ДОПОЛНЕНИЯ

Джон Уэбстер БЕЛЫЙ ДЬЯВОЛ{143}

ЧИТАТЕЛЮ

Издавая эту трагедию, я позволил себе вольность, которую позволяли себе и другие до меня, делаю же это не хвастовства ради: nos hæc novimus esse nihil;[1] но с тех пор как сыграли ее в унылую зимнюю пору в таком мрачном открытом театре, который немыслим (и это, в сущности, оправдание для постановки трагедии) без многочисленной и проникновенной публики, и, как я заметил, большинство из этой публики с тех пор невежеством своим смахивает на тех, кто в книжных лавках требует не хороших, а только новых книг, — решаюсь обратиться ко всеобщему вниманию в уверенности, что:

Nec rhonchos metues, maligniorum,

Nec scombris tunicas, dabis, molestas[2].

Если же мне возразят, что это не настоящее драматическое произведение, я охотно в этом признаюсь: non potes in nugas dicere plura meas: ipse ego quam dixi[3]. Грех мой в этом смысле совершен по собственной воле, а не по неведению. Ведь, предложи кто-нибудь моей аудитории содержательнейшую из всех когда-либо написанных трагедий и будь в ней все требуемые критикой правила: возвышенность стиля, значительность действующих лиц, впечатляющий хор с поучениями и торжественными Вестниками, — и даже насытившись этим божественным восторгом — o dura messorum ilia[4], дыхание непосвященной толпы способно всё уничтожить и еще до начала представления внушить автору решение поставить перед каждой сценой такой эпиграф из Горация:

Hæc hodie porcis comedenda relinques[5].

Тем же, кто скажет, будто я долго не мог дописать эту трагедию, сознаюсь, что писал ее не в два пера, но если на этом все же будут настаивать, отвечу, как Еврипид{144} ответил драматургу Алькестиду{145}. Алькестид упрекал Еврипида в том, что он написал три стихотворения за три дня, — сам же за этот срок — триста. «Ты прав, — отвечал тот, — но разница только в том, что твои будут читаться всего три дня, а мои проживут лет триста».

Недоброжелательность — преданный друг невежества. Что касается меня — я всегда ценил в себе глубокое уважение к достойным трудам других, особенно к совершенному и возвышенному стилю г. Чапмена, отшлифованным и проникновенным творениям г. Джонсона, к не менее замечательным трудам действительно великолепных г. Бомонта и г. Флетчера{146} и, наконец, (но «конец» здесь не имеет обидного смысла) к воистину счастливейшему и богатейшему искусству г. Шекспира, г. Деккера и г. Хейвуда{147}. Желая, чтобы мною написанное читалось в свете их славы, заявляю, что, как бы меня строго ни судили, пусть даже и ничего не говорят мои собственные произведения, признание величия всех упомянутых авторов дает мне смелость (без всякой лести) цитировать Марциала:{148}

Non norunt hæc monumenta mori[6].

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

М о н т и ч е л ь з о, кардинал, потом папа

Ф р а н ч е с к о М е д и ч и, герцог Флоренции

П а о л о Д ж о р д а н о О р с и н и, герцог Браччьяно, муж Изабеллы

Д ж о в а н н и, его сын

Граф Л ю д о в и г о

К а м и л л о, муж Виттории

Ф л а м и н ь о, брат Виттории, секретарь Браччьяно

М а р ч е л л о, брат Виттории на службе у Франческо Медичи

Г о р т е н з и о

А н т о н е л л и

Г а с п а р о

Ф а р н е з е

К а р л о

П е д р о

Д о к т о р

З а к л и н а т е л ь

А д в о к а т

Я к о в

Ю л и й

Х р и с т о ф о р о

П о с л ы, д о к т о р а, ч и н о в н и к и, с в и т а и т. д.

И з а б е л л а, сестра Франческо Медичи, жена Браччьяно

В и т т о р и я К о р о м б о н а. Замужем сначала за Камилло, потом за Браччьяно

К о р н е л и я, мать Виттории

Ц а н х е, арапка, горничная Виттории

Н а с т о я т е л ь н и ц а Исправительного дома

Сцена — Рим и Падуя.

Представление во дворе лондонского «инна» в период правления Елизаветы I.

ДЕЙСТВИЕ I

СЦЕНА 1

Улица в Риме.

Входят граф Людовиго, Антонелли и Гаспаро.


Л ю д о в и г о


Изгнать!


А н т о н е л л и


Я опечален этим приговором.


Л ю д о в и г о

Ха! Демокрит!{149} Что ж,

Твои боги, правящие миром, одаривают

И наказаньем… Судьба, что та блудница:

Уж если что дает — по мизерным частям рассрочит,

И тут же всё в одно мгновенье отберет.

Вот что такое знатный враг! Воздай им, Боже!

Тогда лишь волк по-волчьи заживет,

Когда замучит голод.


Г а с п а р о


Так, значит, враг наш

Крови знатной?


Л ю д о в и г о


О, я за него молюсь,

Ведь гром неистовый обожествлен лишь теми,

Кто им на мелкие куски разбит.


А н т о н е л л и


Что ж, ваше наказанье справедливо.

Вы на себя взгляните, на прошлое:

В три года разорить

Прекраснейшее графство…


Г а с п а р о


Ваша свора,

Как мумию, вас съела, заболев

От кушанья такого, и в канаву

Вас рвотою извергли.


А н т о н е л л и


Все стадии ужасные запоя вы прошли.

Один вельможа, владелец двух чудесных замков, звал вас

Не иначе, как господином икры{150}.


Г а с п а р о


Иные гости

Безумно расточительных пиров,

Где только феникс{151} не попал вам в горло,

Смеялись власть над вашей бедностью, предполагая,

Что вы — тот праздный метеор{152}, притянутый землею,

Но быстро в воздухе растаявший.


А н т о н е л л и


Смеясь над вами,

Прозвали «зачатым в землетрясенье»

За эту расточительность.


Л ю д о в и г о


И очень хорошо. Они

Колодец в две бадьи вычерпывали{153}. Я же

Следил за осушеньем.


Г а с п а р о


Хуже.

Здесь, в Риме, вы устроили убийства

Кровавые, ужасные злодейства.


Л ю д о в и г о


Не более блохи укуса.

А коль не так — что ж головы моей не снимут?


Г а с п а р о


О господин!

Порою снисходителен закон —

Кровавый грех смягчает он,

Бедой не увенчает преступленье, —

Для злых времен благое поученье.


Елизаветинский театр. Гравюра.


Л ю д о в и г о


Всё так. Но почему тогда

Из знати кое-кто избегнул наказанья?

Средь них Паоло Джордано Орсини.

Герцог Браччьяно живет теперь в Риме

И тайным сводничанием стремится

Обесчестить Витторию Коромбону.

Виттория! Мое прощение может

За поцелуй один купить.


А н т о н е л л и


Мужайтесь!

Плоды лучше не там, где были посажены деревья,

А там, где они были привиты.

Чем больше растирают кору,

Тем нежнее разливается от нее аромат{154}.

Страдания порождают добродетель —

Истинную или воображаемую.


Л ю д о в и г о


Довольно слов красивых{155}.

Я б заказал им всем резьбу по-итальянски,

Когда б вернулся.


Г а с п а р о


О государь!


Л ю д о в и г о


Я терпелив.

Я видел, осужденные на казнь

Дарили взоры нежные, и деньги, и любезность

Прохвосту-палачу. Благодарю их всех.

Мы были бы в расчете полном,

Когда б расстались поскорей.


А н т о н е л л и


Прощайте!

Я верю, час придет, и мы отменим

Изгнанье ваше.


(Сигнал трубы{156}.)


Л ю д о в и г о


Предан вам навек.

То милостыни дар — прошу, примите:

Баранами торгуют, чтоб зарезать,

Сперва их окорнав и шерсть продавши.


(Уходят.)

СЦЕНА 2

Комната в доме Камилло.

Входят герцог Браччьяно, Камилло, Фламиньо, Виттория

Коромбона и свита.


Б р а ч ч ь я н о (к Виттории)


Приятных снов!


В и т т о р и я


Сюда идите, герцог.

Привет сердечный! — Свита! Проводите! Побольше света!


(Уходят Камилло и Виттория.)


Б р а ч ч ь я н о


Фламиньо!


Ф л а м и н ь о


Да, господин.


Б р а ч ч ь я н о


Совсем пропал, Фламиньо!


Ф л а м и н ь о


Готов исполнить ваши пожеланья,

Стремлюсь проворно вам служить. Мой государь,

Виттория, счастливая сестра,

(шепчет)

Одарит вас приемом. — Господа! (свите)

Подать носилки, герцогу угодно,

Чтоб, факелы гася, вы разошлись.


(Свита уходит.)


Б р а ч ч ь я н о


И мы так счастливы — не правда ль?


Ф л а м и н ь о

Как может быть иначе?

Сегодня вечером, видали ль, государь? —

Куда б ни шли, туда она смотрела, —

Успел сойтись я с горничной ее,

С арапкой Цанхе. Она горда чрезмерно,

Но послужить уму такому сможет.


Б р а ч ч ь я н о


Непостижимо счастлив, может, без заслуги?


Ф л а м и н ь о


Без заслуги? Поговорим начистоту. Без заслуги! Вы в чем сомневаетесь? Верьте, стыдливость ее, как у большинства женщин, только поверхность, за которой скрыто желание. Женщины особенно сильно краснеют, когда слышат название того, что весьма охотно бы держали в руках. О! У них своя политика — знают, что желание наше тем сильнее, чем больше препятствий на пути к обладанию ими, а пресыщенье наше — лишь усталость заснувшей страсти. И если бы во время ухаживания не запирали щедро смазанные ворота надежды — куда бы тогда девалась страстная спешка, распаленная напитком жажда?


Б р а ч ч ь я н о


О! Но ее ревнивый муж?


Ф л а м и н ь о


Да к чёрту мужа! Его печень не холоднее, чем у золотильщика, чьи мозги разъела ртуть{157}. Самым хитрым силкам не вырвать столько перьев{158}, сколько он потерял волос, по словам его доктора. Голый ирландский гуляка{159}, проигравшийся до нитки, не предприимчивее его в своем стремлении сразиться со случайностью. Да и женщине он так же мало понравится, как и голландское трико, стягивающее его задницу{160} в штанах. Войдите же в эту опочивальню, мой повелитель. А я уж исхитрюсь, чтобы отвадить своего зятя от его партнерши по кровати.


Б р а ч ч ь я н о


А если она не придет?


Ф л а м и н ь о


Я не желаю видеть ваше высочество в таком неблагоразумно влюбленном состоянии. Я и сам когда-то любил одну даму и преследовал ее своими бесчисленными юношескими признаниями, а три-четыре любовника, которые развлекались с ней от всей души, с превеликой радостью уступили бы мне ее. Совсем как летом клетка в саду: снаружи — птицы в отчаянии, что им в нее не попасть, а внутри клетки птицы с тоски сохнут, что уж и не вырваться им оттуда никогда.

Идите ж, идите, государь.


(Браччьяно уходит.)


(В сторону.)


Смотрите-ка — пришел! Мужчина с виду;

Судя по одежде, хитрым назовешь,

А справьтесь об уме и убедитесь —

Осла двуногого лишь маскарад{161}.


(Входит Камилло.)


Что, брат? Идешь в постель к любезнейшей супруге?


К а м и л л о


Поверишь — нет. Мой путь давно лежит

Гораздо северней, в холодный пояс.

Не помню твердо, но тому не верьте,

Что с нею спал за это время я.


Ф л а м и н ь о


Как странно вы относитесь к потерям.


К а м и л л о


Мы спим порознь, и с раннего утра меж нами ссора.


Ф л а м и н ь о


Это ты виновен — ты начал.


К а м и л л о


Но гнушается она моим присутствием.


Ф л а м и н ь о


Да в чем же дело?


К а м и л л о


Герцог зачастил, его благодарю

И вижу, — как жонглер самоотверженный{162},

Выравнивает он наклон пути

Для шара своего.


Ф л а м и н ь о


Надеюсь, ты не думаешь…


К а м и л л о


Что он не хахаль? Напротив!

Как нагло, вижу, примеряется прорезать

Свой шар мне в лунку.


Ф л а м и н ь о


Хочешь быть ослом

И Аристотеля оспорить?{163} Быть рогатым?

Назло своим эфемеридам?{164} Ты ведь помнишь: под улыбчивой планетой

Ты был спелёнат.


К а м и л л о


Фью! И не толкуй

Мне о планетах, эфемеридах:

Муж может стать рогатым днем,

Как только звезд глаза погаснут.


Ф л а м и н ь о


Ну, Бог с тобой, тебя я предаю

На милость сострадательных подушек:

Они набиты стружкой роговой.


К а м и л л о


Брат!


Ф л а м и н ь о


Чёрт меня дери теперь,

Коль дам тебе совет. Всего-то дела —

Жену на ключ.


К а м и л л о


И правда, хорошо.


Ф л а м и н ь о


Оберегай ее от взоров вожделенных.


К а м и л л о


Отлично.


Ф л а м и н ь о


И в церковь не пускай. Как пес,

У ног твоих на привязи пусть сядет.


К а м и л л о


Для ее же чести.


Ф л а м и н ь о


И будь тогда уверен, что получишь,

Невинность в ней иль, чистоту дразня, —

Рога, которых ты еще избавлен.

Вот мой совет — награды не прошу.


К а м и л л о


Ладно! Не знаешь, где рубашка жмет{165}.


Ф л а м и н ь о


Это у тебя старый фасон. Высунь из нее свои длинные уши, — станет удобнее. Нет, я буду злее. Огради свою жену от развлечений: женщины с большим желанием и великолепием остаются целомудреннее, когда им дано больше свободы. Из тебя же выйдет, по-видимому, своенравный, расчетливый рогоносец. Так ты бы измерил свои рога, пока они еще растут, — прутиком патриарха Иакова{166}. Экие хитроумные загородки! Они могут только разъярить бедных овечек{167} сильнее любого из эликсиров, проданных со дня последнего юбилея{168} всеми докторами, вместе взятыми.


К а м и л л о


Что меня и не вылечило.


Ф л а м и н ь о


Ты, вижу, ревнив. На простом примере докажу твою ошибку. Видел я как-то очки, сделанные с таким искусством перспективы, что если приставить к ним двенадцатипенсовую монету, кажется, будто их там двадцать штук. Вот бы тебе такие очки, чтоб посмотрел, как жена твоя башмак завязывает, — представилось бы тебе тогда: двенадцать рук ее раздевают — и уж тогда бы охватила тебя великая беспричинная ярость.


К а м и л л о


Ошибка, сударь мой, не в обмане зрения.


Ф л а м и н ь о


Это так, но тем, у кого желтуха, всё видится в желтом свете. С ревностью еще хуже. Ее приступы заставляют видеть вокруг столько же злых рож, сколько в бочковой воде пузырьков. Со временем и собственная тень кажется тем, кто наделил вас рогами. Смотри, она сюда идет.


(Входит Виттория.)


Ну, какая у тебя причина ревновать это существо? Каким же невеждой-ослом или мошенником оказался бы тот, кто затеял бы кропать сонеты{169} в честь ее очей или сравнивать ее лоб со снегами Иды{170} и коринфской слоновой костью{171}, а волосы с клювами черных птиц{172}, хотя они напоминают их оперенье! Вот и всё. Будь разумнее, и я сделаю вас друзьями, и вы вместе отправитесь в постель. Женитьба, видишь ли, не твоя цель — уйди подальше, мне бы не хотелось показать, что я тебя видел. (Камилло уходит.) Сестра, господин мой ждет тебя в зале для пиршеств. Твой муж очень недоволен.


В и т т о р и я


Я ничем не хотела его обидеть — за ужином я выбирала ему лучшие куски{173}.


Ф л а м и н ь о (шепчет Виттории)


И нечего, по правде говорю, его откармливать было: он, по слухам, и так каплун. Мне надо будет сейчас представить, что мы с тобой ссоримся.


(Громко.)


К лицу разве такому родовитому человеку, как Камилло, в расцвете своих двадцати лет, моститься где-то, как поганому рабу, на запятках у герцога, со всякими холуями, среди вертелов и нечищеных кастрюль?


К а м и л л о (в сторону)


Вот пробирает-то ее.


Ф л а м и н ь о


Настоящий школьник — (в сторону) один из той породы, чья голова набита бараньими мозгами, без малейшего проблеска разума в них, — (громко) является к тебе как-то с дрожью в поджилках искать ночлега. (В сторону.) Каково? У другого — зуд в пояснице, что тебе огонь на стеклодувном заводе, — семь лет наружу не выходит. (Громко.) Чем он не дворянин? (В сторону.) А оденется он в белый атлас, из-за его черной рожи не иначе как за падального червяка его принимают. (Громко.) Ты, признаюсь, великолепная фольга, (в сторону) но покрытая фальшивым камнем, подделкой алмаза.


(Фламиньо всё время говорит наполовину в сторону.)


К а м и л л о (в сторону)


Он ей раскроет, что во мне скрыто.


Ф л а м и н ь о


Идем. Господин мой ждет тебя. Иди в постель моего господина.


К а м и л л о (в сторону)


Наконец-то дошел до этого.


Ф л а м и н ь о


Заранее входя во вкус, как знаток перед пробой нового вина, (Камилло) я усердно отпираю ваш ящик.


К а м и л л о (в сторону)


Каков добродетельный брат! Воистину!


Ф л а м и н ь о


Он подарит тебе кольцо с философским камнем.


К а м и л л о


Я на самом деле изучаю алхимию.


Ф л а м и н ь о


Ты ляжешь в постель из пуха горлицы, ты будешь сомлевать в благоухающих простынях, как тот, кто задохнулся от запаха роз. И таким огромным покажется тебе твое счастье, как казалось морякам плаванье, когда они думали, будто и деревья, и корабли двигаются за ними, будто в попутчиках у них небо и земля.

Пойдем ему навстречу. Это — неизбежная необходимость, скрепленная алмазными гвоздями.


В и т т о р и я (в сторону Фламиньо)


Как бы нам от него отделаться?


Ф л а м и н ь о (в сторону Виттории)


Пущу ему попутный ветер в зад, пусть бредет. (Камилло.) Я почти что уговорил ее. Она соглашается. Но вот что надо сказать: я бы этой ночью не лег с ней. Я бы пригвоздил ее нрав, чтобы была сговорчивее.


К а м и л л о


Именно так, именно так.


Ф л а м и н ь о


Это покажет высоту твоего правосудия.


К а м и л л о


Да, да, — и ума, отличного от хаотического суждения, ибо quae negata grata[7].


Ф л а м и н ь о


Правильно! Будь магнитом, притягивай ее, но на расстоянии.


К а м и л л о


Философское обоснование.


Ф л а м и н ь о


Поди к ней с благородным видом и скажи, что ляжешь к ней только в конце лунного периода{174}.


К а м и л л о (подходя)


Виттория! Меня нельзя побуждать или, как бы сказали люди, подстрекнуть.


В и т т о р и я


К какому делу, господин?


К а м и л л о


Спать с тобой сегодня.

Через два дня на третий

Должен поститься твой шелкопряд.

Чтобы потом прясть еще лучше.

Завтра ночью я в твоем распоряжении.


В и т т о р и я


Ты, верю, спрядешь чудесную нитку.


Ф л а м и н ь о (в сторону Камилло)


Послушай, я тебя поймаю, если ты задумаешь пробраться в ее спальню до полуночи.


К а м и л л о


Ты так думаешь? Видишь ли, брат, тебе не следует воображать, что я тебя буду обманывать. Возьми вот ключ, запри меня в моей комнате и скажи тогда, что поверил мне.


Ф л а м и н ь о


Тогда поверю. Один раз стану твоим тюремщиком. А нет ли у тебя потайной двери?


К а м и л л о


Что ты! Пусть поразит меня поганая болезнь, я ведь христианин. Завтра утром ты мне скажешь, не сильно ли она унижена моим безжалостным отказом.


Ф л а м и н ь о


Расскажу.


К а м и л л о


Ты понял остроту слов про шелкопряда? Спокойной ночи! Право, я теперь частенько буду пользоваться этой хитростью.


Ф л а м и н ь о


Пользуйся! Пользуйся! Пользуйся! (Камилло уходит, Фламиньо закрывает дверь.) Итак, ты в безопасности. Ха-ха-ха! Запутался ты в своих же затеях, как шелкопряд. Идем, сестра. В темноте не видно, краснеешь ты или нет. Женщины похожи на цепных собак: весь день они привязаны к приличиям, но в полночь их спускают с привязи. Вот тогда-то они и совершают или самое большое благодеяние, или самое большое зло. Сударь! Сударь! (Входит герцог Браччьяно. Цанхе приносит ковер, расстилает и кладет на него две расшитые подушки.)


Б р а ч ч ь я н о


Поверьте, я бы обескрылил время,

Чтобы свиданья час скорей настал

И длился вечно.

Но мой восторг себя же пожирает.


(Входит Корнелия, оглядываясь, прислушивается.)


Позвольте вам, сударыня, взамен

Красивых слов, послать на верность клятву.

Не отвергайте: отказав — меня убьете.


В и т т о р и я


Мой господин, из состраданья к вам

Готова полечить я ваше сердце.


Б р а ч ч ь я н о


Вы — нежный врач!


В и т т о р и я


Конечно, ведь жестокость в дамах,

Как у врача избыток похорон, —

Лишь подрывает дело.


Б р а ч ч ь я н о


Дивное созданье,

И если есть жестокие богини,

То как тебя, столь милосердную, назвать?


Ц а н х е


Они уже сближаются.


Ф л а м и н ь о


Союз счастливый!


К о р н е л и я (в сторону)


Все страхи — на меня. О сердце!

Ведь сын мой — сводник. И вижу я: наш дом

Уж рушится. Землетрясенья сила

Не уничтожит сталь, платину, камень,

Но жадной страсти пламя всё превратит в ничто.


Б р а ч ч ь я н о


Чем ценна эта вещь?


В и т т о р и я


Это украшенье — знак

Плохой судьбы.


Б р а ч ч ь я н о


Возьму — нет — обменяю я на ваш

Мой драгоценный камень.


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Великолепно!

Подарок за подарок. В добрый час!


Б р а ч ч ь я н о


Нет, покажите, как надели?


В и т т о р и я


Так ли?


Б р а ч ч ь я н о


Нет. Ниже, ниже надо бы надеть.


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Так лучше. Надо быть пониже.


В и т т о р и я


Для развлеченья, герцог, расскажу

Тот сон, что ночью мне сегодня снился.


Б р а ч ч ь я н о


Я очень рад.


В и т т о р и я


Пустой, нелепый сон.

Мне снилось, будто я гуляю в полночь

На кладбище. Великолепный тис

Укоренился широко. Под тисом

Когда сидела, грустно прислонясь

К скрещенью веток{175}, вижу я, подкрались

Мой муж и герцогиня. Нёс один

Лопату ржавую, другая — шпагу,

И грубо стали поносить меня за тис.


Б р а ч ч ь я н о


То дерево…


В и т т о р и я


Тот тис невинный{176},

Сказали, я хочу искоренить, —

Огромный тис — и посадить взамен

Терновник чахлый. И за то клялись

Живой меня похоронить. И тотчас

Супруг стал рыть, а герцогиня зло,

Как фурия, отбрасывала землю,

Размётывая кости. Государь,

Дрожала я, и там такой был ужас —

Что не могла молиться…


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Нет, там был дьявол в этом сне!


В и т т о р и я


Но будто на спасение примчался,

Я помню, вихрь и ветку отломил

Тяжелую могучего растенья.

Обоих уложил священный тис

В могилы скудные, какие заслужили.


Ф л а м и н ь о


О, чёрт, а ведь намек дает ему,

Как умертвить супруга с герцогиней.


Б р а ч ч ь я н о


Приятно истолкую этот сон.

Защиту в тех объятиях нашли вы

От лихорадки ревности мужской,

От зависти ленивой герцогини.

Возвысьтесь над судом и над стыдом

И к наслажденью мысли обратите,

К его осуществленью. И никто

Нас не разлучит. Лишь одна забота.

О славе вашей. Станьте для меня

Венцом, женой, друзьями, жизнью — всем!


К о р н е л и я (выходя)


Опережают клятвы душ погибель!


Ф л а м и н ь о


Какая фурия в тебе

Прочь!


(Уходит Цанхе.)


К о р н е л и я


Что привело сюда вас, герцог,

В глухую полночь?

Здесь порча не затронула цветка

До сей поры.


Ф л а м и н ь о


Прошу в постель, не то

Вам худо будет!


К о р н е л и я


Если б сад прекрасный

Был засажен отравой фессалийских трав{177},

Когда б она взошла — то был бы колдовства питомник.

Пусть только не окажется могилой

Для вашей чести!


В и т т о р и я


Но дорогая мать…


К о р н е л и я


Ты можешь в прах меня повергнуть

Скорее, чем природа! Ведь вот проклятие детей:

Когда живем — нас вынуждают плакать

И в страхах обрекают погружаться в гроб.


Б р а ч ч ь я н о


Ты говори — тебя я всё равно не слышу.


В и т т о р и я


Милый герцог!


К о р н е л и я


Где же герцогиня, прелюбодей наш герцог?

Не грезилось вам вновь ее увидеть в Риме?


Ф л а м и н ь о


Здесь?


В и т т о р и я


Герцогиня?


Б р а ч ч ь я н о


Лучше стало ей…


К о р н е л и я


Должно существованье государей

Уподобляться солнечным часам:

К добру и злу они подводят время.


Ф л а м и н ь о


Всё так. Закончили ли вы?


К о р н е л и я


Камилло бедный!


В и т т о р и я (становясь на колени)


Клянусь я, целомудренным отказом

Ответила б, — ах, только бы силу он имел

Желанья усмирить свои!


К о р н е л и я (становясь на колени)


Присоединяюсь

К твоим порывам снизойти к молитвам матери:

Когда постель супруга ты позоришь,

Не дольше будет жизнь твоя,

Чем плачь о мертвом в доме богача.


Б р а ч ч ь я н о


Тьфу, тьфу, совсем с ума сошла!


К о р н е л и я


Иуды роль — измена в поцелуе,

Ее, на зависть прочих, век не дольше вздоха.

А сожалений после смерти ровно столько,

Сколько смерть блудницы вызвать может.


В и т т о р и я


О, я проклята! (Уходит.)


Ф л а м и н ь о (Корнелии)


В уме ли вы?


(Браччьяно.)


Ее верну я.


Б р а ч ч ь я н о


Нет, я иду в постель.

И доктор Юлий пусть придет сейчас.

Несносная! Бессмысленною речью

Накликала ты страшную грозу —

Так в будущей беде и будешь виновата!


(Уходит.)


Ф л а м и н ь о


Теперь, стоящая на страже чести,

Скажи: достойно ли отправить господина

В ночь, без охраны — прочь?

Хотел бы знать, где этот клад упрятан,

Который мне собрали на прокорм,

Чтоб голову мне вознести повыше,

Чем стремя герцога?


К о р н е л и я


Мы бедны,

Так, значит, и порочны?


Ф л а м и н ь о


Объясните,

Что вам мои галеры, эшафоты?

Отец из показного благородства

Всю землю продал. Прожил богачом,

До самой смерти был в достатке.

Я вами в Падуе рожден и, признаюсь,

Был без гроша — факт, всем известный.

Семь лет чинил учителю носки

И уж в летах был удостоен я

Диплома, а герцогу служить начав,

Был призван ко двору, и из него я вышел

Отесанней, развратнее, чем был.

Но не удачливей. Так сберегать ли

Теперь, когда свободные пути

Передо мной, навеки на губах

Мне ваше молоко? Уж нет.

Румяность щек своих я подкреплю

Вином, распутством.

Только не стыдом.


К о р н е л и я


Будь проклят день, когда ты мною был рожден!


Ф л а м и н ь о


Согласен.

Я б предпочел, чтоб матерью моей

Была развратница публичная из Рима

Природа подобрей тебя к распутным:

Они бездетны, хоть потомству их

От множества отцов жилось бы славно,

Нужды не зная. Можете идти

И жаловаться кардиналу. А вдруг

Он и такой проступок оправдает.

Ликург{178} дивился, что иной умеет

Найти кобыле жеребца, терпя

Бесплодие жены прелестной.


К о р н е л и я


Горе!


(Уходит.)


Ф л а м и н ь о


Так герцогиня в замке! Вот досада.

Запутались и надо исчезать; искать пути к отходу,

Как речки ищут выход к океану,

Извилистым путем бегут меж скал.

К вершинам поднимается дорога —

Не прямо: направлением своим

Замерзшую змею напоминает{179}.

И у познавших хитрости плоды

Всегда окольны, путаны пути.


(Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ II

СЦЕНА 1

Комната во дворце герцога Франческо Медичи.

Входят Франческо Медичи, кардинал Монтичельзо, Марчелло, Изабелла, Джованни с мавром Жаком{180}.


Ф р. М е д и ч и


Видала ль мужа ты, как прибыла?


И з а б е л л а


Нет, государь.


Ф р. М е д и ч и


Конечно, это странно.

