Любовь вопреки

ЧАСТЬ 23 Мама

Прошло три месяца. Да какой там прошло — пролетело, в делах, переживаниях, заботах. Буквально через неделю после регистрации брака Анатолий положил Риту на повторную операцию. Краниопластику делал Курдюмов. Муж жену не оперирует, а потому Толика даже в операционную не пустили. Все прошло хорошо. Анисимов брал отпуск на это время, чтобы ухаживать за любимой женщиной и не отвлекаться на других пациентов родного отделения. Конечно, в первые дни он от Риты не отходил, а потом… Врач есть врач, и в стороне от людского горя он быть не может. Сначала консультировал, а затем оперировать начал. Так Курдюмов его из отпуска и отозвал.

Рита, едва поднялась с кровати, все время проводила в ординаторской, старалась не отпускать от себя Толика, капризничала, плакала, жаловалась. В общем, сотрудники отделения, начиная с санитарок и заканчивая заведующим, вздохнули с облегчением, как только Анатолий увез ее домой. Но все это очень скоро практически забылось. Ну поговорили, ну пожалели хорошего доктора, но жизнь идет своим чередом, просто та, которую он по телефону называл «Киса», обрела физическую форму, внешность и характер. Уже через месяц после выписки разговоры затихли.

Женатый доктор Анисимов от неженатого отличался разве что количеством дежурств. Их стало много больше. И это понятно — расходы увеличились.

Оперировал он с ночи. Случай тяжелый, операция длительная, устал, как собака, и поэтому, закончив в операционной, сразу пошел покурить. Спать уже не получится, сейчас бы кофе покрепче и поесть чего-нибудь. Глянул на время — почти полдень, надо идти на обход. Хорошо плановых сегодня нет. Докурить не успел, услышал рядом с собой голос Михайличенко.

— Толь, покурить дай, у меня закончились, а в свете последних событий нервы надо успокаивать.

Анатолий протянул пачку и зажигалку.

— Случилось что?

— Да ничего хорошего. Главный привел профессоршу, старую грымзу из Москвы. Сидит, кикимора, истории читает, вопросы задает.

— Проверка, что ли?

— Да вроде того… И ты понимаешь, с виду — бабка божий одуванчик, а лезет, куда не просят. Мне уже у троих больных диагнозы поменяла, дополнительное обследование назначила.

— Да кто у нас там?

— Ты автора нервных болезней профессора Зиновьеву знаешь? Я учился по ее учебнику.

— Ну и я учился. — В голове возникли смутные сомнения: а не приехала ли неожиданно мама?

— Преподавала у тебя, что ли?

— Можно и так сказать, — Толик усмехнулся. — Так кто у нас в ординаторской? Зиновьева Мария Владимировна?

— Она самая! Злобствует старуха.

— Пошел я. Сейчас злобствовать она перестанет. А старухой при мне ее лучше не называй! Понял?

— Какие мы нежные, молодуха, что ли? Ей под восемьдесят.

Толик совсем развеселился, усталость как рукой сняло.

— Семьдесят один ей. Ладно, кури, я тороплюсь.

В ординаторскую почти бежал. Распахнул двери, увидел ее, поднял на руки и закружил на глазах у Курдюмова и двух ординаторов.

— Какими судьбами, мама? И что, предупредить не могла, я бы встретил.

— Не сомневаюсь даже. Встретил бы. Только остановилась я у Веры.

Она опустилась на диван. Анатолий сел рядом, взял ее за руку и, несмотря на то, что разговор предстоял серьезный и не очень приятный, в душе он был невероятно рад тому, что она рядом. Сколько раз просил ее переехать сюда, но она отказывалась: в Москве могила отца, а куда она от нее. Старость матери протекала в одиночестве, ни она в Питер, ни сын в Москву не собирались.

— Мама, это абсурд. Вера давно чужой нам человек.

