Пять дней апреля

1

Командующий группой войск на Малой земле генерал-майор Гречкин намочил в ведре носовой платок, провел им по усталому и небритому лицу, потянулся и начал прохаживаться из угла в угол по низкому, сводчатому капониру. Он не спал двое суток и вышагал за эти сорок восемь часов по капониру десятки километров.

Двое суток не утихает огненный ураган. Днем и ночью сотни вражеских самолетов сбрасывают на десантников бомбы, непрерывно рвутся тысячи снарядов и мин, а пули свистят над всем плацдармом. Гитлеровцы хорошо подготовились к наступлению. Гречкин знал из показаний пленных и из сообщений штаба, что командующий 17-й немецкой армией генерал Руофф создал специальную боевую группу под командованием генерала Ветцеля. В эту группу входят четыре дивизии, ей приданы 1200 самолетов и до пятисот орудий. Флотилия торпедных катеров и подводные лодки блокировали плацдарм с моря. Говорят, что сам Гитлер дал предписание сбросить малоземельцев в море и превратить Новороссийск в неприступную крепость.

Что-то будет.

Но пока за двое суток боев гитлеровцам не удалось сдвинуть десантников ни на один метр. Нарушены все законы военной науки. Согласно этим законам, десантники должны были быть опрокинутыми в море еще вчера. Еще вчера все было сметено огнем. Каким чудом уцелели десантники?

Начальник штаба полковник Аникеев сидел за столом и, ероша на голове волосы, водил карандашом по карте. Генерал остановился около стола, несколько мгновений следил за движением карандаша, потом сказал:

— Ну так как, Алексей Степанович, подбросим в сто седьмую наш резерв или воздержимся? Шуклин настойчиво просит.

Не отрываясь от карты, начальник штаба, морща высокий лоб, медленно, словно обдумывая каждое слово, заговорил:

— Немцы атакуют сто седьмую. Но атакуют и сто шестьдесят пятую и двести пятьдесят пятую в Станичке и со стороны кладбища. Ведут наступление и на Безымянной высоте против сто семьдесят шестой дивизии генерала Бушева. В общем, почти со всех направлений. Но я не понимаю, зачем им наступать на гору Колдун, где стоит сто седьмая? Там самый трудный для наступления участок. Со стороны Станички наступать им тоже несподручно. А бомбят, особенно сегодня, балки между горой Колдун и Безымянной высотой чаще чем другие участки. Оборону там держит пятьдесят первая бригада полковника Косоногова. Он доносит, что его также атакуют. Вчера по лощине пустили три танка. Вот я и думаю…

— Ну, думай, думай. Я тоже думаю, — коротко бросил генерал и опять принялся шагать.

По его лицу скользили тени. Лампа, сделанная из гильзы снаряда, коптила и вздрагивала от каждого близкого разрыва. Темные глаза генерала, казалось, совсем запали в орбиты, а морщины на лице стали еще резче.

— Кое-кто думает, возможно, что немцы дураки, — не поворачивая головы и не останавливаясь, произнес генерал.

— Я врага никогда дураком не считал, — обидчиво отозвался начальник штаба. — Вы, Алексей Александрович, не по тому адресу направили ваше замечание.

Генерал сел на койку, закурил и внимательно посмотрел на усталое лицо начальника штаба.

— Не сердитесь, полковник. Это я просто вслух высказался, В мыслях поставил себя на место генерала Ветцеля и решал за него боевую задачу. Я пришел к выводу, что Ветцель — хитрая бестия, вчера и сегодня он прощупал всю нашу оборону, наступал и на Шуклина, и на Бушева, и на Горпищенко, и на Потапова, и на Косоногова с целью нанести урон и нащупать наши слабые места. А сегодня усиленно бомбили балку и лощину между Колдуном и Безымянной не зря. Думаю, что завтра они нанесут главный удар по этой балке, где стоит пятьдесят первая бригада полковника Косоногова. И ударят в стык этой бригады с восьмой гвардейской. Замысел такой: прорвать нашу оборону в лощине и по ней пройти до моря, а потом уже, разрезав Малую землю надвое, бить нас по частям. Что вы скажете на это?

— Мои мысли совпадают с вашими, — высказался начальник штаба. — Выдержит ли бригада Косоногова? И численный состав, и качественный… Бригада пришла из-за Закавказья, в боях до этого не участвовала, моряков в ней нет.

Генерал задумался. Опасения начальника штаба не лишены оснований.

— Чей батальон на стыке?

— Капитана Березского. Опытный кадровый офицер.

Вошел начальник политотдела полковник Рыжов, широколицый, плотного телосложения и всегда спокойный.

— Сегодня ночью, — сообщил он, садясь на табуретку, — доставят обращение Военного совета армии ко всем малоземельцам. Только что звонил полковник Брежнев. Военный совет дает нам высокую оценку и надеется, что мы сдержим натиск гитлеровцев.

— Они имеют перед нами все преимущества, — сказал генерал. — И численное превосходство, и большее количество самолетов и артиллерии. Они располагают широким простором для маневрирования, чего мы лишены. За нашей спиной только море. Но мы имеем такое оружие, которого у немцев нет, — стойкость. Да, вся наша надежда на воинское мастерство и стойкость наших воинов!

— Позади нас море, смерть и позор… — добавил Рыжов. — Как стемнеет, я пойду поговорю с людьми. Бригада-то гвардейская, десантная, ей не впервой драться. Вернусь под утро.

— А может быть, вам, Андрей Иванович, не стоит самому. Риск большой. Не хочется в такое время остаться без начальника политотдела.

