Манхэттенский ноктюрн

– Он находится там, где умер Саймон.

– Да.

– Тут есть связь?

– Ну, у Саймона были ключи от наших домов, и он иногда заглядывал туда по моей просьбе.

– Зачем? Не понимаю.

Она изучающе смотрела мне прямо в лицо, по-видимому решая, что мне можно рассказать. Я, видимо, был слишком настойчив.

– Простите, – сказал я. – Вернемся к прежней теме.

– Да, я, кажется, забегаю вперед. Видите ли, после смерти Майкла Саймон проводил здесь много времени. У меня больше не было детей. Знаете, когда случаются такие вещи, от них потом невозможно отделаться. Да и возраст у меня уже был не тот, так что хорошего мало. Но, как я уже говорила, Майкл… то есть Саймон… часто заходил к нам и проводил со мной много времени. Я ему читала, показывала сказки и всякое такое. У меня на кухне стоял небольшой мольберт, а он любил рисовать, ну и рисовал там разные картины. Очень способный мальчик. У нас было одно правило: никакого телевидения в доме. Да, такой одаренный малыш, если хотите знать, самый одаренный из всех живших в округе. Но, понимаете, из-за маленького роста он начал… у него было странное отношение к самому себе, он был похож на свою мать… дети, знаете ли, любят иногда дразнить таких, как он, и он приходил сюда, а я вроде его утешала. Мы рисовали, разглядывали картинки в книжках и даже готовили вместе что-нибудь вкусненькое. Я думаю, Фрэнк был… меня эта мысль доводит до безумия… Фрэнк и понятия не имел, каким способным был Саймон. Никакого понятия. У него был сын, который… ладно, уж лучше я промолчу. Так или иначе то были лучшие годы моей жизни. У меня был Саймон, и меня не слишком беспокоило, что дела у Ирвинга шли не слишком хорошо. Иногда он брал Саймона с собой и водил по всем этим домам, и тот встречался с разными людьми или, по крайней мере, видел много всяких людей. Он был очень тихим и спокойным ребенком. Где-то там, на выездах, Ирвинг купил мне любительскую кинокамеру, потому что мы еще не совсем отказались от мысли уехать во Флориду. Я показала ее Саймону, и он загорелся желанием испробовать ее. А потом он буквально не выпускал ее из рук, а тогда ему, кажется, едва исполнилось десять. Это было еще того, как появились разные новомодные штуки… не могу вспомнить их название. Я сейчас и не помню, брала ли я вообще эту камеру в руки, но у нас было кое-что… – Она остановилась. – Я знаю, я все болтаю и болтаю, но поймите, мне не с кем поговорить о таких вещах. Никого ведь не интересует, что помнит какая-то там старушенция, но вот что я хочу сказать: у меня есть один из старых фильмов Саймона, которые он снимал нашей камерой, где-то наверху…

– Это вас не слишком затруднит?

– О нет, нет, я сейчас!

И это действительно заняло не больше минуты, ибо она, очевидно, знала, где искать. Она вернулась со стареньким проектором «Кодак» и большой коробкой с футлярами от восьмимиллиметровых пленок выцветшего желтого цвета.

– Мои пальцы… – начала она, и я все сделал вместо нее: осторожно зарядил пленку и направил белый прямоугольник света на стену ее кухни.

– Отлично, – сообщил я.

Миссис Сигал выключила в кухне свет, и после непременных дрожащих кадров появился дом Сигалов, окруженный подрезанными кустами. Камера снимала панорамный план, судорожно дергаясь вверх и вниз. Потом последовало быстрое переключение на собаку, игравшую в небольшом дворике у дома.

– Это была его собака. Никак не могу вспомнить, как ее звали.

Дальше шли кадры с мистером Краули, сидевшим за верстаком.

– Это в их подвале.

Мистер Краули поднял глаза и посмотрел в камеру, потом дотронулся до своей шляпы. У него были такие же сверкающие черные глаза, как у Саймона. На следующих кадрах было какое-то помещение и Саймон, стоявший перед камерой. Он мал ростом, с пухлыми щеками, у него цветущий вид. Поднимает палец вверх. Ждет. Затем стремглав уносится из кадра.

– Должно быть, это снимал Ирвинг или я, – заметила миссис Сигал.

Саймон на минуту покинул кадр, и я решил, что эту сцену снимали в гостиной Сигалов. Дальше Саймон снова влетает в кадр. На нем форма нью-йоркских «Янки»: шапочка, рукавица, в руке бейсбольная бита. Он расхаживает с важным видом, затем фильм заканчивается.

– Это единственная пленка, на которой он заснят, – сказала она.

– Миссис Сигал, мне нужно задать вам один вопрос. Вы рассказали мне о ваших отношениях с Саймоном, когда он был ребенком. А когда он стал взрослым мужчиной? Есть ряд фактов, которые я не в состоянии объяснить. Когда-то вам принадлежал дом в Манхэттене, и Саймон заходил в ваши здания и имел доступ к ключам, так, кажется, вы сказали. И умер он в доме, некогда принадлежавшем вам. – Я перевел дух. – Вы навещаете его отца дважды в неделю и уже довольно давно. Вы получаете регулярное вознаграждение за эту услугу от доверительного фонда Саймона и более крупные нерегулярные платежи оттуда же. Я не могу взять в толк, что все это значит, миссис Сигал. У меня не сходятся концы с концами. А у вас?

Момент раскрытия. Миссис Сигал испуганно уставилась на меня, и я напомнил себе, что понятия не имею, каково быть женщиной шестидесяти восьми лет с дряхлым, выжившим из ума мужем, не имеющей детей, которые позаботились бы о ней. Миссис Сигал вертела в руках стоявшие на столе фарфоровые солонку и перечницу в виде маленьких голландских мальчиков, которые кто-то, вероятно, теперь коллекционирует.

– Мистер Рен, я… о, понимаете, я просто старая женщина, у которой есть глупые секреты. Знаете, я любила Фрэнка Краули, – воскликнула она. – Я любила его – как жена, вероятно, вы назвали бы это так. Он был, он был добр ко мне. Мы… много лет… если вы понимаете. – Ее глаза расширились от важности признания. – Мой муж – после того как Майкл утонул – больше не хотел иметь детей, не хотел или не мог, а Саймон много времени проводил здесь, это трудно объяснить. Мой муж, конечно, знал, но ему было все равно, да, все равно. – Она печально покачала головой, словно ей хотелось вызвать его ревность. – Фрэнк был… он был прекрасным человеком, очень сдержанным, очень деликатным. После того, как умерла его жена, он был очень нежен. – Миссис Сигал отвела взгляд. – О, конечно, все это глупо и никого не интересует.

– Меня интересует.

Она подняла глаза:

– Вас?

– Да, – мягко сказал я.

– Ну что ж, я только не знаю, на какой вопрос мне отвечать сначала. Я могу рассказать вам, что, начав зарабатывать какие-то деньги, Саймон спросил, может ли он позаботиться о нас; я тогда ответила, что это его деньги, он их заработал. Но он настаивал. Его адвокатская фирма начала посылать мне деньги, тысячу в месяц. По правде говоря, из-за этого я чувствовала себя ужасно и решила показать им, что я что-то делаю, а не просто получаю их деньги, пусть даже это были деньги Саймона. Я навещала Фрэнка дважды в неделю и поэтому просто начала посылать отчеты о визитах с благодарственной запиской. Они позвонили мне и сказали: «Будьте добры, оформите свой счет на бланке фирмы», – и я так и сделала. У нас тут есть несколько старых бланков юридической конторы, так что я ими и воспользовалась. Саймон узнал об этом, и ему было очень приятно. Ему не нравились эти адвокаты, квалифицированные бухгалтеры и служащие. Понимаете, это была наша маленькая шутка.

– А крупные платежи?

– Это было нечто другое. Саймон знал о наших денежных затруднениях. Ирвинг сбил машиной корейца, и у этого человека был очень сложный перелом бедра. Он больше не мог ходить. Тогда он предъявил нам иск. Поэтому-то у нас и возникли кое-какие денежные проблемы. По правде говоря, я не рассказывала Саймону, насколько серьезными они были, но он предложил купить нам новый дом, любой. Но я отказалась, я была счастлива там, где жила. Я имею в виду, что здесь для меня все свои – мясник, служащие в супермаркете. В конце концов Саймон заявил, что хочет, чтобы мы кое-что сделали для него, и мы могли бы выписать счет фирме. Я должна была посылать кое-что третьей стороне, а потом выписывать счет фирме на старом бланке…

– На пять тысяч долларов?

– Да.

– Миссис Сигал, это была видеопленка?

Она смотрела на меня, и в ее глазах стоял ужас. Мы оба молчали; стало слышно, как тихо шипят радиаторы отопления и как ее муж роется в бумагах у себя в кабинете. Дом был полон ушедшего времени и приближающейся смерти.

– Да, – проговорила миссис Сигал, – это была видеопленка. Я должна была отсылать ее и выписывать счет за особые услуги или что-то в этом роде. Знаете, не очень понятно. Саймону эта затея, по-видимому, доставляла большое удовольствие.

– Вы были обязаны отсылать пленку в определенное время?

Она покачала головой:

– Саймон говорил, когда мне вздумается.

– Продолжайте.

– Однажды я застала Ирвинга с кассетой в руках и отобрала ее, чтобы он ее куда-нибудь не задевал. Потом я скопировала запись в магазине, торгующем камерами, где меня знали, на всякий случай, вдруг Ирвинг потерял первую копию. Понимаете, у меня был жуткий период. Мы растеряли всех своих старых клиентов, у нас был жуткий… ну, вы можете понять…

– Пленка, миссис Сигал.

