Мальчишки в сорок первом

ДЕДОВА ТРАВА

Пришла весна. Стаял снег. На обочинах дорог, на огородах и во дворах появилась трава. Зелёная и мягкая. Движение на улицах было слабое: машинам не хватало горючего, а пешеходы... Мало осталось людей на нашей улице. И вот зелёные побеги потянулись между булыжниками мостовой, на месте бывших деревянных тротуаров — их тоже давно сожгли. И стали наши улицы совсем как в настоящей деревне. Если не было артобстрела или бомбёжки — тишина. Только утром да поздно вечером можно увидеть сразу несколько человек — это на работу идут или с работы. И их немного: кто работать может — они больше всё на казарменном положении, у себя на заводах живут. Так удобнее — силы не тратятся на дорогу.

Самое оживлённое время на наших улицах — рано утром. Особенно если дождь прошёл. После дождя зелень в рост идёт. И «благородная» тоже — крапива, лебеда, дикий щавель. А кто же не хочет крапивных щей или лепешек из лебеды? Это очень хорошая пища.

За съедобными травами охотиться надо умеючи, знать «места». Лучше всего лебеда растёт на насыпях щелей, где земля рыхлая. Крапива любит дикие места — развалины домов, воронки от снарядов. Это она теперь такая капризная стада, а раньше её везде полно было. И никто её не ценил. Все мы думали, что она только кусается.

На «охоту» я выхожу ещё до восхода солнца — хорошо, ночи белые. Я ищу крапиву, щавель, лебеду. Их ищут многие. А моя мама не ищет. Она только по комнате ходить может. Я должен поставить её на ноги. А для этого нужно хорошее питание.

Долго искал я в тот день благородные травы, но почти ничего не нашёл. Пришлось вырывать подорожник. С ним и вернулся я домой.

Корни у подорожника длинные и на вид похожие на макароны. Они очень крепкие и жутко горькие.

— Давай порежу, — сказала мама, вытаскивая из корзинки грязные «макаронины». Голос у неё расстроенный. Ясное деле»: мечтала о крапиве и лебеде.

Я растопил буржуйку, и скоро мы начали варить корни. Когда вода стала бурей, её слили и налили новой. Так продолжалось много раз, пока не выкипела вся горечь. Потом мы положили в кастрюлю с корнями кусок кожи от дивана.

— Будет мясной навар, — сказал я.

Мама сидела у буржуйки и не то дремала, не то думала. Она теперь часто сидит вот так молча, не шевелясь. Иногда мне делается страшно — не умерла ли, и я кричу: «Мама!» Мама вздрагивает и спрашивает, что случилось. Потом она устало проводит рукой по лицу и молчит. Лицо у неё маленькое-маленькое, а глаза сидят глубоко-глубоко. Это от истощения.

Мама очень много думает, только не говорит о чём. А я всё равно знаю: думает обо мне и о моём будущем.

Мама заболела сразу после первомайской выдачи продуктов. У неё всё время живот болит... К празднику-то нам дали четыре больших, необыкновенно вкусных селёдки, масла сливочного и ещё немножко шоколаду кускового. Его к 1 Мая на самолетах в Ленинград привезли.

На радостях мы съели целую большую селёдку. Вот мама и слегла.

Пришла тетя Варя. Она теперь работает в военном госпитале и ходит в военном форме. Тётя Варя немного поправилась за время, что мы не виделись, и снова стала похожа на моего папу — она ведь родная его сестра.

Тётя Варя долго разговаривала с мамой — вспоминала моего папу, какой он был в молодости.

Потом она говорила о войне, о том, что надо выжить, что мама должна побороть болезнь.

— Маму надо госпитализировать. У неё дизентерия, — сказала тётя Варя. — Я всё устрою. А ты, Вова, поживёшь у меня, вместе с Бориком.

— Мам, я никуда тебя не пущу, ты никуда не поедешь. — Язык у меня заплетался. Мне было очень страшно: я боялся навсегда потерять маму. Я знал, что в больницу теперь трудно попасть, а кто туда попадает, тот редко возвращается домой. Потому что в больницу тогда брали только очень ослабших, почти безнадёжных.

Тётя Варя дала маме какого-то лекарства, и мама заснула.

— Надо положить её в больницу, — сказала тётя Варя. — И по возможности быстрее.

Я так и дёрнулся весь.

— Мама дома поправится. Не трогайте её, никуда не отправляйте!

Тётя Варя вздохнула и, пообещав на днях зайти снова, ушла.

Я ходил как потерянный — в поликлинику или ещё куда за помощью идти боялся: вдруг маму заберут — дизентерия-то заразная болезнь... На моё счастье, вечером к нам пришёл Коля Богданов. Дед Антон послал с ним пучок зелёного лука. Я рассказал Коле о своём горе, а он в ответ:

— Дизентерия — это ничего. У деда лекарство от неё есть. Ты сразу сходи к нему, а я... — Коля показал на окно. За окном стояла аккуратно одетая девочка лет десяти с рюкзаком через плечо. Я догадался, что это сестрёнка Сени-скрипача.

— Понимаешь, — объяснял Коля, — нашёлся её батя — он ранен был, а сейчас в Сибири. Просит переправить через Ладогу. Ну, мой батя и обещался. Ты извини — только мне спешить надо. — И Коля двинулся к двери. Со спины он был совсем как настоящий мужчина, большой, плечистый.

Я даже не спросил Колю, вернётся ли он сам или вместе с девочкой уедет в Сибирь.

Дед Антон встретил меня приветливо.

— Дизентерия, али понос, — сказал он после того, как выслушал весь мой рассказ, — штука опасная, особенно когда голодуха и лекарств нужных нету. Ну, да ты распрекрасно сделал, что ко мне пришёл.

На подоконнике в большом фанерном ящике росла незнакомая мне травка с тонкими нежными лепестками. Дед Антон нарвал этой травки и сказал:

— Заваришь кипятком, тремя стаканами. И давай матери в день три раза по столовой ложке. Должно помочь...

Травка подняла маму на ноги.

«Теперь её подпитать бы немного, — мечтаю я. — Крысу бы поймать... Или крапивы найти побольше... Это бы такая добавка к пайку!..»

Я стою у раскрытого окна. Небо лохматится тёмными тучами. Края одной из них золотятся, будто их покрасили специально. За тучей спряталось солнце. Пусть ползут тучи и будет дождь! После дождя хорошо растёт крапива. Я не буду спать ночью и, как только кончится дождь, пойду к Женькиному дому, к нашей щели.

— Мам, — говорю я, — скоро дед Антон даст нам для посадки семена всякие. И ещё он доктора пришлёт... А завтра у нас будет крапива. Вот увидишь...

Мама открывает глаза. На лице у неё едва заметная усталая, но всё же улыбка. Это хорошо, когда люди улыбаются. Мама обязательно выживет, теперь умирать обидно: уже тепло, кругом говорят о наступлении и о новой продуктовой прибавке.