Люди этого часа

КРЫЛЬЯ КРАСНЫЕ Пьеса в одном действии

М а р а т.

Л е н а.

К а т я.

Т а н я.

В и к т о р.

Н а т а ш а.

С е н ь к а.

Действие пьесы происходит в первые годы освоения целины.

Комната в доме для приезжих. Эта комната и составляет весь дом. Стены беленые. Большая печь, которая сейчас топится и бросает на пол красноватый отблеск. Шесть коек — по три справа и слева. Одна из них не заправлена. Стол и табуретки. Дверь на улицу и дверь в каморку, где живет заведующая домом. На стене — телефон с ручкой, часы-ходики. Окно, за которым видны синие снежные сумерки.

М а р а т сидит на табуретке у печки. Л е н а — на койке. На другой койке сидит К а т я и смотрит в окно. Еле слышно посвистывает ветер. В комнате полумрак.

М а р а т (Лене, продолжая разговор). Конечно, у нас так все и пошло. С первой осени, с пятьдесят четвертого. Собрали мы урожай, а наши гастролеры — кто куда. Которые на горячие тысячи приехали. Технику побросали. Пришли мы на поле, трактора стоят, как после бомбежки, честное слово. Кабины — и те покалеченные.

Л е н а (лузгая семечки). И жилье. Жилье тоже, я слыхала, у вас на стихию пустили.

М а р а т. Факт, пустили. Поставили этот «сборнощелевой».

К а т я (робко). Какой?

М а р а т. Ну сборнощитовой. Финские они, что ли, сборные такие дома. Щели — во!

Л е н а (лузгает семечки). Правильно. У нас в «Ульяновском» тоже говорили, что ваш совхоз два года просуществовал исключительно за счет народа. А не за счет руководства.

М а р а т. Точно. Вчера-то, правда, слух был — директора нашего менять будут… А ты вот почему бежишь из хорошего совхоза? У вас-то здорово живут.

Л е н а. Я?

М а р а т. А я, что ли?

Л е н а. Потому.

М а р а т. Почему — потому?

Л е н а. Потому что у нас директор боится задеть самолюбие хулигана.

М а р а т. Боится! Ваш Петр Иванович? Путаешь.

Л е н а. Да, «путаешь»! А как стала недостатки высказывать и про это, так меня же еще и дурой поставили.

М а р а т. Директору сказала про хулигана? Петру Ивановичу?

Л е н а. И директору и рабочкому. А они только посмеялись. Ты бы, говорят, сказала про хулигана, когда он еще жил у нас и вел себя по-хулигански. А чего же ты говоришь, когда он уже уволился и не ведет себя?

М а р а т. Значит, ты после сказала, когда его уже не было? Тебя чего-то не поймешь.

Л е н а. Который безбашковый, он и сам себя не поймет. (Кате.) Ты что, к кому из родных ехала или просто так?

К а т я. Просто так… Взяла в райкоме путевку и поехала.

Л е н а. Тогда ты к нам старайся. В «Ульяновский». Знаешь, как живут! С ихним (кивает на Марата), с «Буревестником», рядом не лежал. (Встает.) В магазине вроде косынки привезли — по пятьдесят пять. (Выходит.)

К а т я (робко). А тебя как зовут?

М а р а т (хмуро). Меня? Марат.

К а т я. А ласково тебя как зовут?

М а р а т. Ласково? Как — ласково?

К а т я. Ласково… Ну, коротко, значит. Как тебя мать зовет или сестренка?

М а р а т. У меня никого нету. Я детдомовский.

К а т я (после паузы). А ты уезжаешь, да?

М а р а т. Уезжаю… Последняя моя ночь на целине. Утром автобус пойдет на станцию.

К а т я. А почему, Марат?

М а р а т. Да неохота говорить.

Пауза.

К а т я. С утра мороз какой был. А сейчас тепло-тепло.

М а р а т. Это перед бураном.

Дверь со стуком распахивается. Входит Т а н я.

Т а н я. Чего без света сидите? (Зажигает свет.) Тоже мне народ — удивляюсь! Сидят без света, как суслики. (Скидывает на ближайшую койку пальто и пуховый платок.) В промтоварный приемники привезли — «Урал», по тысяче триста. И косынки по пятьдесят пять. Капроновые. (Подбегает к своей каморке, отпирает ее, входит, выходит, засовывая что-то в карман жакетки, запирает.) Приехал директор с «Ульяновского» — завтра весь совхоз за приемниками кинется. (Кате.) А ты все сидишь, да? Ко мне никто не звонил? (Марату.) Из «Буревестника» последние сбегают — эх вы! (Кате.) Никто не звонил?

К а т я. Нет, никто не звонил.

Т а н я (останавливается посреди комнаты и осматривается). Эта койка освободилась, да? (Подскакивает к незаправленной койке, сдергивает смятое одеяло, хватает простыни, мельком осматривает их, складывает, кладет на подоконник.) Автобус со станции пришел. Какие-то к нам приехали. Одна красивая, как киноартистка. (Кате.) Слышь, ты посмотри тут за порядком, а я опять на полчаса сбегаю, ладно? Вот эти койки все свободные, если кто придет. Я пошла. (Набрасывает пальто и устремляется к двери, но возвращается.) Ты ела сегодня? Что ж ты молчишь? (Кидается к своей каморке, отпирает ее, берет там тарелку, запирает и подает тарелку Кате.) Тоже мне святая — сидит и молчит. Вот у таких только чемоданы и воровать. (Выходит.)

К а т я (ей вслед). Спасибо. (Принимается есть.)

М а р а т. А у тебя что, чемодан украли?

Дверь приотворяется, слышен голос Тани: «Вот сюда, сюда заходите. Пожалуйста». Входят В и к т о р, Н а т а ш а, Т а н я.

Н а т а ш а. Здравствуйте.

К а т я. Здравствуйте.

Т а н я. Заходите, заходите. У нас тут тепло. Грейтесь.

В и к т о р (Наташе, которая начинает снимать рюкзак). Подожди, я тебе сейчас помогу. (Тане.) У вас тут только одна комната?

Т а н я. Одна. (Наташе.) Давайте я. (Помогает снять рюкзак.) Ух, тяжелый какой! Вот сюда давайте. Вот эта коечка свободная и вот эта. (Берет с окна белье.) Белье чистое — только из стирки. Вот сюда, к печке. Вам теплее будет. А чемодан под койку.

Н а т а ш а. Если можно, я бы лучше на ту. К печке мне не хочется. У меня голова что-то разболелась.

В и к т о р. А ничего, что чемоданы под койку? Тут всегда кто-нибудь есть, да?

Т а н я. Так я же и сама никуда не выхожу. А хотите, можно ко мне в комнату. Она запирается.

В и к т о р. Да нет, ничего. Пусть тогда так. (Смотрит на часы.) Не скажете, как отсюда добраться до совхоза имени Ушакова? Теперь уже поздно?

Т а н я. До «Ушакова»? Да завтра от них машина будет. Молоко сдавать. А вы позвоните к ним — вот телефон. Они за вами пришлют. Вы артисты, да? С концертом приехали?

