Маленькая демиуржка

Возвращение

— Я люблю тебя… И не буду жить без тебя… — шептала девушка, глядя на уходящего парня. — Только вернись…

Зеленый луч остановил два сердца. Призрачный вокзал… Гарри… Дамблдор…

— Миона, что ты здесь делаешь? — воскликнул Гарри, а Дамблдор… Дамблдор будто бы сразу постарел на сотню лет, поняв, что это значит.

— Я же сказала, что не буду жить без тебя, любимый… — проговорила девушка, обнимая Гарри.

— Любимая… — И долгий поцелуй.

Вспышка, и все исчезло.

— Мия! Так нельзя! Нельзя! Они же связаны! — горько плакала Тринадцатая, случайно увидевшая этот обреченный мир.

— Не плачь, малышка, ну пожалуйста, — уговаривала девочку наставница, сама роняя слезы.

— Сделай что-нибудь, ты же можешь… — полные надежды глаза маленькой девочки…

Эти глаза ребенка, которые нельзя обмануть, которые смотрят в самую душу, ища защиты, помощи, ответа. Глаза, полные веры в тебя. Ты знаешь, что одно слово — и они потухнут, смирившись, но как можно их погасить?

— Хорошо, малышка, — улыбается наставница, неосознанно потерев пятую точку, и маленькая девочка улыбается с такой надеждой…

Сознание включается мгновенно. Как щелчком. Гермиона осознает себя лежащей на кровати, с которой мгновенно скатывается, невербально призывая палочку и утрамбовываясь под кровать. Вокруг тихо и темно. «Темпус». Светло-зеленые цифры разгоняют мрак. Буквы и цифры, которые еще предстоит осознать и принять. 31 июля 1991 года. Два часа ночи. Она дома, не в Хогвартсе, не у Уизли. Дома. В соседней спальне спят родители, которым она еще не стерла память. И еще ничего не было — ни тролля, ни василиска, ни дементоров, ни Турнира этого проклятого… И войны еще нет. У нее еще есть время, пусть немного, но оно есть. И девочка расслабляется, засыпая под кроватью, не забыв насторожить чары. Только утром она сообразит, что колдовала на каникулах и не получила за это предупреждения. «Я все исправлю, любимый».

Утром девочка изо всех сил старалась казаться обычной, что у нее не получилось. Родители сразу заметили перемену в девочке, произошедшую за одну ночь. Если бы еще Марк Грейнджер не имел своего опыта, то, возможно, не обратил бы внимания на то, как напряжена дочь, на то, как садится, как смотрит, как безотчетно готова к чему-то. Сам побывавший в «одном интересном месте» и чудом выживший, мистер Грейнджер сегодняшним утром не увидел своей дочери, а увидел ветерана, еще не вышедшего из боя. А миссис Грейнджер плакала. Она помнила глаза мужа тогда… и видя сейчас такое же выражение в глазах дочери, просто расплакалась.

— Рассказывай, дочь, — спокойно предложил Марк.

Гермиона посмотрела в такие родные глаза, смотревшие на нее с тем же выражением, что и глаза любимого тогда… И слезы побежали по ее лицу. Перед взрослыми людьми сидела не одиннадцатилетняя девочка, а девушка, потерявшая многих и саму себя в круговерти неведомой войны. Ее глаза затуманились…

— Через пять лет начнется война. Там, в Магическом мире. Она выплеснется и в мир людей. Нет, вы не можете меня не пустить, потому что тогда это сделают насильно, стерев вам память. Я… я не смогу остаться в стороне, потому что там… там мой… — слезы заглушили последнее слово, лишь губы шевельнулись.

Марк понял дочь, прочитав по губам «любимый». Если уж дочь, вернувшись обратно, по-прежнему любит кого-то, значит, так тому и быть. Видимо, он там погиб, поэтому дочка плачет. Марк поставил себя на место своего ребенка и понял.

— Ты погибла?

— И да, и нет… Я умерла, папа, когда остановилось его сердце.

Миссис Грейнджер обняла дочку, и они заплакали вместе, а Марк просто поразился. Сердцу было трудно принять, что в теле его маленькой принцессы сейчас закаленная войной волчица, любившая своего мальчика настолько сильно, что не смогла жить без него. Он о таком только слышал, но не видел никогда. Для Кэтрин Грейнджер все было намного проще — она чувствовала материнским сердцем и принимала доченьку такой, какой та была.

