Люди в джунглях

Средство от несчастной любви

Нa рейде стоит голландский пароход. Идет погрузка. Три тысячи кубометров нужно чтобы удовлетворить его. Мы работаем уже трое суток. Все устали, все злятся и ждут, когда он наконец насытится и уйдет.

Но для этого надо работать еще не меньше двух дней. Двое суток предстоит мне возиться с этим пароходом: ведь если я не буду стоять над душой у рабочих, все пойдет кое-как. И не исключены несчастные случаи; нет уж, лучше быть на месте.

Каждую ночь я должен выпивать с капитаном. Отказаться нельзя, он мой старый знакомый. Да пью-то я немного, больше смотрю, как он пьет, и слушаю его рассказы о любовных похождениях. Если верить его словам, у него их было очень много. Гурман… Женатый человек даже представить себе не может ничего подобного. Каждая его встреча с женщиной — это продуманное до мельчайших подробностей произведение искусства. Его дар проявляется в области, куда более высокой и утонченной, чем живопись или ваяние, — он делает живые картины, подлинные шедевры. Правда, не всему человечеству на радость и поучение, а для себя одного. Но ведь искусство тогда и становится подлинным, созидающим, когда человек творит лишь для себя согласно лозунгу «искусство для искусства»…

Женщины его понимают. Они без ума от пего. Они упиваются ролью глины, из которой он лепит свои шедевры. Добавим в скобках, что он еще и редкий знаток вин; это нужно ему для творчества. Он знает все сорта вин и женщин всех возрастов и племен.

В каком-то смысле его искусство получает и видимое воплощение. Чтобы отчетливо помнить каждое произведение, чтобы было что показать, когда он знакомит других со своим творчеством, капитан всегда оставляет себе что-нибудь на память. В его каюте стоит полный сундук сувениров. И чуть ли не ежедневно я должен осматривать это собрание. Здесь бюстгальтеры, перчатки, сумки, туфли, сандалии, губная помада, кольца, фотографии, трусики, мундштуки, пудреницы, меню, чулки, локоны и прочие предметы, либо принадлежавшие женщинам, либо побывавшие у них в руках. Какой бы предмет он ни извлек из хранилища с гордой самодовольной улыбкой, экспонат непременно сопровождается длинной историей. Большинство их я уже слышал многократно, причем ни разу не смог поймать его на противоречии. Либо он и в самом деле говорил правду, либо очень здорово выучил свои истории.

Капитан от души сочувствует мне, лишенному всех благ цивилизации и культуры, живущему в дебрях, вдали от увеселений и женщин, в обществе одной лишь темнокожей экономки…

Я поддакиваю ему. Жалко, что ли, пусть наслаждается, сравнивая мое беспросветное существование со своей насыщенной, блестящей жизнью.

Кстати, пока он находится здесь, на Нунукане, мне и впрямь приходится не сладко. И не только потому, что много работы.

Сари безумно злит, что я день и ночь торчу на пароходе.

— Хоть бы раз взял меня с собой!

— Там нет ничего интересного. То сижу и болтаю с капитаном, то работаю в трюме.

— А на «Сингкару» ты меня брал! Ее капитан считал, что я в самом деле твоя жена, обращался со мной, как с дамой!

— Что же я могу поделать, если этот капитан не догадывается пригласить тебя?

— При чем тут капитан! Это ты стыдишься показать меня. Не хочешь ему признаться, что живешь со мной. Тебе стыдно, что я цветная.

— Не говори глупостей, Сари! Ты отлично знаешь, я ничуть не стыжусь. Но ведь мы женаты не по-настоящему, а многие придают этому значение…

— Все это разговоры. Но верю я тебе!

— Не шуми, Сари. Ложись-ка лучше спать. Я постараюсь вернуться до двенадцати.

Когда я пришел домой, чтобы вздремнуть часик-другой, был уже третий час. Сари не спала, лежала заплаканная.