В и к т о р. Нет, не артисты.

Т а н я. А кто?

В и к т о р. Я инженер. По двигателям внутреннего сгорания.

Т а н я. А я считала, артисты. (Наташе.) Вы такая красивая — я думала, из кино… А вы ресницы подкрашиваете?

Н а т а ш а. Вы меня совсем смутили — как вы говорите. Нет, не подкрашиваю.

Т а н я. Да, верно, не подкрашиваете. Они у вас просто такие сами от себя. А у меня вот ресницы все черные, а самые кончики белые. Правда, обидно? Я, когда девчонкой была, так переживала насчет этого. (Виктору.) А вы, значит, инженер. Наверное, завгаром к ним, в «Ушакова»?

В и к т о р. Нет, не завгаром. Мы не по специальности приехали с женой на целину. Просто работать.

Т а н я. Как — работать?

В и к т о р. Как все.

Н а т а ш а. Виктор, дай мне, пожалуйста, попить. Чаю. У тебя осталось?

В и к т о р. Возьми. На. (Подает фляжку.)

Т а н я. Значит, вы просто так приехали? Вроде как из патриотизма? А как же вы жить тогда будете?

В и к т о р. Как жить? Как все живут, так и мы.

Т а н я. Так все-то живут на шестьсот в месяц. А вы так не проживете. На вас вон кожаное пальто больше тысячи стоит.

В и к т о р. Слушайте, вам не кажется, что это наше дело — как мы жить будем?

Т а н я. А я что, спрашиваю, что ли? (Передергивает плечами.) Подумаешь! Живите как хотите. Платите вон по пять рублей за койку, и все. Десять за двоих. А то заболтаешься тут с вами.

В и к т о р. Пожалуйста, вот. (Подает деньги.) Тут у вас, я вижу, вежливость не очень в моде.

Н а т а ш а. Виктор.

В и к т о р. Что?

Н а т а ш а. Поди сюда.

В и к т о р. Ну, что опять?

Т а н я (Марату). Эй, ты, «буревестник»! С тебя пятерку сейчас получить или переводом через банк?

Марат молчит.

Как печку топить — так давай сразу, а как платить — так потом, попозже. (Кате.) Ну, ты, значит, посмотришь. Я мигом. (Выходит.)

В и к т о р. Ну что ты хочешь?

Н а т а ш а. Ничего… Просто чтобы ты сел и отдохнул. Ты ведь устал.

В и к т о р. Я-то как раз не устал. Из нас двоих я устаю обычно меньше.

Н а т а ш а. Витя… У тебя плохое настроение?

В и к т о р. Ах, оставь, знаешь, эту вечную опеку. Плохое, хорошее… Никакое у меня настроение. (Успокаиваясь, оглядывает комнату.) Да… Приехали, значит, на целину.

Пауза.

М а р а т (откашливается, Кате). А у тебя чего, чемодан украли?

К а т я (тихо). Ага. Ночью проснулась в вагоне, смотрю — нету. Я сперва даже заплакала. А потом взяла себя в руки. Верно, глупо, что заплакала?

Марат пожимает плечами.

Марат…

М а р а т. Что?

К а т я. А меня Катей зовут.

М а р а т. Катей?

К а т я. Катей. А длинно — Екатериной Васильевной. Смешно, правда?

М а р а т. Чего тут смешного?

К а т я. Нет, смешно. Я — и вдруг Екатерина Васильевна… Марат, а почему ты такой сердитый?

Входит Л е н а.

Л е н а. Порядочки у них тут. Магазин закрытый, а нашу эту заведующую сразу туда пропустили. Уже в косынках роется. (Наташе.) А вы из Москвы, да?

Н а т а ш а. Из Москвы.

Пауза.

К а т я (кончила есть). Марат, а ты откуда?

М а р а т. С Владивостока. С Приамурья, в общем.

К а т я. Ох как далеко! А я с Курской области. Из Березани. Знаешь Березань?

М а р а т. Березань… Чего-то слышал.

К а т я. Не знаешь Березани?! Ну-у, а у нас городок хоть маленький, а хороший такой. Весь-весь деревянный. Сирени много. Все гусей держат… Сады яблоневые…

М а р а т. А как ты поехала на целину?

К а т я. Да как вся молодежь. Отпросилась у мамы — и поехала. Сперва брат мой двоюродный, а потом я.

М а р а т. А брат куда уехал?

К а т я. Брата уже нету.

М а р а т. Как — нету?

К а т я. Нету… Марат, а у вас школа хорошая была? А у нас какая хорошая! У нас в седьмом классе вечер сделали — вечер русской живописи. Учительница по литературе написала в Третьяковскую галерею. И оттуда прислали репродукции разные, книжки. Я тоже маленький доклад делала. Про Репина. Прочла книжечку и сделала по ней доклад.

М а р а т. И у нас школа тоже хорошая была. (Садится на койку рядом с Катей.)

К а т я. Ты садись. Садись как следует. (Подвигается.)

М а р а т. Слушай, ты вот про Репина доклад делала. А ты рисовать любишь?

К а т я. Люблю. Только у меня не получается.

М а р а т. И я люблю. Я тут на целине все рисовал. Травы.

В и к т о р. Что ты рисовал?

М а р а т. Ну, травы разные. Ковыль, острогалы, острец… В поле ждешь, бывает, с трактором, пока тебе горючее привезут или воды. И рисуешь. У меня всегда блокнот с собой был и цветные карандаши. Тут деревьев нету, вот травы и рисуешь.

Н а т а ш а. А вы трактористом были?

М а р а т. Трактористом. Но на тракторе мало приходилось. То на ремонт поставят. То в отгон пошлют сено заготовлять.

В и к т о р. А заработок как?

М а р а т. У меня? У меня лично — я вот за год сосчитал — по пятьсот рублей в месяц вышло.

Н а т а ш а. Пятьсот в месяц! Не много.

Л е н а. Сам себя не оправдываешь. Правильно, что сбежал.

М а р а т. Да я не из-за этого. Думаешь, я из-за брюха сбежал?

Л е н а. А из-за чего же?

М а р а т. Так… Было одно дело.

В и к т о р. Какое?

Л е н а. Украл чего-нибудь, вот и выгнали.

М а р а т (с горечью). «Украл»! Эх ты, скажешь тоже. Я из детдома ушел раз от своей глупости, так и то не воровал. «Украл»! А ты вот чего с «Ульяновского» сбежала? Самый лучший совхоз.

Л е н а. Тебе небось хулиганы нож не показывали. А мне показывали.

В и к т о р. Какой нож?

Л е н а. «Какой»! Финку.

Н а т а ш а. А как вам нож показывали?

Л е н а. Как показывали? Да обыкновенно. Учетчицей я была. На току. Один приезжает и говорит: «Припиши мне еще три ездки». А я одна. А потом еще приезжает. «Приписала?» И нож показывает.

В и к т о р. Ну и что вы?

