Маори по кличке "Литой" (СИ)

Глава тринадцатая Как ушел Джекки

Моана не был христианином, но жил по вечному принципу: «Не судите, да не судимы будете». Это к вопросу о том мужике, что он застал в квартире Анару. Но и тут он ошибся. Убитый им мужик не был любовником Анару, а был его родственником, проживая в той же квартире, в соседней комнате, дверь в которую Моана выбил, разыскивая Крышку. Впрочем, это уже не имело значения.

К причалу он добрался без приключений, так как уже полностью владел собой. Навстречу ему попалась две полицейские машины, судя по всему, спешившие туда, откуда он теперь неторопливо катил на причал.

Заноза не рискнул подняться на яхту Моаны и сидел на причале рядом с ней. Завидев «шевроле», он вскочил и радостно замахал руками. Моана остановил машину и пошел к парню.

— Заноза, я помял твою тачку, вот тебе за нее, — он протянул Занозе двести киви, но тот убрал руки в карманы и отрицательно покачал головой.

— Моана, она вся не стоит двести, — деланно усмехнулся он, но маори прекрасно понимал, что дело тут не в старости тачки.

— Не зли меня, парень, бери бабло и вали отсюда. А лучше всего пусти ее под пресс, мало ли, что. На вот тебе еще сотню.

— Моана, мужик, я не возьму твои киви. Тачка эта мне досталась даром, ржавела во дворе, хозяин просто мне ее отдал, а я починил, — Заноза не врал, руки у него были золотые.

— Парень, просто бери деньги, — Моана свел брови, — тачку выкинь или сожги, а на киви купи себе или матери, или братьям с сестрами, что в голову придет. Я ухожу, считай, что это просто в подарок. Да. Следи за малым, пусть не живет на улице, он пацан неглупый, ты тоже, но он будет поумнее. Стать бандитом — не самая лучшая мысль и не лучшая цель. Отцу деньги не отдавай, белый мудак их просто пропьет, — с этими словами Моана, как-то раз ткнувший белого мудака лицом в гравий, когда тот, напившись до розовых слонов, выволок на улицу жену и принялся ее бить, просто сунул деньги Занозе за пазуху.

— Подарок возьму, — решился парень, но погрустнел, — а ты надолго уходишь, Моана?

— Навсегда. Сразу после похорон Джекки, завтра, — ответил Моана.

— Думаешь, малой умнее меня? — Заноза был задет.

— Думаю. Тебе же неймется стать «Стальной крысой».

— А кем еще тут можно стать, чтобы получать киви? — С некоторым вызовом, в котором слышалось и некоторая растерянность, спросил парень.

— У тебя правильные руки. Убитую тачку, на которой я сегодня летал, ты сделал лучше, чем она была с конвейера. Глупый вопрос, мальчик. Нет механика, что не взял бы тебя подмастерьем, на этих улицах. Особенно зная, с кем ты вожжался. К белым не ходи. А там — сам решай. Копи деньги, сходи на курсы, открой маленькую мастерскую — но это было бы слишком для тебя разумно. Так что следи за малым. Прощай, — Моана протянул парню руку, тот крепко ее пожал, ни говоря ни слова. Моана тяжело пошел на борт.

Заноза сел в «Шевроле», опечаленный смертью Джекки, бывшего его кумиром и примером для подражания, отъездом Моаны, а заодно задетый словами Моаны, что он ни на что не годен. «Я тебе покажу, мужик с северного берега, на что я годен, я завтра же пойду и найду себе работу. Не хочу сдохнуть на улице» — зло подумал паренек и уехал. Неизвестно, последовал ли он своему решению, или же так и остался подрастающей сменой «Стальных крыс» — но мысль о том, что в мире дорог не так и мало даже для парня с улицы, села в его голове.

Моана посмотрел на часы. Да, успел. Пока усталость не сломала его, надо было съездить в банк и забрать деньги. Он вымылся в крошечном душе на яхте, обработал свои раны и провел попутно медосмотр. Странно, но переломов не было, были синяки, гематомы, ушибы, раны на руке, где он поймал палицу Анару, но вот почти и все.

Он снова вынул бесценный костюм, облачился в него, вызвал такси к причалу и поехал в банк. На сей раз он не дал упырю в бабьем облике себя мучить, как это бывало каждый раз, скорчив такую рожу, что та мигом подавилась сияющими перспективами, что озвучивала и повела Моану к его ячейке. Моана частенько туда докладывал, но ни разу не брал оттуда ни киви. Деньги за выступление в большой клетке он получил тем же вечером (Джекки как-то решил вопрос), но чеком, который и обналичил у упыря с пышной грудью. Деньги из ячейки и за бой свалил в свою брезентовую сумку, вышел из банка и вернулся на причал.

