Маг по случаю

Глава 7(3)

Меня и ещё сотню таких же несчастных вели к жертвенному алтарю. Раскалённые добела крючья впивались в спину и плечи. От насквозь промёрзшей земли шёл такой холод, что, казалось, ноги вот-вот рассыплются, словно их окунули в жидкий азот…

Азот? Что такое азот? Я никогда не слышал о нём. Откуда во мне эти мысли?..

Холод снизу и огонь сверху.

Чёрные ямы, ледяные торосы, вздымающиеся тут и там языки пламени, заунывное пение бредущих спереди и сзади погонщиков.

Пепел и снег. Снежная пурга овевает замёрзшие на дороге тела. Капли расплавленного металла прожигают трупы насквозь… Да трупы ли это?

Один из погибших вдруг начинает ворочаться. Подскочившие к нему двое охранников в чёрном тычут в несчастного копьями, а потом насаживают на них истерзанное ранами тело. Лицо убитого и возрожденного для новых страданий похоже на застывшую маску.

Я отворачиваюсь, не в силах смотреть.

Спереди слышен какой-то скрежет.

Две огромных скалы, возникшие неизвестно откуда, начинают сходиться и расходиться на пути скорбной процессии. Они соударяются с оглушительным грохотом. Во все стороны летят искры, пространство вокруг заволакивает металлической пылью. С низкого неба в землю бьют молнии. Едкий кислотный ливень рассеивает тяжёлое облако. Смешанные с ядом пылинки вонзаются в кожу. Крик застревает в горле комком непереносимой боли.

За что? Чем я заслужил эту пытку?

Погонщики выхватывают из толпы несколько человек и швыряют их между скалами.

Истошные вопли, хруст перемалываемых костей, кровавые брызги…

Утолившие голод каменные громады с чавканием втягиваются в разверзшуюся под ногами твердь. Кто-то не успевает вовремя отскочить и падает следом в расщелину. Крик ужаса обрывается на самой высокой ноте. Промороженная земля схлопывается над упавшими. Что с ними, я не знаю и знать не хочу. Моя судьба меня беспокоит больше.

До алтарного камня всего ничего. За ним, в ореоле из языков кроваво-красного пламени, стоит судья. У него бычья голова с тремя испускающими мертвенный свет глазами. На шее ожерелье из маленьких черепов, на поясе меч, в правой руке чёрный жезл, в левой аркан.

Быкоглавец бросает его в толпу и тащит к себе стянутую петлёй жертву.

Слуги судьи-жреца раскладывают несчастного на жертвенном камне.

Дальше оттуда доносятся какие-то булькающие звуки, а затем властелин кромешного ада вершит приговор. Одних расчленяют на части, других швыряют в зловонные ямы, третьих превращают в сосульки, четвертых опускают в кипящее масло, пятых насаживают на вертел и поджаривают на слабом огне… Время течёт как смола, то вытягиваясь в длинную тягучую нить, то застывая на месте хрупкими каплями.

Я вижу, я чувствую, я понимаю, что уничтоженные быкоглавцем люди не умирают навеки. Они возрождаются где-то на краю мира и снова бредут к алтарю, подгоняемые злыми погонщиками.

Вечный круговорот ужаса и страданий, из которого нет и не может быть выхода…

Страшная очередь доходит и до меня. Жёсткая, словно бы сотканная из острых колючек петля затягивает шею и грудь и тащит к возвышающемуся над камнем судье.

- Ты! Червь! – его голос звучит прямо у меня в голове. – Как смеешь ты стоять предо мной?! На колени его!

Неимоверная тяжесть давит на плечи и заставляет опрокинуться навзничь.

- Смотри! Смотри на свои грехи! – голос грохочет в мозгах, вышибая остатки сознания.

Перед глазами тянутся вереницы каких-то картинок, не очень понятных, но страшных, вгоняющих в ступор, заставляющих трепетать. Какие-то окровавленные, разорванные в клочья тела, искаженные ужасом лица, взрывы, пожары, густые клубы маслянистого дыма… Неужели всё это совершил я? Где? Когда? Почему?.. Нет ответа… Но он судье и не нужен. Судья уже всё решил.

- Ты останешься здесь навсегда! Теперь это твой единственный мир! Ты будешь падать и подниматься, рушиться в грязь и всплывать из неё, чтобы опять, раз за разом изливать из себя кровь и гной, а после тонуть в них, захлебываясь собственными испражнениями и задыхаясь от собственной вони. Теперь это твоя пища, твой дом и твоя награда. Смотри! Смотри! С тобой будет то же, что с ними: убийцами, подонками и насильниками…

Я вижу, как на ледяной поляне в окружении высоких костров рвут друг друга на части два десятка людей. Среди них женщины. Они тоже участвуют в кровавом побоище, но мужчины сильнее. Женщин роняют на лёд и начинают жестоко насиловать, а после кромсают ножами. Затем выжившие набрасываются на тех, кто ослаб, измываются над ними толпой, тоже насилуют, режут и забивают насмерть. Потом процесс повторяется, и в итоге на льду остаётся только один, самый сильный и самый жестокий, еле держащийся на ногах от ран и усталости.

Радость победы ему ощутить не дают. Из мешанины костей поднимается погибшая первой женщина. В её руке нож с зазубренным лезвием. Она бросается сзади на победителя и изо всех сил бьёт его в шею. Клинок погружается на всю глубину. Из пробитой артерии хлещет кровь, последний из выживших мешком оседает на лёд. Женщина не успокаивается. Жутко оскалившись, она продолжает наносить беспорядочные удары по мёртвому телу, в грудь, в горло, в живот, в гениталии. Следом за первой воскресшей поднимаются и другие, и всё начинается заново. Кровавый кошмар поддерживает сам себя, ему не нужны ни причина, ни повод. Хватает простого желания убивать…

- Ты станешь одним из них! Теперь это твоя карма! – рычит быкоглавец.

- Нет.

- Что?! Ты смеешь мне возражать?! Ты, ничтожество из ничтожеств…

- Это. Не моя. Карма, – выплёвываю я в бычью морду и медленно поднимаюсь на ноги.

Со всех сторон к владыке этого мира тянутся багряные нити.

Душе настоящего грешника их не увидеть.

Их нельзя разорвать, но можно раздвинуть.

Я знаю, что я не грешник. Я вижу нити судьбы. Я чувствую, как потоки свежего воздуха вклиниваются между льдом и огнём, как лёд начинает плавиться, а огонь гаснуть.

- Это не мой мир. Я не войду в него. Я не останусь в нём. Твой суд надо мной не властен.

С каждым упавшим словом быкоглавец с тремя глазами становится все меньше и меньше, всё прозрачнее и прозрачнее. Он истаивает как дым на ветру, а вместе с ним истаивает и его адский мир.

Вокруг меня воцаряется невидимое и неосязаемое ничто. Я будто вишу в пустоте и слышу собственный голос, читающий вслух какую-то книгу:

«Если тебе предстоит родиться обитателем ада, ты услышишь песни, которые поют существа со злой кармой, или же ты будешь вынужден беспомощно вступить туда, или же почувствуешь, что попал в тёмную страну, с чёрными и красными домами, чёрными ямами и чёрными дорогами. Если ты направишься туда, ты попадешь в ад и будешь невыносимо страдать от жары и холода, и не будет видно оттуда выхода. Поэтому не направляйся туда, не вступай совсем, но будь внимателен. Сказано: «Закрой врата лона и помысли о противодействии». Это главное, что тебе сейчас нужно…»

Голос внезапно стихает, меня швыряет куда-то вбок, пустота раскалывается яркой вспышкой, и обретенное было сознание вновь рушится в неизвестность…

** *

Голод. Всепоглощающий, терзающий душу и тело. Его невозможно терпеть, он невероятно изматывает, истязает, заставляет забыть обо всём.

Жажда – извечный спутник мира голодных духов. Капля давно протухшей воды не может никого исцелить, а только усиливает мучения.