Л е н а. «Что»? Спасибо, в столовую перевели.

М а р а т. А приписывала? Когда еще на току была?

Л е н а. А ты бы не приписывал?

Пауза.

К а т я. А ты его потом видела, этого хулигана?

Л е н а. Еще бы не видела, если он всю уборочную работал. А потом уволили, а потом опять приняли — вот недавно. А когда пошла к директору, еще раньше, а он…

Дверь с шумом распахивается. Входит С е н ь к а.

С е н ь к а. Здорово! Татьяны нету? Заведующей. (Замечает Лену.) Приветик. Что, нету заведующей? А койки свободные есть?

К а т я. Таня вышла. А койки есть свободные. Вот эта и эта.

С е н ь к а. Есть, значит, порядок. (Кладет на койку рюкзак. Лене.) Эй ты, толстая, поглядишь. (Выходит.)

К а т я (Лене). Ну, и ты, значит, пошла к директору. И что?

Л е н а. Ничего.

К а т я. Насчет хулигана сказать?

Л е н а. Какого хулигана?.. Чего пристали-то, чего пристали? (Вытаскивает из-под койки рюкзак и чемодан.) Ничего я не знаю. (Марату.) Когда автобус пойдет на станцию?

М а р а т. Утром. Слышь, а это не тот, который тебе нож показывал?

Л е н а. Ничего я не знаю. (Берет вещи и выходит.)

М а р а т. Факт, он… Сенька его зовут. Шофер. У нас тоже работал, в «Буревестнике». Раз «ВИМы» пришли новенькие, а потом кто-то из-под замка все шприцы унес и продал по колхозам. Так считали, что он.

В и к т о р. Ну и что же? Надо было в милицию заявить.

М а р а т. А как докажешь?

В и к т о р. Ну тогда можно было просто морду набить. Не знаете, как с хулиганьем надо обращаться? Пусть он только зайдет. Я с ним поговорю. По-мужски. Забудет, как его звали.

Вбегает Т а н я.

Т а н я (Кате). Слышь, сейчас тут директор с «Ульяновского». Петр Иванович. Машина стоит у чайной. Беги, просись к ним. Знаешь, как живут! Там девчонку на тяжелой работе не увидишь. Чтобы она помощником тракториста или мешки таскала. Еще лучше, чем в «Ушакове».

Катя нерешительно встает.

Давай скорей, чего ты мнешься? Стеганку набрось, вот малахольная-то! Думаешь, он тебя ждать будет?

К а т я. Я в «Ульяновский» не хочу. Я в «Буревестник» поеду, когда попутная будет.

Т а н я. В «Буревестник»! Ты что, сдурела?

М а р а т. Зачем же в «Буревестник»?. Ты уж лучше в «Ушакова», если в «Ульяновский» не хочешь.

Т а н я. Да чего ты стала-то? Беги! Тебе ж как лучше говорят.

К а т я. Нет. Я в «Буревестник». (Садится на койку.)

Т а н я. Ну и дура!.. Эх, черт вас дери всех! Одна второй день на койке сидит, не знает, что ей делать. Другой пятерки не имеет заплатить за ночлег. Третьи сами не знают, зачем приехали. Обсели кругом — деваться некуда. (Другим тоном.) Три раза подметала, опять грязь. (Берет в углу веник и принимается подметать.)

М а р а т (тихо, Кате). Ты почему в «Буревестник» хочешь? Там же знаешь, как хуже.

К а т я. Так… Мне надо.

М а р а т. А почему?

Со своими вещами входит Л е н а.

Т а н я. Не уехала?

Л е н а. Уедешь тут. (Садится на койку и всхлипывает.) Машина почти пустая, и не взял на станцию. Известно — директор.

В и к т о р. Прогуляться, что ли, пойти? (Встает, подходит к двери и открывает ее.) Ух, ветрище какой. (Наташе.) Мы, знаешь, вовремя доехали.

Т а н я. Буран будет.

Лампочка под потолком меркнет, потом зажигается.

Вот-вот, точно. Ветер провода раскачивает… Ах, белье-то у меня висит! (Выбегает.)

В и к т о р. Такие обстоятельства… (Марату.) А ваш совхоз далеко?

М а р а т. Пятьдесят пять километров. Вы к нам не езжайте. В «Ушакова» или в «Ульяновский». В «Ушакове» тоже клуб есть, баня. Кино два раза в неделю. А у нас ничего.

В и к т о р. Ясно. А охота есть в этих краях?

М а р а т. Есть. У кого ружья — охотятся. Весной у нас над озером гусь здорово идет. Которые жадные, бьют… А у вас какое ружье?

В и к т о р. Винчестер.

М а р а т. Ружье способное.

Л е н а. И у нас, в «Ульяновском», есть — здорово охотятся. У нас одна — муж охотник — с этих гусей целую перину набила. Пух знаете какой! В Москве не купишь… (Виктору.) А вы артисты, да?

В и к т о р. Совершенно не артисты. Не понимаю — всю дорогу нас принимают за артистов. Никогда не думал, что во мне есть что-то артистическое. Как тебе кажется, Ната?

Л е н а. А что, поохотиться приехали? С ружьем… или просто так — посмотреть, как мы тут живем?

В и к т о р. И не охотиться и не смотреть. Приехали жить и работать. Я инженер. Предлагали место в министерстве. Не захотел. Решили с женой отправиться где труднее. Не бывает?

Л е н а. Нет, чего ж? Бывает. Рыба ищет, где глубже…

В и к т о р. А человек — где лучше. Так вы хотели сказать? А вот я вам говорю, что бывает и наоборот. Человек ищет, где хуже, где труднее.

Л е н а (уклончиво). Конечно… Каждый сам себе лавирует. Как ему выгоднее.

В и к т о р. Опять — «лавирует». Я вам как раз объясняю, что дело не в том, чтобы лавировать, а в том…

Н а т а ш а. Витя…

В и к т о р. Ну что такое? Оставь, пожалуйста. (Машет рукой.)

Пауза. Марат достает из-под койки вещевой мешок.

М а р а т. Катя.

К а т я. Что, Марат?

М а р а т. Хочешь… Хочешь, я тебе одну штуку покажу?

К а т я. Хочу, конечно. А что, Марат?

Т а н я входит с бельем в руках. За дверями ветер.

Т а н я. Плохо, кто в дороге. (Проходит в свою каморку.)

М а р а т. Вот смотри. (Подает Кате рисунки.)

К а т я. Ага… Как хорошо ты рисуешь. А вот это что?

М а р а т. Озеро. Оно такое гладкое, что даже нарисовать трудно. Рыбы — страсть. Наши поехали, сеть забросили, так полную коляску мотоцикла рыбы привезли. С одного раза… Но ты не на эту смотри. Вот на эту.

К а т я. А это что? Столбики какие-то.

М а р а т. Неужели непонятно?

К а т я. Нет… Посадка, что ли?

М а р а т. Ну ясно, что посадка. Ты что, не видела, как лес садят?.. А вот тут, на этой картинке, молодой лес, уже выросший.