Вот если б голубятня мне принадлежала, а не Камилло,

Я всех хорьков{181} сумел бы извести,

Чтоб неповадно было! Мой милый мальчик!


Д ж о в а н н и


Вы, дядя, мне коня пообещали

И латы.


Ф р. М е д и ч и


Конечно, мой племянник дорогой.

Марчелло всё доставит.


М а р ч е л л о


Герцог прибыл.


Ф р. М е д и ч и


Сестра, уйди, еще не время,

Чтоб видели тебя.


И з а б е л л а


Умоляю,

Нежней проси, сдержи язык свой злой,

Не доводи до ссоры, все обиды

Забыты добровольно. Верю я,

Что, как при испытаньи чар,

Растертый в порошок рог единорога{182}

Своим удержит кругом паука, так

И объятья эти его переколдуют яд,

Уберегут невинность от больных наветов.


Ф р. М е д и ч и


Пусть так и будет. Уходи скорей.


(Изабелла и Джованни с Жаком уходят.

Входят Браччьяно и Фламиньо.)


Приветствую. Садитесь. Вы, владыка,

Скажите за меня, — меня переполняют чувства

Я — за вами.


М о н т и ч е л ь з о

Приступая,

Прошу вас: усмирите всякий гнев,

Что может вызвать слов моих суровость.


Б р а ч ч ь я н о


Молчу, как в церкви. Можно продолжать.


М о н т и ч е л ь з о


Друзьям на удивленье благородным

Вы уж в начале жизненной дороги,

Имея скиптр в способнейшей руке

И дарование к наукам — в лет расцвете,

Престол обмениваете на перину

Любви кровати! Государь,

Пропойца после многих кубков винных

Пресытится. Потом трезвеет. Так,

За пробуждением от снов разврата

Придет и к вам раскаянье, ужалив

Хвостом гадючьим. Жалки те князья,

Кому фортуна лепестки развеет

Ничтожного цветка гордыни и скипетр

Одной жемчужины лишит. Но горе тем,

Кто в кораблекрушеньи

Мечтает потопить заслуги поколений.


Б р а ч ч ь я н о


Вы, сударь, кончили?


М о н т и ч е л ь з о


Пожалуй, чтоб уразумели,

Как мало льщу и вам, и вашему величью.


Б р а ч ч ь я н о


Вы, секундант его, — за вами слово.

Не по душе вам соколиный перелет —

Но ваша стая хороша.


Ф р. М е д и ч и


Не бойтесь,

Я отвечу в том же духе:

Орлы, что смотрят пристально на солнце,

Высот не любят, но их вожделенный взор

Легко усладу ищет на холмах,

Где их добыча — множество несчетных птиц.

Ну, как насчет Виттории? С ней были?


Б р а ч ч ь я н о


Да.


Ф р. М е д и ч и


Меняли у нее

Рубашку, в мяч сыгравши?


Б р а ч ч ь я н о


Может быть.


Ф р. М е д и ч и


Немного денег у ее супруга,

Она же одевается в парчу.


Б р а ч ч ь я н о


Так что ж? Как кардинал

Вы спросите ее об этом,

Когда на исповедь она придет.

И вы узнаете тогда — откуда.


Ф р. М е д и ч и


Она — ваша содержанка.


Б р а ч ч ь я н о


Как грубо! Изрыгаешь ты цикуту{183}

И сплетню злую. Так иль не так —

Ни пушки, ни твои швейцарцы{184},

Ни галеры иль союзники твои

Не в силах вырвать у меня,

Как есть на самом деле.


Ф р. М е д и ч и


Довольно нам громами потрясать.

Твоя жена — сестра моя. Я разве

На смерть ей руки белые вязал

И саваном ли обвивал, вручая

Одну из рук?


Б р а ч ч ь я н о


Тогда ты давал сердце Господу.


Ф р. М е д и ч и


Именно так.

А твой духовный наставник при всем отпущении грехов

Для тебя такого не сделает.


Б р а ч ч ь я н о


Выплюнь свой яд.


Ф р. М е д и ч и


Он мне не нужен.

Но острый бич висит

На поясе у страсти. Наш помни гнев.

Готовь громоотводы.


Б р а ч ч ь я н о


Гром? На самом деле

Хлопушки звук.


Ф р. М е д и ч и


Мы это пушками закончим.


Б р а ч ч ь я н о


Накличешь зло, а с ним

В нагие раны — сталь,

А в ноздри — порох.


Ф р. М е д и ч и


Это лучше, чем поменять

Духи на пластырь{185}.


Б р а ч ч ь я н о


Мне жаль вас,

Среди рабов и осужденных вы

Взрастили норов свой. Вас встречу я

Даже в толпе ваших самых достойных соратников.


М о н т и ч е л ь з о


Не продолжайте эти объясненья,

Не успокоившись.


Ф р. М е д и ч и


Охотно.


Б р а ч ч ь я н о


Неужто посчитаете триумфом

То, что дразнить осмелились вы льва?


М о н т и ч е л ь з о


Герцог!


Б р а ч ч ь я н о


Я ручной, ручной, ручной!


Ф р. М е д и ч и


Посовещаться герцога мы звали —

Насчет пиратов, но исчез из дома.

Тогда идем мы лично, но, однако,

Тот делом занят. Одного боимся:

Когда на Тибре каждый проходящий

Стада увидит диких уток{186}

Во время линьки{187}, вот тогда, уверен,

Уж с ним мы встретимся и переговорим.

Тогда, спокойны будьте, —

Уж мы увидимся и переговорим.


Б р а ч ч ь я н о


Что?


Ф р. М е д и ч и


Сказка бочки, не более{188}.

Слова мои пусты,

Но ясным смысл окажется, когда

Оленя брачная окончится пора{189}.


М о н т и ч е л ь з о


Довольно, герцог, к нам подходит рыцарь,

Кончайте этот бесполезный спор.


(Возвращается Джованни.)


Джованни, сын ваш, посмотрите, сударь,

Каких надежд вы властелин. Ведь он

Двумя коронами владеть сумеет.

Но время для него — учиться. Вот путь,

Всего прямее и верней ведущий

К добру младую царственную кровь, —

Примеры, а не правила. Примером

Для подражания кому и быть,

Как не отцу! Так будьте образцом вы

Добра, пусть в бурю это будет грузом,

Как счастье корабля, когда накренит кузов.


Б р а ч ч ь я н о


Дай руку, мальчик — будущий солдат.


Д ж о в а н н и


Копье мне подари.


Ф р. М е д и ч и


Копье? Не рано ль?


Д ж о в а н н и


Давно меня гомеровской лягушкой{190}

Считаете? Прошу вас, государь,

Сказать: понятливый ребенок может

При войске быть?


Ф р. М е д и ч и


Да, друг мой, юный князь,

Хороший мальчик мог бы.


Д ж о в а н н и


Такое ваше слово!

Я, правда, слышал, будто командир

Себя опасности не подвергает

И, сидя на коне, шумит один,

Как датский барабан. Великолепно!

Не хочет биться. Думает, что конь

Его бы заменил вполне. Дожить бы! —

Пошел бы на француза во главе

Своих людей, как самый храбрый.


Ф р. М е д и ч и


Что, что?


Д ж о в а н н и


Людей бы я не гнал, за них

Скрываясь, — вел бы.


Б р а ч ч ь я н о


И вперед, галчонок,

Со скорлупой на голове.


Ф р. М е д и ч и


Как мил!


Д ж о в а н н и


Я, дядя, в первый год, как на войну отправлюсь,

Всех пленников велю освободить

Без выкупа.


Ф р. М е д и ч и


Без выкупа отпустишь?

А чем же будешь награждать солдат,

Что пленников тебе приводят?


Д ж о в а н н и


А вот как:

Я в жены им отдам богатых вдов,

Мужья которых на войне погибли.


Ф р. М е д и ч и


Тогда на следующую весну

С тобой никто в походы и не выйдет.


Д ж о в а н н и


Тогда я женщин на войну возьму,

Мужья — за ними.


М о н т и ч е л ь з о


Довольно остроумно.


Ф р. М е д и ч и


От добрых чувств мужчиною стал мальчик,

От злых — мужчина может стать скотом.

Итак, мы снова в дружбе?


Б р а ч ч ь я н о


И крепкой —

Как кости сломанные, что, срастаясь,

Крепчают вдвое.


Ф р. М е д и ч и


Привести Камилло.

Слыхали вы, что Людовиго наш

Пиратом стал?


Б р а ч ч ь я н о


Да.


Ф р. М е д и ч и


Мы и снаряжаем

Эскадру на поимку.


(Входит Изабелла.)


Вот сестра.

Уходим, ожидая одного:

Беседы нежной.


Б р а ч ч ь я н о


Вами очарован.


(Уходят Фр. Медичи, Монтичельзо, Джованни.)


И вижу, вы здоровы.


И з а б е л л а

Больше чем здорова —

Тебя здоровым видя.


Б р а ч ч ь я н о


Но всё ж, мне б знать хотелось,

Какой любовный вихрь сюда занес вас?


И з а б е л л а


Благочестие!


Б р а ч ч ь я н о


Благочестие?

Как видно, душу грех вам тяготит?


И з а б е л л а


Безмерно тяготит. Я полагаю,

Что до того, как счеты мы сведем,

Сны превратятся в явь.


Б р а ч ч ь я н о


Иди в свои покои.


И з а б е л л а


Нет, милый, не хочу тебя сердить,

Двухмесячная разве не заслужит

Разлука поцелуя?


Б р а ч ч ь я н о


Я не хочу лишь поцелуем

Развеять вашу ревность!


И з а б е л л а


Мой любимый господин,

Пришла не спорить: у меня-то ревность?!

Не знаю итальянской вкус пока.

Желанны вы объятьям этим жадным,

Я, как невеста, страстью к вам пылаю.


(Она пытается его обнять, он отворачивается.)


Б р а ч ч ь я н о


О, ваш вздох,

Пропитанный сластями и лекарством,

Он зачумлён!


И з а б е л л а


Но вы, желая этих губ,

Смородиной пренебрегали{191}, вешним

Фиалки цветом: та же свежесть в них;

Не слишком весело мне — хмурый взор

Ваш из-под шлема я нахожу

Для нежной этой встречи уж

Слишком хмурым и суровым.


Б р а ч ч ь я н о


О, обман!

Вы в заговоре все, вы изучили

Прием бесстыдной низости — родным

Вы жаловались.


И з а б е л л а


Никогда, любимый.


Б р а ч ч ь я н о


Меня отвергнуть? Иль это хитрость,

Чтоб вам любовника найти здесь

И заполнить пробел от предстоящего разрыва?


И з а б е л л а


Пронзи мне сердце и былую

Жалость верни хоть в смерти, если нет любви.


Б р а ч ч ь я н о


Из-за того, что долговяз ваш брат{192},

То есть велик, — я не намерен

Пять сотен крон поставить на ракетку{193},

Но всё внесу в реестры. По мне, он подл,

Как обнищалый лях{194}, чья гордость с платьем

Сложена в шкафу. Он скромный человек,

Когда одет согласно положенью.

Ваш брат за то, что у него есть флот,

Что изредка турецкий бот ограбит,

(Все б черти в ад его уволокли!)

Наш брак устроил. Проклят будь священник,

Что службу брачную служил, а с ним и будущий мой род.


И з а б е л л а


В своих проклятьях ты чрезмерен!


Б р а ч ч ь я н о


Целую руку —

Обряд последний для моей любви.

С тобой не лягу я отныне. Клянусь

Кольцом венчальным — я не лягу.

И буду верен этому разводу,

Как судному. Счастливого пути —

Мы спим поврозь.


И з а б е л л а


Храни Господь! Незыблем

Союз священный. Жители небес

Нахмурятся, услышав.


Б р а ч ч ь я н о


Ваши чувства

Да не смутят вас. Этот мой обет

Не будет, я душой ручаюсь, сорван

Раскаяньем, пускай бушует брат,

Как ураган или морская битва.

Обет незыблем мой!


И з а б е л л а


Так падай саван! —

Ты нужен мне теперь. Мой милый муж,

Я слышу то, что слышать не хочу я, —

Навек?


Б р а ч ч ь я н о


Навек!


И з а б е л л а


Немилосердный муж! Грехи

Прости Господь вам. На вдовьем грустном ложе

О вас молюсь. И если взор не обратите

К жене, к надежд исполненному сыну, —

То обратите взор хоть к Небесам.


Б р а ч ч ь я н о


Довольно! Брату жаловаться можешь.


И з а б е л л а (рыдая)


Нет, милый, ты увидишь — докажу,

Что примирю тебя со всеми. Стану

Сама творцом твоих проклятых клятв.

Права имею — ты же не имеешь.

Но скрой, молю, чтоб сохранить

Свое двойное княжество, развод со мною.

Мы ревность обвиним мою.

Подумай, сколько мук моей душе

Предвидеть мрак, нависший впереди.


(Входят Франческо Медичи и кардинал Монтичельзо.)


Б р а ч ч ь я н о


У каждого свой путь. Почтенный брат?


Ф р. М е д и ч и


Сестра? Не так здесь что-то, князь.

Сестра, о чем ты? Прием ей не по нраву.


Б р а ч ч ь я н о


Ей? А мне ее прием холодный?


Ф р. М е д и ч и


С ума ты сходишь?

Ну, вытри слезы; можно ли чинить

Разрывы, издеваясь или плача?

Миритесь, или Небом я клянусь,

Что больше в ваше дело не вмешаюсь!


И з а б е л л а


Оставьте всё, хлопот не стоит ваших,

Пусть даже оправдаете Витторию.


Ф р. М е д и ч и


Муж голос повышал,

Когда ушли мы?


И з а б е л л а


Клянусь вам жизнью, нет!

Клянусь вам тем, что не хочу терять я.

Обломки прошлой красоты моей —

Неужто дань триумфу потаскушки?


Ф р. М е д и ч и


Ты взбесилась!


И з а б е л л а


Глаза бы стерве вырвать, года два

Валяться, издыхать ей!

Нос отрезать

И губы! Зубы ей гнилые рвать,

А тело, словно мумию, хранить —

Трофей законной злобы,

Пылающий огнем.

И ад горячий по сравненью с горем

Души моей — снегов растаявших вода.


(К Браччьяно.)


Из милости, супруг мой, —

Брат мой, подойдите ближе, и

Вас прошу, мой кардинал, —

Меня одним ссудите поцелуем.

С тобой не лягу я отныне. Клянусь

Венчальным я кольцом.


Ф р. М е д и ч и


Ты не ляжешь с ним!


И з а б е л л а


И столь же строго соблюду развод я,

Как будто тысяча среди суда

Прослушало ушей и сотни тысяч

Скрепило рук.


Б р а ч ч ь я н о


Со мной не ляжешь ты?


И з а б е л л а


И пусть из-за былых моих безумий

Мне не поверят, этот мой обет

Не будет, — я душой ручаюсь, — сорван

Раскаяньем manet alta mente repostum[8]{195}.


Ф р. М е д и ч и


Клянусь, ты от рождения

Глупа, безумна. Ревнивица!


Б р а ч ч ь я н о


Вы видите — не лгу.


Ф р. М е д и ч и


Так вот каков твой круг,

Измельченных из рога крошек?

Чтоб мужа колдовством приворожить?

Сама рога ты заслужила

За ревность. Помни клятву

И в комнату свою иди.


И з а б е л л а


Нет, государь, я в Падую немедля

Хочу. Ни на мгновенье здесь не задержусь.


М о н т и ч е л ь з о


О госпожа!


Б р а ч ч ь я н о


Позвольте ей, так будет лучше.

Полдня дороги успокоит гнев

И вынудит вернуться.


Ф р. М е д и ч и


Не представлю, как его преосвященство

Пойдет просить развод благословить —

Вот будет всем потеха.


И з а б е л л а


Жестокость, правь! Пусть сердце холодеет:

В нем смертный ужас, что воззвать не смеет.


(Уходит.)


(Возвращаются Марчелло и Камилло.)


М а р ч е л л о


Камилло прибыл, герцог!


Ф р. М е д и ч и


Где же предписанье?


М а р ч е л л о


Здесь оно.


Ф р. М е д и ч и


Подайте мне кольцо.


(Ставит печать.)


(Франческо Медичи, Монтичельзо, Камилло и Марчелло удаляются в глубь сцены.)


Ф л а м и н ь о


Государь, заметили ли вы их перешептывания? Я приготовлю снадобье, и две головы не додумаются до такого, — злей чеснока, убийственнее антимония, — и не уследишь, как проберется сквозь всё тело до самого сердца. Таинственнее и непостижимее придумать невозможно.


Б р а ч ч ь я н о


Это ты об убийстве?


Ф л а м и н ь о


Они хотят послать его в Неаполь, я же отправляю его на Кандию{196}.


(Входит доктор.)


Вот еще один экземпляр.


Б р а ч ч ь я н о


А, доктор!


Ф л а м и н ь о


Жалкий плут. Плохо лечит, государь. Из тех он, кого за распутство драть надо, да только он признался, что подобный приговор над ним уже приведен в исполнение, и тем самым отложил возмездие до non plus[9].


Д о к т о р


И был обманут, государь, большим, чем я, мошенником — он заставил меня оплатить вымышленную экзекуцию.


Ф л а м и н ь о


Он уверяет, что от введения некоторых пилюль кишки человека становятся дырявей дудки или горелки. Он берется отравить поцелуй и придумал как-то увенчать свои труды следующим. В Ирландии не найти яд — так он затеял приготовить дурман из газовых испражнений испанцев и заразить им весь Дублин.


Б р а ч ч ь я н о


О, Антонов огонь!{197}


Ф л а м и н ь о


О, твоя проклятая антипатия к природе. Видите, его глаза — кровавые, как игла хирурга, зашивающего рану. Дай обнять тебя, жаба, и любить тебя, о мерзкий, мерзкий клистирщик, желающий вырывать легкие, желудок, сердце и печень по кусочкам.


Б р а ч ч ь я н о


Довольно. У меня к вам поручение, почтенный доктор.

Ты в Падую поедешь. По пути

Познания свои для нас применишь.


Д о к т о р


Исполню, государь.


Б р а ч ч ь я н о


А что с Камилло?


Ф л а м и н ь о


С ним кончат ночью хитростью такой,

Что все решат — убит своей рукою.

А смерть княгини?


Д о к т о р


Это я устрою.


Б р а ч ч ь я н о


Бывает, малые грехи большими скрыты.


Ф л а м и н ь о


Так помни, раб, коль негодяи идут в расход, то друг у друга громоздятся на плечах, как нидерландские эшафоты.


(Уходят Браччьяно, Фламиньо и доктор.

Входят Фр. Медичи, кардинал Монтичельзо, Камилло и Марчелло.)


М о н т и ч е л ь з о


Эмблему эту разгадай, племянник,

Тебе в окно заброшена.


К а м и л л о


В мое?

Изображен олень, рогов лишенный,

И об утрате бедный зверь ревет.

Девиз: inopem me copia fecit[10].


М о н т и ч е л ь з о

Что значит —

Рогов избыток обломал рога?


К а м и л л о


Но смысл какой?


М о н т и ч е л ь з о


Я объясню тебе: открыли, что ты рогат.


К а м и л л о


Открыли? В самом деле?

Я, сударь, предпочел бы эту новость

Зажать в дверях.


Ф р. М е д и ч и


А дети есть у вас?


К а м и л л о


Нет, государь.


Ф р. М е д и ч и


Так вы еще счастливец!

Хотите ли я сказку расскажу?


К а м и л л о


Прошу вас, государь.


Ф р. М е д и ч и


Рассказ старинный:

Когда-то Феб, иначе света бог,

Которого зовут все солнцем, брак затеял,

Все боги согласились, и Гермес

Был послан в мир об этом известить,

Но поднялся невероятный вой

От кузниц, шерстобитен, пивоварен,

Жнецов, молочниц, рыбниц, поваров

И тысячи иных, кому убыток

Грозил и сущая беда.

Пришли все к Зевсу, обливаясь потом, —

Сорвали оглашенье. Жирный кок

Ораторствовал, умоляя Зевса,

Чтоб Феба оскопил. Теперь и так

Единственное солнце угрожает

Стольких людей убить своей жарой,

Куда же деться, если, оженившись,

Феб расплодится и потомство всё

Пойдет в отца? Рассказ окончен,

Но его жене я вашей повторю,

Когда бы вас Господь не охранял,

И мир, и век, и всякий вас бы клял.


М о н т и ч е л ь з о


Ну что ж, племянник мой любезный,

Пойди свой стыд проветри. Может быть,

В отлучке той и рог твой сдует.

Сопровождающим с тобой пошлем

Марчелло, от пиратов защищайте

Наш берег.


М а р ч е л л о


Много чести!


К а м и л л о


Государь!

До возвращения рога пышней

Опавших могут разрастись.


М о н т и ч е л ь з о


А ты не беспокойся —

Я становлюсь садовником твоим.


К а м и л л о


Но по ночам вам бодрствовать придется:

Всего опасней ночь в таких делах.


Ф р. М е д и ч и


Прощайте, дорогой Марчелло.

Желаю, как солдаты говорят,

Удачу взять на абордаж.


К а м и л л о


Не лучше ли теперь, как я в солдатах,

До расставания с женой, продать

Ее имущество и ехать?


М о н т и ч е л ь з о


Что ж, вижу, будет толк:

Отъезд твой весел.


К а м и л л о


Веселье — настроенье капитана,

А я ж хочу быть пьяным этой ночью.


(Уходят Камилло и Марчелло.)


Ф р. М е д и ч и


Придумано удачно, но увидим —

Отъезд желанный не усилит ли

Распутства герцога Браччьяно?


М о н т и ч е л ь з о


Как же!

Из-за чего и было выбирать

Его во флотоводы. Да и граф-то,

Людовиго, что в пиратстве обвинен,

Нашелся в Падуе.


Ф р. М е д и ч и


Ужели?


М о н т и ч е л ь з о


Да!

Посланье умоляющее шлет:

Намерен лично упросить княгиню

О пенсии.


Ф р. М е д и ч и


О, было б хорошо

Через неделю ей сюда вернуться.

Я с радостью смотрю, какой позор

Навис над Браччьяно. Трудно, несомненно,

Очистить имя, что безумец он

Покрыл испепеляющим стыдом.


М о н т и ч е л ь з о


Мне могут возразить: нехорошо

Роднёй играть, на это я отвечу:

Для мести я рискую жизнью брата,

Что оскорблен и не посмеет мстить.


Ф р. М е д и ч и


Пойдем посмотрим на блудницу.


М о н т и ч е л ь з о


Проклятье!

Неужто не оставит он ее?


Ф р. М е д и ч и


Нам не о чем жалеть,

В смоле от вяза, что грозой сражен,

Увязли оба — пусть гниют вдвоем!


(Уходит.)

СЦЕНА 2

Комната в доме Камилло.

Входят Браччьяно и заклинатель.


Б р а ч ч ь я н о


Обещанное делай. Умирает

Полночь, искусства твоего пора.

Убийцы для Камилло и несносной

Княгини исполнят ли заказ?


З а к л и н а т е л ь


Вы щедростью меня склонили к делу,

Что редко совершаю. Много их,

Желающих уловками добиться

Прозвания, что утерял бы я охотно, —

Чернокнижник…{198} Употребляют

И карты вместо ворожбы, обман всучая,

А кто — своих домашних духов

Вздувает много выше ветряков, —

И платят головой за шалость;

Кто — лошадей содержит обученных —

Разумными их представляет. Всюду —

Толпы: альманашник{199}, гороскопщик,

И каждый воровством одним живет.

С тех пор как мирно промышляют кражей,

Уверили на кухонной латыни,

Что волен чёрт и голоден. Прошу,

Садитесь, вот колпак заговоренный,

Искусством строгим покажу я ныне,

Как разорвалось сердце герцогини.


Пантомима

Входят, озираясь, Юлио и Христофоро, отдергивают занавес, за которым портрет герцога Браччьяно. Надевают стеклянные маски, закрывающие им глаза и нос. После этого зажигают курения перед портретом и обмывают губы изображения. Покончив, тушат свечи и уходят смеясь. Входит Изабелла в ночном платье, собираясь ложиться спать. За ней несут свечи граф Людовиго, Джованни и другие из свиты. Она преклоняет колени, как бы для молитвы, потом отдергивает занавеску у портрета, трижды кланяется ему и трижды целует. Ей дурно, но она никому не позволяет подойти. Умирает. Видно огорчение Джованни и графа Людовиго. Герцогиню торжественно уносят.


Б р а ч ч ь я н о


Отлично! Умерла!


З а к л и н а т е л ь


Ее убили.

Прокуренным портретом! Перед сном она привыкла приходить прощаться с портретом вашим, губы и глаза бесстрастной тени лобзая. Доктор Юлий, заметив это, маслом пропитал портрет и разными снадобьями. От них-то она и задохнулась.


Б р а ч ч ь я н о


Как будто я видал там Людовиго.


З а к л и н а т е л ь


Там, там, клянусь наукой!

Мне кажется, безумно он любил

Княгиню. Изберем иные тропы,

Чтоб смерть Камилло похитрей была.

Пой громче, хор волшебного владенья!

Трагически воспой приготовленья!


Вторая пантомима

Фламиньо, Марчелло, Камилло входят вместе с четырьмя другими, в облике военачальников. Поют здравицы и пляшут. Приводят скаковую лошадь. Марчелло и двое других, перешептываясь, удаляются, в то время как Фламиньо и Камилло переодеваются для скачек. Состязание начинается. Когда Камилло вскакивает на лошадь, Фламиньо бросается к нему сзади и с помощью других сворачивает ему шею, затем укладывает его на землю будто сбитого лошадью. Делает знаки, как бы призывая на помощь. Входит Марчелло. Плач. Посылают за кардиналом и за герцогом, которые приходят с вооруженными людьми. Удивлены происшедшим. Приказывают перенести тело в дом. Арестовывают Фламиньо, Марчелло и прочих. Отправляются арестовывать Витторию.


Б р а ч ч ь я н о


Устроено великолепно. Впрочем,

Я кой-чего не разобрал.


З а к л и н а т е л ь


Пустяк!

Вошли они, изрядно нагрузившись

В далекий путь; и им для облегченья

Фламиньо предложил взять лошадь скаковую.

Марчелло в простоте сердечной за дверью хлопотал

В то время, как могли вы проследить

Весь ход событий.


Б р а ч ч ь я н о


Кажется, Фламиньо

С Марчелло арестованы.


З а к л и н а т е л ь


О да.

Теперь сюда пошли забрать под стражу

Красавицу Витторию. А мы —

Под этим кровом. Надо бы уйти нам

Через тайник.


Б р а ч ч ь я н о


Мой благородный друг!

Я — ваш. Признательность с годами не убудет —

Печатью на руке прожженной будет.

Я — ваш должник.


З а к л и н а т е л ь


Благодарю вас, герцог.


(Уходит Браччьяно.)


Пышней цветы и плевелы в тепле —

И велики князья в добре и зле.


(Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ III

СЦЕНА 1

Дворец Монтичельзо.

Входят Фр. Медичи и кардинал Монтичельзо, их канцлер и секретарь.


Ф р. М е д и ч и


Вы мудро поступили, пригласив

Уполномоченных послов послушать

Виттории защиту.


М о н т и ч е л ь з о


Да, недурно.

Подробностей одних нам не хватает,

Чтоб доказать, что ею муж убит.

Однако все подробности разврата,

Что будут изучать послы,

Ее ославят всюду. Лишь бы знать —

Придет иль нет сюда Браччьяно?


М о н т и ч е л ь з о

Вот стыд!

То было бы нахальством непомерным.


(Уходят.)


(Входят Фламиньо и Марчелло под стражей, с ними адвокат.)


А д в о к а т


Как? Вы уже неделю находитесь в таком положении? Так я постараюсь отыскать причину вашего ареста. Мне кажется, вашу сестру следует судить только отъявленным бабникам.


Ф л а м и н ь о


Или рогоносцам, ведь рогоносец — самый сильный половой возбудитель. Отъявленные бабники были бы полезны — кому и судить о щекотке, как не тем, кого щекотали.


А д в о к а т


Не встречалась ли она с герцогом в интимной обстановке?


Ф л а м и н ь о


Да вы сущий осел! Все кричат, что она была откровенно развратной.


А д в о к а т


Доказать бы нам только, что они целовались.


Ф л а м и н ь о


Что тогда?


А д в о к а т


Господин герцог желал бы в это вникнуть.


Ф л а м и н ь о


Кардинал-то, надеюсь, не придерется.


А д в о к а т


Ибо сеющий поцелуи (обратите внимание на мои слова), — сеющий поцелуи пожнет похоть, и я убежден, что женщина, отдающаяся поцелуям, уже наполовину уступила.


Ф л а м и н ь о


Верно — верхнюю половину, согласно предыдущему правилу; а если хотите и нижней овладеть — знаете, что должно последовать.


А д в о к а т


Слушайте, ведь послы-то умны.


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Оставлю я притворное веселье,

Чтоб не подозревали.


М а р ч е л л о


О сестра

Несчастная! Зачем кинжал мой

Не поразил тебя, когда впервые

Пришел Браччьяно — троянский конь

Ее паденья.