Я хочу выпить море и съесть целую гору, но не могу. Не потому что вокруг меня нет ни еды, ни питья, а потому что лишён способности нормально пить и нормально есть. У меня тонкие уродливые ручки и ножки, огромный живот, длинный язык, крошечный рот и узкая глотка. Я могу издавать жалобные щемящие звуки, но не могу протолкнуть в свой желудок больше положенного. Несколько капель или несколько крошек – вот и весь дневной рацион.

Рядом, среди пеньков, кочек и ям бродят такие же неприкаянные и ненасытные. Мир – болото. Мир – высохшая трясина. Здесь нет настоящих живых, здесь есть только вечно голодные призраки.

Они страстно желают выпить и слопать всё, до чего дотягиваются своими омерзительными ручонками, но жутко страдают, что не имеют возможности, и злятся на мир, на собратьев, на свою ущербную карму. Видимо, исток этой злобы – врожденная неспособность производить хоть что-нибудь, кроме дерьма. Толстым слоем этой субстанции покрыто здесь всё: и земля, и вода, и ломкие колючие заросли, топорщащиеся между болотными кочками и напоминающие давно не мытую свиную щетину.

В памяти даже всплывает мем: «творческая интеллигенция». Кажется, так называли жадных, ревнивых к чужому успеху существ в тех местах, откуда они пришли. Пришли по собственной воле, мечтая о славе, известности и восхищении, думая, что реализовать свой «талант» легче всего в среде таких же бездарностей.

По шее и позвоночнику течёт предательский холодок. Неужели я точно такой же и мне уготована та же участь?

Превозмогая голод и жажду, несусь над загаженной напрочь землёй, пытаясь найти уголок, где грязи поменьше.

Вот. Кажется, есть.

Здесь слой не настолько толстый, потому что под ним голые камни.

Камни «творческим личностям» неинтересны. На них трудно что-нибудь отыскать, а тем более вырастить. Лучше пастись и кормиться там, где земля плодороднее. А единственный способ получения урожая, который доступен творцам – это обильное унавоживание. Чем, собственно, они здесь и занимаются…

Отбрасываю всяческую брезгливость и начинаю медленно расчищать площадку. Это тяжело и противно, но голод – прекраснейший стимулятор. Благодаря ему через какое-то время сквозь грязь начинают проступать относительно чистые скалы.

Теперь их надо «удобрить». Только не как «обычно» – дерьмом, а настоящей живой землёй. Где её взять? Вероятно, из мыслей. Каких? Наверное, тех, что понятны без перевода. О красоте, мужестве, умении преодолевать и бороться…

Изо всех сил пытаюсь сосредоточиться. Увы, голод сейчас не помощник. Он цепляется за подсознание, навязчиво шепчет: забудь, брось, думай о жрачке и чтобы другим не досталось…

Борюсь. Ищу. Преодолеваю… Ну, наконец-то!..

На тёмной, очищенной от грязи поверхности появляется маленький зелёный росток.

Сзади и спереди, слева и справа слышится топот ног.

Оглядываюсь.

Со всех сторон ко мне мчатся местные обитатели.

В глазах у бегущих – безумие. С оскаленных ртов стекают липкие слюни.

Миг, и они уже оттирают меня от площадки.

Мгновение, и оттуда уже доносятся громкое чавкание, вой опоздавших, звуки борьбы, шлепки испражнений.

Ду́хам я не препятствую. Это бессмысленно.

Они ничего не знают, ничего не умеют и ничему не хотят учиться. Этот мир – лучшее место для них. Но это не мой дом. Я не хочу в нём жить, не хочу оставаться, не хочу вступать на его порог…

Поэтому я снова вишу в пустоте и снова читаю книгу:

«Если тебе предстоит родиться голодным духом, ты увидишь пни деревьев и торчащие чёрные формы, мелкие пещеры и чёрные пятна. Если ты направишься туда, ты родишься голодным духом и испытаешь все виды страдания от голода и жажды, поэтому совсем не направляйся гуда, но думай о противодействии и упорно сопротивляйся…»

Что ждёт меня дальше? Какие миры? Какие страдания или, наоборот, наслаждения? Не помню. Но, кажется, кто-то когда-то рассказывал, что их всего шесть…

** *

Силуэт лося мелькает среди деревьев, но мне его даже видеть не надо. Стая встала на след, и сбить с него невозможно. Запах жертвы уже изменился. Чувствуется, что она смертельно устала, ещё немного, и гонка по зимнему лесу закончится. Это хорошо. Мои силы тоже не беспредельны, как и силы сородичей. Гнать добычу по глубокому снегу совсем нелегко. Хорошо, что сегодня нас много, больше десятка. Пока двое торят дорогу сквозь снежную целину, другие бегут по утоптанному, готовые в любое мгновение сменить уставших загонщиков.

Сейчас впереди Косматый и Жжёный. Последний заслужил своё прозвище, когда его ещё щенком подпалило во время грозы. Молния шарахнула по высокой сосне, дерево загорелось, искры упали бедолаге на шкуру… Страшное дело, скажу я вам, этот огонь. Никому от него нет спасения, даже медведям и тиграм. А мы – волки, мы бегаем дольше и дальше, нас ноги и кормят, и выручают…

Утро встречает лёгким туманом. Лось уже еле идёт. Мы окружаем его со всех сторон. Добыча останавливается и опускает рогатую голову. Попадать под удар не хочется. Поэтому то один, то другой из наших наскакивают на сохатого и тут же отпрыгивают назад. Лось поворачивается то влево, то вправо, пытаясь угадать и отбиться. Для него важно не прозевать главный бросок, после которого сопротивление почти бесполезно. Почти – потому что стая может раньше положенного разругаться из-за делёжки. Такое тоже случается. Хотя и нечасто…

Делать главный бросок положено вожаку.

С нарочитой ленцой трушу́ к торчащей из снега облезлой ёлке. Там самая выгодная позиция. Жжёный, недовольно порыкивая, уступает дорогу. Походя кусаю его за ухо. Он быстро отпрыгивает и поджимает хвост: типа случайность, обознался, с кем не бывает… Я знаю, что это обман и он давно уже метит на моё место, но вида не подаю. Сейчас разбираться не сто́ит. Надо сперва сохатого завалить…

Прыжок у меня выходит на загляденье. Клыки впиваются в горло. Когти вцепляются в жёсткую лосиную шкуру, не давая сорваться. Вкус крови пьянит, хочется рвать добычу зубами, не дожидаясь, пока она рухнет на землю.

Десяток ударов сердца и… Всё! Можно!

Лось падает. На него набрасывается вся стая…

В желудке приятно урчит. От лосиной туши почти ничего не осталось.

Мы отдыхаем в овражке, зарывшись в снег едва ли не по уши. Перевариваем только что съеденное, наслаждаемся привычными после удачной охоты сытостью и теплом. Время от времени кто-то тихо поскуливает. Сон, хотя и глубок, но чуток. Вдруг к стае рискнёт подобраться изголодавшийся тигр или леопард? Если поблизости нет ни оленей, ни кабанов, с этих разбойников станется утащить какого-нибудь зазевавшегося. Тявкнуть как следует не успеешь, а на горле уже чьи-то клыки. Был охотником, стал добычей. Обидно…

Метёт позёмка. Приподнимаю из снега голову, принюхиваюсь. В знакомые зимние запахи вклинивается что-то новое. Ноздри трепещут. По животу пробегает волна возбуждения. Кажется, началось! У Чикки. У моей Чикки. Где же она? Почему я её не вижу?

Древний как мир инстинкт заставляет подняться. По дну оврага тянется цепочка следов.

Что это значит? Почему их так много?

От подозрений темнеет в глазах.

Несусь по следам.

Так и есть.

Жжёный уже почти взгромоздился на Чикки.

Да как он посмел?!

Увидев меня, соперник отпрыгивает от волчицы и злобно оскаливается. Та делает вид, что ничего не случилось, она тут совсем ни при чём. Ладно, с этой шалавой разберёмся попозже. А сейчас – Жжёный.

Движение сзади я замечаю в самый последний момент.