К а т я. Да… А разве тут есть лес? Ты говорил, только травы.

М а р а т. Да, конечно, нету. Это же мечта. Понимаешь, мечта была наша с товарищем. Чтобы лес посадить… Тут же пустые места. До целины особенно так было, что в машину можно сесть, на четвертую скорость поставить, глаза закрыть и на полном газу вперед жать. Километров сорок или пятьдесят. И ни на что не наткнешься. Потому и бураны такие. А ведь леса можно посадить на целине, реки пустить. Знаешь, какая страна прекрасная станет. Ведь тут же юг, солнца много… Тогда бы дожди пошли летом. А земли тут больше, чем вся Франция, в Казахстане… Вот видишь, я здесь мечту нарисовал. Не в деталях, конечно. А так, в общем. Видишь, тут степь, тут лес, луга. Река могучая. А там вот город на горизонте. Башни…

Н а т а ш а. Можно мне посмотреть ваши рисунки? (Встает.)

М а р а т. Чего ж? Пожалуйста.

К а т я. Значит, такая у вас мечта была?

М а р а т. Да мы, знаешь, уже делали. Место нашли у озера. Для первого леса. В питомник написали насчет саженцев. Деньги даже собрали у самих себя, у ребят. Канаву выкопали для воды…

Н а т а ш а. А что тут темное? Яма?

М а р а т. Не. Это так… Солярка попала. Руки же грязные. Берешь.

Н а т а ш а. Хорошо вы нарисовали. (Лене.) Хотите посмотреть?

Л е н а (поджимает губы). Не заинтересована.

Н а т а ш а. Да посмотрите. В самом деле хорошо. (Подает рисунки.)

Л е н а (неохотно просматривает). Сказки все. Ничего этого не будет.

М а р а т. Почему не будет?

Л е н а. Не будет, и все.

М а р а т (начиная сердиться). Ну почему не будет? Скажи — почему?

Л е н а (равнодушно). Потому. (Берет свой вещевой мешок и начинает развязывать.)

М а р а т. Нет, ты скажи почему. Раз говоришь, что не будет.

Л е н а. Да потому, что он никому не нужен. Твой лес.

М а р а т. Как же не нужен? Ведь тут засухи. Летом пыль. А знаешь, что можно сделать?

Л е н а. А кто будет делать-то? Ты, что ли? У тебя штаны-то есть, кроме этих?

М а р а т. При чем тут штаны?

Л е н а. У самого штанов нету, а тоже — лес, города, башни… Сидел бы и молчал.

К а т я. Нет. Это ты неправильно говоришь. А я считаю…

М а р а т. Ладно! Дай сюда. (Схватывает с койки свои рисунки.) Эх ты! Вот из-за таких всякое дело сохнет. Нет, точно. Такие еще хуже Сеньки-хулигана. Еще гораздо отрицательнее. (Передразнивает.) «Жизнью надо уметь лавировать». Вот вы, такие, и лавируете. Эх, я во Владивостоке был! На рынке ларьки. Расческами разными торгуют, пуговицами. И молодые сидят в ларьках. Ряшки — во! Сидят и торгуют. А могли бы работать. Вот я все думал — где же они выращивались такие? Под шкафом, что ли? Чего они молодые — и пошли в ларек сидеть. И ты такая же… Пух! Про гусей заговорили, а ты сразу: «Пух. Перины набивать». У нас люди на них, на диких гусей, как на красоту смотрят. Когда они на восход летят — крылья красные… А вам бы только пух. Всю бы землю вы на пух перевели и толстой своей… и толстым задом легли бы жир наращивать…

Л е н а. А ты не оскорбляй. Не оскорбляй. Думаешь, я такая безмощная тут сижу?

М а р а т. Да ты уже сама себя давно оскорбила. Вот у нас в совхозе и директор такой. Приехал, дом выстроил и сразу забор вокруг. У него и не растет ничего, а он — забор. Зачем?.. А ты!.. Ездки приписывала шпане.

Л е н а. А ты бы не приписывал? Ишь, герой.

М а р а т. Да я бы лучше задавился, чем ему приписал! Пусть бы он меня лучше зарезал.

Пауза.

Н а т а ш а. Ой, подождите! Что-то мне плохо. (Встает.) Виктор… Витя… (Шатнувшись, опускается на койку.)

Общее волнение. Входит Т а н я.

Т а н я. Тише вы! Тише! Что тут такое?.. А-а.

В и к т о р. Воды! Воды надо.

Т а н я. Тише все. Берите ее за плечи. Вот так, во-во… И ты помогай. Бери-бери, не бойся… Нет, не сюда, а ко мне в комнату. Ко мне.

В и к т о р, К а т я и Т а н я вносят Н а т а ш у в каморку Тани. Оттуда раздается голос Тани: «Нет-нет, идите все. Я и одна справлюсь…» В и к т о р и К а т я выходят.

Л е н а. По ней видать было, что не в себе. Я сразу заметила. Только как вошла.

В и к т о р (стоит у двери в Танину каморку). Да вообще она у меня слабая. Не приспособлена для таких путешествий. (Стучит в дверь.) Ну, как там? Можно мне?

Голос Тани: «Сейчас, сейчас. Все уже в порядке». Выходят Н а т а ш а и Т а н я. Таня поддерживает Наташу.

Т а н я. Ничего страшного. Садись. Сейчас все пройдет. (Виктору и Марату.) А ну-ка, вы, мужики, не курить здесь. Чтоб ни одной папиросы, ясно? (Виктору.) Гаси-гаси. Кто курить — пожалуйста, на воздух. У человека голова болит.

В и к т о р. Ладно. (Гасит папиросу.)

Н а т а ш а. Прямо не знаю, как получилось. Все ничего, и вдруг в глазах покраснело. Но сейчас уже хорошо. Пусть курит кто хочет.

Т а н я. Ладно-ладно, с каждым случается.

Лампа под потолком меркнет и гаснет совсем.

Ого! Так и знала. Раз буран, значит, обязательно. Сидите, я сейчас лампу зажгу. (Выходит.)

В и к т о р. Ничего себе удовольствие.

Т а н я вносит зажженную лампу и ставит на стол.

Т а н я. Вот вам и свет… Ну, что делать будем? Собралось шесть человек. Все разные. Один уезжает, другой приехал, третий на месте сидит. И сошлись-то с разных краев.

К а т я. Да, интересно как… Владивосток, Березань, Москва. Сразу всю Россию видно стало.

Пауза.

Т а н я. Ну, что делать будем? Чтобы эту ночь запомнить? Истории рассказывать, стихи читать, песни петь. Кто что умеет?

К а т я. Я ничего не умею. Только стихи.

Т а н я. И больше никто ничего? Эх вы! Ну тогда слушайте, что я вам спою. (Идет к себе и возвращается с аккордеоном.) Ну, слушайте тогда. (Некоторое время играет, затем поет романс Нины из «Маскарада».)

В и к т о р. Неплохо.

Н а т а ш а. Что ты говоришь — «неплохо». Это искусство, а ты — «неплохо».