— Я завороженный, — отшутился Рыжов. — Бомба летит, а я в ямку, снаряд летит — раньше его к земле коснусь, пуля засвистит — наклонюсь, не сочту за труд.

— Завидую вашему хладнокровию, — признался генерал.

В дверь просунул голову дежурный офицер.

— Опять летят семьдесят бомбардировщиков, — доложил он.

Гречкин и начальник штаба пошли на наблюдательный пункт. В стереотрубку ничего не было видно — все кругом окуталось дымом и пылью.

Бомбардировщики стали пикировать.

— Так и следовало ожидать, — заметил генерал и локтем толкнул начальника штаба в бок. — Бомбят лощину, где стоит батальон Березского. Вот для кого резерв держать надо.

Он подозвал командующего артиллерией полковника Сабинина.

— Как у вас со снарядами и минами?

— Совсем мало. Почти все расстреляли за два дня. Корабли не успевают подвозить…

— Нацельте орудия на лощину.

— Нацелить можно. Но снарядов…

Генерал склонил седеющую голову. Неужели завтра придется пережить позорный день?

2

Наблюдатель за воздухом торопливо подсчитывал самолеты:

— Один, два, три… двадцать… шестьдесят, — и вдруг дико крикнул: — Миллион!

Из блиндажа вышел командир первого батальона капитан Березский.

— Чего панику разводишь? — сердито сказал он. — Ну летят и летят. А ты считай. Не первый день, пора привыкнуть.

Он посмотрел на небо. Оно было серое от пыли, а солнце имело тускло-оранжевый цвет.

Вражеские самолеты, выходя из-за горы Колдун, вытягивались в длинную цепочку.

— Всем в укрытия! — крикнул Березский и прыгнул в щель, выдолбленную в скале.

Настороженными глазами он следил за самолетами до тех пор, пока передний не перешел в пике.

«Наш батальон будет бомбить», — сделал он вывод и лег на дно щели, закрыв глаза.

— Девяносто три, — донесся до него взволнованный голос наблюдателя.

Сильный взрыв оглушил капитана. Вслед за первым раздался второй, третий… Сотни бомб рвали и дробили кусок земли шириной в пятьсот метров. Стало темно и Душно. Земля содрогалась, как при землетрясении.

Березский открыл рот: говорят, так легче переносить взрывы. Он заставил себя повернуться лицом к небу, с которого падала смерть.

Неба не видно — сплошная завеса из пыли, только слышны рокот моторов, надрывный визг пикирующих бомбардировщиков и свист бомб.

Березскому нестерпимо захотелось закурить. Он достал из кармана кисет и неожиданно чихнул, начал разворачивать кисет и опять чихнул, потом еще и еще. Все же свернул цигарку и закурил. Табак показался горьким, от него першило в горле. Но Березский делал затяжку за затяжкой. Чихнет и опять затянется.

Гул самолетов и свист бомб прекратились, но в ушах все еще звенело. Березский вылез из щели и осмотрелся. Ничего не видно, как ночью. Шагнул и чуть не упал в щель воздушного наблюдателя.

— Жив? — наклонился над щелью.

Наблюдатель поднялся, отряхиваясь, хотел что-то сказать, но только икнул, смущенно улыбнулся и опять икнул. Не удержался от улыбки и капитан.

— Я чихал, а ты, выходит, икал… Дуэт, можно сказать, подходящий…

— Меня… — выговорил наблюдатель и снова икнул, — немного оглушили.

— Выпей воды, — посоветовал капитан.

На месте землянки, в которой жил командир батальона, зияла глубокая воронка. Березский присвистнул от огорчения и пошел туда, где под толстым скалистым пластом находилась землянка связистов. Она оказалась цела. Здесь находились начальник штаба батальона Алексей Кривошеин, его заместитель лейтенант Иван Селезнев, радист и два связиста.

— Как тут у вас? — осведомился Березский.

Кривошеин доложил, что все в порядке.

— Только очумели малость, — добавил он.

— Это пройдет, — успокоил капитан. — А как связь с ротами, со штабом бригад?

— Связи нет, — ответил один связист, держащий телефонную трубку у уха. — Порывы на линии. Бомбы густо ложились.

— Все в порядке, а связи нет, — Березский с укором посмотрел на Кривошеина.

— В порядке в том смысле, что все живы и не ранены, — поправился Кривошеин.

Курносый и веснушчатый радист неожиданно закричал в микрофон:

— Пошел ты к черту! Пошел к черту! Как понял? Прием.

Капитан повернулся к нему.

— Кучеров, перестань чертыхаться. С кем связь держишь?

— Штаб бригады.

— Передай, что немцы бомбили лощину, командный пункт батальона и передний край, телефонная связь с ротами потеряна, я иду во вторую роту. Как передашь, собирай свой ящик, пойдешь со мной. И вы, — обернулся он к помначштаба Селезневу.

Лейтенанта Селезнева он еще стеснялся называть на «ты». В батальон тот прибыл всего месяц назад из минометного дивизиона, а возрастом был старше. Ему за тридцать, а Березскому двадцать шесть. Селезнев высокий, тощий, почти никогда не улыбался, не шутил, на его лице всегда озабоченное выражение. Родом он с какого-то кубанского хутора, офицером стал в годы войны.

— А на НП кто останется? — спросил Селезнев.

Березский задумался. Сейчас немцы откроют артиллерийский огонь, потом перейдут в атаку. Где должен быть командир батальона в это время? На своем наблюдательном пункте, конечно. Но это в нормальных условиях. А что ему делать на НП, когда связь порвана и нет возможности скоро восстановить ее? Руководить боем с помощью связных? Но в быстротечном бою такая связь ненадежна. И Березский решил, что самое лучшее — перебраться ему во вторую роту. Оттуда видна вся оборона, справа и слева первая и третья роты, связь с ними по траншеям, более короткая. В первую роту пошел замполит, в третью пойдет начальник штаба. А связь с командиром бригады будет осуществляться из роты с помощью рации.

