Любовь нельзя купить

5

Тесс хотелось, чтобы шел дождь или чтобы черные облака бросали мрачные тени на зеленые побеги глицинии и красные кирпичи. Ей хотелось, чтобы это прощание было легким или хотя бы легче, чем на самом деле. Однако все вокруг было залито солнечным светом, как в сцене из какого-то кинофильма.

Тесс старалась увидеть происходящее в истинном свете, глядя на дорогу скорее глазами заинтересованного наблюдателя, нежели самоуверенного домовладельца. Хотя эта улица была похожа на любую другую в каком-нибудь английском городке, где викторианские и эдвардианские «полуотдельные» дома соседствуют с домами с террасами, в их бывшем доме было что-то спокойное и солидное.

Это впечатление усиливалось при взгляде на сигнализацию, смонтированную на каждой входной двери, и на прочно укоренившиеся вьющиеся растения, густо покрывающие кирпичные стены и намекающие на то, что жильцы здесь не временные. Стены домов не были обезображены нецензурными выражениями, а вокруг было чисто. Мусор, если он появлялся, убирался хозяином (или нанятым уборщиком за весьма скромную плату) буквально в считанные часы. Роскошные автомобили, припаркованные бампер к бамперу (все эти «рено-эспейс» и «форды-галакси», забитые сиденьями для детей и высокими резиновыми сапогами, а также «лендроверы» с багажниками, специально переделанными для того, чтобы можно было перевозить лыжи), свидетельствовали о том, что владельцы домов были людьми небедными.

Фиона и Милли стояли на тротуаре, едва сдерживая слезы, тогда как их мужья не знали, как себя вести, а дети откровенно скучали. Было восемь часов воскресного утра, и на улице стояла тишина (хотя Тесс считала, что для драматизации происходящего не помешал бы оркестр, исполняющий что-нибудь из Вагнера).

Грузовиков для перевозки мебели не было, как не было и людей в рабочей одежде, швыряющих коробки с бесценным хрусталем одна на другую. Приехал лишь видавший виды белый фургон с надписями «Фургоны Фрэнка — самые дешевые в Южном Лондоне» на боках. Макс нанял его на весь день и намеревался гонять туда-сюда, пока не перевезет все их вещи либо на хранение, либо в новую квартиру.

Дабы избежать унижения, связанного с появлением сотрудников налоговой полиции, которые в присутствии его друзей наложат арест на машину, Макс в шесть утра перегнал ее в специально снятый гараж, где и сдал подростку с затуманенным взором, который, наверное, и не понял, что подписывает на планшете, поскольку Макс во время сделки ничего не говорил.

Тим и Грэм намеревались помочь с погрузкой и разгрузкой, как только Макс оставит Тесс и Лару в квартире, где они начнут разбирать вещи.

Тесс отважно обняла двух своих подруг, и все улыбнулись, плотно сжав губы, чтобы не выпустить неосторожное слово. Все дали слово друг другу, что не будут считать этот день чем-то вроде последнего прощания. Однако едва не забыли об обещании, когда мимо них, пошатываясь, прошел Макс с коробкой, на которой было написано: «Вещи Тесс и Макса».

Ларе разрешили взять столько своих вещей, сколько захочет, чтобы она не расстраивалась, по крайней мере сейчас. Однако в результате осталось меньше места для них самих. После долгих мучений они сократили свои притязания до одной коробки, и эта небольшая ветхая коробка теперь, казалось, символизировала их скудную жизнь.

Милли с Фионой задумались, смогут ли они сократить, а потом рассредоточить свою собственную семейную жизнь по таким маленьким коробкам? Найдя подобную перспективу невозможной, они сосредоточились на несчастье Тесс.

— О господи, Тесс, знаю, мы не собирались реветь, но это ужасно, — неожиданно произнесла Фиона, так крепко обнимая подругу, точно никогда больше ее не увидит.

Милли тотчас взяла на себя свою обычную роль посредницы, приведя в чувство своих приятельниц.

— Ну-ка, сейчас же прекратите, — живо проговорила она. — Во вторник мы все встречаемся у Тесс, чтобы выпить кофе. Это будет через два дня. Бывало, мы и дольше друг друга не видели.

Все сделали вид, что поверили в это, и взяли себя в руки. Разговор пошел более спокойный, а Макс тем временем воевал с покоробившимися ржавыми дверями фургона, вспоминая сложные указания Фрэнка насчет того, как их нужно закрывать, с использованием кулака, пинка и любого ругательства, которое придет в голову.

Тим стоял у ворот, якобы следя за тем, чтобы никто из девятерых детей не бросился под машину (или молоковоз, единственное транспортное средство в это время). Но на самом деле ему хотелось уединиться, чтобы подумать. Ибо невозможно думать дома с четырьмя детьми и беременной женой, которая становится все более раздражительной и требовательной. Как ни странно, только в более оживленной обстановке, вроде этой, он мог ускользнуть и погрузиться в размышления.