Чужие зубы клацают возле уха, лапы отталкиваются от плотного наста, тело делает кувырок в сторону. Слева доносится глухое рычание.

Кое-как изворачиваюсь и встаю в боевую стойку. Шерсть дыбом. Клыки наружу. Когти скребут по ледяной корке. Два тигра сразу – это серьёзно. Даже врагу такого не пожелаешь. И главное – не сбежишь. Вверх по склону нельзя, а вдоль не получится. Полосатые – твари прыгучие, достанут без вариантов.

Хочешь не хочешь, придётся драться.

А Жжёному повезло. Успел, сволочь. Смылся вместе с волчицей. Так что, увы, в стае теперь будет новый вожак.

Тигры, негромко порыкивая, подбираются ко мне с двух сторон. Две пары кошачьих глаз горят жёлтым огнём. У меня ощущение, что когда-то я это уже видел. Словно бы… в прошлой жизни?

Что это? Откуда во мне эти мысли?

Я вдруг как будто взлетаю высоко в небо и обозреваю сверху весь лес. Спящего в берлоге медведя, затаившихся в норах барсуков и лисиц, ломящееся через кусты кабанье семейство, прячущихся под ёлками зайцев… Сосна над оврагом до боли похожа на ту, в которую в своё время ударила подпалившая Жжёного молния.

Волна запредельной ярости прокатывается по всему телу, от кончика носа до вытянувшегося в струнку хвоста. Как смеют эти облезлые кошки скалиться на меня своими кривыми зубами?! Огня им! Огня на их драные шкуры!

Небо буквально раскалывается. В сосну над оврагом бьют сразу несколько молний. Яркое пламя охватывает дерево до самой макушки. На снег одна за другой падают горящие ветки. Тигры испуганно прижимаются к холодной земле.

Ага! Не нравится?! А если вот так?

Прямо на спины хищникам сыплется превращенная в угли хвоя. С жалостливым мяуканьем полосатые кошки срываются с места и бросаются наутёк.

Я совершенно не по-звериному улыбаюсь и снова смотрю на лес с высоты.

Его обитатели суетятся, не зная, что происходит. Они мне неинтересны.

Только и думают, чтобы что-то сожрать, а, насытившись, совокупиться.

Нет, это не мой мир. Мой мир совсем не такой.

«Если тебе предстоит родиться животным, ты увидишь как бы сквозь туман пещеры в скалах, норы в земле и соломенные хижины. Не вступай туда…»

** *

Звон клинков, крики толпы, намокшая от пота спина, дрожащие от усталости руки…

Противник выглядит крепче, его движения резче, а меч быстрее.

Замах. Выпад. Увод в сторону. Снова замах…

Я падаю на колени и машинально пытаюсь собрать вывалившиеся из брюха кишки.

Свист стали. Тело словно взрывается. Душа проваливается в ледяное ничто. Последнее, что она видит – это мой обезглавленный труп, валяющийся на покрытой песком арене…

- Сегодня ты бьёшься ужасно! Я бы даже сказал, отвратительно, – выговаривает мне кряжистый бородач с тремя выпученными как у рыбы глазами. Два крайних смотрят мне прямо в лицо, средний, который на лбу, зыркает в разные стороны, вращая зрачком как радаром…

«Хм, радар… Какое интересное слово…»

- Я старался. Мне просто не повезло.

Бородатый громко хохочет:

- Ах-хах-ха! Не повезло! Какая весёлая шутка!

Пока он ржёт и хлопает себя по коленкам, я изучаю собственный третий глаз. Оказывается, он у меня тоже имеется. О́рган полезный. Если его использовать, можно видеть не только сами предметы, но их ауры.

Неспешно осматриваюсь, сканирую взглядом окрестности.

«Сканирую?.. Ещё одно интересное слово. И откуда я его знаю?..»

- Асуры-демоны не знают, что такое везение, – «просвещает» меня бородач, продолжая смеяться. – На везение надеются только рабы. Настоящий асур забирает своё силой и мастерством.

«Асуры-демоны?.. Выходит, я тоже демон? Любопытненько…»

- Тебе не хватило злости и ярости. Твой враг ненавидел тебя сильнее, поэтому победил…

- Что я должен сделать, чтобы тоже возненавидеть его?

На лице «тренера» появляется злая усмешка.

- Это твой враг и он из клана Данав. Если он победит тебя трижды, то заберёт всех твоих рабов и покроет всех твоих женщин. А ещё он будет кричать на всех перекрестках, что ты трус и слабак. Тебе придётся начинать всё сначала, а репутация нашего клана упадет на двадцать пять пунктов.

Репутация – это серьёзно. Допускать, чтобы она упала, нехорошо.

- Слышишь, как он уже хвастается, что ты ему на один зубок? – указывает бородач на арену.

- Да. Слышу и вижу, – бормочу я сквозь зубы, чувствуя, что закипаю.

Мой соперник – настоящий гигант, выше меня на целую голову и в полтора раза шире. Однако в реальном бою габариты мало что значат. Скорее, наоборот, чем больше цель, тем легче в неё попасть.

- Пока ты был на респауне, он обзывал тебя собачьим дерьмом и верблюжьей отрыжкой, – накручивает меня «секундант».

- А ещё земляным червяком, – шипят за спиной.

Я вздрагиваю. Про червяка я уже где-то слышал. Вот только не помню, где. Но это действительно смертельное оскорбление. Такое прощать нельзя. Здесь убивают за меньшее.

Оборачиваюсь.

- Ваш меч, господин, – склоняется передо мной некто в рабском ошейнике.

Беру поднесенное на вытянутых руках оружие и кошусь третьим глазом на «тренера».

Тот молча кивает: рабу нельзя повторять произнесённые асурами оскорбления.

Быстрый росчерк клинка, и наглец разваливается на две половинки.

Брезгливо морщусь и стираю с лезвия кровь.

- Хороший удар, – одобрительно скалится бородатый. – Думаю, теперь ты готов.

- Да. Теперь я готов…

Увы, ожидания не оправдываются. Меня опять убивают.

- Хреново, – констатирует бородач.

- Хреново, – соглашаюсь я.

- Попробуем другое оружие?

- А это возможно?

- Возможно. Враг тебя на этом и подловил.

Вновь соглашаюсь. Пока я махал мечом, меня проткнули трезубцем. Неожиданно, но результат налицо.

- Думаю, надо взять что-нибудь огненное.

- Огонь – это хорошо…

Новое оружие мне приносят сразу трое рабов, настолько оно тяжёлое.

«Огненная алебарда», – всплывает в сознании.

Огненной она становится только в руках у демона, а так – просто колющая и рубящая железяка. Обычному бойцу её не поднять, а мне – запросто, силищи у меня хоть отбавляй.

- Оружие надо опробовать, – замечает соклановец и устремляет взгляд на павших ниц рабов.

Я мысленно морщусь. Всё-таки это моё имущество, а не его.

- У тебя их несколько тысяч, – подсказывает «секундант».

Раскрученная над головой алебарда напоминает огненное колесо. Стремительное движение вниз, и на том месте, где были живые, дымится горелое мясо. Его запах мне неприятен, но бородатый доволен.

- Отлично! А теперь иди и сражайся. Клан поставил на тебя сто золотых…

Для моего соперника алебарда сюрпризом не стала. Как оказалось, он вооружился такой же.

Со стороны поединок, наверное, выглядел «танцем горящих колец». Они то сходились, то расходились, сплетались в восьмёрку, разбрызгивались ворохом искр, взрывались цветным фейерверком… Никто пока не мог одержать верх, но, честно скажу, мне было скучно. Вопреки недавней «накачке», я не испытывал к противнику ненависти. В чем смысл нашего противостояния? Чтобы только потешить публику? Чтобы один выиграл, другой проиграл и отправился на перерождение? Чтобы потом всё это повторилось, без единого шанса хоть что-нибудь изменить?

Нет. Такой хоккей нам не нужен…

А кстати, что такое хоккей?..

Впрочем, неважно. С дракой надо заканчивать. Она мне осточертела…

Недалеко от арены озеро. Вода для огня антагонист. Оружие во время боя можно менять.

