Кэрран выехал с парковки. Я сидела на пассажирском сиденье и смотрела, как живая изгородь кустарника проносится мимо. Андреа и Джим поехали на другом автомобиле: он хотел по дороге задать ей несколько вопросов о Хранителях.
Магия затихла вскоре после того, как мы закончили закапывать тела, и ровный гул бензинового двигателя заставил мои зубы сжаться от негодования. В этом звуке было что-то нагнетающее, навевающее мрачные образы улиц, усыпанных телами. Мы не знали, где будет активировано второе устройство. Оно могло уничтожить целую Крепость и четыре мили вокруг. Никто бы даже не успел понять, что произошло.
По дороге мы заехали в магазин, где я сделала четыре телефонных звонка. Один Роману, чтобы сообщить ему, что, если волхвы не доставят Адама Кемена к трем часам дня в «Западную Прожарку», я сотру их в порошок на Конклаве. Мне нужно было первой заполучить Кемена, прежде чем вся остальная Атланта попытается сделать это. Второй звонок был Евдокии, чтобы дать знать ей о своих намерениях относительно волхвов, и, если она захочет поприсутствовать, я не буду возражать. Затем я позвонила в Крепость, поговорить с Дулиттлом. Новостей не было. Никаких изменений. Я поблагодарила его и попросила, чтобы он отправил Дерека с группой волхвов в «Западную Прожарку». Четвертой я позвонила Рене. Ей не понравилось то, что я сказала, а когда она узнала, что все подробности дела будут преданы огласке на Конклаве, ей это понравилось еще меньше.
— Когда я нанимала тебя, я ожидала конфиденциальности. — В телефоне раздался щелчок, звук заглушали небольшие шумы: она поставила меня на громкий динамик.
— Когда ты меня нанимала, я ожидала честности. Ты сказала, что понятия не имеешь о назначении устройства Кемена, но он уже тестировал прототип в лесу. Ты также говорила, что у него не было посетителей, тогда как один из инвесторов приходил к нему не один раз.
Последовала небольшая пауза, а затем голос Рене произнес:
— О чем она говорит?
Ответил баритон Хендерсона:
— Прошу прощения, капитан.
— Что это значит, сержант?
— Это было выше ваших полномочий. Приказ поступил сверху.
— Мы еще вернемся к этому разговору. — Отрывистый тон Рене хлестал как кнут. Затем она снова заговорила в трубку. — Кейт?
— У вас есть два варианта: либо вы явитесь на Конклав и поможете нам, в этом случае мы замалчиваем тот факт, что вы охраняли создателя устройства «Судного Дня», которое разрабатывалось для убийства всех в черте города, а затем умудрились потерять его. Или вы не приходите, и я рассказываю все как есть.
Все верно, я брошу твою задницу прямо под поезд. Смотри у меня.
— Мы будем там, — пробормотала Рене в ответ и повесила трубку.
Мы снова вернулись на дорогу, направляясь к стейк-хаусу, а я боролась с фантомными образами мертвой Джули, наводнявшими мой разум.
Кэрран полез в бардачок и вытащил оттуда пачку потрепанных банкнот. Он вынул из нее доллар и протянул мне.
— За что?
— Плачу доллару за твои мысли.
— Обычно говорят «пенни», а не доллар. Если бы я знала, что ты так плохо разбираешься в деньгах, я бы пересмотрела наши отношения.
— Я не хотел устраивать торги. — Он держал доллар передо мной. — Смотри, вот хороший доллар. Расскажи мне, что творится у тебя в голове.
Я выхватила доллар из его пальцев. Купюра была старая и помятая. Чернила так сильно поблекли, что детали едва можно было разобрать.
— Ты взяла деньги. Выкладывай.
— Все эти люди ничего для них не значили. Хранители убили целый город за это дерьмовое обещание лучшего будущего. В мире без магии только достойные поднимаются на вершину? Реально? Они что, совсем, не читали книг по истории?
— Они фанатики, — сказал Кэрран. — Все равно, что ждать сострадания от надвигающейся лавины. Здесь неоткуда взяться внезапному приступу милосердия.
— Я могу представить демонов или ракшасов, ненавидящих все человеческое, но Хранители — люди. Бандит грабит из-за денег. Психопат убивает, потому что ничего не может с собой поделать. А они совершают массовые убийства без реальной, вынуждающей их на то причины. — Я беспомощно смотрела на него. — Как можно поступить так со своими соседями? Они собираются убить миллионы людей, и за что? Это бесчеловечно.
— Нет, это все человек, — ответил он. — И в этом проблема. Люди, особенно несчастные, хотят цели. Они хотят принадлежать к чему-то, быть частью чего-то великого, большего, и чтобы ими руководили. Быть винтиками в этом механизме легко: не нужно думать, не нужно нести ответственность. Ты просто выполняешь приказы. Делаешь, что тебе велят.
— Я не могу так сильно ненавидеть людей. Не пойми неправильно, я хочу наказать каждого до последнего Хранителя, до которого доберусь. Но это не ненависть. Это месть.
Кэрран наклонился и сжал мою руку.
— Мы найдем их.
Мы некоторое время ехали молча. Затем он спросил:
— Почему ты сдерживаешься?
Я взглянула на него.
— Ты никогда не даешь волю своим силам, — пояснил он. — Ты можешь творить всю эту магию, но никогда не используешь ее.
— А почему ты не убиваешь каждого мужчину, который тебя раздражает, и не насилуешь каждую женщину, которая тебе приглянулась? Ты же можешь — ты достаточно силен.
Его лицо сделалось жестче.
— Во-первых, это неправильно. Это полная противоположность всему, что я отстаиваю. Худшее, что случилось со мной, произошло именно потому, что кто-то сделал то, что ты описала. Люпусы убили моего отца, забрали у меня мою мать и сестру, разорвали их на части и разрушили мой дом. Зачем мне позволять себе становиться этим? Я верю в самодисциплину и порядок, и я ожидаю этого от других так же, как ожидаю это от самого себя. Во-вторых, если бы я беспричинно убивал и насиловал людей по своей прихоти, кто бы, черт возьми, последовал за мной?
— Мой отец убил мою мать. Она не являлась основной целью, но это ничего не меняет. Роланд хотел убить меня. Из-за него она промыла мозги Ворону. Из-за него у меня не было детства, и я стала такой.
— Какой?
— Натренированной убийцей. Я люблю сражаться, Кэрран. Мне это необходимо. Жизненно важная функция, как дыхание или еда. Я серьезно облажалась. Каждый раз, когда я использую магию Роланда, я становлюсь на шаг ближе к нему. Зачем мне позволять себе становиться такой?
— Это не то же самое, — произнес Кэрран. — Люпизм — полная потеря контроля. А практика магии, наоборот, оттачивает твои навыки.
— Когда я овладеваю чьим-либо разумом, ощущения, будто я плаваю по канализации. И насколько я помню, в последний раз, когда я делала это, один высокомерный альфа настаивал на том, что засунет мне в глотку последствия моих действий.
Давай об этом поговорим, почему бы и нет. .
— Я же дал тебе защитника.
Я покачала головой:
— Не хочу делать этого снова, если мне не придется. Кроме того, это ограниченная магия. Я могу заставить человека выполнять обычные физические задачи, но не в силах принудить его рассказать мне то, что он знает. Если я не могу представить, то и заставить этого сделать не могу.
— Может быть, станет легче, если ты будешь делать это чаще?
— Да. Раньше от произнесения слова силы я падала в обморок. Теперь мне просто адски больно. Сейчас я могу управлять двумя или тремя подряд, в зависимости от того, сколько магии вложу в них. — Я слегка откинулась на спинку сиденья. — Я знаю, к чему ты клонишь. Магия такая же, как и все остальное. Умение приходит с опытом.
Я закрыла глаза. Передо мной промелькнуло видение моей тети, мертвой на окровавленном снегу.
— Перед смертью Эрра говорила со мной. Она сказала: «Живи достаточно долго, чтобы увидеть, как умрут все, кого ты любишь. Страдай. . как страдала я.»
— Почему ты позволяешь мертвой женщине выносить себе мозг? — Спросил Кэрран.
— Потому что я не думаю, что когда-нибудь стану Роландом. Дело не в том, что не суждено. Просто дай мне достаточно времени, и я могла бы превратиться в Эрру.
Сражаться с ней — все равно что бороться с самой собой.
— Каждый раз, превращаясь в животное, есть доля вероятности забыть, что я человек. Каждый раз, когда я исцеляюсь или нахожусь под сильным стрессом, есть шанс превратиться в люпуса.
Что это сейчас было: я покажу тебе свои шрамы, если ты покажешь мне свои? Если он хотел поиграть в игру «у кого более странные способности», то я бы надрала ему задницу.
— Я могу управлять вампирами.
Кэрран взглянул на меня.
— С тех пор как…?
— С пяти лет.
— Как много?
— Помнишь женщину, которую мы убили, когда охотились на упыря? Олейте? Орда нежити на потолке?
Он уставился на меня.
— Я удерживала их на месте, — сказала я ему.
— На этом потолке было не менее пяти десятков вампиров, — Кэрран приподнял брови.
— Не скажу, что это не было больно. И я ничего не могла с ними сделать. С таким количеством их можно только объединить в одно целое. Как рой. — Я посмотрела на его лицо. Ты еще не испугался, детка?
— Значит, ты можешь убивать вампиров своим разумом?
— Возможно. Проще просто заставить их разбить головы о камень. Но у меня почти не было практики, так что нет ни навыков, ни знаний, только уйма силы. Если у тебя когда-нибудь состоится война с Племенем, Гастека ожидает сюрприз.
Кэрран нахмурился.
— Почему ты не практиковалась?
— Игра с разумом нежити оставляет след в ее голове. Кто-то вроде Гастека может прочесть мой образ прямо из черепушки мертвого вампира. Тогда мне пришлось бы отвечать на неудобные вопросы. Чем меньше вопросов, тем лучше.
— Есть еще сюрпризы? — спросил Кэрран.
— Я могу есть яблоки бессмертия. Моя магия слишком стара, чтобы на нее повлиять, так что это будто съесть обычные «Гренни Смит». Ты, кстати, тоже можешь. Однажды я испекла с ними яблочный пирог.
— Вот как. Ладно, в следующий раз, когда ты решишь положить в мой пирог волшебные фрукты, я хотел бы, чтобы меня предупредили об этом заранее, прежде чем я это съем.
— Тебе понравилось.
— Я серьезно, Кейт.
— Как пожелаете, Ваше Величество.
Мы замолчали.
— Оборотни, находящиеся в зоне поражения плохо справляются с формой воина. — Я нарушила тишину.
Кэрран кивнул.
— Чтобы поддерживать полуформу требуется сильная магия.
— Что, если мы привезем сюда Джули? Вирус исчезнет. С ней все станет в порядке, правда же?
Лицо Кэррана приобрело привычное ровное выражение Царя Зверей.
— Плохая идея.
— Почему?
— Карлос смог обернуться сразу после того, как вышел из зоны взрыва, а это означает, что там вирус не погибает, а лишь сводится на нет его воздействие. В тот момент, когда Джули выйдет за пределы, он тут же поразит ее. Это гарантия мгновенного люпизма. Кроме того, ты помнишь, как выглядела Джули, когда мы ее привезли?
В моей памяти остались искореженные конечности тела: смесь меха, кожи, обнаженных мышц и оголенной кости с увеличенным в размерах лицом.
— Помню, — процедила я сквозь зубы.
— Она жива лишь потому, что Lyc-V поддерживает ее. Обычное человеческое тело не может перенести таких повреждений. Если переместить ее в зону без магии, вся ее регенерация исчезнет. Она моментально умрет от сильной боли.
Я уставилась в окно.
— Мне очень жаль, — произнес он.
— Она не сможет с этим справиться, не так ли?
Кэрран медленно выдохнул.
— Хочешь, чтобы я солгал тебе?
— Нет.
— Есть способ рассчитать вероятность люпизма, — сказал Кэрран. — Так называемый Lyc-индекс. Средний оборотень имеет показатель около десяти единиц вируса в крови. Я не знаю точно, как определяются единицы, Дулиттл может объяснить это лучше меня. Это значение колеблется по мере того, как уровень вируса повышается и понижается в теле оборотня. Напряженный, взволнованный оборотень показывает в районе двенадцати единиц, оборотень после полученных в сражении травм может достигать семнадцати или восемнадцати. Но у всех по-разному. Например, Дали показывает шестнадцать единиц в состоянии покоя и двадцать две, когда взволнована. Ее регенерация действительно высока.
Я учту это на будущее.
— Так же у каждого есть свой коэффициент сдвига. Люпы не могут сохранять человеческую или животную форму, — продолжил Кэрран. — Они не могут полностью обернуться. Здесь все усложняется. Считается, что нормальный оборотень в форме животного или человека имеет коэффициент сдвига, равный единице. Когда оборотень начинает менять форму, меняется коэффициент. Предположим, ты хочешь сместиться от человека к животному. Ты превращаешь двадцать процентов своего тела в животное, а остальное остается человеческим. Твой коэффициент сдвига равен двум. Тридцать процентов — трем. И так до девяти. Когда ты обращаешься на сто процентов, то возвращаешься к единице. Понимаешь?
— Да.
— Индекс-Lyc определяется путем умножения коэффициента сдвига на единицы вируса и на время, необходимое для полного смещения. Возьмем Дали. Она может полностью обернуться менее чем за три секунды. Ее индекс-Lyc равен единице, умноженной на шестнадцать, умноженной на ноль целых пять сотых. Получаем ноль целых восемь десятых. Все, что меньше двухсот семидесяти, безопасно. Более тысячи — гарантия люпизма. Дали в ближайшее время не обернется люпом.
— Какой индекс у Джули?
Кэрран внимательно посмотрел на меня.
— Джули колеблется от тридцати двух до тридцати четырех единиц. Ее коэффициент сдвига шесть целых пять десятых, и она находится в нем уже шестнадцать часов.
Господи, черт возьми, мне нужен калькулятор.
— Двенадцать тысяч четыреста восемьдесят, — ответил Кэрран. — Мы прекратим считать через час, если не будет значительных изменений.
В двенадцать раз превышает предел люпизма. Мой разум изо всех сил пытался это осмыслить. Я понимала, что он говорил — все ясно, прямо здесь, но я просто не могла заставить себя поверить в это.
Осознание поразило меня как удар.
— Когда ты узнал?
Его голос стал хриплым.
— Как только Дулиттл определил уровень вируса в крови. Мы добрались до Крепости за сорок пять минут. Она начала трансформацию минимум за пятнадцать минут до этого. Я знал, что, если она не обернется в течение первого часа, ее шансы уменьшатся на три четверти, если только показатель вируса не снизится до двадцати.
Мое сердце колотилось, как будто я бежала на полной скорости.
— Я слышала, что первые преобразования занимают часы.
Он кивнул.
— Это случается, когда показатель вируса не велик. Если во время заражения в организм попало недостаточно вируса, или что-то его сдерживает, мы можем получить человека с пятью единицами вируса в крови, находящегося на двадцати процентах смещения в течение одного часа. Пять на два на шестьдесят — всего шестьсот. Затем вирус прогрессирует, и человек полностью оборачивается.
Я хваталась за последнюю соломинку.
— А как же Андреа? Во время вспышки ее обращение заняло несколько часов.
— В теле Андреа был предмет, сдерживающий вирус. Как только они вытащили его, ей потребовалось полчаса, чтобы восстановить баланс и изменить форму.
Черт.
— Тогда зачем вообще нужны успокоительные препараты? — Дулиттл, должно быть, сделал это не просто так. Должно быть, у него был проблеск надежды.
Кэрран протянул ко мне руку и накрыл мою руку своей ладонью.
— Это не для нее. Это для тебя. Дулиттл тратит все свои силы на то, чтобы она жила и чувствовала себя комфортно. Он дает тебе время смириться с этим. .
Я смотрела на дорогу через лобовое стекло. Они ждали, пока я не сдамся и не соглашаюсь избавить ребенка от страданий.
Кэрран продолжал говорить:
— Когда я занес ее в замок, она была завернута в одеяло, так что никто, кроме нас двоих, Дулиттла и Дерека, не знает, насколько она плоха. Парень ничего не скажет. — Его руки крепко вцепились в руль, костяшки пальцев побелели. Лицо было спокойным, голос абсолютно ровным и размеренным, почти успокаивающим. Он, должно быть, ожидал, что я в любой момент развалюсь, потому что запер все свои эмоции внутри, утверждая абсолютный контроль над собой. — Джули не больно. Она спит. Ты можешь не торопиться. Я знаю, как много она для тебя значит. Ты о ней заботилась. Иногда это может быть очень тяжело. Если станет слишком тяжело, я здесь. Я помогу ей, если я буду тебе нужен.
— Пожалуйста, останови машину.
Он остановился. Окраины Атланты первыми сдались под натиском магии. Руины окружали дорогу с обеих сторон. Длинный отрезок шоссе оставался безлюдным.
Я вышла из машины и направилась к полуразвалившимся обломкам какого-то старого здания, опаленного изнутри, с черными стенами, покрытыми сухим безжизненным плющом. Я не знала, куда иду. Мне просто необходимо было встать на ноги, поэтому я расхаживала взад и вперед, от стены к стене.
Кэрран последовал за мной и остановился у дыры в стене. Он ничего не говорил. Ничего и не нужно было говорить.
Я мерила шагами пустую территорию. Ведь должен же быть какой-то выход. Смерть — это конец, но Джули все еще жива.
— Я все еще продолжаю думать, что приди я на двадцать минут раньше, ничего бы этого не произошло. Как же я хотела бы. . — Мои ладони сжались в кулаки.
— Убить Лесли снова?
Я посмотрела на него и увидела отражение своей ярости в его глазах. Он хотел разорвать Лесли на части. Он не раз представлял это в своем сознании. Она стала врагом, Хранителем и в его голове, и в моей.
Я сделала разворот на одной ноге, обернувшись к стене.
— Лесли могла кусать меня до посинения. Я бы отделалась лишь легкой лихорадкой, но это был бы конец. .
В моем мозгу загорелся огонек. Я остановилась. Моя кровь съедала Lyc-V на завтрак и оставляла вампиризм на десерт.
Кэрран был прав. Джули висела на волоске. Прямое переливание моей крови может убить ее.
— Что? — Спросил Кэрран.
Но моя кровь может уничтожить Lyc-V. Это возможно, потому что Роланд уже делал это раньше. Я ломала голову. Я знала общую суть истории, но в моей памяти не сохранилось ничего конкретного. Мне нужно было точно знать, что сделал Роланд. Где же я об этом читала? Нет, подождите, я не читала, я слышала. Закрыв глаза, я могла воссоздать в памяти размеренный женский голос, произносящий эти слова.
Элайджа. Верно. Хроники Элайджи Неверующего. Хроники нельзя было записать, их следовало читать по памяти. Кто в городе может знать о них? Кто. .
Раввины. Храм моя лучшая надежда.
Я подошла к Кэррану.
— Можешь отвезти меня в Храм?
Он поднял руку, показывая мне ключи от машины.
*** *** ***
Кэрран проехал по улице, направляясь в Храм. Справа по дороге торчали останки домов, не более чем развалины из кирпича и камня. Позади них бушевала Юникорн-Лейн, словно рана на теле Атланты, истекающая чистой магией даже в разгар технологической волны. Там среди разваливающихся небоскребов охотились отвратительные твари, дикие, голодные, изуродованные самой магией, которая их же и породила. Они слонялись по отравленным сточным водам и поедали свою зараженную добычу.
Юникорн-Лейн вволю резвилась меж разрушенных строений, оставляя за собой длинные желтые волоски мха. Те блестели на открытом металлическом каркасе уничтоженных магией домов, питаясь железом и сочась едкой слизью, предвещая скорое наступление эры Единорога. Храм находился совсем рядом, в конце улицы, раввины охраняли его, чтобы обеспечить безопасный доступ в синагогу. Улицу защищали фонарные столбы, каждый из которых был украшен мезузами, маленькими оловянными футлярами с выгравированной буквой Шин. Каждая мезуза содержала пергамент, на котором начертаны священные слова из Торы. Городской совет десятилетиями пытался сдержать Юникорн-Лейн. Но она продолжала расти, расширяясь, как раковая опухоль, несмотря на все, что на нее сбрасывал город. Однако здесь раввины спокойно сдерживали ее без всяких фанфар и напалма.
— Кем был этот Элайджа? — спросил Кэрран.
— Обычный каменщик из Флориды. Он был своего рода мастером на все руки, поэтому делал все, что попадалось ему под руку: чинил машины, производил мелкий ремонт, но в основном строил дома. Что-то должно быть произошло с ним, потому что в какой-то момент у него были жена и сын, и он владел небольшим бизнесом, чтобы оплачивать счета, но потом внезапно он просто начал пить. И не просто пить, а напиваться до потери пульса. В конце концов, жена ушла от него.
— Отличная история, — сказал Кэрран.
— И будет еще интереснее. Каждые выходные Элайджа брал зарплату, спускался в местный паб и делал все возможное, чтобы упиться до смерти. Когда он вливал в себя достаточно спиртного, то начинал бредить. Иногда он слово в слово выплевывал отрывки из Библии, иногда рассказывал какие-то странные басни, порой даже на неизвестном языке. Многие считали его полностью спятившим. Однажды ночью в пабе оказался раввин. Он услышал, как Элайджа вещает, и понял, что слушает отрывок из Sefer ha-Kabod. Это текст двадцатого века, написанный Элеазаром из Вормса, одним из важнейших еврейских каббалистов. Но Элайджа был абсолютно безграмотным. Он с трудом мог написать свое собственное имя.
Кэрран кивнул:
— Похоже на то, как ребенок в детском саду внезапно извергает «Илиаду» на древнегреческом.
— Еще как. Итак, раввин пробыл в городе неделю и заплатил Элайдже, чтобы тот продолжал бредить, пока он записывает его. В конце недели Элайджа закончил свою последнюю тираду и умер.
— От чего?
— Отказ органов. Он перестал дышать. Всего получилось около восемнадцати часов пленки. Некоторые из них были чистой чепухой, а некоторые вышли пророческими. В записях около двух часов легенд. Все они о Роланде.
Кэрран взглянул на меня.
— Серьезно?
— Да.
— Почему у тебя не завалялось экземпляра этой книги?
— Это лучшая часть истории. Невозможно расшифровать эти записи. Каждый раз, когда это делают, новая магическая волна уничтожает их. Люди пытались записать их и даже положить в свинцовые коробки. Не работает. Удар магии, и слова исчезают. Даже копирование ленты не всегда работает. Храм — самая большая синагога на юго-востоке. Если у них нет копии кассет, то должен быть кто-то, кто слышал, что в них говориться.
Кэрран посмотрел через лобовое стекло.
— Что за черт?
Я уставилась прямо перед собой. Дорогу преградил массивный глиняный голем. Его верхняя половина была вылеплена в виде мускулистого человеческого торса, с лицом длиннобородого мужчины. А нижняя половина представляла собой часть огромного барана с четырьмя копытами и хвостом.
Голем размахивал длинным металлическим копьем. Он выглядел застывшим на середине шага, левая нога поднята над землей, копье раскачивалось, как будто голем делал поворот.
— Это один из стражей Храма. Пожалуйста, не урони его. Моя дружба с Храмом находится на тонком льду.
Кэрран затормозил. Автомобиль медленно остановился. Голем не сдвинулся. Магия прекратилась. Без нее «защитник Храма» был обычной глиняной фигурой.
Кэрран пожал плечами:
— Думаю, отсюда нам придется пойти пешком.
Храм располагался в самом конце дороги, массивное строение из красного кирпича с белой колоннадой, в окружении нескольких хозяйственных построек и стены, украшенной достаточным количеством имен ангелов и магических символов, что закружилась бы голова. Мы пересекли двор и поднялись по белой лестнице в приемную. Женщина за стойкой администратора увидела меня и побледнела. В зеркале позади нее мелькнуло наше отражение: мы оба были измазаны кровью и грязью. На толстовке Кэррана на груди проявилось большое красное пятно — пуля попала прямо под ключицу. Lyc-V залечил рану, но мне пришлось вытащить пулю, и рана кровоточила после того, как он надел толстовку. Моя бледно-зеленая водолазка была забрызгана чем-то подозрительно похожим на мозги, а большой след окровавленной руки отпечатался на моем животе, где явно чьи-то человеческие пальцы касались ткани.
— Царь Зверей и Консорт здесь, чтобы увидеть раввина Питера, — начал Кэрран.
Женщина несколько раз моргнула:
— Вы подождете?
— Конечно.
Кэрран и я сели на стулья. Администратор шепотом заговорила в телефон, а затем повесила трубку.
Кэрран наклонился ко мне:
— Думаешь, она вызывает копов?
— Думаю, да.
— Сразу хочу предупредить, что я не в настроении, чтобы меня арестовывали, и, если кто-то попытается это сделать, им это не понравится.
Вот за что мне это?
Я взяла с бокового столика книгу рецептов и пролистала ее. Шоколадный рогалик. Хм. Шоколад, сахар, миндаль. . Кэрран такое любит.
— Мы их продаем, — нерешительно произнесла женщина. — Это рецепты наших прихожан. Хотите приобрести копию?
Я посмотрела на Кэррана.
— У тебя есть с собой деньги?
Он полез в карман и вытащил пачку наличных.
— Сколько это стоит?
— Десять долларов.
Кэрран начал перебирать банкноты.
Я наклонилась к нему и прошептала:
— Что ты делаешь?
— Ищу ту, что не залита кровью. Вот, держи. — Он вытащил десятидолларовую купюру.
Я передала деньги администратору. Она осторожно взяла купюру, как будто та была горячей, и слегка улыбнулась мне.
— Благодарю.
— Спасибо за книгу.
Кэрран посмотрел в сторону коридора. Кто-то шел. Мгновение спустя я тоже услышала это — быстрый топот ног. В вестибюле появился раввин Питер. Высокий и худой, с залысинами, короткой, аккуратно подстриженной бородкой и в больших очках, раввин Питер выглядел почти как профессор колледжа. Но что-то живое было в его глазах, они были наполнены любопытством и волнением, и вместо стареющего академика, мужчина походил на энергичного молодого студента.
Он увидел нас и остановился.
Мы поднялись со стульев.
Раввин прочистил горло:
— Гхм. . Добро пожаловать! Конечно, добро пожаловать! Чем я могу помочь, кхм, вам, Кейт, и кхм. . Прошу прощения, я не знаю, как я должен к вам обращаться.
Глаза Кэррана вспыхнули. Если бы он предложил раввину называть его «Ваше Величество», мы могли бы поцеловать сотрудничество с Храмом на прощание.
Кэрран открыл рот.
Я толкнула его в бок.
— Кэрран, — выдохнул он. — «Кэрран» подойдет.
— Чудесно. — Раввин протянул ему руку. Кэрран слегка потряс ее, и я тоже. — Так что же я могу для вас сделать?
— Вы знакомы с Элайджей Неверующим? — Спросила я.
— Конечно. Почему бы нам не пройти ко мне в офис. Нам там будет намного комфортнее.
Мы пошли за раввином по коридору. Кэрран потер бок и зло посмотрел на меня. Я сказала ему одними губами: «Веди себя хорошо». Он закатил глаза.
Раввин провел нас в кабинет. Книжные полки тянулись вдоль стен от пола до потолка, так плотно прилегая к единственному большому окну, что казалось, будто оно вырезано из толщи книг.
— Пожалуйста, присаживайтесь. — Раввин сел за свой стол.
Мы приземлились на два свободных стула.
— Хотите что-нибудь, чай, воду?
— Нет, спасибо, — ответила я.
— Кофе, черный, если он у вас есть, — сказал Кэрран.
— Ах! Могу это устроить. — Раввин встал и достал из шкафа две чашки и термос. Он отвинтил крышку, налил в чашки черное варево и предложил одну Кэррану.
— Спасибо. — Кэрран сделал глоток. — Хороший кофе.
— Пожалуйста. Итак, Элайджа Неверующий. Вас интересует конкретная часть, или все?
— Нам нужна некая легенда, — сказала я ему. — Человек на горе и волк.
— Ах, да-да-да. Очень философское произведение. Основная суть, мудрец на вершине встречает волка, который хочет избавиться от своей жестокости. Мужчина превращает его в собаку, поделившись своей кровью. Есть несколько интерпретаций. Мы верим, что, когда Бог создал Адама и Еву, он создал их, используя свою собственную сущность. Эта сущность, Neshama означает «дыхание», она и есть то, что отличает людей от животных. По истории волк одичал. У него не было души, и поэтому он был охвачен гневом. Мужчина поделился своей кровью с волком, создавая между ними постоянную связь, точно так же, как Бог вдохнул душу в каждого мужчину и женщину. Поскольку наша душа дает нам совесть и выводит нас за пределы животных инстинктов, волк становится собакой, которая всегда будет следовать за своим хозяином.
Питер поправил очки на носу.
— Есть и другое толкование, основанное на учении Маймонида, который верил в необходимость баланса. По словам Маймонида, нужно следовать Королевскому Пути, держась подальше от крайностей, не поддаваясь полностью эмоциям, но и не отвергая их. В ярости волк идет крайним путем, и, чтобы вернуться на Королевский Путь, он привязывает себя к человеку, становясь собакой. Пес по-прежнему сохраняет свою первобытную дикость, но теперь его ярость приручена, поэтому он достигает равновесия. Вы ищите особую интерпретацию?
— Нас интересует точная формулировка. У вас случайно нет копии записи здесь, в Храме?
— К сожалению, у нас нет.
Черт.
Раввин Питер улыбнулся.
— Но к счастью, я подробно изучал записи. Элайджа — моя область исследования. Я сохранил записи в своей памяти, поэтому, если у вас есть несколько минут, я могу процитировать вам легенду, если хотите.
Да! Спасибо, Вселенная.
— Я буду у вас в долгу.
— Очень хорошо. — Раввин полез в ящик стола и достал оттуда три белые свечи. Он чиркнул спичкой, зажег первую свечу, а затем две другие.
— Зачем свечи? — поинтересовался Кэрран.
— Традиция, когда произносят слова Элайджи. В одной из записей он утверждает, что свеча — символ мудрости. Если вы используете одну свечу, чтобы зажечь другую, свет горит вдвое ярче. Точно так же, как учитель делится своей мудростью с учеником — оба ума становятся просветленными. Поскольку я собираюсь поделиться с вами словами Элайджи, я зажгу две новые свечи, и наш свет станет в три раза ярче.
Раввин поставил свечи в углу стола.
— Итак, приступим. Легенда номер три. Далеко в горах жил-был один мудрец. Однажды обезумевший волк преградил ему путь. Волк страдал, потому что был полон ярости, которая принуждала его к убийствам и насилию. Волк попросил человека любой ценой избавить его от гнева. Но человек отказал ему, так как это было слишком опасно и могло стоить им обоим жизни. На следующий день волк снова вернулся и вновь умолял человека избавить его от мучительного недуга. Мудрец, как и прежде, прогнал его, ведь гнев существовал в самой природе животного. Без него волк больше не был бы волком. На третий день дикий зверь вернулся и отказался уходить. Он шел за мужчиной, моля и плача, пока тот не сжалился над ним. Он согласился освободить волка от его кровожадности, но, в свою очередь, тот должен пообещать служить этому человеку до конца всех времен.
— На четвертый день человек и волк поднялись на вершину горы. Мужчина приковал волка к скале цепями из серебра и железа, а затем разрезал себе руку и позволил крови течь, пока дождь из игл обрушивался на гору. Почуяв кровь, волк обезумел от ярости и изо всех сил старался разорвать свои цепи, но они крепко держали его. Мужчина перерезал животному горло и излил всю живую кровь из тела волка в свои руки. Пока волк умирал, человек смешал свою кровь с пылающей сердцевиной волчьей души. Затем он залил смешанную кровь обратно в рану, произнеся слова, способные заставить волка повиноваться ему навсегда, и упал на землю обессиленный. Кровь мужчины избавила волка от ярости. Он сел рядом со своим хозяином, охраняя его, пока тот отдыхал. Когда человек проснулся, то обнаружил, что волк превратился в собаку. Это конец истории.
Раввин отпил немного кофе.
— Невозможно отрицать философскую ценность легенды, однако, в последние годы некоторые ученые, в том числе и я, высказали предположение, что рассказ основан на реальных событиях. Значительная часть учений Элайджи, вначале принятые, как аллегория, впоследствии оказались фактами. Легенда имеет все характеристики такого учения. Она отражает конкретные, хотя и несколько загадочные детали: дождь из игл, смешение крови, цепи из серебра и железа. Обычно басни, задуманные как вымысел, передают подобные вещи в общих чертах. Но, конечно, такие смелые радикалы, вроде меня, должны мириться с некоторым недопониманием со стороны своих коллег. — Он слегка улыбнулся.
Моя тетя создавала големов из плоти, вытягивая кровь из своих жертв, наполняя ее своей магией и каким-то образом вводя смесь в новое тело, создавая чудовищно мощных марионеток, полностью находящихся под ее контролем. Роланд сделал почти то же самое. Он вытянул кровь из тела перевертыша, опалил ее своей магией и вложил обратно. Каким-то волшебным образом и он, и оборотень смогли выжить.
Я даже не знала, с чего начать. У Роланда было намного больше сил, чем у меня, но даже это почти уничтожило его. Мне необходимо усилить мою магию. Прямо как волхв, что телепортировал Адама из своей мастерской. Но я не стану прибегать к жертвоприношению. Даже ради Джули. Это исключено.
— Я что-то не то сказал? — Пробормотал раввин. — Вы выглядите весьма потрясенной.
— Нет, — заговорил Кэрран. — Все в порядке. Спасибо за вашу помощь.
Я смогла выдавить пару слов:
— Мы ценим это.
Раввин снял очки, протер линзы мягкой тканью и снова надел их на нос:
— Поскольку я доверил вам свои знания, возможно, и вы поделитесь со мной. Зачем вам эта легенда?
— Извините, я не могу вам этого сказать. — Я поднялась со стула. — Но я могла бы назвать имя этого волка.
Раввин Питер привстал.
— Вы меня крайне заинтриговали. Да, мне было бы очень любопытно узнать это имя.
— Его звали Арес. Шумерам он был так же известен, как Энкиду. Он являлся первым наставником Ордена Железных Псов и покорил большую часть Африки и треть Евразии ради своего хозяина. Он прожил четыреста лет и мог бы завоевать еще больше, но древние греки начали поклоняться ему, как божеству. Их молитвы превратили его в бога войны. Вам было полезно это узнать?
Раввин медленно кивнул.
— Спасибо за помощь. — Кэрран и я направились к двери.
— А что насчет его хозяина? — Внезапно окликнул раввин.
— Оставим это для нашей следующей беседы, — ответила я ему.
— Буду ждать с нетерпением, — крикнул раввин, когда мы вышли в коридор. — Наслаждайтесь поваренной книгой!