Малой кровью

Глава пятнадцатая

Калифорния. 28. 07. 2015, 12 часов 55 минут

А может быть, им от нее ничего и не нужно было? Юлька с сомнением оглянулась через плечо. Последние глайдеры уже скрылись из виду. Все они были ярких цветов и с номерами в больших контрастных кругах. Какие-то гонки… Она знала, что гонки через пустыню — или по прямой до Лас-Вегаса и обратно, или по замкнутому маршруту — проходят едва ли не каждую неделю. Но здесь вроде бы не пустыня…

Она еще раз огляделась, но ничего подозрительного так и не разглядела. Потом развернулась немного направо и направилась к океану — просто для того, чтобы солнце не светило прямо в глаза.

И еще — нужно было откуда-то позвонить…

Несколько раньше: вольный город Хайя, планета Тирон.

Год 468-й династии Сайя, 3-й день лета

Он пришел сюда по делу, ничего особенного не имея в виду, и сразу попал в разборку: сначала прямо на него из двери дома вылетела растрепанная и в хлам изодранная матушка Чирр, то ли владелица дома, то ли просто управительница, этого Серегину ни разу не говорили. Не узнав Серегина, она вцепилась в него и одновременно вырывалась, потрясая тоненькими птичьими ручками и посылая в темноту прихожей короткие взрывные проклятия. Серегин всем телом чувствовал, как ее колотит. Он переставил старушку назад, за себя, осторожно освободился от захвата — и, поднявшись на две высокие неудобные ступеньки, шагнул внутрь такого знакомого дома.

Там сильно пахло горелым тряпьем. Справа, в подлестничной каморке, где матушка Чирр проводила дни и ночи, покрывая вышивкой бесконечные стенные полотнища, кто-то сутулый и длиннорукий, как обезьяна, пытался эти полотнища поджечь. К сваленным на столе грудам ткани он пытался поднести пламя масляной лампы, а проволочный каркас абажура не позволял это сделать так просто. Серегин левой рукой взял у него лампу, а правой от всей души отоварил по затылку. Длиннорукий повалился, как полупустой мешок с дровами. Серегин сдернул со стола затлевшуюся ткань, затоптал огоньки.

Потом он перевернул упавшего. Длинное асимметричное лицо, длинные, плохие и удивительно неровные зубы… Никогда не видел.

Оторвав от гардины шнур, Серегин связал лежащему руки и от узла накинул на шею удавку — чтобы не освободился. Потом ножичком разрезал ему штаны сзади — от ремня (хороший ремень был, кстати…) до колена. Теперь подонку никуда не деться…

То, что в каморке стало темнее, он заметил, но оборачиваться не стал — дал тому, кто появился в дверях, возможность замахнуться. Потом кувыркнулся назад и ударил ногами в проем двери, как раз в живот тому, кто в дверях стоял. Здоровенный кабан, кого полегче такой удар впечатал бы в стенку, а этот только отступил на шаг и согнулся, обхватив брюхо.

Впрочем, Серегину задержки хватило вполне: приземлился он на бок, сгруппировавшись, толчком ладони привел себя в положение на корточках и мгновенно распрямился, нанося удар левым локтем вперед и вверх — все это одним непрерывным стремительным движением… Локоть врезался здоровяку в челюсть, и Серегин услышал отчетливый хруст кости. Но, чтобы не пропадал замах, добавил и правым кулаком — в ту же челюсть, только сбоку.

Здоровяк осел.

Минус два…

И — дикий крик наверху.

Серегин оглянулся — нет ли огня? — и бросился вверх по лестнице. По ступенькам, тихо подвывая, ползла вниз девушка. Кричала не она, значит — потом. На самом верху лестницы, поперек ее, в луже крови лежала мертвая собака. Он переступил через собаку, прижался к стене и заглянул в коридор.

На фоне узкого и прикрытого соломенной занавеской окна были видны. только невнятные силуэты. Кажется, два человека. Или три: в смысле, двое держат третьего. Все почти неподвижны, но очень напряжены.