Ф л а м и н ь о


Мостки всего лишь

К ее и собственному возвышенью.


М а р ч е л л о


К позору вашему.


Ф л а м и н ь о


Гм! Ты солдат

При герцоге — крепишь его победы,

Как фея, укрепляющая дух.

Сам, отдавая кровь, — что взял ты?

Пригоршню бедной платы офицеры,

Как воду, зажимают в кулаке,

Надеясь удержать, а дар нестойкий

Бежит сквозь пальцы.


М а р ч е л л о


Постой!


Ф л а м и н ь о


Доходец мал.

На сапоги не хватит.


М а р ч е л л о


Брат!


Ф л а м и н ь о


Послушай!

Итак, когда бросаемся в бою

В средину свалки из-за чьей-то спеси

Иль скуки, что в награжденье ждет?

Пожалуй, то, что потрудней сыскать,

Чем клей лечебный у священной птицы

Иль мандрагору{200} дуба. Ищешь прибыль?

Увы, ничтожнейшая из забот.

Нам в члены целя, в сердце попадет.

И это есть закон,

К тому же безотрадный!


М а р ч е л л о


Ладно!


Ф л а м и н ь о


Годы

Побелят, как боярышник в цвету.


М а р ч е л л о


Стой!

Из-за любви к добру будь сердцем честен,

Любой софизм тогда нам по уму.

Для выгоды подпустим яд ему.

Будь я отцом тебе, таким, как брат я,

Богаче не хотел бы завещать

Наследства.


Ф л а м и н ь о


Я подумаю об этом.

Вот господа послы.


(На верхнем этаже по одному проходят послы.)


А д в о к а т


О, пылкий мой француз, — вы его знаете?

Он великолепно фехтует.


Ф л а м и н ь о


Видел я его на последнем состязании. Он торчал, как свинцовый подсвечник, изображающий воина. Со шпагой в руке он казался чуть больше двенадцатидюймовой свечки.


А д в о к а т


О! Но он отличный наездник.


Ф л а м и н ь о


Калека он при всем своем величественном шарлатанстве. Спит на коне, как торговка курами.


А д в о к а т


Испанца моего видите?


Ф л а м и н ь о


Рожу-то в брыжах несет. Так, помню, нес лакей стаканы в шапке с креповой лентой — ужасно напрягался, чтобы не уронить их. И похож был на лапу черного дрозда — сначала засоленную, а потом прокопченную на сальном огарке.


(Уходят.)

СЦЕНА 2

Комната во дворце Монтичельзо.

Входят Фр. Медичи, Монтичельзо, шесть послов-резидентов, Браччьяно, Виттория Коромбона, Фламиньо, Марчелло, адвокат и стража.


М о н т и ч е л ь з о (к Браччьяно)


Постойте, сударь, здесь вам места нет.

Его святейшество всё дело это

Нам подчинил.


Б р а ч ч ь я н о


Преуспевайте в нем.


(Расстилает богатый плащ.)


М о н т и ч е л ь з о


Эй там! Для герцога подайте кресло.


Б р а ч ч ь я н о


К чему любезности! Незваный гость

Обязан для себя нести сиденье.

Как та датчанка, что в собор

На службу собралась идти.


М о н т и ч е л ь з о


Как вам угодно, князь.

К столу прошу вас, госпожа. Вы ж, сударь,

Свой огласите иск.


А д в о к а т


Domine judex converte oculos

In hanc pestem, mulierum corruptissimam[11].


В и т т о р и я


Кто это?


М о н т и ч е л ь з о


Адвокат, ваш обвинитель.


В и т т о р и я


Прошу, по-нашему пусть говорит{201},

Иль не отвечу.


М о н т и ч е л ь з о


Но вам латынь известна.


В и т т о р и я


Да, но из тех, кто заполняет зал,

Чтоб дело слушать, больше половины

Ее не знают.


М о н т и ч е л ь з о


Продолжайте!


В и т т о р и я


Молю!

Я не хочу огласки обвиненья.

На иностранном языке. Здесь все

Должны понять, что на меня возводят.


Ф р. М е д и ч и


Прошу вас, сударь, измените диалект.


М о н т и ч е л ь з о


О, ради бога. Но ведь слава ваша

От этого лишь возрастет.


А д в о к а т


Что ж, как хотите!


В и т т о р и я


Вы своего добились. Для вас — мишень я.

Вам говорить, что целиться в упор.


А д в о к а т


Ученейший судья! Извольте

Ваш приговор обдумать в отношении

Развратницы, в любви разнообразье

Достигшей столь бесстыдно и беспутства

Познавшей верх и низ.

Чтоб даже память обо всем искоренить,

Конец необходимо положить

И ей самой, и гнусным планам.


В и т т о р и я


Что это значит?


А д в о к а т


Тише!

Большим грехам потребно искупленье.


В и т т о р и я


Наверно, господа, он проглотил

Какой-нибудь рецепт иль объявленье,

И несваримо грубые слова

Идут, что камни из больной печенки.

Уж эта мне уэльская латынь!{202}


А д в о к а т


Она

В фигурах, тропах ничего не смыслит,

Этимологии научной не понять ей

И грамматического красноречья.


Ф р. М е д и ч и


Ваш, сударь, труд

Оценят и великому искусству

Сумеют должное воздать лишь те,

Кто вас поймет.


А д в о к а т


Мой добрый герцог!


Ф р. М е д и ч и (с видимым презрением)


Сударь!

Бумаги прячь в свой войлочный мешок{203}.

Прошу простить, клеенчатый! Прими

Признание учености своей.


А д в о к а т


Взаимно каждого благодарю.

В других местах работу поищу.


(Уходит.)


М о н т и ч е л ь з о


Я стану обвинять ясней и обрисую

Ваш грех без лишних красок и румян,

Что на лице у вас.


В и т т о р и я


О, вы ошиблись, это кровь

Взыграла на щеках от ваших слов,

И крови той не уступает в благородстве,

Что в жилах вашей матери течет.


М о н т и ч е л ь з о


Но перед тем как слово «стерва» растолкую,

На это вы создание взгляните:

Увидите, надеюсь, что пред вами

Ум удивительный в обличье женском.


В и т т о р и я


Достопочтимый господин,

Пристойно ль так кардиналу притворяться,

В истца играя.


М о н т и ч е л ь з о


По делам и речь.

Смотрите: с виду — что за плод прелестный!

Но странники о нем толкуют,

Что, будто, созревает у Гоморры{204} —

И от прикосновения тотчас

Рассыплется он в прах и пепел.


В и т т о р и я


Ядом

Вам этого добиться было б можно.


М о н т и ч е л ь з о


Я убежден —

Имейся для потери новой рай,

Так этот дьявол предал бы его немедля.


В и т т о р и я


О сострадание!

Как редко тебя находят там, где пурпур!{205}


М о н т и ч е л ь з о


Кто не слыхал, как часто, ночь за ночью,

Карет был полон двор ее, а дом

Дразнил созвездьем пестрым из огней,

И, словно в княжеском дворце,

За пиром пир и музыка, бесстыдство блуда!

Распутница была, по правде, — чудо!


В и т т о р и я


Распутница? Что это значит?


М о н т и ч е л ь з о


Что есть распутница? О, непременно

Я дам подробнейший портрет:

Еда, что разлагает евших, а для ноздрей —

Отравленный дурман, обман алхимика,

В штиль — кораблекрушенье. Что есть распутница?

То зимы русские, бесплодны так,

Что кажется, земля весну забыла,

То воплощенье адского огня,

Злых нидерландских сборщиков налогов{206},

Что вымогают мясо, платье, сон.

О, на погибель людям этот грех,

Столь хрупок, зыбок, как закон,

Что прав лишает и владенья

За пропуск звука в изреченьях.

Что есть блудница? Звон призывный

Колоколов. Вот только песнь у них одна —

Поди пойми: к венчанью иль к могиле.

Добытые разбоем, грабежом и разоренные

Набегом дерзким бунтовщиков, гораздо хуже

Они тех трупов, что отринул эшафот

Иль режут лекаря́. Да, видят люди,

В чем их порок. Определить блудницу!

Их ценность, как и у монет поддельных.

Кто первый выбил — принесет беду,

Кому всучит.


В и т т о р и я


Не уловлю я сути.


М о н т и ч е л ь з о


Вы благородных кровей?

Из всех зверей, из минералов выпьем

Их смертный яд.


В и т т о р и я


Так. И тогда?


М о н т и ч е л ь з о


Скажу:

В тебе найду тогда аптеку ядов

Со всеми характерными чертами.


Ф р а н ц у з с к и й п о с о л (в сторону)

Грешно жила!


А н г л и й с к и й п о с о л (в сторону)


Да. Но только кардинал переборщил.


М о н т и ч е л ь з о


Вы не знаете блудницу: это то,

Что располагается между дьяволом блуда и дьяволом смерти.


Ф р. М е д и ч и


Ваш несчастный муж

Скончался…


В и т т о р и я


О, теперь он счастливый муж —

С природою в расчете.


Ф р. М е д и ч и


С помощью прыжка.


М о н т и ч е л ь з о


Здесь заговор — в могилу прыгнуть!


Ф р. М е д и ч и


Чудо!

С аршинной стойки ловкий человек

Свернул затылок.


М о н т и ч е л ь з о


И в рюшевом воротнике!


Ф р. М е д и ч и


К тому же

Тотчас же он лишился речи

И всякого движенья. Будто сброшен

Дня три назад. Исследуем детали.


М о н т и ч е л ь з о


Смотрите — вот была ему женою

И не вдовой пришла. Ее броня —

Презрение и наглость. Вдовьи ли наряды?


В и т т о р и я


Знай я, что он умрет, как вы твердите,

Я б заказала траурный наряд.


М о н т и ч е л ь з о


Вы лукавы!


В и т т о р и я


Слова такие — вам же оскорбленье.

Так что же? Правую защиту

Перед судом таким мне не найти?

Тогда подам на христианский суд

Я в суд Тартара{207}.


М о н т и ч е л ь з о


Смотрите, господа,

Наш суд она поносит.


В и т т о р и я (склоняя голову)


Нет, смиренно,

Нижайше благороднейшим послам,

Почтеннейшим, по-женски поручаю

И честь, и скромность. Но, однако, я

Опутана проклятым оговором.

Моя защита поневоле, как Персей{208},

Мужской природы. В этом-то и дело —

Я виновата — голову долой —

И дружески простимся. Что мне в жизни?

А милости я не хочу, судья.


А н г л и й с к и й п о с о л


Хороший ум.


М о н т и ч е л ь з о


Так. Так. Поддельный камень

Порочит подлинные.


В и т т о р и я


Вы в заблуждении!

И ваши все расчеты,

На бриллианта чистоту наткнувшись,

Как молоток стеклянный, разлетятся.

Лишь тень воображенья — мой разврат.

Пугайте чёртом писаным ребят.

Довольно! Ваши оскорбленья

В разврате, блуде вам и возвратят.

Назад в лицо плевок вернется вскоре

Тому, кто плюнет, с ветром споря.


М о н т и ч е л ь з о


Прошу, сударыня, одно скажите,

Кто был у вас в ту роковую ночь,

Когда ваш муж свернул хребет?


Б р а ч ч ь я н о


Вопрос ваш

Мне промолчать не позволяет. — Я!


М о н т и ч е л ь з о


Зачем?


Б р а ч ч ь я н о


Как? Я пришел ее утешить

И предложить помочь в ее делах.

Я слышал — муж ее в больших долгах

У вас, владыка.


М о н т и ч е л ь з о


Да.


Б р а ч ч ь я н о


Боялся страшно,

Что вы обманете ее.


М о н т и ч е л ь з о


Но кто вас просветил?


Б р а ч ч ь я н о


Кто? Милосердье! Милосердье! Мчится

Оно от щедрых, благородных душ

К сиротам, вдовам.


М о н т и ч е л ь з о


То ваша похоть.


Б р а ч ч ь я н о


Всех громче лает пес трусливый.

Хитрый поп. Уж я поговорю. Слыхали?

Меч столь благонамеренно острил я,

Теперь чтоб в ваши водрузить кишки.

У вашей братии я вижу сходство

С обычным почтарем…


М о н т и ч е л ь з о


Ха!


Б р а ч ч ь я н о


…продажным.

В их письмах — правда, но у вас расчет —

Наполнить грубой ложью наглый рот.


С л у г а


Извольте, плащ ваш!


Б р а ч ч ь я н о


Лжешь — ведь это был мой стул!

Для барина храни. Его возьмет

В домашний скарб пусть он.

Браччьяно ж никогда не унижался,

Чтоб стул чужой домой забрать.

Берите и кроите из него

На ложе балдахин иль наколенник

Для лучшего из мулов. Монтичельзо,

Nemo me impune lacessit[12].


(Уходит Браччьяно.)


М о н т и ч е л ь з о


Ушел ваш рыцарь!


В и т т о р и я


Волк мольбе доступней.


М о н т и ч е л ь з о


Большое подозрение в убийстве,

Но нет ни на кого улики. Я

Не нахожу в ней черноты душевной,

Способной побудить на этот грех,

А если есть она — то, что ж, как заполярный виноградарь{209},

Лозу посадит, кровью удобрив.

Лишь раз дает безвкусный плод она,

Но пропадет, как явится опять весна.

Оставьте кровь. Довольно разбирать

Вопрос о непотребстве.


В и т т о р и я


Яд заметен

Под вашей золотой пилюлей.


М о н т и ч е л ь з о


Герцог ушел,

И я вам предъявлю письмо,

Где сговорились вы сойтись в аптеке,

По Тибру вниз. Смотрите, господа, —

Там, после шалостей купанья, обеда

Страстного — простите, не могу

Читать: мне стыдно.


В и т т о р и я


Правда, искушал.

Его желанье — не мои поступки.

Casta est quam nemo rogavit[13].

Вы о любви его прочли, но вам неведом

Мой ледяной ответ.


М о н т и ч е л ь з о


Лед летний! Редкость!


В и т т о р и я


Судить за то, что князь в меня влюбился!

Прозрачную судите же реку,

Что человек рассеянный и грустный

В нее упал.


М о н т и ч е л ь з о


Вот именно, упал.


В и т т о р и я


Суммируйте мои грехи — найдете,

Что платья, красота, веселый нрав,

К пирам выносливый желудок — вот

Преступления, в каких меня вините.

Вы б лучше, сударь, в мотыльков стреляли:

Занятие бы благородней было.


М о н т и ч е л ь з о


Хорошо.


В и т т о р и я


Что ж, продолжайте в том же духе —

То в грязь меня втоптали, то

Теперь притворно милуете. Да,

У меня дома есть и алмазы, крохи денег.

Так будьте ж милосерднее ко мне!


М о н т и ч е л ь з о


Как будто чёрт

Проверил сходство своего портрета.


В и т т о р и я


У вас одна осталась добродетель —

Вы мне не льстили.


Ф р. М е д и ч и


Кто передал письмо?


В и т т о р и я


Я не обязана давать ответа.


М о н т и ч е л ь з о


Князь подарил вам тысячу дукат

Двенадцатого августа.


В и т т о р и я


За мужа

В тюрьму внесла я должное.


М о н т и ч е л ь з о


Скорей

Дань долгому желанью.


В и т т о р и я


Но это

Вы говорите. Если вы истец,

Судьей не будьте и, скамью покинув,

Докладывайте, а другие

Пусть приговор выносят. Кардинал,

Когда б ваш утонченный слух

Суть моих мыслей уловил,

Речам бы не мешала я.


М о н т и ч е л ь з о


Что ж, продолжай!

Прославленному пиру на закуску

Дам горьких груш.


В и т т о р и я


Взращенных в собственном саду?


М о н т и ч е л ь з о


Вы родились в Венеции. Род славен ваш —

Вителли{210}. И роковым стеченьем обстоятельств

Племянник мой женой вас выбрал

И у отца купил.


В и т т о р и я


Неужто?


М о н т и ч е л ь з о


В полгода

Он тысяч дюжину дукат истратил

И, кажется, ни юлия{211} в придачу

Не взял за полупенсовый товар.

Снята завеса с вашего портрета:

Отъявленной развратницей пришли,

Чтоб дело здесь продолжить.


В и т т о р и я


Князь!


М о н т и ч е л ь з о


Извольте слушать.

Солгать успеете. Браччьяно — князь…

Увы! Я поневоле повторяю

Известное, что на Риальто все{212}

Поют в балладах и играют в пьесах.

Однако грех таких себе друзей найдет,

Что даже пастырю закроют рот.

Вы, господа, Фламиньо и Марчелло,

Вам обвинений суд не предъявил,

Но поручительство суду представьте,

Что не уйдете.


Ф р. М е д и ч и


За Марчелло — я.


Ф л а м и н ь о


А герцог мой — он за меня порукой.


М о н т и ч е л ь з о


А вы, Виттория, — публичный грех —

И по условию сегодняшнего века

Вас милосердия лишат.

Во зло такое обратить сумели

Вы жизнь и чары красоты своей,

Что сделались любых комет зловещей

Для князей. Вот — суд. Отправят вас теперь

В дом для презренных. И того, кто помогал, туда же.


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Меня?


М о н т и ч е л ь з о


Арапку!


Ф л а м и н ь о (в сторону)


О! Еще живу.


В и т т о р и я


В дом для презренных? Это что?


М о н т и ч е л ь з о


Жилище

Для блудниц смиренных.


В и т т о р и я


Римские мужья

Для жен своих его воздвигли, верно,

Теперь же шлют меня.


М о н т и ч е л ь з о


Имей терпенье!


В и т т о р и я


Нет, надо мне сперва пути найти отмщенья!

Хочу узнать, уверены ли вы в души спасенье,

Мне суд определив такой?


М о н т и ч е л ь з о


Покончим с этим! Прочь!

Убрать ее велю!


В и т т о р и я


Разбой! Разбой! Разбой! Разбой!


М о н т и ч е л ь з о


Что?


В и т т о р и я


Да, вы обокрали правосудие,

Чтоб благоденствовать.


М о н т и ч е л ь з о


С ума сошла!


В и т т о р и я


Чтоб помереть вам от пилюли в животе проклятом!

Иль подавиться собственной слюной

Здесь, на скамье судьи!


М о н т и ч е л ь з о


Взбесилась!


В и т т о р и я


Пусть вас таким застанет Страшный суд

И передаст чертям, на вас похожим.

Учтите, коновал, слова измены:

Отныне жизнь моя для вас завершена.

Но остаются лишь слова. И бедных женщин

Мщенье — в языке. Я не хочу рыдать —

Я не унижусь ни одной слезою

Пред беззаконьем. Увести меня.

Отсюда в дом… как это?..


М о н т и ч е л ь з о


Для презренных.


В и т т о р и я


Мне в доме для презренных не бывать.

В моем сознаньи будет он достойней,

Чем папский Ватикан. И будет в нем покой,

А не в твоей душе, хоть кардинальской.

Так знайте, к пущей ярости своей, —

Алмаз во тьме горит еще сильней.


(Уходят Виттория и стража. Входит Браччьяно.)


Б р а ч ч ь я н о


Мы вновь друзья. Соединим же руки

Над гробом друга. И будет это

Как эмблема мира и от мщения покой.


Ф р. М е д и ч и


В чем дело?


Б р а ч ч ь я н о


Мне крови краски более не вызвать

На щеки милой, всё преуспели сделать вы,

Так много потеряв уже. Прощайте!


Ф р. М е д и ч и


Как странны эти речи. Что же в них?


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Хорошо! Это вступление к обнаружению смерти княгини. Разыграно неплохо. Не имея возможности исполнить сейчас партию слезных терзаний по случаю кончины своей госпожи, изображу-ка я скверное настроение по поводу несчастий сестры, что поможет мне избежать праздных вопросов. Предательство языка само по себе — подлая болезнь: не буду я ни с кем говорить, никого не стану слушать и на некоторое время притворюсь сумасшедшим.


(Уходит Фламиньо. Входят Джованни, граф Людовиго и свита.)


Ф р. М е д и ч и


Как, благородный родственник, вы в черном?


Д ж о в а н н и


Да, подражать меня учили вам

В добре, но от меня вы переймете

Цвета одежды. Дорогая мать

Ведь…


Ф р. М е д и ч и


О! Где?


Д ж о в а н н и


Там. Нет, там. Я б не хотел,

Чтоб плакали.


Ф р. М е д и ч и


Мертва?


Д ж о в а н н и


Прости, что не сказал.


Л ю д о в и г о


Скончалась, князь!


Ф р. М е д и ч и


Мертва!


М о н т и ч е л ь з о


Блаженная княгиня вознеслась над суетностью жизни высоко.

Уйдите, господа.


(Уходят послы.)


Д ж о в а н н и


Что, дядя, умершие делают? Едят ли?

Поют, охотятся и веселы ль,

Как мы, живые?


Ф р. М е д и ч и


Нет, племянник, спят.


Д ж о в а н н и


Князь, князь, о, если бы и я был мертвым?

Я шесть ночей не спал! Когда же их разбудят?


Ф р. М е д и ч и


Когда велит Господь.


Д ж о в а н н и


О, не буди их, Боже!

Я знаю, сто ночей она не засыпала,

Изголовье все ее

Пропитано слезами. Жалуюсь вам, князь.

Я расскажу, как с мертвой поступили:

В ужасный ящик из свинца забили,

Обнять не дали.


Ф р. М е д и ч и


Ты ее любил?


Д ж о в а н н и


Нередко слышал от нее, что вскормлен был я ею,

И думал потому, что нежно я любим,

Хоть это у княгинь большая редкость.


Ф р. М е д и ч и


Единственный, кто помнит о сестре.

Ступайте, ради бога.


(Уходят Джованни и свита.)


М о н т и ч е л ь з о


Ну, что теперь, мой господин?


Ф р. М е д и ч и


Поверьте, я теперь, могилой став ей,

Ее святую память сохраню

Надежней, чем сто тысяч эпитафий.


(Уходит Фр. Медичи и кардинал Монтичельзо.)

СЦЕНА 3

Входит Фламиньо, притворясь сумасшедшим, а также Марчелло и Людовиго, которые не видят друг друга.


Ф л а м и н ь о

Колотят, как стальную наковальню, пока от боли боль мы не узнаем. Кто меня теперь рассудит? Это ли конец службы? Лучше бы мне чеснок нюхать, путешествовать по Франции, быть себе собственным конюхом, носить тулуп или сапоги в вонючей ваксе или записаться в ряды четырнадцати тысяч польских почтарей{213}.


(Входят послы.)


С а в о й с к и й п о с о л


Утешьтесь!


Ф л а м и н ь о


Ваши слова утешения, как мед: он сладок для здорового рта, но в моем — рана, и они вонзаются в него, как пчелиное жало. О, как умело они сделали свое дело! Как будто не со зла. Хитрец подражает дьяволу, а дьявол как пушка: куда бы ни являлся пакостить — идет задом наперед.


Ф р а н ц у з с к и й п о с о л


Доказательства очевидны.


Ф л а м и н ь о


Доказательства! Подкуп! О золото, ведь ты — бог! И о человек, ведь ты — дьявол, если так прельщает тебя проклятый минерал. Вот он — ваш двуличный адвокат. Из жуликов и выходят доносчики, как из червей — мухи: можете на них плотву удить. А кардинал! Хотелось бы мне, чтобы он слышал вот что: нет ничего святого настолько, чтобы устояло пред силой золота и не подверглось порче, как пища на экваторе. Хорошо вам в Англии, милорд, а здесь же торгуют правосудием на таких весах, что насмерть людей задавить могут. Ужасная плата!


А н г л и й с к и й п о с о л

Фи! Фи! Фламиньо.


(Уходят послы.)


Ф л а м и н ь о


Даже при самой большой раскачке колокола не зазвучат, как следует, и думаю, что этот кардинал тоже так и не удосужится хорошенько помолиться, пока не доживет до эшафота. Подвергнуть бы их пытке, чтобы выявить сговор, да ведь господа-то от пыток освобождены — и то верно: от пустяка ведь могут на куски рассыпаться, до вопросов дело не дойдет.

Религия, о как она замарана ухищрениями. Первое преступление в мире ведь тоже было из-за религии{214}. Кабы я был евреем!


М а р ч е л л о


О, их и так избыток.


Ф л а м и н ь о


Ошибаешься, в евреях недочет, и в попах — недочет, и в господах — недочет.


М а р ч е л л о


Как?


Ф л а м и н ь о


Докажу: будь избыток в евреях, не лезло бы столько христиан в ростовщики; в попах — не приходилось бы на каждого по шесть приходов, в господах — все бы сморчки, лучшие образцы которых произрастают из навоза, не вздыхали бы по господству. Ты же будь одним из тех, кто прибегает к искусству Вельнера{215} из Англии — глотает всё, что дадут, пока от слабительного не оголодает, как пильщик бревен. Пойду послушать крик сыча.


(Уходит.)


Л ю д о в и г о (в сторону)


Ведь это же Браччьяно сводник.

Странно,

О преступлены!, ужаснувшем всех,

Сестры-прелюбодейки, говорит

Так горячо и смело. Я намерен

Поддеть его.


(Входит Фламиньо.)


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Как смел изгнанник показаться в Риме,

Не заслужив прощенья? Слыхал,

Покойница ему давала денег,

И с самой Падуи он провожал

Эскорт Джованни. Здесь что-то скрыто.

От яда лечит тот, кто яд изобретает

В противоядье.


М а р ч е л л о


Странно повстречались.


Ф л а м и н ь о


Бог печали пусть яд из желчи сотворит,

А на лице отметины в морщинах,

Подобно разъяренному буруну,

Что сверх другого налетает.


Л ю д о в и г о


Тебя благодарю.

И отпуска тебе чистосердечно

На весь желаю год.


Ф л а м и н ь о


Вороний крик?

Не умерла ль княгиня?


Л ю д о в и г о


Да.


Ф л а м и н ь о


Злой рок!

Беда приходит, будто коронер{216}.

Запутавшийся в череде убийств.


Л ю д о в и г о


Что ль нам объединиться для охраны дома?


Ф л а м и н ь о


Да, согласен.

Придется, не общаясь, пообщаться.


Л ю д о в и г о


Дня три бы, споря, вместе просидеть.


Ф л а м и н ь о


Гримасничая, обмануть друг друга.


Л ю д о в и г о


Не пухом — хвостом подушки набивать.


Ф л а м и н ь о


И подлым быть.


Л ю д о в и г о


Тафтой подбить — в печали благородной

Спать целый день.


Ф л а м и н ь о


И, словно грустный заяц,

Есть после полночи.

Следят за нами — смотрит эта пара.


Л ю д о в и г о


А странный зверь — смеющийся глупец.

И кажется, зубами он не ест,

А только скалится.


Ф л а м и н ь о


Тебе скажу я:

Утром хорошо не в зеркала

Смотреться — в блюдечко, где застывает

Колдуньи кровь!


Л ю д о в и г о


Наидражайший зубоскал и плут!

Нам не расстаться!


Ф л а м и н ь о


Уж нет, пока позор

Придворных, злость попов, солдат бесхлебье,

Несчастье всех людей, кто в кандалах

Или на дыбе, не убудут

С движеньем колеса Фортуны, что, мир презрев, и нас с пути сметет.


(Входят Антонелли и Гаспаро.)


А н т о н е л л и


Я с доброй вестью: папа умирает{217}

И, флорентийца просьбе уступив,

Всем вам вернул свое прощенье.


Л ю д о в и г о


Благодарю за весть. Не унывай,

Фламиньо, — вор прощен.


Ф л а м и н ь о


Чему смеетесь?

Мы это не включили в договор.


Л ю д о в и г о


Как?


Ф л а м и н ь о


Не делай вид, что лишь тебе удача.

Напомнить уговор? Развеселясь,

Вельможе подражай, что напивался,

Когда врагов его на казнь вели.

Так действуй дерзко, с видом хитреца.


Л ю д о в и г о


Сестра твоя — гнуснейшее отребье.


Ф л а м и н ь о


Ха!


Л ю д о в и г о


Я это, видишь, говорю шутя.


Ф л а м и н ь о


Ты вечно думаешь болтать?


Л ю д о в и г о


Слыхали?

Немного крови мне ее продай,

Полить чтоб мандрагору.


Ф л а м и н ь о


Мой бедный господин!

И вы ведь поклялись жить, как паршивец!


Л ю д о в и г о


Да.


Ф л а м и н ь о


Как тот,

Что навсегда от света отказался

Из-за долгов.


Л ю д о в и г о


Ха! Ха!


Ф л а м и н ь о


Не удивлюсь,

Что как-нибудь вы почестей своих лишитесь,

Но только…


Л ю д о в и г о


Что?


Ф л а м и н ь о


Я вас не покину.


Л ю д о в и г о


Хотел бы верить я.


Ф л а м и н ь о


Всё непристойней смех на вашей роже.

Не можете грустить — так разомнитесь!


(Бьет его.)


Смотри — теперь и я смеюсь.


М а р ч е л л о (к Фламиньо)


Не прав ты, выгоню тебя.


(Марчелло выталкивает Фламиньо из комнаты, Антонелли и Гаспаро удерживают Людовиго.)