Было о чем подумать. Или, скорее, думать ему хотелось только об одном, но сколько всяких мыслей вокруг этого возникало. Он вспоминал об обеде с Элисон.

Они сразу узнали друг друга, и это удивило обоих. Прежде чем их провели к столику, они несколько неловко обнялись и тотчас погрузились в ностальгический туман, который был одновременно и радостным, и печальным.

— А ты ничуть не изменилась! — воскликнул он, и то же самое тотчас повторила она.

Оба смущенно рассмеялись от этого совпадения.

— Знаю, что это звучит банально, но это правда, — просто сказала Элисон.

Тим согласно кивнул:

— А мне кажется, что я изменился физически, потому что все изменилось вокруг меня.

Элисон подалась вперед:

— И я чувствую то же самое. То есть, если подумать, сколько всего мы сделали за последние двадцать лет…

Оба откинулись на стульях и мысленно пробежали по житейским историям, которыми делились в последние недели по электронной почте. Тиму показалось непростым делом приукрашивать свою биографию: его смутило, сколь скудны его взрослые достижения, тогда как в восемнадцать лет его возможности казались неограниченными (по крайней мере, для него и для Элисон).

Приличная степень по математике в приличном университете из красного кирпича, пара лет усовершенствования компьютерных навыков, после чего его прикрепили к большой корпорации с устойчивой репутацией. Женитьба на Милли в двадцать восемь лет (которую он описал в электронной версии своей биографии как женщину интересную и сложную), четверо детей за пять лет. Вот и все.

Он поймал себя на том, что ничего не упомянул о ребенке, который скоро должен родиться, и не стал анализировать причины подобного упущения.

Ему следовало бы добавить что-то личное, чтобы доказать Элисон, что он по-прежнему представляет собою содержательного человека. Но он не знал, что сказать, не солгав при этом. Он играл в гольф, но не хотел признаваться в этом из боязни показаться человеком средних лет, каковым он, собственно, и являлся. Он был членом общества «Друзья Ковент-Гардена» и регулярно ходил в оперу и на балет, но не хотел выглядеть представителем среднего класса. А был таковым. Он получал современную литературу из книжного клуба, а вина Нового Света — из винного клуба, но не считал себя гурманом. Хотя был им.

Если честно, то ее замечание о том, что он не изменился, было ему приятно. Он усердно и неустанно трудился над тем, чтобы его внешность оставалась прежней. Вероятно, это последняя составляющая его жизни, которую он еще контролировал. Он до сих пор считал, что лучшее, хотя и сложное время его жизни — это когда ему было восемнадцать лет. Не изменяя излюбленной прическе с резко очерченным пробором посередине и тонкой челкой, оставаясь все таким же долговязым, он заблуждался, думая, что в любое время, когда захочет, может вернуться в те дни. Он и оправу выбирал по моде времен своей юности, несмотря на то что круглые очки, как у Джона Леннона, не шли ему, даже когда он был подростком, а теперь он выглядел в них и вовсе нелепо.

Поскольку был рабочий день, он надел костюм, однако Элисон удивилась бы, узнав, что по выходным Тим одевается так же, как и раньше, — в плохо сидящие на нем джинсы, мешковатые рубашки и свисающие, не заправленные за пояс белые футболки. А одевается он так потому, что Элисон когда-то, когда они впервые встретились, сказала ему, что он хорошо выглядит. Поскольку в дальнейшем никто не говорил ему таких комплиментов, когда он экспериментировал с другими стилями, то он вернулся к тому внешнему виду, который когда-то был для него выигрышным.

— Я удивилась, что ты ответил на мое электронное письмо, — сказала Элисон, нарушая молчание.

— Почему?

Элисон посмотрела вдаль:

— Несколько лет назад я не стала бы искать контакта. Я слышала, на этих сайтах люди ищут друг друга только потому, что…

Она заколебалась.

— И почему же? — спросил Тим, готовый выступить в свою защиту.

Элисон не сразу подобрала подходящие слова.

— Потому, что не удовлетворены, — нашлась она наконец и с беспокойством посмотрела на него — уж не обидела ли?

Тим скорее удивился, чем обиделся. До того, как она произнесла эти слова, он и не задумывался об этом. Вероятно, чувство неудовлетворенности руководило им так давно, что он и забыл, что можно пребывать в каком-то другом состоянии.

Однако верность Милли вместе с нежеланием признавать, что его жизнь отнюдь не так блистательна, вынудили его отринуть это обвинение.

— Если честно, не могу сказать, что я озабочен этим. Меня, по большому счету, жизнь не разочаровала. («Скажи ей, что скоро у тебя будет еще один ребенок, — будто услышал он вдруг чей-то громкий голос, — скажи, в какой восторг ты приходишь оттого, что у тебя беспрестанно увеличивается семья и постоянно рожает жена».) Просто я был рад услышать о тебе и подумал, что будет приятно увидеть тебя.

Он понял, что его слова прозвучали неубедительно. Ну и что? Значит, он слабак.