И снова этот вопль. Кричит женщина. Ей что-то ломают. Или выкручивают…

Серегин зажал сложенный нож в кулаке, пошел к ним. Не побежал — слишком хорошо знал, к чему приводит такая неосмотрительная быстрота. Подбегающий — это готовая мишень, ему ни ударить как следует, ни увернуться.

Его заметили, но скорее всего приняли за своего. Да и не до того им было.

Действительно, двое. Щенок и матерый. Их жертва на коленях, ей пригнули голову, вдавили лицо в пол. И, кажется, ломают пальцы…

Щенок был ближе, и Серегин вынужденно свалил его первого — ударил ногой в голову. Матерый среагировал хорошо: бросил в ноги Серегина женщину и вскочил, приняв стойку. В руке у него был нож. Хороший такой финарь с лезвием в ладонь длиной.

Серегин выщелкнул свой клинок, зажал нож между указательным и средним пальцами, повел перед собой. Женщина под ногами мешала страшно, вперед не шагнуть, атаки нет.

Матерый чуть отступил, выманивая. Он двигался очень точно и экономно, не делал никаких пугающих движений, не жонглировал ножом, как какой-нибудь мелкий гопник — а просто ждал, когда противник сделает ошибку. Серегин уже понял, что столкнулся с противником, который на ножах сильнее него. Тогда он перебросил нож в левую руку — как бы начав атаку (и увидев в глазах врага довольный предвкушающий блеск), — вынул из-за пояса «макарку», которого всегда носил с патроном в стволе, но со спущенным курком, и выстрелил.

Обиженный и недоуменный («так не договаривались!») матерый ссунулся на колени, секунду постоял, повалился набок, вытянулся и замер.

Серегин с досадой вернул пистолет за пояс.

Меньше всего хотел он стрелять, шуметь — сбежится городская стража, и ага, как говорится, все настоящие проблемы начинаются после выстрела, — но ничего другого ему просто не оставалось…

Заворочался щенок, Серегин добавил ребром стопы в узенький лобик: полежи еще. Стал прислушиваться. Было поразительно тихо. Потом женщина, лежащая на полу, застонала, приподнялась — и вдруг вцепилась ногтями в лицо мертвеца.

Она кричала нечленораздельно и колотила труп затылком об пол.

Потом оказалось, что коридор полон вопящими и плачущими женщинами, а самого Серегина обнимает и целует зареванная Крошка Ру…

На ловца и зверь бежит, думал он, слушая Крошку и матушку Чирр, но хорошо бы этот зверь оказался по размеру ловушки… Три бандита покалечены, связаны и засунуты в подвал, один — главарь — убит. Это, мягко говоря, весомый повод для того, чтобы братки выжгли весь квартал вместе с обитателями…

С другой стороны, бандиты пришли обижать и калечить курьерш, которые тайно возили деньги и ценности для вдовы Ракхаллы — главы, можете себе представить, цветочной империи, заодно, по слухам, перебивающейся и всякого рода нелегальной торговлишкой. В цветах легко прятать всякую там контрабанду, понимаете ли.

Это Серегин знал — ну, совершенно случайно. Именно через «цветочников» Легион получал гранаты с циркониевой оболочкой и еще кой-какие полезные мелочи…

Менее избитая курьерша убежала — сообщить хозяевам о происшествии. Так что Серегину, по большому счету, выбор предстоял не по этой части, а — как бы выжать из ситуации максимальную пользу.

Он уже пытался разговорить связанных бандюков, разъяснить им, во что они влипли, но ничего внятного в ответ не получил, только угрозы и подробные описания всякого рода усложненных способов отъема жизни. С одной стороны, он не был следователем, а всего-навсего войсковым разведчиком, с другой — не хватало времени. Будь у него хотя бы ночь в запасе, он бы из них вынул всю необходимую информацию, а так…

Крошка Ру, щебеча, терлась справа и слева — и страшно расстраивалась, что от нее ну никакой помощи. Угостить хотя бы Серегина его любимыми крабами… но за крабами нужно бежать на базар, а это значит — отойти от Серегина больше чем на шаг…

(— Ты шел ко мне? — спросила она шепотом.

— Я шел к тебе, — подтвердил Серегин.