Никто из нас не сказал ни слова.

Наконец пароход ушел. В четыре утра. Увез капитана, его сундук с сувенирами и три тысячи кубометров.

Когда я вернулся с пристани, Сари встретила меня словами:

— Я уеду на Яву со следующим пароходом.

— Потом поговорим об этом. Сейчас я хочу спать.

— Тебе безразлично, что я уезжаю?

— Я же несколько раз говорил тебе: съезди на Яву, если хочешь. На месяц. Потом возвращайся сюда.

Сари молча прячет лицо в подушку. Засыпая, я чувствую, как на мою ладонь ложится ее маленькая горячая рука.

Мы много раз говорили с Сари, что ей надо съездить на Яву, проведать родителей. Погостит там месяц-два, потом вернется. Уже назначали день отъезда, но всякий раз дело срывалось. Она сама подстраивала так, что возникало какое-нибудь препятствие. Чего она, собственно, хочет? И почему снова заговорила об этом сию минуту? Может быть, вздумала уехать насовсем, считает, что я унижаю ее… Тогда ничего не поделаешь. Конечно жаль, если она не вернется. Скверно мне будет без нее, особенно первое время. Лунные ночи, проведенные вместе, охота, походы в джунгли и прогулки на море, вечера здесь, в домике на пригорке, — многое будет вспоминаться, не скоро пройдет тоска. Возможно, мы не подходим друг для друга. Все равно же это не на всю жизнь. Эх, не будь я так связан с другими белыми и их проклятой цивилизацией! С их обществом, где столько предрассудков и тупости. Как хорошо все было бы тогда! Мы бы зажили с ней как люди. Или?.. Или я начал бы тосковать по этому обществу? И в конце концов не смог бы больше выносить ни Сари, ни свободной жизни в джунглях? Говорят, дикий зверь, который всю жизнь провел в клетке, скучает по ней, если выпустить его на волю.

Что за нерешительность, черт возьми! Сам не знаю, чего хочу. В самом деле, не могу разобраться. Ему, видите ли, нужно все испытать и проверить, прежде чем решить… Нет, устал, не могу думать связно. Чем сильнее я устаю, тем дальше ухожу от Сари. Пусть едет хоть завтра, если ей так хочется. Надо же когда-то кончать. Я сейчас просто не в состоянии ничего больше придумать.

Сари начала укладывать вещи и шить кое-что на дорогу. Сказала, что поедет через неделю.

Это были беспокойные дни. Каждый день Сари спрашивала меня, ехать ей или нет. Каждый день я отвечал, что надо съездить, хотя мне все меньше хотелось отпускать ее. Как бы еще оттянуть неизбежную разлуку?.. Я очень ярко представлял себе боль одиночества, постоянно думал о том, как много значила для меня Сари, как я обижал ее, сколько незабываемых дней и ночей провели мы вместе. Но ведь я обещал отпустить ее. Обещание надо выполнять.

Сари становилась все более мрачной и молчаливой. Со мной почти не разговаривала. Зато с небывалым прилежанием вела наше хозяйство. Словно хотела подчеркнуть свою заботу обо мне, чтобы я острее ощутил ее отсутствие.

Завтра ее увезет пароход. Еще одну ночь мы проведем вместе. Возможно, последнюю. Почему-то мне кажется, что Сари уже не вернется, что она решила навсегда расстаться со мной. У нее больше нет сил выносить эту двусмысленную жизнь с белым безбожником.

Мы не можем уснуть. Сари потихоньку плачет. Плач переходит в безудержное рыдание.

Я лежу молча. Когда же она кончит? И я не выдерживаю:

— В чем дело, Сари? Разве ты не рада, что поедешь завтра?

Молчание.

— Ну скажи же, что случилось, Сари? Я тебя обидел чем-нибудь? Ты из-за меня плачешь?

