Люди в джунглях

Сари

В первое время на Нунукане у меня был слуга-малаец. Позднее, построив себе настоящий дом, я нанял в поварихи старую яванку и договорился с женой одного из плотников, что она будет помогать с уборкой.

Обе они никак не могли понять, почему я не найду себе женщину, которая вела бы мое хозяйство и заменяла мне жену. Они всячески уговаривали меня обзавестись коричневой экономкой, раз уж я не хочу жениться на женщине своего племени.

Но мне ничуть не хотелось следовать их совету; я нагляделся на коричневых экономок в городе нефти Таракане и не испытывал к ним ни малейшей симпатии. Женщины эти были падки до развлечений и легко изменяли — то ли вследствие соответствующего поведения своих повелителей, то ли из-за собственного переменчивого права.

Зачем вступать в связь с женщиной, с которой нельзя ни на минуту глаз спустить. Достаточно я нагляделся, каково приходится гордым обладателям женщин здесь, на Нунукане!

У меня были другие планы, но я не собирался посвящать в них повариху. Пусть разгадывает сама.

Не знаю, пыталась ли она их разгадать, но во всяком случае она сумела опрокинуть все мои планы.

Возвратясь после очередного тяжелого дня из джунглей, я обнаружил у себя на веранде миловидную девушку, которая подрубала простыни. При виде меня она робко улыбнулась и продолжала шить.

— Кто это? — спросил я Иссу, повариху.

— А… это так, девушка одна, Сари. Она приехала из Таракана с последним пароходом. Я попросила ее сшить несколько наволочек и подрубить простыни. Пусть работает здесь, в доме. А то если возьмет простыни с собой в деревню, они могут и не вернуться.

— Хорошо, пусть шьет!

В тот вечер я больше не думал об этой девушке. И еще два дня не думал. Но на третий день, намечая трассу для железной дороги между Нунуканом и Ментсапой, я почему-то часто вспоминал улыбку Сари и задавал себе вопрос, замужем ли она.

— Она замужем, Исса? — спросил я, придя домой.

— Нет, туан, ее муж умер не так давно. Она не хочет больше замуж, хочет вернуться к своим на Яву.

Вечером Сари работала до тех пор, пока Исса, собравшись идти домой в деревню, не зашла за ней. Я сел так, чтобы видеть Сари. В свете электрической лампочки я разглядел, что она хороша собой, что у нее светлая кожа, стройная фигура, ножные округлые плечи.

Весь следующий день я думал об этих плечах, о ее шелковистой коже.

Сари уже около недели работала в моем доме и. когда я здоровался с ней, отвечала мне открытой, приветливой улыбкой.

Но вот снова вечер, а Сари нет на ее обычном месте. Я сижу один на просторной веранде, и на душе у меня пусто. Из кухни доносятся голоса Сари и Иссы. Тихо шелестят пальмы. Ночь звездная, темная.

Я вышел и спустился к пристани. Голова кружилась от жарких мыслей.

Возвращаясь к дому, я встретил Иссу и Сари. Они направлялись в деревню, до которой от моего дома было с полкилометра.

Я остановился. Они тоже.

— Уже уходите?

— Да, туан, нам пора домой… — ответила Исса и хихикнула.

— Домой, значит… Сари… А Сари не останется?.. Со мной…

Сари молчит потупившись. Исса торопливо отвечает за нее:

— Конечно, туан, конечно, останется. Ну, до свидания, Сари. Я пойду, мне надо спешить.

Исса поспешно уходит. Мы с Сари остаемся вдвоем. Молчим.

Оба одинаково смущены. Что он задумал? Что у нее на уме?

Беру се за руку. Рука маленькая, мягкая, нежная. Но, кажется, сильная и надежная… Сари идет за мной в дом.

Я не знал, кто Сари: девушка легкого поведения, жена, бросившая мужа, бывшая экономка или в самом деле молодая вдова, как мне сказала Исса. Не знал, да и не раздумывал над этим. В тот миг я знал только одно: она горяча, как огонь, и я от нее без ума. С ней я забыл обо всем. Ее волосы пахли магнолией, у нее были мягкие губы. Она пошла со мной и осталась у меня.

Нет, это была не любовь. Во всяком случае не цивилизованная любовь. Это была бурная вспышка хмельной, дикой страсти. Лишь много позднее у меня родилась настоящая привязанность к Сари.

Правильно говорила Сари: мы были без ума друг от друга. Можно бранить Иссу, можно хвалить, но устроила это она.

