Люди этого часа

НА ГЛАВНОМ НАПРАВЛЕНИИ Одноактная драма времен войны

Л и д а, 19 лет.

В а р я, 18 лет.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч, 70 лет.

А н н у ш к а, 16 лет.

Б о р и с, 19 лет.

А н а с т а с ь е в, 50 лет.

Действие происходит 23 августа 1942 года.

Комната в провинциальном доме. Чувствуется, что прежде мебели было больше, а теперь часть ее вынесена. Окно со шторой, обеденный стол без скатерти, шкаф, стулья, кровать. Дверь в прихожую и дверь в кухню. Л и д а сидит у окна и шьет, стараясь использовать слабеющий вечерний свет. Репродуктор на стене, часто кашляя и задыхаясь, играет громыхающий марш. Лида выглядывает в окно, задумчиво и многозначительно покачивает головой, снова берется за иглу. Встает, прикладывает к себе юбку, в маленьком карманном зеркальце пробует увидеть, что у нее получается. Немного прикручивает репродуктор, берет в углу комнаты метлу и стучит в потолок.

Л и д а. Федор Николаевич! Федор Николаевич!

Голос Федора Николаевича: «Что?»

Федор Николаевич, вы где?

Дверь приоткрывается. Входит Ф е д о р Н и к о л а е в и ч.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Здесь. Я как раз во двор спускался. А что?

Л и д а. Федор Николаевич, вы Варю на базаре не видели?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Варю? Нет, не видел. А разве она на базар пошла?

Л и д а (игнорируя вопрос). А вы до конца были?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. До конца. Базар разошелся, и я домой. Часа два уже. Странно, что я ее не видел. Базар-то совсем маленький был… Может быть, сходить поискать. Не случилось ли чего?

Л и д а. Нет, ничего, Федор Николаевич, не беспокойтесь!

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Но она на базар пошла? Или еще куда-нибудь?

Л и д а. Нет-нет, Федор Николаевич, не обязательно. Могла и не заходить на базар. Так что вы не волнуйтесь. Просто она захватила с собой пару папиного белья. Я думала, что зайдет.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Белье никто не берет. Я сам с бельем стоял. Все спрашивают зимние вещи, мех. (Поворачивается, чтобы выйти, но останавливается.) Что-то я хотел вам с Варей сказать. Какую-то новость… (Задумывается.) Из головы вылетело.

Л и д а. Хорошую новость или плохую?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. По-моему, плохую… Никак не вспомню. Память стала как решето.

Л и д а. Плохую не надо и вспоминать. (Стоит перед Федором Николаевичем в нетерпеливой позе, показывая, что ждет его ухода.)

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Ты мне постучи, когда Варя придет. А то я беспокоиться буду. (Берется за ручку двери и снова останавливается.) Да, вот еще… Опять заходил этот пожилой — дядя ваш. Когда вас обеих дома не было.

Л и д а (с испугом). Какой дядя, Федор Николаевич? Нет же у нас никакого дяди! Зачем он приходит?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Говорит, дядя. Спрашивал, как вы живете. В комнату хотел зайти. Я его не пустил.

Л и д а. О господи! Чего-то мне страшно так! Нет ведь у нас никаких дядей. Какой он из себя-то хоть?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Пожилой. Одет прилично. Сказал, что еще зайдет.

Л и д а. Ладно. Это и есть новость?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Нет. Новость я забыл. Все помнил, а сейчас забыл… Ну, ты мне постучи, когда сестра придет.

Л и д а. Хорошо, Федор Николаевич. Постучу.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч выходит. Лида стоит некоторое время посреди комнаты, раздумывая. Затем встряхивает головой, идет к шкафу, открывает его, достает одно платье, другое, третье. Первые два вешает обратно, а с третьим идет на середину комнаты, прикладывает к себе, смотрит. Возвращается к столу. Репродуктор на стене хрипит, кашляет и вдруг начинает отчетливо: «… передачу для русского населения восточных областей. Слушайте сводку Имперского командования в Берлине. Положение на Восточном фронте. В крестовом походе против большевизма непобедимая германская армия развивает стремительное наступление от излучины реки Дон. Сегодня, 23 августа 1942 года, гренадеры и панцирные соединения генерал-полковника Паулюса разрезали оборону большевиков и, не встречая сопротивления, неудержимо двигаются на восток, к Волге. В одиннадцать часов ночи слушайте особо важное сообщение о ходе войны. Повторяю: в одиннадцать ночи слушайте…»

Когда репродуктор начинает говорить, дверь тихо отворяется, и с пакетом под мышкой на пороге появляется В а р я. Лида не видит ее, занятая платьем. Варя некоторое время наблюдает за сестрой, подходит к репродуктору и решительным движением выдергивает вилку репродуктора из розетки.

В а р я (гневно). Как ты можешь это слушать!

Л и д а (мгновение смотрит на Варю, равнодушно пожимает плечами и берется за платье). А я и не слушаю. Он сам по себе болтает, а я сама по себе.

Пауза. Лида раскладывает на столе платье и раздумывает над ним. Варя кладет свой пакет на стул, украдкой вынимает из-за пазухи небольшой сверток и прячет его в шкаф под вещи. Лида исподтишка бросает на нее взгляд. Варя садится у стены и смотрит на Лиду.

Л и д а (занимаясь платьем). Ну как? Не продала?

В а р я. Нет. Целый день простояла на базаре, никто даже не подошел.

Л и д а (занимается платьем). Давно кончился базар?

В а р я. Только что. Кончился, и я домой пошла.

Пауза.

А ты что делаешь?

Л и д а. Хочу мамино платье на себя перешить.

В а р я. Зачем?

Л и д а. А что, так все фефелой и ходить?

В а р я (отворачивается от Лиды). Нарядиться решила?

Л и д а. Не нарядиться, а просто прилично одеться. Мне надо.

В а р я. Надо! Ну, Лидка, если… А впрочем, не буду. Сама не маленькая… Хлеба оставила?

Л и д а. Нет, подожди. Что ты хочешь сказать?

В а р я. Ничего. Я тебя спрашиваю, хлеб где?

Л и д а. Нет, постой! (Бросает платье на стол и поворачивается к Варе.) Послушай, почему ты меня все время преследуешь? Почему? Вот объясни. Всю жизнь. Еще при Советах, когда мы в школе учились…

В а р я. «При Советах». У тебя уже и словарь, как у твоего Тидге.