– Да-да, конечно, я послала пленку по адресу – я имею в виду копию пленки. Разумеется, я не осмелилась взглянуть на нее, но отправила, а потом послала счет адвокатской фирме Саймона. Надеюсь, что этим я никому не доставила слишком много неприятностей. Я просто вложила кассету в коричневый конверт и отправила его по почте, а три недели спустя я получила чек на пять тысяч долларов. Никогда в жизни не сталкивалась ни с чем подобным!

– Это было после смерти Саймона?

– Да. Видите ли, мы как раз только что выбрались из ужасного судебного процесса…

– Стало быть, вы отправили ее еще раз?

– Ну нет, это началось не так, – пустилась в объяснения миссис Сигал. – Правда не так. Но позднее, в какой-то месяц мы за что-то задолжали, не помню точно, за что, ну, вы же знаете, как это бывает, и поэтому я просто подумала, может, попытать счастья еще раз, так что я сделала еще одну копию пленки и отослала ее по тому же самому адресу, а потом выписала еще один счет. Я просто выписала его на имущественный фонд Саймона в соответствии с инструкциями, данными им до кончины, за особые услуги, что-то в этом роде, – с годами я изрядно понахваталась этого языка, – и снова, к своему огромному удивлению, я получила еще один чек на пять тысяч долларов!

– И вы продолжали их посылать?

Она кивнула:

– У нас не слишком много денег, мистер Рен. И я, ну да, я отвечаю на ваш вопрос, да, я продолжала это делать. Я рассудила: ну кто бросит бедного восьмидесятилетнего человека и его жену в тюрьму? Так что, да, я делала это еще несколько раз.

– Мне сказали, что за последние шестнадцать месяцев или около того счет выставлялся четыре или пять раз.

– Что ж, опять-таки я надеюсь, что не причинила никому никакого беспокойства, – настойчиво повторяла она, – потому что я, конечно, подумала, что если бы адвокатская фирма решила не платить, то у них, наверное, есть веское основание…

– А теперь, миссис Сигал, я хочу получить пленку.

– Мистер Рен…

– Вы можете отдать мне ее сейчас, или вам придется иметь дело с несколькими чрезвычайно неприятными людьми, миссис Сигал. Смею сказать, что, забирая ее у вас, я спасаю вас от несчастья.

– Я готова подчиниться, но вы должны понять, что у нас очень мало…

Я кивнул, заранее зная, что она собирается сказать. В глобальном масштабе ее поступок, конечно, подпадал под категорию мелких правонарушений.

– Продолжайте выставлять счета фирме, миссис Сигал. Между прочим, вы можете увеличить счет до семи с половиной тысяч.

– Правда?

– Да. Только теперь отдайте мне пленку.

Она встала и пошла к кухонному столу. Мой пейджер снова задребезжал: «Дело серьезное, Портер». Я сунул его обратно в карман, пытаясь припомнить, не забыл ли я что-нибудь спросить.

Миссис Сигал открыла деревянную шкатулку для рецептов.

– Знаете, я всегда держала ее здесь, потому что так я помнила, где она. Ирвинг очень забывчивый. Ничего не запоминает.

Она вручила мне пленку, и я внимательно на нее посмотрел. На ней сохранилась надписанная рукой Саймона этикетка: ЗАПИСЬ № 63.

– Мне придется воспользоваться вашим телефоном. – Я позвонил Кэмпбеллу, оставив в стороне расспросы о его здоровье, и велел ему передать Хоббсу, чтобы тот скорее покидал Южную Америку и летел на север.

– Он уже в Нью-Йорке.

Потрясающе.

– Он что же, летел прошлой ночью?

– Ему нравится спать в самолетах, он отдает предпочтение такому сну.

– Если он хочет получить свою короткометражку, скажите ему, пусть встретится со мной в «Ноо Стар» на углу Бродвея и Лафайетт в два часа.

– Мистер Хоббс обычно завтракает в «Ройялтоне».

Презабавное местечко, где полно стиляг, попавших в «струю», которые разговаривают только друг с другом; кстати, писсуаром там служила хромированная стена, на которую собственно и мочились.

– Зачем причинять ему неудобства? – согласился я. – Пусть встреча состоится там.

После этого я ушел, унося в кармане кассету. Я знал, что забыл задать миссис Сигал какой-то вопрос, может, два, но был слишком взволнован, чтобы пытаться припомнить их. Во всяком случае, мне необходимо было позвонить Хэлу.

– Портер, у нас проблема со скоростью, – услышал я от него, как только отыскал телефон на углу.

– О чем это ты?

– Мой человек слегка разволновался по поводу дела Феллоуза – я говорил ему, что придется подождать, но он не послушался – и, ну, в общем, он выложил все Джулиани.

– Ох, черт тебя побери, Хэл! – Я бросил трубку. В пределах пяти районов Нью-Йорка полиция отслеживает телефонный звонок менее чем за десять секунд. Мысль о том, что газетный репортер может задержать опознание и арест убийцы полицейского, наверняка привела Джулиани в безумную ярость. Ну что ж, в конце концов, это был человек, который любит итальянскую оперу. Я перезвонил.

– Алло, – ответил Фиццжеральд. – Портер, ты?

– Где мы? – спросил я в бешенстве. – Твои парни уже разнесли мой дом?

– Ну, они там уже закончили.

Я повесил трубку. Затем снова позвонил.

– Портер, мы не пытаемся…

– Нет, именно пытаетесь.

– Тебе нужно заняться этим делом.

– Это не поможет. Я работаю над этим, я почти у цели.

– Послушай, пожалуйста, Портер, давай обдумаем это дело…

Десять секунд. Я повесил трубку. Опять набрал номер.

– О господи, Портер!

– Скажи мэру, что я работаю над этим.

– Вот ты, черт возьми, и скажи ему, Портер!

– Охотно.

Пауза. Десять секунд прошли.

– Портер Рен?

Суровый голос. Голос, который управляет городом. Джулиани.

– Господин мэр, со всем уважением, я работаю над этим, честное слово. – Я повесил трубку и быстро пошел прочь от своей машины. Копы найдут ее в течение десяти минут. Вероятно, они уже определили местонахождение обоих телефонов и выслали туда машину. Я спустился в подземку и сел в поезд, быстро унесший меня из Манхэттена. Потом я схватил такси, которое выскочило на скоростную автомагистраль Бруклин—Квинс и въехало в Нижний Манхэттен прямо по Кенэл-стрит, а я сидел в нем, пригнувшись, погруженный в размышления и обуреваемый беспокойством. В городе полно полицейских машин, и именно тогда, когда вам не хочется их видеть. Прежде чем встретиться с Хоббсом, мне было необходимо просмотреть запись, чтобы полностью убедиться, что это именно то, что требовалось. Но где? Полиция наверняка следит за моим домом – машина у моих ворот, мотор работает. Мой кабинет? Слишком много народу вокруг. А может, и детектив прямо сейчас сидит в моем кресле. Мне нужны были видеоплеер и уединение. Мне пришло в голову, что местонахождение моего пейджера можно проследить, и я его отключил. На Седьмой авеню я выскочил из такси и купил красную вязаную шапочку и какие-то солнцезащитные очки. Потом я позвонил Кэролайн. Десять гудков, никакого ответа. Возможно, ее нет дома. Возможно, трахается с Чарли. Защищает свои капиталовложения. Возможно, я мог бы отправиться в Малайзийский банк, договориться, чтобы меня пропустили, и воспользоваться аппаратом в ее здоровенной стальной камере. А может, и нет – пришлось бы звонить ей за разрешением впустить меня. Но ее нет дома и, вполне вероятно, не будет бог знает сколько часов. Можно было бы пойти в магазин, торгующий электроникой, купить видеоплеер и маленький телевизор, а потом снять номер в гостинице. Но на поиски гостиницы, в которой есть свободный номер, тоже может уйти добрый час. А мне нужно было провернуть это гораздо быстрее, найти местечко, где… Нашел! И к тому же недалеко.

Мы живем в странные времена. Пятидесятидвухлетняя чернокожая женщина с простреленным коленом лежит в отдельной больничной палате со всеми удобствами, доступными в стране долларовых счетов, ее сознание затуманено морфием, и когда она открывает глаза, а она, по-видимому, медленно открывает их примерно каждые десять минут, ей мерещится, что она видит белого мужчину, сидящего в кресле рядом с ее кроватью, не обращающего на нее никакого внимания, а сосредоточенно глядящего на экран ее телевизора, который ей так нравится. Этот белый мужчина ей знаком. Да ведь это ее хозяин. По правде говоря, она предпочла бы видеть его жену. Ей хотелось бы расспросить ее, как там дети, как Томми, но, как бы то ни было, необходимость сформулировать вопрос избавляет от необходимости задавать его, и, кроме того, теперь по телевизору идет забавное кино о каком-то толстом мужчине, и она его смотрит или видит его во сне – этого она никогда не вспомнит.

В «Ройялтоне» Хоббс сидел в огромной выгородке. У его ног я заметил черный саквояж. Референт сидел за другим столом.

– Мистер Рен. – Хоббс величественно указал рукой на мой стул. – Пожалуйста. Я надеюсь, что на этот раз мы поговорим как джентльмены.

Теперь я относился к нему по-другому; я понимал, что он уязвим и встревожен, как любой другой человек.

– Я надеюсь, вы позволите мне подкупить вас феерическим ланчем, – сказал Хоббс.

Однако, несмотря на такую любезность, я не собирался обольщаться на его счет. «Мне нужно имя человека, который ранил моего сына и няню», – сказал я.

Хоббс уставился на меня:

– Нет.