Т а н я. Ладно. Что там обо мне говорить. Я вот надеялась, артисты из Москвы приехали. Думала, послушаю, как по-настоящему-то поют.

Н а т а ш а. Но вы все-таки учились петь, да?

Т а н я. Первой была в самодеятельности у нас на фабрике. «Онегина» ставили, я Татьяну пела.

В и к т о р. Ого! Значит, вы и ноты знаете?

Т а н я. А вы считали, мы тут все лыком шитые?.. (Встает.) Эх, как споешь, так что-нибудь такое сделать хочется. И сама не знаешь что. (Прошлась по комнате чечеткой.) Ну, сплясать вам, что ли? Сыграть кто может на аккордеоне? Никто? Ну ладно. Спать тогда. Время позднее. (Марату.) Ты, «буревестник», давай вот на эту койку.

М а р а т. Ничего, я так посижу.

Т а н я. Чего сидеть? Сказала — значит, ложись.

М а р а т. Ладно.

Т а н я (Лене). Или ты, может, на эту койку хочешь? Тогда «буревестник» сюда.

Л е н а. Я не лягу.

Т а н я. Как — не ляжешь?

Л е н а. Так — не лягу. Не буду спать.

В и к т о р. А почему вы не хотите ложиться?

Н а т а ш а. Она, наверно, этого хулигана боится. Который ей нож показывал.

Т а н я. Какого хулигана? Ничего не пойму.

В и к т о р (Лене). Ложитесь спокойно. Я с ним потолкую. Сенька тут был какой-то. Вещмешок оставил.

Т а н я. Значит, еще койка будет занята.

Дверь внезапно отворяется с громким стуком. В комнату врывается ветер и снег.

Ах ты! Ветер какой! Лампу держите, как бы не сдуло. (Кидается к двери и принимается ее закрывать.) А то бывает, и крючок срывает. У меня раз осенью сорвало. (Пытается совсем закрыть дверь, но это ей не удается.) Ну и ветер. Прямо как толкает кто.

Дверь приоткрывается, преодолевая сопротивление Тани.

Эй, помогите, кто посмелее!

Дверь еще приоткрывается, протискивается С е н ь к а.

А-а, еще пассажир.

С е н ь к а. Чего держишь-то? Обалдела?

Т а н я. Да я думала — ветер. Ветром сперва открыло.

С е н ь к а. Койка есть свободная? Я тут шмутки оставлял.

Т а н я. Чего не быть? Вот эта и свободная. И белье чистое. Давай пять рублей.

С е н ь к а. За что? За здорово живешь?

Т а н я. За койку.

Сенька медленно лезет в карман.

Давай-давай. Заснешь тут с вами. (Вырывает у Сеньки из руки пять рублей.) Ну и все, теперь спать.

В и к т о р. Минутку. (Подходит к Сеньке.) А ну-ка встань.

Пауза.

С е н ь к а. Это вы к кому?

В и к т о р. Ну-ка встань, говорю.

С е н ь к а (медленно подымается). Ну и что?

В и к т о р. Ты вот этой девушке грозил ножом? Летом?

С е н ь к а (с мнимым возмущением). Кому?!

В и к т о р. Вот этой. Ножом грозил, чтобы она тебе лишние ездки приписывала.

С е н ь к а. Этой? Да я ее в первый раз вижу.

В и к т о р. В первый раз? Сейчас проверим. (Лене.) Этот к вам на ток приезжал? Нож показывал?

Л е н а (возмущенно). Когда?.. Да я его и в глаза не видела. «Нож»!.. Чего сочиняете-то, чего сочиняете? А еще интеллигентные называются! Не знаю я никакого ножа. Чего пристали?

В и к т о р. Вот черт возьми! Имей дело с барахлом.

Л е н а. От барахла слышу… Приехали тут мутить… Интеллигенция, а еще барахлом обзывается. (Отворачивается и плачет.)

С е н ь к а. Вот так, товарищ начальник. В первый раз вижу.

В и к т о р. Никакой я не начальник. Для этого начальник не нужен — хама к порядку призвать.

С е н ь к а. Ах, не начальник! Не начальник, так и проваливай отсюда, пока я тебе горб не приделал. (Ложится на койку и начинает насвистывать.)

В и к т о р. Что ты сказал? Встань.

С е н ь к а (равнодушно). Чего?

В и к т о р. Встань.

Н а т а ш а. Виктор, Виктор, довольно.

В и к т о р. Поднимись, а то хуже будет.

С е н ь к а. Пошел ты… знаешь куда?.. (Неожиданно быстро поворачивается на бок.)

Виктор отскакивает.

Не бойся, пошутил. (Примащивает себе подушку, закрывает глаза и принимается ненатурально храпеть.)

Т а н я. Все. Поскандалили, и хватит. Давайте разбираться по койкам. Свет сейчас пригашу.

Н а т а ш а. Виктор, хватит, прошу тебя.

В и к т о р. Пожалуй, действительно хватит. Ничего тут не докажешь, только запачкаешься.

Т а н я. Спите. (Выходит.)

Все разбираются по койкам. Катя и Марат — рядом. Лена садится на табурет у печки. Пауза. Свистит ветер.

М а р а т. Буря всё какая. Вот сейчас кого застало в степи, шофера, — полное ведро бензина нальет и жжет.

К а т я (шепотом). А почему?

М а р а т. Ну, греется. Бензин, если налить в ведро, со снегом даже перемешать, никогда не загасить. Хоть какой ветер.

К а т я. Страшно в степи ночью?

М а р а т. Не… Привычка.

Лена начинает громко храпеть.

К а т я. Смотри. Говорила, всю ночь не заснет. А сама сразу. Смешно.

М а р а т. Да ну ее.

К а т я. Тебе спать хочется?

М а р а т. Хочется. Я и ту ночь не спал. Ехали.

К а т я. Спокойной ночи, Марат.

Пауза. Слышно, как ревет буран.

Н а т а ш а (приподнимается и оглядывается). Виктор… (Трясет Виктора за плечо.)

В и к т о р. Ммм.

Н а т а ш а. Виктор.

В и к т о р. Ммм.

Н а т а ш а. Виктор, ты спишь?

В и к т о р. А?.. Что? Нет, не сплю.

Н а т а ш а. Виктор, мне с тобой надо поговорить.

В и к т о р. Поговорить?.. Пожалуйста. Хотя, может быть, потом.

Н а т а ш а. Нет, я хочу сейчас.

В и к т о р. Ну изволь… Что это за привычка — ночные разговоры?

Н а т а ш а. Ну тогда ты встань.

В и к т о р. Зачем? Я и так слышу.

Н а т а ш а. Но ты заснешь. Встань, я тебя прошу. Сядь тут.

В и к т о р. Ну пожалуйста, пожалуйста. В чем дело?

Н а т а ш а. Оставь этот тон. Я хочу серьезно поговорить.

В и к т о р. Ну говори. Пожалуйста, говори. Ты меня разбудила, я встал. Говори.