Л и д а. Вовсе он не мой — Тидге. Ну ладно, не важно. Не при Советах, а прежде, до войны. Когда мы в школе учились. Вечно ты меня мучила. Что я ни сделаю, тебе все не нравится. И всегда я из-за этого себя преступницей чувствовала. Собираюсь прогуляться пойти, ты мне перед этим такого наговоришь, что все удовольствие пропадет. Выслушаю тебя, потом платье надеваю и чувствую, что преступление делаю. Туфли надеваю — туфли преступные, за дверь выйду — каждый шаг мой преступный. На скамейку сяду — скамейка и та преступная! Ну почему это, Варя? Почему? Отчего рядом с тобой каждый должен себя чувствовать в чем-то виноватым?

В а р я. Я тебя тогда упрекала, потому что ты одному назначишь, а идешь с другим. Боре Цветкову назначишь, а гулять идешь с инженером из Стройтреста. А Борька сидит в сквере, ждет тебя и мучается.

Л и д а. Ну и что? Что в этом страшного — ребячьи шалости. И ничего там не было плохого, ни грязного, ни преступного… Ой, как вспомню школу нашу, просто плакать хочется. (Вытирает слезы.) Так хорошо было… Записочки, обманы, вечера школьные. Почему-то мне вечера все вспоминаются. На Новый год, на Первое мая. Из школы прибежишь, еще днем глажка платьев начинается, туфли новые примеряешь. А вечером придешь в школу, и как королева — не смотришь ни на кого. И мальчишки тоже не смотрят. Брюки напаренные — колом стоят. Сами плечи расправят, грудь колесом. Подойдет к тебе: «Разрешите пригласить?» И сам чуть-чуть кланяется, как деревянный. Будто не какой-нибудь Сашка Петренко из нашего класса, а приезжий лорд. Танцевать начнешь, а этот лорд себе топ на ногу, топ на другую…

В а р я (прерывает). Лида!

Л и д а. Что?

В а р я. Зачем ты мне говоришь о школе? К чему?

Л и д а. О школе?.. Да, в самом деле, почему о школе? Сама не знаю. Просто так вспомнилось. Я тебе не то хочу сказать. Я хочу объяснить, почему я дома не могу больше сидеть.

В а р я. Не надо.

Л и д а. Нет, я тебе все-таки объясню.

В а р я. А я тебе говорю, не надо. Меня это не интересует. Хлеба оставила?

Л и д а. На кухне. В зеленой кастрюльке.

В а р я выходит. Лида медлит, вскакивает, подбегает к шкафу, нагнувшись, роется в вещах и в испуге отшатывается.

Ой, что это?! (Оглядывается на окно и на дверь.)

Раздается осторожный стук в дверь.

(Захлопывает шкаф.) Кто там? (Идет к столу.)

Входит Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Из кухни выходит В а р я.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Ну как, пришла Варя? Ах, пришла! Я так только. Узнать, пришла или нет. Значит, все в порядке.

В а р я. Садитесь, Федор Николаевич.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Спасибо. Я только так зашел — беспокоился, что тебя на базаре не было. (Садится.) Может, ко мне поднимемся, девочки? Я самовар развел.

В а р я. Как же меня на базаре не было? Я…

Л и д а (прерывает). Ладно. Федор Николаевич, вот вы пожилой человек. Учителем у нас были. Ну рассудите вы нас с Варей. Посоветуйте, как нам быть. Я на работу хочу устроиться, чтобы на хлеб зарабатывать. Ведь мы же голодаем. А она меня презирает. И что делать — не говорит, и чтобы я на работу пошла — не хочет. А если мы никуда не поступим, нас же в Германию увезут. Ну скажите вы ей, Федор Николаевич.

В а р я. А ты скажи, куда поступать собираешься.

Л и д а. В управу. К капитану Тидге. И никакой он не фашист, как ты говоришь. Просто немец. Офицер. Если бы не этот Тидге, знаешь, что с нами было бы уже? Не помнишь, как он солдат прогнал, когда они сюда ворвались?..

Варя отворачивается.

Федор Николаевич, ну объясните вы, родненький, как нам жить. Вот раньше все слухи были. То говорили, что какая-то сибирская армия Киев взяла обратно. То еще что-нибудь. А где она, эта армия? Немцы уже вон на Волгу идут. А жить-то надо. Вот она мне все о повешенных говорит, о расстрелянных…

В а р я. Я тебе ничего не говорю.

Л и д а. Не важно — раньше говорила. Но какой смысл говорить? Думаете, мне не жалко, мне не больно? Но что же мы сделать-то можем, девочки? Ну скажите мне!

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Я не знаю.

В а р я. Почему?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Ничего не знаю, Варя. Растерялся. Перестал понимать, что делается.

В а р я. Да что вы говорите-то, Федор Николаевич?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Нет-нет, серьезно. (Встает и, волнуясь, начинает ходить по комнате.) Раньше все понимал. Учил детей географии. Старался, чтобы они край свой родной знали и любили, природу… А теперь все прахом. Оказалось, никому не нужны ни природа моя, ни гуманность. Может, совсем иначе воспитывать надо было? Злыми, хитрыми. Мы же для мира нашу молодежь готовили…

В а р я. Да что вы, Федор Николаевич, подумайте!

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Я уж думал, Варенька, думал. Делать-то нечего — все и думаешь. Вот раньше все в городе уважали, кланялись. Вдруг война. И что осталось от всей жизни? Глупый, слабый старик, и больше ничего. Стоит на базаре и продает никому не нужный хлам: карты, атласы, книги… Вы уже простите, девочки. Я с вами с таких лет знаком. С отцом вашим, Петром Алексеевичем покойным, друзьями были. Вот скажите вы мне: «Умри, Федор Николаевич», — за каждую из вас с радостью жизнь свою старую отдам. А посоветовать ничего не могу. Научить не умею. Не спрашивайте. Не осудите.

В а р я. Кто же вас осудит? Только это вы неправильно говорите, что вы нас раньше не так учили и воспитывали. Вы нас так учили. И как вы нас учили, так мы поступать будем.

Пауза.

Л и д а. Что делать? В голове у меня мешается.

Дверь распахивается. Вбегает А н н у ш к а.

А н н у ш к а (запыхавшись). Девчонки, новость у меня какая!.. Здравствуйте, Федор Николаевич. Новость-то я узнала.

Л и д а. Ой, напугала совсем! Даже сердце остановилось. Чего ты врываешься как бешеная? Ну говори, что.

А н н у ш к а. Девчонки, вчера в Крутовске наш самолет видели.

Федор Николаевич делает жест, желая прервать Аннушку.