— Ну а ты? Ты ведь первая вышла на связь. Ты тоже сделала это потому, что чем-то не удовлетворена?

— Да, — просто ответила Элисон.

Тим был сбит с толку ее откровенностью, но тут вспомнил, что именно это ему всегда в ней и нравилось.

— Ты улыбаешься, — сказала Элисон.

Тим немедленно перестал улыбаться.

— Ну вот, так-то лучше, — поддразнила она его, и двадцать лет тотчас улетучились.

Парень: восемнадцать лет, отличник, плохая (улучшающаяся) кожа и плохое (ухудшающееся) зрение, скромный, усердный, ожидающий, что в его жизни произойдет что-то интересное, но ничего для этого не предпринимающий и живущий в надежде, что завтра, должно быть, будет больше возможностей, чем сегодня.

Плюс:

Девушка: почти восемнадцать лет, прекрасная кожа и зрение, обыкновенные черты лица, энергичная, общительная, трудолюбивая, хватающаяся сегодня за любую возможность из страха, что завтра она исчезнет.

Когда Элисон начала оказывать ему знаки внимания, Тим не мог поверить своему счастью. Поначалу он думал, что она делает это, приняв чей-то вызов или на спор, поэтому избегал ее, поскольку прыщи и очки и без того приносили ему в жизни немало унижений.

— Почему ты не обращаешь на меня внимания? — спросила она у него наконец.

— А почему ты преследуешь меня? — спросил он, неожиданно для себя ощутив прилив смелости.

— Потому что ты играешь на саксофоне, — ответила она тогда.

Тима это озадачило. Он не хвастался своими музыкальными способностями, когда рассказывал о себе, а о том, что саксофон является для женщин сексуальным символом, и не знал. Он играл на саксофоне только потому, что папа занимался с ним и он, и все его братья и сестры были вынуждены этому учиться. Физические усилия, требовавшиеся от него во время игры, доставляли ему удовольствие, а вот музыка не трогала.

— Но я не очень хорошо на нем играю, — запротестовал он. — Гэри Чишольм имеет награды за игру на скрипке, а слышала ли ты, как играет на фортепьяно Кит Уилсон?

Элисон с сожалением покачала головой:

— Ты что, ничего не понимаешь?

Тим и вправду ничего не понимал.

Тогда она просветила его:

— Ничто не сравнится с саксофоном, ничто. Такой глубокий звук, такой таинственный, полный значения, смысла, такой…

Элисон, съежившись и закрыв лицо руками в притворной стыдливости, вспомнила себя, такую юную.

— Не поверю, что я могла так говорить!

— И я тогда не мог в это поверить, — сказал Тим. — Я понятия не имел, о чем ты.

— А ты ведь не только саксофон имел в виду, а? — поддразнила его Элисон.

Теперь пришла очередь Тима закрыть глаза.

— Ты была для меня каким-то неведомым созданием, — признался он. — Все мои друзья были вроде меня, обыкновенные подростки, совершенно не приспособленные к жизни, делавшие вид, будто слушают рок-группу «Генезис», тогда как втайне предпочитали дуэт «Карпентерс», и тратившие все заработанные за субботу деньги на средства от прыщей. Никто из нас не разбирался ни в чем, что не относилось к школьным экзаменам.

— И я была такой же, — созналась Элисон. — Просто мне удавалось притворяться, будто я другая.

Тим посмотрел на семнадцатилетнюю девушку глазами тридцативосьмилетнего человека и понял, что их разделяет все такая же широкая пропасть. Прошло двадцать лет, а он так и не научился казаться другим. Он был таким же, как все, хотя что-то внутри ему подсказывало, что рожден он не для того, чтобы приспосабливаться, да и ни один человек не создан для этого.

— У тебя это очень хорошо получалось, — признал он. — В тебе все было другое. Ты была так уверена насчет всего того, что всех нас смущало.

— Да я просто играла роль, — повторила Элисон.

Но Тим знал, что это было не так. Никто не может играть роль всю жизнь. А Элисон была на редкость последовательна, если судить по тому, как сложилась ее судьба.

Она три года путешествовала по миру, научилась говорить на полудюжине языков, заработала гастрит и познакомилась с бразильским врачом. Вернувшись в Англию, поступила в медицинский колледж. Еще попутешествовала. Сделалась врачом общей практики и начала работать в небольшой деревне с бразильцем, ставшим ее мужем. Затем стала писать книги для женщин, желающих помочь себе, а в тридцать восьмой день рождения забралась на Эверест. Умопомрачительное восхождение, от которого у Тима закружилась голова.

Он обратил внимание на то, что в ее отчете нет детей, но ничего не сказал. Она тоже.

— Так что же заставило тебя разыскать меня? — снова спросил он.

— Я бросила своего мужа.

— Сожалею, Элай, — сказал Тим и взял ее за руку. То был его первый пробный шаг за пределы эмоционального барьера безопасности. И сразу в зону риска.