Исса предложила Сари приехать в Нунукан и стать экономкой белого господина. Сари возмущенно ответила: пет. Никогда в жизни она не будет экономкой белого мужчины. К тому же не прошло еще и полугода, как умер ее муж. Она была сунданка и решила вернуться на родину, как только скопит денег на билет.

— Ну ладно, — ответила Исса. — Тогда приезжай и помоги с шитьем, как раз заработаешь на билет.

Что ж, против этого Сари нечего было возразить. И она приехала.

Я отказался взять экономку. Но я не догадался запретить приходить маленькой швее.

Черт возьми, до чего же хитра эта Исса! И как хорошо она знает нас, мужчин, и наши слабости.

Конечно, Исса неспроста затеяла все это. Она рассчитывала и для себя извлечь кое-какую выгоду. Надеялась, что Сари приобретет большую власть и они все заживут припеваючи за счет белого мужчины.

Сари в самом деле приобрела большую власть. Но вышло так, что она оказалась на стороне белого мужчины. Обнаружив, что Исса ворует из кладовой, она раз-другой предупредила ее, потом выгнала.

И я понял, что Сари во всяком случае не легкомысленная содержанка.

Счастье, которое Сари могла обрести со мной, было весьма скромным и ненадежным. Слишком много было помех. Чрезмерное самомнение и предрассудки с моей стороны, Недоверчивость и неумение понять меня — с ее. Ведь она была всего-навсего темнокожей любовницей и мне полагалось стыдиться такой связи перед другими белыми. Я не мог брать ее с собой, когда меня приглашали на борт капитаны судов, приходивших за лесом на Нунукан. И когда я в свою очередь принимал белых гостей с пароходов или из Таракана, Сари приходилось смиренно держаться в тени. У меня не хватало мужества порвать с условностями и открыто признать Сари своей женой. Я считал наши отношения временными и ждал, что она в один прекрасный день уйдет. Я не задумывался, огорчит меня это или нет. Такова судьба всех темнокожих экономок, я слышал об этом сотни раз, да и сам не раз видел. Их использовали, покуда они бывали нужны, потом расставались с ними. Некоторые уходили сами, не дожидаясь, пока их прогонят. Сари тоже поначалу не рассчитывала долго жить со мной. Она не хуже меня понимала неизбежность разлуки. Собственно, ведь она никогда и не помышляла о том, чтобы стать моей. Нас свели обстоятельства. А потом она, по ее словам, «влюбилась до потери сознания». Это было совсем некстати. Поэтому она не могла уйти, как ни стыдно ей было жить в доме белого язычника. В глазах любого правоверного мусульманина она безвозвратно погибла. Вынужденная к тому же наблюдать, как любимый принимает у себя белых женщин, смеется, разговаривает с ними, а может быть делает без ее ведома кое-что и похуже, Сари порой приходила в такое отчаяние, что могла с горя проплакать целую ночь напролет. Но она ни разу не осмелилась сказать мне о причине своих слез. Я узнал все много времени спустя.

Будь наша совместная жизнь ограничена ночами в моем доме, ей скоро пришел бы конец. Но Сари сопровождала меня также в поездках по рекам и на другие острова, ходила со мной на ночную охоту и в долгие утомительные походы по джунглям. Мы вместе любовались красивейшими закатами на море. Вместе смотрели, как над мангровыми зарослями курится вечерний туман, и нам чудились в нем таинственные существа, которые выходят на землю с сумерками. Слушали, как трубят слоны в горах Борнео. Смотрели даякские танцы с саблями в глухих деревнях, где Сари оказывали королевские почести. Мы спали на одном ложе из веток под открытым небом джунглей и прижимались друг к другу, когда бушевала гроза, оглушая нас громом, слепя молниями, валя деревья, проливая на землю лавины воды, словом — давая нам почувствовать все могущество стихий. Сари видела, как сверкают в свете фонаря глаза оленя, настигнутого после упорного преследования. Слышала звук выстрела, от которого потухали эти глаза. В страхе задерживала дыхание, когда пятнистая пантера стояла в нескольких метрах от нас. И плакала от жалости, когда я убил дикую свинью и крохотные испуганные осиротевшие поросята уткнулись пятачками в кусты. А когда я уходил к рабочим на лесосеки, Сари обычно ждала меня в лодке и сочиняла длинные любовные стихи в мою честь, потом пела их мне.

Только благодаря этим дням и ночам в джунглях Сари не ушла от меня. В джунглях мы были по-настоящему близки друг другу, но боялись быть искренними. Поэтому в джунглях мы были счастливы.