Тянусь мыслью к воде, и через миг в руке у меня вместо огненной алебарды ледяной щит. Подставляю его под удар вражеского «топора» и тут же отскакиваю. Из облака горячего пара, мгновенно сгустившегося на месте сражения, слышится отчаянный вопль. Да, ожог кипятком – это неприятно.

Дожидаться, когда противник очухается, не собираюсь.

Остатки щита превращаются в дротик.

Короткий бросок… Всё.

Трибуны взрываются криками.

Кажется, я победил.

Но всё равно: это не мой мир. Мне здесь не нравится…

«Если тебе предстоит родиться драчливым божком, ты увидишь то, что кажется вращающимися колесами огня. Не вступай туда совсем, но думай о противодействии…»

** *

Эта долина похожа на рай. Изумрудного цвета трава, мягкая и пушистая, словно овечья шерсть. Яркие, испускающие божественный аромат цветы на освещенных солнцем полянах. Кусты и деревья, усеянные ягодами и плодами. Круглое озерцо с кристально чистой водой и плещущимися в ней рыбками. А сразу за ним – «парящий» над водной гладью дворец, будто бы сотканный из света и тени, с крышей из горного хрусталя, отделанными драгоценным камнем колоннами и устремленным в небесную высь шпилем.

К дворцу ведёт извилистая дорожка, мощённая розовым мрамором.

Я стою в самом её начале.

Навстречу мне со ступенек дворца спускается изумительной красоты женщина. Она словно плывёт над землёй. Её походка заставляет моё сердце бешено биться, а чресла – дрожать от неистового, выдирающего душу желания.

Я знаю, как зовут эту богиню. У неё много имён. В одних местах её называют Рати, в других – Баст, в третьих – Мара, в четвёртых… Впрочем, это совершенно неважно. Суть у неё одна – искушение…

- Почему ты так долго, любимый? Я так устала без твоих ласк…

Её голос подобен журчанию ручейка, а глаза сверкают как два сапфира.

Я делаю шаг вперёд и притягиваю Рати к себе. Она со смехом выскальзывает из объятий и спустя миг машет рукой из-под какого-то дерева: мол, сначала поймай. Бросаюсь к ней прямо через поляну с цветами. Игра в догонялки распаляет меня до такой степени, что я готов вырвать с корнем все деревья в этом саду, осушить озеро, сжечь всю траву, разнести нафиг дворец…

Объект вожделения оказывается в моих руках возле какой-то беседки. Летят в сторону сорванные одеяния, мы валимся на траву, изнывая от страсти.

Сколько длится это безумие, понять невозможно. Время для нас попросту останавливается. Есть только мы, мужчина и женщина, слившиеся воедино, ни за какие сокровища не желающие возвращаться в реальный мир.

В себя я прихожу на берегу озера. Лежу наполовину в воде, наполовину на суше, откинувшись на появившуюся неизвестно откуда подушку. Божественная истома наполняет тело божественной ленью. Лежал бы так и лежал до скончания дней…

- Ты всё такой же неистовый, и мне это нравится. Ты даже не представляешь, Ши, как мне это нравится!

Пальчики прильнувшей ко мне красавицы шаловливо бегают по моей груди, спускаются к животу, потом ещё ниже. С каждым ударом сердца, с каждым прикосновением чувствую, как возвращается страсть, как наполняется силой и распирает желанием то, что никак не может остаться спокойным, если рядом богиня.

Когда вожделение достигает пика, Рати вдруг отстраняется от меня и тихонечко шепчет:

- Мы можем иссякнуть до времени, нам надо слегка подкрепиться…

Досадливо крякнув, поднимаюсь вслед за богиней.

Моего носа касаются чу́дные запахи.

Медленно разворачиваюсь.

Под шёлковым балдахином стоит заполненный яствами стол.

Глаза разбегаются от обилия блюд и напитков. Хочется перепробовать всё, но, боюсь, на такой подвиг я не способен – просто не выдержу и лопну от переедания…

К счастью, я ошибаюсь.

Целые эоны времени мы с Рати сидим за столом и, непринужденно болтая, вкушаем пищу богов. Сам процесс я могу описать одним словом – блаженство. Я готов отдаваться ему до конца времен… если конечно меня не охватит новое… ещё неизведанное…

- Помню, ты говорил, что любишь разнообразие. Желание ещё в силе? – чарующим голосом интересуется Рати.

Разнообразие? Хм?

- Пожалуй, что да.

- Обещаю, ты не разочаруешься.

Богиня хлопает в ладоши.

Из-за кустов выбегают три девушки в лёгких полупрозрачных хитонах. Одна краше другой. Полупрозрачные одеяния ничего не скрывают. Точнее, «скрывают», но так, что только подчёркивают все выпуклости и ложбинки прелестниц.

- Сделайте господину приятно, – командует Рати.

Я слегка ошарашен, но… это действительно необычно…

Закрываю глаза и предаюсь «тройному» греху.

Дамы стараются, я доволен…

Сквозь пелену наслаждения до слуха доносятся странные постанывания и покряхтывания.

Приоткрываю глаза. Лениво поворачиваюсь на шум… Что за…

Сознание затуманивают ярость и изумление.

Моя божественная подруга раскинулась на траве. Её вовсю ублажают трое каких-то негров.

- Что это значит, Ра?!

Рати приподнимает голову и обворожительно улыбается:

- Ши, ты ревнуешь меня к рабам? Но это же глупо. Ты знаешь, что я люблю только тебя, а это просто игрушки. Обычные инструменты для наслаждения. Хочешь, я их уничтожу? Прямо сейчас. Хочешь?

Не дожидаясь ответа, она щёлкает пальцами, и в её руке появляется нож.

Ближайший раб послушно подставляет ей горло. Женщина быстро чиркает по нему лезвием. Кровь бьёт из раны, забрызгивая разгоряченные любовной страстью тела. Двое оставшихся чёрных тут же начинают вылизывать обнаженную Рати.

Мои глаза застилает гнев.

- Возьмите, хозяин. Я знаю, вы это любите, – робко предлагает одна из рабынь.

Я беру поданный кнут и без лишних раздумий начинаю полосовать им всех, кто поблизости: рабов, рабынь, Рати. Удивительно, но они этому ничуть не противятся, даже наоборот – сладострастно извиваются под ударами и стонут от удовольствия.

Мне становится не по себе.

- Все вон! – коротко приказываю я, отбрасывая кнут в сторону.

Рабы исчезают. Рати, не поднимаясь с колен, словно собачка, подползает ко мне и начинает лобзать мои ноги.

- Прости меня, мой повелитель. Я тебя неправильно поняла. Но я сейчас всё исправлю.

Новый щелчок пальцев. Из дворца по дорожке, радостно улыбаясь, идёт какой-то мужик.

Я его вроде знаю, но не могу вспомнить, кто он.

- Это мой муж Кама, – подсказывает богиня. – Ты уничтожил его эпоху назад, но потом возродил.

- Приветствую тебя, разрушитель, – отвешивает поклон возрожденный супруг.

- Зачем ты его позвала? – спрашиваю я у Рати.

- Тебе нравилось с ним забавляться. Тебе нравилось забавляться с нами обоими. Нам всем это очень нравилось.

Озадаченно чешу себя за ухом.

Я что, трахал не только Рати, но и её муженька?! Тьфу, мерзость какая!

- Раздевайся! – приказываю я мужу богини.

Тот словно того и ждёт. Быстро скидывает одежду, падает на четвереньки и заискивающе смотрит на меня снизу-вверх.

- А теперь – совокупляйтесь! Я хочу посмотреть, как вы это делаете.

Они и не собираются возражать. Повизгивая от радости и вожделения, набрасываются друг на друга и сливаются в любовном экстазе.

Я сплёвываю и так же, как Рати, щёлкаю пальцами.

На поляне прямо из воздуха появляются два десятка рабов и рабынь.

Мысленно приказываю им присоединиться к оргии.

