Малая земля

Поединок

Хмуря темные брови, командир артиллерийского дивизиона майор Скляр говорил отрывистым голосом, отводя взгляд от сержанта.

— По данным разведки, немцы сооружают какую-то «Берту», орудие большого калибра, которое должно прямой наводкой бить по нашим штабам, по крупным кораблям, подходящим к нашему берегу. Прежде чем «Берта» начнет стрелять, мы должны ее искалечить. Поручается это вам. Ясна задача?

— Ясна, товарищ майор, — ответил сержант Лащинский, отрываясь от перископа.

В перископ он видел какое-то сооружение позади кладбищенских ворот. Рядом виднелся блиндаж, а левее его лежала разбитая бочка.

— Запоминайте все, что увидите в воротах кладбища, — продолжал майор. — Ориентиром возьмите бочку.

Сержант опять прильнул к перископу.

Майор Скляр нарочно хмурил брови. Он не хотел, чтобы сержант видел выражение его глаз. Сержанту поставлена задача, связанная с риском для жизни. Один шанс из ста у командира орудия, и он, конечно, понимает это. С каким же чувством надо провожать почти на верную смерть двадцатилетнего парня, жизнерадостного, с чубом курчавых волос? И надо ли показывать это чувство ему?

Майор знал и любил его. Знал, что два старших брата сержанта погибли, а отца и мать немцы расстреляли. Сержант остался один на белом свете, ему некуда возвращаться после войны. Может быть, поэтому майор питал к нему отцовское чувство. Впрочем, отцовские чувства у него были ко всем своим подчиненным. Недаром артиллеристы дивизиона уважительно называли его батей, хотя этому бате минуло всего тридцать лет. Но не за возраст фронтовики именуют своих командиров батей. Такое звание надо заслужить.

Свистнула снайперская пуля. Сержант опустил перископ и проворчал:

— Засек опять паршивый снайпер.

Наблюдение шло из боевого охранения стрелковой роты, которой командовал капитан Короткий. Отсюда до передовой немцев рукой подать.

Капитан пришел сюда вместе с майором. Он стройный, подтянутый, свежевыбритый и невозмутимо спокойный. Своим видом он успокоительно действовал на окружающих. Глядя на него, забываешь, что противник рядом.

— Что ж, — заметил капитан, — перенесем наблюдение в другое место. — Он усмехнулся. — Нам это не впервой.

Сержант повернулся к майору:

— Все ясно. Высмотрел основательно.

— Коли так, то пошли, — кивнул майор.

Лащинский, пригибаясь, пошел по узкой траншее.

Прейдя шагов двадцать, он присел, свернул цигарку и закурил. Кто знает, может последний раз затянешься крепкой солдатской махоркой.

76-миллиметровое орудие, командиром которого был Лащинский, стояло на прямой наводке в ста пятидесяти метрах от боевого охранения и не более, чем в трехстах метрах от вражеской обороны в районе кладбища. С кладбища вся Малая земля видна, как на ладони. Но орудие было так хорошо замаскировано, что немцы не догадывались о его местонахождении. Оно должно заговорить лишь в случае, если по дороге от кладбища прорвутся вражеские танки, или еще в каком-либо особом случае.

Танки пока не появились, но особый случай наступил. Это Лащинский сразу понял, когда майор вызвал его Днем в блиндаж командира огневого взвода. Обыкновенно днем тут не ходят, даже не ползают. Вражеские снайперы сразу возьмут на мушку. Не постесняются немцы вызвать против одного десантника минометы и пушки. Надев маскировочный халат, Лащинский полз, как ящерица.

Да, задача яснее ясного. Только есть одно «но».

После первого же выстрела на орудие Лащинского обрушится огонь нескольких батарей.

Лащинский выплюнул окурок, спрятал буйный чуб под пилотку. Накинул на голову маскировочный халат и пополз к своему орудию. Дальше траншеи не было. Ее не стали делать в целях маскировки. Сержант полз осторожно, часто замирая и прислушиваясь. Сейчас, как никогда, особенно важно, чтобы его не заметили, чтобы не подсекла снайперская пуля.

Все обошлось благополучно. Он проскользнул в замаскированный блиндаж, где жили ребята его расчета.

Наводчик Вася Куртий, невысокий, белобрысый, не дожидаясь, когда сержант отдышится и скинет маскировочный халат, нетерпеливо спросил:

— Что там стряслось? Мы будем наступать или немцы против нас что готовят?

Лащинский вытер пилоткой вспотевший лоб, выпил из котелка воды, которую ребята зарывали в кувшине в землю, чтобы была прохладной, и только после этого рассказал о полученном приказе.

— Понятно, — в задумчивости произнес Куртий, почесывая недобритый подбородок.

— Как связь? — повернулся сержант к сидящему у телефона связисту Василию Чемеридзе, прибывшему в расчет несколько дней назад.

— В исправности, — ответил тот.

— Сиди у телефона и жди сигнала.

Командир орудия обвел внимательным взглядом каждого находящегося в блиндаже, пытаясь прочесть на их лицах впечатление от полученного приказа.

Вася Куртий продолжал почесывать подбородок, опустив голову. Рядом с ним сидел Иван Стократный и приговаривал: «Невесело придется, невесело», и при этом поднимал удивительно густые и белые, словно покрашенные перекисью водорода, брови, а его пшеничного цвета волосы свисли на щеки. Вася и Иван земляки. Их родина село Большая Врадиевка Одесской области. Еще утром Иван говорил сержанту: «Самые красивые девчата в нашем селе. После войны приезжай к нам, просватаю за тебя двоюродную сестру». А Василий добавил: «Самые лучшие яблоки — это у нас. А такой сладкой вишни и черешни нигде не растет, только у нас».

Коция Дбарь почему-то стал стягивать сапоги и перематывать портянки. Он молчал, и на его бесстрастном лице ничего нельзя было прочесть. Он абхазец. Утром, когда Иван стал приглашать сержанта в свое село, Коция сказал: «Григорий поедет к нам в Абхазию. Он мой брат, вы это знаете. А в Абхазии самые лучшие горы, самый чистый воздух, самое лучшее вино. У нас до ста лет живут». Да, Коция действительно брат Григорию. В прошлом году Дбарю и Лащинскому дали отпуск на несколько дней. Они поехали к родителям Коция, которые жили в горах километрах в тридцати от Сухуми. Встреча была сердечной. Когда Григорий сказал, что немцы расстреляли его отца и мать, то мать Коция назвала его приемным сыном. С того дня Коция стал звать его братом. «У нас такой закон», — говорил он. Красивый парень этот Коция. Высокий, гибкий, отличный охотник.

Напротив сидел Леня Кравченко. Он самый веселый в расчете. Родом с Гуляй Поля. С украинским юморком рассказывал он о Махно, его похождениях, которые помнят старики. Но сейчас Леня невесел, заметно, что нервничает. Вынул кисет, повертел его в руке и спрятал обратно, достал расческу, провел ею раз по светлым волосам, потом сунул в вещевой мешок и опять принялся шарить в кармане.

Спокойный вид был у Вано Шепия. Он самый сильный из ребят. По национальности мингрел. Характер у него горячий, вспыльчивый, заводился, как говорится, с пол-оборота. Но быстро отходил. Говорил скороговоркой и притом картавил, а ребята подшучивали над ним за нескладную речь. Поэтому он предпочитал молчать.

«С кем-то из них я вижусь в последний раз», — подумал Лащинский и вдруг остро ощутил, как дороги ему эти еще безусые, как и он сам, ребята. Ведь давно вместе. Их комсомольский расчет известен во всей бригаде как самый дружный, спаянный. Еще расчет называли интернациональным.

Ему вспомнилось, как в первые дни десанта их орудие было разгружено в связи с мелководьем в сорока метрах от берега и ребята на своих плечах вынесли его на берег, установили на огневой позиции и через полчаса оно уже стреляло по врагу. А разве забудется тот день, когда расчет вел огонь в Станичке, невдалеке от трехэтажной школы, занятой немцами, с которой вся Станичка была видна, как на ладони. Тогда майор Скляр со своими разведчиками Костей Чеботаревым, Андреем Голубом засекли важные цели. Поразить их было поручено расчету Лащинского. Цели были подавлены. Правда, и орудие оказалось поврежденным вражескими снарядами. Помнится, как Маша Толоконникова, хрупкая, но бойкая медсестра, вытаскивала смертельно раненных Сережу Куликова, Петю Алешина, как оказывала помощь Ване Стократному. А он, командир орудия, отделался тогда сильным ударом сошника по спине, когда снаряд угодил в орудие. Орудие отремонтировали, и вскоре расчету поручили оборудовать огневую позицию на прямую наводку у самого переднего края. Не так-то просто было сделать это. Всю ночь катили орудие, и все в гору и в гору.

«Не надо думать о смерти», — тряхнул головой Лащинский.

Еще раз хлебнув воды из котелка, командир орудия встал и несколько торжественно сказал:

— Друзья, поклянемся, что честь советского воина не нарушим, выполним приказ с честью.

— Ну, конечно, — заявил Куртий, тоже вставая, и осведомился: — Запишем нашу клятву, товарищ сержант?

— Не надо, пожалуй, — после некоторого раздумья ответил он. — Хватит и того, что каждый скажет: клянусь.

— Клянусь! — произнес каждый.

Каждый вставал, когда произносил это слово.

— А теперь давайте прокалибруем снаряды и будем ждать сигнала, — распорядился командир.

После того как прокалибровали снаряды, сержант по телефону доложил майору о готовности.

— Начинайте, — приказал майор.

Первый снаряд загнан в ствол орудия.

Хмуря брови и наморщив лоб, Лащинский поднял руку и вдруг почувствовал, как заколотилось сердце. Что-то будет через несколько минут?

— Внимание. Огонь!

Вася Куртий тщательно наводил орудие, чтобы не тратить лишних снарядов на пристрелку. Когда последовала команда, он нажал на педаль спуска. Орудие после выстрела вздрогнуло, и с него слетела вся грязь, которой его ежедневно на рассвете обмазывали для маскировки. Куртий выглянул из-за орудия и увидел, как из немецкого блиндажа выскочил офицер в лакированных сапогах. «Ого, какая там цаца», — удивился он.

Лащинский смотрел в бинокль и тоже видел офицера. Скомандовал Куртию сделать поправку вправо и вести беглый огонь.

— Не гулять немецкой толстозадой Берте по кубанской земле! — крикнул Леня Кравченко и, подав снаряд, погрозил кулаком в ту сторону.

В бинокль было видно, как разлетались бревна на немецком сооружении, взлетали вверх солдаты. Свалился и офицер в лакированных сапогах. После шестого выстрела все окуталось дымом.

Гитлеровцы быстро засекли орудие. Когда Куртий сделал седьмой выстрел, совсем близко от огневой позиции стали рваться снаряды и мины. Лащинский определил, что по его орудию ведут огонь две батареи — минометная и артиллерийская. Начался неравный поединок. Все ближе и ближе разрывы. «Берут в вилку», — сообразил Лащинский. Он знал, что это такое. А куда денешься? Надо вести огонь.

Из блиндажа выскочил Вася Чемеридзе и крикнул:

— Майор сказал: «Молодцы!» Приказывает еще четыре снаряда беглым. — И опять нырнул в блиндаж.

Поблизости разорвалась мина, и Леня Кравченко вдруг выпрямился, потом откинулся на спину и замер. Осколок попал ему в голову. К нему подскочил Дбарь.

— Леня, тебя ранило? Давай перевяжу.

Леня не отвечал. Он был мертв. Дбарь поднялся, вскинул руку и хотел что-то крикнуть командиру орудия, но не успел, удар в спину свалил его. Он упал на Кравченко, широко раскинув руки.

Лащинский и Куртий не видели, как упали Кравченко и Дбарь. Первый следил в бинокль за падением снарядов, а второй стрелял, рукавом стирая пот со лба. Вот и четвертый выстрел.

— Кажись, все, — выдохнул Куртий и повернулся к командиру орудия.

— Капут Берте, — подтвердил Лащинский, удовлетворенно потирая руки.

Из блиндажа опять выскочил связист и звонко крикнул:

— Задача выполнена. Приказано всем в укрытие. Давай, кацо, быстрее.

— В самый раз покурить после славной работки, — ухмыльнулся Ваня Стократный, но увидев лежащих Кравченко и Дбаря, подбежал к ним.

И в этот момент вражеский снаряд угодил прямо в орудие. Взрывом повернуло орудие на девяносто градусов, разбило замок, раскидало людей. Первым пришел а себя Лащинский. Он приподнялся и огляделся. Рядом лежал связист, закрыв голову руками. Поднялся Вано Шепия, вся грудь у него была в крови, изо рта также стекала струйка крови.

— Командир, меня убили, — сказал он, держась за станину орудия. — Письмо в кармане… отправьте… маме…

Он медленно оседал на землю, прислонившись спиной к орудию и склонив голову на грудь.

Пошатываясь, поднялся Вася Куртий. Увидев командира, он прыгнул к нему и потащил в укрытие. Вслед за ним свалился в укрытие Ваня Стократный.

Очнулся и Вася Чемеридзе. Он пополз в блиндаж, к телефону. Взял телефонную трубку, прижал ее к уху и снова потерял сознание…

А немецкие артиллеристы продолжали неистовствовать. Обстрел орудия длился до самой темноты.

Когда стрельба затихла, на огневую позицию приползли командир взвода с матросами, В живых оказались Лащинский, Куртий, Стократный, Чемеридзе и Дбарь. Все были оглушенные и имели легкие ранения. Тяжелое ранение оказалось у Дбаря. Их отправили в санчасть. Погибших Кравченко и Шепия похоронили в балке. Орудие за ночь откатили ближе к берегу. Артмастер заверил, что его можно отремонтировать.

Вскоре Григорий Лащинский и его товарищи выписались из санчасти, и опять их орудие стояло на прямой наводке, но, конечно, на другом участке.