Мы вели двойную жизнь. Стоило нам оказаться дома на Нунукане, как Сари опять превращалась в униженную любовницу, а я в высокомерного, тупого белого мужчину. Вечером, когда мы ложились, Сари любила рассказывать обо всем, что случилось в джунглях во время нашего последнего похода. Она могла снова и снова вспоминать одно и то же, каждый раз в точности воспроизводя, что сказал тот или иной человек. Как и все малайцы, она обладала феноменальной памятью. Мне нравилось, когда Сари меня убаюкивала, но тогда я так и не догадался, что, рассказывая, она но столь остро чувствовала двусмысленность своего положения.

Я отлично понимал, что ломаю ей жизнь, ломаю, может быть, навсегда, и все во имя собственного мимолетного удовольствия. Она была «только туземка», это давало мне право так поступать. Во всяком случае так было принято среди белых. Моя собственная жизнь значила бесконечно больше, чем жизнь какой-то маленькой туземной женщины. Так мнилось мне, хотя джунгли порой нашептывали, что дело обстоит как раз наоборот.

Дулла не скрывал своего взгляда на мои отношения с Сари. Он сопутствовал нам во всех наших походах, во всяком случае, покуда мы странствовали по воде; бродить в джунглях Дулла отказывался, считая себя слишком старым. Строго говоря, он не выполнял никакой работы, но я не мог представить себе лодочной прогулки без нашего ведуна или костра без его нескончаемых рассказов.

— Тебе хорошо, Сари, нашла себе туана, который балует тебя без меры, — начинал обычно Дулла очередную перепалку с Сари.

Старик пользовался славой человека, который не боится говорить правду кому угодно и о ком угодно. Я хорошо знал ото и, нанимая нового работника, всегда звал в советчики Дуллу. Если он знал об этом человеке что-нибудь плохое, то не стеснялся сказать прямо в глаза. Впрочем, иногда Дулла говорил вещи, далекие от так называемой истины: старик был не прочь подшутить.

— Ты, конечно, останешься с туаном, пока не накопишь золота и нарядов. Потом сбежишь и уедешь домой на Яву. Все яванки такие. А до чего они ленивы! Выть экономкой у белого мужчины — это как раз для. них. Нет уж, даячки куда лучше! Верные, трудолюбивые.

— Сколько раз тебе повторять, что я не яванка! — кипятится Сари. — Я сунданка. А если ты будешь ругать сунданок, старик, я сделаю так, что тебя заберет сам сатана!

Дулла раскатисто хохочет, показывая единственный зуб. Последнее слово всегда останется за ним.

Джаин смотрел на дело серьезнее. Он хорошо относился и ко мне и к Сари, однако осуждал нашу любовь. Мне-то он ничего не говорил, но когда Сари однажды со слезами спросила его, что ей делать, туан заигрывает чуть ли не с каждой белой женщиной, которые приплывают на пароходах, он посоветовал ей уходить, если у нее осталось еще что-нибудь в голове.

— Если ты не знаешь никакого колдовства, чтобы привязать к себе туана, брось его. Тебе же известно, к чему приводит связь с белым язычником. Не забывай, Сари, мы — мусульмане. Стоит ли жертвовать спасением души ради нескольких беспечных дней? Туан, конечно, неплохой человек, по ведь он белый и иначе вести себя но может.

— Да-да, я уеду. При первой возможности. Может быть даже со следующим пароходом.

Но когда пришел следующий пароход, мы с Сари путешествовали в верховьях Сембаконга и были совершенно счастливы. II лишь много позднее она передала мне слова Джаина.

Как раз во время этого похода по Сембаконгу я впервые увидел, что Сари умеет мгновенно оценить обстановку и способна проявить настоящее, беззаветное мужество.

На этой реке у деревни Менсалонг валили лес, и я отправился туда проверить, как идет работа, не пора ли начинать сплав.

С заготовкой леса все обстояло благополучно, но накануне нашего приезда исчезли два человека. Их тщетно разыскивали всю ночь и весь день. Были все основания опасаться беды.

Бригада лесорубов насчитывала около полусотни макассарцев, яванцев и жителей тараканского побережья. Исчез один яванец и один макассарец. У яванца была жена, которая теперь ждала его в лагере. Поговаривали, что макассарец не раз приставал к ней.

Старая, обычная, хорошо знакомая история: двадцать мужчин и одна женщина — и беззаконие джунглей. Страсть, ревность, ненависть, злые слова и оттачивание ножей. А когда женщина к тому же недурна собой и сама заглядывается на мужчин, было бы даже удивительно, если бы где-нибудь в зарослях не пролилась человеческая кровь.