— На НП не будет никого, — ответил Березский, приняв решение. — Вы и я будем руководить со второй роты, Кривошеин пойдет в третью.

— Все ясно, — сказал Селезнев, запихивая в карманы гранаты.

Вошел командир хозвзвода, лейтенант Коломыйцев, плотный, чуть сутуловатый.

— Разрешите доложить, — обратился он к командиру батальона. — Завтрак отправлен в роты до бомбежки. Во время бомбежки разбит продовольственный склад, кухня целая.

— К вечеру приготовить хороший ужин, — распорядился Березский. — Имейте в виду, сегодня бой предвидится еще более ожесточенный, чем вчера.

— Понято. Будет сделано. Разрешите идти.

Березский посмотрел ему вслед, покачал головой и вслух сказал:

— Никакой бомбой его не проймешь. Невозмутим, как всегда.

Сказал не в осуждение. Просто вслух похвалил. Неутомим этот командир хозвзвода, и ничем его не удивишь, немногословен, постоянные его слова: «Разрешите доложить», «понятно, будет сделано». До войны он, кажется, был простым рабочим. А его директором бы.

Коломыйцев не успел сделать и двух шагов от землянки, как начался артиллерийский обстрел. Немцы обстреливали позиции стрелковых рот, командный пункт. Снаряды рвались густо. Коломыйцев вернулся в землянку.

— Проходу нету, — сказал он. — Пережду.

Снял ватную куртку, постелил в углу и лег.

Березский посмотрел на часы.

«Вероятно, генерал Гречкин прав: ударят по моему батальону», — подумал он, чувствуя, что начинает волноваться.

Ночью приходил полковник Рыжов и сказал ему о предположении генерала. Рыжов успел побывать в ротах и везде говорил: «Отступать нам некуда, позади нас море, смерть и позор». Он прав. Отступать — это равносильно смерти. Позорной смерти. Уж лучше ее принять в бою, лицом к лицу с врагом.

Вчера батальон дрался неплохо. Три фашистских танка ринулись в лощину, а за ними пехота. Березский и Селезнев в это время находились в каменном сарае с подвалом, приткнувшемся к правому скату пригорка. Штабные работники батальона ночевали в этом подвале. Увидев танки, Березский взял противотанковое ружье и засел между стенами, Селезнев и писарь Пинчук залегли с пулеметами. Танки шли гуськом, так как лощина была узкой. Двигались уверенно, не боясь мин. За час до этого лощину пробомбили мелкими бомбами, и мины от детонации взорвались. Березский подпустил передний танк метров на триста и выстрелил. Выстрел оказался удачным, пуля порвала гусеницу, и танк завертелся на месте. Немецкий танкист развернул башню и выстрелил из пушки по домику. Снаряд разворотил стену. Березский выстрелил еще раз и заклинил башню. Танк лишился возможности наводить орудие. Второй и третий танк остановились, обойти подбитый почему-то не решились. Из-за машин выскочили солдаты и побежали вперед. Но тут их встретили пулеметным огнем Селезнев и Пинчук. Начали стрелять наши с правого и левого скатов высот. Напоровшись на кинжальный огонь, гитлеровцы отхлынули. Отошли и два танка. Подбитый остался на месте. В тот день гитлеровцы предпринимали еще несколько атак по лощине, но уже без танков. Все они были отбиты с большими потерями для противника.

Полковник Рыжов, когда Березский рассказал ему о дневном бое, предложил:

— Представьте к награде того, кто подбил танк.

— Обязательно, — заверил Березский.

Он не говорил ему, что сам подбил, а сказал: «Мы подбили». Не сказал потому, что полковник мог поругать его — зачем сам комбат взялся за противотанковое ружье, а где были в это время истребители танков? Объясняйся потом, доказывай, что обстановка так сложилась. Чего доброго, скажут, что неправильно руководит батальоном.

Через двадцать минут артиллерийский обстрел закончился, и Березский заторопился.

— Пошли, — кивнул он Кривошеину и Селезневу.

Вслед за ними, закинув за плечо рацию, вышел радист.

Бомбы и снаряды разворотили траншеи, местами пришлось переползать и перебегать.

Березский остановился у развилки траншеи. Сел сам и усадил остальных.

— Итак, ты в третью роту, — сказал он Кривошеину. — Как доберешься, пришлешь связного и сообщение о положении в роте.

— Есть, — коротко отозвался Кривошеин и хотел идти, но Березский остановил его: — Постой-ка, Алеша, что-то скажу.

Он хотел сказать ему еще о том, что бой будет серьезный, что отступать некуда, надо драться до конца. Но слова как-то застряли в горле. Он посмотрел на сосредоточенное, красивое лицо лейтенанта, на его открытые, светлые глаза и вдруг подумал, что, может быть, разговаривает с ним в последний раз.

— Алеша, — тихо сказал он, — попрощаемся на всякий случай.

У Кривошеина дрогнули губы.

— На всякий случай не мешает, — пробормотал он, стараясь скрыть волнение беспечной улыбкой.

Они обнялись, расцеловались.

Березский облизнул сухие губы и, хмуря запыленные брови, крикнул ему вслед:

— Помни, отступать некуда! Устрой полундру!

В этой стрелковой бригаде не было моряков. Но грозный клич морских пехотинцев стал общим для всех малоземельцев.

