Магаданские приколы

Народный мститель

И все-таки передовым отрядом общественного прогресса были не рабочие, не колхозники и не пресловутая прослойка. Авангардом, если иметь в виду фронт потребления, была советская торговля. Первопроходцы испытывали на себе все, что когда-либо продавалось и готовы были самих себя продать, то есть испытать на себе все самое страшное, наподобие лекарства от СПИДа или чумы.

Они шли гусиным шагом по лезвию бритвы, ошибаясь, падая, садясь, поднимаясь с нуля. Им завидовали порой больше, чем космонавтам и олимпийским чемпионам. Считалось, что торговля — вещь в себе, работает на себя и партийное начальство. И это вызывало острый, до судорог, гнев не имеющих родственных, партийных, либо блатных связей с повелителями товаро-денежной массы народных масс. Равноценное злорадство вызвал первый, павловский рост цен, он основательно подорвал базу всемогущества завбазов и твердолобых товароведов.

Раньше что было важно — наличие нужной тебе вещи на базе, поскольку деньги ничто не стоили, в отличие от связей. Двенадцать рублей платье. Шуба — шестьдесят. А когда цена скакнула в три-пять раз, от товара их отрезало, ходи облизывайся, как лиса на виноград. Дефицит у тебя в руках и ты отдаешь его добровольно, ничего с этого не имея — ни уважения, ни славы, ни денег, ни даже ласкового слова, которое и кошке приятно, и собаке, и жучку, и паучку.

Прижало вас, черти, думалось народному мстителю, когда, скрипя сердцем, база отправляла товар по магазинам. Все равно, что родную дочь за бича отдавая. Но это были временные трудности. Теперь-то, когда все приватизировано, у торговли появились денежки. Можно все купить в любом количестве. Но работать самой на себя торговле уже невозможно. Ей понадобился покупатель. Осознав свое возросшее значение, он дерет нос. Раньше все рвал из рук с визгом. А теперь глядит, глядит, любит глазами, помнет в пальцах и проходит мимо. У него, видите ли, нет денег! Убил бы мерзавца!

Еще совсем чуть-чуть назад он бросался без разбора на все, что подешевле. А сегодня до того дошел, что стал думать и соображать: а зачем мне это дешевое, если оно не пригодится до конца дней? Ну, вот хотя бы подставка для новогодней елки — прекрасное металлическое сооружение по цене трех коробков спичек. Не берет!

Какого рожна ему надо, спрашивает торговля. Не та госторговля, которая обладала полной свободой от покупателя. Частному торговцу нужно все продать, без завали, это для него вопрос жизни. Крутится, изучает спрос. Понимает, что не лопуха надо в покупателе видеть, которого можно надуть, а партнера. Кто раньше других это понял, тот на коне с золотыми подковами.

Поначалу либерализации коммерсант за экзотикой гонялся. Обычный ассортимент госторговля обеспечивала. И вот настал момент, который ярко отражен в бессмертной киноленте "Белое солнце пустыни": все икра да икра, хлеба не поешь. Теперь коммерсант торгует и хлебом, и картошкой — это надо каждый день, на этом не прогоришь. Морковь везут из Штатов на пароходе, а бананов поменьше. Ширпотреб тащат недорогой, соответственно менталитету, дорогой, который раньше можно было достать лишь в "Березке", везут. Взаимосближение торгаша с тем, у кого ни шиша.

Того и гляди, скоро торговые агенты появятся, начнут опросы населения проводить. Не об отношении к президенту и депутатам, которые, может быть, нам до лампочки, а к этим самым лампочкам, китайским пуховикам и нашим ватникам. Как вам, если шерсть приравнять к перу? Лично я бы предпочел шерсть, либо ватник, в нем нет клещей и чесоточных зудней. Так мы можем докатиться до той поры, когда покупатель станет всегда прав — не потому, что начальство продавца лишит прогрессивки, а потому, что у покупателя деньги, и отнять их без насилия невозможно. Их можно выманить, как Олефир выманивает горностая из его норки.

Если раньше можно было насильно заставить купить ненужную вещь, привязав ее к нужной с помощью красивой ленточки в виде "набора", то теперь этот трюк не проходит. И это обстоятельство, конечно же, тешит самолюбие народного мстителя. Но иногда ему хочется зажмуриться и заорать благим матом в адрес прежней жизни:

— Вернись, я все прощу!