— Зато она хорошо знает твою жену. Толик, не будем здесь это все обсуждать. Ты работай, я тебе кофе сейчас сделаю, посмотрю истории, постараюсь быть нужной. Я так скучала, беспокоилась постоянно, чувствовала, что что-то происходит…

— Я знаю, мама… Кофе в шкафу в банке, сахар там же, мою кружку ты узнаешь. Часа два подождешь?

— Конечно, а там Олег Александрович обещал тебя отпустить.

Пока Толик работал, Мария Владимировна занималась с ординаторами, указывала на ошибки, объясняла, спрашивала, Мишку даже по носу щелкнула за неверный ответ. А они радовались, как дети, не обижались, в отличие от Михайличенко, хватали знания. И Курдюмов с ними, принес ей халат, показал отделение.

Время пролетело незаметно, рабочий день подошел к концу. Толик достал из шкафа пальто матери, помог надеть. Ощутил укол совести: старое пальто, очень старое. Его бы поменять давно, мать-то профессор медицины, но ей не на что купить, на пенсию живет. Особо не разбежишься. А он, сын единственный, не подумал. Сейчас сходить — так у него тоже нет денег. Даже дорогу матери обратную оплатить нечем. Надо у Курдюмова занять. Потом отработает, отдаст.

— Мам, поехали ко мне, я тебя с Ритой познакомлю, — сказал и замерз под ее леденящим взглядом.

— Нет. Пойдем в кафе или куда-нибудь на нейтральную территорию. Сын, если бы Рита была твоей женщиной, ты бы давно представил нас друг другу. А ты молчал, скрывал, врал мне. Не потому ли, что сам чувствуешь, что совершаешь ошибку? Уже совершил. Нет, дело не в травме и не в ее последствиях, это все излечимо. Дело в человеке. Кто она для тебя? Ты ее любишь?

— Да, конечно, люблю. Мама я боялся, что ты не поймешь, у нее ретроградная амнезия, и вспомнила она только голод. Я не знаю, кто был рядом с ней. Удавил бы его своими руками! Как можно не обеспечить женщину, такую женщину?!

— Какую, Толик? Какую?! Вера мне говорила о ней. Неужели ты слеп?

— Вера говорила? А кто такая сама Вера? Ей судить можно? Так начала бы с себя.

— Про это она тоже рассказала. Ты прав, что ушел от нее. Предательство не прощают. Сын, как так случилось, что я ничего не знаю о тебе? Ты построил стену между нами, пытаясь меня защитить. Я же чувствую все и мучаюсь догадками. Пусть я посчитаю, что ты не прав, пусть поругаю, но я твоя мать, я люблю тебя. Кто еще так, как я, тебя любит?

Она расплакалась, а он прижимал ее к себе посреди улицы и понимал, насколько виноват перед ней. Ведь каждое слово правда.

— Мам, прости, ладно?

— Да не прощения просить, а решать что-то нужно! — воскликнула Мария Владимировна. — Толик, сын, что ты вообще знаешь о женщине, с которой связал жизнь?

Анатолий пожал плечами, сказать было нечего, но потом все же ответил:

— Она вспоминает потихоньку, сейчас вот голод вспомнила… Может, еще что вспомнит, а там решим как быть

— Толя, ты меня слышишь?! Когда вы решать собираетесь? Она уже беременна. Уже!

Анатолий ничего не мог понять.

— Кто тебе сказал?

— Рита. Я позвонила тебе, она взяла трубку, спросила, кто я. Представилась и сообщила про беременность. Спросила, рада ли я внуку. Мы долго беседовали, она ипотеку брать хочет и квартиру менять на большую.

— Мама, я не знал. Пойдем к нам, вот увидишь — ты ошибаешься. Рита очень хороший человек, она меня любит… Мама!

— Нет, сынок, проводи меня к Вере, а завтра утром я уеду.