Через мгновение там начинается свалка. Куча-мала из тел превращается в одно многорукое и многоногое существо, дёргающееся, стонущее, орущее, не способное ни на что кроме удовлетворения собственной плоти.

Я молча смотрю на творящееся передо мной непотребство.

Неужели это и есть рай?! Блин! Как противно!.. Хотя и понятно.

Жить вечно и не страдать от скуки практически невозможно, а стать обычными смертными боги не в состоянии, для этого они слишком любят себя и свою идиотскую жизнь, наполненную сомнительными удовольствиями. «Бороться и искать, найти и не сдаваться» – сказано не по них. Они не умеют любить, не хотят изменяться, поэтому обречены вечно крутиться в плену своих дурацких желаний. Да, они вероятно способны выйти из круговорота судьбы, но, как большинство бессмертных, увлечены одними лишь наслаждениями, зависят от них и просто не представляют, что счастье – это не только похоть. Блажен, кто верует. Силён, кто отринул. Счастлив, кто победил…

«Если тебе предстоит родиться там, где есть одни наслаждения, не направляйся туда, вернись назад. Хотя в этом месте живут изобильно, долго и обладают достоинствами, подумай, сумеешь ли ты одолеть их бессмысленную и бесконечную скуку…»

** *

Это болото, казалось, не кончится никогда. Хмурое осеннее небо, мелкий противный дождь, хлюпающая под чунями жижа. Всего две версты, а я уже так вымотался, словно прошёл-пробежал в десять раз больше. Про Пашку и говорить нечего. Он младше меня на три года, совсем ещё пацанёнок. Если бы не дядя Митяй, я его с собой и не взял бы. Но раз командир приказал, делать нечего, пришлось взять. Причина простая. У Пашки в Самойловке тётка, моя легенда без него не прокатит. Но всё равно – лучше бы он остался в отряде, при кашеварах. Терпеть не могу, когда малы́е ныть начинают…

- Васятка! Давай отдохнём, ужо не могу.

- Неможно. Сядешь на кочку, мочажник в болоти́ну утащит, не слыхивал что ль?

- Да враки всё это. Давай отдохнём уприсяду, устали ж.

- Неможно, сказал! Вот до лежнёвки дойдем, портянки перемотаем, зараз и передохнём …

До старой бревенчатой гати мы добрались к полудню. Дождь к тому времени кончился, сквозь пелену облаков стало проглядывать солнце.

В лесочке набрали валежника. Сухих сучьев хватило на небольшой костерок. Дыма и запаха практически не было. Специально выбирал только ольху и Пашку на это настропалил, а то он поначалу взялся таскать всё подряд, и берёзу, и тополь, и даже еловые ветки, смолистые и дымучие.

Сушились и грелись недолго, наверное, меньше часа. Онучи высохли, старые чуни я выбросил, переобулся в новые. А Пашка вообще – барин: вынул из котомки потёртые кожаные башмаки, и теперь ему сам чёрт не брат, может сто вёрст отмахать и ещё столько же в обратную сторону …

Прежде чем выходить к дороге, решили слегка поплутать и пособирать грибов. Это для маскировки, чтобы никто не спрашивал, чего мы по лесу шляемся, если увидят…

Грибов этой осенью уродилось тьма-тьмущая. Глазом моргнуть не успели, а оба лукошка доверху. Пашка сказал: «Здо́рово. До тётки дойдём, она нас ещё и похвалит». А я ему: «Нам тётка твоя не очень-то и нужна. Забыл, какое у нас задание?»

Пашка конечно насупился, но спорить не стал. Он хоть и маленький, но понимает. Если там будет всё, как Нинка обсказывала, нам надо будет срочно обратно, может, и ночью идти придётся. Немец, он сейчас хитрый стал. Никто, даже полицаи теперь не знают, в какие деревни фашисты своих отправляют. А Нинка, моя сеструха троюродная, она в школе немецкий учила. Прибежала вчера в отряд, вся растрёпанная, и рассказывает, что, мол, в Щёкино десять грузовиков приехали, и все с солдатами. А офицер, что их избу занял, а их всех в курятник выгнал, кому-то по полевому телефону названивал и говорил про Самойловку, что типа оттуда по партизанам главный удар нанесут. Узнать, так это или нет, поручили мне. Я ведь уже больше года разведчик. Хожу, куда надо и когда надо, немцы на меня внимания не обращают: что взять с сопливого пацана? Если и остановят, еду, какая есть, отберут, подзатыльником угостят и – «verschwinde von hier[1], больван»…

К дороге мы вышли удачно, нас никто не заметил. Неприятности начались чуть позже. Не успели мы сделать и сотни шагов, как позади послышался стук копыт. Прятаться мы не стали. Просто сбавили ход и сошли на обочину. Через минуту нас догнал верховой в полицайской тужурке. За спиной у него висел карабин.

- Кто такие? Откуда?

- Дяденька, отпустите. Мы ничего не сделали, – тут же принялся ныть и канючить Пашка.

Я его, естественно, поддержал, постаравшись придать голосу больше жалобности:

- Мы из Подрезково, господин офицер. К тётке идём в Самойловку. У нас мамка больная, кушать совсем нечего, и дров нет. Вот, грибы собираем, тётка их сушит и на самогонку меняет. Мы из неё примочки для мамки делаем…

- А ну замолчали! – рявкнул на нас полицай. – За мной пойдёте. Сейчас проверим, врёте вы или нет…

- Да куда мы пойдём-то? Нам же в Самойловку надо…

- Молчать, я сказал! – не выдержал конник и замахнулся на нас плёткой.

- Ой, дяденька, всё! Молчим! Только не бейте…

Полицай развернул коня, и мы побрели в обратную сторону.

Шли не особо долго. Где-то через четверть версты из-за поворота показался отряд местной полиции. Десять пеших и двое в телеге: первый возница, второй, по всей вероятности, старший, поскольку именно к нему обратился тот, кто нас задержал.

- Господин капрал, в запретной зоне обнаружены двое подозрительных. Утверждают, что идут к тётке в Самойловку.

- Останови, – лениво бросил тележник.

Возница натянул вожжи. Кургузая лошадка прянула ушами и остановилась.

- Петро, Михась! Осмотреть задержанных!

Через десяток секунд содержимое наших котомок высыпалось на землю.

Ничего запрещённого там не было. Из подозрительного присутствовал лишь перочинный ножик и полкоробка спичек, завернутых в промасленную бумагу, чтоб не намокли. Их-то у нас и отняли, а следом в телегу переместились лукошки с грибами.

- Как зовут тётку? – спросил полицейский начальник, когда шмон завершился.

- Матрёна, – шмыгнул я носом. – Матрёна Салазьева. У неё дед мельником был, потом раскулачили.

- Где живёт?

- Третья изба от конца. Там, где берёза порубленная.

- Берёза, говоришь? – почесал в затылке капрал. – Ладно. Пойдёте с нами. В Самойловке разберёмся…

В Самойловке мы остановились во дворе бывшей школы. Там сейчас располагалась новая власть, а заодно и комендатура. То, что отсюда и вправду начнётся мощное наступление на партизанские базы, стало понятно ещё на подходе. По дороге то тут, то там встречались свежие следы не только колёс, но и гусениц. В самом селе и на его окраине я насчитал (и это лишь то, что нам удалось увидеть) пять полугусеничных «Ганомагов», два лёгких танка и одиннадцать грузовиков, а общее количество карателей, по самым скромным прикидкам, составляло не менее батальона.

Сведения не просто ценные, а ценнейшие. Жаль только, что нам с Пашкой даже парой слов не удалось перекинуться, пока стояли возле телеги под охраной двух полицаев и ждали, когда «нашим делом» займутся более важные дяди, нежели обычный капрал из местных предателей.

Занялись нами где-то минут через сорок. На боковое крылечко вышел какой-то мужик и махнул рукой нашим охранникам: мол, ведите задержанных. Как вскорости выяснилось, это был переводчик. В самой допросной обнаружились ещё четверо: уже известный нам капрал-полицай, печатающий протоколы немец ефрейтор, звероватого вида унтер (наверно, палач) и следователь в чине гауптмана.