– В таком случае нам не о чем больше говорить. – Я встал.

– Минутку. – Он кивнул своему помощнику, и тот принес сотовый телефон.

– Номер телефона и адрес.

Хоббс с минуту тихо посовещался с помощником, а закончив, молча подвинул мне лист бумаги. Фил Бьянканьелло, Бей-Ридж, и номер телефона в Бруклине.

– Вы, надеюсь, понимаете, что у меня с ним личные счеты.

Хоббс развел руками:

– Ну разумеется.

Мы сделали заказ, после чего я достал кассету с пленкой из кармана пальто и через стол передал ее Хоббсу.

Хоббс внимательно посмотрел на нее. «Выглядит вполне невинно, вы не находите?

Он сделал знак помощнику, тот открыл свой дипломат и вынул оттуда какое-то устройство величиной с портативный компьютер. В его крышку был вмонтирован крохотный экран. Хоббс вставил видеокассету в боковую прорезь.

– А где же батарейка? – спросил я.

Хоббс надвинул какие-то особые очки.

– О, она где-то внутри, размером с таблетку, кажется.

Он взглянул на экран и сердито нахмурился:

– Тут же ничего нет, сэр, только какие-то волоски и точки.

Я похолодел от страха. Потом сообразил:

– Перемотайте ее.

Он перемотал. Аппарат приветливо зажужжал, щелкнул и начал воспроизводить запись. Хоббс вставил в ухо микрофон, затем сосредоточенно склонился над аппаратом, склонился настолько низко, что никто не смог бы разглядеть то, что было на экране. Подали наш заказ в нескольких дымящихся посудинах, но Хоббс даже головы не поднял. Выражение его лица смягчилось, и я вдруг увидел такое лицо, какого прежде никогда не видел – усталое и задумчивое. Я приступил к ланчу. Хоббс не солгал: это было потрясающе. Вокруг нас позванивали и постукивали серебряные приборы; здесь собралось общество, почти каждый член которого был богат или чем-то знаменит; и все же высокая концентрация знаменитостей в зале создавала обстановку странной уединенности. Я заметил среди присутствовавших Лэрри Кинга, Уильяма Бакли и Дэна Кили. Хоббс не обращал на них внимания. Наконец он извлек микрофон из уха и полез в саквояж. Он вынул оттуда другой аппарат такого же размера, что и первая, и переставил кассету из первой во вторую. Затем что-то проверил на маленьком устройстве индикации, кивнул и снова посмотрел на меня. Он повернул ко мне это небольшое устройство, чтобы я смог прочесть надпись на дисплее. Там стояло: «ОРИГИНАЛ, НЕ КОПИЯ».

– Все в порядке, сэр.

– У меня были высокие мотивы.

– Конечно же были, и у меня тоже. А теперь мне необходимо задать вам три вопроса.

– Валяйте.

– Вам известно о каких-нибудь копиях этой пленки?

– Нет.

– Это Кэролайн Краули посылала мне пленку?

– Нет.

– Тогда кто же?

Я объяснил, кто такая миссис Сигал, не забыв упомянуть о ее невиновности во всем этом деле.

– А она просмотрела пленку?

– Это уже четвертый вопрос.

– В самом деле, кажется, у меня возникло еще несколько вопросов. Думаю, вы могли бы пойти мне в этом навстречу так же, как я позднее на этом ланче пойду навстречу вам.

– Согласен. Нет, миссис Сигал не просматривала пленку. Не знаю, видел ли эту пленку ее муж, но он показался мне малость чокнутым.

– Сколько же ему лет?

– Похоже, ему не меньше восьмидесяти.

– Тогда мне, видимо, не стоит беспокоиться.

– Я не стал бы.

– Вы показывали пленку Кэролайн Краули?

– Нет.

– Почему нет?

– Я счел, что чем скорее я от нее избавлюсь, тем быстрее смогу спать спокойно.

Хоббс кивнул.

– Ваш человек, Хоббс, ранил моего сына.

Он взял со стола вилку и продолжил трапезу.

– А теперь попробуем креветки. Итак, последний вопрос. Вы видели эту запись?

– Да.

Мы уставились друг на друга.

– А я довольно мило выгляжу на экране, как вы находите?

Я промолчал.

– Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему я так хотел вернуть ее себе. Это дело сугубо личное. Уязвленное самолюбие, если хотите, и больше ничего.

Я кивнул.

– Но поскольку я все-таки джентльмен, у меня приготовлено кое-что и для вас, – сказал Хоббс. – И тоже две вещи.

Он полез в саквояж и вытащил оттуда видеокассету с наклеенной Саймоном этикеткой: «Пленка 15». Это была пленка с Феллоузом.

Я взял у него кассету.

– Можно? – спросил я, указывая на его аппарат.

Он кивнул, и я вставил кассету в прорезь. На экране, сменяя друг друга, замелькали парк Томпкинс-сквер, протестующие, полиция. Я нажал кнопку быстрой перемотки вперед, желая убедиться, что никто не вырезал главные кадры. К счастью, все было на месте. Феллоуз валился, как срубленное дерево, убийца убегал. Я остановил пленку, перемотал ее обратно, вынул кассету и убрал ее в дипломат.

Потом мы оба, Хоббс и я, воздали должное ресторанной кухне и с аппетитом поели, завершив нашу трапезу десертом с кофе.

– А теперь последнее, сэр.

– Да?

На этот раз он вынул из нагрудного кармана небольшой конверт.

– Некоторое время это хранилось у нас, но, как говорится, все хорошо, что хорошо кончается, и я подумал, что эту вещь я все же должен вернуть.

Он протянул мне конверт. Внутри лежало что-то маленькое и очень твердое на ощупь. Я, не открывая конверт, положил его на стол.

– Как вы могли бы догадаться, мы сумели проникнуть в квартиру Кэролайн Краули. Разумеется, искали пленку. Не знаю, подозревала она это или нет.

– Подозревала.

– Меня это не удивляет. Женщины обычно каким-то образом узнают о таких вещах. Мы пересмотрели все ее ключи, выясняя, какой от чего – от банковского сейфа, от другой квартиры, от машины, от всего, и разобрались со всеми, кроме этого. Мне он больше не нужен, и я подумал, что его следует ей вернуть.

Я открыл конверт. В нем лежал один малюсенький ключик неопределенного вида, плоский и старый. Три маленьких дырочки вместо одной. С зубчиками на обеих кромках. Будучи мальчишкой, я возился в сарае отца, и полученных мною тогда знаний хватило, чтобы догадаться, что это ключ от маленького висячего замка. Я побывал в каждой комнате квартиры Кэролайн и не видел там ничего такого, к чему бы он мог подойти. Ключик оказался весьма любопытным и ни к чему не подходящим, раз хоббсовские шпионы-«невидимки» конфисковали его. Возможно, они сами по совместительству были взломщиками, раз они с такой легкостью проникали в квартиры.

– Надо полагать, этот ключ не от дома, – сказал Хоббс.

Потом мы оба поднялись, и некоторые постоянные посетители наблюдали за тем, как он медленно шел к выходу. Когда мы вышли на улицу, у подъезда уже ждал лимузин. Хоббс передал свой саквояж водителю и повернулся ко мне:

– Надеюсь, теперь все концы с концами сошлись, не так ли?

– Думаю, да.

Он влез в машину, и водитель закрыл дверцу. Стекло начало опускаться, и мое искривленное отражение постепенно сменилось его лицом.

– Кстати, мисс Кэролайн держала этот ключ в шкафчике над холодильником. – Его толстое лицо с яркими зелеными глазами и еще влажными после ланча губами уставилось на меня. – По-моему, довольно странное место для маленького ключика.

И он уехал.

Я прямо с угла позвонил Хэлу Фицджеральду:

– Запись у меня.

– Портер?

– Она у меня.

– Хорошо, очень хорошо.

– Скажи только, куда ее отнести.

– Ладно, там видно будет, ух… ты сейчас в Мидтауне?

Ничего не скажешь, техника розыска в полиции явно делает успехи.

– Да, я…

– На углу Шестой авеню и Сорок четвертой улицы?

– Да.

– Не вешай трубку. Мы сейчас пошлем машину.

– Я могу тебе ее принести, если хочешь.

– Нет, – сказал Хэл. – Мы, эй… Портер, не вешай трубку.

Он позвонил по другому телефону.

– Если не возражаешь, подожди там немного. Машина без опознавательных знаков. Минут через пять-шесть.

Я ждал. Небо нахмурилось, казалось, вот-вот пойдет снег. Движение было не слишком оживленным. Дважды успел переключиться светофор, когда в конце Шестой улицы я увидел черный седан, на большой скорости несущийся в мою сторону; за ветровым стеклом вспыхивал красный проблесковый сигнал. Автомобиль проехал немного вперед и остановился. Дверца широко распахнулась. Я нагнулся, заглянул внутрь… и встретился взглядом с темными сердитыми глазами Рудольфа Джулиани, мэра города Нью-Йорка, карающего ангела.

– Господин мэр!

Глаза сверкнули, губы скривились в подобии улыбки. Он протянул руку вперед, я положил в нее кассету. Он кивнул, бросил быстрый взгляд на водителя и скомандовал:

– Пошел.

Машина сорвалась с места и быстро исчезла из виду.

Итак, с пленкой вроде бы покончено, но у меня было еще одно дело к Фицджеральду. Я вошел на тротуар и снова набрал его номер:

– Хэл, мне надо кое о чем с тобой поговорить.

– О чем?

– Я еду в центр. Встретимся на улице.

Я поймал такси с первой же попытки.

– Вы, случаем, не Портер Рен? – спросил меня шофер. – Ну, тот малый, который работает в газете?

