Люди в джунглях

Одержимость и суеверие

Джонгос стал обезьяной! Джонгос стал обезьяной! Скорее иди сюда, усмири его! — кричит Сари (джонгосом называют в Индонезии слугу, поваренка, боя).

Я как раз собирался сесть за стол завтракать, когда услышал ее голос. Она была в кухне. Оттуда доносился страшный шум, вопли.

Кухня — длинный сарай, который соединен с моим бунгало десятиметровым коридором. Прибегаю туда и вижу, как джонгос кусает за руку повариху.

Хватаю Амина (так зовут джонгоса), выворачиваю ему руки за спину. Он скалит на меня зубы и визжит, точь-в-точь как разъяренная обезьяна. Появляется; Асао, помогает мне держать Амина. Ои возился с мотором на пристани и там услышал шум.

Амин словно обезумел. Шипит, кричит, брызжет слюной, щелкает зубами, приседает на корточки, — словом, ведет себя по-обезьяньи. Маленькая ручная макака испуганно взвизгивает, когда мы тащим Амина мимо ее клетки. Они всегда так дружили…

Чтобы справиться с Амином, приходится звать на помощь полицейских. Общими усилиями водворяем его в нашу так называемую тюрьму: дощатый сарай без окон, предназначенный для убийц и сумасшедших. Амина, судя по всему, вполне можно отнести ко второй категории.

НIo это не обычное сумасшествие: очень уж странно он ведет себя. Глядя на Амина, все готовы поверить, что и него «вселилась» обезьяна. Это бывает в здешних краях. Такие вещи нужно знать, когда в твоем подчинении несколько тысяч человек различных восточных племен и религий; то, что мы называем фантазией или суеверием, они твердо считают реальностью. Тому, кто не знает этого и не понимает причин «суеверия», трудновато ладить с местным народом.

Вера творит чудеса. Вера сдвигает горы. Это не пустые слова. На Востоке верят неизмеримо сильнее, нем у нас, на Западе. Амин поверил, что в него вселилась обезьяна, что он стал обезьяной, — вот он и ведёт себя, как обезьяна. Это был своего рода душевный разлад, раздвоение личности. Ученые говорят: шизофрения.

Наблюдая за Амином через щель в стене его «камеры», мы видели, что он ни на минуту не выходит из своей «роли». Он был настоящей обезьяной. Не лег на нары, а присел на корточках в углу. Голова дергалась по-обезьяньи, руки непрерывно шарили по волосатым ногам. Мы постучали в стену — он злобно оскалил зубы и закричал, как макака.

Под вечер мы поставили Амину тарелку риса, быстро захлопнули дверь и стали наблюдать.

Он набросился на рис и торопливо, нервно обеими руками набивал им рот, пока щеки не вздулись, как шары. Глаза все время беспокойно рыскали по сторонам.

Всю ночь Амин просидел на корточках в углу. Прийдя утром, мы ласково заговорили с ним, но тщетно старались добиться от него членораздельного ответа.

Правда, полицейский, который сторожил его, днем уловил отдельные слова. Амин упоминал царя обезьян Ханумана и его придворных. Очевидно, он вообразил себя одним из приближенных Ханумана.

Амин — яванец и, хотя придерживается мусульманской веры, знает множество песен из Махабхараты и Рамайяны. Это индуистское наследство его народа, все мышление которого пронизывает вера в то, что песенные герои и озаренные неземным светом полубоги и духи жили на самом деле. Вера эта наполняем неведомыми нам красками и смыслом духовную жизнь яванцев. Древнее наследство во сто раз ценнее всех материальных благ, которые им принесли европейцы, и, пожалуй, ценнее всего, что им дал ислам.

Царь обезьян Хануман — очень видная фигура, к тому же для многих он по сей день самое близкое и понятное существо из нематериального мира.

И выходит, что превращение Амина в обезьяну не так уж странно и смешно, как может показаться с первого взгляда. Он ведь стал высшим существом — приближенным Ханумана.

Амину это было очень кстати. Он немало задолжал во всех китайских лавочках Нунукана, а работал так скверно, что я два раза уже грозился выгнать его.

Превращение в обезьяну освобождало его от всех неприятностей. И все-таки он не намеренно играл роль!

Теперь надо было придумать, как изгнать обезьяну из Амина.

Я отвез его в Таракан и обратился к своему приятелю-врачу.