— Ты шел ко мне! Ты шел ко мне! Ты шел ко мне! — шептала она ликующе и кружилась.)

Наконец приехали от вдовы. Два автомобиля, грохоча, заполнили собой узкую улочку, разогнав торговцев. Вышли шестеро, двое остались караулить у двери, четверо вошли в дом.

Пожалуй, это уже не дурацкий сброд, с которым схлестнулся Серегин. Ребятки были как на подбор, жилистые и поджарые: видно, что гоняют их не хуже, чем солдат в Легионе. Главный (постарше остальных и поосанистее) вошел в каморку матушки Чирр последним, снисходительно огляделся. Матушка вскочила, Поклонилась. Серегин остался сидеть, но улыбнулся и приветливо помахал рукой.

— Счастливый день, — сказал главный.

— Счастливый, — подтвердил Серегин на чапском.

— Меня зовут Аакхен, — сказал главный. — А вас?

— Серегин. — И привстал, как положено по этикету. — Бывший солдат, ныне — в поисках пристанища.

— Вы были один? — спросил Аакхен.

— Да, — кивнул Серегин. — Это было не слишком трудно. Дикие люди.

— Покажите их мне, — распорядился Аакхен.

Матушка Чирр (ноги — палочки, руки — палочки, волосы — все еще метла какая-то с вдернутой ленточкой) побежала отпирать подвал, Серегин пригнулся, чтобы успеть среагировать, если какая тварь развязалась и бросится, Аакхен же якобы беспечно встал напротив двери, засунув руки в карманы. Впрочем, Серегин видел, что спереди к нему сможет подойти только очень хороший рукопашный боец — в Легионе были тренеры из местных, и они показывали, на что нужно обращать внимание в подобных случаях…

Когда дверь открылась, Аакхен жестом предложил Серегину держаться сзади и стал спускаться по лестнице.

Бандюки не освободились. Серегин держал фонарь, пока Аакхен осматривал убитого, потом — всматривался в лица живых. Похоже, что те его узнали или хотя бы поняли, кто он, потому что попытались вжаться в стенку…

Аакхен свистнул, его ребятки сбежали вниз и выволокли бандюков — пока только живых. Потом Аакхен повернулся к Серегину:

— Надо поговорить.

— Аналогично, — сказал Серегин по-русски.

— Что?

— Шучу.

— Поднимемся к старухе?

— Лучше к одной девушке, этажом выше.

— Хорошо…

Они расположились в тесноватой гостиной Крошки — в плетеных очень удобных стареньких креслах, по обе стороны такого же плетеного и такого же старенького столика, на который Крошка стремительно наставила рюмочек, бутылочек с крепкими настойками и соусами, розеток с закусками — пучками ароматных травок, кусочками твердой прокопченной рыбы, ломтиками голубого сыра… Потом Крошка, поклонившись, опустила на стол колокольчик — и неслышно удалилась.

— Хорошая девушка, — одобрительно сказал Аакхен. — Твоя?

— Да, — не стал вдаваться в подробности Серегин.

— Расскажи, как было дело, — предложил Аакхен.

— Ну… — Серегин пожал плечами. — Все получилось как-то само собой…

Он стал рассказывать с самого начала: как подошел к дому, как на него налетела матушка Чирр, как дальше покатилось… Рассказывал Серегин подробно, возвращался к каким-то деталям, когда Аакхен просил об этом, останавливался и вспоминал что-то, выпавшее из рассказа. Аакхен очень умело вел расспрос, Серегин даже не предполагал, что запомнил так много.

— А вы умеете вытащить из человека все, — с улыбкой сказал он, и Аакхен кивнул:

— Очень большой опыт.

— Как по-вашему, дому этому угрожает опасность?

— Всем всегда угрожает та или иная опасность, — пожал плечами Аакхен, наливая себе острой семитравной настойки и заправляя ее маленькой ложечкой черного соуса. — Но эти бараны из мелкой банды, которая вряд ли решится на террор.

— Мелкие твари часто кусаются больнее, чем крупные, — сказал Серегин. — Как они вообще решились поднять руку на людей вдовы?