«Вы въезжаете на территорию, свободную от наркотиков», — увидели новоселы оптимистичную надпись, когда фургон повернул на нужную им улицу. Веселые изображения почти не помогли Тесс и Максу избавиться от мрачного настроения, которое завладело ими, как только они пополнили население Дерьмовой долины.

— Мы эту вывеску видели, когда были тут в последний раз? — спросила Тесс.

Макс крепче сжал руль:

— Не спрашивай. Ты ведь уже поселилась здесь и обзавелась подругой.

Мнение Тесс о переезде слегка изменилось в лучшую сторону после того, как она сошлась с Хитер. Хотя «в лучшую», возможно, и сильно сказано. Однако приближение конца света теперь представлялось ей далеким мерцанием, а не ослепительным лучом прожектора, направленным прямо ей в голову.

Макса всегда раздражало непостоянство Тесс. Он пережил множество неприятных минут, подвергаясь нападкам с ее стороны и обвинениям, будто он разрушил их жизнь. Теперь же, услышав из ее уст заключение о том, что переезд — это не так уж и плохо, он вышел из себя.

Он воспринял ее согласие на переезд как знак того, что часть ответственности она берет на себя. Макс надеялся, что они быстро вернутся к прежним отношениям, когда каждый будет делать вид, что сила на его стороне, и при этом оба будут знать, что это не так.

— Раньше мы здесь никогда не ездили, — заметила Тесс, пытаясь избежать ссоры, особенно такой, которая может произойти по ее вине, как это в последнее время чаще всего и бывало.

— Это потому, что раньше мы ездили на машине с подвеской, которой не страшны ухабы даже на скорости. А теперь я веду фургон, у которого выхлопная труба подвязана шарфом с изображением Хрустального дворца[21].

«И это тоже моя вина?» — с горечью подумала Тесс.

В конце концов, у них не было иного выхода, как подъехать к дому по весьма скверной неровной дороге. Они пытались удержать в себе завтрак, так же как фургон старался не потерять свою выхлопную трубу, когда машина преодолевала ухабы и слышалось зловещее скрежетание. Тесс и Макс пытались не обращать на них внимания, а вот Ларе, которая не думала о том, какой задаток заплатили Фрэнку, владельцу всех дешевых фургонов в Южном Лондоне, эта тряска доставляла удовольствие.

— Вот это фургон! Мы можем оставить его себе, раз у нас нет больше «рейнджровера»?

Тесс улыбнулась, а за ней и Макс. Так редко и ненадолго возникали у них минуты единения, позволявшие им продолжать фантазировать насчет того, что их союз крепок, как и прежде, что ничто не сможет разрушить единство их семьи.

Но это продолжалось недолго. Когда они свернули на свою улицу, то увидели нечто такое, что издалека казалось похожим на разукрашенную платформу на колесах. Но это был их дом, или, скорее, их квартира, занимавшая первый этаж. К входной двери, окнам и к печально умирающему дереву, стоявшему на тротуаре, были привязаны шарики.

— Смотри-ка, мама! А у нас в доме вечеринка! Вот здорово!

Лара так и не поняла до конца, что они собираются жить только в части дома «Она еще многого не понимает», — подумала Тесс, надеясь, что неведение дочери не будет разрушено слишком жестоко, когда их стесненные обстоятельства скажутся в полной мере.

Остановившись у обочины, они увидели плакат, прикрепленный к верхней части двери. На пожелтевшем листе бумаги, вырванном откуда-то, глянцевой краской было выведено: «Женщины, любительницы йоги из Хивербери, приветствуют Тесс и ее семью!»

— Мило, не правда ли? — неуверенно произнесла Тесс.

— На твой взгляд, может, и мило, — проворчал Макс. — Но ведь это тебя приветствуют. Мы же с Ларой просто семья. Твоя подруга Хитер будто вовсе не знакома с нами и знать не знает, как нас зовут.

Тесс благоразумно пропустила эту колкость мимо ушей и быстро выскочила из фургона вслед за Ларой. Ее несколько озадачило то, что женщины, любительницы йоги из Хивербери, достаточно хорошо организованы, чтобы по первому зову собраться в одном месте с материалом для плаката и создать нечто подобное, пусть и неэстетичное.

Она предполагала, что до этого женщины занимались пением или чем-нибудь в этом роде, а записаться на курсы йоги забежали по пути на работу. Она не ожидала, что при этом они еще и общаются друг с другом. Это было уже слишком.

Тесс и сама как-то записывалась на подобные занятия, но так и не смогла усвоить ничего из того, чему довольно неумело учила костлявая модель, выступающая в качестве преподавательницы. Разумеется, она никогда не жаловалась, на тот случай, если выяснится, что все остальные совершенно счастливы иметь такую наставницу, а все проблемы, которые испытывала Тесс, следует приписать ее собственной неспособности к чему-либо.

Этот принцип она и собиралась использовать, пытаясь убедить своих учениц, будто она опытная преподавательница йоги или, на худой конец, человек, который может достать до пальцев ног.