Он все понял и сразу подтвердил, что тут нет ни игры, ни притворства. Амии болен, у него душевное заболевание, особого рода истерия, довольно распространенная на Востоке. Здешние люди куда впечатлительнее нас, европейцев, и у них неустойчивая психика.

Бывает и у нас: ребенок с таким жаром играет в лошадку, что сам чувствует себя настоящей лошадью, повторяет ее движения, «ржет» и обижается на взрослых, если они не принимают всерьез его выдумку.

Для восточного человека почти нет грани между воображаемым миром и действительностью, здесь и взрослый может вообразить, что превратился в лошадь, свинью или обезьяну. Даже в духа или бога. Он и сам настолько в это верит, что надолго впадает в истерическое состояние и ведет себя, как то животное или сверхъестественное существо, которое «вселилось» в него.

Короче говоря, доктор признал, что бессилен помочь нам. Он попробовал успокоить Амина словесным внушением, но безуспешно.

Старый Дулла только посмеивался, глядя на это. Он же говорил — не может европейский доктор изгонять духов! Тут нужен дукун. И Дулла назвал нам одного старика яванца, который жил в деревне Симпан-Тига, неподалеку от Таракана.

Отправились к дукуну. Точнее, поехали на машине. Амин сидел связанный между Дуллой и десятником, которого мы захватили с собой, скрежетал зубами, шипел, дергался.

И вот — дукун, почтенный старец в национальной одежде, даже кинжал на боку висит.

Он долго смотрел на кривляющегося Амина. Дулла рассказал ему, что случилось, и попросил поскорее изгнать духа из несчастного парня.

Дукун, ничего не говоря, вышел и принес глиняное блюдо, на котором лежали раскаленные угли и куренья, — этот прибор необходим, когда произносят заклинания.

Мы усадили Амина на Пол в хижине. Хозяин сел напротив, скрестив ноги. Курильница стояла между ними. Дукун раздул угли и, качаясь, быстро-быстро начал бормотать заклинания. Он говорил тихо, но иногда вдруг возвышал голос до крика.

Дым, клубясь, наполнил всю комнату синей мглой. Старик сыпал слова, как горох. Было видно, как Амин мало-помалу успокаивается.

Дукун наклонился над курильницей, взял Амина обеими руками за голову, несколько раз быстро провел ладонями по его телу, строгим голосом бормоча какие-то приказания духу. Слышу, он произносит имя Ханумана и повелевает вселившейся в Амина обезьяне немедленно выйти вон.

И совершается чудо! Вздрогнув, Амин падает навзничь, его спина напрягается, словно в судороге, затем напряжение сходит, он растерянно озирается по сторонам. Взгляд у него уже не животный, не обезьяний, перед нами опять покорный джонгос.

Дукун быстро развязывает веревку, Амин встает, удивленно глядит на нас и что-то бормочет.

Дукун рассказывает Амину, что с ним было, советует принести богам в жертву курицу и немного желтого рису в ближайший четверг. Почтительно выслушав его, Амин смиренно благодарит за помощь.

Дулла говорит дукуну, что мы пришлем ему вознаграждение, и мы едем домой. Амин здоров и чем-то смущен, хотя явно не подозревает, что творил под влиянием «одержимости».

Дукун вовсе не мошенник. Он в самом деле может излечивать, потому что и он сам и его пациенты верят в это. Я потом не раз с ним встречался; насколько я мог судить, он никого и никогда не обманывал. Старик охотно признавал, что есть много больных, которым он не в силах помочь. Таких он отсылал в больницу. Зато он излечивал людей, для которых настоящий врач ни чего не мог сделать.

Одним из них был мой десятник — буг Лабота. У него отнялась правая рука. По-моему, виновато было суеверие. Чистейшей воды суеверие вкупе со самовнушением привело к вполне реальным и ощутимым последствиям.

Лабота позволил себе заглядываться на младшую из двух жен хаджи Дуллы. Хаджи Дулла был весьма почтенный ученый господин; даже смотреть на жену этого святого человека было со стороны Лаботы великим грехом.

Хаджи Дулла только что прибыл на Нунукан из города Банджермасина, чтобы проповедовать нунуканцам ислам. Он еще не привык к нашей несколько вольной жизни в джунглях и не хотел считаться с тем, что джунгли во многом определяют наши взгляды на жизнь и взаимоотношения людей. Он знал только городскую жизнь и мог любому втолковать, как правоверному надлежит относиться к замужней женщине!

