готова взять на себя хоть какую-то долю ответственности за эти несчастья, пока не готова. Что-то мешало ей выплеснуть на мужа свое недовольство и разразиться упреками. В этот момент он был хрупок, а она сильна. Время выяснять отношения и ругаться, несомненно, еще придет. В браке оно обычно так и бывает.

Теперь же нужно сделать так, чтобы Макс оставил все это до утра. Это было ее единственной целью, с этим еще можно справиться.

Он закрыл лицо руками, обессилев от признания.

Они сидели молча, казалось, несколько часов, а на самом деле — не больше десяти минут. Потом Тесс присела на корточки перед Максом в ожидании, когда он посмотрит на нее.

— Прости, — сказал он.

Тесс мягко улыбнулась.

— За что? Это всего лишь деньги. Нам их и раньше не хватало, обойдемся и на этот раз. У нас ведь есть ты и я, Лара, здоровье, наши друзья. Вот что важно, и это никуда не денется.

Крепко обнявшись, они притворились, будто верят в это.

Если бы…