Утром. Весь базар видел. Мне дядя Василий рассказывал — тети Даши свекор. Ты его, Лидка, знаешь, — который на мельнице раньше работал. Он вчера из Крутовска пришел… Весь базар видел. Пролетел над городом и к Андреевскому лесу. А немцы-то говорили, всю наши авиацию уничтожили. Значит, не уничтожили!

В а р я. Конечно, не уничтожили.

Л и д а. А не врет он, дядя Василий?

А н н у ш к а. Да он же сам видел. Сам стоял на базаре. Все, говорит, стоят и плачут. Ведь год не было наших самолетов. Немцы пишут, что наших уже за Дон отбросили. А если бы за Дон, так он бы и не долетел, верно ведь?

Л и д а. А откуда они узнали, что наш?

А н н у ш к а. Сначала по звуку — у него звук такой не тонкий, не противный, как у немецких самолетов. А потом уж просто так увидели, что наш. Он же низко пролетел… Сейчас дальше побегу рассказывать. Сколько время?

В а р я. Часов восемь, наверное.

А н н у ш к а. Ой, комендантский час уже, а я бегаю! Как бы не схватил патруль. Ну, все равно — до Голышевых добегу, скажу. Ведь если самолеты летают, может быть, и наша армия совсем близко, а?

Пауза.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Вспомнил.

Л и д а. Что?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Новость вспомнил. Плохую.

В а р я. Какую новость, Федор Николаевич?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Да вот, Лиде-то я все хотел сказать… Сбили этот самолет.

А н н у ш к а. Сбили?!

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Сбили. И летчиков немцы захватили. Двоих. Молодые еще совсем ребята. Кто видел, говорят, мальчики почти.

В а р я. А может быть, неправда?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Правда. Это многие видели. Он приземлился, за железной дорогой, на лугу. И немецкие самолеты за ним гнались. Утром, рано-рано, только рассвело. Видели, как из поста немцы стреляли по летчикам, а потом побежали за ними. И взяли.

В а р я. Эх! (Сжимает руки.)

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Может быть, и не надо было рассказывать? Вы бы порадовались.

Пауза.

А н н у ш к а (садится). Что же мне рассказывать теперь? Что он пролетел или что его сбили? Про плохое или про хорошее?

В а р я (встает). Я бы рассказывала про хорошее. Хоть его и сбили, но он пролетел. Наш самолет, над нашим городом. Выходит, врут фашисты, что авиацию уничтожили.

А н н у ш к а (встает). Ой, зря я к вам зашла. Я всю бы ночь была такая радостная-радостная. (Всхлипывает.)

В а р я. И все равно не вешай носа.

А н н у ш к а. Ладно, побегу. Все равно буду рассказывать. И к Голышевым забегу и к Игнатьевым. Пока, девчонки. (Выскакивает в дверь, затем тотчас возвращается.) До свидания, Федор Николаевич. (Уходит.)

Пауза.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Да… Такое дело. Ну, пойду я. Может быть, ко мне поднимемся, девочки? Чаю выпьем.

В а р я. Да какой же чай, Федор Николаевич? Чай — это до войны было. Теперь кипяток.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Так, по привычке. (Встает.) Ну, пойду. Вы уж не сердитесь на меня, девочки, что ничего не посоветовал. Старый я. Перестал понимать. Очень старый. Мне сегодня исполнилось семьдесят. (Выходит.)

Л и д а. Вот у тебя все так. Пяти минут не пробыла с человеком, и обидела. Ну зачем тебе это — чай, кипяток? Он же нас как на день рождения хотел к себе позвать.

В а р я. Нашла время дни рождения справлять. Ты лучше скажи, как решила. Пойдешь в управу?

Лида молчит.

Быстро же ты забыла, как мы клялись.

Л и д а. Когда клялись?

В а р я. Когда фашисты в город входили. Не помнишь? На чердаке мы сидели. А они вкатили на мотоциклах, на грузовиках. Сами в трусиках, полураздетые, бесстыжие. С криками, смехом, с песнями. Забыла, как мы дрожали от гнева?

Л и д а (вздыхает). Это ты от гнева. Я-то больше от страха.

В а р я. А забыла, что мы с тобой мальчишкам говорили из десятого класса? Когда они решили к нашим пробиваться, прощались. Что ты Боре Цветкову обещала — целовалась с ним в лесу?

Л и д а. Боря Цветков! Тоже нашла что вспомнить! Боря!.. Это же детство было, пойми. Вот тебе восемнадцать лет, ты только на год младше, а детскими представлениями до сих пор живешь. Мальчишки! Мальчишки уже давно с мамами от немцев прячутся. А ты все про клятвы думаешь. Тогда же совсем другая жизнь была. Тысячу лет назад. А с тех пор-то что! Папу убили, мама умерла. На улицу страшно выйти…

В а р я. И ничего не другая жизнь. Жизнь та же самая. Только раньше… Только раньше все праздником шло. А теперь… (Опускает глаза и закусывает губу.) А про Бориса ты не забыла. Вон под подушкой карточку держишь. Вместе со школьными тетрадками у тебя. Показать? (Делает шаг к постели.)

Л и д а. Не надо! Не трогай!

В а р я. Борину фотографию держишь, а сама наряжаешься. Зачем мамино платье вынула? Может, с Тидге в офицерский клуб собираешься? У них сегодня вечер там. Воскресенье.

Лида молчит.

Ну, иди. Только знай, я тебе больше не сестра. И не говори со мной, я тебе не отвечу.

Л и д а (кричит). Нет, заговорю! Ладно. Если на то пошло, я тебе все скажу. Вот ты меня упрекала, про замученных говорила, про расстрелянных. А я тебе все отвечала, что я об этом ничего не знаю. Но это неправда. Я все знаю. Даже больше, чем ты. Ты слышала, что они с красивыми девушками делают? В публичные дома отправляют. А как мучают в гестапо, кто против них идет?

В а р я. Да кто тебя в гестапо-то заберет? Кому ты нужна?

Л и д а. Не я, Варя! А ты! Думаешь, я не догадываюсь, где ты всю неделю пропадаешь? Кого ты сегодня искать ходила? Только знай, кого ты ищешь, тех уже арестовали. И Ваню Попова, и…

В а р я. Молчи! (Оглядывается.) Что ты? Молчи!

Л и д а (зажимает пальцами рот, но продолжает говорить). Я молчу. Я молчу. Варя, но я все понимаю. И что ты домой приносила, я тоже поняла. Но я так не могу, как ты. Я с тобой по одной дороге не пойду. Ты сильная. Тебя пытать станут, ты и пытку снесешь. А я нет. Я все скажу. И то скажу, чего не знаю.

В а р я. Да успокойся! Возьми себя в руки.