– Я самый и есть.

– По-моему, колонка ваша дает слабину, – сказал он мне. – Вам стоило бы сделать ее поострее, я понятно говорю?

– Вполне.

– Я имею в виду историю с тем парнем, который убил свою подружку. Помните, там был дневник этого психа и всякое такое, а еще про свадебное платье, ну и дальше много всего. Так вот это, я вам скажу, прямо, знаете ли, класс.

– В общем, это не лучшее, что я сделал.

– Ну что ж, вынужден согласиться.

– Дайте мне еще один шанс… может, я еще сумею вас удивить.

– О чем речь, конечно!

Потом я стоял на улице у главного полицейского управления, а Хэл без пальто сбегал вниз по гранитным ступеням. Ветер трепал его волосы. У него был взволнованный вид. Он выполнил то, что обещал, разве что с небольшим опозданием, и теперь его акции сильно поднялись в цене.

Он пожал мне руку:

– Мэр очень доволен.

И Хэл тоже явно был доволен. Удовольствие мэра было своего рода валютой, конвертируемой минимум в продвижение по службе и, следовательно, в предельно возможное повышение оклада; Хэл добыл не только видеозапись, но и немного лишних наличных денег, чтобы заплатить за обучение своих детей, несколько раз съездить с женой в Атлантик-Сити, ну, может, еще на пару рубашек с монограммой для себя. Теперь настал момент предъявить мое требование.

– У меня все же есть два-три условия, Хэл.

– Ну, подожди…

– Нет, это ты подожди, черт побери!

Так мы и стояли там – двое мужчин на холоде, – пялясь друг на друга.

– Это ведь именно я получил по яйцам, чтобы добыть эту пленку, это мой дом твои копы перевернули вверх дном, это моего сына ранили, это моя жена уехала из города, Хэл. У меня скверное настроение. Не так уж много у меня условий, Хэл, а ты не желаешь считаться ни с одним из них. Первое: я должен выдать этот материал в печать – завтра же. Второе: мое имя не должно упоминаться, когда тебя будут расспрашивать о том, как у тебя оказалась эта пленка. И не только сейчас, но и вообще никогда. Она пришла по почте без указания отправителя. Третье: ты пошлешь нескольких детективов, чтобы они схватили этого подонка и разобрались с ним на всю катушку. – Я показал ему листок бумаги, на котором было написано имя – Фил Бьянканьелло.

– Первое и второе – без проблем, а вот третье я не понял.

– Этот мерзавец ранил моего маленького сына.

Хэл придерживал галстук на ветру. Мимо шли люди.

– Это мой сын, мой маленький сын, Хэл.

– Мы не можем убрать этого типа – это не наш метод.

– Да просто надо с ним расквитаться. Заставьте его заплатить по счетам.

Мы просто постояли там немного, потом он кивнул, глядя мне прямо в глаза, что мужчины вообще делают крайне редко, и я понял, что об этом позаботятся. Возможно, не сегодня и даже не очень скоро, но рано или поздно – наверняка. В полицейское управление надо верить, что я и делаю.

Я мог бы оставить все, как есть, устраниться от всего на свете. Мог бы послать ключ Кэролайн, взять отпуск, улететь в Калифорнию, подъехать на взятой напрокат машине к дому матери Лайзы, свалившись как снег на голову, и таким образом выйти из игры. Но я ничего этого не сделал. Слишком много вопросов роилось у меня в голове, подобно легкому, но непрерывному снегу, который наконец-то пошел. Я позвонил Кэролайн и сообщил, что у меня есть для нее хорошие новости.

– А почему бы тебе не зайти ко мне? – спросила она весело. – Мы только что вернулись с приема.

– Мы – это ты и Чарли?

– Да, с приема в банке Чарли.

Она явно говорила с расчетом на то, что он слышит ее слова.

– Я могу зайти в другой раз.

– Ни в коем случае, – протестующим тоном воскликнула она. – Я хотела бы вас познакомить.

Это был удобный случай лучше понять Кэролайн; возможно, именно это она и предлагала, а может быть, и нет.

Наполеон был на месте, сидел и читал, но только уже другой детективный роман.

– Ну как, хорошие парни выигрывают или проигрывают?

– Проигрывают.

Я поднялся наверх. Кэролайн открыла блестящую черную дверь. Я вошел и, не зная, что она сказала Чарли о наших запутанных взаимоотношениях, решил вести себя так, как будто и не было проведенных здесь сладостных часов.

Он был там, я сразу его увидел, в костюме, делавшем его похожим на сенатора, сующего полено в камин в гостиной. Он встал, и я сразу представил себе его будущее… сорок лет в роли денежного мешка.

– Привет! Ну надо же, тот самый Портер. – Он широко улыбнулся, крепко пожимая мне руку. – Чарли Форстер.

– Насколько я понимаю, вы только что вернулись с приема, – вежливо сказал я, стараясь запомнить фамилию Чарли.

– Да, мы – наш банк – объявил о новом…

– Я сейчас вернусь, – крикнула из кухни Кэролайн. – Портер, что ты будешь пить?

– О, если можно, приготовь большую порцию джина с тоником.

Я присел на большой белый диван рядом с шелковой сумочкой.

– Постараюсь, – отозвалась она.

– Вы интересуетесь «Никсами»? – спросил я Чарли.

Теперь он мешал кочергой угли в камине.

– Разумеется. Конечно. Как раз на днях ходил с двумя клиентами-японцами. У нас – у банка – довольно приличная ложа.

– А Кэролайн нравятся спортивные игры?

Он наморщил лоб, соображая:

– Скорее всего, нет. Я брал ее с собой на игры раз или два, но, по правде говоря, ее это не заинтересовало.

– Что не заинтересовало? – Она вошла в гостиную с тем же самым серебряным подносом, который я видел раньше, но на этот раз она не была голой, на ней красовалось черное бархатное платье с длинными рукавами с бриллиантовым браслетом и часиками от Картье. Бриллиантовые серьги, туфли лодочки на высоких каблуках, чулки цвета шампанского. Ее волосы были подобраны кверху в нечто, что, по-моему, называют шиньоном. – Чем это я не интересуюсь?

– Всего лишь баскетбольными матчами, игроками и командами, всем этим, – ответил Чарли. – Я рассказывал Портеру, как я на днях ходил на игру.

– Он прав. – Она уселась и повернулась ко мне. – Чарли все обо мне знает.

– Очень хорошая прелюдия к браку. – Я не осмелился взглянуть на нее и просто пригубил свой стакан.

Чарли посмотрел на часы.

– Итак, Портер, ты этого не знаешь, – начала Кэролайн, – но, оказывается, это что-то вроде торжества. Чарли сегодня назначили вице-президентом.

– Примите мои поздравления.

Он кивнул головой:

– Спасибо… право же, это не такое уж великое дело.

– Вы достаточно молоды и уже вице-президент.

– Ну, вы же знаете, как они раздают титулы.

– Мы интересовались домами, – объявила Кэролайн. – Главным образом на севере, в Коннектикуте.

– Да, там есть прекрасные места, – согласился я.

– Я вырос в Личфилде, – сказал Чарли. – Поэтому… знаете… мне не хотелось бы, чтобы мои дети росли в Нью-Йорке.

– М-м-м.

Она закурила свою обычную сигарету.

– У Портера двое детей.

– Правда?

– Да, девочка и мальчик. – Я взглянул на Кэролайн. – Не припомню, ты говорила мне, где родилась?

– О, я родилась и росла в маленьком городке, на западе.

Чарли снова посмотрел на часы.

– Ну что же, уже поздно, – сказал я, – и мне, видимо, пора…

– О нет, нет, – засмеялся Чарли, – вы не так поняли… мне должны позвонить из нашего отделения в Бейцзине. Возможно, мне придется вернуться на работу. Мы занимаемся структурированием долга по новому автомобильному заводу.

– А ты не мог бы остаться, чтобы немного поболтать? – спросила меня Кэролайн.

– На полчаса, пожалуй, мог бы.

Чарли нахмурился, явно продолжая думать о международном телефонном звонке.

– Не исключено, что он разыскивал меня в конторе.

Он встал и вышел на кухню.

– Отличный парень твой жених.

– Отличнейший, – улыбнулась она. – Ну как напиток?

– Такой мог приготовить только профессионал.

Я посмотрел в ее голубые глаза, скользнул взглядом по темным бровям, носу и губам и снова заглянул в глаза.

– Итак…

– У тебя вроде есть какие-то хорошие новости? – сказала она.

– Для тебя только самые лучшие.

– Ты так соблазняешь меня, что я прямо сейчас оставлю мокрое пятно на диване.

Тут вошел Чарли.

– Нет, вы подумайте, их заместитель министра тяжелой промышленности прошлой ночью встретился с нашим товарищем, я имею в виду в Бейцзине прошлой ночью, и они обо всем договорились. Но мне надо передать им кое-какие цифры, и прямо сейчас, дорогая.

Он и в самом деле начинал мне нравиться.

– Тебе правда надо идти? – спросила Кэролайн.

Но он уже стоял в передней, доставая из шкафа пальто, а я, стоя рядом, энергично тряс его руку.

– Я не теряю надежду порасспросить вас о вашей работе, – сказал он мне на прощанье.

– Я провожу тебя вниз. – Кэролайн повернулась ко мне. – Смотри никуда не уходи.