Последний нас, собственно, и допрашивал. Допрос он вёл ни шатко ни валко, без огонька. И вообще – выглядел довольно расслабленно. Мундир расстегнут, фуражка на подоконнике, на столике в углу помещения – початая бутыль самогона и небрежно прикрытые скатертью тарелки со снедью. Скорее всего, своим появлением мы прервали ему обед или какое-то празднество в кругу сослуживцев. Вопросы, которые он нам задавал, заковыристостью не отличались. Кто, что, откуда, куда, зачем… По всему было видно, что мы этому следователю неинтересны и к дознанию он отнесся формально, просто по долгу службы. Последнее, что ему требовалось выяснить, чтобы закончить допрос, выписать нам плетей и вышвырнуть за ворота – это «кто такая Матрёна Салазьева и знает ли она этих оболтусов?»

- Дайте сюда кого-то из местных, – приказал он через переводчика.

- Сию минуту, господин следователь, – угодливо склонился капрал и выскользнул из допросной.

Через минуту он втолкнул в помещение ещё одного полицая.

- Вот, господин капитан. Фома Паршивляк. Он тут всех знает.

- Знаешь ли ты Матрёну Салазьеву? – поинтересовался гауптман.

- Знаю, герр офицер. Как не знать? – стянув с себя шапку, кивнул Паршивляк. – Вот только преставилась она третьего дня.

- Как преставилась?! Как преставилась? – выпалили одновременно Пашка и переводчик.

- А так и преставилась, – мелко перекрестился Фома. – Удар её, понимаешь, хватил, зараз и помёрла, царствие ей небесное.

- Ай-яй-яй, – засмеялся следователь и, погрозив нам пальцем, проговорил на ломаном русском. – Так вы значить есть маленьки рюски врунищька? Нехорошо. Это есть отщень нехорошо… Курт! – повернулся он к унтеру. – Отведи сопляков в камеру. Пусть посидят до утра. Завтра приедет Шульц, они могут быть ему интересны.

- Да, господин капитан!

Последние фразы были произнесены на немецком, но, как ни странно, я их отлично понял.

Как это получилось? Не знаю. И даже предположить не могу…

- Во, влипли! – выпалил Пашка, когда дверь закрылась и в замке проскрежетал ключ.

- Это точно. Ты, кстати, сам эту тётку когда-нибудь видел?

- Конечно. До войны она часто к нам заезжала, и мы к ней тоже. Жалко, что померла. Знаешь, какие она пирожки пекла? У-у-у, я таких никогда не ел.

- Да. Пирожки – это хорошо, – я уныло вздохнул и принялся осматривать камеру. Охапка соломы в одном углу, параша – в другом, вот и все удобства. Хорошо хоть, окошко есть, пусть маленькое, но благодаря ему ведро с нечистотами воняет не так уж и сильно. – Слушай, Пашк, а ты в эту дырку пролезть сможешь?

Я указал на окно.

- Коли на закорки подсадишь, да лопотьё скинуть, то можно попробовать.

- А не застрянешь?

- Не. Я узкий. В прошлом году в баню через дымоход, как есть, пролезал.

- Так это в прошлом, а нонеча?

- А нонеча и подавно. Глянь-ко, – задрал он рубаху. – Брюхо ужо к спине приросло.

- Ладно, – рубанул я рукой. – Ночью попробуем.

- Ночью? А ежели нас раньше отсюдова того-этого?

- Не бои́сь. До утра нас отсюда не заберут.

- Откель знаешь?

- Немец сказал «морген фрюх», вот откель…

Вылезти Пашка сумел, хотя и с трудом. Пришлось снять с него почти всю одежду и минут десять толкать сперва вверх, а потом вбок и туда-сюда, чтобы совсем не застрял. Всё это время у меня в голове крутились какие-то непонятные цветные картинки. Как будто один совершенно разъевшийся медвежонок пытается выбраться из чьей-то узкой норы, а его тянут за лапы маленький пухленький поросёнок и странный кролик в очках…

Когда приятель всё-таки вывалился наружу, я бросил в окошко его одежду, а затем плюхнулся на солому и начал прокручивать в мыслях то, что буду говорить утром тюремщикам: мол, знать не знаю, ведать не ведаю, всю ночь спал, ничего не видел, ничего не слышал. Отмазка конечно тупая, но говорят, что в такие больше всего и верят. Именно потому, что тупые, не придерёшься. Но, если честно, сейчас всё это было неважно. Главное заключалось в том, чтобы Пашка добрался до наших, а я… как-нибудь выкручусь, не впервой…

Утром меня подняли пинками.

- Где второй?! Куда подевался?! Говори, сволочь! – орали охранники.

Я размазывал по лицу слёзы и сопли, утирал разбитый в кровь нос, жалостливо скулил, что ничего не знаю и ничего не видел.

Озлобленные тюремщики, так ничего и не выяснив, вышли из камеры и захлопнули за собой дверь. Я, избитый и связанный, отполз в угол и принялся ждать, когда за мной снова придут. Если вчерашний немец не врал, сегодня меня и сбежавшего Пашку должен был допрашивать какой-то Шульц…

Шульц оказался эсэсманом. Судя по погонам и знакам в петлицах, он имел звание штурмбанфюрера.

Вопреки ожиданиям, бить меня по новой не стали. Даже наоборот, герр майор приказал развязать мне руки, потом выгнал всех из допросной, поставил передо мной стакан чая, положил на стол настоящий бутерброд с колбасой и… заговорил на довольно приличном русском.

- Тебя, насколько я понял, зовут Василий, так?

Я машинально кивнул. Безумно хотелось жрать, аж слюнки текли.

- Да ты ешь, ешь, не стесняйся, – следователь пододвинул ко мне бутерброд и весело подмигнул. – В лесу-то, небось, такими не кормят?

- В каком лесу? – настороженно посмотрел я на немца.

- В том, откуда ты вышел, – пожал тот плечам. – Ты же у нас партизанский разведчик, не так ли?

- Я не разведчик. Мы просто шли к тётке Ма…

- Да знаю я, знаю, – отмахнулся фриц. – Вы шли к тётке Матрёне выменивать грибы на самогон, – он вдруг подался вперёд и сузил глаза. – Только это всё липа, парень. Ты понимаешь? Ли-па. Иначе враньё.

Шульц откинулся в кресле и несколько раз ударил по специальному звонку на столе.

Скрипнула дверь.

- Звали, господин штурмбанфюрер?

Я непроизвольно вздрогнул. Это голос был мне знаком.

- Знаешь его? – следователь взглянул на вошедшего и указал на меня.

- Конечно. Это Васька-разведчик.

- А ты? Знаешь его? – заглянул мне в глаза эсэсовец.

Этого человека я знал. Степан Запятный. В нашем отряде он был командиром группы. Погиб месяц назад. Точнее, мы думали, что погиб. А оказалось…

- Свободен, – кивнул немец Степану.

Дверь затворилась. Мы вновь остались одни.

- Ну что ж, я полагаю, что запираться бессмысленно. Так?

- Что вы хотите? – выдавил я из себя.

Следователь усмехнулся.

- Ты партизан. Значит, бандит. А бандитов у нас расстреливают без суда, по законам военного времени. Я подчиняюсь закону и тоже обязан тебя расстрелять. Однако, – он поднял вверх палец, – я не люблю убивать детей. Точнее, я не люблю убивать тех, кто может принести пользу Великой Германии.

- Какая от меня польза? Думаете, я стану предателем, как Запятный?

- Предателем? Как Запятный? – эсэсовец рассмеялся. – Нет-нет. Всё не так однозначно. Я предлагаю тебе другое. Я предлагаю тебе спасти своих друзей и товарищей.

Он сунул руку под стол и вытащил оттуда окровавленный измятый картуз.

От его вида меня прошиб пот. Это был картуз Пашки.