Н а т а ш а. Виктор… То, что мы сейчас собираемся делать, для нас очень важно. Верно?

В и к т о р. Что именно? По-моему, мы сейчас ничего не собираемся делать. Ночь ведь все-таки.

Н а т а ш а. Нет. Я говорю, что вот мы с тобой приехали на целину. Это для нас очень важно.

В и к т о р. Естественно.

Н а т а ш а. Да… Но видишь, теперь мы не сможем поехать в этот хороший совхоз, в который мы хотели. В «Ушакова». Нам придется поехать в плохой, в дальний. Например, «Буревестник».

В и к т о р. Почему обязательно в дальний?

Н а т а ш а. Потому что ты тут сказал людям, что ты инженер.

В и к т о р. Гм… Да… Не подумал… Глупо. Хотя что тут такого? Ведь они все равно уезжают.

Н а т а ш а. А Татьяна? Заведующая. Понимаешь, если дойдет, что ты соврал, будет очень неудобно.

В и к т о р. Да… Ну, хорошо тогда. Поедем в этот дальний. В самую глушь, в дыру… Жаль, конечно, что нет клуба. А впрочем, все равно! Пусть! Договорились. Знаешь, это мне даже еще больше нравится. Начинать новую жизнь, так начинать!

Н а т а ш а. Подожди. Не вставай, сядь.

В и к т о р. У тебя еще что-нибудь? Знаешь, холодно сидеть.

Н а т а ш а. Еще… Понимаешь, мне даже трудно тебе объяснить. Ты ведь легко соглашаешься на тяжелое. Потому что оно красиво. Но мы приедем в этот «Буревестник» и останемся там надолго, если не навсегда. Поэтому мы теперь должны решать то или другое не потому, что оно красиво. Не для оценки со стороны.

В и к т о р. Но я согласен. Понимаешь, согласен. И так и этак. И со стороны и для себя. Ты сказала — и я согласился. Не надо усложнять.

Н а т а ш а. Нет. Ты меня не хочешь понять. Мы сейчас входим в настоящую жизнь. Не выдуманную… Эта дорога… Разговоры о заработке. Встреча с хулиганом… Знаешь, я многое обдумывала сегодня. Мы не должны жить, как прежде. Нам надо серьезно обдумывать каждый свой шаг.

В и к т о р. Но ведь мы же обдумываем. Я тебе скажу, что мы даже слишком много думаем и мало делаем. Хватит этих разговоров. Надо делать. Дело!

Н а т а ш а. Не кричи. Тише… Нам нужно быть осторожными. Во многом. Даже… Даже с деньгами. Ты извини, что я об этом говорю. Но на станции ты заплатил за всех в ресторане. И не взял денег, хотя они тебе хотели отдать. Нам теперь нельзя так. Отец тебе больше не пришлет. Знаешь, сколько у нас осталось?

В и к т о р. Сколько?

Н а т а ш а. Шестьсот.

В и к т о р. Шестьсот рублей, и все?

Н а т а ш а. Шестьсот и та мелочь, которая у тебя.

В и к т о р. Ого! Я думал, гораздо больше.

Н а т а ш а. Мы много истратили. Все эти рюкзаки, чемоданы, кожаное пальто, ружье, проводы. Отец дал тебе пять тысяч. Знаешь, мы могли купить и дешевое ружье. Не такое. Ты ведь не охотник.

В и к т о р. Ладно. Зато у нас все есть.

Н а т а ш а. У меня нет теплого пальто.

В и к т о р. Но ты же сказала, что не надо. Помнишь, я предлагал купить.

Н а т а ш а. Ты предлагал, когда все уже почти было истрачено.

В и к т о р. Но мы заработаем. В конце концов, продадим мое кожаное и купим тебе.

Н а т а ш а. Его нельзя продать. Ты его обрезал, чтобы оно стало модным. Такое здесь никто не купит.

В и к т о р. Ну выкрутимся как-то иначе. Знаешь, я не понимаю, к чему этот разговор. Просто чтобы опять меня упрекать? Конечно, мы сделали много ошибок. Но надо смотреть вперед, а не назад…

Н а т а ш а. Витя.

В и к т о р. Что?

Н а т а ш а. Не закуривай здесь. У меня голова кружится.

В и к т о р. Ладно… Понимаешь, я действительно сделал глупость, что заплатил в ресторане. Но я не хочу так жить, чтобы нельзя было истратить, не думая, пятьдесят рублей. Я такой. И не могу быть другим. Не умею приспосабливаться.

Н а т а ш а. А я тебя и не прошу приспосабливаться. Я тебя прошу только понять, что этот наш приезд на целину — это наша последняя попытка стать настоящими людьми. Мы с тобой слишком часто останавливались на полдороге.

В и к т о р. Ты хочешь сказать — я останавливался?

Н а т а ш а. Да, ты. Ты ведь у нас всегда был главным. А я только шла за тобой. Только верила в тебя… Витя, я и сейчас готова верить, но я боюсь. Вот мы решили поехать на целину, чтобы вылечиться. Стать другими. Но ты опять пускаешь пыль в глаза. Фанфаронишь. Ну зачем ты стал учить эту Лену, как должен поступать настоящий человек? Виктор, ведь ни ты, ни я еще ни одного колоса не вырастили, ни одного кирпича в стену не положили… Мы должны перемениться, Витя. Должны. А я боюсь, что ты сейчас уже воображаешь себя Героем Труда. А доберемся до места — окажется, что стать героем нелегко. И ты опять остынешь. Скажешь, что это не для нас.

В и к т о р. Но мы уже об этом говорили. Десятки раз. Все уже ясно.

Н а т а ш а. Да. Но теперь другое положение. Виктор, я сегодня узнала одну вещь. Вернее, раньше подозревала, но теперь убедилась.

В и к т о р. Что ты узнала сегодня?

Н а т а ш а. Неужели ты не понимаешь?

В и к т о р. Слушай, давай без загадок.

Н а т а ш а. Все эти обмороки… То, что я так подурнела… Неужели это тебе ничего не говорит?

В и к т о р. Что я, доктор, что ли? В чем, наконец, дело?

Н а т а ш а. О господи! Да я беременна. У нас будет ребенок. Понял?

В и к т о р. Ты!.. Ах, ччерт!.. Ну прости, что я так сказал. Прости… Но ты понимаешь, что сейчас — именно сейчас — этого нельзя было. Ну, ладно, не плачь. Извини меня, не плачь.

Н а т а ш а. Нет, нет… Уже все… Просто мне очень обидно. Все эти последние месяцы ты совсем не думал, где я, что я, как я. А в дороге! Видел, что я не переношу дыма, и сам первый всегда закуривал в купе. Ни разу даже не спросил, почему я все время стою в коридоре. Просто не интересовался мной…

В и к т о р. Успокойся.

Н а т а ш а. Я уже успокоилась. Все… Просто я тебя очень любила, и поэтому мне так тяжело.

Свирепейший порыв ветра сотрясает дом. Дверь распахивается, впуская снежную бурю.

Боже мой, что это?!