Повернувшись к Селезневу, Березский сказал:

— А вы идите в первую роту. Там замполит. Но он в военном деле не очень искушен. Помогайте командиру роты. Если выйдет из строя, возьмите командование на себя. Пришлете мне связного.

Он обнял и его.

— Ой, товарищ комбат, — покачал головой Селезнев, — нехорошая то примета, когда прощаются, словно навеки расстаются.

— Не будем суеверными, Иван Павлович.

Неожиданно застрекотали пулеметы, и Березский вскочил:

— Бегом в роты! Кучеров, за мной!

3

Бойцы лежали на дне окопов и в «лисьих норах». 1 Только наблюдатели стояли на своих постах, прижавшись к углам окопов. Их лица и одежда были серы от пыли, глаза воспалены.

Огненный смерч не затихал. По земле стлался удушливый дым. Снаряды с воем и визгом разворачивали стрелковые ячейки, блиндажи, окопы…

Яков Лемешко и Василий Бурханов, солдаты второго взвода, лежали в «лисьей норе», тесно прижавшись друг к другу.

— Вот дают огонька фрицы! — рассуждал словоохотливый Лемешко. — Дюже хочется им в море сбросить нас. Говорят, ихний генерал дал клятву и кровью на ней расписался, что ликвидирует Малую землю.

— Он умоется своей поганой кровью, — мрачно процедил сквозь зубы Бурханов.

— А еще говорят, — продолжал Лемешко, — этот фашистский генерал хочет выслужиться перед Гитлером. В апреле у фюрера вроде день рождения… Ну, генерал хочет сбросить нас в море ему в подарок.

Бурханов с досадой проворчал, стараясь вытянуть онемевшие ноги.

— Заткнись ты с разговорами… Мы сами устроим Гитлеру подарок. Да такой, что от него он корчиться будет…

— То так. Есть такая украинская присказка: «Пишов я на охоту, вбыв ведмедя, обдер лысыцю, прынис до дому зайця, маты заризала качку, наварылы киселю». Так и Гитлер с генералом. Набрешут, что русского ведмедя убили, а расхлебывать кисель будут… Зараз кончился их праздник, будет горькое похмелье.

Отводя душу разговорами, Лемешко в то же время интересовался тем, что происходит наверху. Он высунул голову, оглянулся. Бурханов толкнул его:

— Чего зря шапку под осколки подставляешь? Лежи!

— Те гадюки ракеты пускают, — объяснил Лемешко.

— Тогда вылазь, — сразу заторопился Бурханов, обтирая полой шинели автомат, засовывая в карманы гранаты и запалы.

На мгновение артиллерийская стрельба затихла. Послышалась команда: приготовиться к отражению атаки! В сизом тумане были видны цепи немцев. Они бежали согнувшись, спотыкаясь на неровной почве, и что-то кричали.

Бурханов деловито разложил гранаты, вставил в них запалы, проверил автомат, запасные диски и в ожидании Прижался плечом к брустверу.

— Бурханов, — услышал он голос командира взвода, — будешь командовать отделением!

На дне развороченного окопа лежало несколько полузасыпанных трупов. Среди них Бурханов узнал своего командира отделения сержанта Чулкова, Он стиснул зубы и отвернулся.

«Ну, гады, сделаем мы вам подарочек ко Дню рождения вашего фюрера. Сделаем!»

Прищурив черные глаза, Лемешко смотрел на приближающихся немцев. Страха он не испытывал, страх прошел давно, еще в начале войны. Ему не терпелось сразу открыть огонь из автомата. Но команды не было, и напряжение росло. «Побачила б моя Горпына, що тут робыться, помэрла б со страху», — подумал он.

Наконец раздалась долгожданная команда.

— Огонь!

Первая цепь гитлеровцев быстро поредела, прошитая пулеметными и автоматными пулями. Но тут же выросла вторая, за ней виднелась третья, четвертая.

— Стрелять с толком, прицельно! — раздался спокойный голос Березского.

Он прибежал в роту как раз в тот момент, когда гитлеровцы перешли в атаку. Командир роты и его заместитель были тяжело ранены. Блиндажи и стрелковые ячейки разворочены, половина роты вышла из строя во время бомбежки и артиллерийского обстрела. «Неужели сомнут?» — с тревогой подумал капитан, но тут же отогнал эту мысль.

Капитан не сводил глаз с атакующих врагов, прислушиваясь к тому, что делалось в соседних ротах. Связных оттуда не было.

К Березскому подскочил радист Кучеров и, вытирая рукавом кровь с рассеченной щеки, доложил:

— Радиосвязь установил!

Березский коротко приказал:

— Сообщи полковнику, что ведем бой!

Справа раздались нестройные крики: «Полундра!» Значит, гитлеровцы ворвались в окопы третьей роты и там идет рукопашная схватка. Сердце тревожно сжалось: там Алексей. Березский перебежал на левый фланг роты. Несколько гитлеровцев подбежали к самому брустверу, строча из автоматов. Березский вскинул свой автомат, но его опередил Бурханов. Длинной очередью срезал врагов и метнул две гранаты.

— Вот вам подарочек ко дню рождения! — кривя рот, злобно крикнул он, вставляя в автомат новый диск.

— Что за день рождения? — не понял Березский.

— У Гитлера, говорят, день рождения в апреле, так вот подарки, — кивнул на гранату Бурханов и, вытянувшись во весь свой немалый рост, метнул еще две гранаты. — Людей у нас маловато, — посмотрел он через плечо, — а то бы мы дали им.

— Зато героев много.

— Это верно, — согласился Бурханов и попросил у командира батальона докурить. Он не мог выбрать время завернуть цигарку.