- Увы, мой друг. Увы, – «грустно» вздохнул немец. – Твоему приятелю не повезло. Его догнали возле болота, он попытался скрыться, его подстрелили, и он утонул. Поэтому, – следователь развёл руками, – в вашем отряде ничего не узнают. Сегодня вечером мы начнём войсковую операцию, ваш отряд будет полностью окружен, а потом уничтожен. Единственный, кто может это предотвратить – ты.

Немец смотрел на меня.

Я молчал.

- Так вот. Я не заставляю тебя предавать своих друзей и товарищей. Наоборот, я хочу, чтобы ты их спас. Как? Очень просто. Я отпущу тебя, ты отправишься в свой отряд и расскажешь там всё, что здесь видел.

- Зачем?! – не смог удержаться я от восклицания.

- Затем, что ты и твои товарищи мне не очень-то и нужны. Ваш отряд слишком мал, чтобы задействовать против него столько войск. Ваше командование специально подставило вас под удар. Да-да, всё так и есть. Вас оставили здесь, чтобы спастись самим. Благодаря Степану Запятному нам хорошо известны места дислокации вашего отряда. Но мы не знаем, где сейчас прячутся главные силы бригады. По факту, ваши старшие командиры трусливо сбежали, а вас оставили, потому что надеялись выиграть время. Они полагали, что мы будем долго воевать с маленькой группой, думая, что воюем с целой бригадой…

На неуловимо короткий миг мне показалось, что в глазах немца сверкнули фиолетовые огоньки.

- Так вот. Я предлагаю тебе, чтобы ты рассказал своим, что добыл сведения, как именно мы будем наступать на ваш лагерь. Мы будем наступать медленно, с трёх сторон. Коридор на северо-запад будет для вас открыт, вы сможете уйти по нему, а ты станешь героем. Спросишь, зачем это надо? Нам это надо затем, что вы будете отступать к своим, туда, куда ушли основные силы. Вы будете думать, что ускользнули, но на самом деле приведете нас туда, куда нужно. И уже там мышеловка захлопнется.

Я хрипло прокашлялся.

- Какой смысл мне всё это делать? Ведь вы всё равно нас всех уничтожите, только не прямо сейчас, а позднее.

- Это война, мой друг. А на войне убивают, – хмыкнул эсэсовец. – Но я обещаю, все из вашего отряда, кто сдастся или кого мы захватим живыми, пусть даже с оружием в руках, они не будут расстреляны как бандиты, а будут считаться военнопленными. Их отправят в фильтрационный лагерь, и после войны они смогут вернуться домой, живыми и невредимыми. Именно так ты спасешь друзей от неминуемой гибели.

Следователь сцепил руки в замок и пристально посмотрел на меня, ожидая ответа.

- А если я обману? Если я расскажу о ваших планах своим?

Немец взял чистый листок бумаги, ручку с пером и положил их передо мной. Потом пододвинул чернильницу.

- Чтобы этого не случилось, ты напишешь здесь имена всех связных, с которыми работал в районе. Всех, кого знаешь, кто помогал партизанам. Обещаю, что мы не будем их трогать, потому что после ликвидации всех местных банд, эти люди будут нам не опасны. И эту бумагу я тоже никому не буду показывать… Ну, если конечно ты сделаешь всё, как мы договаривались.

- А если я откажусь?

- Тогда мы тебя расстреляем.

Следователь секунд пять помолчал, а после продолжил:

- Твоя смерть ничего не изменит. Мы всё равно начнём наступление на ваш лагерь. Просто сама операция продлится чуть дольше, а с вашей стороны погибнет больше народа. Так что… у тебя есть минута, чтобы решить, хочешь ты помочь своим друзьям и товарищам или не хочешь. Люди, как известно, не боги, у них всегда имеется выбор, как поступить.

Я не стал дожидаться, когда пройдёт обещанная минута.

- Нет. Я не буду вам помогать.

- Ну что ж. Нет так нет. Ты сам выбрал.

Эсэсовец снова тренькнул в звонок.

- Расстрелять! – коротко приказал он вошедшим.

Меня вывели во двор и поставили к стенке сарая. Напротив выстроились четверо полицаев с винтовками.

- У тебя есть последний шанс, – проговорил штурмбанфюрер.

Я молча помотал головой. Умирать не хотелось. Но становиться предателем… Нет, это стало бы катастрофой…

Немец был прав. Люди не боги. Боги выбирать не умеют…

Грохота выстрелов я не услышал. Просто внезапно сдавило в груди и… я воспарил в небеса.

Я летел над осенней землёй, над полем, над лесом, над раскинувшимся на многие вёрсты болотом. На небольшом островке посреди трясины лежал, подвернув ногу, парнишка лет десяти. По его лицу текли злые слёзы. Он знал, что уже не сможет дойти до своих, что с пулей в ноге это невозможно.

«Ты сможешь, Пашка. Ты сможешь. Я тебе помогу».

Моя душа ринулась вниз, и через миг я уже сшивал горящие ярким огнём нити Пашкиной ауры.

«Ты сможешь, Пашка. Ты сможешь. Я обещаю».

Мой друг опёрся на палку и неловко поднялся. Нога до сих пор кровила, но боль слегка поутихла. До отряда оставалось всего три версты. Пашка негромко всхлипнул и шагнул в болотную жижу…

«Ты сможешь, Пашка. Я знаю…»

** *

«Избирая врата лона, под влиянием кармы можно совершить ошибку, приняв хорошие врата лона за дурные или дурные за хорошие, поэтому поступай так: даже если врата лона кажутся хорошими, не доверяй этому, и если они кажутся дурными, не чувствуй неприязни. Истинная, глубокая, существенная тайна заключается в том, чтобы вступить в высшее состояние равновесия, где нет ни хорошего, ни плохого, ни приятия, ни отрицания, ни страсти, ни злобы. Но знай: если ты рождён человеком, тебе всё равно придётся совершить выбор, на чью-то сторону встать, в какие войти врата…»

Книга закрылась и выпала из внезапно ослабших пальцев.

Мои глаза распахнулись. Я сидел на полу «в позе лотоса». Вокруг была всё та же пещера. Голые стены, рассеянный свет, сочащаяся по камням вода. Ни умершего монаха, ни лежащего под окном паренька. И тихо, как в склепе.

Под мышками нестерпимо зудело. Тело чесалось, словно его не мыли лет сто. А ещё запах. Приятным его мог бы назвать только напрочь лишившийся обоняния.

Неужели это от меня? Сколько же, получается, я тут сидел? Дней пять? Или даже все десять?

- Сорок девять, – послышалось из-за спины.

Я обернулся.

- Что? Что ты сказала?

- Я сказала, ты был в отключке семь полных недель.

- Хренасе?!.. А ты не обманываешь?

Лара взмахнула рукой. Прямо передо мной в воздухе появилось «зеркало», сотканное из мельчайших капель воды и почти идеально «отполированное». Из него на меня смотрело заросшее бородой и осунувшееся, как после длительной голодовки, лицо.

- Это… я?

Глупее вопроса нельзя было и придумать.

- Ну, не я же, – пожала плечами ведьма.

Честно сказать, сама она выглядела не лучше. Усталая, изможденная, сгорбленная… как говорится, краше только в гроб кладут.

Напарница перехватила мой взгляд и тяжко вздохнула.

- Ты даже не представляешь, что тут пришлось пережить. Надеюсь… – она выразительно посмотрела на меня. – Надеюсь, оно того стоило.

Я прислушался к своим ощущениям.

- Пожалуй, что да. Стоило… А, кстати, где все? Куда подевались эти… старик и мальчик, Сар’хак?

- Старика унесли хоронить, Сар’хак сбежал, а мальчик… я полагаю, он сейчас сам всё расскажет.

Со стороны коридора донесся шорох шагов. Секунд через пять в келью вошёл Пучунта. Он уселся напротив меня, сложил молитвенно руки и поклонился:

- Спасибо тебе, Ва Си Ли. Спасибо, что не оставил нас. Спасибо, что помог сделать выбор. Спасибо, что возвратил нам себя.

Голос мальчика звучал почти так же, как голос старца, только немного звонче.