Все, кроме Сеньки, просыпаются. Вбегает Т а н я.

М а р а т. Дверь, что ли, открылась? (Вскакивает.)

Л е н а (сильно всхрапывает и открывает глаза). Грабят! Караул!.. Ограбили!.. (Закрывает глаза и тотчас начинает сильно храпеть.)

Т а н я. Так и знала — сорвало крючок. А, чтоб его! (Борется с дверью. Ей помогает Марат. Вдвоем они закрывают дверь.) На запор, что ли, сделать? (Приносит из угла комнаты железную полосу и прилаживает к двери.)

Н а т а ш а. Как я испугалась. (Ложится.)

К а т я. И я тоже. Я думала — землетрясение.

Т а н я. Все. Можете успокоиться… Сколько времени-то? (Смотрит на ходики, выходит.)

Пауза. Марат встает, подходит к столу, наливает стакан воды и пьет. Возвращается на койку.

К а т я (шепотом). Марат, тебе спать хочется?

М а р а т. Нет. Хотел, а теперь вроде перебило. А тебе?

К а т я. Нет. Давай поразговариваем. Только тихо.

М а р а т. Давай. А о чем?

К а т я (садится на койке). Я тебя хотела спросить: почему ты ушел из совхоза?

М а р а т. Я?.. Видишь, какое дело. Парень у нас один погиб. Замерз. Друг мой.

К а т я. Парень…

М а р а т. Гриша его звали. Григорий. Секретарь комсомольской организации нашей… Вот у нас с ним мечта и была. Насчет леса. Знаешь, как старались. Почвы брали образцы. Даже в институт в Москву посылали. А потом он в буран зимой повез ребятам на отгон продукты и погиб. Отговаривали его. Но он все равно поехал. Смелый был. Ребята-то без еды на отгоне сидели.

К а т я. И погиб.

М а р а т. Погиб. Замерз. Знаешь, как я переживал. И сейчас. Никогда мне его не забыть.

Катя отворачивается и плачет.

Ты чего, Катя? Ты чего?

К а т я. Ничего. Сейчас пройдет. (Плачет.)

М а р а т. Ты скажи, он тебе что, знакомый был?

К а т я. Нет, не знакомый.

М а р а т. А что, родственник?

К а т я. Он мне брат двоюродный. Понимаешь — брат! Ты же сам мне письмо писал в Березань. И подписался: «Марат Петров». А теперь забыл, что такое Березань.

М а р а т. Гриша Зайцев наш — тебе брат?

К а т я. Ну да, брат.

Пауза.

М а р а т. Да-а… Ну и что ты теперь?

К а т я. Приехала. Вместо него.

М а р а т. Как — вместо него?

К а т я. Так. Он погиб, а я приехала на его место на целину. Работать.

М а р а т. Да-а… Значит, это я тебе писал. В Березань. То-то мне и показалось, что я слышал про эту Березань.

К а т я. Мне. У меня и письмо твое с собой.

М а р а т. Ох, черт, как вышло! А я и не мечтал, что это ты. Выходит, ты потому и хочешь в наш «Буревестник»?

К а т я. Потому.

М а р а т. Наплачешься там с директором. К нему придешь — он только ругается.

К а т я. А чего он так?

М а р а т. Он, понимаешь, с самого начала на Героя Труда метил. Считал: приеду, целину подниму, Героя получу и обратно в Тамбовскую. Так что он на быт нисколько внимания не уделяет. А в работе все надеется на гастролеров.

К а т я. Почему?

М а р а т. Потому что они опытные. Трактористы там, механизаторы. Скорее и посеют и уберут. Но зато они за качеством не следят. Осенью, бывает, на поле выйдешь — там зерна столько насыпано, что и не поймешь — или оно убрано, или оно посеяно. Знаешь, как обидно?

К а т я. Марат, а вы что?

М а р а т. Мы работали. Ты бы видела, настроение какое воодушевленное было! Когда в первом вагончике приехали, колышки искали. И даже потом. На Новый год елку устраивали из камыша… Сами выразили энергию план по подъему перевыполнить. Во время сева спали только часа по три, по четыре в сутки. И то отрывками.

К а т я. И все-таки уехал теперь?

М а р а т. А что сделаешь? Главное, мы с Гришей лес хотели вырастить… И ребята все как горели насчет этого. А потам, как он погиб, так мне все тут кругом опостылело.

К а т я. Значит, сдались?

Марат молчит.

А я решила не сдаваться… Вот у вас, Марат, мечта была с Гришей, чтобы лес… У меня такой мечты нету. Ничего не придумала. Но я просто хочу такое сделать, чтобы оно осталось для людей… Как бы трудно ни было… Знаешь, Марат, если кто-нибудь что начнет, а потом испугается и бросит, так это все равно что и не начинал.

М а р а т. Вообще-то да.

К а т я. А неужели ты так и уедешь? Бросишь мечту?

М а р а т (хмуро). Не знаю.

К а т я. Если ты уедешь, я буду вашу с Гришей мечту выполнять. И обязательно будет лес на целине. И реки будут… Вот смотри, Марат, эти двое, которые приехали. Он инженер. Мог в министерстве остаться, в Москве. А они взяли и приехали сюда. Видишь, какие люди бывают?

М а р а т. Ладно, ты мне брось политику толкать. Что я, сам не понимаю… Знаешь, давай лучше спать.

К а т я. Да.

Длительная пауза.

Марат.

М а р а т. Ага.

К а т я. А почему ты сейчас уезжаешь? Гриша уже два месяца как погиб.

М а р а т (мрачно). Я трактор кончал ремонтировать. Сальники на упорных пятках менял.

К а т я. А кто-нибудь другой не сделал бы?

М а р а т. Да у нас народу мало. Я уж сам как следует. Машины-то нужны. Сев ведь будет… (Зло.) Ну, спать давай, что ли!

К а т я. Давай.

Тишина. Слышно, как тикают ходики.

Н а т а ш а (приподнимается). Виктор, ты спишь?

В и к т о р (совсем не сонным голосом). Нет.

Н а т а ш а. У меня к тебе одна просьба. Может быть, она тебе покажется странной. Но мне это очень важно.

В и к т о р. Ну пожалуйста. Говори.

Н а т а ш а. Но ты ее выполнишь?

В и к т о р. Конечно, выполню. Говори, Ната, говори.

Н а т а ш а. Хорошо… Встань сейчас, разбуди этого хулигана. Вот этого Сеньку с бегающими глазами. И выкини его отсюда.

В и к т о р (продолжая лежать). Только и всего?

Н а т а ш а. Только и всего.

В и к т о р. Ну изволь. (Встает.) Только не понимаю, почему именно я должен этим заниматься — укрощать хулиганов?

Н а т а ш а. Виктор, это должен сделать ты.

В и к т о р. Ну пожалуйста, пожалуйста. (Идет к Сеньке.) Но почему именно сейчас?

Н а т а ш а. Потому что потом будет поздно.

В и к т о р. Почему поздно?