Л ю д о в и г о


Пустите.


(Уходят Фламиньо и Марчелло.)


Не защищаю чести никогда от сводника!


(Входят Марчелло и Фламиньо.)


А н т о н е л л и


Но сударь…


Л ю д о в и г о


А ловко встречен яростный кулак?


Г а с п а р о


Чем объяснить?


Л ю д о в и г о


Бог умер. Как, мой меч ошибся?

И сволочь та, что даже жить не хочет,

От бед опаснейших спасается всегда.

Чума ему! И вся его почтенность,

Нет, благородство всей его семьи

Не стоит даже половины гнева.

Меня мой фехтовальщик научил

Таких учить. Забудем всё и выпьем-ка вина!


(Уходят.)

ДЕЙСТВИЕ IV

СЦЕНА 1

Комната во дворце Франческо Медичи.

Входят Франческо Медичи и Монтичельзо.


М о н т и ч е л ь з о


Идем! И пусть на волю выйдут мысли

И вьются, точно волосы невест{218}.

Сестра твоя отравлена.


Ф р. М е д и ч и


Далек от мысли мстить.


М о н т и ч е л ь з о


Как? Неужели в мрамор вы обращены?


Ф р. М е д и ч и


Мне вызывать его? Войну затеять?

У подданных поехать на горбу,

Не зная, как еще ее окончу?

Вы знаете: разбой, убийства, кражи,

Свершенные в безумии войны,

Скуют того, кем начата она,

Могильной ямой обернется для него,

Его детей на долгие года.


М о н т и ч е л ь з о


Не этот путь советую. Заметьте,

Подкоп, мы знаем, действует верней,

Чем пушка. Укрывайте оскорбленья,

Позволяя терпеливей черепахи

Верблюду наступать на вас спокойно.

Как лев, засните, а мышонок пусть

Щекочет ноздри вам, но час пробьет —

И знак кровавый мести роковой увидим.

Стрелок — прицелься! Глаза прищурить надо,

Чтоб поразить крупнейшего из стада.


Ф р. М е д и ч и


Увольте, я изменою не грешен.

В ней, знаю, гром, — а я желаю быть

Как ясная долина, преклоняясь

Пред высотою гордой. Знаю я,

Измена — что паук, — для ловли мух

Сеть выпрядет, но вмиг его найдут

И тут же выбьют дух.

Чтоб эти мысли разогнать, владыка,

Напомню, книгу видели у вас,

Куда, для сведений, вы заносили

Все имена преступников больших,

Что в городе укрылись.


М о н т и ч е л ь з о


Да, правда.

И черной книгой стали прозывать{219},

Удачное изобретя заглавье.

Она не чернокнижье, но чертей

В достатке имена есть в ней.


Ф р. М е д и ч и


Позволь взглянуть.


М о н т и ч е л ь з о


Сейчас я принесу.


(Монтичельзо уходит.)


Ф р. М е д и ч и


Тебе я не доверюсь: в заговорах,

Как осажденный город, я ревнив.

Моей и не представишь ты затеи:

Легко и вспыхнет, и погаснет лен,

Металл и нагревается, и стынет —

Все с трудом.


(Входит Монтичельзо и подает книгу Фр. Медичи.)


М о н т и ч е л ь з о


Вот.


Ф р. М е д и ч и


Для начала дайте мне шпионов.


М о н т и ч е л ь з о


Число их увеличилось.

Иных принять за честных можно. И сводники за ними.

А вот — пираты; те же жизнь возводят

На подлом разореньи молодежи,

Что к роскоши стремится; себя ж банкротом делают,

Готовы сводничать у собственной супруги

Из-за коней, камней, карет, подарков,

Какие могут быть к их первенца рожденью.


Ф р. М е д и ч и


Так много их?


М о н т и ч е л ь з о


А эти, как бесстыднейшие сводни,

В мужской одежде; те — ростовщики,

Делящие добычу с маклером;

А вот — законники, чтоб извратить закон,

И кое-кто вошел из духовенства,

Но этих из стыда я пропущу.

Как видно, целый каталог прохвостов:

И можно много тюрем обыскать —

Таких преступников вам не сыскать.


Ф р. М е д и ч и


Убийцы!

Пожалуйста, загните этот лист.

Ссудите мне ваш катехизис странный.


М о н т и ч е л ь з о


Пожалуйста.


Ф р. М е д и ч и


Я уверяю вас —

Достойный вы служитель государства —

Добра вы много принесли, открыв,

Что есть преступность.


М о н т и ч е л ь з о


Это пустяки.


Ф р. М е д и ч и


О боже!

Ведь это лучше волчьих платежей!{220}

Их шкуры быстро вздернут на деревья.


М о н т и ч е л ь з о


Прошу мне разрешить

Покинуть вас.


Ф р. М е д и ч и


Прошу. Благодарю.

Скажите, если при дворе вас спросят,

Что я остался в обществе жулья.


(Уходит Монтичельзо.)


Ф р. М е д и ч и


Из этого я вывожу: хитрец какой-то,

Кто пересел недавно в судьи от стола для клерков,

Подлейшую повестку сочинил, и,

Как бунтарь ирландский, выгоду имеет,

Торгуя головами. Выходит так:

Вором объявлен тот, кто беден и не сможет

В кулак просунуть взятку. Остальных

Из воровского списка — вон. Или еще —

Мигнет любезно сам судейский взор

Тому, кто побогаче. Вор всегда есть вор.

Но к делу. Это мне теперь поможет

При составлении листа убийц,

Подручных всякой низости. Лишь прикажи —

Вязанками придворных нанесут.

Нет, распущу три армии. Бумажка

Вмещает табель стольких человек.

А надо меньше двух десятков деклараций.

Как можно книгой злоупотреблять!

И Бог иного создает врагом —

Вон меч. Чу! Клич на бой, развалины кругом.

Чтоб лучше мне о мести рассудить,

Припомню я лицо сестры умершей.

Портрет достать ли? Нет. Глаза закрою

И воссоздам ее в печальной грезе.


(Появляется призрак Изабеллы.)


И лик передо мной. Сестра! Сильна

Воображения работа. Пришла

Из ниоткуда и стоит, как бы

Сотворена искусством мыслить,

Тасует разум, — опытный жонглер,

Явленья сверхъестественные. Оно же

Причина и болезни — моей печали.

Как смерть к тебе пришла? Я будто болен,

Безумен и с мечтою спор веду.

Кто ж грезит наяву? Уйди, виденье,

Прочь из сознанья моего. Не до могил

И смертных лож, поминок и рыданий,

Покуда я обдумываю месть.


(Призрак удаляется.)


И конечно, как сказка старой бабы.

Виденья государственных людей

Причудливее, чем слова безумца. И вот —

Трагедии моей повеселеть! А то

Не завершится. Я влюбляюсь!

Влюбляюсь в Коромбону, и порывы мои

Стихами ковыляют к ней.


(Пишет.)


На редкость вышло. О судьба царящих!

Я к постоянной лести так привык,

Что льщу себя, наедине с собою.

Получится и здесь. Письмо готово.


(Входит слуга.)


Отнеси

В дом для презренных. Улучи минуту,

Чтоб Коромбоне в руки передать,

Или матроне, если вдруг случайно

Браччьяно там окажется. Иди!


(Слуга уходит.)


Кто силой давит — не широк умом,

Хоть тело следует за втиснувшимся лбом.

Я дерзким мщу посредством Людовиго.

Оружье это залучу деньгами —

Не взять и птицы голыми руками.

Браччьяно! Я готов для нашей встречи.

И по-ирландски разуверюсь, что ты жив,

В футбол, как мяч, твою башку пустив.

Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo[14].


(Уходит.)

СЦЕНА 2

Входят настоятельница и Фламиньо.


Н а с т о я т е л ь н и ц а


Как только разузнают, что наш герцог

Сквозь стражу вход к сестре находит, —

Не сдобровать мне!


Ф л а м и н ь о


Пустяки!

На смертном одре папа —

И в головах другие есть проблемы,

Чем узница и вход в темницу.


(Входит слуга.)


С л у г а (в сторону)


О чем-то совещается Фламиньо

С матроной. (Настоятельнице.) Вы разрешите мне сказать?

Я попрошу вас — от меня вручите

Прекраснейшей Виттории письмо.


Н а с т о я т е л ь н и ц а


Конечно.


(Входит Браччьяно.)


С л у г а


Но только осторожно, тайно,

Я не забуду о себе напомнить

И благодарностью воздам.


(Уходит слуга.)


Ф л а м и н ь о


Ну, это что?


Н а с т о я т е л ь н и ц а


Записка.


Ф л а м и н ь о


Сестре. Я сам ее и передам.


(Уходит настоятельница.)


Б р а ч ч ь я н о


Фламиньо! Что читаешь?


Ф л а м и н ь о


Взгляни.


Б р а ч ч ь я н о


Как? (Читает.) «Несчастнейшей, почтеннейшей Виттории»?

Кто передал?


Ф л а м и н ь о


Не знаю.


Б р а ч ч ь я н о


Нет! Кто посылал?


Ф л а м и н ь о


Фу, чёрт! Вы точно узнавать беретесь,

Какую птицу запекли в пирог{221},

Его не вскрывши.


Б р а ч ч ь я н о


Вскрою, хоть окажись его он сердцем.

А это что за подпись?

«Флоренция». Отъявленная наглость!

Пославший — найден! Ну, читай, читай!


Ф л а м и н ь о


«Я в славу обращу слезу — моей лишь будьте!

Преграды снесены. Мне жаль — лоза,

Чей виноград князья желали, теперь увянет».

Вино же из него, допитое с осадком,

Вернет его на землю.

«Я расколдую ваш печальный плен,

И князь, не знавший боевых измен,

Флоренцию вам даст. И там любви старанья

В сребро волос вплетут возлюбленной желанья».

Намек-то странный — захромал заметно.

«Не бойся лет моих, печальная синица,

Кто ж на цветы, а не на зрелый плод польстится?»

Не зрелый, а гнилой — перележал в соломе{222}.

«Любой к поэзии влеком помимо воли.

Не стары боги, а князья тем боле».

Чума на это всё! Порвать! Безбожников долой

Во имя Господа!


Б р а ч ч ь я н о


Тьфу! Смерть! На атомы ее изрежу.

И пусть ее шальной Борей{223} сметет,

Втянув в себя. Где эта потаскуха?


Ф л а м и н ь о


Эта!.. Как ты ее назвал?


Б р а ч ч ь я н о


О, я с ума сойду задолго

До болезни, что вызовет безумье

И волосы опасть заставит. Так где же

То воплощение изменчивости подлой?


Ф л а м и н ь о


О, по уши в воде. И уверяю вас,

Она не ваша.


Б р а ч ч ь я н о


Не моя, проклятый сводник? Так возьми ж!


Ф л а м и н ь о


Что ваша милость? Разве я собака?


Б р а ч ч ь я н о


Ищейка гончая. Так ты еще перечишь?

Держись!


Ф л а м и н ь о


Держаться? Пусть думают об этом те,

Чья прогрессирует болезнь.

Мне ж панацея ни к чему.


Б р а ч ч ь я н о


А если палка?


Ф л а м и н ь о


А шею не боитесь ли сломать?

Я уверяю, князь, я не в России{224}

И ноги сберегу.


Б р а ч ч ь я н о


С кем говоришь?


Ф л а м и н ь о


О, ваша милость, знаю очень точно.

Имеет множество обличий зло,

А дьявол — не одно лицо.

Великий князь! Я — скромный ваш слуга,

Испанские где фиги и салат — пойду-ка я туда!


Б р а ч ч ь я н о


Пожитки, сводник, собирай и не болтай.


Ф л а м и н ь о


Вся ваша нежность ко мне похожа на несчастное любезничание Полифема с Улиссом: вы меня бережете на закуску. Вы бы растоптали мою могилу, чтобы покормить своих жаворонков. Вот что для вас было бы музыкой! Идемте, я отведу вас к ней.


Б р а ч ч ь я н о


Что? Впереди меня?


Ф л а м и н ь о


О, господин, я бы не шел спиной к политическому врагу, будь за мной хоть водоворот.


(Входит Виттория. Идет к Браччьяно и Фламиньо. Браччьяно пытается вручить ей письмо.)


Б р а ч ч ь я н о


Умеете читать? Для вас посланье:

Ни букв, ни иероглифов здесь нет,

Чтоб вы не поняли. А я же

Плута и сводника здесь роль исполнил

Для вас, известной всем блудницы.


В и т т о р и я


Что вы сказали?


Б р а ч ч ь я н о


Идем, идем к вам в комнату,

Откроем хранилище любовных писем.

Пусть смерть придет иль дьявол! Я прочту их!


В и т т о р и я


Я поручусь душой — их не имею.

И это вот откуда?


Б р а ч ч ь я н о


Запутались в своих интригах!


(Дает ей письмо.)


Ваш адрес? Вам? Вас бубенцами награждаю{225}

И к дьяволам всем посылаю.


Ф л а м и н ь о


Но сокола остерегайтесь!


В и т т о р и я (читает)


«Флоренция». Да это ведь ловушка!

За мной он не ухаживал. Я протестую.

Но так, как будто я во сне.


Б р а ч ч ь я н о


Пусть так: ловушка

Для вашей красоты. Проклятье ей!

Давно я дьявола держу в бокале{226},

Меня ведешь, как жертву, к алтарю

Под музыку, в цепях цветов смертельных,

И все — к погибели. Ведь женщина всегда для нас

Бог или лютый волк.


В и т т о р и я


Но государь!


Б р а ч ч ь я н о


Прочь!

Как два равноименные магнита,

Мы оттолкнемся. Что, плачешь? Почему?

Еще десяток из таких, как ты, найми,

И службу похоронную исполнят

Похлеще плакальщиков у могил ирландских{227}.


Ф л а м и н ь о


Фи, мой господин!


Б р а ч ч ь я н о


И вот рука, проклятая рука,

Что покрывал я поцелуем!

О нежная жена моя! Как ты прекрасна!

Рассыпанные мысли, разбитые, как ртуть!

Да, я приворожен, когда весь мир толкует

О зле, которое творишь ты.


В и т т о р и я


Оставьте!

Вся жизнь моя отныне всех заставит

От слов своих отречься. Вы вспомнили жену?..


Б р а ч ч ь я н о


…чью смерть простит Господь.


Ф л а м и н ь о (в сторону)


И это после стольких бурь.


В и т т о р и я


Что подарил ты мне? — Один позор:

Ты запятнал нетронутое имя,

Лишил наш дом порядочных людей,

Мы, как разбитый паралитик,

Отпугиваем язвою зловонной

Способных обонять. А это место?

Дворец ли ваш? Ведь называл судья его

Презренных дом. Кто ввергнул,

Кто удостоился меня толкнуть в вертеп разврата?

Не вы ли? Не заслуга ль ваша?

Идите же, себе создав хвалу,

Что стольких, как и я, сгубили.

Прощайте, сударь, и, молю, навек.

Нога, разъеденная язвой, отсечена,

И я иду в слезах, но к раю.

А все подарки ваши вам верну.

Желаю лишь вам передать по завещанью

Мои грехи. О, броситься бы мне скорей

В могилу! И что бы ты ни стоил,

Не оброню слезы — скорее разорвусь на части.


(Бросается на постель.)


Б р а ч ч ь я н о


Я вод летейских уж испил{228}, Виттория!

О высший мой восторг! Виттория!

Что мучит так? И почему ты плачешь?


В и т т о р и я


Да, да, и плачу я кинжалами, ты видишь?


Б р а ч ч ь я н о


Из этих несравненных глаз моих?


В и т т о р и я


Хотела б я, чтоб несравнимы были.


Б р а ч ч ь я н о


А эти губы — разве не мои?


В и т т о р и я


Их надо б откусить, чтоб не были твоими.


Ф л а м и н ь о


Вернись к нему, сестрица.


В и т т о р и я


Прочь, Пандар!


Ф л а м и н ь о


Пандар? Я ль вашему греху причина?


В и т т о р и я


Да! Тот подлейший вор, кто вора впустит в дом.


Ф л а м и н ь о


Поймались мы, мой господин.


Б р а ч ч ь я н о


Не хочешь ли послушать:

Предавшись ревности на миг, скажу,

Тебя любить я буду вечно

И ревновать не буду никогда.


В и т т о р и я


О, ты шут —

Великодушие перерастает ум!

Чем соизволишь боль мою унять?

Неужто вновь греховною любовью?

Теперь скорее разожжешь костер

На океанском дне, чем у меня в груди.


Б р а ч ч ь я н о


Не проклинайте, ради бога!

Меня угодно слушать?


В и т т о р и я


Никогда.


Ф л а м и н ь о


Как дьявольский нарыв, это женское упрямство

Ничем не прорывается! Фу, фу, господин,

(шепчет Браччьяно)

Ведь женщину берут, как черепаху,

На спину повалив. (Громко.) Клянусь, сестра,

Я за тебя. Ну вот, она в обиде.

Престранно, легковерный человек, —

Вообразить влюбленность флорентийца!

Заманит ли купца товар чужой,

Подмоченный и грязный? И все ж, сестра,

Как вам идет ваш недостойный гнев.


(К Браччьяно.)


Зайчонок устоит едва ль, ведь женская обида,

Что бег зайчат, годится для игры,

Минут пятнадцать плача и рыданий —

Потом — на задних лапках.


Б р а ч ч ь я н о


Неужто этот милый взгляд,

Что украшал твое лицо, теперь исчезнет?


Ф л а м и н ь о


Ни одна жестокая хозяйка в мире, которая одалживает монетку подметальщикам, нанимая их, не поступила бы так. (Шепчет Браччьяно.) Обнимите ее, мой господин, поцелуйте ее. Не будьте как хорек, который отпускает свою жертву при малейшем колебании воздуха.


Б р а ч ч ь я н о


Дадим же вновь друг другу руку.


В и т т о р и я


Вот как!


Б р а ч ч ь я н о


И никогда ни гнев, ни хмель

Меня на ревность не подвигнет!


Ф л а м и н ь о (шепчет Браччьяно)


Идите к цели,

Продолжайте смело.


Б р а ч ч ь я н о


Мирись со мной, вселенной предоставь

Нас пушками пугать.


Ф л а м и н ь о


Он сожалеет,

Ведь и лучший ошибается порой от ревности.

А дорогие вина дают крепчайший уксус. Знай,

Моря — сильней, бурней спокойных речек,

Те ж — благотворней и нежней. А женщина в покое —

Что тихая вода под сводами моста —

В нее легко мужчина входит.


В и т т о р и я


О, лицемерие мужчин!


Ф л а м и н ь о


Его мы с женским молоком всосали…


В и т т о р и я


…к беде еще одну беду прибавив.


Б р а ч ч ь я н о


Нежнейший друг…


В и т т о р и я


Унижена я, разве не довольно?

Ах! Ваша нежность, будто снежный шар,

Остатки холодности внутрь вбирает.


Ф л а м и н ь о


И вмиг растет

В жару сердечном. Ускорит это

Рим, пьянящее вино.


В и т т о р и я


Щедрей была награда соколу и псу,

Чем мне. Я больше не скажу ни слова.


Ф л а м и н ь о


Остановите речь ее нежнейшим поцелуем.


(Браччьяно и Виттория целуются.)


(В сторону.) Что ж, миновал отлив, и челн причалил.

В объятьях вновь! Всегда кудрявым нам

У женщин предпочтенье. И отлично!


Б р а ч ч ь я н о


И ты еще ворчишь?


Ф л а м и н ь о


Ваш тесный дымоход всегда дымит.

За вас я попотею.

Тесней прижмитесь и молчите так,

Как греки, сидя в деревянном звере.

Дела бы к обещаньям приложить —

Картинкой мяса никого не накормить.


Б р а ч ч ь я н о


В неблагодарном Риме жить…


Ф л а м и н ь о


…вполне заслуживает «варварским» прослыть.


Б р а ч ч ь я н о


Глупец! Верь, то, что предлагает Флорентиец

(В любви ли, в хитрости — не знаю я), —

Побег задуманный — я сам осуществлю.


Ф л а м и н ь о


Удобней этой ночи нам и не найти:

Скончался папа, кардиналы взяты в конклав{229}

Первосвященника избрать.

А в городе великое смятенье.

Переоденемся ее пажами,

Возьмем почтовых, на корабль — уедем.

В Падую.


Б р а ч ч ь я н о


Я Джованни отошлю

Тайком сейчас же. С матерью своею поедете.

Марчелло мы возьмем, что Флорентийцу служит.

Я выйду раньше всех. А вы, Виттория,

Надейтесь вскоре быть княгиней.


Ф л а м и н ь о

Вот как, сестрица!

Подождите, государь, расскажу-ка я вам одну басню. У нильского крокодила завелся в зубах червяк и стал причинять ему большую боль; маленькая пташка, не больше кролика, взялась быть крокодиловым цирюльником — хирургом. Влетела в пасть, поклевала червяка и тем принесла значительное облегчение. Эта огромная рыба, очень довольная происшедшим, но неблагодарная, опасаясь, что птичка расскажет по всему околотку, что награды не получила, защелкнула челюсти, намереваясь погрузить ее в вечное безмолвие. Но природа, не потерпев такой неблагодарности, снабдила головку птицы пером или жалом, чье острие поранило крокодилов зев, вынудив его открыть кровавую тюрьму, и уцелел милый зубочист от своего жестокого пациента.


Б р а ч ч ь я н о


Вы намекаете, что за услуги

Я вас не наградил?


Ф л а м и н ь о


Нет, государь.

Вы, сестра, — крокодил, вы опозорены в общественном мнении, мой господин ухаживает за вами, и хотя сравнения не всегда уместны в конкретных случаях, не забывайте все-таки, сколько добра принесла и вам колючая птичка, берегитесь неблагодарности.

(В сторону.) А многих, вероятно, рассмешит

Такая речь. В устах шута и плута

Порой и строгая мораль звучит:

Меняю я обличья, одеянье —

Крепчает дух в кривляньях обезьяньих.


(Уходит.)

СЦЕНА 3

Входят Людовиго, Гаспаро, шесть послов. У другой двери — Франческо Медичи, великий герцог флорентийский.


Ф р. М е д и ч и


Желанье ваше одобряю, граф,

Конклав оберегайте по закону,

Чтоб к кардиналам не прошел никто.


Л ю д о в и г о


Исполню, герцог. Дать прошу послам дорогу!


Г а с п а р о


Они сегодня дивно бравы! Но

Почему столь пёстро платье их?


Л ю д о в и г о


Мой господин, они ведь рыцари

Различных орденов.

С серебряным крестом на черном одеяньи —

Родосский рыцарь; тот — Архистратига;

Вот кавалер Руна, а там — француз,

Святого Духа рыцарь, а здесь Савойский

Капитул Благовестья; этот бритт —

Подвязки рыцарь{230} — орден, посвященный святому их Георгию.

Могу статуты и законы перечислить

Всех орденов. Да час не подошел

Подробному рассказу.


Ф р. М е д и ч и


Где граф Людовиго?


Л ю д о в и г о


Я здесь, мой господин.


Ф р. М е д и ч и


Обеденный прошел уж час.

Распорядись о долге кардиналов.


Л ю д о в и г о


С охотой.


(Входят слуги с несколькими накрытыми блюдами.)


Стой, покажи, что там. Кому несешь?


П е р в ы й с л у г а


Моему господину, кардиналу Монтичельзо.


Л ю д о в и г о


А это чье?


В т о р о й с л у г а


А это кардиналу де Бурбону.


Ф р а н ц у з с к и й п о с о л


Почему он обыскивает блюда?

Проверить, что за мясо подают?


А н г л и й с к и й п о с о л


Нет, чтобы не пропустить

Какого-либо письма с нижайшей просьбою

Помочь иль погубить кого-либо из кардиналов.

При открытии к ним допускаются послы держав.

Свободно могут совещаться

С любимцами своих государей;

Потом, до общего голосованья,

Никто не смеет с ними говорить.


Л ю д о в и г о


Кто служит кардиналам, подойдите,

Окно откройте, получите яства.


(Один из кардиналов появляется в окне.)


О д и н и з к о н к л а в а


Приказ — не подавать.

Все в выборы сейчас погружены,

Подали бюллетени и теперь

Их стали разбирать.


(Один из конклава исчезает.)


Л ю д о в и г о


Иди! Иди!


(Уходят слуги.)


Ф р. М е д и ч и


Готов на тысячу дукатов спорить я,

Что имя папы уж известно.

Вы слышите? Он избран!


(Кардинал Арагонский появляется на террасе.)


Да вот и господин из Арагоны

На парапете церкви.


К а р д и н а л А р а г о н с к и й


Denuntio vobis gaudium magnum.

Reverendissimus Cardinalis Lorenzo de Monticelso electus est in sedem apostolicam, et elegit sibi nomen Paulum Quartum[15].


В с е


Vivat Sanctus Pater Paulus Quartus![16]


(Входит слуга.)


С л у г а


Виттория, мой господин…


Ф р. М е д и ч и


Ну, что с ней? Говори!


С л у г а


Исчезла.


Ф р. М е д и ч и


А!


С л у г а


С Браччьяно.


Ф р. М е д и ч и


Исчезла? Где Джованни?


С л у г а


При отце.


Ф р. М е д и ч и


Немедленно велю арестовать вам настоятельницу. Как?

Исчезла? Черт возьми!


(Уходит слуга.)


(В сторону.) Как исполняются желанья!

Что же, славно потрудился! Одним письмом

Поступок подсказал. И честь твою, влюбленный герцог,

Сперва немного подмочил и подтолкнул

На брак со шлюхой — ведь хуже

Не придумать! За этим следует:

Я вырываю злой язык рукой —

Обида мне смешна и жалок бой.


(Входит Монтичельзо под балдахином уже как папа Павел IV.)


М о н т и ч е л ь з о


(К Фр. Медичи.) Concedimus vobis apostolicam benedictionem et remissionem peccatorum[17].


(Фр. Медичи шепчет ему.)


Мой князь мне говорит: Виттория Коромбона

Похищена из дома для презренных Браччьяно.

Они бежали оба.

И хоть сейчас день первый моего правленья,

Я знаю, как мне власть употребить —

Их отлучить от церкви! Пусть знают все:

Они и все, кто были с ними в Риме, —

Изгнанники. Я так велю.


(Уходят все, кроме Фр. Медичи и Людовиго.)


Ф р. М е д и ч и


Граф Людовиго,

Вы ведь поклялись отмстить убийцам!


Л ю д о в и г о

И этой клятве я не изменю.

Но, думаю, и вы своим участьем

Поможете успеху, герцог.


Ф р. М е д и ч и


Уверен в этом будь,

Ведь большинство его двора — соратники мои,

А то и в сговоре со мной.

Я разделю опасность игры кровавой —

Ты же славой поделись со мной.


(Уходит Фр. Медичи. Входит Монтичельзо.)


М о н т и ч е л ь з о


Зачем Флоренции великий герцог

Так хлопотал о вас? Скажите!


Л ю д о в и г о


У итальянских нищих расспросите:

Просящий милостыню одолжил дающему

На время добродетель.

Быть можно расточительным в добре, как короли:

Избыточно щедры они не добротой —

Скорее для игры.


М о н т и ч е л ь з о


Я вижу, умничаете,

Дьявола какого так растревожить вы сумели?


Л ю д о в и г о


Я? Дьявола?


М о н т и ч е л ь з о


Я спрашиваю,

Какое дело имел к вам князь, колпак свой преклонивший

Пред вами до колен, — ведь был так ласков он

При расставаньи?


Л ю д о в и г о


Пустяк, мой государь, —

О старом берберийском скакуне

Он говорил. Кобылу хочет ставить

К барьеру, на канавы. А у меня —

Француз — наездник редкий.


М о н т и ч е л ь з о


Берегитесь,

Свернет кобыла шею вам.

Меня не провести на шутке странной. Вы лжете!

О туча грязно-черная, грозишь

Грозой свирепой.


Л ю д о в и г о


И ею полон воздух,

А я — гораздо ниже.


М о н т и ч е л ь з о


О тварь проклятая!

Я знаю, ты для зла рожден,

Как пес, который кровь хоть раз лизнул,

Всегда готов убить.

Убийство затеваешь? Не так ли?


Л ю д о в и г о


Я не могу сказать.

А впрочем, если так — мне все равно.

Могу и в браке быть с затеей этой.

Святейший мой отец! Не вестником пришел я к вам.

Я — кающийся грешник. И то, что я скажу, —

На исповедь похоже, она, как вам известно,

Для ушей одних.


М о н т и ч е л ь з о


Меня ты изумил!


Л ю д о в и г о


Жену любил я нежно герцога Браччьяно.

Верней, преследовал ее желаньем жадным.

Она об этом и не знала. Отравлена теперь.

Клянусь душой — убийце месть

За смерть ее!


М о н т и ч е л ь з о


Кому? Не герцогу ль Флоренции?


Л ю д о в и г о


Ему я мщу.


М о н т и ч е л ь з о


Несчастнейшая тварь! Упрямством

Накличешь на себя проклятье!