Я сам отлично знал, какие страсти и буйные мысли может вызвать присутствие такой женщины в лесном лагере. Тут и убийство-то трудно грехом назвать. И если бы пропал один человек, я не стал бы особенно беспокоиться. Однако исчезли двое, а это осложняло вопрос. Пусть даже оба убиты, но если один из них бродит кругом, не решаясь пока вернуться, можно ждать чего угодно. Несколько одиноких ночей в джунглях да еще с убийством на совести, — этого никакие нервы не выдержат.

Скорее всего оставшийся в живых явится в лагерь. Не так-то просто добраться в одиночку до Таракана. Для этого нужно раздобыть лодку и провиант; ведь от лагеря несколько дней пути до побережья. Придет убийца — жди новой беды. Особенно если это оскорбленный муж. Правда, яванка еще не выбрала себе другого покровителя, но долго ждать она не будет. А чтобы на малайца нашло буйное помешательство, истерзанных кровавой стычкой нервов и двух страшных ночей в джунглях больше чем достаточно.

Сари с интересом разглядывала яванку, из-за которой разгорелись такие страсти.

— Я говорила Кариму, будут неприятности, если он возьмет меня с собой, — рассказывала та. — Но он не решился оставить меня в Таракане. Там все мужчины бешеные. И вообще мужчины всегда сходят с ума но мне. Мой прежний муж сидит в тараканской тюрьме, хотел заколоть одного, который посмотрел на меня.

У нее резкий голос, смеется она жестко и деланно.

— А! От нас самих зависит вести себя так, чтобы мужчины не дрались из-за нас, — важно произносит Сари.

Все это верно, будь обстановка другая. Но Сари еще не жила в лесном лагере, и она говорит мне, что но этой яванке сразу видно, какая она потаскуха.

Я позаботился выставить надежную охрану на ночь. Приказываю начальнику лагеря: если вернется кто-нибудь из пропавших, его нужно немедленно схватить, а будет сопротивляться — связать по рукам и ногам. Охранниками назначили самых сильных, вооружив их парангами. Сам я отправился на охоту.

В лагере в это время гостили несколько даяков, которые поднимались на своей пироге вверх по реке. Они пошли со мной. Сари тоже предпочла пойти с нами, чем ждать в лагере с его напряженной атмосферой.

Движемся по реке. Я сижу на носу лодки, прикрепив фонарь себе на лоб. Уже на первой прибрежной поляне слышим троекратный громкий крик оленя.

Я не знаю другого звука, который заставил бы сердце охотника биться с такой силой. Кровь стучит в висках, руки сжимают ружье. Конус света рыщет по зарослям.

Однако с лодки мне не удается обнаружить отсвечивающих глаз. Тогда я выхожу на берег и углубляюсь в кустарник. Сари следует за мной. Скоро мы оказываемся в таких густых зарослях, что кругом ничего не видно.

Вдруг крик олеин всего в нескольких шагах впереди нас. Треск кустарника говорит о том, что он поворачивается, чтобы бежать. Что это? Да их тут, кажется, два, но, хотя они ломятся сквозь кусты где-то совсем рядом, в этой гуще я ничего не могу разглядеть. Мелькнули зеленые глаза! Вскидываю ружье и посылаю вдогонку заряд волчьей картечи. Слышно тяжелое падение и хрип. Скорее туда!

На земле лежит огромный олень. Его красивые рога привели Сари в восторг. Я решил, что она от радости скачет на одной ноге, но ошибся. Сари, продираясь сквозь заросли, наступила на большую колючку…

Эту колючку Сари, наверно, никогда не забудет. Из-за пее она осталась в лодке, когда мы несколько выше по реке опять вышли на берег выслеживать оленей. Вместе с даяками я двинулся по известной им старой тропе, которая вела к заброшенной расчистке в джунглях.

Одиночество Сари скрашивал небольшой фонарь, а чтобы не было страшно, она напевала про себя песенку.

Просидев так в лодке с четверть часа, она услышала, как кто-то пробирается сквозь кусты к берегу. Сначала подумала, что это я возвращаюсь, но, не видя моего фонаря, забеспокоилась. Может быть, олень? А вдруг медведь… «Отвяжу-ка я лодку и оттолкнусь от берега», — сказала себе Сари. Но тут послышался голос, и на свет вышел какой-то человек. Он замер на месте и уставился на нее. Сколько он так стоял, Сари не знает. Наконец пришелец забормотал что-то по-явански.