Но теперь она поняла, что все эти женщины связаны друг с другом, чему после знакомства с Хитер вряд ли стоило удивляться.

Нужно было срочно менять план. Первый урок завтра. Может, броситься с лестницы и сломать ногу?

И, быть может, она принялась бы обдумывать это более серьезно, если бы так сильно не боялась боли. К тому же из-за перелома она совсем не сможет взяться за преподавание, а других идей насчет того, как найти работу на неполный рабочий день, которая не включала бы в себя разноску своих визиток по телефонным будкам[22], у нее не было.

Однако это подтолкнуло ее к одной мысли. Вовсе не обязательно ломать конечность. Можно ведь просто притвориться: перевязать ногу эластичным бинтом и смело хромать, что тоже отличная идея.

— Идея ужасная, — сказал Грэм Тиму, когда они попытались протиснуться с огромным диваном в дверь.

— Но почему? — спросил Тим. — Я не сделал ничего предосудительного. Это ведь была просто встреча со старой школьной приятельницей. Мы пообедали вместе, но довольно быстро, потому что Элисон нужно было успеть на пригородный поезд. И в этот раз будет то же самое, только обедать мы будем на природе.

Грэм покачал головой, озадаченный как глупостью Тима, так и невозможностью когда-либо вынести из дома эту громоздкую мебель.

— Ты же отлично знаешь, что это совсем не так. Если бы речь шла о двух мужчинах, тогда понятно, вы могли бы договориться встретиться еще раз, но не на пикнике. И ты сказал бы об этом Милли.

Слово «пикник» он произнес, как бы заостряя на нем внимание, и Тим тотчас подхватил его.

— Я все понимаю и именно поэтому считаю неразумным что-то говорить Милли. Во всяком случае в ее нынешнем состоянии. А если даже ты считаешь, что в слове «пикник» заведомо есть что-то подозрительное, то представь себе, что подумает Милли, когда ее и так все нервирует. По-моему, слово «пикник» тебя настораживает. Тогда что скажешь насчет того, что мы собираемся встретиться, чтобы просто полакомиться пирогом со свининой? Если Элисон осталась такой, какой была раньше, то она скорее предпочтет пирог со свининой, чем станет макать клубнику в сливки, налитые мне в пупок, в качестве десерта к копченому лососю. Или же ты остаешься при своем убеждении?

Грэма затошнило при мысли о том, что кто-то ест из его пупка, и в очередной раз он порадовался тому, что женился на Фионе, а не на какой-нибудь другой женщине с причудами.

Они отложили спор и принялись сопоставлять размеры дивана и двери, при этом ни один не собирался признавать, что диван физически не может пройти в дверь. Они упрямо возобновили попытки, являя собой яркую иллюстрацию к известной пословице: «Сила есть — ума не надо». Казалось, они работали, полагая, что сами законы физики не устоят под неукротимым напором двух таких богатырей.

Женщины со злорадством наблюдали за ними. Фиона повернулась к подруге и предложила:

— Давай скажем им, что для того, чтобы вынести эту штуку, будет эффективнее произнести «абракадабра», чем так корячиться.

Милли подняла брови:

— Прошу тебя, не порти мне удовольствие. Тим теперь так часто отлучается, что я уже давно лишена радости наблюдать за тем, как он мучается.

В завершение тирады она криво улыбнулась. Однако улыбка вышла неуместной, а Фиона удивилась неожиданному проявлению злобы.

— Как прошел его обед? — тихо спросила она.

— Не знаю, — ответила Милли. — Я его не спрашивала.

— Почему? Неужели тебе не хочется узнать? Мне было бы интересно, — изумилась Фиона самообладанию Милли.

— Конечно, мне хочется узнать. Но я хочу, чтобы он сам рассказал, без расспросов.

Фиона покачала головой:

— По-моему, это слишком сложно. То есть ты, разумеется, знаешь Тима лучше, чем я, но он всегда казался мне человеком, из которого нужно все вытягивать.

У Милли был такой вид, будто она вот-вот расплачется.

— Он не умеет обманывать. А спрашивать его я не хочу — вдруг соврет. Или скажет правду, а она мне не понравится. Нет, уж пусть лучше сам расскажет, когда созреет.

Фиона была рада тому, что недостаточно выдержанна, чтобы играть в такие игры с Грэмом. Ей казалось, что так вести себя в браке опасно.

— Однако я очень внимательно слежу за ним, — продолжала Милли. — Очень внимательно.

Грэм возобновил свои нерешительные попытки указать Тиму на двусмысленность его поведения. К тому же он начал завидовать приятелю, выслушав его восторженный отчет о свидании с порядочной и нестареющей Элисон. Грэму не хотелось признавать, что подобный опыт, добавляющий новые краски в жизнь, ему самому уже вряд ли доведется испытать. Да он и не решился бы.

— Мне кажется, что она просто использует тебя, чтобы пережить разрыв с мужем, — сказал он, вспоминая какие-то банальности, которые был вынужден выслушивать, присутствуя при бесконечных разговорах Фионы с подругами. — Для нее это развлечение, при этом терять ей нечего, тогда как ты можешь потерять все.