Не думаешь ли ты, скользя в крови,

Не запятнать себя или избежать паденья

Иль, как могильный, погребальный тис,

Укорениться на жилищах смерти

И этим процветать? Но, вижу, наставленья —

Что тихий дождь на почве каменистой:

Побрызгает, не проникая вглубь.

Прощай и ты, и фурии, что за плечами

Повисли у тебя. Лишь покаяния труды

Изгонят беса из груди.


(Уходит Монтичельзо.)


Л ю д о в и г о


Оставлю это. Не проклятий ждал —

Поддержки от него. Ведь был убит Камилло!


(Входят слуга и Фр. Медичи в отдалении.)


Ф р. М е д и ч и


Ты знаешь графа Людовиго?


С л у г а


Да, мой господин.


Ф р. М е д и ч и


Отнеси ему тысячу дукат,

Скажи — от папы. На мою удачу

Подействуют они всего сильнее.


(Уходит Фр. Медичи.)


С л у г а


Сударь!


Л ю д о в и г о


Ты ко мне?


(Слуга протягивает деньги.)


С л у г а


Его святейшество велел вручить

Крон тысячу и просит вас о планах

Своих ему сказать.


Л ю д о в и г о


Всегда к его услугам.


(Уходит слуга.)


Ну, значит, выплыл. Надо мной смеялся,

А деньги отложил и отсчитал,

Еще не зная, кто поедет.

Вид скромного великодушия подобен

На свадебном пиру молодоженам:

Глаза опущены, невиннейшая шутка —

И от стыда сгорят. В то время как в мечтах

Умчались к жгучим играм,

Что скроет полночь: таков его прием.

Лот золотой{231} в меня бросает.

Но я вооружен вдвойне. Теперь — за кровь!

Трех фурий знали в мировом аду{232},

Три тысячи в груди вельмож найду.


(Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ V

СЦЕНА 1

Через сцену проходят Браччьяно, Фламиньо, Марчелло, Гортензио, Виттория Коромбона, Корнелия, Цанхе и другие. Все уходят, кроме Фламиньо и Гортензио.


Ф л а м и н ь о


Во всем теченьи скучных дней моих

Сегодня лишь один счастливый выпал:

Меня развеселила свадьба.


Г о р т е н з и о


И это добрый знак,

Не видели приехавшего мавра?{233}


Ф л а м и н ь о


Да. Я у князя с ним поговорил.

Я не видал милее человека

И искушенней более в делах военных.

Он, говорят, Венеции служил{234}

На Крите лет четырнадцать. И славных он

Немало дел свершил.


Г о р т е н з и о


Кто эти двое, спутники его?


Ф л а м и н ь о


Два знатных венгра, которые были командорами на службе у императора. Восемь лет назад, вопреки уговорам всего двора, постриглись в строгий орден капуцинов{235}, но, не встречая сочувствия своим намерениям, оставили орден и вернулись ко двору; это впоследствии стало тяготить их совесть, и вот они предложили свои услуги для борьбы с врагами Христа, поехали на Мальту, сделались там рыцарями и, возвратившись на время великих торжеств сюда, решили навсегда отречься от мира и поступить в монастырь в Падуе.


Г о р т е н з и о


Это странно.


Ф л а м и н ь о


Одно обстоятельство делает это таковым: они дали обет всегда носить на голом теле те кольчуги, в которых служили.


Г о р т е н з и о


Обет тяжелый! Разве мавр крещен?


Ф л а м и н ь о


Да.


Г о р т е н з и о


Для чего он предлагает свои услуги нашему герцогу?


Ф л а м и н ь о


Он понял, видно, что войны угроза растет у нас,

И жаждет быть одним из тех, кто

Против герцога Флоренции сразится.

Я не видал властительнее взгляда ни у кого.

Никто не выражал в крылатом слове большего познанья

И большего презрения льстецам.

Как будто всех крещеных государей дворы объездил.

Он сводит каждый спор к признанью правды,

Что славы блеск, как тот светляк, —

Издалека блестит, а чуть поближе — мрак!

Князь!


(Входят Браччьяно, Франческо Медичи, переодетый в мавра Мулинассара, Людовиго, Антонелли, Гаспаро, переодетые. Фарнезе, Карло и Педро несут их мечи и шлемы.)


Б р а ч ч ь я н о


Милости прошу.

Давно слыхал о вашей славной службе, сраженьях с турками.

Вам, доблестный Мулинассар, дадим

Мы жалованье должное. Как жаль,

Что клятвы этих славных двух господ

Мешают проявить нам всё радушье.

Коль вы вольнолюбивые мечи свои

Желаете в капелле положить на память —

За честь великую я это всё приму. Прошу одно:

Позвольте вами украсить пир княгини.

Последнюю мирскую дань отдайте мне,

Не откажите посмотреть сегодняшние скачки.

Для вас особые оставлены места.

Посланникам различных государств угодно было,

Из Рима отправляясь по домам, почтить

Наш брак таким вот развлеченьем.


Ф р. М е д и ч и


Уж я уговорю, мой господин,

Их задержаться.


Б р а ч ч ь я н о


Так действуйте!


(Уходят Браччьяно, Фламиньо, Гортензио.)


К а р л о


Мой благородный господин, привет вам!


(Обнимает заговорщиков.)


И таинством запечатлен обет,

Что мы за вас.


П е д р о


И всё уже готово.

Он сам бы гибели не изобрел

(Когда б искал) благообразней этой.


Л ю д о в и г о


Не следуйте моим путем.


Ф р. М е д и ч и


Но наш продуман в мелочах.


Л ю д о в и г о


Молитвенник бы отравить и чётки,

Луку его седла, его очки,

Ракетки рукоять. Да, да!

Когда он, отражая быстрый мяч,

Начнет обет давать чертям, тогда

Душа его залогом будет. О повелитель мой!

Пусть будет этот заговор хитрейшим!

И для потомков станет образцом,

Как поступать негоже.


Ф р. М е д и ч и


У нас иного нет пути.

К тому же это — самый быстрый!


Л ю д о в и г о


Тогда — вперед!


Ф р. М е д и ч и


И все-таки я вижу скромность мести!

Она к нему идет по-воровски.

Вот если б шлем его свалить в бою открытом!

За честь Флоренции!


Л ю д о в и г о


Но это — невозможно. А значит,

Короновать его вонючим луком{236},

Чтоб обнажить жестокость всю его

И злой разврат! Сюда идет Фламиньо.


(Уходят все, кроме Фр. Медичи. Входят Фламиньо, Марчелло, Цанхе.)


М а р ч е л л о


Зачем к вам ходит этот дьявол?


Ф л а м и н ь о


Не знаю.

Но клянусь огнем, его не призываю.

Да и совсем невелика заслуга чертей сзывать.

Одна из них — перед тобой.

Прогнать — искусство похитрей!


М а р ч е л л о


Она — позор тебе!


Ф л а м и н ь о


Молю, не будь так строг.

Ведь женщина — репей и снисхожденья просит.

Цепляется, к кому любовь забросит.


Ц а н х е


А это — мой земляк. Прелестный человек!

Когда освободится, поболтаем на языке родном.


Ф л а м и н ь о


Об этом и прошу.


(Цанхе уходит.)


(К Фр. Медичи.)


Ну как, лихой боец? Хотелось бы узреть

Хотя б один из ваших дней батальных,

Хоть что-нибудь о подвигах услышать.


Ф р. М е д и ч и


Смешно, если человек станет сам себе летописцем. Никогда не полоскал рот собственными заслугами — боюсь, вонять будет.


М а р ч е л л о


Вы настоящий стоик. Но герцог рассчитывает услышать от вас совсем иные речи.


Ф р. М е д и ч и


Никогда не стану ему льстить — слишком хорошо для этого я узнал людей. В чем разница между мной и герцогом? Отличий не больше, чем между двумя кирпичами: оба сделаны из одной глины. Только один, возможно, попал на вершину башни, а другой, по чистой случайности, — на самое дно колодца. Поставь меня на одну высоту с герцогом, и я бы так же тянулся вверх, имел бы тот же величественный вид и в такой же степени влиял на погоду.


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Дайте только тому вояке возможность проповедовать в церквях — вот бы уж порассказывал историй!


М а р ч е л л о


Я тоже был солдатом.


Ф р. М е д и ч и


Как вам это удалось?

И каковы были успехи?


М а р ч е л л о


По правде говоря, плачевные.


Ф р. М е д и ч и


Это печальный результат мирного времени. Уважают по внешним обстоятельствам. Как морские корабли кажутся величественными на реке и мелкими суденышками на море, так и некоторые из людей кажутся колоссальными во дворцовых палатах и жалкими пигмеями на поле.


Ф л а м и н ь о


Дайте мне пышный зал, увешанный дорогими тканями, и какого-нибудь великого кардинала, пусть он потреплет меня за уши, как своего любимого вассала.


Ф р. М е д и ч и


И ты бы тогда и дьявола обучил подлости!


Ф л а м и н ь о


Еще как!


Ф р. М е д и ч и


И это правда. Ведь голубей, пожирающих огромное количество зерна осенью в деревне, фермер не осмелится попугать ружьем, так как они принадлежат хозяину замка. А в то же время воробьи, бедные воробьи, которые принадлежат Господу, за то же самое идут в котел.


Ф л а м и н ь о


Я дам вам сейчас несколько мудрых наставлений. Герцог говорит, что даст вам жалованье: это только пустое обещанье, даю вам руку на отсечение. Я ведь знал тех, кто вернулся из похода на турок. Три-четыре месяца платили-таки им пенсию на покупку деревянных ног да на обновление повязок на ранах. Но после и этого они не видали. И похожа эта гнусная милость на палача, дающего теплое укрепляющее питье тому, кто полуиздыхает на каленой решетке, с единственной целью продлить мучения его несчастной души на солнцепеке.


(Входят Гортензио, молодой придворный, Цанхе и еще двое.)


Как дела, франты? Готовы там к состязанию?


(Уходит Фр. Медичи.)


М о л о д о й п р и д в о р н ы й


Да. Все надевают свои доспехи.


Г о р т е н з и о (к Фламиньо)


Кто это?


Ф л а м и н ь о


Выскочка. Божиться может, как сокольничий, а герцогу на ухо врать будет каждый день, как составитель альманахов. Я помню, с тех пор как он явился ко двору, от него всегда несет по́том хуже, чем от тех, кто подносит мячи на теннисной лужайке.


Г о р т е н з и о


Взгляните — ваша нежная возлюбленная!


Ф л а м и н ь о


Ты мой названый брат, и тебе скажу: люблю эту арапку, эту ведьму, но по принуждению. Она знает кое-что о моих проделках. Я люблю ее так же, как охотник волка, которого держит за уши из-за страха, чтобы тот на него не напал и горло не разорвал. Я бы охотно послал ее к черту.


Г о р т е н з и о


Я слышал, что она требует от тебя жениться на ней.


Ф л а м и н ь о


Это так. Я ей что-то вроде этого обещал, но довольно туманно, а теперь думаю, как бы от нее избавиться; удираю, будто перепуганный пес с жестянкой на хвосте: откусил бы ее, да оглянуться страшно.

(К Цанхе.) Ну, моя драгоценная чернушка!


Ц а н х е


Ах, ваша любовь меня скорее охлаждает, чем согревает.


Ф л а м и н ь о


Соединимся ж! Я разумный возлюбленный. А в городе уже и так довольно много молодых девиц, которые чересчур быстро разогреваются.


Г о р т е н з и о


Ну, что вы думаете об этих надушенных франтах?


Ф л а м и н ь о


Атласные одежды их не спасут. Ибо здоровьем каждый, уверяю, плох. С собакой спать — не оберешься блох.


Ц а н х е


Напротив! Добавьте мне немного румян, наденьте яркое платье — и вы полюбите меня.


Ф л а м и н ь о


Как? Любить даму только за румяна и за яркие наряды? Для тебя приведу еще один пример. У Эзопа была глупая собака, выпустившая из пасти мясо, чтобы укусить собственную тень. Придворные должны быть за трапезой поумнее.


Ц а н х е


Помните ваши клятвы?


Ф л а м и н ь о


Клятвы возлюбленных — что молитвы утопающих моряков. Утихнет буря, угомонится качка на корабле, и из праведников они в момент превращаются в пьяниц. Да и среди знати торжественные клятвы дружат с пьяным разгулом так же крепко, как сапожник с вестфальской ветчиной{237}. И так же хорошо друг другу соответствуют. Так как и то и другое — притягательно, имеет тягу. Выпивка влечет за собой раскаяние, а после раскаяния всегда хочется выпить еще больше. Неужто эти рассуждения не лучше, чем нравоучения вашего посмуглевшего от палящего солнца господина?


(Входит Корнелия.)


К о р н е л и я


Здесь твой насест? Ты, дикая! Лети к горшкам!


(Ударяет Цанхе.)


Ф л а м и н ь о


Вас наказать придется! Как? Драться во дворце?


(Уходит Корнелия.)


Ц а н х е


Для одного она лишь хороша:

Своих служанок ночью заморозить.

Они в свою постель боятся лечь

От страха, что проворною рукой

Она прогонит вмиг того, кто рядом.


М а р ч е л л о


Ах ты, стерва.

Бесстыжая притом.


(Подставляет ей подножку.)


Ф л а м и н ь о


Зачем ее лягнул?

Скажи, она, по-твоему, орешник?

Ты вытрусить намерен урожай?


М а р ч е л л о


Бахвалишься, что женишься на ней!


Ф л а м и н ь о


И что с того?


М а р ч е л л о


Предпочитаю лучше насадить на кол ее

На огороде, чтоб ворон — своих подруг — пугала.


Ф л а м и н ь о


Мальчишка ты, дурак.

Присматривай-ка лучше ты за псом. А я — в летах уже.


М а р ч е л л о


Ее с тобой застану — горло перерву.


Ф л а м и н ь о


Веером из перьев?


М а р ч е л л о


И из тебя же дурь твою

Я выбью плеткой.


Ф л а м и н ь о


Исходишь желчью ты —

Промоем ревенём.


Г о р т е н з и о


Ваш брат!..


Ф л а м и н ь о


К чертям!

Он столько сделал зла, что мне и дуться неохота.

Подозреваю мать в игре нечестной,

Как только зачала она тебя.


М а р ч е л л о


Теперь, как я и ожидал,

Подобно сыновьям Эдипа,

Мы пламя нашей страсти повернем

По двумя путям различным.

Ты за слова свои ответишь

Кровью сердца!


Ф л а м и н ь о


Так делай, что задумал. Я не прячусь.

Помечены места, где пребываю,

Как у монаха на его пути.


М а р ч е л л о


Отлично!


(Уходит Фламиньо.)


А ты, будь другом, — отнеси мой меч

И попроси его длину измерить.


М о л о д о й п р и д в о р н ы й


Исполню, господин.


(Уходят все, кроме Цанхе. Входит Фр. Медичи, герцог Флоренции, переодетый как Мулинассар.)


Ц а н х е (в сторону)


Идет. Уйди, беды пустая мысль.

(К нему.) Как никогда, люблю свою наружность.

Могу сказать теперь, не покраснев,

Я вас люблю.


Ф р. М е д и ч и


Не вовремя стали сеять вы свою любовь. Бывает весна и на святого Михаила, да только и она не настоящая. Я обременен годами и поклялся никогда не жениться.


Ц а н х е


Увы! Бедные девушки находят любовников быстрее, чем мужа, но насчет моего состояния вы все-таки ошибаетесь. Ведь когда отправляют послов поздравить монархов, с ними передают обычно богатые подарки. И хотя монархам не милы ни послы, ни их речи, уж очень нравятся им их подношения. Так и я могу подойти вам и быть любимой не за добродетель, а за мое приданое.


Ф р. М е д и ч и


Я подумаю об этом.


Ц а н х е


Подумайте. Я не задержу вас более. Когда вы будете в располагающем состоянии духа, я вам расскажу нечто леденящее кровь.

Не осудите: говорю вам прямо —

На волю из груди моей стремится пламя.


(Уходит.)


Ф р. М е д и ч и (в сторону)


Правдива та пословица везде:

Не тронь дрянь-птицу в пакостном гнезде.


(Уходит.)

СЦЕНА 2

Входят Марчелло и Корнелия.


К о р н е л и я


Слыхала я, болтают при дворе,

Что будешь драться.

Кто же твой противник?

О чем ваш спор?


М а р ч е л л о


А, это прости сплетни.


К о р н е л и я


Скрываешь? Право же, нехорошо

Меня пугать. Ты бледен так,

Как будто в страшном гневе душа твоя.

Я умоляю, снизойди! Нет, лучше

Герцога я попрошу тебя уговорить признаться.


М а р ч е л л о


Не выдать бы мне страх,

Что может вызвать смех.

Ведь всё не так. А это не распятье ли отца?


К о р н е л и я


Да.


М а р ч е л л о


Я от вас слыхал, что брат

Не раз до этого креста руками прикасался,

Когда кормили вы его,

(входит Фламиньо)

Пока не разломал.


К о р н е л и я


Да, но его чинили.


Ф л а м и н ь о


Оружье ваше возвращаю!


(Фламиньо пронзает Марчелло насквозь.)


К о р н е л и я


На помощь! Он убит!


Ф л а м и н ь о


Остыла печень? Что ж, пойду и спрячусь.

А вам врача пришлю.


(Уходит Фламиньо. Входят переодетый Людовиго, Карло, Гортензио, переодетый Гаспаро, Педро.)


Г о р т е н з и о


Как? Поражен?


М а р ч е л л о


О мать, припомни, что я говорил

О сломанном кресте. Теперь прощай.

Ведь есть грехи, что в наказанье

С небес ниспосланы семье.

Они-то пробуждают действий подлость.

Но каждый должен знать:

То дерево растет прочней,

Чьи ветви не переросли корней.


(Марчелло умирает.)


К о р н е л и я


О вечная моя печаль!


Г о р т е н з и о


Марчелло благородный.

Он мертв. Уйдите, вы должны уйти.


К о р н е л и я


О нет, не мертв он — это обморок. Как? Разве кому-то выгодно, чтобы он умер? Сейчас я его еще раз окликну. Ради Бога!


К а р л о


Как бы я хотел, чтобы вы оставались в своем заблуждении.


К о р н е л и я


О, вы меня обманываете, вы меня обманываете! Сколько людей вот так умерло, потому что за ними не досмотрели! Поднимите ему голову, поднимите ему голову: внутреннее кровотечение убьет его!


Г о р т е н з и о


Вы же видите — он отошел.


К о р н е л и я


Пустите меня к нему. Отдайте мне его, как есть, если его надо отдать земле. Дайте мне только крепко его поцеловать и положите нас обоих в один гроб. Приложите зеркало, посмотрите, не запотеет ли оно, а лучше — вырвите перо из моей подушки и положите ему на губы. Что же ему пропадать из-за вашей лени — пустяка не хотите сделать!


Г о р т е н з и о


Ваш первый долг теперь — о нем молиться.


К о р н е л и я


Увы, не хотела бы еще о нем молиться. Жить должен — меня похоронить. И за меня молиться, если вы меня к нему подпустите.


(Входит Браччьяно в полном вооружении, но без шлема; с ним Фламиньо, Фр. Медичи, переодетый в Мулинассара, паж и переодетый Людовиго.)


Б р а ч ч ь я н о (к Фламиньо)


Не ваших ли рук дело?


Ф л а м и н ь о


То — рок мой злой.


К о р н е л и я


Он лжет! Он лжет! Не он убил! Убили те, кто не позволил быть ему добрее.


Б р а ч ч ь я н о


Мать скорбная, утешьтесь!


К о р н е л и я


Ты — сыч кричащий!


Г о р т е н з и о


Довольно, госпожа.


К о р н е л и я


Пусти! Пусти!


(Бросается к Фламиньо с обнаженным ножом, но, подбежав к нему, роняет оружие.)


Господь тебя прости! Не удивился,

Что за тебя молюсь? Скажу зачем:

Дыхания во мне минут на двадцать —

Проклятьем не дарю его. Прощай!

Наполовину сам уже в могиле.

Возможно, будешь жить, все время подсыпая

В песочные часы его печальный прах,

Чтоб время удлинить, когда наступит срок

Раскаяться.


Б р а ч ч ь я н о


Прошу вас, мать, назвать причину смерти.

О чем был спор?


К о р н е л и я


По правде говоря, мой младший мальчик,

Своей доверясь силе, говорил обидно!

И первый вынул меч. Не знаю как —

Была я вне себя, — он головою

Упал на грудь мою.


П а ж


Но это ведь неправда.


К о р н е л и я


Пожалуйста, потише!

Стрела умчалась — тщетно отдавать

Последнюю за ту, что не сыскать.


Б р а ч ч ь я н о


Несите труп в Корнелии покои.


(Карло, Педро и Гортензио несут тело.)


Княжне ничего не говорите

О случае печальном. А ты, Фламиньо,

Слушай: тебя я не прощу!


Ф л а м и н ь о


Неужто?


Б р а ч ч ь я н о


Залогом будет жизнь твоя!

Но сроком лишь на сутки,

Чтоб вечером отрекся быть таким,

А если нет — то дыба.


Ф л а м и н ь о


На то есть ваша воля.


(Людовиго окропляет ядом шлем Браччьяно.)


Она — закон; не стану медлить я.


Б р а ч ч ь я н о


Вы как-то у сестры мне надерзили.

За это вам епитимья… Где шлем?


Ф р. М е д и ч и (в сторону)


Призвал погибель. Благородный мальчик!

Мне жаль тебя! Теперь же — на турнир.

К озерам черным, далеко поплыл.

Последнее добро свершил: убийцу он простил.


(Уходит.)

СЦЕНА 3

Сигналы к атаке и крики. Сражаются у барьера: сначала по двое, затем трое против троих. Входит Браччьяно в полном облачении и Фламиньо, за которым следуют Виттория, Джованни, Фр. Медичи в обличье Мулинассара.


Б р а ч ч ь я н о


Оруженосец! Чёрт подери, оруженосец!


Ф л а м и н ь о


Оруженосец! Где оруженосец?


Б р а ч ч ь я н о


Снимите шлем скорее!


Ф л а м и н ь о


Вы ранены?


Б р а ч ч ь я н о


О, голова в огне!


(Входит оруженосец.)


Отравлен шлем!


О р у ж е н о с е ц


Клянусь душой…


Б р а ч ч ь я н о


Прочь, пыткой вырвете признанье.


(Уходит оруженосец под стражей.)


Здесь кто-то знатный руку приложил.


В и т т о р и я


Отравлен, милый мой?


Ф л а м и н ь о


Барьеры уберите. Проклятый праздник!

Зовите докторов!


(Входят два врача.)


Проклятие на вас!

Видать, науки вашей дело.

Как бы не отравили и послов!


Б р а ч ч ь я н о


О! Я уже погиб! Отрава мчится

И в мозг, и в сердце. Сердце, ты силач,

И с этим миром в согласьи полном пребываю,

Такая мука покидать его!


Д ж о в а н н и


Любимый мой отец!


Б р а ч ч ь я н о


Возьмите мальчика отсюда.


(Джованни и сопровождающие его уходят.)


Где милая? Владей мирами я, —

В сравненьи с ней — такая малость.

Неужто я тебя оставлю?

Что скажете, сычи? Мой яд смертелен?


В р а ч


Смертельней нет.


Б р а ч ч ь я н о


Хитрейшее жулье!

Без книги бьете насмерть. Искусство ваше — исцелять —

Вам так же часто изменяет, как богачу

Его друзья, когда полезность в нем отпала.

Я, даровавший жизнь рабам негодным,

Убийцам подлым, неужели не смогу

Себе хоть на год жизнь продлить?

(Виттории.) Не надо, не целуй — я отравить могу.

А яд — посланье герцога Флоренции.


Ф р. М е д и ч и


Угомонитесь.


Б р а ч ч ь я н о


О ты, естественная смерть!

Со сном ты сладким схожа. И ни одна взъяренная комета

Не смотрит строго на уход твой мирный,

Противных сов крыло в окно не стукнет.

И волк осипший не учует труп.

Тебя любовь хранит,

Царей же стережет лишь страх!


В и т т о р и я


Я навсегда погибла!


Б р а ч ч ь я н о


О, как печально умирать средь женщин,

Рыдающих над вами!


(Входят Людовиго и Гаспаро, переодетые капуцинами.)


А это кто?


Ф л а м и н ь о


Монахи.

Они вас исповедовать пришли.


Б р а ч ч ь я н о


Под страхом смерти — мне о ней ни слова!

Так бесконечно страшно слово «смерть».

Теперь уйдем в покои наши.


(Уходят все, кроме Фр. Медичи и Фламиньо.)


Ф л а м и н ь о


Посмотрите, как одиноки умирающие государи. Раньше они опустошали города, ссорили друзей, делали безлюдными большие дома. А теперь — о, справедливость! Где теперь их льстецы? Льстецы — только тень царского тела, малейшая тучка делает их невидимыми.


Ф р. М е д и ч и


Его здесь глубоко оплакивают.


Ф л а м и н ь о


Да, но соленая вода будет литься в течение нескольких кратких часов официальной панихиды. Поверьте, большая часть этих людей станет рыдать и над могилой мачехи.


Ф р. М е д и ч и


Что вы хотите этим сказать?


Ф л а м и н ь о


А то, что они притворяются, как и все те, кто живет в монарших пределах.


Ф р. М е д и ч и


Вот как! Но вы-то в них преуспели!


Ф л а м и н ь о


А как же! Как волк у женской груди! Меня кормили белым мясом. Но что касается денег, поймите и вы меня, — хотелось мне тоже кое-кого надуть, как и любому при дворе. Да вот только хитрости достаточной не было.


Ф р. М е д и ч и


Что ты о нем думаешь?

Скажи откровенно.


Ф л а м и н ь о


Он был своего рода государственный человек, который скорее пересчитает ядра, выпущенные по городу, и убыток от этого, нежели посмотрит, сколько отважных и верных подданных он потерял за это время.


Ф р. М е д и ч и


О, не говори плохо о герцоге!


Ф л а м и н ь о


Я и не говорю. Послушайте-ка кое-какие из моих придворных мудрствований.


(Входит переодетый Людовиго.)


Обличать государей опасно, как и осыпать чрезмерными восхвалениями, — уж слишком очевидной будет ложь.


Ф р. М е д и ч и


А как же герцог?


Л ю д о в и г о


Болезнь его смертельна,

Он в странное безумье погружен.

О битвах говорит, о монопольях,

О росте пошлин, далее — всё хуже.

Безумнейшие речи! Мысль его

Прикована к предметам двадцати

И смысл глубокий с глупостью повязан.

Какой конец! Будь каждому уроком!

Того, кто счастлив и в надеждах пребывает,

Безрадостный конец, быть может, ожидает.

Он управленье герцогством оставил,

До совершеннолетия Джованни,

Сестре — ближайшей родственнице вашей.


Ф л а м и н ь о


Так, значит, в худе есть добро?


Ф р. М е д и ч и


Смотрите — вот он.


(Видны: Браччьяно в постели, Виттория и другие, включая переодетого Гаспаро.)


И смертью он отмечен.


В и т т о р и я


О добрый господин!


Б р а ч ч ь я н о (говорит в безумии)


Прочь, я обманут.

Мои налоги крали! Местами торговали!

И бедных угнетали вы —

Мне это и во сне не снилось. Счеты!

Хочу отныне сам дела вести.


Ф л а м и н ь о


Терпенье, государь.


Б р а ч ч ь я н о


Да, виноват я.

Где слыхали вы от воронья хулу на черноту?

И разве черт смеется над созданьем

Себе подобным — двукопытным?


В и т т о р и я


О мой государь!


Б р а ч ч ь я н о


Подай на ужин куропаток мне.


Ф л а м и н ь о


Конечно.


Б р а ч ч ь я н о


Нет, жареных моржей, отрава в тех.

Лисица старая, хитрец тосканский!

Отныне я охочусь на собак.

Ого! Я с ним в друзьях. Ведь с волком

По-волчьи надо выть. Молчать, молчать!


(Вошел красавец раб.)


Ф л а м и н ь о


Где?


Б р а ч ч ь я н о


Да вот же!

Все синее: и шляпа, и штаны,

А фалды очень длинные. Ха-ха!

Смотрите, эти фалды все в булавках

С жемчужными головками. Кто он?


Ф л а м и н ь о


Да я не знаю, государь.


Б р а ч ч ь я н о


Как так? Ведь это дьявол.

Я узнал его, хоть розой прикрывал на башмаке свое копыто.

Его я переспорю, пусть твердят,

Что спорщик он отменный.


В и т т о р и я


Мой господин, но нет здесь никого.


Б р а ч ч ь я н о


Нет? Странно. Нет! Когда в деньгах нуждаюсь,

Всегда пуста моя казна. Нет ничего!

Со мною так нельзя!


В и т т о р и я


О! Успокойтесь!


Б р а ч ч ь я н о


Смотри, Фламиньо там — братоубийца,

Он по канату пляшет и для равновесья

Рукою каждой ухватил мешок

С деньгами — шею бережет.

А вот законник в бархатном камзоле,

Зевая, ждет, когда тот деньги обронит.

Но эта сволочь дрыгается всё, хотя

Давно пора на дыбу. Это кто?