Сари умела говорить на этом языке.

— Ты кто? — спросила она.

— Нет, ты не Тина. Я думал, это Тина разыскивает меня. Я хочу что-то показать Тине. Я так для нее постарался! Это Аллах помог мне. Аллах мне помогает, потому что я всегда молюсь ему. Аллах! О Аллах, лаиллах-аиллалах!

У него были такие страшные глаза, что Сари оцепенела от ужаса. Она сразу поняла, что перед ней стоит пропавший яванец. Было очевидно, что он не в своем уме. В довершение ко всему она увидела у него в руке нож.

Ей хотелось закричать. Сари боялась, что сейчас сама потеряет рассудок. Внутри у нее все сжалось, она покрылась гусиной кожей. Не иначе этот сумасшедший пришел убить ее…

И вдруг Сари словно окатило ледяным душем. Буря в мозгу улеглась, сознание прояснилось. Будто кто-то другой внезапно вошел в ее тело it безраздельно подчинил его себе.

— Почему ты не идешь спать, Карим? — сказала на. — Ведь уже ночь.

— Я сейчас лягу. Только сначала я должен тебе показать. Пошли!

— Мне надо стеречь лодку. Я не могу уйти.

— Лодку? Лодку?.. Ты пойдешь со мной!

— Не могу.

— Идем!

Он протянул руку в ее сторону.

Хотя Сари за секунду до того ни за что на свете не решилась бы сдвинуться с места, она поднялась, спокойно вылезла из лодки, взяла фонарь и последовала за Каримом.

Они вошли в прибрежные кусты. Боль в ноге забыта. Сари ощущает только непонятное холодное спокойствие.

То, что она увидела, пройдя несколько десятков метров, не произвело на нее в ту минуту никакого впечатления. Потом ей делалось дурно от одного воспоминания.

На суку висел труп исчезнувшего макассарца. Живот вспорот, внутренности вывалились наружу, голое окровавленное тело исколото ножом. Страшное зрелище… Сари не сомневалась, что ее настоящее «я» упало бы в обморок от страха.

— Правда, здорово? — говорил Карим. — Видишь, какой Халим красивый. Это я сделал. Вот обрадуется Тина, когда увидит его! Я могу еще сделать таких для нее, сколько захочет! А ведь он сам повесился. Испугался меня.

Карим вонзает нож в свою жертву.

— Ребята уже приходили сюда посмотреть на него. И все говорят, что я правильно сделал. А ты что скажешь?

— Конечно, Карим, ты сделал правильно. А теперь пойдем за Тиной, пусть она тоже посмотрит.

— Да-да. Хорошо, что ты пришла. Один я не найду дороги в темноте. И потом я не знал…

— Мы поплывем на лодке, Карим. Нельзя идти через джунгли ночью. Вот так, садись первый. Я отвяжу лодку. Бери весло, я не умею грести… Дай-ка мне твой нож, Карим. Придется перерезать веревку. Никак не могу развязать.

Карим послушно отдает Сари нож. Она сразу же чувствует себя бодрее, однако тут сверхъестественное спокойствие начинает оставлять ее. Она делает вид, будто пилит ножом веревку, а сама все время говорит, говорит с Каримом. Потом Сари не могла вспомнить, о чем она говорила и сколько все это длилось. Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она, наконец, увидела в кустах свет моего фонаря.

— Карим, сиди тихо. Сюда идут люди. Это к тебе, наверно…

— Нет-нет! — кричит Карим. Он вскакивает на ноги и хочет выпрыгнуть из лодки. На него опять нашло буйство.

Но теперь Сари уже не боится.

— Назад! — кричит она. — Назад! Перевернешь лодку!

Карим подчиняется и несколько секунд стоит неподвижно. Тут подоспеваю я.

— Вот Карим, а вот его нож, которым он убил Халима, — говорит мне Сари.

Кажется, Карим приготовился дать нам отпор. Мы с даяками бросаемся на него. Всю дорогу до лагеря даяки держали его на дне лодки. Когда мы доехали, Карим был в таком исступлении, что пришлось связать его.

Несколько дней спустя Карима отправили в Таракан.

Сари не считала свой поступок подвигом. Она понимала, что мгновенный прилив храбрости еще не дает ей повода кичиться. Просто Аллах помог ей в трудную минуту.

Позже мы узнали, что Карима лечили в больнице. Разум постепенно возвращался к нему, но он так ничего и не вспомнил из того, что натворил в приступе буйного помешательства.

Счастливый Карим!..

Зато Сари, наверно, никогда не забудет эту ночь.