Во время боя много не поговоришь. Гитлеровцы лезли и лезли. Казалось, они остервенели. «Сказылысь, чи шо?» — с удивлением думал Лемешко. Он удобно устроился в скалистой воронке, вырытой снарядом на краю окопа. Слева от него, метрах в десяти, стрелял из ручного пулемета боец Гогладзе, справа, на таком же расстоянии, действовал Бурханов. В первые дни знакомства они недолюбливали друг друга. Лемешко любил поговорить, Бурханов называл его за это трепачом, демонстративно отворачивался, когда Лемешко заводил «канитель», однако слушал. С течением времени фронтовая жизнь сблизила их, они ели из одного котелка, и табак у них был общий.

Лемешко искоса с завистью посмотрел, как Бурханов «стрельнул» докурить у капитана, — у него тоже не было времени завернуть цигарку. Тут еле успевай менять диски к автомату.

На высоте, левее батальона Березского, находился наблюдательный пункт командира артиллерийского дивизиона капитана Гогушкина. Оттуда слышались автоматные выстрелы. «Неужели фашисты уже там? — тревожно подумал Березский. — Если они прорвутся в тыл и нагрянут оттуда — гибель неизбежна».

Неожиданно на высоте раздались разрывы снарядов. Это стреляли наши батареи. Гитлеровцы откатились.

— На себя огонь вызвал! — ахнул Березский.

Гитлеровцы ворвались в расположение первой роты.

Гам раздались крики «Ура!» и «Полундра!»

Березский пробежал по окопу, крича:

— Стоять, братцы, насмерть! Отступать некуда!

Радисту он возбужденно сказал:

— Передай: «Дерусь в полукольце».

Радист, бросив быстрый взгляд на капитана, ответил:

— Есть!

Замолк станковый пулемет. Березский бросился к пулеметному гнезду. Пулеметчик был убит, второй номер ранен. Капитан крикнул: «Кто умеет стрелять из пулемета?» Никто не ответил. Тогда он сам взялся за рукоятки и начал бить короткими очередями. Он не сразу догадался, почему на вторую роту наступают жидковатые цепи гитлеровцев, а на первую и третью — целые отряды. Потом сообразил: немцы поступают так в полной уверенности, что вторая рота, боясь попасть в кольцо, сама отойдет: «Черта с два! Просчитаетесь! Не отойдем!»

Но вот гитлеровцы усилили нажим и на вторую роту.

Втянув голову в плечи, Бурханов с видимым спокойствием расстреливал атакующих фашистов. Только вздрагивающие ноздри выдавали, как накален был этот человек. Автомат в его руках работал безотказно, чуть подрагивая, как отбойный молоток, который он оставил в руднике Караганды. А Лемешко разгорячил азарт боя. Забыв всякую осторожность, он то и дело поднимался во весь рост и метал гранаты. И тут пуля подкосила лихого украинца. Медленно и тяжко осел он на дно траншеи. Бурханов бросился к нему, приподнял голову и обеспокоенно сказал:

— Зачем высовывался! Дай перевяжу.

Лемешко открыл глаза и слабо оттолкнул его руку.

— Воюй, воюй, — прохрипел он, сморщившись от боли, — Отлежусь малость, сам перевяжу… — Он приподнялся, приблизил свое лицо к лицу Бурханова и прошептал: — А ежели что, так ты, Вася, напиши моей Горпине на Полтавщину…

На бруствер вскочили фашисты. Один из них метнулся к Бурханову и ударил его автоматом. Бурханов покачнулся, но не упал, а тяжелым шахтерским кулаком двинул немца в челюсть. Тот вскрикнул и тут же упал, сраженный чьей-то пулей. Бурханов схватил винтовку убитого бойца и ринулся на гитлеровцев.

— Полундра! — грозно зарычал он, вонзая штык в ближайшего фашиста.

— Полундра! — словно эхо, прокатилось по окопу.

А станковый пулемет в руках Березского не умолкал. «Лишь бы больше положить фашистов, лишь бы больше! Не допустить!» — одна эта мысль сейчас была у него. Неожиданно кончилась лента, новую не было времени вставить. Какое-то мгновение Березский стоял в оцепенении. Что делать? И тут у него вырвалось из самой души:

— Коммунисты, вперед! — и бросился врукопашную.

Но мало воинов осталось в роте. Казалось, вот-вот их одолеют враги. Неоткуда ждать помощи.

И вдруг где-то позади раздалось мощное:

— Полундра!

4

В узкой балке лежали раненые. Их серые, землистые лица, истерзанные пулями и осколками гимнастерки почернели от запекшейся крови.

Лейтенант Кривошеин, которого сюда принесли без сознания, открыл глаза, осмотрелся, потом резко приподнялся и, морщась от боли, раздраженно спросил:

— Почему меня сюда принесли без моего разрешения?

Санинструктор Аня Корнева, белокурая, с испачканными кровью руками, плачущим голосом выкрикнула:

— Да хоть вы-то лежите спокойно… Видите, сколько у меня работы.

Рядом с Кривошеиным сидел боец Ишутин с забинтованной головой. Лицо его словно окаменело, глаза были прикрыты.

— Вас принес Васильев. Вы были без памяти, — сказал он, не открывая глаз.

— Он здесь?

— Ушел в роту. Больше вы с ним не увидитесь.

— Почему?

— Окопы заняты фашистами.

Лейтенант умолк. Значит, третья рота дралась без него.

— Безобразие! — вырвалось у него.

Ишутин приоткрыл глаза и сказал:

— Вы не чепляйте Аню, она и так в расстроенных чувствах. Врача убило, одна она.