Л и д а. Нет-нет, ты мне не говори. Я сегодня в клуб пойду и, может быть, этим тебя спасу и себя спасу. А за тобой уже следят, Варя. Два раза к нам приходил какой-то, дядей нашим назывался.

В а р я. Кто заходил? Что же ты мне раньше не говорила?

Л и д а. Пожилой, Федор Николаевич говорит. Седой. (Бросает случайный взгляд на окно, и на ее лице выражается страх.) Вот! Варя, гляди! Что это? Кто там? (Подбегает к Варе и прижимается к ней.) Смотри в окно. Ой, мне страшно!

Несколько мгновений девушки стоят, прижавшись друг к другу, и смотрят на окно. Затем Варя, решившись, идет к окну. Лида остается на месте. Варя перегибается через подоконник и помогает кому-то влезть на него.

Не надо, Варя! Я закричу! (Бежит к двери и останавливается.)

В а р я. Кто это? Кто?.. Господи, да это, никак, Борис! Боря Цветков… Боря, ты?

Б о р и с с трудом влезает на подоконник и спрыгивает в комнату. Он в красноармейской форме, перепачканный, босой, без ремня. Руки у него связаны впереди.

Б о р и с. Девчата, штору задерните. (Делает несколько шагов и садится на стул.)

В а р я. Борис, ты?

Б о р и с. Я, конечно. Штору давай.

Варя спохватывается и задергивает штору.

В а р я. Откуда ты взялся, Боря?

Б о р и с. От немцев убежал. Немцы самолет наш сбили и схватили нас двоих. Утром. А я убежал. Часа три назад… Девчата, руки развяжите. И попить дайте. Воды…

В а р я. Ой, опомниться не могу. Лида, ты видишь? Это же Борис.

Б о р и с. Руки развяжите. Затекли.

В а р я. Сейчас. (Бросается развязывать Борису руки.)

Л и д а (несмело подходит к Борису). Боря, это ты?

Б о р и с. Я, Лидок.

В а р я. Проволокой они ему закрутили! Не откручу никак, силы не хватает.

Б о р и с. Кусачки есть у вас? Или плоскогубцы?

В а р я. Лидка, ну иди же помоги!

Варя и Лида вдвоем пытаются развязать проволоку.

Б о р и с. Нету кусачек?

В а р я. Да нет. Не открутим мы. Может, к Федору Николаевичу сбегать? У него щипцы должны быть.

Б о р и с. К какому Федору Николаевичу?

В а р я. Ну, географ наш… Или нельзя, чтобы он знал? Вдруг он спросит, зачем кусачки?

Б о р и с. Подожди, какой географ? Наш Федор Николаевич, с лысиной? Которого «Родным краем» звали?

В а р я. Ну да. Наш географ.

Б о р и с. Ну, к нему-то можно. Я сейчас только из-за него и спасся. Убежал.

В а р я. Как — из-за него? Из-за Федора Николаевича?

Б о р и с. Из-за него. Вы давайте за кусачками.

Л и д а. Бегу. (Кидается к двери и выбегает.)

Пауза. Стук Лидиных ботинок раздается по лестнице.

Б о р и с. Ух, черт! Даже не верится… (Оглядывается.) Убежал. Как сон… (Все еще тяжело дышит.) Вот уж не гадал. Думал, все. Конец.

В а р я. Как же ты убежал, Боря?

Б о р и с. Потом. (Оглядывается на окно.) Посмотри, в саду никого нету?

В а р я (кидается к окну, отодвигает штору, смотрит). Никого.

Б о р и с. Фу-фу… Вот уж не думал, что так кончится.

Пауза. Дверь распахивается. Поспешно входит Ф е д о р Н и к о л а е в и ч с кусачками в руке и Л и д а.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Что-то она мне говорит, я и не понимаю. Что у вас тут случилось?

В а р я. Это Боря Цветков, Федор Николаевич. Из нашей школы.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч (присматривается). Боря Цветков?.. Какой Цветков? Из десятого «А»?

Б о р и с. Я, Федор Николаевич. Здравствуйте. (Хочет встать и падает на стул.) Фу, черт, замучился!

В а р я. Ему проволоку надо перекусить.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Проволоку? Да-а, сию минуту. Где у меня кусачки? (Обнаруживает кусачки у себя в руке и прилаживается с ними к проволоке.)

Б о р и с. Вы тут, Федор Николаевич. Вот тут. Не бойтесь. Так. А теперь отгибайте… Ух! (Встряхивает освобожденными руками). Посинели совсем. Даже не чувствую.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Откуда же ты? Кто тебя так?

В а р я. Он на самолете был, который утром сбили, Федор Николаевич. А теперь от немцев убежал.

Б о р и с. Я, Федор Николаевич, из-за вас только и убежал. Вам спасибо.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Как — из-за меня?

Б о р и с. Воды, девочки, обещали.

Л и д а. Я сейчас. (Выбегает на кухню, возвращается с кружкой и подает Борису.)

Б о р и с (пьет). Сбили они нас. Вернее, мы сами сели. У нас бензопровод пробитый был. Гриша Петров, штурман, раненый был, я его тащил. И взяли. Гришу сразу не знаю куда унесли. А меня на вокзале в подвал. Сапоги сняли. Руки вот проволокой. А под вечер пришли трое с автоматами, дали по зубам — и в машину. С полчаса, наверное, ехали. Машина закрытая, но чувствую, что через весь город везут. И вдруг у них мотор забарахлил. Один раз, второй. Потом совсем стал. Постояли-постояли, конвойным ждать надоело, показывают мне: вылезай. Вылезли, смотрю, а это дорога на кожевенный завод. И повели. Вдвоем.

В а р я. Теперь на кожевенном заводе тюрьма.

Б о р и с. Да… Ведут. Конец, думаю, пришел. А смеркаться стало. Над рекой, справа, туман. И вдруг — сам не знаю, как мне в голову пришло, — вспомнил плиоцен.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Плиоцен?!

В а р я. Что ты вспомнил?

Б о р и с. Плиоцен. Плиоценский период в истории Земли. Ну, из геологии. Помните, Федор Николаевич, вы нас на экскурсии все водили. Изучали родной край. И площадку мы там выкопали над рекой, в обрыве. Ракушки брали для школьного музея, трилобитов, окаменелости разные… Плиоцен, одним словом. По географии учили.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Ох, что-то ноги у меня ослабели. (Оглядывается.)

В а р я. Вы садитесь, Федор Николаевич. (Подает стул.)