Продолжает плакать. Наконец говорит сквозь слезы:

— Нет-нет, я не сержусь на тебя. Это ты на меня сердишься. Совсем по хочешь меня знать. Ты меня не любишь.

— Что за ерунда, Сари! Ведь ты отлично знаешь, я тебя люблю. Сколько раз я говорил тебе об этом!

— Неправду говорил! Если б ты меня любил, разве ты прогнал бы меня?!

— Я тебя прогоняю? Да ты сама ко мне каждый день приставала, чтобы я отпустил тебя на Яву навестить родителей. Ведь ты вернешься! Или уже передумала?

— Ладно, не заговаривай мне зубы! Будто не знаю, что ты думаешь на самом деле. Тебе на меня наплевать! Вот. И мне на тебя тоже! Наплевать, понятно? Все равно я тебе изменяла! Слышишь! Много раз! А завтра уеду! Слышишь! Уеду!

Я поражен. Отупело смотрю на Сари. Никогда но видел ее такой разъяренной. Что за бес вселился в нее?

— Вот видишь, тебе даже все равно, что я тебе изменяла! Ты ничего не говоришь! Не бьешь меня! Тебе на меня наплевать!

Она снова падает на подушку и рыдает.

Выждав некоторое время, я говорю:

— Хватит, Сари, успокойся! Ну что ты затеяла? Я тебя совсем не понимаю. Может, ты мне все-таки объяснишь, в чем дело? Вместе как-нибудь разберемся. А то ты только шумишь и кричишь. Что случилось?

Но Сари продолжает обливаться слезами. Наконец мало-помалу успокаивается и выкладывает, что у нее на сердце. Говорит ровно, безучастно. Словно она вдруг решила примириться со своей судьбой и теперь трезво смотрит на вещи.

— Ну, хорошо. Будь что будет. Я все сделала, чтобы привязать тебя к себе. И ничего не вышло. Я не понимаю тебя. Не понимаю, почему влюбилась в тебя. А может, это ты заставил меня влюбиться? Но тогда — почему ты теперь отказываешься от меня? Я говорю: хочу уехать. Ты отвечаешь: пожалуйста, поезжай, когда хочешь! Я говорю, что изменяла тебе. А тебе хоть бы что. Молчишь, будто мы никогда не знали друг друга. Да ладно, все равно! Теперь уже конец. Завтра я уезжаю…

— Но, Сари, Сари! Нельзя быть такой глупой. Я отпускаю тебя вовсе не потому, что не люблю. И не потому, что ты мне больше не нужна. Мне куда тяжелее расставаться с тобой, чем тебе со мной! Ты уедешь, тебе будет весело на пароходе. Попадешь на Яву, увидишь родных. А я останусь совсем один, некому будет подумать обо мне, пожалеть меня!

— А, все это разговоры…

— Молчи! Если бы я хоть на минуту поверил, что ты мне изменяешь, я бы перерезал тебе глотку! Ясно? Или своими руками свернул бы тебе шею. Если я тебя задушу, тогда ты поверишь, что я люблю тебя?

Я стискиваю ее шею так, что она вскрикивает.

— Сари, я тебя потому и отпускаю, что люблю. Хочу, чтобы ты повидала родителей, ведь ты сама говоришь, что соскучилась. Если бы я тебя не любил, давно бы выгнал. Да ты ведь знаешь это. Мне кажется, ты все нарочно устраиваешь, хочешь лишний раз услышать то, что и так отлично знаешь. А теперь я тебя задушу — в наказание за все и чтобы ты знала, как я тебя люблю! Ну что, приятно?

— Пусти, пусти! Я верю тебе! Теперь верю!

Но мне еще долго приходится убеждать Сари, что я отпускаю ее вовсе не потому, что безразличен к ней. Наконец она как будто в самом деле начинает верить.

Я убеждаю не только ее, но и самого себя. Убеждаю себя, что по-настоящему люблю Сари и не вижу ничего постыдного в том, что она «цветная». Что Сари для меня не игрушка, не минутная прихоть. Пытаюсь также убедить себя, что я не такой уж подлец.