— Папа, мне нужно сегодня в Лондон кровь из носу, — спокойно проговорила подуспокоившаяся дочка. — А потом я все-все расскажу. И мне еще нужно будет тренировать руки. Потом расскажу, зачем.

— Да понятно, зачем, — протянул Марк. — Хорошо, поехали?

— Поехали.

Глядя на то, как маленький, по сути, ребенок мягко идет, страхуется, дергает рукой на любое движение или громкий звук, Марку хотелось взвыть. Выть и расстрелять того, кто посмел сделать такое с детьми, кто вверг их в войну и не защитил. Просто расстрелять их всех. Чтобы его принцесса стала снова улыбчивой и радостной, чтобы она не плакала, вспоминая, и чтобы ее сердечко не останавливалось…

Девочки на войне… В санбатах, связи и на передовой. Скольких девочек унесли бесчисленные войны, скольких прекрасных хрупких созданий искалечила война. Но страшнее девочки, вышедшей из боя — это ребенок на войне. Если воюют дети, значит… Это наша вина. Значит, мы не смогли их защитить. Сколько этих картин перед глазами ветеранов… И девочка с красным крестом под обстрелом в Ту войну. И девочка со снайперской винтовкой. И… восьмилетняя девочка, получающая орден за спасение людей*. На войне. Ребенок. На войне. Задумайтесь.

Гермиона не заметила, как проскочили пригороды Лондона. Всем своим существом она стремилась туда, где сегодня точно будет он. Она знала, что он будет, потому что ее Гарри сам рассказал об этом. И Марк видел, что еще чуть-чуть — и дочка полетит туда сама. Что же, сегодня он увидит того, кто в будущем стал для его принцессы всем.

Промелькнул Дырявый Котел, вот и открывшийся проход. И снова перед глазами Косая Аллея. Еще полная радостных людей, гуляющих снобов, детей… Еще не было той атаки, еще живы многие… Перед глазами вставала совсем другая Косая Аллея — полная страха, заколоченных лавок и трупов, которые были, казалось, везде.

Гермиона сморгнула и сразу же увидела Хагрида. Она устремилась вперед, привычно подняв переливающийся на солнце щит, туда, где был… он. Она знала, она чувствовала, что он там. Марк едва поспевал за дочерью. И вот люди расступились, и показался мальчик, рассматривающий палочку. Вдруг, словно что-то почувствовав, он поднял голову, и глаза встретились с глазами. Щит лопнул, будто бы и не было его, что заставило людей отойти от странной девочки, одетой, как маглорожденная. Гермиона медленно подходила к Гарри, в глазах которого расцветало узнавание и счастье. Просто неземное счастье.

Хагрид, что-то говоривший мальчику, прервался на полуслове, во все глаза глядя на происходящее. А мальчик сделал первый неверный шаг навстречу девочке. И будто бы все замерло вокруг. Ничего больше не было, только делающие маленькие шаги навстречу друг другу дети.

Когда Марк взглянул в лицо мальчику, его будто бы ударили под дых — в глазах ребенка было столько любви и нежности, сколько, казалось, не могут вместить детские глаза.

Дети замерли и внезапно, без перехода, оказались в объятиях друг друга. И как только девочка коснулась губ мальчика, ярчайшая вспышка залила все вокруг. Марк даже на секунду ослеп, не вынеся этого яркого света, перекрасившего эту аллею… Возникла ассоциация со взрывом атомной бомбы.

— Спасибо, тетя Магия, — обнимала девушку маленькая девочка, смаргивая слезы. — Спасибо большое-пребольшое.

— Не плачь, солнышко наше, — улыбалась девушка.

— Это что грязнокровка там сделала? — спросил проморгавшийся Драко своего отца и немедленно получил подзатыльник.

— Молчи и думай, что говоришь, — прошипел Люциус Малфой. — Это воля самой Магии… Надо получше узнать этих двоих. Ты меня понял?

Казалось, ничто не могло разорвать объятья этих двоих, но в какой-то момент о чем-то молча разговаривавшие дети повернулись к Хагриду, который смотрел на них так, как будто видел богов или святых. Он наклонился к ним и сказал:

— Поздравляю вас, юные сердца, теперь вы вместе навсегда… Чудо-то какое… Гарри, возьми билет, а я пойду, мне надо…

— Спасибо, Хагрид, — спокойно сказал мальчик, который сейчас совсем не выглядел одиннадцатилетним.