Б о р и с. Ну, вспомнил я этот плиоцен. А это рядом там…

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Не плиоцен! Палеоцен. Плиоцена у нас в области нету.

Б о р и с. Ага… Короче говоря, вспомнил эту площадку. Вы нас, старшеклассников, все заставляли площадку по воскресеньям выкапывать. И тропинку к ней. Чтобы маленькие могли ходить смотреть ракушки…

В а р я. Ну дальше, Боря, дальше!

Б о р и с. Вспомнил я площадку и думаю — плиоцен-то ведь наш, советский. А площадку я хорошо помню. От березки прямо вниз. Три воскресенья там рыли. Ну, думаю, выручай, плиоцен!

В а р я. Палеоцен! Тебе же Федор Николаевич говорит — палеоцен. Ой господи!..

Б о р и с. Ну правильно, палеоцен. Минуту выждал, одного — головой в живот, другого — ногой. И побежал. Стрелять, думаю, не будут. Понимают, руки связаны — далеко не убежишь. И верно, не стали стрелять, выругались и погнались. Бегу, дыхания уже не хватает. Они сзади догоняют. А тут берег уже, обрыв. И вот она, березка. Плиоцен.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч (встает). Палеоцен!

Б о р и с. Палеоцен!.. Я — к этой березке. А немец один уже прямо в затылок дышит. Только бы не промахнуться, думаю. И у-ух вниз! И удержался. Точно попал на площадку. А сверху немец рраз! — и в воду. А там обрыв-то метров пятнадцать, камни… Второй, с автоматом, гад, задержался. Прыгнул — и тоже на площадку попал. Ну, я ему помог. Ногой. А потом тропинкой вниз, к реке. В кусты залез, пока совсем стемнело, подождал. Куда, думаю, идти? Ну ж вспомнил, что вы тут рядом живете. Так что, если бы не плиоцен…

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч (после паузы). Значит, наш, советский палеоцен?

Б о р и с. А чей же? Не фашистский же.

В а р я. Вот. А вы, Федор Николаевич, говорите, не так учили!

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Да… Да… (Встает, прохаживается по комнате.) Наш. Правильно. Верно. Отлично, Цветков. Отлично… «Армию уничтожили, авиации не существует». Нет, врешь! Шалишь! (Вытирает глаза и оглядывает присутствующих.) Простите. День рождения у меня сегодня. Радость какая — палеоцен!

Пауза.

В а р я. Ой, Борька! Неужели это ты тут сидишь? И мы… (Отворачивается и закусывает губу.)

Л и д а (переводит растерянный и испуганный взгляд с Вари на Бориса и на Федора Николаевича). Боря, а ты в армии, да?

Б о р и с. В армии, конечно.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Значит, армия наша есть. А то ведь немцы все говорят, что армии не существует уже.

Б о р и с. Они скажут. А кто им под Москвой дал? Зимой.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. И авиация есть и танки?

Б о р и с. Есть. Мало пока. У немцев больше. Но тыл дает. Урал. Сибирь…

В а р я. А как ты на самолет попал? Ты летчик?

Б о р и с. Стрелок-радист. (Смотрит на Лиду.) Лидок, ты что в стороне как-то? Иди сюда. Садись.

Лида трясет головой, как бы говоря, что она не в стороне. Подходит и садится рядом с Борисом.

Л и д а (откашливается). Боря, а когда тебя вели, тебя зачем вели?

В а р я. «Зачем вели»! Конечно, не чай пить. Пытать вели, допрашивать. Мучить.

Б о р и с. Наверное… Не знаю… Мы с Гришей решили не сдаваться. Как они близко подошли, я гранату-лимонку бросил. Нам под ноги. Но глупость сморозил — кольцо в спешке не сорвал. Просто, гранату, как булыжник, бросил.

Л и д а. Какое кольцо?

Б о р и с. Ну, кольцо. От лимонки. Ты что, забыла? Помнишь, в кружке занимались. Сама ведь бросала гранату. Образец. Кольцо надо сорвать, а через две секунды граната взорвется.

Л и д а. Ага. (Кивает.)

В а р я. Ну ты рассказывай. Рассказывай, Боря, как там.

Б о р и с. Как? Воюем, Варя. Война.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Ох, подумать только — мальчики наши, дети — и в самолете. Немцы проволокой руки связывают. Ах, изверги, изверги!..

Б о р и с. Ничего. Рассчитаемся. Да, девушки. Сашку Петренко помните? Герой Советского Союза. Четыре танка сжег. В «Комсомольской правде» портрет был.

Л и д а. Саша Петренко? Танцевать-то никак не мог научиться?

В а р я. Боря! И «Комсомолка», значит, выходит, да? Как раньше?

Б о р и с. Выходит. А что ж?

Л и д а. И в школах учатся? Неужели учатся, Боря?

Б о р и с. Конечно, учатся.

Л и д а. И вечера школьные бывают, да? И девчонки танцуют? А учительницы старые смотрят на них, да? Неужели все это есть? Боря, скажи!

Б о р и с. И вечера, наверное, бывают. Только, конечно, самые старшие ребята все в армии.

Л и д а. Значит, все как было, так и продолжается?

В а р я. Конечно, продолжается наша советская жизнь. А ты как думала?

Л и д а. Нет-нет, я ничего. (Кусает пальцы, затем встает и отходит к окну, взявшись рукой за лоб.)

В а р я (спохватывается). Боря, ты, наверное, есть хочешь. А мы-то все так…

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Верно! Нам и в голову не придет!

В а р я. Свекла у нас есть. Вареная. Целая свеклина. Сейчас принесу. И затируху разогрею. (Выбегает.)

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. А у меня соль. Соль-то теперь как золото. (Поспешно выходит.)

Б о р и с (встает). Ух, как-то легче стало! А то замучился, ноги не держали. (Оглядывает комнату.) А рояль где? Рояль тут стоял… Хотя чего спрашивать… Черт, просто не верится, что я у вас тут. (Подходит к окну и осторожно заглядывает за штору.) Тихо. Вообще-то мне здесь задерживаться нельзя. Хватятся, искать будут… Как я убежал — чудо просто! А Гриша погиб. Эх!.. (Снова заглядывает за штору.) Лида, а тут рядом кто живет? Вот за забором… Лида…

Л и д а. А? Что?

Б о р и с. Я говорю, кто там живет? Вот там.

Л и д а. Там? Голышевы. Мы же там в волейбол играли.

Б о р и с. Ах да… Знаешь, я прямо чуть с ума не сошел, когда узнал, что сюда будет рейс. От радости. К комиссару части ходил, боялся, вдруг в последнюю минуту кого-нибудь другого пошлют… (Задумывается.) Лида, а помнишь, как я тут под окнами все бродил, тебя ждал? Помнишь?