Крики гитлеровцев слышались все ближе и ближе. Аня тревожно прислушивалась к гулу боя, и сердце ее сжималось от тревоги за судьбу раненых. Вторая рота находилась в двухстах метрах, не больше. Если враг сомнет роту, то через несколько минут фашисты будут здесь. И тогда…

Она увидела, как Ишутин, опираясь на автомат, встал и, покачиваясь, пошел.

— Куда? — остановила его Аня.

Он блеснул на нее глазами.

— Надо помочь ребятам. Что я тут?… Перебинтовала — и ладно.

Аня оглянулась. Еще несколько бойцов поднялись, держа в руках оружие. Она не стала их задерживать — она знала, что происходит в душе каждого из них. Только Соломину сказала:

— И вы… Ведь у вас одна рука перебита.

Тот попробовал улыбнуться.

— Ничего, Анечка. Гранаты бросают одной рукой, а не двумя. А чеку зубами выдерну.

Кривошеин, широко открыв глаза, смотрел на происходящее. Вот они, настоящие советские воины! Ему стало досадно, что у него ранены ноги, и он не может пройти и шага. Так он и пролежит здесь, пока его не отправят в медсанбат, а потом в госпиталь. А может, наскочат фашисты?

— Аня, — с тревогой спросил он, — где мой автомат?

Он положил его на груди и успокоенно подумал: «Пусть только сунутся».

Крики гитлеровцев раздались совсем близко — в расположении второй роты. Стрельба почти затихла, лишь дробно стучал станковый пулемет.

— Эх! — прошептал с горечью Кривошеин.

Он оглядел тяжелораненых, и у него вдруг мелькнула мысль. Он закричал:

— Поможем нашим! Будем кричать: «Полундра!» Аня, подтяни нас повыше, на скат балки!

Спустя минуту из балки раздался грозный морской клич «полундра». Он прозвучал как мощный раскат грома, громко и уверенно, вселяя в ослабевших в неравном бою советских воинов новые силы, заставляя дрожать врага. Кто-кто, а уж гитлеровцы знают, что значит «полундра», на собственной шкуре испытали они удары «полосатых чертей», «черных смертей», «трижды коммунистов» — так именовали они моряков, а позже — всех, кто защищал Малую землю.

Поджав колени, сидела Аня среди раненых и вместе с ними кричала. Напротив нее лежал раненый азербайджанец Ибрагимов и по-смешному кричал: «Полундер! Полундер!» У бойца Демидова изо рта сбегала на подбородок тоненькая струйка крови, но и он кричал, тяжело вздымая грудь. Боец Невоструев стоял на корточках и басом грозно хрипел: «Полундра!» Некоторые добавляли при этом отборные соленые словечки — это уже по адресу своей раны, когда становилось невтерпеж от боли.

5

В балку прибежал связной от капитана Березского и в изумлении остановился. Рота отбила атаку. Но капитан был недоволен. Это хорошо, что кто-то поддержал их боевым кличем, вселил бодрость в горстку бойцов, но, черт возьми! Подоспей этот резерв, можно было бы перейти в контратаку и уничтожить массу гитлеровцев. Капитан был уверен в том, что «полундра» кричали бойцы резерва, который ему подбросил генерал. Но почему они и сейчас, когда атака врага отбита, не подходят?

— В балках, что ли, заблудились, — окончательно рассердился Березский и послал связного привести резерв в батальон.

Связной остолбенело смотрел на раненых.

— Так это вы кричали? — удивленно спросил он.

Боец Невоструев нетерпеливо крикнул на него:

— Чего рот раззявил! Говори, как там дела?

— Дела в порядке, отбились, — сказал связной, садясь на землю.

Он был страшно утомлен, и самочувствие его было не лучше чем у раненого.

— Помогла, выходит, наша «полундра»! — возбужденно воскликнул лейтенант. Он тяжело опрокинулся на спину и уже тихо сказал: — Аня, дай воды…

Когда связной доложил Березскому, кто кричал, тот ничего не сказал. Только дрогнувшие скулы выдали его волнение. Он спустился в землянку, где лежал раненый радист, и связался по рации с генералом.

Говорили они условным языком. Генерал поблагодарил за стойкость. Березский доложил обстановку и попросил помощи.

— Держись до вечера, — распорядился генерал.

Капитан вздохнул и вышел из землянки. Легко сказать, «держись». У него всего двадцать семь солдат и два командира взвода. Артиллеристы поддерживают слабо. Да и откуда взяться снарядам? Немецкие подводные лодки и катера блокировали Малую землю с моря. В его распоряжении кусочек земли уже шириной в двести метров. Блиндажи и окопы разворочены снарядами и бомбами. Слева за холмом, где была первая рота, теперь немцы. Правда, с участка третьей роты гитлеровцы почему-то отошли. Но оборонять этот участок некому. Посланный туда связной доложил, что там находится только девять раненых бойцов. Подкрепление, конечно, до вечера не прибудет. Как он мог забыть, что днем по Малой земле нельзя пройти, фашисты наблюдают за ней отовсюду — с Сахарной головки, с трехэтажной школы в Станичке, с кладбища…

На Малой земле установилась относительная тишина. Пользуясь затишьем, капитан прошел по окопам, проинструктировал командиров взводов. У солдат были усталые лица, но уныния он не заметил. Смерть отошла на некоторое время, чудом пробравшиеся сюда старшина и повар принесли обед, табак, патроны — что еще надо для незамысловатой солдатской жизни!

— Раненых накормили? — спросил капитан повара.

— А как же, конечно, — ответил тот и в свою очередь спросил: — Товарищ капитан, можно мне здесь остаться? Я ведь не только повар, а и пулеметчик.

Подавив улыбку, капитан сказал старшине:

— Вы останетесь здесь. Вы ведь тоже хороший пулеметчик.