Там он, прежде, чем упасть на койку, нашел маори по имени Альберт, владельца яхты.

— Здорово, Альберт, я принес бабки за красавицу, — начал он, когда они поздоровались.

— Я рад, Моана, что ты так быстро собрал деньги. Не подумай, что рад, что быстро продаю, я ее вообще продавать не хотел, как ты помнишь. Рад, что у тебя все сложилось. Вот бумага, я ее оформил на днях, подпиши, — сказал Альберт, протягивая Моане листок. Но тот отрицательно покачал головой, открыл сумку и стал выкладывать из нее пачки денег. Когда он дошел до половины суммы, Альберт, улыбнувшись, положил свою руку на его и сказал: «Все, мужик. Это все деньги».

— Ты чего несешь, Альберт? Тут ровно половина, не шути со мной сегодня, я не в духе, — ответил Моана. Что еще за чертовщина.

— Нет, Моана, здесь все. Остальную половину Джекки заплатил мне еще четыре месяца назад и велел помалкивать. Он боялся, как он сказал, что тебя могут срубить в клетке, прежде, чем ты наберешь все нужные киви. Вот и все.

— Джекки? — Тупо спросил Моана.

— Джекки, мужик, Джекки, все, до последнего киви, — сказал Альберт.

— И что мне теперь делать с этим баблом, мать его?! — Рассвирепел внезапно Моана.

— Мне бы такую заботу! — Рассмеялся Альберт.

— У Джекки есть родные, Аль? — Моана порой сокращал имя Альберта.

— Есть, — Альберт продолжал улыбаться.

— И ты знаешь, где их найти? — Спросил Моана, обрадовавшись, что он сможет помочь тем не только деньгами на похороны.

— Знаю. Вся его родня стоит передо мной сейчас, Моана. У Джекки не было никого, кроме тебя и «Стальных крыс». Он сирота, подкидыш. Даже не приютский, он вырос на асфальте. А тебя он считал своим братом. Вот так, мужик с севера, — Альберт перестал улыбаться, грустно глядя на Моану.

— Джекки погиб утром, Ал. Ты не знаешь? — Спросил Моана зачем-то. Вовремя оборвал себя, чуть не ляпнув от усталости, что Ал мог бы и смолчать про выплату денег. О людях нельзя так думать. Это усталость и горе.

— Знаю. И что это меняет? — Маори почуял второй смысл в словах Моаны и начинал злиться.

— Это значит, что ты хороший человек, — сказал Моана.

— Это значит, что ты мудак, — сказал Аль, — не обязательно носить «моко» на роже, чтобы быть маори.

Немного на свете было людей, кто назвал бы Моану «мудак» и остался цел. Но Альберт был прав, право во всех смыслах. Моана оскорбил его, походя. А слово «маори», если перевести его на белую кашу, и значит «человек», «настоящий», «истинный». Вот и все.

— Ты прав, а я нет. Прости меня, мужик. Это я от горя, — сказал Моана.

— Понимаю тебя. Принимаю. Джекки был хорошим человеком, хотя и бандитом, — согласился Альберт. На этом торги закончились, Моана подписал бумаги, заготовленные предусмотрительным Альбертом, и стал законным владельцем яхты. Бумагу он убрал в карман, выпить отказался, но чаю попил, пока Аль глушил водку, обмывая приобретение Моаны. Затем Моана вернулся на свою яхту, снял костюм, рухнул на кровать и моментально уснул.

«Бык» и время засели в его голове и в восемь вечера он проснулся. Тело не ныло, а выло, моля об отдыхе, Моана признавал, что тело право, в таких драках он не участвовал еще никогда, но тело — телом, а дело — делом. В девять вечера, в обычной свое одежде, зашив предварительно жилет, в кармане которого все еще покоилась палица Джекки, он вошел в бар «Бык», второе место сбора «Стальных крыс», кроме кафешки Томаса. Банда была уже там, в полном составе.

— Крышка не придет, — оповестил Моана, — у него дела. Я пришел узнать, когда похороны Джекки и дать денег, — говорил он быстро, твердо, даже не поздоровавшись.

— Крышка и впрямь… Немного занят, Моана. Похороны завтра, в одиннадцать утра. Мы скидываемся тут, вкладывайся, чем богат, — отвечал старейший из «Крыс», судя по всему, возможный кандидат на лидерство.

Моана положил на поднос, на котором лежали купюры разного достоинства, пять тысяч киви и пошел к выходу. Остановился.

— Когда заберете тело? — Спросил он, — и куда отнесете сперва?

— В девять утра, Моана, положим в гроб и поедем на кладбище, — отвечал Расти, тот самый старейший из «Крыс». Говорил один он, никто и словом не обмолвился о том, какими такими делами занят Крышка. Улица знает все.