Он кивнул головой в сторону Милли, которая, к несчастью, в ту минуту не казалась таким уж большим сокровищем и которая пристально смотрела на мужчин, точно знала, что они говорят о ней.

Грэм почувствовал себя неловко, споткнулся, ударился локтем о дверной косяк и от боли выпустил диван.

— Осторожно, Грэм! — закричал Тим.

— Именно это я и хотел сказать тебе, Тим, — ответил Грэм, глядя ему прямо в глаза.

Дафна Гуинн с неодобрением наблюдала за тем, как двое молодых людей укладывают ее вещи в коробки.

— Поосторожнее, это антиквариат, — громко сказала она.

Молодой человек Номер Один, на бэйдже которого было написано: «Меня зовут Макка. Чем могу помочь?» — выругался про себя.

— Я все слышу! Не вздумай грубить, а то доложу твоему начальству. Мой старший сын — юрист, так что и не думай, что можешь что-нибудь украсть или разбить и тебе это сойдет с рук.

Макка повернулся к молодому человеку Номер Два («Меня зовут Трев, переезжаем вместе») и бросил на него тревожный взгляд, в котором среди прочих глубоких философских вопросов о смысле жизни читался и такой: «Можно ли распознать намерения человека, упаковывающего в картонные коробки коллекцию декоративных миниатюрных чайников для сварливой старухи?»

— И смени выражение на своем лице, — продолжала Дафна. — «Мы работаем с улыбкой, — вот что мне сказали, когда я звонила. — Мы жизнерадостные и надежные». Сейчас я ничего такого не вижу. Вы опоздали на пять минут и только тем и занимаетесь, что ходите кругами и жалуетесь то на одно, то на другое, да еще и с недовольным видом, точно испорченные подростки, когда что-то не по ним.

Эта тирада подстегнула Макку и Трева, которым захотелось завершить работу в рекордное время и убежать от этой женщины. Нескончаемые придирки Дафны довели их до того, что на следующий день оба уволились и открыли собственное дело по оказанию помощи в переезде только молодым людям, категорически не старше пятидесяти лет.

Дафна осторожно опустилась в удобное кресло. Ей хотелось извиниться перед молодыми людьми. Она вовсе не собиралась продолжать в том же духе, просто у нее все время очень болели ноги и спина. Единственный способ унять боль — принять лекарство, которое успокаивало ее и давало возможность жить дальше.

«В постель не лягу, во всяком случае, не сейчас, — говорила она самой себе, в то время как боль терзала ее спину, точно серия электрических ударов. — У Фионы мне станет легче. Я помогу в доме с детьми, да и выходить мне много не придется. Может, пригожусь им. Это моя последняя возможность быть полезной и последняя возможность сделать так, чтобы дочь простила меня».

— Глупая старая корова. Ты только посмотри на ее лицо, — пробормотал Макка Треву, глядя, как Дафна старается перебороть физическую и душевную боль.

— А почему это обязательно должен быть пикник? — спросил Грэм.

Теперь они с Тимом пытались протиснуть диван в нижнее окно. Грэм был внутри дома, Тим — снаружи.

Тим простонал:

— Я уже начинаю жалеть, что рассказал тебе об этом. А что тут такого? Элисон работает в Кенте, я — в Сити. Взять отгул я вряд ли смогу, а выходные в подобных обстоятельствах… — сокрушенно указал он на детей, половина из которых была его.

— Но мы оба можем выделить пару часов в середине дня, чтобы встретиться где-то на природе, — продолжал он. — И пикник лучше, чем паб или ресторан.

«И романтичнее», — мрачно подумал Грэм.

«И романтичнее», — с надеждой подумал Тим.

— Что это вы делаете? — спросил Макс, который вернулся с фургоном и с интересом наблюдал за ними.

Грэм и Тим прекратили возню с диваном и уставились на него.

— Что-то не так? — спросил Грэм.

— Таким образом вы его в окно не протолкнете, — сказал Макс.

— Да мы уже пробовали вытащить его в дверь, но это совершенно невозможно, — сказал Тим.

— Конечно, так ничего не выйдет, — согласился Макс. — Нужно снять внизу крючок, и диван сложится пополам. Тогда будет просто.

Грэм и Тим заглянули под диван и обнаружили крючок вместе с подробной инструкцией, в которой было расписано, как сложить диван, чтобы облегчить его перемещение. Не говоря ни слова, они оставили диван в оконном проеме и направились в полупустую кухню. В холодильнике их дожидалась начатая бутылка бургундского. Разлив ее на два больших бокала, они выпили за свою феноменальную выдержку, которая не позволила им протолкнуть диван в окно и уронить его Максу на голову.

Их быстро разобрало от такого количества вина, принятого на пустые, по причине воскресного утра, желудки.

— За твой пикник, — тихо и как-то странно произнес Грэм, поднимая свой бокал.