— Предстоит выяснить, — сказал Аакхен. — Сейчас их готовят к беседе…

— Ясно, — усмехнулся Серегин. — Так что вы все-таки посоветуете нам относительно этого дома? Нанять охрану?

Аакхен помолчал секунды две.

— Думаю, угрозы для дома и для девушек не будет. Но о себе вам придется позаботиться самому.

— Без проблем. Особенно если вы меня предупредите, с какой стороны ждать удара.

Аакхен согласно кивнул:

— Без проблем… — и улыбнулся. — Еще, мой друг, один нескромный вопрос. Вы были солдатом — а чем занимаетесь сейчас?

— Ну… У меня и у моих нескольких друзей свой маленький бизнес, — пожал плечами Серегин. — Малотоннажные перевозки на короткие дистанции, я бы так это определил.

— И что вы перевозите? Или это нескромный вопрос?

— Да почему же нескромный? Запечатанные пакеты. С объявленной стоимостью. Мы берем восемь процентов от нее. К сожалению, у нас нет конторы…

— И как далеко вы можете отвезти пакет?

— Обычно — до Стоячей Звезды. Если нужно дальше, начинаются другие расценки.

Стоячей Звездой в обиходе называли большую и очень старую космическую станцию на стационарной орбите, через которую происходило легальное сообщение с Тироном, режимной планетой-заказником.

— Так у вас… катер? — с интересом спросил Аакхен.

— Да, Очень маленький, но зато свой, — засмеялся Серегин. — Мы считаем его трофеем.

Санкт-Петербург, Россия. 29. 07. 2015, вечер

Вечер выдался на редкость свежим, от такого в это лето успели отвыкнуть, и Лопухинский садик, где Вита и Кеша уже имели свои излюбленные места, оказался перенаселенным. Бабушки с внуками и молодые мамаши с чадами, просто парочки и парочки с собаками, ребятня на роликах и мини-глайдерах, кадеты и гардемарины…

Воздушные шарики, пиво и мороженое, над головой выписывает восьмерки и петли игрушечный самолетик. И духовой оркестр для полноты ощущений.

— Мам! — Кеша дернул ее за руку. — Может, просто покатаемся?

— А давай, — согласилась Вита.

У причала как раз стоял, набирая пассажиров, викинговский драккар (но с мотором). Рулевой был в шкурах и рогатом шлеме.

— Ма, а почему у дяди рога?

— Наверное, редко бывает дома… — рассеянно сказала Вита, вглядываясь в толпу: ей показалось, что там мелькнуло что-то неприятно-знакомое. Кто-то, разумеется. А может быть, она ощутила угрозу или недоброжелательность, исходящую от случайного зеваки. Хотя, как она знала, каждый год число всякого рода сумасшедших и маньяков снижается процентов на десять (необъяснимый, но несомненно существующий феномен; один из многих), тем не менее они в природе остаются, и несколько раз с какими-то невнятными выходками, направленными против Кеши, она сталкивалась; к счастью, рядом был Адам, другие мужчины, Кеша ничего не заподозрил…

Селиванов успел отвернуться и сгорбиться над газетой. Он просто сидит на скамейке и читает, сидит и читает, никого не трогает, ничем не интересуется… Буквы по-прежнему были чужие, можно было только рассматривать фотографии, но на всех фотографиях изображался подросток Селиванов, вешающий в подвале кошку. Он и не подозревал, что его тогда фотографировали…

Герцогство Большой Южный Паоот, планета Тирон.

Год 468-й династии Сайя, 17-й день лета,

поздняя ночь или раннее утро

…Потом он сходил за водой. Безногий опять закатил глаза и обмяк, дышал часто и коротко, но дышал. Что же мне с тобой делать, думал Денис. Ты же все равно сдохнешь. Скинуть собаку вниз, как хотел? А потом оттащить отбитую тушку куда-нибудь в угол. Воняй себе там. Предварительно по горлу чиркнуть… нет, кровища натечет, ну ее…

Видимо, от дыма он все-таки угорел, а может, не простой это был дым, а с какой-нибудь местной коноплей, но голова стала пустой и легкой. Хотя и трещала. Вообще состояние было как на пяти тысячах.