Домой Толик пришел поздно. Расстаться с мамой было так трудно, они говорили и говорили. О работе, об операциях, о том, что здесь, в этой больнице, он гораздо более на своем месте, чем в НИИ, о необходимости защиты готовой диссертации, о том, как она живет в Москве одна, о поношенном пальто, о кошке, которая не хочет есть мясо, а только спинку минтая, а он теперь такой дорогой. Анатолий ушел перед возвращением Веры, она позвонила, что скоро будет.

Настроение было ни к черту, хотелось напиться и забыться, но он обещал маме, что больше никогда не будет этого делать. Опять в который раз просил, умолял ее переехать сюда, к нему. Потому что она должна быть рядом. Страшно порознь.

Рита не спала. Сидела в кровати, поджав ноги и обхватив руками колени, глаза зареванные.

— Что ты, Киса? Что случилось?

— Ты был у нее, да? У этой своей Веры?

— Я был в квартире Веры, Вера отсутствовала… Мама приехала.

— Старая сводница! Требовала, чтобы ты с Верой сошелся? Да?!

— Никогда не говори плохо о моей матери, слышишь?! — Анатолий поймал себя на мысли, что мог бы ударить ее в этот момент.

— Зачем она приехала? — продолжала Рита.

— Видеть меня хотела. Киса, вы с ней говорили по телефону?

— Да! Говорили, я ей про нашу свадьбу рассказала, мамой ее назвала.

— Какая она тебе «мама»? Ты что? — Он удивился и возмутился одновременно. А Рита обиделась.

— Почему, когда я хочу как лучше, ты меня ограничиваешь во всем? Я чужая тебе? Скажи? Вот скажи, не любишь меня, да? Потому и к Вере своей пошел?

— Прекрати, Киса. Ты моя жена. Ты, а не кто другой. Давай спать. Я устал, а завтра на работу. Поедешь со мной, надо анализы сдать.

— Она тебе про беременность сказала?

— Сказала. Странно, что она, а не ты.

— Я думала позже сообщу.

Анатолий не ответил. Ему стоило большого усилия смолчать и не высказать ей всего, что кипело внутри. Было паршиво от сознания ее обмана. Именно обмана, потому что он со своей стороны сделал все, чтобы эта беременность не случилась.

Ночью пытался спать, получалось плохо, мешали ее всхлипывания, но он не повернулся и не обнял.

Утром сварил кашу, налил себе кофе и позвал ее к столу.

— Киса, ешь и надо подумать, как быть дальше.

— Ты не любишь детей? Почему ты не хочешь, чтобы я рожала? Сначала женился из жалости… Ведь ты меня не любишь, прикрываешь все свои действия любовью, а на самом деле чурбан бесчувственный! Как тебя на работе-то такого терпят? Как ты больных лечить можешь, если у тебя души нет!

— Я так понимаю, что твой лозунг по жизни: «Ни дня без скандала»? Ты забыла добавить, что я и оперировать не умею.

— Ну почему, не все так плохо. Просто ты совсем не хочешь меня понять. Есть только ты, и вселенная вращается вокруг тебя, а я так — прислуживать, восхищаться тобой одним. Ты потому и ребенка не хочешь, он же отнимет время, любовь мою от тебя. И ты окажешься в пролете.

— Нет, Киса, это ты не хочешь меня понять. Я объяснял тебе, что о беременности в ближайший год не может быть и речи. Что это чревато для твоего здоровья. Я говорил тебе обо всех осложнениях и настоял на внутриматочной спирали. Как ты забеременела? Срок какой? Три месяца после операции прошло, всего три месяца.

— Ее поставили плохо, она выпала. А потом операция, не до того было, а позже и говорить что-либо стало поздно.

— Ты хочешь, чтобы я тебе поверил?

— Я думаю, что доверие — это основа брака. То есть то, что не оговаривается. Мы семья. Я вышла за тебя только лишь потому, что была уверена в твоей любви, а оно видишь как. И к матери твоей я как к родной отнеслась. Мамой назвала, а ты скандалишь. Чего стоит твоя любовь после этого?

Анатолию снова стало ее жалко, он признал правоту Риты. И попросил ее хорошо питаться, ребенку это важно.