Л и д а. Что?

Б о р и с. Ты что — не понимаешь, о чем я говорю? Что с тобой?

Л и д а. Нет. Ничего… Боря…

Б о р и с. Что?

Л и д а. А когда тебя немцы на допрос вели, тебе страшно было?

Б о р и с. Страшно? Пожалуй, нет. Только тоскливо как-то. Даже не знаю. Война, Лида. А раз война — это, значит, надо. (Машинально трет распухшую руку.)

Л и д а. Тебе больно, да? (Подходит и берет его за руку.)

Б о р и с. Нет. Пустяки.

Л и д а. Какие у тебя руки грубые… И сам ты какой большой стал, Борька. Загорелый, обветренный.

Б о р и с. Да? А ты совсем такая же, как была… Даже еще лучше стала. Еще красивее.

Л и д а (слабо улыбается). Лучше?

Б о р и с. Ага. Знаешь, я о тебе часто-часто вспоминал. Как мы прощались, вспоминал. И вообще. То есть, вернее, все время о тебе думал. (Опускает глаза.) Я о тебе даже больше, чем о матери, думал. Чаще. И все себе рисовал, как мы после войны, после победы увидимся. И как я тебе много-много скажу. А вдруг вышло, что во время войны встретились. Удивительно, верно?

Л и д а. Ой! (Убирает свою руку и всхлипывает.)

Б о р и с. Ты что, Лидок? Что ты?

Л и д а. Ничего. Сейчас пройдет… Ну говори. Говори дальше. (Вытирает слезы и улыбается.) Значит, ты меня вспоминал?

Б о р и с. Да. У меня и карточка твоя всегда с собой. Не здесь, конечно, а в части. Когда мы на задании, мы же все сдаем… Которую я из стенгазеты вырезал.

Л и д а. Да?

Б о р и с. А ты и не знала, наверное, что это я вырезал? Не знала, да?

Л и д а. Не знала… То есть знала, конечно. Что я говорю-то?

Б о р и с. И ветер у тебя в голове, как раньше. Говоришь сама не знаешь что.

Л и д а. Да, Боря. Ветер.

Входит В а р я.

В а р я. Затируху я еще хотела сделать. А муки, оказалось, совсем ничего и нету. Просто соус такой намешала к свекле. Ешь.

Б о р и с. Ладно. Неважно. (Садится к столу и жадно ест.) Как у вас вообще-то с едой? То есть сам знаю, что плохо.

В а р я. Да ничего… То есть плохо. Голодают, конечно, все.

Входит Ф е д о р Н и к о л а е в и ч.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Вот, пожалуйста, Цветков. Лук и соль.

Б о р и с. Угу… Спасибо.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Плиоцен!.. Никак успокоиться не могу. То есть палеоцен. А?.. Вот ведь все-таки оказалось, что не зря.

Б о р и с. Что — не зря?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Ну, я уж думал, что это совсем никому не нужно. Чему я вас учил. Экскурсии все эти.

В а р я. Федор Николаевич.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Что?

В а р я. Нам бы его одеть.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Кого? Ах, его. Да-да, конечно. Во всем армейском ему нельзя. Брюки у меня есть, рубашка. Вот только ботинки, я не знаю… Сейчас я принесу… Хотя зачем? Поднимемся ко мне и все посмотрим.

Б о р и с. Ага. (Встает и отдает пустую тарелку Лиде.) Пойдемте.

В а р я. И я с вами. Посмотрю, как у вас там получится.

В а р я, Ф е д о р Н и к о л а е в и ч, Б о р и с выходят. Лида задумавшись держит тарелку в руке, потом замечает ее, ставит на стол. Затем берет ее со стола, намереваясь нести на кухню, но тотчас забывает об этом и ставит обратно, отходит к окну. Слышны шаги Вари, сбегающей по лестнице. Вбегает В а р я.

Не подходят ему Федора Николаевича брюки. Малы. (Поспешно бросается к шкафу, роется там, вынимает брюки. Выбегает.)

Лида смотрит ей вслед, нерешительно идет к двери, останавливается, возвращается к окну. Снова слышны шаги Вари.

Вбегает В а р я.

Где папины ботинки? Желтые.

Лида смотрит на нее не понимая.

Ты что, оглохла? Где ботинки папины желтые?

Л и д а. Ботинки? Их же мы продали.

В а р я (нетерпеливо). Да нет же! Не те. Совсем рваные. С которыми ты сама ходила. (Раздраженно махнув рукой, лезет под шкаф, потом под кровать.) Где-то они должны быть. Ты же их принесла.

Л и д а. Варя!

В а р я. Ну что? (Достав из-под кровати ботинки, держит их в руке.)

Л и д а. Варя, ко мне сейчас Тидге должен прийти. Зайти за мной.

В а р я. Сюда? Тидге?

Л и д а. Да.

В а р я. К нам в дом?

Л и д а. Да. В десять часов. Я сейчас радио включу, может быть, время скажут. (Поспешно подходит к репродуктору и включает вилку репродуктора в розетку. Радио молчит.)

В а р я (медленно встает, держа ботинки). К тебе Тидге… Ну что же, к этому все и шло. (Медленно идет к двери.)

Л и д а. Варя!

В а р я. Что?

Л и д а. Что мне делать?

В а р я. Не знаю.

Л и д а. Нет, ты мне скажи.

В а р я. Сказать? Ну хорошо. Вот что тогда. Платье новое надень. Покрасивее. Вот это, мамино, праздничное. Губы накрась.

Л и д а. Варя, что мне делать?!

В а р я. Что делать? Скажи ему, что у тебя летчик убежавший прячется. Про меня расскажи что знаешь. В гестапо сбегай, а он пусть тут подождет, чтобы мы не ушли.

Л и д а. Да оставь ты! Замолчи! Вот послушай, ты сегодня сказала, что раньше, до войны, все праздником шло. Это ты верно, Варя. И знаешь, я, пожалуй, для той жизни родилась, а не для этой. Ведь люди же разные бывают. Неужели ты этого понять не можешь?

В а р я. Ой! А я стою и слушаю. Зачем я слушаю? Как это вышло, что я еще разговариваю с тобой?

Л и д а. Но ты мне скажи, что мне сейчас делать. Сейчас!

Входят Б о р и с и Ф е д о р Н и к о л а е в и ч.

В а р я. Сама решай. Что хочешь, то и делай.

Б о р и с. Что это у вас, девочки? Нашла ботинки, да?

Лида делает предупреждающий жест.