Это заявление имело двоякое значение: не вздумай тут шарить и не вздумай уйти, а я как раз собирался проделать и то и другое и именно в таком порядке. Едва услыхав, что лифт в фойе пошел вниз, я прямиком направился в кухню. Я встал на табурет, открыл шкафчик над холодильником, верхняя поверхность которого сияла удивительной чистотой, без сомнения свидетельствовавшей о качестве услуг по уборке квартиры. Дотянуться до шкафчика оказалось очень трудно, и в конце концов я просто уселся на холодильник сверху и открыл дверцу шкафчика. На двух полках стояла стопками фаянсовая посуда, и я осторожно протянул руку к задней стенке, словно просовывая ее в пасть льва. Я пошарил вдоль левой стенки шкафчика под верхней полкой. Три крошечных гвоздика образовывали там маленький треугольник. Не подойдет ли к ним этот ключик? Я вытащил руку из шкафчика, нашел в кармане ключ, а затем снова полез рукой в шкаф. Да, ключ подходил, я мог убедиться в этом на ощупь.

Я вернулся в гостиную и стал у окна. Вошла Кэролайн, на ее волосах лежала тонкая вуаль тающего снега.

– Он производит впечатление отличного парня.

– Он такой и есть, – печально отозвалась она.

– Ты его любишь?

– Идиотский вопрос. – Она схватила свой стакан и выпила его одним глотком. – Я люблю в нем его доброту. Но его – нет, его я не люблю.

– Это имеет значение?

– Нет.

Я понимал, что в Кэролайн было что-то такое, что позволяло ей преображаться в зависимости от ситуации. Может быть, она просто становилась старше и беспокоилась о том, что будет привлекать все меньше мужчин. А может, я понятия не имел об истинном положении дел, да, вот именно.

Зачем женщина держит какой-то ключ на трех гвоздиках в задней части шкафчика, висящего над холодильником? Чтобы спрятать такую вещицу, есть и более подходящие места.

– У тебя готова колонка на завтра? – спросила она.

– У меня пока что несколько проблем.

– И я – одна из них?

– Так или иначе все они связаны с тобой.

Это ей понравилось.

– Итак, – начал я, – пришло время крупных новостей.

– Ну, так давай рассказывай.

– Ты можешь спокойно выходить замуж за своего вице-президента, не опасаясь вмешательства одного грозного миллиардера.

Она внимательно посмотрела на меня:

– Ты что…

– Я нашел пленку.

– Как?

Я рассказал ей всю историю от начала и до конца, опустив разговор с Билли Мансоном и не упоминая о том, как Хоббс передал мне через стол конверт, где был ключ с тремя дырочками, которые, как оказалось, хорошо подходят к трем гвоздям в ее кухонном шкафу.

– Просто не верится, – сказала Кэролайн. – Эта старушка, миссис Сигал, посылала пленку?

– Ей нужны были деньги, после того как на них подал в суд какой-то кореец.

– Ты сказал Хоббсу об этом… ну, обо всем, что произошло… я имею в виду, что я ни в чем не виновата?

– Конечно.

– И он тебе поверил?

– Можешь не сомневаться.

Она сжала руки, словно в молитве, и я заметил, как прояснилось ее лицо.

– О да! Да! Как же это хорошо! Я так боялась, что он устроит мне какую-нибудь пакость, или уволит Чарли, или что-нибудь еще.

– Нет, он был настроен вполне миролюбиво.

– Тебе не надо срочно идти домой?

– Моя жена уехала с детьми в Калифорнию.

– Почему?

Я рассказал ей о том, как в дом ворвался человек Хоббса и что было потом.

– Я хочу, чтобы ты хотя бы ненадолго забыл обо всем, что случилось, – сказала Кэролайн.

Мне кажется, мы всегда забываем, насколько быстро узнаем другое человеческое существо… ну, если не историю жизни или секреты, то уж, как минимум, главные черты его физической природы: его привычки, походку, манеру смотреть, говорить или делать паузы в разговоре. Я думал об этом, лежа в постели и ожидая, когда Кэролайн появится из ванной. Мы провели вместе в общей сложности не более двадцати пяти часов, но, прислушиваясь к звукам по ту сторону двери, я мог бы поклясться, что точно знаю, когда втягивается ее диафрагма… я слышу легкое покряхтывание или покашливание, сопровождаемое глубоким вдохом… чувствую, когда она удаляется от меня, а когда приближается, окутывая меня своим дыханием. В тот вечер мы занимались любовью в последний раз, и, мне думается, я не обманываю себя, когда говорю, что знал и об этом и что окружал ее таким вниманием, на какое только был способен. Я видел здесь, перед собой, в сером полумраке спальни шею Кэролайн, ее груди, влагалище, живот, ее глаза – закрытые, открытые, снова закрытые – и ее волосы, серые на фоне ее серой кожи. Нас вполне устраивало, что, занимаясь сексом, мы ощущали какое-то отчуждение друг от друга; я не помню, что было сказано и говорили ли мы о чем-нибудь вообще. Мы действовали медленно, возможно, даже из-за грустного почтения к вещам, которые были просто недоступны нашему восприятию. Наши отношения почти завершились, и, я думаю, она тоже это знала.

– Смотри, – сказала она через несколько минут. Она включила лампу на столике и улеглась на живот рядом с ней, показывая мне свое плечо. – Все сошло.

И в самом деле, от ее татуировки осталась всего лишь легкая голубоватая тень под кожей.

– Это последнее цветное облачко исчезнет через неделю или две.

Я потер пятнышко пальцем:

– Невероятно.

Она была довольна:

– Да.

– Никаких следов прошлого.

– Почти.

– Почти?

– Никак не избавлюсь от одного.

Я был в недоумении, ведь у ее тела не было секретов от меня.

– Между пальцами ног?

– Нет.

Она уселась на постели на индийский манер и, положив руку между ног, оттянула назад волосы на лобке.

– Раньше у меня было маленькое колечко на клиторе.

– Ты никогда не говорила мне об этом.

– А ты никогда не спрашивал.

Я поднес лампу ближе.

– Видишь? – спросила она, коснувшись пальцем мускусных складок немного выше клитора. – Такой малюсенький шрамик.

Там действительно был небольшой выпуклый шрам, больше похожий на валик. Я потрогал его пальцем.

– Ты сняла кольцо, когда познакомилась с Чарли?

– Да.

Я поставил лампу обратно на стол.

– Тебе очень не хватает этого колечка?

– Очень. – Она встала и натянула трусики. – Чарли скоро придется отправиться в путешествие, – сказала она. – В Китай и Японию.

– Что, деловая поездка?

– Да, и он хочет, чтобы я побывала в этих странах.

– Тебе надо ехать.

– Я тоже так думаю.

Она вышла на кухню и вернулась с сигаретой в руке.

– Я, должно быть, ненормальная.

– Почему?

– Я сказала Чарли, что поквитаюсь, с кем надо.

– И ты действительно поквитаешься?

– Надеюсь, что нет. – Она выдула изо рта длинную струю дыма. – Что ты увидел, когда просматривал пленку с Хоббсом?

– В прямом смысле?

– Нет, я имею в виду, что именно ты понял… ну, про меня.

Я вспомнил, как она вжималась в тучное тело мужчины и с каким удовольствием слушала его речи.

– Мне кажется, я понял, чем тебе понравилось его общество. Он уловил в тебе нечто особенное, а в других ты не находила такого понимания, и ты отдалась ему целиком и полностью. Отчасти это произошло из-за того, что он намного старше.

Она натянула майку, плотно облегавшую ее грудь.

– Отчасти поэтому и ты мне нравишься.

– А почему бы тебе не выйти замуж за более пожилого мужчину?

– Они слишком проницательны и сразу меня раскусывают.

– И Хоббс?

– В три секунды.

– Но ты ведь виделась с ним еще раз.

– Да.

– Должно быть, это взбесило Саймона.

Она шумно выдохнула:

– О да! – И снова начала рассказывать мне, как Хоббс прислал ей небольшой подарок, а Саймон пристал к ней с расспросами, откуда он взялся.

– И что ты ему сказала?

– Я сказала, что это просто подарок от друга, но Саймон видел ту видеокассету, а значит, все то же самое, что и ты. Поэтому он и устроил эту штуку с миссис Сигал. Я хочу сказать, что до некоторой степени подозревала нечто подобное, но, знаешь, не имела ни малейшего представления, как это было сделано. Я не понимала, как это можно устроить. – Она нашла в стенном шкафу джинсы. – В любом случае главное в Чарли то, что он никогда не причинит мне боль. Он всегда будет мил со мной.

В ее словах не чувствовалось симпатии к Чарли; тут была какая-то загвоздка для нее, словно ее заставили выбрать из двух зол и Чарли был меньшим из них. Как подсказывает мой опыт, у мужчин и женщин, обладающих эдакой животной стойкостью, стойкость эта сформирована ходом событий. Они узнают, что жизнь требует умения хладнокровно переносить любую боль. Ни я, ни моя жена не принадлежим к людям такого типа, и мне хотелось бы быть уверенным, что и мои дети не станут такими. Но мир полон этих людей. Среди них и чернокожие мальчишки на улице, которым нет еще и восьми лет; и китаянки, торгующие свиными головами в центре города, и многие полицейские. Они будут делать все необходимое, чтобы выжить; они будут скрывать и защищать свою ранимость ото всех, за исключением тех, кто не может причинить им боль. Но самое главное, они будут утверждать свое превосходство, если оно появится.

Зазвонил телефон. Кэролайн сняла трубку:

– Привет, дорогой.

С минуту она просто слушала.

– Да. Да. Блеск. Конечно. Смогу… Он в моем ящике. Разумеется. Отлично. Да. Пока.

Она положила трубку и посмотрела на меня:

– Завтра я улетаю в Китай.

Потом мы сумели попрощаться, и даже если этот момент должен был стать последним, когда мы вообще видели друг друга, догадаться об этом было невозможно, такой беззаботной была Кэролайн. Я видел, что мысленно она уже переключилась на поездку – на Чарли, одежду, паспорт, остальной мир.