— В банк? — спросила Гермиона, на что мальчик только кивнул и, найдя глазами Марка, пригласил следовать за ним.

У Гермионы создалось ощущение, что гоблины отлично осведомлены о только что произошедшем, потому что как только они вошли, их сразу же попросили следовать за каким-то гоблином в бордовом сюртуке, при этом вежливо порекомендовали Марку подождать в кабинете. Пройдя коридорами, дети вошли в небольшой кабинет, где сидел очень старый гоблин.

— Добрый день, — поздоровался гоблин и протянул два пустых пергамента.

— Что это? — спросила Гермиона.

— Кровью капните, — лаконично ответил гоблин, протягивая кинжал.

Гермиона и Гарри переглянулись и, молча порезав пальцы, капнули кровью на пергамент, засветившийся от этого багровым светом. На нем начали появляться буквы, какие-то цифры и странные символы. Гоблин внимательно читал. Прочтя все, что появилось на пергаментах, он тяжело вздохнул и с какой-то тоской посмотрел на детей.

— Ну что ж, мистер и миссис Поттер, поздравляю вас с заключением нерасторжимого брака и заодно с совершеннолетием, — гоблин еще раз вздохнул. — Кошельки брать будете или покатаетесь?

— Кошельки, — ответила Гермиона, снова переглянувшись с Гарри.

Они понимали друг друга без слов, как и тогда… Понимали и чувствовали. Поэтому, когда им выдали кошельки, даже не задумались, а просто капнули кровью, кивнули на загоревшийся зеленым символ и, поблагодарив гоблина, шагнули из кабинета. Гарри шел чуть впереди, Гермиона привычно защищала его спину. Поэтому, когда сзади раздался какой-то резкий звук, дети мгновенно развернулись с палочками в руках.

— Я так и думал, — сказал тот же гоблин. — Была война?

— Да, — кивнула Гермиона, не думая, откуда гоблин это знает, просто чувствовала — знает. — Мы все исправим.

— Верю, — кивнул гоблин, — идите, дети. Пусть вам сопутствует судьба.

Марк увидел детей… Они шли, как опытные бойцы, контролируя пространство вокруг себя, и улыбались. Дочка шла чуть позади мальчика, явно прикрывая ему спину. И улыбалась такой по-детски счастливой улыбкой, что Марк невольно улыбнулся сам. А потом была дорога домой, и по дороге Марк узнал, что случилось.

— Гарри живет с нами, — поставила Гермиона родителей в известность и повернулась к мальчику. — Возражения?

— Дамблдор? — спросил мальчик.

— На хрен Дамблдора, — ответила девочка.

— Хорошо, любимая, — согласился Гарри.

В машине дети сидели в обнимку, и выглядело это так естественно, что Марк не смог сделать замечание о приличиях. Предвкушая лицо жены, он улыбался. Вот уже и городок, в котором они живут. Мальчик подал девочке руку, шаря глазами по окрестностям. Гермиона улыбнулась ему, а внимательные глаза смотрели за спину Гарри. Внезапно со звоном в воздухе появилась белесая пленка, отделившая детей и Марка от… От чего?

Дети уже стояли напряженные и беззвучно что-то колдовали, судя по двигающимся палочкам.

— Не бойтесь, я просто поговорить, — донесся откуда-то голос.

— Мы не боимся, директор, но у меня вопрос, — с видимым спокойствием сказал Гарри. — Как зовут жену Грюма?

Появившийся старик с белой бородой эту шутку знал и спокойно ответил:

— Паранойя ее зовут.

— Ладно, — сказал Гарри. — Допустим, это действительно вы.

— Кто вы, дети?

— Пойдемте в дом, — произнесла Гермиона, снимая тихо звенящий щит.

Когда в доме все расселись по креслам, а Гермиона — рядом с Гарри, начался неспешный разговор.

— Директор, Омут достаньте, так проще будет.

— Так кто вы?

— Мы Гарри и Гермиона, — ответила девочка с молчаливого согласия Гарри, — этот оболтус дал себя убить в 98-м году, а я…

— А ты не смогла без него жить, — закончил все уже понявший Дамблдор, на что девочка только кивнула. — Хорошо, показывайте.

И на столе возник Омут памяти, в который дети начали отправлять свои воспоминания. Глядя, как на только что улыбавшихся лицах детей проступает боль, Альбус Дамблдор понимал, что сейчас он увидит последствия своих решений. И это будет больно. Внезапно Гарри сказал:

— Крестража во мне больше нет, директор, поэтому убивать меня теперь не нужно.