В а р я. На, примерь.

Б о р и с. Давай. (Садится и надевает ботинки.) Сойдет. Маловаты, но ничего… Да, девочки, можно ли мне здесь оставаться?

В а р я. Борька, о чем ты говорить!

Б о р и с. Нет, я не в том смысле. Я боюсь, по городу везде уже ищут. Немцы переполошились. И вас подведу и сам…

В а р я. А как ты шел? Мимо кого?

Б о р и с. Я осторожно шел. Из рощи от реки сразу в сады. И садами к вам. На улицу ни разу не показывался.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Никто тебя не видел?

Б о р и с. По-моему, никто.

В а р я. А через Федоровых ты проходил? Через их сад?

Б о р и с. Проходил. А что?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. У Федоровых сын в полицаях. А старик буфет открыл на базаре. У немцев разрешение брал.

В а р я. Ты когда шел, у них был кто-нибудь дома? Не заметил?

Б о р и с. Были. Сидели там на крыльце, чай пили. Но я, правда, кустами прошел. По-моему, они меня не видели.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Ладно. В случае чего, если с обыском придут, скажем, что ты мой племянник.

Варя отрицательно качает головой.

Б о р и с. Что вы, Федор Николаевич! У племянника документы должны быть. Да и все равно, везде обыски пойдут. Всех племянников в полицию потащат опознавать… Пойду в лес. Пока темно. У Федоровых в саду и следы могли увидеть. Мне по грядкам пришлось пройти.

В а р я. Я тебя провожу. Верно, лучше уйти. Теплое что-нибудь захватим — ночевать будешь на земле.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Зачем ты, Варя? Я провожу. Я тут каждый кустик знаю.

В а р я. Ладно. Только тогда скорее. Сейчас я куртку лыжную найду. (Намеревается выйти на кухню.)

В этот момент раздается стук со стороны входной двери. Все застывают.

(Шепотом.) В окно, Боря! (Делает шаг к окну.)

Б о р и с (мотает головой). Нет. Если что, за окном уже стоят. (Прислушивается.)

Снова раздается стук в дверь. Громче.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Ко мне, Цветков. В случае чего, девочки ничего и не знали. И не видели.

Б о р и с. У вас через окно на крышу можно?

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Можно.

Б о р и с. Я наверх вылезу, на крышу. Я прятался в саду, а вы никто ничего не знали. Гимнастерку я захвачу. (Быстро выходит.)

Стук в дверь.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Я открою. (Выходит.)

Варя кивает ему вслед. Осматривается, подбирает с полу проволоку, которой был связан Борис, сует ее в постель и садится. Слышен шум отворяемой двери. Федор Николаевич заглядывает в комнату.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Девочки, к вам.

Лида делает шаг вперед, Варя остается на месте.

Входит А н а с т а с ь е в. Федор Николаевич — в дверях.

А н а с т а с ь е в. Здравствуйте. (Долго и испытующе смотрит на Варю и Лиду.)

Лида качает головой и отступает.

Вам привет от дяди.

В а р я. От какого дяди?

Л и д а. Нету у нас дяди. Что вам надо?

А н а с т а с ь е в (неуверенно). Вам привет от дяди.

В а р я (спохватывается). От дяди! (Быстро.) От Петра Ивановича?

А н а с т а с ь е в. Нет. От Василия Ивановича.

В а р я (быстро). Как он себя чувствует?

А н а с т а с ь е в. Болел тифом. Теперь поправляется.

В а р я (берется за сердце). Ой, господи! (Другим тоном.) Лидка, выйди!

Л и д а. Куда?

В а р я. Все равно куда. Выйди. Отсюда, из комнаты.

Л и д а, глядя на Анастасьева, выходит вместе с Ф е д о р о м Н и к о л а е в и ч е м.

(Подходит к Анастасьеву и ведет его к свету под электрическую лампочку.) Вы кто?

А н а с т а с ь е в. Я «Десятый».

В а р я. А фамилия ваша как?

А н а с т а с ь е в. Анастасьев.

В а р я. Ой! (Вдруг начинает плакать и кладет голову Анастасьеву на грудь.) Наконец-то. Ищу-ищу, хожу по городу вторую неделю. Всех наших арестовали, одна осталась. И не знаю, куда, что… Явки все проваленные…

А н а с т а с ь е в. Ничего, ничего, дочка. Видишь, все-таки я тебя нашел.

В а р я (сквозь слезы). У меня гранаты. Целые дни хожу по городу… Все жду, что схватят.

Л и д а приоткрывает дверь, видит плачущую Варю и в испуге закрывает.

А н а с т а с ь е в. Ничего. Успокойся. Не всех арестовали. А теперь со мной пойдешь. Здесь тебе опасно.

В а р я (успокаивается и вытирает слезы). Все! Это я так. Долго очень никого не видела. Знаете, Попова тоже арестовали. Ваню.

А н а с т а с ь е в. Знаю.

В а р я. А у нас летчик со сбитого самолета. Радист Боря Цветков. Из нашей школы он.

А н а с т а с ь е в. Как — у вас? С того самолета, который сегодня сбили?

В а р я. У нас. Тут. Наверху. Он из-под расстрела убежал и прямо к нам. Мы в школе вместе учились.

А н а с т а с ь е в. Удача какая! Давай его сюда.

В а р я. Сейчас. (Идет к двери, отворяет ее.)

Л и д а стоит за дверью и встречает сестру безмолвным вопросом.

Позови Бориса. Скоро.

Л и д а убегает вверх по лестнице.

А н а с т а с ь е в. Вот это повезло. Они ведь к нам летели. Рацию должны были доставить.

В а р я. Да. Я уж не верила, что найду кого-нибудь. Все одна и одна.

А н а с т а с ь е в. Я сюда к вам три раза приходил. Никак застать не мог. Соседа стал уже опасаться.

В а р я. Сосед у нас хороший. Учитель Федор Николаевич.

Поспешно входят Б о р и с и Л и д а.

Вот он.

А н а с т а с ь е в. С самолета, да?

Б о р и с. А вы кто?

В а р я. Это свой человек, Боря. Наш.

Б о р и с. А кто — наш?

А н а с т а с ь е в. Да я о вас знаю. Вы к Петрову в отряд летели.

Б о р и с. К какому Петрову? Я никакого Петрова не знаю.

В а р я. Да это же наш, Боря. Ну, понимаешь, наш человек. Ему можно.

А н а с т а с ь е в. Ну ладно. Сейчас все пойдем. В лес. Там разберемся. Значит, убежал? Молодец.