Старшина приостановился и с достоинством произнес:

— Сами знаете, никогда не подводил.

— А вы, — повернулся капитан к повару, — немедленно отправляйтесь и готовьте ужин. Да чтобы отличный был, — добавил Березский, подвигая к себе котелок с супом.

Пообедав, капитан прислонился спиной к стенке окопа и тут только почувствовал, как устал. Он закрыл глаза и сразу погрузился в забытье.

Но короток был сон командира батальона. Опять взревели вражеские пушки. Снаряды зарывались в землю, поднимая фонтаны земли. Капитан лежал в «лисьей норе» и размышлял: «Сегодня это последняя атака. Немцы хотят до наступления вечера занять участок моего батальона, чтобы ночью просочиться дальше по долине и к утру разрезать Малую землю на две части. Я должен принять и выдержать их удар. Выдержать во что бы то ни стало! В этом сейчас смысл моей жизни!»

Противник перенес огонь артиллерии в глубь Малой земли — по батареям и штабам. Вторая рота приготовилась. Солдаты стояли около брустверов хмурые, с испачканными лицами, стиснув зубы, не сводя воспаленных глаз с серо-зеленых фигур врагов, бегущих в очередную атаку. У Бурханова было тоскливо на душе после смерти Лемешко. Расположившись в воронке, из которой ранее стрелял Лемешко, он думал о том, как написать Горпине о смерти мужа. И без того озлобленное сердце горняка еще более ожесточилось.

— Идите, идите, сейчас мы вас умоем! — сквозь стиснутые зубы процедил он.

Опять засвистели пули. Дыша коротко и часто, Бурханов стрелял из автомата, тщательно выбирая цели.

Березский наблюдал, как накапливались для атаки фашисты, как они перебегали редкой цепью, припадая к земле, и снова поднимались, чтобы сделать еще несколько прыжков. И вдруг он услышал гул самолетов. Он оглянулся и радостно ахнул. Шли девять наших штурмовиков, «илюши», как их любовно называли бойцы.

В радостном возбуждении он закричал:

— Ракеты, хлопцы, ракеты!

Тотчас вверх взлетели красные ракеты, обозначая передний край. Штурмовики снизились и забросали гитлеровцев мелкими бомбами. Немцы залегли. Сделав круг, самолеты открыли огонь из пулеметов, потом еще круг — и заговорили «катюши». Они заливали огнем немецкие окопы, жгли приготовившихся к атаке гитлеровцев.

Капитан с восхищением смотрел на чистую работу штурмовиков и впервые за день звонко рассмеялся. «Вот бы когда переходить в контратаку», — подумал он, сожалея, что у него так мало осталось солдат.

Уцелевшие немцы опять поднялись. Но на этот раз в их атаке не было уверенности. Перебегая, они часто залегали, бестолково стреляя поверх наших окопов. Бурханов усмехнулся и крикнул пулеметчику Гогладзе:

— Ara, гайки ослабли. Видишь?

Гогладзе ничего не ответил, только смахнул рукавом пот с грязного лица и крепче прижал к плечу приклад ручного пулемета. Его помощник был убит, и ему приходилось нелегко.

К капитану подполз раненый радист и сказал:

— Генерал передал, что поможет артиллерией и авиацией. Приказал доложить, как у нас дела.

Березский наклонился к нему:

— Передай, что штурмовики поработали хорошо, но фашисты опять перешли в атаку, что держимся и будем держаться до последнего.

Он смотрел вслед уползшему радисту и думал: «Какие у меня люди — цены нет! Раненый радист остался у аппарата, не захотел, чтобы его отнесли в тыл, потому что больше некому держать связь. Вот пример того, как понимает свой воинский долг советский солдат. И таких людей, сознающих свой долг перед Родиной, фашисты хотят сдвинуть с места, заставить отступать! Не выйдет!»

Где-то за вражеской обороной послышался шум моторов. «Танки», — сообразил Березский. Он передал по радио о появлении танков. Ему сообщили, что сейчас их накроют. И действительно, через несколько минут заговорили дальнобойные батареи береговой обороны, расположенные на Большой земле. Тяжелые снаряды рвались с оглушительной силой. Пользуясь тем, что земля окуталась дымом и пылью, вражеская пехота поднялась и бросилась вперед. Но их встретили таким огнем, что большинство гитлеровцев опять залегло. Несколько немцев успело добежать до наших окопов, но здесь их расстреляли в упор.

6

Солнце скрылось за горизонтом, и вдруг сразу стало тихо. Так тихо, что у Березского в тоске сжалось сердце, словно в предчувствии чего-то страшного, и он беспокойно стал вглядываться в темноту. В таком напряженном состоянии находился минут двадцать. Затем неожиданно рассмеялся над собой: «Чудак какой, отвык от тишины. Вот до чего можно довести человека».

Лейтенант Суровцев появился перед Березским именно в этот момент. «А комбат — веселый парень», — подумал он и представился:

— Лейтенант Суровцев. Прибыл на должность командира роты. Привел шестьдесят солдат для пополнения батальона.

— Вот замечательно, — обрадовался Березский и оценивающим взглядом окинул нового командира роты,

Перед ним стоял высокий человек с мрачноватым выражением лица. Лохматые брови сдвинуты к переносью, глаза голубые, немигающие, губы плотно сжаты, в уголках рта резкие морщины. Березский никак не мог определить его возраст, что-то среднее между двадцатью пятью и сорока.

— В Севастополе вам не доводилось воевать? — спросил он Суровцева, пытаясь сразу определить, какими боевыми качествами обладает новый офицер.

— Не довелось.

— А где довелось?

— В Сталинграде.