Ф л а м и н ь о


Виттория.


Б р а ч ч ь я н о

Ха, ха, ха! Ее волосы

Напудрены свадебной корицей,

Как будто согрешила у кондитера.


(Браччьяно, по-видимому, близок к смерти. Людовиго и Гаспаро в одежде капуцинов напутствуют его, стоя у постели с распятием и зажженной свечой.)


Кто там?


Ф л а м и н ь о


Священник, господин.


Б р а ч ч ь я н о


Наверно, пьян. Гони!

И этот аргумент ужасен, коль поп смущен.

Смотри, шесть серых крыс, порастеряв хвосты,

В подушку лезут, пошли за крысоловом.

Я чудо сотворю — я двор избавлю

От смрадной нечисти. А где Фламиньо?


Ф л а м и н ь о (в сторону)


Не нравится, что поминает часто

Меня на ложе смерти. Это знак,

Что я не заживусь. Вот — умирает!


Л ю д о в и г о


Прошу позволить нам.

Attende Domine Brachiane[18].


Ф л а м и н ь о


Смотри, смотри, как он вперил свой взор

В распятье.


В и т т о р и я


Не опускай его,

Оно утихомирит буйный дух, глаза его

Растаяли в слезах.


Л ю д о в и г о


Domine Brachiane, solebas in bello tutus esse tuo clypeo; nunc hunc clypeum hosti tuo opponas infernali[19].


(Поднимает распятие.)


Г а с п а р о (поднимая зажженную свечу)


Olim hasta valuisti in bello; nunc hanc sacram hastam vibrabis contra hostem animarum[20].


Л ю д о в и г о


Attende, Domine Brachiane, si nunc quoque probes ea, quae acta sunt inter nos, flecte caput in dextrum[21].


Г а с п а р о


Esto securus, Domine Brachiane; cogita, quantum habeas meritorum; denique memineris mean animam pro tua oppignoratum si quid esset periculi[22].


Л ю д о в и г о


Si nunc quoque probas ea, quae acta sunt inter nos, flecte caput in loevum[23].

Отходит, попрошу вас — отступите,

Позвольте только на ухо ему шепнуть

Молитвы тайные. Их запрещает

Наш орден слышать вам.


(Когда все выходят, Людовиго и Гаспаро разоблачаются.)


Г а с п а р о


Браччьяно!


Л ю д о в и г о


На каторгу приговоренный раб

Теперь твой повелитель.


Г а с п а р о


И это так,

Ведь в руки дьявола ты отдан.


Л ю д о в и г о


Теперь ты раб!

Ты, славный, хитроумнейший политик,

Ты, чье искусство — яд!


Г а с п а р о


И совесть чья — убийца!


Л ю д о в и г о


Ведь сбросить с лестницы хотел жену

Еще до отравленья!


Г а с п а р о


Что вы готовили!


Л ю д о в и г о


Ну что ж, расписанный флакончик и духи

Убьют скорей порой, чем зимняя чума.


Г а с п а р о


Но здесь и ртуть…


Л ю д о в и г о


…и купорос…


Г а с п а р о


…и ляпис…


Л ю д о в и г о


…и много дьявольских аптекарских веществ,

Разведенных в мозгу ехидном. Слышишь?


Г а с п а р о


Он — граф Людовиго!


Л ю д о в и г о


А он — Гаспаро!

А ты умрешь, как самый грязный нищий.


Г а с п а р о


И провоняешь ты,

Как в мухах дохлый пес.


Л ю д о в и г о


И будешь ты забыт

Еще до погребальной речи.


Б р а ч ч ь я н о


Виттория! Виттория!


Л ю д о в и г о


О распроклятый чёрт!

Пришел в себя. Теперь он нас погубит.


(Входят Виттория и свита.)


Г а с п а р о (в сторону Людовиго)


Души его тайком.


(Громко.)


Как? Неужель пришли взывать к нему,

Чтоб вновь вернуть на жизни пытки?

Смилуйтесь! По-христиански всех

Прошу уйти!


(Уходят Виттория и свита.)


Л ю д о в и г о


Вы вздумали болтать?

Вот узел неразрывной дружбы,

От герцога Флоренции вам прислан.


(Душат Браччьяно.)


Г а с п а р о


Готов?


Л ю д о в и г о


Потух огарок. Ни одна сиделка

И после многих лет ухода за чумным

Не сделала бы лучше.

Мертв теперь.


(Входят Виттория, Фр. Медичи, Фламиньо и свита.)


В с е


Мир его душе.


В и т т о р и я


Здесь, Боже, ад!


(Уходит Виттория, за ней все, кроме Людовиго, Фр. Медичи и Фламиньо.)


Ф р. М е д и ч и


Как тяжело переживает!


Ф л а м и н ь о


О да, о да!

Будь реки судоходные в глазах —

Их все бы женщины излили.

И нет нужды реку для города искать —

Соленая вода в избытке.

Но знай, что это тень лишь горя, страха.

Всего быстрее слезы высыхают.

И это весь мой урожай? Забыт я?

Посулы двора! Оставьте мудрецам вести подсчет.

Ведь платит хуже тот, кто лучше счет ведет.


Ф р. М е д и ч и


Уверен, Флорентийца дело.


Ф л а м и н ь о


Да, похоже.

Тяжел удар, нацеленный рукой,

Смертелен, если он задуман головой.

Макиавеллевский искусный трюк!

Пришел не раб — законченный наглец,

Ухлопать насмерть обучён хитрец.

И защекочет насмерть — с хохотом помрешь,

Как будто пуд шафрана{238} ты сожрешь.

Что видели — в пример вам приведу.

Так честь дворцовая с трудом скользит по льду.


Ф р. М е д и ч и


Теперь свободно можно обсуждать

Его пороки.


Ф л а м и н ь о


Несчастье всех царей

В том, что рабам своим подсудны.

Не только за дела, что в гневе совершили,

Но и за то, что всем не угодили.

Приятней где-то в поле молотить!

Но смерть!.. Хотел бы с герцогом еще поговорить.


Ф р. М е д и ч и


Но он ведь мертв?


Ф л а м и н ь о


Я к духам не взываю,

Но если бы молитвы или клятвы

Мне помогли услышать речь его,

Хоть сто чертей в одеждах из огня

За ним грозились бы сожрать меня, —

Я б с ним поговорил!

И руку бы пожал — пускай бы после

Навсегда пропал!


(Уходит Фламиньо.)


Ф р. М е д и ч и


Великолепный Людовиго,

Неужто до смерти его ты напугал?


Л ю д о в и г о


И без труда, да так, что

Герцог сам хотел держать нас в страхе.


Ф р. М е д и ч и


Но как?


(Входит Цанхе.)


Л ю д о в и г о


Об этом после.

Над нами потешалась бы чертовка.

Теперь разоблачим ее секрет.

Открыть его — ее любви обет.


Ф р. М е д и ч и (к Цанхе)


К вам был суров

Печальный этот мир.


Ц а н х е


Грустить не стоит. Этот плач придворный

Вас не касается совсем. Оставьте

Рыдать участников печальных дел.

Во сне открылось мне прошедшей ночью,

Что быть беде, однако, признаюсь,

Был сон про вас.


Л ю д о в и г о


Ее паденье — сон ли?


Ф р. М е д и ч и


Да. И из любви к искусству

Я грежу вместе с ней.


Ц а н х е


Казалось, вы к моей постели крались.


Ф р. М е д и ч и


Поверишь, крошка, светом поклянусь.

Мне снилась ты; казалось даже,

Ты — голая.


Ц а н х е


Ах, сударь! Как я и сказала,

Казалось, вы легли в мою постель.


Ф р. М е д и ч и


Мне снилось то же.

Чтоб тебя не простудить,

Укрыл плащом ирландским — этим.


Ц а н х е


Всё так. Но снилось,

Чуть вольны со мной вы были, что даже…


Л ю д о в и г о


Что? Что? Надеюсь, не продолжите рассказ?


Ф р. М е д и ч и


Но отчего же? До конца

О сне дослушай.


Ц а н х е


Что ж, продолжайте сами.


Ф р. М е д и ч и


Когда набросил плащ — захохотала

Ужасно, так казалось мне.


Ц а н х е


Смеялась я?


Ф р. М е д и ч и


И с писком.

Ворс ведь мог щекотку вызвать.


Ц а н х е


То сон, конечно.


Л ю д о в и г о


Посмотри, ее ухмылка —

Как будто пена мыльная воды,

В которой долго угольщика мыли.


Ц а н х е


Ну, с Богом, сударь. Говорила вам, что расскажу я тайну: Изабеллу, сестру герцога Флоренции, отравил прокуренный портрет. А Камилло сломал себе шею при помощи Фламиньо — подлеца, который всё устроил на скачках рысаков.


Ф р. М е д и ч и


Как странно!


Ц а н х е


Нет, как верно!


Л ю д о в и г о (в сторону)


Змеиное гнездо разрыто.


Ц а н х е


Я с грустью признаюсь и каюсь,

Что в черном деле и моя рука.


Ф р. М е д и ч и


Ты скрыла сговор.


Ц а н х е


Это так.

Как покаянья знак — сегодня ночью

Я обкраду Витторию.


Л ю д о в и г о


Вот это покаянье!

Ростовщики мечтают о таком, когда

На проповеди дремлют.


Ц а н х е


Чтоб легче убежать, просила я

Позволить мне уйти до погребенья

К приятелю в деревню. Этот шаг

Поможет делу. Деньги и алмазы

В распоряженье ваше я отдам —

Крон тысяч на сто.


Ф р. М е д и ч и


Как ты благородна!


Л ю д о в и г о


Поделим кроны.


Ц а н х е


И эта вдовья часть

Пословицу о черных опровергнет,

Арапку черную окрасит в белый цвет.


Ф р. М е д и ч и


Еще бы! Что ж, пошли!


Ц а н х е


К побегу приготовьтесь.


Ф р. М е д и ч и


До рассвета.


(Уходит Цанхе.)


Так вот в чем дело! Я и знать не мог,

Как обе смерти эти приключились!


(Входит Цанхе.)


Ц а н х е


Вы обождете в полночь у часовни?


Ф р. М е д и ч и


Да.


(Уходит Цанхе.)


Л ю д о в и г о


Ну что ж, теперь за дело!


Ф р. М е д и ч и


Плевать на правосудие!

Оно ль помеха? Мы — как куропатки,

Нам лавр набитый зоб освободит.

Потомство, увенчав, покроет стыд.


(Уходят.)

СЦЕНА 4

Входят Фламиньо и Гаспаро, переодетый в одежды рыцаря Святого Джона, с одного входа, у второго стоит Джованни.


Г а с п а р о (к Фламиньо)


А вот и молодой герцог.

Вы видели кого-либо прелестнее?


Ф л а м и н ь о


Я знал пащенка одной нищей, который был обольстительнее его. С чем бы ни сравнили его лицо — всё не годится. Однажды изысканный павлин, который был в чрезвычайном фаворе, услышал, как жаворонок сравнил его с царственным орлом. На что он ответил: орел красивее его не опереньем, а длинными когтями. Его же когти со временем тоже отрастут. (К Джованни.) Прекрасный мой господин!


Д ж о в а н н и


Умоляю, оставьте меня, сударь.


Ф л а м и н ь о


Ваша светлость должны быть веселы. Это мне приходится грустить, вы ведь знаете, что сказал маленький мальчик, сидевший верхом за спиной отца.


Д ж о в а н н и


Так что же он сказал?


Ф л а м и н ь о


«Когда вы, отец, умрете, — сказал он, — вот тогда, надеюсь, я и сяду в седло». Как здорово человеку сидеть в седле самому — он может подниматься на стремена, оглядываться вокруг себя и видеть всю окружность полушария. Вы, государь, теперь в седле.


Д ж о в а н н и


Повторите свои молитвы и покайтесь.

Подумать о сокрытом близок час.

Печаль — дитя греха, слыхал не раз.


(Уходят Джованни со свитой и Гаспаро.)


Ф л а м и н ь о


Повторить молитвы? Он угрожает мне изумительным образом! Я уже и так рассыпаюсь на кусочки. Пусть меня истолкут в ступе, подобно Анахарсису{239}, мне всё равно. И всё же эта смерть была бы хороша для ростовщика, если бы его самого и его золото истолкли вместе. Вот был бы лечебный бульон для дьявола! У него уже злобный взгляд его дяди!


(Входит придворный.)


Что за карлик? Эй, сударь, вам чего?


П р и д в о р н ы й


Желает юный князь,

Чтоб вы не посягали покой его нарушить боле.


Ф л а м и н ь о


Пока малы и волк, и ворон —

Все — милые повесы.

Итак, ваш долг меня прогнать?


П р и д в о р н ы й


То воля князя.


Ф л а м и н ь о


Воистину, господин придворный, не всякая служба требует крайних мер. К примеру, вдруг однажды некую благородную даму среди ночи вытащат из постели и отправят в замок Св. Ангела{240} или вон в ту башню, а на ней, кроме ночной рубашки, ничего не будет. И, скажем, привратник задумает жестокую выходку — потребует снять верхнюю одежду, стащит с нее через голову рубашку и останется она голой?


П р и д в о р н ы й


Отлично: вы в хорошем настроении.


(Уходит придворный.)


Ф л а м и н ь о


Изгонит ли он меня со двора? Пылающая головня вне камина дымит сильнее, чем в нем. Я задушу кого-нибудь из них.


(Входит Фр. Медичи в образе Мулинассара.)


Ну что? Ты грустен.


Ф р. М е д и ч и


Печальнейшее зрелище я видел.


Ф л а м и н ь о


Другое видишь здесь:

Придворный жалкий в опале.


Ф р. М е д и ч и


Ваша мать за два часа

В глубокую старуху превратилась.

У трупа, видел, кружится она

И песнь печальную поет

В слезах и тяжких причитаньях —

Таких, какие бы и те, что с трупом ночи коротают,

Не вынесли бы. Верь,

Насилу дверь нашел глазами —

Мешали слезы.


Ф л а м и н ь о


Я видеть мать хочу.


Ф р. М е д и ч и


Весь ваш недобрый вид

Лишь слез добавит.


Ф л а м и н ь о


Я видеть всех хочу.

Они за драпировкой. Я открываю,

Там — языческий их стон.


(Отдергивает занавес: Корнелия, Цанхе и три другие дамы кружатся вокруг тела Марчелло. Слышится песня.)


К о р н е л и я


Увянул розмарин{241}. Несите свежий —

Пусть на его могиле прорастет,

Когда и я умру и разложусь. Булавку! —

От молний мальчика пусть защитит.

Хранила саван этот двадцать лет, святя его

Молитвой ежедневной. Не гадала,

Что это для него.


Ц а н х е


Смотрите, кто пришел.


К о р н е л и я


О, дай цветов мне!


Ц а н х е


Помешалась.


Д а м а


Однако это ей лишь сына возвратило.


К о р н е л и я (к Фламиньо)


Милости прошу.

Возьмите розмарин, возьмите руту

От всей души, пожалуйста, смелей!

Себе я больше отложила.


Ф р. М е д и ч и


Вы думаете, кто он?


К о р н е л и я


Я думаю, могильщик.


Ф л а м и н ь о


Так.


Ц а н х е


Но он — Фламиньо.


К о р н е л и я


Я не сошла с ума. Вот белая рука.

Ведь кровь не смоешь. Дайте посмотреть,

Кричит ли над трубою сыч в ночи

Иль странный верещит сверчок в печи,

Как только на руке проступит струп —

Тотчас услышите про труп.

А впрочем, струпья — жаб ловил, наверно!

Отвар из первоцвета, несомненно,

Мне память воротит. Всего немного —

Три унции купите, ради бога!


Ф л а м и н ь о


Хотел бы быть отсюда далеко!


К о р н е л и я


Угодно слушать, сударь?

Я спою ту песнь, что бабушка моя мне пела,

Услышав колокольный звон, под лютню.


Ф л а м и н ь о


Да, пойте, да.


К о р н е л и я (поет, по-разному проявляя свое безумие)


Просите снегиря и королька

(В тени кладбищенской они летают,

Листом цветами укрывают, кого

Не погребла друзей рука),

Пусть позовут в последние врата

Полевку, муравья, крота,

Насыпать горку и его согреть

Чтобы (ведь грабят пышный гроб!) от зла беречь!

Но прогоните волка, он злодей,

Костями вырывает он людей.

(Говорит.) Они не похоронят его, потому что

Он умер в ссоре.

Но у меня есть для них ответ.


(Поет.)


Святая церковь не отринет

Плативших точно десятину.

(Говорит.) Теперь его добро сочли — вот прибыль

Беднейшего, а богачу — погибель.

Ну, сбыт товар и закрываем лавку.

Благословляю вас, народ честной!


(Уходят Корнелия, Цанхе и дамы.)


Ф л а м и н ь о


Есть что-то странное во мне — названья

Не подыщу, помимо одного. То — состраданье.

Прошу, уйдите все до одного.


(Уходит Фр. Медичи.)


Свою судьбу узнаю в эту ночь.

Чем наградит меня сестра-богачка?

Служил ей, хоть развратно жил и дурно,

Как проживает каждый из придворных.

И иногда, когда лицо смеялось,

Смущенно совесть корчилась в груди.

Наряды пышные ту боль скрывают.

Нет! Птицы не поют — они рыдают!


(Входит призрак Браччьяно, он в кожаном колете, штанах, ботинках, в монашеском капюшоне, в руке у него цветочный горшок с лилией, в нем череп.)


А! Выдержу тебя. Ну, ближе, ближе.

Как подшутила смерть! Печален ты.

Обитель где? В палате этой звездной?

В проклятой башне? Нет? Не говоришь.

Прошу вас разъяснить, в которой вере

Всех выгоднее умереть. Иль нет —

Ответь мне: долго ль проживу?

Вот он — насущнейший вопрос!

Ответа нет? Вы не из тех ли,

Кто только без толку, как тень,

Повсюду бродит? Говори!


(Призрак бросает в него ком земли и показывает череп.)


Что это? Не знаменье ль?

В меня бросаешь ком земли!

А под цветами череп мертвеца!

Я умоляю, говорите! В церкви

Внушали нам, что с мертвецом

Легко общаться и что часто

Они к родне своей приходят —

К постели иль садятся с нею есть.


(Уходит призрак.)


Ушел. Смотри: ни черепа, ни праха —

Впадаю в большее я, чем печаль.

Пускай судьба моя вершит всё злое,

Что приготовила. А я теперь

В сестры покои — итоги подводить скорей:

Немилость княжью, зрелище щемящей скорби,

Смерть брата, матери безумье

И грозный призрак, наконец, —

Всё это мудростью Виттории

Могу к добру вернуть

Иль этот нож в ее вонжу я грудь.


(Уходит.)

СЦЕНА 5

Входят Фр. Медичи, Людовиго и Гортензио, который подслушивает их разговор.


Л ю д о в и г о


Клянусь вам, государь, пора уж завершать.

Себя втянули до смешного

Так далеко во все дела.

Я лично рассчитался по всем долгам

И, если упаду, не разорю заимодавцев.

Клянусь очистить весь святой союз,

Освободить и от друзей нестойких.

Мой государь, покиньте этот город!

Иначе от убийства отрекусь.


Ф р. М е д и ч и


Прощай!

И если ты падешь за славным делом,

То славу памяти твоей создам

И праху честь всегда отдам!


(Уходит Фр. Медичи, потом Людовиго.)


Г о р т е н з и о


Недоброе замыслили.

Отправлюсь в крепость, кой-кого вооружу.

В раздорах партий при дворе порою

Ездок с разбега платит головою.


(Уходит.)

СЦЕНА 6

Входят Виттория с молитвенником, Цанхе, за ними следует Фламиньо.


Ф л а м и н ь о


Что? Молитесь? Бросайте!


В и т т о р и я


А, это ты, мошенник?


Ф л а м и н ь о


О деле я пришел поговорить.

Садись, садись. (Цанхе пытается уйти.)

Нет, стерва, стой, послушай.

Довольно плотны двери здесь.


В и т т о р и я


Не пьян ли?


Ф л а м и н ь о


О да, полынную отведал воду,

Не желаешь ли и ты немного?


В и т т о р и я


Ну, что затеял, бес?


Ф л а м и н ь о


Вы — герцога наследница.

Прошу за службу долгую награду.


В и т т о р и я


Награду для себя?


Ф л а м и н ь о


Иди туда. Там есть перо.

Напишешь, что мне дашь.


(Она пишет.)


В и т т о р и я


Вот.


Ф л а м и н ь о


А! Уже готово?

Распоряженье коротко.


В и т т о р и я

Читаю!

(Читает.) «Тебе и не иному эта плата:

Издохни Каином, убийца брата».


Ф л а м и н ь о


Удобно предъявлять его.


В и т т о р и я


Подлец!


Ф л а м и н ь о


До этого дошло?

Что ж, страх горячку лечит.

В тебе есть дьявол. Я старанье приложу,

Чтоб страхом выманить его.

Однако! Князь мне завещал такой ларец,

Что милости твои излишни. Принесу-ка!


(Уходит Фламиньо.)


В и т т о р и я


Он, верно, спятил!


Ц а н х е


Безумен, без сомненья, он.

Для безопасности не спорьте с ним столь дерзко.


(Входит Фламиньо с двумя шкатулками для пистолетов.)


Ф л а м и н ь о


Смотри, ведь это лучше взять нам в путь за смертью,

Чем блеск алмазов в погребах твоих.


В и т т о р и я


По мне,

Игра камней плохая, выбор скверный.


Ф л а м и н ь о


Я поверну их правильней —

Смотри, как заблестят.


В и т т о р и я


Избавь от этого кошмара! Что ты хочешь?

Что нужно делать мне?

Неужто всё, чем я владею, не твое?

Неужто я детей имею?


Ф л а м и н ь о


Прошу, хозяйка, не смущай меня

Пустой торговлей и читай молитвы!

Покойному я клялся господину,

Что мы его переживем не боле,

Как на часа четыре.


В и т т о р и я


Он так велел?


Ф л а м и н ь о


Да, и причина — яростная ревность —

Не насладился бы тобой другой.

Вот почему он клятву взял. Что до меня,

То добровольно я умереть решился,

Подумав, если он в своем дворце

Опасность чует, что нам-то ожидать?


В и т т о р и я


Всё это — ваше горе и печаль.


Ф л а м и н ь о


Увы!

Глупа ты, если думаешь, что тот,

Кто, следствие обиды истребив,

Прическу пощадит!

Стонать в цепях? Иль быть позорным

И тяжелым грузом помоста площадного? Я решил:

Не буду жить, внимая просьбам пылким,

Иль по приказу умирать.


В и т т о р и я


Постой!


Ф л а м и н ь о


Вся жизнь моя другим служила,

А смерть послужит мне. Готова будь.


В и т т о р и я


Ты, правда, хочешь смерти?


Ф л а м и н ь о


С большей страстью,

Чем зачинал меня отец.


В и т т о р и я (шепчет Цанхе)


А дверь?


Ц а н х е (шепчет Виттории)


Закрыта, госпожа.


В и т т о р и я


Ужели стал ты

Безбожником и тело обратишь,

Что есть дворец прекрасный для души,

В ее загон кровавый для скота на бойне?

Будь проклят дьявол, что смешал в грехах

Мед сладкий с уксусом и желчью.

Его теперь вкушаем до конца.

(Шепчет Цанхе.) Зови на помощь!

И всё ведет к забвенью человеком

Вселенной, сотворенной для него.

И погружается тогда он в бездну,

Возделанную дьяволом, — тьму!


Ц а н х е


Эй, помогите!


Ф л а м и н ь о


Заткну сейчас я глотку

Свинцовой вишней.


В и т т о р и я


Молю, не забывай,

В гробах — мильоны, на суд последний встанут,

Проснутся, подымутся и заскрежещут,

Как вырванная мандрагора.


Ф л а м и н ь о


Оставьте пустословье!

Всё это риторические стоны

Да доводы девиц — и трогают меня

Не более, чем речи проповедников толпу, —

Пожалуй, криком, не ученьем их

Иль здравым смыслом.


Ц а н х е (шепчет Виттории)


Давайте, госпожа, притворно мы уступим,

Как будто просим научить, что делать,

Пусть первым он покажет сам.


В и т т о р и я (шепчет Цанхе)


Отлично, принимаю.

(Вслух.) Убить себя — похоже на лекарство,

Которое должны мы проглотить пилюлею,

Не разжевавши:

Неточность поворота, дрожь руки —

Лишь боль усилит.


Ф л а м и н ь о


Я предполагал,

Что ты развратна и, прожив постыдно,

Не сможешь умереть.


В и т т о р и я


О, это малодушья миг!

Но я решилась: горести, прощайте!

Смотри, Браччьяно, — я, пока ты жил,

Из сердца пламенный алтарь творила

Для жертвы вам. Прощайте, Цанхе!


Ц а н х е


Как? Думаете, вас переживу,

Когда и лучшее, что есть во мне, — Фламиньо

Туда ж уходит?


Ф л а м и н ь о


О, милая арапка!


Ц а н х е


И в знак моей любви вас умоляю —

Уж, если час настал кому-то умереть, —

Позвольте мне иль вам опробовать пилюлю

И научить ее, как умереть.


Ф л а м и н ь о


Как ты великодушна! Вот оружье.

Ведь у меня рука уже в крови.

Два пистолета на мою вы грудь направьте,

Другие — на себя. И так умрем.

Торжественно. Но все сперва клянитесь

Меня не пережить.


В и т т о р и я и Ц а н х е


Всем сердцем я клянусь!


Ф л а м и н ь о


Итак — конец. Прощай, сиянье дня!

И тело жалкое, что слишком долго

Заботилось единственно о том,

Чтоб охранять короткий век.

Пускаю кровь,

И две пиявки ждут, чтоб высосать ее.


(Указывает на пистолеты.)


Готовы?


В и т т о р и я и Ц а н х е


Да.


Ф л а м и н ь о


Куда я теперь пойду? О Лукиан{242}, как смехотворно твое чистилище! Видеть Александра Великого, прибивающего подметку к сапогам, или Помпея, скрепляющего шнурками наконечники, или Юлия Цезаря, изготавливающего пуговицы! Представить только Ганнибала, продающего ваксу, и Августа, который выкрикивает «чеснок», Карла Великого, торгующего бумажными листами по дюжине, и короля Пепина{243}, развозящего яблоки на тележке!

Огню предам я землю, воду, воздух,

Стихию — в розницу. О ней печали нет.

Пали! Пали! Из всех смертей нет лучше

Насильственной: стремительней она —

Нас от самих себя уводит —

Осознанная боль скорей всего уходит.


(Они стреляют, подбегают и тормошат его.)


В и т т о р и я


Что, ранен?


Ф л а м и н ь о


Прах я. Если благородна —

Сдержи обет и смело следуй мне.


В и т т о р и я


Куда же? В ад?


Ц а н х е


Заведомо к проклятью?


В и т т о р и я


О ты, подлейший из чертей!


Ц а н х е


Попался ты.


В и т т о р и я


В свои же сети. Я задула пламя,

Уже готовое меня сгубить.


Ф л а м и н ь о


Уж не хотите ль изменить клятве? Какой святой была клятва Стикса!{244} Даже боги не смели клясться ею, чтобы не изменить. О, будь у нас такая клятва, чтобы присягать в судах!


В и т т о р и я


Куда идешь, подумай.


Ц а н х е


Да припомни

Все сделанные подлости свои.


В и т т о р и я


И эта смерть твоя

Мне придает звезды сиянье грозной.

Взгляни и трепещи!


Ф л а м и н ь о


О, я в силках!


В и т т о р и я


Лисице, видишь, не житье без норки.

Вот доказательство — попался ты!


Ф л а м и н ь о


Затравлен парой сук.


В и т т о р и я


Нет лучше жертвы для исчадий ада,

Чем тот, кто жил в повиновенье им.


Ф л а м и н ь о


О, темень, страшен путь. И знать мне не дано —

С попутчиком ли погружусь на дно?


В и т т о р и я


Твои грехи вперед тебя

Умчатся за огнем к воротам ада,

Чтоб путь твой осветить.


Ф л а м и н ь о


Я чувствую угар. Угар зловонный!

Из труб пылает жар.

Сварилась печень, как шотландский хлеб,

В кишки суют свинцовой трубкой. Жжется!

(К Цанхе.) Так ты решила пережить меня?


Ц а н х е


Конечно, только кол вгоню в тебя.

Желательно изобразить, что на себя

Сам руки наложил ты.


Ф л а м и н ь о


О, черти хитрые! Любовью испытав,

Открыл коварство ваше!


(Фламиньо встает.)


Не ранен я!

Пуль не было. То был лишь трюк —

Проверить вашу верность. Я живу,

Чтоб наказать неблагодарность. Я ведь знаю,

Что рано или поздно для меня

Нашли бы яд. О люди!

На смертном ложе вы окружены рыданьем жен.

Не верьте! Замуж выйдут вновь,

Еще и червь ваш саван не проточит

И паутину не сплетет паук

На эпитафии могильной.