Я вглядывался в него и не мог понять, кто он, кем стал за время нашего общего путешествия по шести мирам. Его аура, казалось, была сплетена из десятка разных ничуть не похожих друг на друга людей. Жёлтые и красные нити перемежались с синими и зелёными, пусть и довольно блёклыми, не такими как у «настоящего» мага, но всё же цветными, а не привычными для нашей реальности чёрно-белыми. Демон внутри отсутствовал. Его место заняли новые личности, главенствующей из которых стала душа старого Цэрина. Видимо, только так можно было сохранить жизнь умирающему пареньку – влив в него опыт и знания мудрецов, ушедших на поиски истины в иные миры, но нашедших в себе силы вернуться и сделавших, наконец, правильный выбор.

Рупь за сто, станет этот пацан новым Далай-ламой, когда прежний преставится… Ну и пускай, теперь это его путь и его карма. Мне бы сейчас со своей разобраться, времени-то почти не осталось.

- Спасибо и тебе, Цэрин-Пучунта, – кивнул я в ответ и тоже сложил лодочкой руки. – Спасибо, что провёл меня по мирам. Спасибо, что научил, как добыть силу и знания.

Примерно с минуту мы молча сидели друг против друга, потом визави встал, снял с шеи какую-то веревочку с медальоном и положил на пол.

- Прощай, Ва Си Ли. Это теперь твоё.

Сказал, опять поклонился и, не разгибая спины, попятился к выходу.

Когда он ушёл, я тоже поднялся на ноги и подобрал медальон. Вещица мне что-то напоминала, но что конкретно, я вспомнить не мог.

Разбираться с подарком прямо сейчас желания не было. Сейчас стоило заняться собой.

Щелчок пальцами, и посреди пещеры закрутился водяной вихрь.

Скинув с себя одежду, я шагнул внутрь.

Холодно!

Загоревшиеся вокруг огоньки быстро нагрели воду до нужной температуры.

Затем от ближайшей стены откололись два небольших камня. Грань первого за доли секунды «заточилась» до бритвенной остроты, а второй стал пористым и мягким как губка.

Внутривихревое пространство заполнилось пеной. Минут пять или семь я остервенело тёр себя, сдирая наслоившуюся за семь недель грязь, сбривал с «морды лица» свалявшуюся в колтуны щетину, подставлял то одну, другую часть тела под тёплые струи воды, наслаждаясь полузабытым ощущением свежести и чистоты, почти как в дурацкой рекламе по телевизору. В соседнем вихре-котле, только чуть меньших размеров, стиралась моя одежда. Гладить её не потребовалось, хватило «обыкновенного», дующего из ниоткуда потока горячего воздуха.

Закончив с бритьём и помывкой, я неспешно оделся, сунул в карман подарок Пучунты и посмотрел на Ларису. Пока я занимался собой, она стояла у дальней стены и ошарашенно пялилась на мои «магические экзерсисы». Мысленно ухмыльнувшись, я послал в её сторону лёгкий лечебный импульс. Ну да, в своё время она утверждала, что мужчины и женщины не могут вселяться друг в друга, а, значит, и восстанавливать ауру – тоже. Три раза ха-ха. Помнится, у проказницы Рати и её друга Ши, в которого я превратился в мире богов, ни возникало никаких сложностей в магическом управлении любым живым существом, вне всякой зависимости от его половой принадлежности. Мужчина, женщина, кошка, собака, бесполые рабочие муравьи – все подчинялись приказам, поддавались внушению, преображались умственно и физически и даже не подозревали, что этого просто не может быть… Может! Ещё как может! Всё зависит только от силы и знаний того, кто приказывает.

Получив свою долю энергии, Лара на мгновенье застыла, потом прикрыла глаза, и по её лицу, а после и по всему телу словно бы прокатилась волна, смывающая всё лишнее, ненужное, наносное: разочарование, усталость, тревогу, боль, страх, неуверенность… Когда процесс завершился, девушка облегченно выдохнула и снова открыла глаза. В устремленном на меня взгляде таились и радость, и удивление, и – чего уж я точно не ожидал – какой-то почти щенячий восторг.

- О-бал-деть!

- Ну… как-то так, – развёл я руками…

Через минуту мы выбрались из пещеры наружу. По тропке, ведущей к монастырю, брели вереницей монахи. Процессию возглавлял бывший изгнанник Пучунта. Я долго смотрел им вслед, затем усмехнулся и процитировал вечно живого вождя мирового пролетариата:

- Нет. Мы пойдём другим путём.

- Ну и правильно. Нечего ходить за придурками, – подхватила Лариса. – Когда ты впал в транс с этой книгой, их сюда человек сто набежало. Хотели в пещеру прорваться, да я не пустила. Такие настырные и наглые, просто ужас. Еле отбилась. А потом уселись около входа и как затянули свои песнопения, так все сорок девять дней и пропели, без остановки. Я чуть с ума не сошла. День за днём воют и воют, ноют и ноют, поют и поют. Уши закроешь, вроде полегче, откроешь – опять словно сверлом по мозгам. И каждый час кто-то обязательно пытается в пещеру войти, не отойдёшь…

- Зачем они это делали?

- Я так понимаю, духов хотели изгнать.

- То есть, тебя и Сар’хака?

- Ну да. Наверное, так. Больше некого.

- Но ведь с Сар’хаком же получилось.

Лара презрительно фыркнула.

- Ага! Как же! Они только под ногами путались. Демона выгнали не они, а твой старец. Сильный оказался колдун, я даже позавидовала…

- Постой-погоди, – остановил я Ларису. – Я всё никак не пойму, как это получается? И ты, и Сар’хак, и этот ваш чёрный шар, вы все утверждали, что в моём мире магии нет, что он лишь готовится, чтобы принять её. А тут – бац! – шаманы в Сибири, хунганы в Доминикане, магическое хранилище знаний, потусторонний мир, демоны, духи, разноцветные ауры, переселение душ… Нестыковочка, одним словом…

- Это не нестыковочка, – дёрнула щекой ведьма. – Просто, когда говорят, что магии нет, это не означает, что её нет вообще. Потому что магия – это как… как сила тяжести, например. Она есть везде, но где-то больше, а где-то наоборот. Здесь, на Земле, люди спокойно ходят, лежат, сидят, бегают, прыгают и не подозревают, как сложно всё это делать на каком-нибудь астероиде, где надо быть исключительно осторожным, чтобы не оттолкнуться сильнее, чем нужно, и не улететь в космос. Ваш мир – как тот астероид, по которому невозможно ходить, а можно только цепляться за камни и передвигаться с помощью специально придуманных костылей и присосок – веры в богов, духов, предков, переселение душ… Вся ваша магическая энергия сосредоточена в религиях и верованиях. Убери их, и человеку не за что будет цепляться. Он снова станет животным, технически развитым, образованным, умным, но всё равно – испытывающим только сиюминутные физические и психические потребности. Есть, спать, совокупляться, бояться сильного, унижать слабого. А большего и не нужно. Зачем стремиться к недостижимому, если его достичь невозможно?

- А с магией это не так?

- Да. Не так. Магия заставляет поверить в чудо не единицы, а всех. В мире, где есть настоящее волшебство, нет чёрно-белых аур, только цветные. Магом может стать каждый, надо лишь захотеть. По-настоящему, изо всех сил, с надрывом в душе…

Я несколько секунд смотрел на Ларису и переваривал полученную информацию.

Похоже, она не обманывала и сказала даже чуть больше, чем надо, чем было позволено.

И это вполне объяснимо.

Времени, чтобы найти и открыть печать, оставалось чуть-чуть. Всего одиннадцать дней. На сидение в келье и чтение книги я потратил больше половины отпущенного судьёй срока. Это безумно много, но оно того действительно стоило. Благодаря блужданиям по мирам ко мне возвратилась бо́льшая часть умений. Я чувствовал, что печать близко и, чтобы её отыскать, надо сделать всего один шаг или два, а чтобы открыть… Нет. Как открыть, пока непонятно. Сперва надо отыскать, а потом… Мы же не боги. Что-нибудь, да придумаем…

[1] убирайся отсюда (нем.)