Быстро входит Ф е д о р Н и к о л а е в и ч.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Там по улице автомобиль идет сюда. Фарами светит. Полицаи, наверно.

А н а с т а с ь е в. Автомобиль? Быстро в сад! (Делает шаг, к двери, передумывает и бросается к окну.) Давайте.

В а р я. Вы, Федор Николаевич, идите к себе. Вы ничего не знаете.

А н а с т а с ь е в и В а р я выпрыгивают в окно. Борис задерживается.

Б о р и с. А Лида?.. Лида, ты что?

В а р я (из окна). Скорее. Ей можно остаться.

Б о р и с выпрыгивает в окно. Ф е д о р Н и к о л а е в и ч поспешно выходит. Оставшись одна, Лида делает шаг к окну, затем к двери. Останавливается посреди комнаты. Прислушивается. Репродуктор неожиданно оживает, издает хрип. Лида вздрагивает и смотрит на него. Репродуктор снова хрипит. Начинает бить метроном, затем выключается. Лида подходит к столу, берет лежащее на нем платье, потом оставляет его. Опять прислушивается. Раздается негромкий стук в дверь. Лида опять вздрагивает. Идет было к двери и останавливается. Снова раздается стук. Он как бы дергает Лиду, и она выходит из комнаты. Слышен шум отворяемой двери. Шаги. Голос Лиды за сценой: «Одну минуточку, господин капитан. Я сейчас переоденусь. Подождите здесь». Входит Л и д а, прикрывает дверь и бежит к столу.

Л и д а. Сию минуту, господин Тидге. Я переоденусь, не входите. (Берет платье, затем выпускает его из рук. Делает шаг к окну, потом качает головой.) Сейчас, сейчас! (Идет на середину комнаты, закусывает губу и смотрит на потолок.) Нет, не то… (Задумывается.) Тише, тише… Тише! (Оглядывается.) Кому это я говорю «тише»?.. Ах да, себе. (Нагибается и поднимает платье.) Ух, как все сошлось сразу… (Смотрит на окно, затем на дверь.) Ух, как сошлось! (Всхлипывает.) Как быстро все… (Вздыхает и другим тоном.) Ой, господи! Ну наконец-то придумалось. И так просто. (Решительно подхватывает платье, бежит к шкафу, загораживается дверцей и начинает переодеваться.) Сейчас будут танцы. Вечер. (Выходит из-за дверцы переодетая.)

Раздается осторожный стук в дверь.

(Раздраженно, в сторону двери.) Тише, тише, иду сейчас. (Осматривает себя в нарядном платье.) Хорошо… Ну, прощай, Варенька, сестричка родная. Борька, милый, прощай… (Трет лицо руками.) Какая я красивая была! И какую жизнь счастливую должна была прожить!..

Стук в дверь.

Иду, иду же, капитан. Еще одна минута… Где же сумочка моя? (Бежит к постели, из-под подушки вытаскивает сумочку. Бежит к шкафу, наклоняется, роется внизу. Выпрямляется и выходит на середину комнаты.) Вот и все. Иду. (Мгновение стоит, затем идет к двери и выходит.)

Слышны шаги и стук двери. Некоторое время в комнате пусто. В окно осторожно заглядывает В а р я и исчезает. Репродуктор опять хрипит, начинает бить метроном. В дверь осторожно входит В а р я. Осматривается. Входят А н а с т а с ь е в и Б о р и с.

А н а с т а с ь е в. Уехали. Кто же это был?

Б о р и с. А Лида где? Лиду забрали!

В а р я (машет рукой). Нет, никто ее не забирал.

Б о р и с. А где же она? Где Лида, товарищи?

В а р я. Потом, Боря! Все потом… Скорее надо идти, пока за нами не явились. Сейчас я сверток свой возьму, вещи теплые, и идем. (Бежит к шкафу, наклоняется и шарит внизу.) Ой, что это?

Репродуктор кашляет и начинает: «Внимание. Слушайте все. Имперское командование в Берлине передает особо важное сообщение о ходе войны. Слушайте все! Пробил решающий час германского крестового похода на восток. Карающий меч немецкой армии ударил в самое сердце России. Сегодня, двадцать третьего августа тысяча девятьсот сорок второго года, в воскресенье, танкисты генерал-полковника Паулюса захватили большевистскую крепость Сталинград и вышли к главной русской реке Волге».

К Волге! Ой!

Анастасьев делает ей знак, чтобы она молчала. Репродуктор продолжает: «За Волгой начинается пустыня, там нет городов и населения. Дальнейшее сопротивление большевиков уже невозможно. Подошел конец войны. Радиостанции всего мира передают сейчас сообщения. Дальнейшее сопротивление большевиков уже невозможно. Подошел конец войны». Возникает многоголосый писк морзянки, который постепенно делается вес громче и громче. Эти звуки доходят до апогея, затем стихают. Как бы со всех углов комнаты сначала шепотом, а потом все громче — до крика — возникает хор перебивающих друг друга голосов на разных языках: «Le Volga… The great Russian river…», «Volga… This is London calling…», «Volga… Radio Tokyo…», «Ici Paris… Les armées Allemands… Le Volga… Le but de la guerre».

Анастасьев поднимает руку, затем решительно подходит к репродуктору и гневно выдергивает шнур из розетки. Наступает оглушающая тишина.

А н а с т а с ь е в. Ладно! Хватит! «Конец войне». Рано задумали кончать.

Б о р и с. Точно. До конца еще не близко.

А н а с т а с ь е в. Пошли, товарищи. За ночь надо далеко уйти.

В а р я. Гранат нет. Две гранаты у меня тут были в свертке.

Все смотрят на нее.

Неподалеку раздается сильный взрыв. Ночь за окном освещается, колеблется штора. Все бросаются к окну.

А н а с т а с ь е в. Что это? Где?

В а р я. В офицерском клубе взрыв.

А н а с т а с ь е в. У них там вечер сегодня. Кто же это?.. Ну, торопимся, товарищи. Сейчас здесь весь гарнизон будет.

Б о р и с. А Лида где же? Лида-то с нами?

В а р я. С нами, Боря. С нами. Навсегда. Ах, Лидка, глупая! Сестра моя…

Б о р и с. Это Лида там? Лида?

Варя кивает. За дверью слышны шаги. Вбегает Ф е д о р Н и к о л а е в и ч.

Ф е д о р Н и к о л а е в и ч. Слушайте, немцы сейчас передавали, что война кончается. Ведь это неправда! Верно ведь, неправда?

Б о р и с (жестко). Конечно, неправда. Воине начало только. А кончится она в Берлине.

З а н а в е с.