Но теперь я кое-что знал. Мне, например, было известно, что ключ, как и сказал Хоббс, действительно находился в квартире Кэролайн. И я помнил, что в полиции беседовали с корейцем – владельцем дома номер 537 по Восточной Одиннадцатой улице, а не с Сигалами. Я также знал, что Саймон Краули заезжал домой к миссис Сигал в день своего исчезновения. Я позвонил миссис Сигал из телефонной будки рядом с домом Кэролайн.

– Мне надо задать вам еще пару вопросов, – сказал я ей.

– Подождите, я только приверну звук у телевизора.

Услышав снова в трубке ее голос, я спросил, хорошо ли она помнит тот день, когда Саймон был у нее в последний раз.

– Да, конечно.

– Скажите, в тот день он что-нибудь взял у вас?

– Не помню…

– Ключ… не брал ли он у вас какой-нибудь ключ?

– Возможно, брал.

– Ключ от дома номер 537 на Восточной Одиннадцатой улице?

– У нас много ключей.

Я попытался вспомнить дату, когда был продан этот дом.

– Миссис Сигал, я полагаю, что вы уже закончили операцию по продаже этого здания новому владельцу, какому-то корейцу. Вам, вероятно, пришлось отдать ему ключи от дома. Видите ли, я случайно узнал, что он получил эти ключи.

– Да.

– Но тогда зачем вы хранили у себя дубликаты этих ключей?

– Ох, я не помню… я… он… они собирались снести здание, вот как было.

Да, было во всей этой истории что-то, чего я никак не мог понять. У Саймона был ключ от дома номер 537, но ведь новые владельцы поставили там другие замки. Возможно, замки сменили не тогда, когда он туда входил, а потом, через несколько дней после его смерти, но еще до того, как нашли его тело.

– По вашим словам, вы, миссис Сигал, знали, что именно там и нашли Саймона, и знали это точно.

– Я… да…

– Так почему же вы не сказали в полиции, что у Саймона был ключ от этого дома?

– Мистер Рен… я… это было очень трудное время, мы страшно нуждались в деньгах…

Она замолчала, и я слышал в трубке лишь ее взволнованное дыхание. Наконец-то я кое-что понял.

– А может быть, все дело в том, что вы, миссис Сигал, и новый владелец дома скрыли некую часть сделки? Вы продали ему дом по очень низкой цене и получили взятку наличными, не так ли?

– Все это, знаете ли, очень сложно. Мы… конечно, условия мы обговорили…

Я повесил трубку. Она была сильно напугана и ничего больше. Полиция не сумела объяснить, как тело Саймона Краули оказалось на месте снесенного здания, заранее предположив, что он не был в здании до своей кончины. Но наличие ключа у миссис Сигал разрушало это предположение. Допустим, Саймон вошел в здание, воспользовавшись ключом. Но разве полиция нашла хоббсовский ключ на теле Саймона и затем вернула его Кэролайн? Это была важная деталь, и я прочел бы об этом в отчете детективов. Полицейские быстро установили бы, что ключ подходит к замку, и нашли бы объяснение, откуда там взялось тело. Нет, если ключ и покинул здание, то каким-то иным способом; его одиссея выглядела так: он попал во владение Кэролайн, затем его взяли люди Хоббса, потом сам Хоббс. Теперь он у меня.

Но потом до меня дошло, что ключ не имел отношения к проникновению Саймона в здание, по крайней мере, он не позволил бы ему войти в дом номер 537 через парадную дверь, поскольку, как говорилось в отчете детективов, компания «Джек-Э Демолишн» перед сносом соорудила навес над тротуаром спереди и позади дома. Чтобы добраться до парадной двери дома номер 537, Саймону понадобился бы ключ от замка цепи, закрывающей дверь навеса, а его у миссис Сигал не было.

Это запутывало дело. У меня был ключ, который, возможно, подходил к уже не существующему зданию и который нельзя было использовать, когда здание достаивало последние дни. Это сводило меня с ума. В этом деле было что-то, чего я не понимал.

Моя машина все еще оставалась в Квинсе, так что мне пришлось взять такси, чтобы отправиться в Элфебет-Сити. Отходящие от проспекта заснеженные улицы были почти безлюдны. На Одиннадцатой улице я нажал кнопку звонка дома номер 535, и через минуту мне ответила миссис Гарсия. Она впустила меня, и мы пошли по коридору еще раз вниз, по короткой лесенке, мимо детских велосипедов, через дверь с табличкой «КОНТОРА», туда, где ее зять Луис сидел за своим маленьким письменным столом.

– А? Что? – Он поднял глаза, словно выйдя из транса.

– Тебе знаком этот ключ? – спросила его Эстрелла Гарсия по-испански. Она передала Луису ключ. Он посмотрел сперва на меня, потом на ключ и сдвинул очки с толстыми стеклами на кончик носа.

– Он подходит к подвальным дверям со стороны тротуара.

– К подвальным дверям?

– Да, к дверям, которые открываются снаружи дома. Где вы его взяли?

Я сказал, что это был ключ миссис Сигал. Он устало кивнул. Все совершали глупости, но только не он.

– Зачем Сигалам ключ от вашего дома?

– Пойдемте. Я и так мог бы объяснить, но лучше, если вы посмотрите сам?

Он встал, надел пальто, шапку и шарф, прихватил с собой пару перчаток и вышел из комнаты. Я последовал за ним. Мы прошли мимо велосипедов, поднялись по задней лестнице и вышли к фасаду дома. Он жестом указал на подвальные металлические двери в подсобные помещения. С того времени, когда я был здесь в последний раз, их почти полностью завалило снегом.

– Парень, который строил эти два дома, прямо скажем, наделал кучу ошибок. Торопился, видно, очень. Ведь сначала их задумали сделать как близнецов, но у него, возможно, не хватило денег. Не знаю, что уж там вышло. Смотрите, он сделал только один желоб для угля. – Двери были обращены на дальнюю правую боковую стену дома номер 535. – Вот это – угольный желоб, и угольщику приходилось загружать уголь разом в два дома. Соорудили его здесь, перед домом пятьсот тридцать пять, но он годится и для пятьсот тридцать седьмого. И я не знаю почему. Это дубликат ключа, которым открывают двери.

Он нагнулся и вставил ключ в висячий замок, запиравший две металлические двери. Замок, громко щелкнув, открылся. Он снял его и отдал мне вместе с ключом, а потом рукой толкнул одну из дверей, которая открылась, хотя и с жутким скрипом, но довольно легко. Он посветил карманным фонариком на ступени, ведущие вниз.

– Знаете, после того как продали второй дом, как раз и соорудили эти двери.

Действительно, вниз шла лестница, а внизу были еще две двери: одна вела налево, к дому номер 535, а другая направо – к дому номер 537. Я стоял, молча разглядывая двери.

– А что будет, если мы откроем дверь пятьсот тридцать седьмого дома?

– Вы будете самым сильным человеком в мире.

– Она что, заперта?

– Замок в этой двери был сломан лет этак двадцать назад.

– Не понял!

– Дверь открывается внутрь.

Вот теперь я понял.

– А в подвале полно битого кирпича, камней, мусора, оставшихся после сноса дома.

– Нуда!

– Значит, вы, наверное, отдали этот ключ владельцу дома номер пятьсот тридцать семь.

– Отдал тот, кто работал здесь до меня, давным-давно, вот так.

Я внимательно осмотрел металлические подвальные двери. К внутреннему краю каждой из них было приварено ушко с отверстием; дужка висячего замка вставлялась в оба отверстия, запирая двери изнутри.

– Вы мне рассказывали, что когда дом пятьсот тридцать семь еще стоял, ключ, который был у его владельца, отпирал этот висячий замок на наружной стороне подвальных дверей и что после этого дом пятьсот тридцать семь оказывался полностью открытым? И можно было пройти прямо в него?

– Угу.

– Полиция расспрашивала вас об этом?

– Нет.

– Потому что все имеет такой вид, что эти подвальные двери предназначены для обслуживания вашего дома, а не обоих зданий?

Луис пожал плечами:

– Вероятно.

– Почему же вы не рассказали это полицейским, когда они пытались выяснить, каким образом этот парень был убит в доме?

И тут он возмутился:

– Да потому что я не видел, чтобы кто-нибудь отпирал эту дверь, понимаете? Я не знал этого парня, Саймона. Здесь всегда висел замок. Никто не срывал его и вообще не трогал. Он так и болтался здесь, и любой мог посмотреть. Я не учу копов, как им делать свое дело.

Было холодно, и мы закруглились.

– Вы разрешите мне воспользоваться вашим телефоном для местного звонка?

Мы потопали обратно, в подвал, в темное, насыщенное парами масла тепло. Оставался невыясненным один вопрос: как ключ из руки Саймона попал в шкафчик над холодильником Кэролайн. Я набрал ее номер. Вероятно, она укладывала вещи для поездки в Китай. Телефон еще звонил, когда я услышал шум. Лифт шел вниз, в подвал, погружаясь в свою клеть. Я осмотрел его, обратив внимание на его необычность. Это был довольно тесный лифт с замысловато украшенным, сводчатым потолком, придававшим ему сходство с клеткой для птиц, и дверью, складывающейся гармошкой.

Именно такой лифт соорудил мистер Краули из коробок из-под овсянки.