Но легче убедить Сари, чем собственную совесть…

— Значит, мне незачем уезжать завтра!

— Конечно, если ты не хочешь. Надеюсь, ты поняла: я мечтаю о том, чтобы ты осталась!

— И я больше всего хочу остаться, если я нужна тебе!

— Много шума из ничего, Сари!

— А! Здесь я никак не могу понять тебя, как следует. Слишком много помех. Стоит появиться людям твоего племени, и все летит кувырком. Мы сразу перестаем понимать друг друга, ты тут же меняешься. Только в джунглях ты бываешь самим собой. Внять бы нам да зажить по-новому! Давай поселимся в другом месте. Поедем на Яву!

— Посмотрим, Сари! Через год кончится мой контракт с компанией. Тогда и решим.

Засыпая, я вдруг слышу смех Сари.

— Чему ты смеешься?

— Так, вспоминаю…

— Расскажи!

— Спать надо.

— Нет, расскажи!

— Это меня бабушка научила. Научила, что надо делать, когда полюбишь мужчину. Она так говорила: если будет хороший человек и он захочет взять тебя в жены, иди за него. А не захочет или окажется плохим человеком — разлюби. Как же это сделать, спросила я. Способов много, ответила бабушка. Я расскажу тебе один. Мне тогда лет пять или шесть было, понимаешь? Давно уже, а помню все, как сейчас… Когда ты вырастешь, Сари, говорила бабушка, может случиться, что ты встретишь мужчину, который покажется тебе не таким, как другие. Ты не сможешь забыть его лицо. Закроешь глаза — опять его увидишь. Будешь стараться прогнать это лицо, думать о чем-нибудь другом, но чем больше ты будешь стараться, тем сильнее оно будет преследовать тебя. Пойдешь по дороге — все время будешь оглядываться: не идёт ли он за тобой? От каждого шороха будешь вздрагивать, — может, он? И когда ветер начнет трясти дверь, тебе покажется — он стучится. Ночью в листьях в стене зашуршат крысы, а ты подумаешь — он пришел тебя похитить. Да-да, Сари, как почувствуешь ты это, вспомни мои слова, говорила бабушка. И вот теперь все так и вышло, Эрик. Ты свел меня с ума. И я припомнила слова бабушки. Она говорила: если будет с тобой такое, а ему на тебя наплевать, то запомни, Сари, средство, как излечиться. Вот я и вспомнила бабушкин совет, когда мне показалось, что ты меня не любишь. Испытала я ее средство. Да только оно мне ни капельки не помогло!

— Что же она тебе посоветовала? Расскажи!

— Она сказала, чтобы я нашла большой лист келади. Обязательно в четверг вечером. Возьми его и приди с пим под большое дерево одна, учила меня бабушка. Положи там лист на землю и помочись на него. Это надо делать в сумерки. У тебя получится как бы большое зеленое блюдце с водой. Посмотрись туда, как в зеркало, и прочти такое заклинание (Сари забормотала по-арабски). Потом возьми лист и брось через левое плечо. Но только ни за что не оглядывайся! И назавтра у тебя все пройдет. Так меня учила бабушка. А у меня ничего не прошло. Я три раза пробовала. И как посмотрю на отражение, вижу не только себя, но и тебя тоже. Видно, я полюбила еще сильнее, чем думала бабушка. Не справилось с тобой ее колдовство!

Мы смеемся.

— Это наверно потому, что ты белый. Белых никакая ворожба не берет, говорила бабушка. Завтра поедем с тобой на Себатик. Поживем там, построим хижину на берегу. Долго-долго там будем… Нам бы жить вместе в джунглях, и все будет хорошо, — заканчивает сонным голосом Сари.

Слово «джунгли» наполнено для нее особым смыслом. Она подразумевает не только лесные дебри, но и чел вечность того, кто ей дорог.