А хорошо вы стреляете! Не упражнялись ли на артиллерийском стрельбище?{245} Верить женщине? Никогда! Никогда! Браччьяно был моим предшественником. Мы за маленькое удовольствие закладываем душу дьяволу, а женщина готовит опись на ваши торги. Как это только может мужчина жениться! На одну Гиперменестру{246}, спасшую своего владыку и мужа, — сорок девять ее сестер, перерезавших горло супругам в одну ночь. Какая уйма была там искуснейших конских пиявок! А вот еще пара инструментов.


(Входят Людовиго, Гаспаро в одежде капуцина, Педро и Карло.)


В и т т о р и я


На помощь! На помощь!


Ф л а м и н ь о


Откуда шум? Ха! Отмычка во дворце?


Л ю д о в и г о


Мы принесли вам маску.


Ф л а м и н ь о


Шутовскую,

Смотрю, плясать задумали с мечом.

Уже священник одолел вора!


К а р л о

Изабелла! Изабелла!


Л ю д о в и г о


Узнал нас?


(Срывают свои одежды.)


Ф л а м и н ь о


Да, и тот арап на жалованьи князя

Был герцогом Флоренции.


В и т т о р и я


О, мы погибли!


Ф л а м и н ь о


Теперь возмездие свершит иных рука.

Но дайте мне убить ее оружьем вашим.

Я им скрою́ себе покой и безопасность.

Судьба — левретка, не отвязаться!

Но что осталось? Пусть же

Злодеи покорятся без борьбы!

Дано прозреть нам, но не избежать судьбы.

Одна лишь аксиома сохранится:

Счастливцем бы — не мудрецом родиться!


Г а с п а р о


Привязывай его к колонне.


(Педро и Карло привязывают Фламиньо.)


В и т т о р и я


О милосердье!

Бывает, знаю, дрозд предпочитает

Искать спасенье на груди ловца,

Чем в когти ястреба жестокого попасться.


Г а с п а р о


Надежда ваша лжет.


В и т т о р и я


Ваш герцог, будь он здесь, меня убил бы?


Г а с п а р о


О дура! Награждает лично князь,

Но смерть и казнь вершит чужой рукой.


Л ю д о в и г о


Чёрт! Ты меня ударил как-то,

За это в сердце будет мой удар.


Ф л а м и н ь о


И, как палач подлейший, казнь свершишь,

А не как равный, ибо, видишь,

Дать сдачи не могу.


Л ю д о в и г о


Смеешься ты?


Ф л а м и н ь о


Неужто умирать, как и родился — плача?


Г а с п а р о


Себя ты лучше небу поручи.


Ф л а м и н ь о


Нет, лично передам я порученье.


Л ю д о в и г о


Хоть сотню раз тебя б я в день казнил,

Без перерыва много лет подряд, — всё было б мало!

Ни капли жалости — насытишь ты едва ли

Всю нашу жажду мщенья. Что теперь?


Ф л а м и н ь о


Ничто. Из ничего. Оставь пустой вопрос.

Приготовляюсь к долгому молчанью.

Болтать теперь — как неуместно! Не помню ничего.

И ничего мучительнее нет,

Чем собственные злые мысли.


Л ю д о в и г о (к Виттории)


О ты, тщеславная блудница,

Дыханьем оскверняющая жизнь настолько,

Что дыханье это я бы всё собрал,

Когда оно твое покинет тело,

И выдохнул в навозное дерьмо.


В и т т о р и я


Похоже, мой палач

Не больно-то свиреп.

В лице твоем не вижу я убийцы.

Но если это ты, то делай дело!

Стань на колени, попроси прощенья.


Л ю д о в и г о


О, ты была редчайшей из комет.

Но хвост я твой обрежу{247}.

Убьем сперва арапку!


В и т т о р и я


Не раньше, чем меня!

Ведь мне должны служить до смерти!

Быть впереди прислуге не пристало!


Г а с п а р о


Ты так смела?


В и т т о р и я


Да. «Милости прошу», — скажу я смерти,

Как говорят цари большим послам.

Я встречу твой кинжал на полдороге.


Л ю д о в и г о


Но ты дрожишь.

И думаю, что страх тебя рассеет в дым.


В и т т о р и я


Ты заблуждаешься, я женщина живая,

Меня твое тщеславье не убьет — смотри:

Я, умирая, слез не проливаю.

Бледна я, кровь ушла, но то не страх.


Г а с п а р о


Тебя я одолею, черный Дьявол.


Ц а н х е


Но кровь моя

Красна, как у других. Не хочешь ли испить?

От дурноты поможет. И я горжусь:

Мое лицо и смерть мне не изменит

Ведь не бледнею я.


Л ю д о в и г о


Режьте! Режьте!

Всех разом.


(Поражают кинжалами всех.)


В и т т о р и я


Удар мужчин достойный!

За вами следующий — осталось лишь

Сразить младенца, чтобы славу раздобыть.


Ф л а м и н ь о


Ну что за сталь?

«Толедо» иль «Английская лиса»?{248}

Всегда считал — вернее докторов

Причину смерти скажет оружейник,

Кто, рану осмотрев, определит,

Какая марка стали вглубь вошла.


В и т т о р и я


Мой тяжкий грех — в моей крови.

Теперь она и платит.


Ф л а м и н ь о


Ты щедрая, сестра,

Тебя люблю теперь я. И если женщина

Рожает сына, должна его отваге обучать!

Прощай! Есть много женщин, по-мужски достойных,

И хоть с грехами — их молчанье скроет.

У той грехов вам не сыскать,

Кто научился их скрывать.


В и т т о р и я


Душа — корабль, влекомый черным вихрем.

Куда — не знаю.


Ф л а м и н ь о


Тогда — брось якорь.

Блаженство для людей — что ясная лазурь.

Но радость моря — в скальной пене бурь.

Перестаем страдать и быть рабами рока.


(Цанхе умирает.)


И умирать, когда умрем. (К Цанхе). Ушла?

(К Виттории.) И ты на волоске? Пустая сплетня,

Что женщины оспаривают муз

Числом упорных жизней. Безразлично,

Кто раньше был и кто за мной придет.

Нет, я собой начал, собой и кончу,

Ведь, обращая к небу взор, мы к знанью

Прибавляем знанье, их смешивая.

Я же — в самой гуще!


В и т т о р и я


О, счастливы, кто не видал двора

И узнает о знати понаслышке.


(Виттория умирает.)


Ф л а м и н ь о


Сознанье вспыхнет тающей свечой

И тотчас затухает.

Пусть все состоящие при вельможах помнят старую примету: Тауэрские львы{249} горюют, если светит солнце на Сретенье{250}, потому что опасаются плачевного возвращения зимы.

Я рад, что в смерти есть моей резон.

А жизнь — могила черная иль сон.

Навек теперь я охладею

И голосом не овладею.

Прощайте, славные злодеи!

Как суетна, тщеславна эта жизнь!

От смерти — смерть, за горем — снова горе.

И колокольный звон не радует уж боле.

Пусть грянет гром — знак моего ухода.


(Фламиньо умирает.)


А н г л и й с к и й п о с о л (из глубины)


Сюда! Сюда!

Выламывай! Сюда!


Л ю д о в и г о


А! Изменили нам?

Так будем умирать со всеми вместе,

И, благородно завершив борьбу,

На бой кровавый вызовем судьбу.


(Входят посол и Джованни с охраной.)


А н г л и й с к и й п о с о л


Уведите принца! Стреляй,

Стреляй!


(Стреляют и ранят Людовиго.)


Л ю д о в и г о


Я ранен.

Боюсь, попался я.


Д ж о в а н н и


Злодеи кровожадные,

Кто дал вам право совершать

Убийства эти?


Л ю д о в и г о


Ты сам!


Д ж о в а н н и


Я?


Л ю д о в и г о


Да, и дядя твой,

Которого ты родственная часть.

Он это и устроил.

Меня ты знаешь, несомненно.

Людовиго я, граф.

А был твой благородный дядя в маске

Под вечер здесь.


Д ж о в а н н и


Как?


К а р л о


Тот самый мавр,

Что взят был на довольствие

Отцом твоим.


Д ж о в а н н и


Он стал убийцей?

В тюрьму его и там пытать!

Все, кто замешан, будут знать,

Что наше правосудье стоит

И правосудье Бога!


Л ю д о в и г о


Я горжусь,

Что это дело рук моих. А каторга,

Тюрьма и дыба казаться будут сладким сном.

Утешится душа, вкусит успокоенья

В картине этой ночи — верх моих творений!


Д ж о в а н н и


Несите трупы.


(Стража начинает уносить тела.)


Господа, их смерть

Для всех является примером:

Кто счастье созидает лишь на злых делах —

На тростниковых ходит костылях.


(Уходит.)

ЭПИЛОГ

Вместо эпилога приведу только слова Марциала: Hæc fuerint nobis præmia si placui[24].

Постановка этой пьесы была в целом хороша и, осмелюсь утверждать (ссылаясь на свидетельства лиц, принадлежащих к тому же сословию), соответствовала самой жизни, без всяких попыток заменить естественное преувеличением, она раскрывала лучшее, что есть в каждом; исходя из этого, я выражаю признательность всем, хотя, в частности, я должен вспомнить вызвавшее всеобщее одобрение мастерство моего друга господина Перкинса{251} и признать, что его великолепная игра увенчала в равной мере начало и конец пьесы.

Стендаль ВИТТОРИЯ АККОРАМБОНИ, ГЕРЦОГИНЯ ДИ БРАЧЧАНО{252}

К несчастью для меня, равно как и для читателя, это отнюдь не роман, а точный перевод правдивого повествования, написанного в Падуе в декабре 1585 года.


Несколько лет назад, находясь в Мантуе{253}, я разыскивал там эскизы и небольшие картины, которые были бы мне по средствам, но больше всего мне хотелось иметь произведения художников, живших до 1600 года: к этому времени окончательно умерла самобытность итальянского гения, подорванная еще в 1530 году, когда пала Флоренция{254}.

Вместо картин один старый патриций, богатый и скупой, предложил мне купить у него по весьма дорогой цене несколько старых, пожелтевших от времени рукописей. Я попросил разрешения бегло их просмотреть; он дал свое согласие, добавив, что полагается на мою порядочность и просит забыть прочитанные мною занимательные истории в случае, если я не куплю рукописей.

Условие это пришлось мне по вкусу, и я пробежал, к немалому ущербу для глаз, триста или четыреста тетрадок, в которых два-три века назад были беспорядочно собраны описания трагических происшествий, письма с вызовами на дуэль, мирные договоры между соседними вельможами, размышления на всевозможные темы и т. д., и т. д. Престарелый владелец запросил за всё это огромные деньги. После длительных переговоров я приобрел за весьма значительную сумму право переписать некоторые понравившиеся мне истории{255}, рисующие итальянские нравы эпохи около 1500 года. У меня есть теперь двадцать две тетради in folio[25] таких рассказов, и читатель прочтет здесь точный перевод одного из них{256}, если только он обладает терпением. Я знаком с историей XVI века в Италии и думаю, что предлагаемая мною повесть безусловно достоверна{257}. Мне пришлось немало потрудиться над тем, чтобы передача старинного итальянского стиля, торжественного, безыскусственного, неясного и переполненного намеками на события и идеи, занимавшие общество во времена понтификата Сикста V{258} (в 1585 г.), не носила никаких следов влияния новой литературы и идей нашего века{259}, чуждого предрассудков.

Неизвестный автор рукописи — человек осторожный: он никогда не рассуждает о событии, никогда его не приукрашивает; единственная его забота — правдивое повествование. Если порой, сам того не сознавая, он бывает красноречив, то только потому, что в 1585 году тщеславие не окружало все человеческие поступки ореолом аффектации; люди думали, что воздействовать на соседа можно лишь одним путем — выражая свои мысли как можно яснее. В 1585 году никто, за исключением придворных шутов или поэтов, не помышлял о том, чтобы пленять искусством речи. Тогда не восклицали еще: «Я умру у ног вашего величества», — предварительно послав за почтовыми лошадьми и собираясь бежать; это единственный вид предательства, который, пожалуй, тогда еще не был изобретен. Говорили мало, и каждый относился к словам, обращенным к нему, с чрезвычайным вниманием.

Стендаль. Портрет работы У. Сэдермарка.


Итак, благосклонный читатель, не вздумайте искать здесь стиль острый, живой, блещущий злободневными намеками на модные мысли и чувства, а главное — не ждите увлекательных переживаний, присущих романам Жорж Санд{260}, этот великий писатель создал бы из жизни и несчастий Виттории Аккорамбони настоящий шедевр. Правдивое повествование, которое я вам предлагаю, может иметь лишь более скромные преимущества — преимущества истории. Если когда-нибудь, в сумерках, одиноко сидя в почтовой карете, вам случится задуматься о великом искусстве познания человеческого сердца{261}, то за основу своих суждений вы сможете взять обстоятельства нижеследующей повести. Автор рассказывает обо всем, объясняет всё, не оставляет воображению читателя никакой работы; он писал эту повесть через двенадцать дней после смерти героини.


Виттория Аккорамбони родилась в весьма знатной семье, в маленьком городке герцогства Урбино, носящем название Агубьо. Она с детства обращала на себя всеобщее внимание своей исключительной, редкой красотой, но эта красота являлась далеко не главным ее очарованием: в Виттории было всё, чем можно восхищаться в девушке благородного происхождения. И всё же среди стольких необыкновенных качеств ничто не было в ней так замечательно, можно сказать, так чудесно, как своеобразная прелесть, которая с первого взгляда покоряла сердце и волю каждого. Простота Виттории, придававшая обаяние каждому ее слову, не допускала ни малейшего сомнения в ее искренности; эта девушка, одаренная столь исключительной красотой, сразу внушала вам доверие. Вы могли бы, пожалуй, сделав над собой усилие, устоять против этих чар, если бы вам пришлось только видеть ее, но стоило вам услышать ее голос, стоило вам побеседовать с ней, и вы неизбежно подпадали под власть ее удивительного очарования.

Ее руки добивались многие знатные кавалеры города Рима, где в палаццо на площади Рустикуччи, около собора Св. Петра, жил отец Виттории. Было немало ссор, вызванных ревностью и соперничеством, но наконец родители девушки отдали предпочтение Феличе Перетти, племяннику кардинала Монтальто, ставшего впоследствии папой Сикстом V, благополучно правящим и поныне.

Феличе, сын Камиллы Перетти, сестры кардинала, носил раньше имя Франческо Миньуччи; он назвался Феличе Перетти после того, как был торжественно усыновлен дядей.

Войдя в дом Перетти, Виттория, сама того не ведая, и там внушила уважение к себе своими достоинствами, которые были для нее роковыми и ставили ее на первое место всюду, где она появлялась. Можно сказать одно: чтобы ей не поклоняться, надо было никогда ее не видеть[26]. Любовь, которую питал к ней муж, поистине граничила с безумием; свекровь Виттории, Камилла, и даже сам кардинал Монтальто, казалось, только и думали о том, чтобы угадывать ее желания, и старались немедленно их удовлетворять. Весь Рим изумлялся, наблюдая, как этот кардинал, известный скромностью своих средств и отвращением ко всякого рода роскоши, с неизменным удовольствием предупреждает все прихоти Виттории. Молодая, блистающая красотой, окруженная всеобщим поклонением, она порой позволяла себе весьма дорогие причуды. От своих первых родственников Виттория получала самые замечательные драгоценности, жемчуга, — словом, всё самое редкостное, что появлялось в ювелирных лавках Рима, в то время весьма богатых.

Из любви к прелестной племяннице кардинал Монтальто, столь известный своей суровостью, обращался с братьями Виттории так, словно они были его родными племянниками. Едва достигнув тридцатилетнего возраста, Оттавио Аккорамбони был, по ходатайству кардинала Монтальто, назначен герцогом Урбинским на пост епископа Фоссомбронского и утвержден в этом сане папой Григорием XIII{262}. Марчелло Аккорамбони, юноша безудержно смелый, обвинявшийся в нескольких преступлениях, с большим трудом спасся от упорного преследования со стороны corte[27], которое могло стоить ему жизни. Удостоверенный покровительства кардинала, он смог обрести относительное спокойствие.

Третий брат Виттории, Джулио Аккорамбони, был по просьбе кардинала Монтальто допущен кардиналом Алессандро Сфорца к высшим должностям его двора.

Словом, если бы люди умели измерять свое счастье не безмерной ненасытностью собственных желаний, а теми благами, которыми они обладают на деле, то брак Виттории с племянником кардинала Монтальто мог бы показаться семье Аккорамбони пределом человеческого благополучения. Однако неразумная жажда безграничных, но ненадежных преимуществ может внушить людям, осыпанным величайшими милостями фортуны, мысли странные и чреватые опасностями.

Не подлежит сомнению, что если одни из родственников Виттории, движимый жаждой добиться более высокого положения, и способствовал тому, чтобы избавить ее от мужа — как это многие подозревали в Риме, — то вскоре он получил возможность убедиться, насколько благоразумнее было бы довольствоваться умеренными благами скромного положения, которое в ближайшем будущем должно было достигнуть вершины честолюбивых желаний человека.

Итак, Виттория жила королевой в своем доме. Однажды вечером, вскоре после того, как Феличе Перетти лег с женой в постель, некая женщина, по имени Катарина, уроженка Болоньи и служанка Виттории, вручила ему письмо. Письмо это было принесено братом Катарины, Доменико д’Аквавива, прозванным Манчино (Левшой). Человек этот был изгнан из Рима за несколько преступлений, но по просьбе Катарины Феличе добился для него могущественного покровительства своего дяди кардинала, и теперь Манчино часто приходил в дом Феличе, вполне ему доверявшего.

Письмо, о котором идет речь, было подписано именем Марчелло Аккорамбони, того из братьев Виттории, которого особенно любил ее муж. Чаще всего Марчелло скрывался вне Рима, но иногда всё же решался заходить в город и в этих случаях искал убежища в доме Феличе.

В письме, переданном в столь неурочный час, Марчелло обращался к своему зятю Феличе Перетти, заклиная его прийти к нему на помощь, и добавлял, что ждет его около палаццо Монтекавалло, чтобы переговорить о крайне срочном деле.

Феличе поделился с женой содержанием этого странного письма, затем оделся, но не взял с собой никакого оружия, кроме шпаги. В сопровождении одного только слуги, несшего зажженный факел, он уже собирался выйти, как вдруг ему преградили путь мать его Камилла и другие женщины, жившие в доме, среди них сама Виттория; все они с величайшей настойчивостью умоляли его не выходить из дому в столь поздний час. Так как он не уступал их мольбам, они упали на колени и со слезами на глазах заклинали его выслушать их.

Женщины эти, и в особенности Камилла, были напуганы рассказами об ужасных происшествиях, которые случались ежедневно и оставались безнаказанными в те времена — в годы понтификата Григория XIII, полные неслыханных смут и злодеяний. Кроме того, их поразило одно обстоятельство: в тех случаях, когда Марчелло дерзал проникать в Рим, он никогда не имел обыкновения вызывать Феличе из дому, и такая просьба, особенно в столь поздний час, показалась им крайне подозрительной.

Исполненный юношеской отваги, Феличе не захотел уступить доводам, подсказанным чувством страха. Когда же он узнал, что письмо принес Манчино, человек, которого он очень любил и которому не раз оказывал услуги, ничто не могло его остановить, и он вышел из дому.

Как уже было сказано, впереди него шел один лишь слуга, несший зажженный факел. Едва успел несчастный молодой человек сделать несколько шагов по площади Монтекавалло, как упал, сраженный тремя выстрелами из аркебузов. Увидя, что Феличе лежит на земле, убийцы кинулись к нему и стали колоть его кинжалами до тех пор, пока не убедились, что он действительно мертв. Роковая весть была немедленно сообщена матери и жене Феличе, а через них дошла до его дяди кардинала.

Не изменившись в лице и не выказав ни малейшего волнения, кардинал тотчас же велел подать себе облачение, а затем поручил Богу себя и бедную душу, отлетевшую столь неожиданно. Потом он отправился к своей племяннице и, сохраняя величавое спокойствие, положил конец женскому плачу и крикам, уже оглашавшим весь дом. Его влияние на этих женщин оказалось так велико, что начиная с этой минуты и вплоть до того мгновения, когда труп выносили из дому, никто не увидел и не услышал с их стороны ничего такого, что хоть сколько-нибудь отклонялось бы от обычного поведения самых благовоспитанных семей в случаях чьей-либо давно ожидавшейся смерти. Что касается самого кардинала Монтальто, никому не удалось подметить в нем даже слабых признаков скорби; ничто не изменилось в распорядке и во внешних проявлениях его жизни. Рим, со свойственным ему любопытством наблюдавший за самыми мелкими поступками этого столь глубоко оскорбленного человека, вскоре в этом убедился.

Случилось так, что на следующий же день после убийства Феличе в Ватикане была созвана консистория кардиналов. Весь город был уверен в том, что, по крайней мере, в первый день кардинал Монтальто уклонится от исполнения своих обязанностей — ведь ему надо было предстать там перед взорами стольких свидетелей, и притом таких любопытных! Все стали бы наблюдать за мельчайшими проявлениями его слабости, вполне естественной, но которую, разумеется, приличнее скрывать особе, занимающей столь высокую должность и домогающейся еще более высокого положения; ибо каждый согласится с тем, что человек, стремящийся возвыситься над всеми остальными людьми, не должен показывать, что он ничем от них не отличается.

Однако лица, рассуждавшие так, ошиблись вдвойне, ибо, во-первых, кардинал Монтальто, по своему обыкновению, одним из первых появился в зале заседаний, и во-вторых, самым проницательным взглядам не удалось обнаружить в нем ни малейшего признака человеческой чувствительности. Напротив, отвечая тем из своих собратьев, которые попытались обратиться к нему со словами утешения по поводу ужасного события, он сумел поразить и удивить всех присутствующих. Твердость и видимое бесстрастие его души в минуту столь ужасного несчастья сейчас же стали предметом городских толков.

Правда, некоторые лица, присутствовавшие в этой консистории, более опытные в искусстве придворной жизни, приписали это внешнее спокойствие не недостатку чувствительности, а умению ее скрывать, и вскоре к этому мнению присоединилось большинство придворных, ибо всегда следует делать вид, что ты не слишком задет оскорблением, нанесенным, по-видимому, лицом могущественным и, пожалуй, способным впоследствии преградить тебе путь к высшему сану.

Какова бы ни была причина этой полнейшей видимой бесчувственности, достоверно одно — что она поразила весь Рим и двор Григория XIII. Но вернемся к описанию консистории. Когда все кардиналы были в сборе, в зал вошел папа; он сразу же обратил взор на кардинала Монтальто, и на лице его святейшества все увидели слезы; что касается кардинала, то его черты не утратили своей обычной бесстрастности.

Всеобщее изумление еще усилилось, когда в том же собрании кардинал Монтальто, вслед за другими кардиналами, опустился на колени перед престолом его святейшества, чтобы отдать отчет в возложенных на него поручениях, и папа, не дав ему начать, разразился рыданиями. Наконец, овладев собой, его святейшество попытался утешить кардинала, обещая быстрый и строгий суд за столь безмерное преступление. Однако кардинал, весьма смиренно поблагодарив папу, обратился к нему с просьбой не назначать расследования по поводу случившегося, уверяя, что он, со своей стороны, от чистого сердца прощает виновника, кто бы он ни был. И немедленно после этой просьбы, выраженной в весьма немногих словах, кардинал перешел к докладу о возложенных на него поручениях, как будто не произошло ничего особенного.

Взоры всех кардиналов, присутствовавших в консистории, были устремлены на папу и на Монтальто, и хотя далеко не легко обмануть опытный глаз придворных, однако никто не мог бы утверждать, что на лице кардинала Монтальто отразилось хотя бы малейшее волнение при виде слез его святейшества, который, сказать правду, совершенно потерял власть над собой. Удивительное хладнокровие кардинала Монтальто не изменило ему в продолжении всего времени, пока он делал доклад его святейшеству. Оно было так велико, что даже сам папа был поражен и не мог удержаться, чтобы по окончании консистории не сказать своему любимому племяннику, кардиналу Сан-Систо: «Veramente, costui è un gran frate!» («Поистине, это великий монах!»)[28].

Поведение кардинала Монтальто нисколько не менялось в течение всех последующих дней. Согласно обычаю, он принимал кардиналов, прелатов и римских князей, приносивших ему свои соболезнования, и ни с кем из них, даже с самыми близкими друзьями, он ни разу не позволил себе забыться и не произнес ни одного слова, выражающего жалобу или скорбь. После кратких рассуждений о бренности всего земного, подтверждаемых и подкрепляемых изречениями и текстами из Священного Писания или отцов церкви, он спешил переменить тему и начинал говорить о городских новостях или о частных делах своего собеседника, словно желая утешить своих утешителей.

Рим с особенным любопытством ждал встречи кардинала с князем Паоло Джордано Орсини, герцогом ди Браччано, которому молва приписывала смерть Феличе Перетти. Все полагали, что кардинал Монтальто не в состоянии будет, находясь лицом к лицу с князем и беседуя с ним с глазу на глаз, не обнаружить при этом каких-нибудь признаков волнующих его чувств.

Когда князь вошел в дом кардинала, на улице и возле дверей собралось множество народа; многочисленные придворные заполняли все комнаты дома — так велико было всеобщее желание наблюдать за лицами обоих собеседников. Однако никому не удалось подметить что-либо особенное ни у того, ни у другого. Кардинал Монтальто не нарушил ни одного правила придворного этикета; он придал своему лицу самое веселое выражение и говорил с князем весьма приветливо.

Минуту спустя, садясь в карету и оказавшись наедине со своими приближенными, князь Паоло не мог удержаться, чтобы не сказать со смехом: «In fatto, è vero che costui è un gran frate» («Да, черт возьми, человек этот действительно великий монах!»), — словно желая подтвердить справедливость слов, вырвавшихся у папы несколько дней назад.

Люди проницательные полагали, что поведение кардинала Монтальто в этом деле расчистило ему путь к папскому престолу, ибо многие возымели о нем такое мнение, что по природному ли благодушию или из благочестия, но он не умел или не хотел вредить кому бы то ни было даже и тогда, когда у него были серьезные основания для гнева.

Феличе Перетти не оставил никакого письменного распоряжения относительно своей жены; вследствие этого она вынуждена была вернуться в родительский дом. По приказанию кардинала Монтальто перед отъездом ей были отданы платья, драгоценности — словом, все подарки, которые она получила, будучи женой его племянника.

На третий день после смерти Феличе Перетти Виттория вместе со своей матерью переселилась в палаццо князя Орсини. Одни говорили, что женщин толкнула на этот шаг забота об их личной безопасности, так как, по слухам, corte[29] угрожала им, обвиняя в согласии на совершение убийства или, во всяком случае, в том, что оно было совершено с их ведома; другие полагали (и дальнейшие события, по-видимому, подтверждают эту догадку), что их толкнуло на этот шаг желание осуществить брак Виттории с князем, ибо тот обещал Виттории жениться на ней, как только она овдовеет.

Как бы то ни было, но ни тогда, ни впоследствии, несмотря на то что все подозревали друг друга, никто так и не узнал, кто был истинным виновником смерти Феличе. Большинство, однако, приписывало эту смерть князю Орсини. Все знали, что он был влюблен в Витторию: он давал тому недвусмысленные доказательства, — и самой веской уликой явился последовавший за убийством брак, ибо по своему положению эта женщина стояла настолько ниже князя, что только непреодолимое могущество страсти могло заставить его жениться на ней[30]. Адресованное римскому губернатору письмо, слух о котором распространился через несколько дней после события, отнюдь не побудило народ отказаться от этого предположения. Оно было подписано именем Чезаре Палантьери, юноши весьма необузданного, изгнанного из Рима.

В этом письме Палантьери сообщал, что его светлости правителю города незачем затруднять себя розысками виновника смерти Феличе Перетти, так как это он, Палантьери, подослал к молодому человеку убийц после ссоры, происшедшей между ними несколько времени тому назад.

Многие считали, что убийство это произошло не без согласия семейства Аккорамбони; подозревали братьев Виттории, которых могло соблазнить честолюбивое желание породниться со столь могущественным и богатым князем. Подозрение падало главным образом на Марчелло, так как письмо, побудившее несчастного Феличе выйти из дому, являлось тяжкой уликой. Начали дурно отзываться и о самой Виттории, когда она так быстро после смерти мужа согласилась поселиться в палаццо Орсини в качестве будущей супруги князя. Трудно поверить, говорили все, чтобы можно было мгновенно перейти к коротким клинкам, не испробовав сначала длинных[31].

По распоряжению Григория XIII монсиньор Портачи, римский губернатор, произвел расследование убийства. Из дознания видно только, что упомянутый Доменико, по прозванию Манчино, арестованный corte, сознался прежде, чем его подвергли пытке (tormentato), и на вторичном допросе, 24 февраля 1582 года, показал следующее:

«Что виновницей всего была мать Виттории и что ей помогала cameriera[32] из Болоньи, немедленно после убийства укрывшаяся в крепости Браччано (крепости, принадлежавшей князю Орсини, куда corte не осмеливалась проникать), а исполнителями преступления были Макьоне из Губбио и Паоло Барка из Браччано, lancie spezzate (солдаты) некоего синьора, чье имя не приводится по уважительным причинам».