Точно! Увидев это, я вспомнил, как Мак-Гайр из «Джек-Э Демелишн» сказал, что компания по производству лифтов «спустила свой ящик» до того, как он начал сносить 537-й дом. Тот лифт стоял в своей клети в подвальном этаже на полу того, что прежде было домом под номером 537. Саймон Краули виделся с отцом в день своего исчезновения. Отец Саймона Краули был мастером по ремонту лифтов. Отец Саймона Краули после смерти сына занимался сооружением масштабной уменьшенной модели лифта, стоявшего в доме, где, предположительно, погиб Саймон Краули. Лифт, лифт, лифт. Теперь он стоял, погребенный под тоннами разбитых кусков бетона, на глубине примерно двенадцати—пятнадцати футов от поверхности земли, где находился погубленный зимним холодом сад миссис Гарсия.

Я повернулся к Луису.

– Пятьсот тридцать седьмой был точной копией пятьсот тридцать пятого или его зеркальным отображением? – спросил я.

– Не понял!

– У этих двух домов был одинаковый план этажей?

– В точности, до дюйма, – сказал он. – Все одинаковое.

– Алло? – услышал я в трубке голос Кэролайн. – Алло?

Теперь мне надо было кое-что обдумать. Я осторожно повесил трубку.

Капитал, рабочая сила и техника. С капиталом было проще всего. Я остановился у банкомата и взял две тысячи долларов, которых мне должно было хватить, потом поймал такси и поехал в центр, точнее, в чайнатаун. За рулем сидел невысокий лысеющий мужчина, на лицензии которого стояло имя: «Абдул Джаббар».

– Абдул Джаббар?

Водитель устало кивнул головой:

– Я знаю, знаю.

На Кенэл-стрит все магазины уже закрылись, но конечным пунктом моего путешествия был оптовый склад скобяных товаров, где все еще горел свет. Мальчик-китаец вышел мне помочь, и я вручил ему список на моей банковской квитанции. Он взял листок и попятился.

– Я должен спросить отца, – сказал мальчик. – Подождите, пожалуйста.

Через некоторое время из магазина вышел его отец, кривоногий мужчина лет пятидесяти, с моим бланком в руке, глядя в него с хмурым видом.

– Тут очень много всего.

– Я плачу наличными.

Китаец кивнул и позвал нескольких помощников, которые занялись выполнением моего заказа. Потом я спросил его, где можно взять напрокат небольшой грузовик или фургон до завтрашнего утра. Мужчины посовещались по-китайски, и тот, кто постарше, повернувшись ко мне, спросил:

– Вам подойдет грязный фургон? Много больших вмятин, много плохих рисунков, и написано много нехорошего.

– Лишь бы бегал хорошо.

– Это будет стоить двести доллар.

– Прекрасно, но он мне нужен прямо сейчас, – сказал я.

После этого мой заказ начали собирать в передней части склада: четыре пары зимних рабочих перчаток, четыре шерстяные шапочки, четыре пары рабочих башмаков двенадцатого размера, четыре пары шерстяных носков, стальной лом длиной пять футов, триста футов сверхпрочного удлинительного шнура с коробкой с несколькими штепсельными розетками на конце, четыре рабочих лампы большой мощности со штативами, рулетка на сто футов, ацетиленовая горелка с одним газовым баллоном, обычный лом, набор отверток, мощные двухшарнирные ножницы для проволоки, две кувалды, три больших карманных электрических фонаря и одна складная алюминиевая лестница длиной восемнадцать футов.

– Мне нужно несколько парней, чтобы сделать кое-какую тяжелую работу.

Мужчины переглянулись. Они были слишком стары для этого. На участке было полно большущих глыб цемента и кусков стали.

– Ничего, это не важно.

Через двадцать минут я уже двигался от центра к окраине. Фургон сильно кренился на одну сторону, и к тому же западала тормозная педаль, да ладно, сойдет. Снегопад прекратился. Я ехал по Десятой авеню мимо открытых всю ночь гаражей и мастерских по ремонту спущенных шин, которыми пользуются таксисты; затем свернул на восток, направляясь к задам автовокзала у управления порта. Какой-то бездомный наблюдал за мной, жуя беззубым ртом.

– Эй!

– Чего – эй?

– Мне нужны три человека, которые могут ударно поработать часа четыре, ну, может, пять.

– Три человека – чего? – Он встал и подошел поближе. У него были стертые ноги.

– Мне нужны двое мужчин, способных поработать. Я заплачу.

– Когда, завтра?

– Нет. Сегодня ночью. Прямо сейчас.

– Вы что, спятили?

– Каждый получит по двести долларов наличными.

– Ни фига себе, вы что, людей убиваете или еще что почище?

– Нет. Убираю разбитый бетон и кирпич. Работа тяжелая.

Он некоторое время молча смотрел на меня, а потом объявил:

– Сейчас все спят.

– Я обеспечу кофе, поесть – в общем, все, что нужно.

Он покачал головой:

– Дерьмовое дело.

– Но ведь за деньги же.

– А ну, покажите.

Я достал деньги и показал.

– Вам нужны двое парней?

– Ara. – Я вспомнил, что припарковался в запрещенном месте, но сейчас это не имело значения.

Он, прихрамывая, удалился в дом. Я взглянул на часы. Прошли семь минут и одна карета «скорой помощи», когда он вышел с двумя парнями из разряда острословов. Один плотный и крепкий, другой гибкий и жилистый. Они подошли к фургону.

– Ну как, ребята, поработать не хотите?

– А что надо делать?

– Выносить битый кирпич. Бетон.

– Сегодня что-то холодновато.

– Я куплю кофе, что-нибудь поесть.

– А еще какого дерьма?

– Мне нужны сильные парни.

– Мы такие и есть.

– А ну-ка, сделайте двадцать отжимов.

Двое молодых легко отжались двадцать раз. Тот, что был постарше, со стертыми ногами, выдохся после третьего отжима.

– Скажите лучше, когда нам заплатят. Вот главный пункт моей повестки дня.

– Как только я найду то, что ищу.

– А что именно?

– Это мое дело.

– Но раз мы тоже ищем эту штуку, значит, оно отчасти и наше.

Я не нашелся что ответить.

– А что будет, если вы ничего не найдете?

– Вы все равно получите свои деньги.

– А почему вы не можете сделать все чин-чинарем, днем, в обычное время? Что, полиция щиплет вас за задницу?

– Им это не нужно.

– Им нужно то же, что и всем, вот каков мой взгляд на вещи.

– В таком случае все же придется… – Мне не понравилась улыбка этого человека, внезапно ставшая напряженной. – Погодите-ка, сколько раз вы побывали в «Рикерсе»?

– Я? Ни разу.

Второй парень рассмеялся:

– Берегись, у них, блин, забронировано там постоянное местечко!

– Я-то, по крайней мере, не набрасывался на копа.

– Ты набросился на копа?

– Я был не в своей тарелке.

Другой парень хихикнул:

– Ты был не в себе, приятель.

Они пошли прочь, переругиваясь на ходу.

Тот, кто привел этих двоих, посмотрел на меня:

– От них все равно никакого толку. Но я могу пойти. Меня зовут Ричард.

– Мне кажется, Ричард, у вас довольно сильно стерты ноги.

– Я справлюсь.

Хоть я и сомневался, но сказал:

– Идет.

Он вскарабкался в кабину, и я осторожно тронул фургон с места. В зеркале заднего вида мне были видны дерущиеся люди. У меня были капитал и техника, но недоставало рабочей силы. Где, спрашивается, можно найти чернорабочих ночью в конце января? Было половина двенадцатого.

– У вас, случайно, нет еще кого-нибудь на примете? – спросил я его.

– О чем речь, приятель, я знаю много разных людей, но из них мало кто захочет выйти на улицу, чтобы по ночам ворочать камни. Люди слабеют от наркотиков и всяческого дерьма.

Тут мне в голову пришла одна мысль. Я посмотрел на часы и свернул к Бродвею и Восемьдесят шестой. Ральф, профессор философии, ставил там Эрнесто часовым ровно в полночь, чтобы тот принимал адресованные ему сообщения. В запасе у меня было несколько минут, и я нажал на газ. Ричард крутил ручку радио, но сумел поймать только станции АМ-вещания.[16] В три минуты первого появился Эрнесто. Увидев его, Ричард резко подался вперед и протер рукой ветровое стекло.

– Глядите-ка, вон стоит здоровенный детина.

Я через улицу окликнул Эрнесто, и он осторожно подкрался к моему окну. Я заново ему представился и передал послание для Ральфа:

– Надеюсь, он согласиться, – сказал Ричард.

Через пятнадцать минут Эрнесто вернулся и протянул мне листок из блокнота:

Эрнесто согласно кивнул, когда я вручил ему деньги, и вторично удалился в том же направлении. На этот раз он вернулся через десять минут и сразу забрался в фургон, наполнив салон своим запахом, и привычным, и оригинальным одновременно. Я опустил стекло и поехал на юг.

Я снова отыскал Луиса и уговорил его разрешить мне отключить энергопитание линии связи специального назначения в подвале здания. Затем я проехал на фургоне по каменным завалам участка, вероятно гробя шины, и закрыл за собой ворота. Мы начали копать; дело подвигалось медленно, но Ричард и Эрнесто вошли во вкус этой работы. Пользуясь рулеткой и курсируя в дом 535 и обратно, я сумел рассчитать местоположение шахты лифта. После сноса здания остались огромные куски кирпичной стены, их приходилось разбивать на части кувалдой, чтобы сдвинуть в сторону. Примерно через час мы наворотили груду битого камня, но яма получилась совсем небольшая.