Тим не отвечал. Мысленно он был уже там. Где угодно, только не здесь.

— Ну вот мы и здесь, — сказала Тесс Максу несколько позднее в тот же вечер.

Они пили горячий шоколад, собрав последние крошки из банки дорогого чистого шоколада, купленной в Бельгии.

— Вот мы и здесь, — откликнулся Макс.

В квартире было тепло, хотя стояла самая холодная ночь в году. Накануне Тесс включила систему отопления на полную мощность, чтобы было уютно, когда они переедут. Только теперь она задумалась о том, сколько будет стоить поддержание тепла днем и ночью, отметив, что это ее раньше не занимало.

Она окинула взглядом квартиру, не в силах удержаться от того, чтобы не сравнить ее с только что покинутым семейным очагом. Даже когда она глядела в окно в попытке избежать столкновения с реалиями своего нового дома, ощущение того, что они в чужом месте, не покидало ее.

Как ни странно, по числу викторианских и эдвардианских домов эта улица ничем не отличалась от той, которую они только что покинули. Тогда почему же это место наводит такое уныние? Тесс надеялась, что подобного рода простые вопросы наведут ее на мысль, как улучшить ситуацию.

Однако проблемы были такими всеобъемлющими, что казались непреодолимыми. Облупившаяся краска на дверях, пыльные окна, наполовину закрытые занавесками, ободранные автомобили с предупреждениями от муниципального совета, прижатыми «дворниками», ванна в пятнах, лежащая в саду перед соседним домом, — это были просто семечки по сравнению с пугающим «завтра».

Тесс остановила взгляд на странном доме, который явно был приобретен семьей, принадлежащей к среднему классу, надеявшейся, что высокий уровень жизни доберется и до Хивербери, пока они молоды. На это указывал прицеп, загруженный строительными материалами, несколько автомобилей и идущая полным ходом перестройка чердака. Она прониклась оптимизмом от сознания того, что другие люди, такого же возраста, как она, поставили, очевидно, добровольно свое будущее счастье (и качество жизни) на это место.

Но едва ее взгляд переместился внутрь дома, как настроение упало. Крошечная гостиная была до отказа забита чересчур громоздкой мебелью. Нелепая обстановка совершенно не сочеталась с обоями, напоминавшими о старомодном индийском ресторане. В результате получалась некая пародия на их прежнюю жизнь, издевательски напоминавшая им о том, как все было прежде. Она решила для себя, что было бы разумнее, если бы они убрали все эти вещи в кладовку и купили в эту квартиру дешевую мебель, бывшую в употреблении. Переход от прежней жизни был бы более разительным, но такой шаг был бы уместнее.

— О чем ты думаешь? — спросил Макс.

«Осторожнее, — посоветовала себе Тесс. — На самом деле ему не интересно, о чем я думаю; он хочет, чтобы я поддержала его. И говорила только о положительном».

— Просто я думала о том, как добры были Фиона с Грэмом, одолжив нам машину.

К сожалению, Макс не увидел в этом ничего особенного.

— Ну, не такая уж это и большая жертва. У них ведь их три, даже четыре, если считать машину матери Фионы, которая тоже скоро у них будет. Если нам повезет, то они одолжат нам и мамашу. Она прекрасно впишется сюда со своим всегдашним остроумием и легкостью в обращении.

Тесс подумала, что неплохо было бы дать Максу большую книгу о йоге и попросить его, чтобы он забил ее этой книгой насмерть. Все лучше, чем убивать сарказмом. Что бы Макс ни говорил, она была тронута предложением Фионы, искренним и без всяких условностей.

— Возьми ее, — настойчиво говорила Фиона. — Зачем она мне? Она только занимает место в гараже, а нам нужно туда и мамину машину поставить, когда она приедет. Не думаю, что она еще долго будет ездить, но расставаться с ней не хочет.

Тесс удивлялась тому, как в ее сумбурной жизни, когда все идет наперекосяк, вдруг возникает что-то кстати. Только ситуация начинает казаться непреодолимой, только приближается роковая черта, как в последнюю минуту происходит чудо.

Все ее друзья, как старые, так и новые, оказались на редкость великодушны. Фиона не только одолжила им машину, на которой Макс собирался работать в такси, а Милли не просто списала все долги из ее небольшого личного вклада в «Органик»: обе приглашали ее заходить в любое время и брать все, что нужно.

Тесс обрадовалась, узнав о том, что Хитер живет на соседней улице. Она решительно не хотела злоупотреблять добротой Хитер, но была уверена, что будет ежедневно навещать ее, если не для того, чтобы воспользоваться ее помощью, то хотя бы для поддержания духа.

— Если только не будешь ей говорить, что и наш дом открыт для нее, — сказал Макс, когда она попыталась склонить его на сторону Хитер.

— С каких это пор ты стал таким злым? — спросила его Тесс.

— Как только щедрость перестала давать всходы, — ответил он.

Но в этот вечер они объявили о прекращении огня; при этом оба надеялись продержаться дольше нескольких часов, как это бывало раньше.

— Хорошо, что Лара устраивается так быстро, — сказала Тесс, переводя разговор на безопасную тему о дочери.

Макса отпустило.

— Меня она удивляет. Но зато нам удалось оградить ее почти от всего плохого.

«Ты хочешь сказать, что это мне удалось оградить ее, — подумала Тесс. — Похоже, я только этим и занимаюсь. Ты лишь один-единственный раз за все время нашей совместной жизни решился сознательно оградить меня от чего-то, и чем это закончилось?»

Макс смотрел на жену, и ему казалось, что ее губы слегка шевелятся. «Клянусь, я знаю, что у тебя на уме, — думал он, — но лучше бы ты сказала это вслух».

В последнее время он много думал о своем браке. Хотя он и привык к тому, что Тесс что-то скрывает от него, да и от всех, сейчас она ушла в себя еще больше. Макс полагал, что они вместе должны были поддерживать шаткие стены, пока они не начнут разрушаться под грузом небрежения. Тесс, по его мнению, не прикладывала почти никаких усилий к этому, и Макс был серьезно озабочен тем, что ему уже не удастся вернуть прежние отношения. А в итоге он окажется в затруднительном положении.

Однако он ничего не сказал. Как и Тесс, он принял невольное решение избегать разговоров на скользкие темы, пока неминуемый кризис не разрешится. К сожалению, у них осталось очень мало тем для разговоров, а поскольку кризис вряд ли пройдет в ближайшем будущем, то и о нем не скоро можно будет поговорить.

— И во сколько ты завтра начинаешь развоз? — спросила Тесс бодрым голосом, отметив про себя, что нужно вычеркнуть еще один пункт из перечня безопасных тем. Список быстро сокращался, так что скоро в нем останутся только Лара погода и их совместная нелюбовь ко всем фильмам, в которых снимался Кевин Костнер.

— Прости, если мой вопрос прозвучал негативно, — осторожно сказала Тесс. — Я этого не хотела. Мне правда интересно. Помимо всего прочего, мне нужно составить на завтра свое расписание, поэтому мне хотелось бы знать, когда ты будешь дома, а когда нет.

Макс успокоился. Почти.

— Я забираю семью в половине одиннадцатого утра. В Станстед[23] я поеду часа за полтора на тот случай, если будут проблемы на дорогах. Если они не успеют на самолет, то не заплатят.

— Я уверена, что все будет в порядке, — произнесла Тесс с улыбкой, которая, как она надеялась, была более ободряющей, чем ее голос.

— Ну конечно, — отозвался Макс.

После столь удачного обмена репликами он отважился испробовать такой же подход к жене:

— А во сколько начинаются твои занятия?

— В одиннадцать. И продлятся полтора часа, — неуверенно прибавила она.

Макс скептически улыбнулся:

— Хотелось бы, чтобы у тебя все прошло хорошо, но не представляю себе, как это возможно.

Тесс бросила в него подушку и похвасталась:

— А я уже кое-что придумала на этот счет.

Макс с удивлением посмотрел на нее:

— Вот как? И что же тебе пришло в голову?

Тесс понимала, что не может ему этого сказать. Ей стыдно было признаваться в том, что она решила воспользоваться уловкой со сломанной ногой. Она не могла допустить, чтобы Макс перестал уважать ее.

Но она быстро нашлась:

— Я скажу им, что нам нужно начать с самых основ, чтобы мне стало ясно, какого они все уровня; потом разобью их по группам в зависимости от того, кому что нужно. Я буду придерживаться самых простых движений, с которыми даже и сама смогу справиться.

Макс был изумлен. Как и Тесс. Почему это раньше не пришло ей в голову?

— А ты не хотела бы испытать некоторые свои идеи на мне? — предложил Макс.

— Ты шутишь!

Он поднял руки:

— Подумай. Если уж я смогу усвоить твой урок, — я, неуклюжий верзила десяти футов ростом, то завтра у тебя все пойдет гладко с твоими натренированными дамами.

Тесс содрогнулась при мысли о том, что ученицы могут оказаться тренированными или хотя бы отчасти ловкими. Однако она приняла вызов Макса.

— Хорошо. Для начала встань, опусти руки по бокам и очень, очень медленно наклони голову вперед. Медленнее, медленнее…

Макс обнаружил удивительные способности к йоге, строго следуя указаниям Тесс.

— Теперь опускай подбородок на грудь. Медленно, медленно, медленно…

Тесс решила, что это отличный прием, который можно растянуть минут на десять, не меньше. Однако она была вынуждена пересмотреть эту оценку, когда Макс, не разобравшись толком, как подбородок должен опускаться на грудь, резко дернул головой, потерял равновесие и плюхнулся на кофейный столик, рухнувший под его солидным весом.

«Медленно, медленно, медленно» поднимаясь и потирая подбородок, на котором выступила кровь, он насмешливо сказал:

— Если тебе удастся полтора часа заставлять женщин тянуть подбородок, то все будет в порядке.