К этим уважительным причинам присоединились, как я думаю, просьбы кардинала Монтальто, который настоял на прекращении следствия; и действительно, о судебном процессе больше разговоров не было. Манчино был выпущен из тюрьмы с precetto (приказом) немедленно вернуться на родину и под угрозой смертной казни не выезжать оттуда без особого разрешения. Освобождение этого человека состоялось в 1583 году, в день св. Людовика; день этот был также днем рождения кардинала Монтальто, и это обстоятельство еще больше убеждает меня в том, что дело кончилось так по просьбе последнего. Во время правления слабовольного Григория XIII подобный процесс мог иметь весьма неприятные последствия и не дал бы никаких положительных результатов.

Действия corte были таким образом приостановлены, но, тем не менее, папа Григорий XIII не пожелал дать согласия на брак князя Паоло Орсини, герцога ди Браччано, со вдовой Аккорамбони. Подвергнув последнюю особого рода тюремному заключению, его святейшество отдал князю и вдове приказ не заключать брака без специального на то разрешения его самого или его преемников.

Григорий XIII умер в начале 1585 года, и после того как запрошенные князем Паоло Орсини ученые-законоведы заявили, что, по их мнению, приказ утратил силу вместе со смертью издавшего его правителя, князь решил жениться на Виттории, не дожидаясь избрания нового папы. Однако брак не мог состояться так скоро, как этого желал князь, — отчасти потому, что ему хотелось получить согласие братьев Виттории (а между тем Оттавио Аккорамбони, епископ Фоссомброны, наотрез отказал ему), отчасти же потому, что избрание преемника Григория XIII произошло быстрее, чем этого можно было ожидать. Так или иначе, но бракосочетание состоялось в тот самый день, когда папой был избран имевший такое близкое касательство к этому делу кардинал Монтальто, то есть 24 апреля 1585 года; быть может, это произошло случайно, а быть может, князю угодно было показать, что и при новом папе он не больше боится corte, чем при Григории XIII.

Этот брак глубоко оскорбил Сикста V (ибо таково было имя, принятое кардиналом Монтальто); он уже расстался с образом мыслей, подобающим монаху, и возвысился душою в соответствии с саном, которым облек его Господь.

Папа, правда, не выказал никаких признаков гнева, но когда князь Орсини вместе с толпой знатных римских синьоров явился к святейшему отцу в день его избрания, чтобы облобызать ему ногу и с тайным намерением попытаться прочесть на лице этого человека, чей характер был до сих пор столь мало известен, чего ему следует ожидать и чего опасаться, он понял, что время шуток прошло. Как-то странно посмотрев на князя, новый папа ни слова не ответил на его приветствие, и князь Орсини принял решение немедленно выяснить намерения святейшего отца на его счет.

Через посредство Фернандо, кардинала Медичи (брата своей первой жены) и испанского посланника он испросил и получил у папы аудиенцию в его покоях; здесь он обратился к святейшему отцу с заранее подготовленной речью, в которой, не упоминая о прошлом, выразил радость по поводу его нового сана, после чего предложил ему, в качестве верноподданного и слуги, все свое имущество и все свои войска.

Папа[33] выслушал его с чрезвычайной серьезностью и наконец ответил, что он больше, чем кто-либо, желает, чтобы жизнь и поступки Паоло Джордано Орсини стали в будущем достойными рода Орсини и истинно христианского рыцаря; что если коснуться вопроса о том, чем был князь в прошлом по отношению к папскому престолу и по отношению к нему, папе, то об этом лучше всего знает его, князя, собственная совесть; что, тем не менее, он, князь, может быть уверен в одной вещи, а именно: что если ему охотно прощается всё, что он мог сделать против Феличе Перетти и против дяди Феличе, кардинала Монтальто, то он, папа, никогда не простит ему ничего, что он сделал бы в будущем против папы Сикста, и что вследствие этого он, папа, предлагает князю немедленно удалить из своего дома и своих владений всех бродяг (изгнанников) и злодеев, которые находят там убежище до сих пор.

Сикст V всегда умел придавать своему голосу любую интонацию, чрезвычайно сильно действовавшую на собеседника; когда же он бывал разгневан и угрожал, то глаза его, казалось, метали молнии. Так или иначе, но после такого ответа папы — никто и никогда не разговаривал с ним так на протяжении тринадцати лет — князь Паоло Орсини, привыкший внушать страх всем папам, теперь вынужден был призадуматься и сразу же по выходе из дворца его святейшества поспешил к кардиналу Медичи, чтобы рассказать ему обо всем случившемся. По совету кардинала князь решил немедленно удалить преступников, укрывавшихся в его палаццо и владениях, и постараться как можно скорее найти благовидный предлог, чтобы покинуть страну, находящуюся под властью столь решительного первосвященника.

Надо сказать, что к этому времени князь Паоло Орсини сделался необычайно тучен; его ноги были толще туловища обыкновенного человека, и одна из этих чудовищных ног была поражена болезнью, именуемой lupa (волчанкой); болезнь эта названа так потому, что ее надо питать огромным количеством сырого мяса, прикладывая его к пораженной части тела: в противном случае дурная жидкость начинает разъедать живое тело, окружающее язву.

Под предлогом этой болезни князь отправился на знаменитые воды Альбано, города близ Падуи, подвластного Венецианской республике; он уехал вместе со своей новой супругой в середине июня. Альбано являлся для него вполне надежным убежищем, так как дом Орсини и Венецианская республика были в течение многих лет связаны взаимными услугами.

Приехав в эти места, сулившие ему полную безопасность, князь стал думать лишь об удовольствиях, связанных с пребыванием в различных резиденциях. С этой целью он нанял три великолепных палаццо: один в Венеции — палаццо Дандоло, на улице Зекка; второй в Падуе — палаццо Фоскарини, на великолепной площади под названием Арена; третий он выбрал в Сало, на восхитительном берегу озера Гарда: этот палаццо принадлежал некогда роду Сфорца Паллавичини.

Венецианские, сенаторы (правительство Венецианской республики) обрадовались, узнав о прибытии в ее владения столь знатного князя, и тотчас же предложили ему весьма крупную condotta (то есть значительную, ежегодно выплачиваемую сумму денег, которую он должен был употребить на то, чтобы набрать отряд в две или три тысячи человек и принять над ним начальство). Князь ловко уклонился от этого предложения: он ответил сенаторам, что в силу природной и наследственной в его семье склонности он готов был бы всем сердцем служить светлейшей республике, но считает неудобным принимать на себя еще одно обязательство, так как уже состоит на службе у католического короля. Столь решительный ответ несколько охладил сенаторов. Сначала они собирались устроить князю, по прибытии его в Венецию, публичную, весьма торжественную встречу, но после его ответа решили, что он может приехать, как всякое другое частное лицо.

Извещенный обо всем этом, князь Орсини принял решение совсем не заезжать в Венецию. Находясь уже в окрестностях Падуи, он объехал эту очаровательную местность и со всей своей свитой направился в дом, приготовленный для него в Сало, на берегу озера Гарда. Там он провел все лето в приятных и разнообразных развлечениях.

Когда настало время переменить резиденцию, князь совершил несколько небольших путешествий, показавших ему, что он уже не может переносить усталость так, как переносил ее прежде; у него появились опасения по поводу своего здоровья. Тем не менее он подумывал о том, чтобы съездить на несколько дней в Венецию, но жена его, Виттория, отговорила его и убедила остаться в Сало.

Некоторые считали, что Виттория Аккорамбони заметила опасность, угрожавшую жизни князя, ее мужа, и убедила его остаться в Сало единственно с той целью, чтобы впоследствии увезти его из Италии в один из вольных городов Швейцарии; таким способом она хотела, в случае смерти князя, обезопасить и себя, и свое личное состояние.

Неизвестно, насколько основательно было это предположение, но только всё произошло иначе, так как у князя 10 ноября случился в Сало новый приступ болезни, и у него сразу же явилось предчувствие того, что его ожидало.

Ему стало жаль свою бедную жену; в полном расцвете молодости ей предстояло после его смерти остаться одной, без доброго имени и без состояния, ненавидимой всеми государями Италии, не пользующейся особой любовью семьи Орсини и не имеющей никакой надежды на новый брак. Будучи человеком великодушным и благородным, он по собственному побуждению составил завещание, которым хотел обеспечить судьбу несчастной женщины. Он оставил ей в драгоценностях и наличных деньгах крупную сумму в сто тысяч пиастров[34], не считая лошадей, экипажей и прочего движимого имущества, которым он пользовался во время этого путешествия. Весь остаток своего состояния князь завещал Вирджинио Орсини, своему единственному сыну от первой жены, сестры Франциска I, великого герцога Тосканского (той, которую он убил с согласия ее братьев за супружескую неверность).

Но сколь ненадежны все замыслы человека! Те самые распоряжения Паоло Орсини, с помощью которых он думал обеспечить спокойную жизнь своей злосчастной молодой жене, явились причиной ее несчастий и гибели.

12 ноября, подписав завещание, князь почувствовал себя несколько лучше. Утром 13-го ему пустили кровь, и врачи, возлагая надежды лишь на самую строгую диету, предписали не давать князю никакой пищи.

Но, как только они вышли из комнаты, князь потребовал, чтобы ему подали обед; никто не осмелился противоречить ему, и он ел и пил, как обычно. Едва успел он закончить обед, как потерял сознание и за два часа до захода солнца скончался.

После этой внезапной смерти Виттория Аккорамбони в сопровождении своего брата Марчелло и всего двора покойного князя отправилась в Падую и поселилась в палаццо Фоскарини, находившемся близ Арены, — в том самом, который был нанят князем Орсини.

Вскоре к ней приехал ее брат Фламинио, пользовавшийся большим расположением кардинала Фарнезе. Тогда она начала предпринимать шаги, необходимые, чтобы добиться выплаты сумм, завещанных ей мужем и достигавших шестидесяти тысяч пиастров, которые должны были быть выплачены ей наличными деньгами в двухгодичный срок. Кроме того, она должна была вступить во владение своим приданым, движимым имуществом и всеми своими драгоценностями. Князь Орсини распорядился в своем завещании, чтобы в Риме или в любом другом городе, по выбору герцогини, ей был куплен палаццо стоимостью в десять тысяч пиастров и виноградник (загородный дом) стоимостью в шесть тысяч. Он указал также, что ее стол и ее прислуга должны соответствовать ее положению. В ее распоряжении должны были находиться сорок человек и такое же количество лошадей.

Синьора Виттория возлагала большие надежды на покровительство властителей Феррары, Флоренции и Урбино, а также на попечение кардиналов Фарнезе и Медичи, которых покойный князь назначил своими душеприказчиками. Надо заметить, что завещание было составлено в Падуе и передано на рассмотрение достопочтенных господ Париццоло и Меноккьо, лучших профессоров Падуанского университета, ныне знаменитых юрисконсультов.

Князь Лодовико Орсини прибыл в Падую, чтобы исполнить свои обязанности по отношению к покойному герцогу и его вдове и вернуться затем на остров Корфу, губернатором которого его назначило правительство Венецианской республики.

Первое недоразумение между синьорой Витторией и князем Лодовико возникло по поводу лошадей покойного герцога, которые, по мнению князя, не могли считаться движимым имуществом в обычном смысле этого слова; однако герцогиня доказала, что их следует рассматривать именно как движимое имущество, и было решено, что она будет продолжать пользоваться ими впредь до окончательного постановления; своим поручителем она выставила синьора Соарди из Бергамо, кондотьера Венецианской республики, очень богатого дворянина, одного из лучших граждан своей родины.

Второе столкновение произошло из-за серебряной посуды, в качестве залога отданной покойным герцогом князю Лодовико, который в свое время ссудил ему некоторую сумму денег. Всё было решено законным путем, ибо светлейший герцог Феррарский постарался в точности выполнить завещание покойного князя Орсини.

Это второе дело было решено 23 декабря, в воскресенье.

В ночь на понедельник сорок человек вошли в дом Виттории Аккорамбони. На них были полотняные одеяния странного покроя, скрывавшие их лица, вследствие чего узнать их было невозможно, разве только по голосу; переговариваясь между собой, они употребляли прозвища.

Прежде всего они начали искать герцогиню, и когда нашли ее, один из них сказал:

— Сейчас вы умрете.

И, не подарив ей ни одной минуты, не вняв ее просьбе дать ей помолиться, он вонзил узкий кинжал под ее левую грудь. Поворачивая кинжал в разных направлениях, злодей несколько раз просил несчастную сказать ему, коснулся ли кинжал ее сердца. Наконец она испустила дух. В это время другие искали братьев герцогини; одного из них, Марчелло, не оказалось в доме, и таким образом он спас свою жизнь; другого же они закололи кинжалами. Весь дом огласился плачем и криками. Оставив мертвых распростертыми на земле, убийцы ушли, захватив шкатулку с драгоценностями и деньгами.

Весть об этом быстро дошла до падуанских властей. Они велели освидетельствовать трупы и отправили донесение в Венецию.

В течение всего понедельника народ толпами стекался в палаццо Фоскарини и в церковь Отшельников, чтобы взглянуть на трупы. Зрители были охвачены состраданием, особенно при виде красавицы-герцогини; они оплакивали ее гибель et dentibus fremebant (и скрежетали зубами), говоря об убийцах; но имена их были еще не известны.

На основании весьма серьезных улик corte заподозрила, что преступление было совершено по приказанию или по крайней мере с согласия вышеназванного князя Лодовико, и вызвала его, но так как князь хотел войти in corte (в здание суда), где находился сиятельнейший капитан, вместе с сорока вооруженными людьми, то ему преградили путь, сказав, чтобы он вошел только с тремя или четырьмя. Однако в то мгновение, когда проходили эти трое, остальные бросились вслед за ними, оттолкнули стражу, и таким образом в здание проникли все.

Оказавшись перед начальником стражи, князь Лодовико пожаловался на такое оскорбление, утверждая, что ни один владетельный князь не обходился с ним подобным образом. На вопрос светлейшего капитана, известно ли ему что-нибудь относительно смерти синьоры Виттории и событий минувшей ночи, он ответил, что известно и что он уже отдал распоряжение, чтобы об этом было сообщено правосудию. Ему предложили записать его показание, но он сказал, что люди его звания не обязаны соблюдать такие формальности, так же как и вообще не должны подвергаться допросу.

Князь Лодовико попросил разрешения отправить во Флоренцию гонца к князю Вирджинио Орсини с письмом, в котором он сообщал о совершенном преступлении и судебном разбирательстве. Вместо настоящего письма он показал подложное и получил согласие властей.

Но за городской стеной гонец был задержан и подвергнут тщательному обыску; кроме письма, показанного князем Лодовико, нашли еще другое, спрятанное в сапоге гонца. Это второе письмо было следующего содержания:

«Синьору Вирджинио Орсини.

Достопочтенный синьор,

Мы привели в исполнение то, что было условлено между нами, и при этом одурачили почтенного Тондини (очевидно, имя начальника corte, допрашивавшего князя) так ловко, что меня считают здесь самым порядочным человеком в мире. Я выполнил все собственноручно. Не медлите же прислать известных вам людей».

Письмо это привело членов суда в сильнейшее негодование. Они поспешили переслать его в Венецию; по их приказанию городские ворота были заперты, и солдатам велено было ни днем, ни ночью не покидать городских стен. Был издан приказ, грозивший суровой карой всем гражданам, которые, зная убийц, не сообщат о них правосудию. Тем из убийц, которые донесли бы на кого-нибудь из сообщников, было обещано помилование и даже денежная награда. Но накануне Рождества (24 декабря), около семи часов вечера, из Венеции прибыл Алоизио Брагадин с широкими полномочиями от сената и с приказом во что бы то ни стало задержать живым или мертвым вышеназванного князя Лодовико и всех его приближенных.

Синьор авогадор{263} Брагадин, начальник стражи и подеста{264} собрались в крепости.

Под угрозой виселицы (della forca) всему пешему и конному ополчению велено было в полном вооружении окружить дом вышеназванного князя Лодовико, находившийся по соседству с крепостью и примыкавший к церкви Св. Августина на Арене.

На следующий день (день Рождества) в городе был расклеен указ, призывавший сынов св. Марка{265} поспешить с оружием в руках к дому синьора Лодовико. Лица, не имевшие оружия, приглашались в крепость, где оно выдавалось в любом количестве. Указ этот обещал вознаграждение в две тысячи дукатов тому, кто доставит в corte живым или мертвым синьора Лодовико, и по пятьсот дукатов за каждого из его людей. Безоружным запрещалось приближаться к дому князя, чтобы они не помешали дерущимся в случае, если бы люди князя решились сделать вылазку.

Одновременно с этим на старых крепостных стенах, напротив дома, занимаемого князем, разместили пищали{266}, мортиры и тяжелую артиллерию; столько же орудий поставили и на новых крепостных стенах, с которых видна была задняя сторона вышеупомянутого дома. С той же стороны расположили конницу с таким расчетом, чтобы она имела возможность свободно передвигаться в случае, если бы в ней оказалась нужда. На берегу реки нагромоздили скамьи, шкапы, повозки и другие предметы, которые могли бы послужить брустверами. Таким путем предполагали помешать движению осажденных, если бы те вздумали двинуться на толпу сомкнутыми рядами. Эти брустверы должны были также защищать пушкарей и солдат от пищалей осажденных.

Наконец, на реке, напротив дома князя и по обеим сторонам от него, разместили лодки с людьми, вооруженными мушкетонами и иного рода оружием, которым можно было бы спугнуть врага, если бы он попытался сделать вылазку; одновременно с этим на всех улицах устроены были заграждения.

Пока шли эти приготовления, от князя было доставлено письмо, в котором он в весьма учтивых выражениях сетовал на то, что его считают преступником и обращаются с ним как с врагом и даже как с мятежником, не расследовав предварительно дела. Письмо это было составлено Ливеротто.

27 декабря три дворянина из числа местной знати были посланы городскими властями к синьору Лодовико, в чьем доме находилось сорок бывших солдат, весьма опытных в военном деле. Когда посланцы пришли, солдаты были заняты тем, что из досок и мокрых матрацев устраивали брустверы и готовили свои пищали.

Эти три дворянина объявили князю решение городских властей захватить его силой. Они убеждали его сдаться, добавляя, что, пока не дошло до военных действий, он может еще рассчитывать на некоторое снисхождение. На это синьор Лодовико ответил, что если будет снята стража, стоящая вокруг дома, он готов явиться к городским властям с двумя или тремя из своих людей, чтобы обсудить дело, но лишь с тем условием, что он сохранит право вернуться домой, когда ему будет угодно.

Посланцы взяли эти предложения, изложенные князем письменно, и вернулись к членам суда, которые отвергли условия князя, особенно после того, как посоветовались с достойнейшим Пием-Энеем и другими знатными людьми. Посланцы вернулись к князю и заявили ему, что если он не сдастся без всяких оговорок, то его дом будет снесен артиллерией до основания; на это князь ответил, что скорее умрет, чем подчинится.

Городские власти дали знак к бою. Однако, несмотря на то что легко было разрушить дом почти до основания одним залпом, они решили сначала действовать осторожно, в надежде, что осажденные, быть может, сдадутся.

Это мнение восторжествовало, и таким образом удалось сохранить св. Марку большие деньги, которые пришлось бы потратить на восстановление разрушенных частей осажденного палаццо; тем не менее план этот был одобрен не всеми. Если бы люди синьора Лодовико, не колеблясь, сделали вылазку, исход сражения мог быть весьма сомнителен. Это были старые солдаты; они обладали и боевыми припасами, и снаряжением, и мужеством, а главное, все они были крайне заинтересованы в том, чтобы победить: не лучше ли было для них, даже в случае поражения, умереть от выстрела из пищали, нежели от руки палача? К тому же с кем они сражались? С жалкими осаждающими, неопытными в военном деле. Легко могло случиться, что властям пришлось бы раскаяться в своем милосердии и доброте.

Итак, осаждающие начали обстреливать колоннаду палаццо, затем, целясь выше, постепенно разрушили находившуюся за нею стену фасада. Между тем люди, бывшие в доме, неустанно стреляли из пищалей, но в результате их выстрелов был ранен в плечо лишь какой-то простолюдин.

Синьор Лодовико кричал с величайшей горячностью: «Бей! Бей их! Война! Война!» Он усердно лил пули из оловянных блюд и свинцовых переплетов окон. Он угрожал вылазкой, но осаждающие приняли новые меры: выдвинули орудия более крупного калибра.

При первом же залпе обрушилась значительная часть здания, и некий Пандольфо Леупратти из Камерино упал вместе с обломками. Это был очень храбрый человек, всем известный бродяга. Он был изгнан из папских владений, и голова его была оценена почтенным синьором Вителли в четыреста пиастров за убийство Виченцо Вителли, который подвергся нападению вышеназванного Пандольфо и его друзей в то время, как ехал в своей карете, и по приказанию князя Лодовико Орсини был убит выстрелами из пищалей и кинжалами. Ошеломленный падением, Пандольфо не в силах был пошевельнуться; один из слуг сената, Каиди Листа, вооруженный коротким кинжалом, бросился к нему и ловко отрубил ему голову, которую поспешил затем отнести в крепость и поднести властям.

Вскоре второй пушечный залп разрушил другую часть стены, и вместе с нею упал граф ди Монтемелино из Перуджиа, который погиб среди развалин, изуродованный ядром.

После этого из дому вышел некий полковник Лоренцо, дворянин из Камерино, человек весьма богатый, который не раз давал доказательства своего мужества и пользовался большим уважением князя. Он решил, что не умрет, не отомстив за себя; он хотел выстрелить из пищали, но хотя он и привел ее в действие, однако — быть может, на то была воля божья — пищаль дала осечку, и в то же мгновение его самого сразила пуля. Выстрел этот был сделан бедняком, школьным учителем из Сан-Микеле. Но в то же время как последний направлялся к убитому, чтобы отрубить ему голову, в надежде получить за нее обещанную награду, его опередили другие, более проворные, а главное, более сильные, чем он. Они схватили кошелек, пояс, ружье, деньги и перстни полковника и отрубили ему голову.

Когда умерли эти люди, на которых князь Лодовико больше всего полагался, он пал духом, и стало ясно, что он совершенно перестал действовать. Синьор Филенфи, его домоправитель и секретарь, одетый в штатское платье, махнул с балкона белым платком в знак того, что сдается. Он вышел на улицу, и, согласно военным обычаям, Ансельмо Суардо, военачальник городских властей, под руку отвел его в крепость. Будучи немедленно подвергнут допросу, синьор Филенфи сказал, что нисколько не виноват во всем случившемся, так как только в канун Рождества вернулся из Венеции, где его задержали на несколько дней дела князя.

Его спросили, сколько людей находится при князе.

— Человек двадцать или тридцать, — сказал он.

На требование назвать их имена он ответил, что человек девять или десять из них — лица знатного происхождения, — так же как и он, обедали за столом князя, а потому имена их ему известны, но что остальных людей — бродяг, лишь недавно прибывших к князю, — он совершенно не знает.

Он назвал тринадцать человек, включая брата полковника Ливеротто.

Вскоре загрохотали пушки, установленные на городских стенах. Чтобы помешать людям князя ускользнуть, солдаты разместились в соседних домах. Вышеназванный князь, подвергавшийся такой же опасности, как и те трое, смерть которых мы описали, сказал окружавшим его людям, чтобы они держались, пока не получат написанного его рукой письма с условным знаком; а затем он сдался тому самому Ансельмо Суардо, о котором мы уже упоминали. И так как из-за огромной толпы народа и воздвигнутых на улицах заграждений нельзя было везти его в карете, как было приказано, то решили, что он пойдет пешком.

Он шагал, окруженный людьми Марчелло Аккорамбони; по бокам его шли синьоры condottieri[35], Ансельмо Суардо, другие военачальники и дворяне города, все хорошо вооруженные. За ними следовал многочисленный отряд вооруженных горожан и солдат. Князь Лодовико шел в темной одежде; сбоку у него висел стилет, плащ был перекинут через плечо с большим изяществом. Презрительно улыбаясь, он сказал: «Если бы только я захотел сражаться!», — словно желая дать понять, что победа была бы за ним. Оказавшись перед городскими властями, он сначала поклонился им, а затем сказал:

— Синьоры, я пленник этого дворянина (при этом он указал на синьора Ансельмо), и мне очень неприятно всё то, что произошло, но это случилось не по моей вине.

Начальник стражи приказал отнять у князя стилет, висевший у него сбоку; тогда, облокотившись на оконную решетку, князь начал стричь себе ногти маленькими ножницами, которые нашел на подоконнике.

Его спросили, что за люди были с ним в доме; в числе прочих он назвал полковника Ливеротто и графа ди Монтемелино, о которых уже было сказано выше, добавив при этом, что за выкуп первого из них он дал бы десять тысяч пиастров, а за второго отдал бы свою кровь. Он потребовал, чтобы ему отвели помещение, подобающее человеку его звания. Получив согласие, он собственноручно написал своим людям, приказывая им сдаться, и в качестве условного знака приложил к письму свой перстень. Он сказал синьору Ансельмо, что дарит ему свою пищаль и шпагу, и попросил, чтобы, найдя в доме это оружие, он сам воспользовался им из любви к нему, ибо это оружие дворянина, а не простого солдата.

Солдаты вошли в дом и тщательно его обыскали. После переклички люди князя — их оказалось тридцать четыре — были попарно отведены в дворцовую тюрьму. Убитых оставили на съедение псам, а затем поспешили сообщить обо всем в Венецию.

Многие из солдат князя Лодовико, соучастники преступления, успели скрыться. Под угрозой разрушения домов и конфискации имущества было запрещено давать им убежище. За выдачу каждого бежавшего было обещано пятьдесят пиастров. Таким путем удалось нескольких найти.

Из Венеции к синьору Латино Орсини был отправлен в Кандию фрегат с приказом немедленно явиться по весьма важному делу; полагают, что он лишится своей должности.

Вчера утром, в день св. Стефана, все ожидали увидеть казнь упомянутого князя Лодовико или услышать, что он задушен в тюрьме; и все были удивлены, узнав, что этого не случилось, ибо такую птицу нельзя долго держать в клетке. Но в следующую ночь состоялся суд, и в день св. Иоанна, незадолго до рассвета, стало известно, что упомянутый синьор был задушен и что он умер, должным образом приготовившись к смерти. Его тело было немедленно перенесено в собор в сопровождении духовенства этой церкви и отцов иезуитов. Целый день труп лежал на столе посреди церкви, служа зрелищем для народа и примером для людей неопытных.

На следующий, день, согласно завещанию князя, тело его было перевезено в Венецию и там предано земле.

В субботу были повешены двое из его людей; первый, Фурио Саворньяно, был значительной особой, второй — человеком низкого звания.

В понедельник, предпоследний день того же года, повесили тринадцать человек, причем в числе их было несколько очень знатных. Еще двоих — капитана Сплендиано и графа Паганелло — провели через площадь, пытая раскаленными клещами; когда они прибыли на место казни, их жестоко избили, проломили им черепа и затем четвертовали, почти еще живых. Это были люди знатного происхождения; перед тем как предаться злу, они были очень богаты. Говорят, что именно граф Паганелло был убийцей синьоры Виттории Аккорамбони и проявил жестокость, о которой говорилось выше. Некоторые возражают на это, что в своем письме князь Лодовико утверждал, что убийство было совершено им собственноручно; но возможно, что он заявил это из тщеславия, подобного тому, какое он выказал в Риме, приказав убить Вителли, а может быть, для того чтобы заслужить еще большее расположение князя Вирджинио Орсини.

Прежде чем нанести графу Паганелло смертельный удар, его несколько раз кололи под левую грудь, чтобы коснуться сердца, как он сам делал это с несчастной синьорой Витторией. Вследствие этого из его груди хлынул целый поток крови. Ко всеобщему удивлению, он все же прожил после этого больше получаса. Это был человек сорока пяти лет, обладавший, по-видимому, большой силой.

Виселицы всё еще стоят, так как в первый же день после праздника должна совершиться казнь остальных девятнадцати. Но ввиду того что палач страшно устал, а народ, насмотревшись на столько смертей, до крайности угнетен, казнь откладывается на два дня. Едва ли кому-нибудь из виновных будет дарована жизнь. Может быть, исключение будет сделано только для одного из приближенных князя Лодовико — для синьора Филенфи, его домоправителя, который выбивается из сил — и это вполне понятно, — стараясь доказать, что не принимал никакого участия в том, что произошло.

Даже самые престарелые жители Падуи не припомнят, чтобы когда-либо был вынесен более справедливый приговор, осуждающий на смерть стольких людей одновременно. И эти синьоры (венецианские) снискали себе доброе имя и славу у самых цивилизованных наций.

Добавлено другим почерком:

Франческо Филенфи, секретарь и maestro di casa[36], был приговорен к пятнадцати годам тюрьмы. Кравчий (coppiere) Онорио Адами да Фермо и двое других — к одному году тюрьмы; семеро были отправлены на галеры в ножных кандалах, и, наконец, семеро были отпущены на свободу.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги