Малая земля

Моряк остался один

Второй день не утихает огненный ураган. Тысячи осколков снарядов и мин режут воздух, надрывно визжат. Земля вспахана и перепахана плугом войны. Завалены и разворочены траншеи и блиндажи. Сквозь завесу пыли, поднявшейся до самого неба, тускло светит солнце. Иссеченные колючие кустарники покрыты пылью.

Людей не видно. Они притаились в щелях, в складках земли, в воронках, оглушенные, полузасыпанные, с воспаленными глазами и потрескавшимися губами.

На нейтральной полосе, в неглубокой воронке, лежит снайпер из 83-й бригады морской пехоты Александр Слепышев. Всю ночь он наблюдал за левым флангом противника. Час тому назад его ранило в обе ноги осколками мины. Скрючившись в воронке, он туго перебинтовал раны, потом попытался ползти в тыл, в санчасть. Но выглянул из воронки и зажмурился: кругом рвались снаряды и мины, по дороге могут добить. Решил, что следует выждать до прекращения артиллерийской подготовки.

Слепышев лег на спину и вытянул ноги вверх по откосу воронки. Лицо его побурело от пыли, выделялись только зубы и покрасневшие белки глаз. Пилотку с головы сорвало при взрыве, в курчавые волосы набилась земля, гимнастерка и брюки потеряли свой зеленый цвет, стали такого же цвета, как и земля. Раны не причиняли особой боли, они только ныли, кровь пропитала бинты и больше не шла. Слепышев счел, что ранен легко, и поэтому был относительно спокоен. Его больше волновал вопрос: сколько атак предпримут сегодня немцы и выдержат ли наши? С утра уже отбиты две атаки. Хватит ли У наших сил? В ротах осталось по двадцать человек. Правда, все ребята такие, что будут драться до самой смерти. Они воевали в Одессе, Севастополе, в Керчи, и не в их правилах отступать. «Отобьют, — решил Александр, — не впервой наша братва в таких переплетах».

Артиллерийская стрельба стала затихать. Моряк достал кисет, свернул папиросу и с жадностью затянулся табачным дымом. Покурив, решил ползти. Перевернулся на живот, подтянул ноги. Они были словно неживые. «Я не чувствую своих ног, — в тревоге подумал Александр и тут же успокоил себя: — Видимо, туго забинтовал». Подтянулся до края воронки. В воздухе по-прежнему висела пыль, но было тихо. «Сейчас фашисты пойдут в атаку, — заключил Слепышев, — проползти двести метров я не успею, придется дожидаться, пока наши отобьют атаку». В том, что атака будет отбита, он не сомневался.

Справа, в балке, раздались крики. Слепышев проверил винтовку, смахнул с нее пыль, приготовил гранаты. Он чувствовал себя более спокойным и уверенным, когда видел противника. Во время бомбежки и артиллерийского обстрела хуже: черт знает, куда упадет бомба или снаряд.

Ему стали хорошо видны серо-зеленые полусогнутые фигуры гитлеровцев, бегущих по исковерканному полю. На нашей стороне стояла тягостная тишина. Она длилась несколько минут. Вдруг взвилась ракета, и окопы ожили — затрещали автоматы, пулеметы. Раздались взрывы гранат.

Мимо Слепышева пробежали четыре гитлеровца, на ходу стреляя из автоматов. Он успел разглядеть их потные лица с оскаленными зубами. Они не видели снайпера, их взгляд был устремлен на советские траншеи. Слепышев прицелился и выстрелил. Он сделал четыре выстрела. Три гитлеровца упали пластом, четвертый как-то странно повернулся, словно выполнял сложную танцевальную фигуру, и недоуменно посмотрел на снайпера. Слепышев еще раз выстрелил в него.

Затем внимание Слепышева привлек новый звук — в балке что-то загромыхало. Через несколько мгновений оттуда вылезли два танка и устремились на наши позиции. За ними бежали солдаты. Танки с грохотом на полном ходу влетели на брустверы и начали утюжить траншеи. Откуда-то сбоку раздалось несколько сухих громких выстрелов из противотанкового ружья. Один танк задымился. Но больше выстрелов из противотанкового ружья не было слышно, в траншеи вскочили гитлеровцы. «Полундра!»- раздались крики. А из балки бежали и бежали гитлеровцы.

По телу пробежала холодная дрожь. Впервые он почувствовал одиночество. Жутко находиться на нейтральной полосе, вдали от своих.

Он выполз из воронки. Это стоило ему больших усилий. Ноги не действовали. Над головой просвистела пуля. Слепышев не обратил на это внимания. Через полминуты опять свистнула пуля. Александр оглянулся. За одним из камней блеснул оптический прицел. «Снайпер!» — догадался Слепышев и, подхлестываемый жаждой жизни, пополз к кустам. Едва успел доползти до них, как пуля обожгла правую руку выше локтя. Слепышев припал к земле: пусть снайпер думает, что убит.

Спустя несколько минут открыл глаза и посмотрел вперед. Заметив в кустах воронку, решил юркнуть туда. Напрягая последние силы, рванулся вперед, но локоть правой руки бессильно скользнул по земле, а от острой боли застучало в висках. Снайпер больше не стрелял. Слепышев дотянулся до куста и со стоном свалился в воронку.

Он очнулся, когда солнце уже клонилось к горизонту. Ясное небо было залито багрянцем заката. В кустах порхали какие-то птички. Слепышев ощупал правую руку и вспомнил, что забыл ее перевязать. Весь рукав был мокрым от крови. В карманах бинтов не оказалось. Пришлось финкой отрезать кусок нижней рубахи. Слепышев осмотрел рану. Пуля пробила мякоть и застряла там. Бинтовать одной левой рукой было неудобно. Пришлось помогать зубами. От потери крови кружилась голова, клонило ко сну.

С трудом закончив перевязку, раненый решил выглянуть из воронки. Его смущала и пугала вновь наступившая тишина. Он выполз из воронки, огляделся. Там, где была передовая моряков, теперь были фашисты. «Значит, наши на второй линии, дальше гитлеровцев не пустили», — подумал он.

Изредка рвались мины, слышались одиночные выстрелы из винтовок. Слепышев решил с наступлением темноты ползти к своим. Пусть он будет ползти хоть всю ночь, но все-таки доберется. Желая проверить свои силы, он прополз несколько метров. Сразу зашумело в голове, перед глазами зарябили черно-зеленые круги, тупо заныли отяжелевшие ноги. Собственное тело показалось необычайно тяжелым, словно оно весило два десятка пудов. Раненый уткнулся головой в камень и горько подумал: «Эх, Сашка, не доползешь…»

Вдруг он услышал шаги и, подняв голову, увидел приближающегося гитлеровца. «Теперь все», — пронеслась мысль. У фашиста была перебинтована левая рука. Увидев моряка, он сначала испугался, а когда заметил, — что тот ранен, злорадно усмехнулся:

— А, рус, шварц дьябол!

Гитлеровец подошел вплотную, зло улыбаясь, вынул пистолет и навел на моряка. Александр с ненавистью смотрел прямо в глаза врага. Однако выстрела не последовало. Гитлеровец с удивлением глянул на пистолет, сунул его в карман, поднял ногу в тяжелом кованом сапоге, намереваясь ударить моряка по голове.

— Ах, гад! — яростно крикнул моряк, дернув его за ногу. Тот потерял равновесие и упал. Слепышев выхватил финку, ударил врага в спину. Но в руке уже не было прежней силы, финка только оцарапала спину врага. Гитлеровец закричал, пытался отползти. Слепышев напряг все силы и навалился на него. Он нащупал горло и вонзил в него финку. Гитлеровец захрипел, судороги свели его тело. Слепышев схватил его за здоровую руку и тут потерял сознание.

Ночная прохлада привела его в чувство. Первым его ощущением было то, что левая рука что-то держит. Он сообразил, что это рука гитлеровца, и разжал пальцы. Враг был мертв. Слепышев повернулся на спину — так лежать было удобней и спокойней, — посмотрел в небо, усеянное мерцающими звездами. Сколько сейчас времени? У гитлеровца, вероятно, есть часы? Александр стал шарить в его карманах, вытащил оттуда часы, бумажник с документами. По привычке документы сунул за пазуху. Часы показывали двенадцатый час ночи. Нужно ползти, ползти во что бы то ни стало.

И он пополз. Колючие кустарники царапали лицо, руки. Так он преодолел около двадцати метров, потом, обессилев окончательно, остановился, припал щекой к земле, мечтая о глотке воды. В горле пересохло, губы потрескались. Глоток воды — и он опять поползет.

…Вот перед глазами широкая плавная русская река. Он сидит в лодке. Рядом Лена. Ему хочется пить, он наклоняется к реке и пригоршнями черпает воду. Лена смеется: «Сашка, ты с ума сошел, разве можно так много пить воды?» А он пьет и не может напиться, вода, как горячий песок, сушит глотку. Ему становится страшно…

Открыв глаза, Слепышев тревожно оглянулся. Что это? Бред? Сон? Почему он сейчас видел Лену? Чувствует ли она, в каком отчаянном положении ее Сашка? Едва ли! Сидит, вероятно, светловолосая, голубоглазая, и пишет ему письмо. Она всегда пишет письма глубокой ночью, когда все спят. «Я не сплю ночами, а пишу тебе. Мне кажется, что в это время и я с тобой», — писала она не раз.

Как, однако, хочется пить, все нутро горит! Почему он не поискал на убитом им фашисте флягу? У разведчика задрожали потрескавшиеся губы.

Доберется ли он до рассвета к своим? Он прополз около двадцати метров за два часа. Надо около двухсот, значит, это займет около пятнадцати часов. А через несколько часов рассвет. Днем не показывайся — убьют. Да и вообще, сможет ли даже здоровый человек ползти пятнадцать часов подряд?

От таких мыслей тягостно защемило сердце. Моряк вздрогнул при мысли о том, что его ожидает. Впереди мучительная смерть — или от ран или от гитлеровцев. Только бы не попасть в лапы фашистам. Лучше умереть где-нибудь в кустах, чтобы его никто не видел.

Снова забравшись в кусты и повернувшись на спину, он устремил свой взгляд в глубокое черное небо. Ноги и правая рука горели. Тупая боль мучила, но стала какой-то привычной, словно она была всегда. Кровь из ран не шла — это успокаивало. Свои придут и спасут его. Как приятен весенний ночной воздух… А ведь он двое суток не спал…

Когда он открыл глаза, всходило солнце. Яркие лучи скользили по земле, обливая ее золотым потоком. «Неужели я спал?» — подумал Слепышев. Он хотел повернуться и лечь на живот, но не смог — не было сил. Только закружилась голова и тошнота подступила к горлу. Стало жутко. Большим усилием воли он удержал себя, чтобы не закричать. Так вот где он должен встретить смерть! В колючих кустах, вдали от людей. Сколько времени он еще проживет? Александру стало жаль себя, такого молодого, так любящего жизнь. Слеза скатилась по исхудалой грязной щеке. Вот что значит война. Ему только двадцать шесть лет, а война вырывает у него жизнь.

Его удивила странная тишина на передовой. Вчера в это время стоял оглушительный грохот. Кругом кустарники, ничего не видно. Он скосил глаза на землю и заметил маленькую мышь. Настороженными глазами, не двигаясь, она смотрела на него. Она была такой симпатичной, что захотелось ее погладить. Но когда он поднял здоровую руку, мышь куда-то юркнула. На ветку кустарника заполз черный жук, деловито расправил крылья, зажужжал и полетел. Высоко в небе порхал жаворонок и заливался звонкой песней, приветствуя солнце. Прилетела пчела, покружилась и улетела. «А тут жизнь идет своим чередом», — подумал моряк. На душе стало как-то легче. «Жизнь сильнее смерти, — подумал он, — ничем не заглушить радость жизни. Ах, фашисты, вы хотели лишить нас радости жизни, отнять радость существования. Разве это возможно, тупые вы люди. Мир жил и жить будет, вечно сиять будет солнце, а вы сгниете в могилах, и на них зацветет опять жизнь».

Слепышев посмотрел в другую сторону: к кусту была прикреплена едва заметная, тоненькая проволочка, другой конец ее уходил в землю. Он сообразил, что это мина натяжного действия. Ползая ночью, он мог нечаянно задеть ее и взлететь на воздух. Однако это его не испугало. Он дотянулся до проволочки, потрогал ее и подумал: «Если подойдут враги, взорву себя и их».

Прошло несколько часов. Солнце поднялось высоко, стало душно. Над моряком кружились зеленоватые мухи. «Как над падалью вьются», — с тоской подумал он.

На передовой по-прежнему было тихо, лишь изредка раздавались взрывы мин, стрекот пулеметов. Усилилась боль. В висках стучало, все тело горело, как в огне. Порой Слепышев впадал в забытье. Тогда зеленоватые жирные мухи садились на его заострившийся нос, на запавшие щеки. Он бредил и стонал. Ему мерещилась родная Волга, в которой так много воды. Опять он увидел Лену. Она стояла в лодке, черпала ковшом воду и давала ему пить. Он пил и не мог напиться, вода была какая-то горячая, она жгла нутро и не утоляла жажду. Лена смеялась. Потом откуда-то появилась старенькая сморщенная мать. Она с жалостью смотрела на него и тоже подала ковш с водой. Вдруг над ухом его кто-то крикнул: «Чудак, разве в жару пьют?» Это отец, бригадир рыболовецкой бригады. У него суровое лицо, заросшее черной бородой. «Чудак!» — повторяет он, и это слово звенит в ушах. Звон становится невыносимым…

Слепышев очнулся и открыл глаза. Кругом стоял такой грохот, что звенело в ушах. Небо потемнело. «Началось», — пронеслось в его голове. Он невольно крепче сжал финку, которую все время держал в руке. Снаряды рвались близко. Через несколько минут послышался громкий клич: «Полундра!»

«Наши жмут!» — радостно отметил он, и его сердце усиленно забилось. Он закричал. Ему показалось, что крик его разнесся далеко, но на самом деле это был хриплый слабый стон. Он захотел подняться, напряг все силы и сел. И тут увидел моряков, бегущих со всех сторон.

«Братки, родные, выручили друга, милые полосатые черти», — с умилением зашептал он, и слезы радости покатились по его лицу.

Неожиданно в голову пришла мысль: в кустах его могут не найти. Надо выбраться на открытое место. С трудом он перевернулся на живот. Однако ползти не смог. Но если его не увидят, пусть хоть услышат. И он начал протяжно кричать.

— Кто тут кричит? — неожиданно услышал он женский голос.

Над ним наклонилась светловолосая девушка с сумкой санинструктора. Она перевернула его на спину, поднесла к губам флягу с водой.

— Я думала, что это немец стонет, — сказал она и внимательно посмотрела на него ласковыми глазами.

Выпив воды, Александр почувствовал себя лучше. Слова санинструктора смутили его.

— Это я кричал, чтобы меня услышали, — виновато сказал он, — мне уже не так больно. Вот ползти не могу. Кликни ребят, пусть вынесут.

Она убежала и через минуту привела двух моряков.

— Держись, браток! — сказал один басом и приподнял его.

Они бегом отнесли Александра в траншею, которую только что отбили. Командир отделения не сразу узнал Александра.

— Саша, ты ли это? — воскликнул он. — А мы уже похоронили тебя.

— Рановато задумали, — попробовал улыбнуться Слепышев. — Еще повоюем!..

И его ослабевшие пальцы тихо сжали руку товарища.