— Ara, — удовлетворенно сказал Березский, сразу проникаясь уважением к прибывшему. — Особой, стало быть, выучки.

— Вот именно.

— А как сюда попали?

— Известно как — из госпиталя, — улыбнулся Суровцев. — Был в резерве, послали сюда.

— Воевать тут трудно. С обстановкой знакомы?

— Знаком. Что же касается трудностей, то ведь на то и война, — и уже с гордостью добавил:-Того, кто стоял насмерть в городе у Волги, ничем не удивишь.

— Что верно — то верно…

Повар принес ужин. Березский и Суровцев вместе поужинали, затем Березский поднялся и сказал:

— Вступайте в исполнение обязанностей. Те, кто сегодня дрался, пусть отдыхают. Вновь прибывшим укреплять оборону, привести в порядок разбитые ячейки, блиндажи. Я пришлю сюда саперов заминировать нейтральную зону. В четыре ноль-ноль доложите по телефону об обстановке.

— Есть, — ответил Суровцев.

Березский пошел на свой командный пункт. Его пошатывало от усталости, но он был доволен. Фашисты сегодня не прошли, не пройдут и завтра, не пройдут и никогда.

На командном пункте его поджидал молодой лейтенант. Завидев Березского, он вскочил и вытянулся.

— Лейтенант Перегудов! Прибыл в ваше распоряжение!

Глянув на розовые щеки лейтенанта, Березский вспомнил Кривошеина, подумал, что, возможно, никогда не увидится с ним, таким жизнерадостным и общительным. Может быть, только после войны. А вот с замполитом простился навек. Березский любил его, как отца, как старшего друга. Был замполит гражданским по натуре человеком, обмундирование на нем висело мешком, но у него была чистая, кристальная душа и светлый ум. И вот нет теперь дяди Гриши, как называли его заглазно солдаты и офицеры.

«Завтра опять будет то же, что и сегодня, — подумал Березский и искренне пожалел юного лейтенанта, к щекам которого еще не прикасалась бритва. — Оставлю его помначштаба. Пусть сидит на командном пункте».

О своем решении он сообщил лейтенанту. У того вытянулось лицо.

— У меня предписание на должность командира взвода, — сказал он недовольно.

В его голосе Березский почувствовал такие нотки, что сразу подумал: «Не удержать. Да и какое я имею право?»

— В таком случае, — помедлив, проговорил командир батальона, — пойдете в третью роту. Там все раненые. Их отправьте в санчасть.

— А с кем же я останусь?

— Из второй роты вам дадут двадцать человек. Отправляйтесь сейчас. Солдат пришлю через полчаса. До утра укрепляйте оборону. В четыре ноль-ноль доложите.

— Есть! — радостно козырнул лейтенант.

У порога он остановился и повернулся к Березскому.

— Может быть, вы думаете, что я чересчур молод, — с некоторым смущением сказал он. — Так я вам должен сказать, что мне скоро двадцать один год и я участвовал в десанте на Феодосию… Да и вообще воевал…

Когда он ушел, Березский лег на топчан, рассчитывая вздремнуть несколько часов. Тело ныло от усталости, однако сон не шел. Припомнились малейшие детали дневного боя, обдумывались недостатки, которые следует завтра устранить. «Плохо было со связью. Надо продумать этот вопрос. Надо договориться с соседом слева о том, чтобы вышибить до рассвета фашистов с участка первой роты. Пожалуй, лучше зайти к ним с тыла, откуда они меньше всего ожидают, и коротким быстрым ударом добить. Но как? Какими силами это сделать?…»

Березский поднялся, вышел из землянки и присел на камень.

Хороша была апрельская ночь. Легкий ветерок нес влажный запах моря. Капитан глубоко вздохнул, потянулся. К нему подошел боец. Капитан узнал Бурханова, У него были забинтованы голова и правая рука.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан? — козырнул Бурханов.

Березский пригласил его в землянку. Достал флягу, налил стакан вина.

— Выпей, ты отлично воевал сегодня.

Бурханов выпил, вытер черной рукой сухие, потрескавшиеся губы и сказал:

— Я вот по какому делу к вам. Сегодня убит боец Яков Лемешко. Перед боем он подал заявление в партию. Но парторга батальона убило бомбой, и заявление Лемешко не разобрали. Я вас прошу, чтобы его посмертно приняли в партию.

Березский снял фуражку и положил на топчан.

— Ты только за этим зашел ко мне?

— Да!

— Сделаем, как просишь! Чего так смотришь на меня?

— Товарищ капитан, у вас голова поседела, — тихо проговорил Бурханов.

— От пыли, наверное.

— Нет, не от пыли…

Разыскав маленькое зеркало, Березский посмотрел в него, криво улыбнулся: «Чепуха какая», но в душе очень огорчился. Надев снова фуражку, бодро сказал:

— Лишь бы голова была целая. А седина — это ничего!

Они вышли из блиндажа.

— Хороша ночка, — заметил Бурханов. — Если останусь жив, после войны приеду сюда вино пить. Верю, что опять зацветет тут жизнь, будут играть дети, трудиться люди. Недаром кровь проливали за этот кусочек земли.

— Да, зацветет, Малая земля соединится с Большой, — проговорил Березский и положил руку на плечо Бурханова: — Прощай, Василий. Желаю тебе быстрее залечить раны.

— Зачем же прощай? — возразил Бурханов. — Я еще вернусь в свой батальон. Лечиться буду в береговом госпитале. До свиданья.

Они обнялись.

Пройдя несколько шагов, Бурханов обернулся и крикнул:

— Товарищ капитан, место свято — ни на шаг не отступайте!

— Будь уверен! — ответил капитан.

Загрузка...