Метров. Над уровнем. Океана.

Океана воды.

Вода тикала о воду. Тик-тик-тик.

Кроме воды, Денис, извинившись перед мертвым, прихватил и одеяло. Потом решил извиниться перед одеялом за то, что и другой человек, которого оно будет укрывать, умрет. Скорее всего. Но что же делать, такая у нас работа. Работа у нас такая.

Жила бы страна родная, как пел, бывало, дед, раскинув руки на спинку дивана. Нормально, дед, говорил Денис, только не ори так. Дед все равно орал. Голос у него был хороший, громкий, глубокий, только вот слуха совсем не было, и врал дед безбожно, не попадая даже в ритм, не то чтобы в ноты. Диван был плюшевый, зеленый, с прямой неудобной спинкой и кистями на валиках. Бабушка завешивала его тонким деревенским ковром — ручная вышивка цветными нитками мулине по мешковине. Ковер был еще довоенный. На ковре было горное озеро с лебедями, красавица, многорогий олень и джигит с усами и кинжалом.

В какой-то момент Денису показалось, что именно этот ковер он сейчас и тащит, со страхом развернул одеяло, но нет, просто тканый орнамент из черных и белых кенгуров… кенгурей…

Или кунгурей?

Денис задумался, как правильно. Наверное, «ку». Васька Кунгуров. Иначе было бы Кенгуров, а это не так.

Дым все еще валил, но уже не столь яростно. Возможно, этим дымом ему подавали знаки? Маленький тощий негр с усами что-то бормотал, глаза дергались под веками. У джигита усы были черные, а у этого белые. Зато тот сам был белый, а этот черный. Вернее, темно-серо-зеленый. Что же с тобой сделали, парень?..

Бормотал он по-французски. Денис французский более или менее знал, но все же не настолько, чтобы понимать бешеное бредовое бормотание. Булькнув над его ухом фляжкой, Денис заставил парня замолчать, прислушаться и недоверчиво попросить воды.

Только медленно, сказал Денис по-французски. Тот закивал, заквакал, хотел прихватить фляжку руками — хренушки вам, руки прочно зафиксированы, хватит с меня внезапных нападений, — потом стал просто пить, пить и плакать.

Снаружи, похоже, была ночь. Видны были остатки огромного костра, угли, головешки. Денис отвязал парню — Шломо, Шломо Арейя (или как-то похоже), такой вот, на фиг, француз, — руки (кисти узкие, пальцы тонкие, такие можно только придумать, а не родиться с такими), и руки эти упали мертво и тупо, потому что Шломо умер. Он рассказывал Денису про себя, как он, забытый в Эфиопии сефард, бежал во Францию, записался там в Иностранный легион, из того легиона перебрался в этот (как — детали опущены), дезертировал из этого и забился в самую глухомань, не думал, что обнаружат, семью завел, детей уже восемь душ, но пришли ночью, старших двоих за жопу и его за жопу. И что-то такое сделали, что видел он все как из аквариума, где сидел сам, холодный и скользкий, пускал пузыри, пялился на рожи и ничего не понимал, то есть понимал, что происходит, и понимал, что происходит это с ним, но ничего не чувствовал, а почувствовал только сейчас. И его двоих сыновей убили сегодня ют здесь, у этой дыры, а он ничего не чувствовал, только знал, что в дыру нужно войти и поубивать там всех. И он вошел и чуть было не поубивал — ну, просто не справился. А потом аквариум исчез, и стало очень ясно и очень больно, здесь меня знают как Скорняка Мысу, найди мою жену и детей и расскажи, и передай, — но передавать было нечего, и Денис просто держал в руке холодеющую узкую руку, которая была, наверное, и сильной, и умелой.

Момент смерти он пропустил.

Денис завернул умершего в одеяло и сначала хотел поднять его на плечо, но побоялся потерять равновесие. Поэтому он волок его волоком — даже по лестницам. И положил не там, где лежал беглец в оранжевой робе и текла вода, а в «колонном зале» под какой-то отдушиной, куда втягивался дым. И только тогда он вспомнил про недопроковыренную решетку в полу.