Я-то считаю, что напрасно хаджи Дулла не предоставил Аллаху самому покарать Лаботу. Тем более что хаджи не мог доказать, выходила ли вольность Лаботы за пределы невинных взглядов на его жену. Правда, люди говорили, что Лабота не только смотрел на маленькую банджарку, но и прикасался к ней.

Но хаджи Дулла не очень-то надеялся на желание Аллаха наказать преступника. И он обратился за помощью к нашему нунуканскому дукуну. Это был старый буг, бывший пират. Я ему не доверял, хотя он подчеркивал свое расположение ко мне. По-моему, как раз этот дукун был обманщиком.

Так или иначе, дукун обещал хаджи наказать Лaботу.

Тут же при нем он сделал маленькую куколку, которая изображала преступника. Потом возжег, как положено, курения и, бормоча заклинания, вывернул куколке правую руку. После чего вручил куколку хаджи, велев подбросить ее под койку Лаботы.

Хаджи так и сделал. Вероятно, ему помогал кто-нибудь из товарищей или подчиненных грешника.

Вскоре до Лаботы дошло, что дукун обещал наслать порчу на его правую руку.

Что же вы думаете: через неделю после того как хаджи побывал у дукуна, Лабота поскользнулся и упал на лесоскладе. Упал так, что ушиб правое плечо.

На следующий день рука отнялась.

Доктор в Таракане определил, что главный нерв, управляющий рукой, поврежден как раз в плече. Просто необъяснимо — ведь ушиб был совсем слабый. Врач предложил сделать операцию, но Лабота не захотел.

Удивительное совпадение, скажет иной. А мне кажется, все дело в том, что Лабота нерушимо верил в колдовскую силу этого жулика-дукуна.

Прошли три-четыре месяца. Рука Лаботы оставалась парализованной, только пальцы чуть шевелились. Доктор велел ему каждый день перебирать пальцами вверх по стене, чтобы за кистью следовала вся рука. Но Лабота не послушался, считая эту гимнастику ерундой.

В конце концов врач заявил, что теперь Лаботе уже и операция не поможет.

И тут кто-то повез Лаботу к тому самому дукуну в Таракане, который вылечил Амина. Дукун произнес свои заклинания, подымил и сказал Лаботе, что через неделю он будет здоров.

Прошла неделя, и Лабота действительно исцелился.

Таким образом, хоть нунуканский дукун и был жуликом, он мог наслать «порчу». Иногда ему удавалось излечивать больных. Его лечение было сплошным надувательством, но вера пациента обеспечивала успех.

Так было с Джаином. Он положил немало трудов, чтобы мы смогли наконец добиться заветных пяти тысяч кубометров. А когда мы этого достигли, у него: работы не убавилось, а стало еще больше. И у Джаина сдали нервы, он ходил злой, раздражительный. Раз даже на меня огрызнулся, когда я спросил, почему он не докладывает мне, как идут заготовки в Ментсапе.

С ним явно творилось что-то неладное. Он сам понимал это.

— Тебе нужно отдохнуть, Джаин. Ты совсем заработался. Возьми несколько дней, — посоветовал я ему.

— Нет-нет, работа ни при чем. Это кто-то хочет мне повредить. Порчу напустил. У меня с головой что-то не в порядке.

— Отдохни неделю-другую.

— Я лучше пойду к нашему дукуну, туан. Может, он узнает, кто мне козни строит. Врагов у меня хватает. Кого отругал за лень, а кого и выгнать пришлось.

И Джаин обратился к дукуну. Через несколько дней тот пришел вечером к Джаину и принялся ползать на четвереньках вокруг дома и под ним — проверял, не зарыто ли в землю какое-нибудь колдовство. Почему-то особенно долго искал он под домом.

Дукун ничего не нашел, хотя, по его словам, явственно чуял какую-то нечисть. Наконец он пообещал назавтра попробовать еще раз.

И что же! На следующий день он почти сразу обнаружил под домом Джаина куколку. Тряпочную куколку в несколько дюймов длиной, проколотую насквозь иголками.

Куколку обезвредили и сожгли по всем правилам.

Джаин мгновенно исцелился, его нервозность исчезла без следа.

Я но стал говорить ему, что, по-моему, этот мошенник дукун сам закопал в землю куколку, когда ползал под домом в первый вечер. Зачем расшатывать веру Джаина? Ведь она излечила его!