Н а т а ш а. Виктор, вчера ты с ним собирался поговорить по-настоящему. По-мужски, как ты выразился. И опять этот разговор свелся ни к чему… Выкини этого хулигана на улицу. Так, чтобы он просился назад, в тепло.

В и к т о р. Да пожалуйста. (Подходит к Сенькиной койке.) Но ведь ночь. Мы снова всех разбудим.

Н а т а ш а. Пусть. Все равно все будут рады. Ну, смелее.

В и к т о р. При чем тут смелости? Просто неудобно, что мы всех разбудим. Разве я отказываюсь. (Нерешительно берется за спинку койки.) Хотя это глупость, но я это выполню.

Н а т а ш а. Это моя последняя просьба.

В и к т о р. Для последней ты могла бы приберечь и что-нибудь поумнее. Никакая это не просьба, а всего лишь каприз. Причем дурацкий.

Н а т а ш а. Я так боялась, что ты этого не сделаешь.

В и к т о р. Я бы сделал… Если бы в этом была какая-то логика. Если б это было что-нибудь серьезное. А не каприз… Теперь тебе не об этом надо думать, а о ребенке. (Отходит от Сенькиной койки.) Знаешь, ты меня очень удивляешь последнее время. Очень.

Н а т а ш а. Я знала, что ты этого не сделаешь.

В и к т о р (идет к своей койке и ложится). Хватит этих ночных разговоров. Захочешь меня еще что-нибудь попросить — придумывай умное.

Н а т а ш а. Ты просто струсил.

В и к т о р. Ладно, пусть струсил. Утром выспишься — поймешь, как глупо себя вела.

Н а т а ш а. Ты струсил. Такой большой и сильный. А ведь я на тебя просто молилась.

Пауза.

В и к т о р. Наташа… Ната…

Н а т а ш а. Виктор, я очень устала и хочу спать.

В и к т о р. Но мне надо с тобой еще поговорить. Последние дни ты ведешь себя просто нестерпимо. Ну, я понимаю твое физическое состояние и все такое. Но ведь ты мне просто слова не даешь сказать с людьми…

Н а т а ш а (ровным и равнодушным тоном). Виктор. Я очень хочу спать.

В и к т о р. Ну спи. Знаешь, утро вечера мудренее. Специально для тебя придумано.

Долгая пауза.

(Приподнимается и оглядывается.) Глупо все. Дурацкая затея вся эта поездка на целину… И вообще… (Ложится и накрывается одеялом.)

Ветер завывает на разные лады. Тикают ходики. Их тиканье становится все громче и громче, почти заглушая рев бурана, затем постепенно стихает до нормального. За окном чуть сереет, в комнате делается светлее. Доносится шум автомашины. Наташа садится на койке, трет лицо рукой и встает. Осматривается и вздыхает, закусив губу. Вытаскивает из-под койки чемодан и два рюкзака и начинает разбирать вещи на две стопки. Берет пачку документов, вынимает оттуда фотографию, долго, смотрит на нее. Встает, смотрит на спящего Виктора. Губы у нее прыгают, она снова нагибается над вещами и плачет. Где-то вдалеке рычит трактор. Из своей комнаты выходит Т а н я.

Т а н я (осматривается). Ох, поздно уже как! Светает… (Замечает Наташу.) Ты что это? Что с тобой? А-а, решила, значит… Ну что ты так? Ну что ты? (Поднимает Наташу.) Эх, милая, думаешь, я не переживала. Тоже — была девчонкой, нашелся один подлец приезжий. Поразвлекался и бросил. Так я, дура, травиться хотела. Серы со спичек наскребла. Спасибо, девчата не дали, заметили.

Н а т а ш а (сквозь слезы). Но он не подлец. Он совсем не подлец. Я его люблю. Знаешь, как люблю!

Т а н я. А чего же тогда? (Кивает на две стопки вещей.)

Н а т а ш а. Понимаешь, он жить не умеет. И не знает, что ему надо. У него отец — ученый. А мать их оставила. Никто его не воспитывал, а денег было много. И Виктору все казалось, что он обязательно должен стать большим человеком. Величиной. В один институт поступил — бросил. Другой тоже… А я из медицинского из-за него ушла. А позже его отец нас обоих выгнал. Увидел, что мы и не учимся и не работаем, и выгнал… Но все равно Виктор неплохой. Он только очень увлекается. И во все верит, что сам выдумывает. Он жизни совсем не понимает.

Т а н я. Ну и что ты решила теперь?

Н а т а ш а. Поеду в «Буревестник». Все равно мне домой нельзя. Я с родными поссорилась.

Т а н я. Одна поедешь?

Н а т а ш а (кивает). Виктор все равно уедет. И потянет меня. А я уже не могу искать. У меня ребенок будет. Мне его надо растить, чтобы он не таким был, как мы с Виктором.

Т а н я. Значит, в «Буревестник»? (Задумывается, подходит к окну, смотрит на улицу. Берет веник, начинает машинально подметать, потом бросает.) Ладно. Поедем вместе.

Н а т а ш а. Вместе?

Т а н я. Да, знаешь, хватит! Одна морока только с этим домом для приезжих. Белье чистое каждому подай. А угля не отпускают. Надоело комбинировать. Да и вообще не привыкла я вот так у дороги сидеть… А в «Буревестнике» скоро перемениться должно. Вчера говорили — директора снимают.

Н а т а ш а. Ой, как больно мне! Как больно!

Т а н я. Поплачь, поплачь. (Обнимает ее.) Одна не будешь. Я. Вот Катя тоже в «Буревестник» едет. Она мне сперва робкой показалась, а вообще-то у нее характер.

Н а т а ш а (кивает). И Марат тоже хороший мальчик.

Т а н я. Видишь, кругом люди. Поможем тебе с ребенком. (Идет к двери, приоткрывает ее.) Ох, смотри! Буран кончился.

Из щели на пол падает полоса света.

Иди же посмотри — степь какая. (Ведет Наташу к двери.)

Н а т а ш а (смотрит на Виктора). А как ты думаешь? Может быть, он приедет ко мне потом? Позже. Как ты считаешь?

Т а н я. Если любит — вернется. Сейчас уйдет, а потом вернется… Но ты посмотри — степь какая! Простор. Вот, знаешь, чтобы сердце не грызло, надо к большому делу стать. Верно. Вот у нас в стране раньше хлеба не хватало. Где я жила, в Астрахани, всегда очереди. И Катя мне говорила, что у них в Березани хвосты стояли. Знаешь об этом?

Н а т а ш а (опустив голову). Нет. В Москве хлеб всегда был.

Т а н я. В Москве был, а в России не было. А знаешь, прошлой осенью отсюда какие эшелоны пошли! Река целая. И этой осенью еще больше хлебная река в Россию потечет. Везде он будет. И люди станут добрее. Забудут про недостатки. И будет больше радости… Да подними ты голову-то! Подними. Взгляни на степь. Видишь, как солнце встает. Вон там краснеется на восходе.

Н а т а ш а. Ага. Вижу.

Луч солнца на полу делается все ярче.