Мы продолжали работу. Ричард устал, а Эрнесто нет. Мы с ним подняли несколько здоровенных кусков бетона. Еще несколько он поднял один – такие куски, которые смогли бы сдвинуть с места очень немногие. Прошел еще час. Он работал в тесных местах, а Ричард подавал ему указания. Длинный лом пришелся очень кстати. Я думаю, руки Эрнесто кровоточили, но он не проронил ни слова. Он работал не для меня, он работал для Ральфа, его труд был выражением преданности. Пять футов вниз, шесть, еще. Мы прошли слои кирпича, штукатурки, деревянной обрешетки и снова кирпича. Я дышал цементной пылью. Минуя трубы, мусор и осколки фарфоровой арматуры и кафеля ванных комнат, которые ссыпались в дыру как монеты. Теперь мы пристроили внутри дыры лестницу и выбрасывали из нее мелкие куски, а крупные волочили вверх по лестнице. Когда Эрнесто прикидывал, какой кусок бутового камня поднимать следующим, грудная клетка у него вздымалась и опадала, как кузнечные мехи. Я выбрался наверх, чтобы передохнуть, а он продолжал работать. На глубине двенадцати футов ничего не оказалось, и я начал беспокоиться, не пропустил ли я ее.

Да, пропустил. Боковые ходы. По три фута. Потом я увидел петлю кабеля лифта, лежавшую среди битого камня как дохлая змея. Мы откопали боковые ходы, после чего углубились вниз еще на один фут. Кусок каменной кладки сместился и упал Эрнесто на ногу. Он ничего не сказал, и я помог ему его сдвинуть. Я стянул перчатки и посмотрел на свои руки. Выглядели они не лучшим образом. Я снова надел перчатки. Дальше мы нашли крышу лифта. Она была сильно повреждена камнем, свалившимся на нее сверху, но не проломилась насквозь, а просто смялась, как верхняя часть жестяной банки, по которой ударили молотком.

– Я вижу ее, но не верю в это, – проворчал Ричард.

Еще будучи подростком, я как-то раз имел дело с ацетиленовой горелкой. Я присоединил шланг к баллону и повернул маховичок, открыв подачу газа. Чиркнул спичкой и поджег газ на срезе сопла. Пламя вырвалось вперед почти на два фута.

– Вот это да! – заулыбался Эрнесто.

Я провозился некоторое время, пуская снопы искр, и почти сжег себе пальцы ног, но в конце концов прорезал в верхней части лифта неровный, смещенный от центра квадрат между двумя более толстыми стальными балками. Квадратный кусок неожиданно провалился в черную дыру. Я жестом показал Эрнесто, чтобы он принес веревку, и мы сбросили ее вниз. Я лежал на крыше лифта и светил вниз карманным фонариком.

Пусто. Черно-белый мозаичный пол лифта был кое-где залатан линолеумом и весь запорошен розоватой пылью от битого кирпича. Решетка кабины лифта была изящно изогнута в стиле 1930-х годов, точно как в доме номер 535, и при других обстоятельствах меня бы, наверное, восхитило мастерство ее исполнения. Но теперь я протиснулся вниз, в кабину мимо зазубренного края дыры на таком близком расстоянии от него, что смог уловить запах оплавившейся стали, и тяжело пролетел последние несколько футов. Я посветил вокруг себя – снаружи, с четырех сторон лифта, было еще больше кирпича, дранки и штукатурки, наваленных как обломки прошлого. И тут я заметил кое-что валявшееся в углу, осколок зеленого камня, и подобрал его. Это был кусочек резного нефрита около полутора дюймов длиной. Голова лошади с отломившимися ушами. Я, разумеется, помнил, что в отчете детективов упоминался найденный в нагрудном кармане Саймона отбитый кусочек нефрита. Возможно, оба осколка были фрагментами одной и той же статуэтки или фигурки. Я сунул этот кусок зеленого камня в карман и оглянулся, чувствуя себя круглым дураком. В лифте больше ничего не было.

Ничего, кроме панели с кнопками этажей. Так почему бы не открыть ее, раз уж ты здесь? Отвертка оказалась совершенно бесполезной; винты, ввинченные в латунную крышку, были специально изготовлены таким образом, чтобы идиоты с обычными отвертками не могли вскрыть панель. Тут требовался инструмент, сделанный на заказ. Поэтому я подошел к панели с кувалдой, согнувшись в три погибели, чтобы суметь просунуть лом и отодрать крышку тремя энергичными рывками. Хотя я и ничего не смыслю в спутанных клубках соединенных концами электрических проводов, особенно в электропроводке семидесятилетнего лифта, я вполне способен распознать установленную на скорую руку миниатюрную видеокамеру с оптическим кабелем, налаженную для съемки через отверстие отсутствующей кнопки десятого этажа и соединенную проводами с силовой установкой лифта. У меня настолько замерзли руки, что я не решился отсоединить кассету с лентой от магнитной головки записи и привода, который перематывал пленку вперед. Чтобы согреть руки, я сунул их в карманы брюк и заметил, что механизм удерживает пленку с помощью подпружиненного рычажка; и как только я понял это, ничего не стоило засунуть туда отвертку и отжать рычажок. Пленка выпала прямо мне в руку. Я перевернул ее; на этикетке рукой Саймона Краули были выведены четкие печатные буквы: ПЛЕНКА 78 (ИСПОЛЬЗОВАНА ПОВТОРНО).

– Эрнесто, Ричард! – закричал я через черную дыру надо мной прямо в ночь.

– Тут мы!

– Начинайте все забрасывать в грузовик.

Газета никогда не закрывается. Никогда. (Она может скончаться, если владелец обанкротится и не найдется нового покупателя, но она никогда не закрывается.) Всегда может произойти что-то новое. Армии, перемещающиеся по ночам, землетрясения в Турции, убийства знаменитостей, все, что угодно. Если Бруклинский мост начнет рушиться в четыре часа утра, фотограф газеты будет там через десять минут. Высадив Эрнесто и старину Ричарда на их окраине, я поставил украшенный вмятинами фургон в редакционном гараже, как раз на месте, забронированном для финансового директора – толстого коротышки, который, как всем было известно, украсил свой дом на Лонг-Айленде восемью тысячами рождественских лампочек. Дежурный служитель гаража проснулся и выпучил глаза, а потом осторожно присел в своей будке, пытаясь понять, не убийцы ли это нагрянули. Я помахал ему рукой. Он выбрался из будки:

– Да вроде бы сегодня уже слишком поздно, мистер Рен.

– Всегда вроде бы слишком поздно.

– А вот в этом я с вами вполне согласен.

Наверху, в редакции новостей, в отделе, занимающемся городскими новостями, в облаке сигаретного дыма сидел Бобби Дили, склонившись над моделью самолета с пончиком во рту и приклеивая крошечное колесико к шасси. При этом вполне возможно, что некоторое количество клея попадало и на пончик тоже. Телефонная трубка была прижата к его уху, тем не менее он, по-видимому, больше интересовался трескучими, перекрывавшими друг друга голосами на его полицейском сканере. На одном экране перед ним прокручивались сводки «Ассошиэйтед Пресс», на другом беззвучно воспроизводился отчет Си-эн-эн. Рядом с наполовину законченной моделью самолета лежали коробка с пончиками и стопка завтрашних утренних газет. Увидев меня, он положил телефонную трубку.

– Ты весь в грязи.

– Я знаю.

– Расскажешь, в чем дело?

– Сейчас не могу.

– У меня найдется, чем тебя порадовать. У колов есть парень, который…

– Не могу.

– Торчишь на сюжете?

Я пожал плечами.

– Нужно что-нибудь?

– Да, один из твоих пончиков.

Я плотно закрыл дверь своего кабинета, смахнул почту со стула, вставил пленку в аппарат и перемотал ее.

Затем я нажал кнопку воспроизведения.

Я остановил пленку. Я ничего не понимал. Невозможно, чтобы все это было снято камерой в лифте, если, конечно, она сработала. Может быть, фатально заблуждался. Я снова включил просмотр.

И тут зазвонил мой служебный телефон. Я вздрогнул от неожиданности и остановил пленку. В стоп-кадре была Кэролайн, гневно грозившая кулаком, ее лицо смотрелось ярким пятном.

– Алло? – Молчание. – Алло?

– Привет.

– Кэролайн?

– Я соскучилась по тебе.

– Мы только что виделись.

– Мне не понравилось, как мы попрощались.

– Может, мы никогда не распрощаемся.

– Почему ты не дома?

– Работаю над материалом.

– Это интересная история? – спросила она.

– Очень запутанная.

– В ней участвуют мужчина и женщина?

– По-моему, большинство историй именно таково.

– Да.

– И обычно один из них дрянь.

– Я не верю в подобные истории, – заявила Кэролайн.

– Не веришь?

– Я считаю, что все плохие. Одни меньше, другие больше.

– Вероятно, так оно и есть.

– Она вздохнула.

– Итак, кто же в твоей истории оказывается очень плохим – мужчина или женщина?

– Неясно.

– Все еще?

– Все еще.

– Портер, мне очень одиноко, я знаю, это глупо, но мне очень одиноко. – Она была спокойна. Я слышал, как где-то в ее квартире играла музыка. – Ты вернешься?

– Боюсь, что не смогу.

– А мы бы не могли позавтракать вместе?

Я взглянул на часы. Солнце взойдет примерно часа через три.

– Не возражаю, – ответил я.

– Ранний завтрак?

– В восемь достаточно рано? – спросил я.

– Да.

Я сказал ей, что мы встретимся в «Ноо Стар» на углу Бликер и Лафайетт.

– Я обычно хожу туда поесть, – добавил я.

– В восемь?

– Да.

– Ты не забудешь?

– Нет, – заверил я ее. – Ты забываешь, что ты незабываема.

Я снова запустил пленку. Разъяренное лицо Кэролайн, застывшее в стоп-кадре, растаяло и заговорило.