На что Дамблдор только вздохнул.

— А мы, мы можем посмотреть? — спросил Марк.

— Можете, — вздохнул Дамблдор.

Дамблдор посмотрел в глаза мальчику, который вернулся назад из ада, и просто кивнул. После чего вздохнул и, объяснив, как это делается, опустил голову в Омут. Перед ним возникли держащиеся за руки дети, рядом — родители Гермионы. Туман поблек. И появились картины.

Страшный тролль и Квирелл на первом курсе. Василиск и молодой Том на втором. Дементоры и открывшаяся правда на третьем. Обманом втянутый, чуть не погибший мальчишка, рядом с которым нет даже его, Дамблдора, — на четвертом. Пытки Амбридж, перипетии войны, поиск крестражей, опять пытки, побег, предательство друга, ад, бесконечный ад двух детей, которых хранила во всем этом только их любовь. Его тело, падающее с башни, и воюющие дети, защищающие замок, а взрослых почти нет. Взрослые сидят по домам, пока дети дерутся и умирают… Десятки детей, встретивших в тот день свой последний рассвет. Зеленый луч, призрачный вокзал… Тело Гарри на руках плачущего Хагрида, призрачный вокзал…

Взрослые вывалились из Омута как-то мгновенно, задыхаясь от горя и боли. Там, на их глазах, произошло такое, чему не было объяснения. Совсем не было, но Марк теперь понимал дочь гораздо лучше. Они выжили только потому, что любили друг друга — в волшебной палатке, в бою, на пороге смерти…

— Как же так? — спросил Марк у разом постаревшего директора. — Почему дети?

— У меня нет ответа на этот вопрос, — ответил Дамблдор. — Простите меня, дети, если сможете…

Его план никуда не годился, потому что после победы не будет ничего, даже смысла жизни. Дети погибнут… Зачем это все, если они погибнут? Спасибо за то, что открыли секрет Тома, теперь крестражи найти будет просто, а Гарри может жить нормальной жизнью. Одно дело планировать, не видя результатов, совсем другое — переживать это самому. Видеть, к чему привело то, что он напланировал. Смотреть в глаза почти сошедшей с ума от горя матери. Видеть растерзанных детей. Понимать, что вся эта кровь на его руках. Нет, этого не будет. И Дамблдор молча аппарировал.

А Грейнджеры обнимали детей, которые пережили так много и вернулись, чтобы попытаться все исправить. Вернулись, чтобы быть вместе навсегда. И взрослые люди, тоже немало повидавшие в жизни, поняли этих маленьких, но уже таких взрослых детей.

Кому-то трудно понять, как мы узнаем друг друга. По глазам. По усталости, прорывающейся на миг, по боли от потерь. По седой прядке на виске. По въевшимся привычкам, на которые уже не обращаешь внимания. Когда-то давно ветеранами называли тех, кто задавил фашистского зверя, сейчас же ветеранов много… Локальные конфликты, как их ни называй, войной быть не перестают. А ветеран ветерана всегда сможет понять. Даже если это мальчишка.

Этот месяц был лучшим месяцем их жизни. Они ездили во Францию, потом еще на море, потом в парки аттракционов. Взрослые люди пытались отогреть этих двоих, научить улыбаться, дурачиться и быть счастливыми. Ведь это так важно — быть счастливыми. Это очень важно — уметь так.

А потом был поезд, новые старые знакомства, Рон, Невилл, даже Хорек… Дети ходили по вагонам и встречали их. Живых, здоровых, улыбающихся, совсем юных. Распределение никого не удивило, только слова МакГонагал, пошедшей с ними впервые за историю факультета. «Семейные апартаменты». И просьбу — подождать с детьми до окончания школы. Были годы, счастливые годы учебы, с друзьями и приключениями, но не было того ужаса. Ни тролля, ни Квирелла, ни василиска… Ничего из того прошлого не было. Было счастливое окончание школы, красивые дипломы. Первый артефакт и первый пациент. И тошнота, и капризы, и слезы. И первый крик, первые сопли, первый зубик. Первая паника, первое «мама» и первое «папа».

— Теперь все хорошо будет, да?

— Да, солнышко, — улыбнулась наставница.

— Как это хорошо все-таки… Спасибо, Мия!