— К девяти я буду в больнице, Расти. Ребята, не увозите Джекки без меня, — обратился он сразу ко всем.

— Ты не из наших, Моана, но Джекки был твоим другом. Как мы можем тебе отказать? — Расти пожал крепкими плечами, — конечно, мы дождемся тебя. Если гадаешь, что надеть, одевайся, как сейчас — «Стальные крысы» костюмов не носят. — Старый бандит ответил на вопрос, который не знал, как сформулировать Моана.

— Благодарю, парни. Я не опоздаю. До завтра, — Моана поднял руку, прощаясь, «Стальные крысы» ответили тем же и Моана вернулся, наконец, домой, где снова лег спать. В тот день он не ел вообще, организм отказался от еды, аврально реставрируя поврежденные ткани и отбитые мышцы. Переломов, может, и не было, но трещины в костях были точно, в этом Моана был уверен. Нельзя пройти через паровую молотилку, будь ты хоть самым крутым маори в ярости и уцелеть. Жив он остался просто потому, что папа Анару позабыл толком рассказать глупому чаду, что маори нельзя остановить. А его папа — успел. Это была последняя мысль Моаны, с которой он уснул, как умер — тяжелым, беспробудным сном без сновидений.

Пока он спал, доблестная полиция Окленда, проворонившая его на улице, провела осмотр места преступления. По подъезду прошел самум, а два тела, что они нашли, говорили сами за себя.

— Разборка. Это из-за Джекки Косточки. Несложное дело, — уверенно бросил старший группы, закуривая, — странный способ убийства, но это нам только на руку. Раскроем за пару дней.

Но человек предполагает, как всегда.

Часом позже в кабинет начальника полиции Окленда позвонил мэр города. Мэр был человек крутой, резкий, авторитетный, а вот начальник полиции больше бы годился в политики. Так часто бывает в жизни — люди, не умея думать, занимают чужие места, мучаются сами и мешают жить другим.

— По моим данным, господин начальник полиции, дело о смерти бандита Крышки и его родственника со смертью Джекки не связно, — начала мэр сходу, с места в карьер, — обычная битва двух педерастов. Какой еще родственник? Два отброса общества передрались, вот и все. Дело у меня на контроле, я бы посмел вам посоветовать составить простой акт о двойном убийстве на почве чего угодно, и сдать дело в архив. По этим ребятам плакать никто не будет. Вы ведь не будете? Да и, кстати, дом, что купила внезапно ваша бабушка за городской чертой, где радушно поселила вас с семьей, сама проживая в доме престарелых — хорошее место, там плакать глупо.

— Я вас понял, господин мэр. Два диких маори просто убили друг друга, бились по всему подъезду, пугали людей, стреляли, бросали в окна оружие и кончили так, как им всем бы и следовало. Дело раскрыто и закрыто, в суд подавать нам нечего. А как ферма вашей свекрови, которая живет в Австралии?

— Процветает, даже не знаю, почему, — усмехнулся мэр, — видимо, хорошая земля. А вас, Гарри, я приглашаю в воскресенье к себе на обед, с супругой и детьми, мы давно уже не виделись.

— Большая честь, господин мэр, большое спасибо, буду непременно! — Бодро отвечал начальник полиции, воспрянув духом. В конце концов, мэр был прав. Два бандита ушли в края, откуда не возвращаются, да туда им и дорога.

Два старых-престарых маори, не торопясь, но и не шаркая, выходили тем часом из здания мэрии, и последнее, что услышала девчонка в приемной, говорившая по-маорийски было: «Если ты понимаешь, о чем я говорю».

Моана приехал к больнице ровно без пятнадцати девять. Народу там было уже немало. Помимо «Стальных крыс» в полном составе, от старших до шестерок на побегушках, были и незнакомые Моане люди, было и несколько спортсменов, были люди, которые так или иначе соприкасались с боями в клетке.

Моана поднялся на второй этаж (на сей раз остановить его в голову никому не пришло) и помог переложить тяжелое тело друга в гроб. Они снесли его на улицу, причем никто и пикнуть не посмел, что спереди, с левой стороны, гроб нес Моана, не имевший к «Крысам» отношения. Там они задвинули гроб с Джекки в катафалк и поехали не спеша на кладбище. За ними ехал целый кортеж.

«Интересно, понравилось бы Джекки все это?» — внезапно подумал Моана, молча сидевший в катафалке, облаченный в свой жилет, джинсы, армейские ботинки и толстовку с капюшоном. И решил, что понравилось бы. Джекки был человеком толпы, не был отстранен от нее, и его бы порадовало, что столько людей пришло с ним проститься. Ну и славно. Если Джекки сейчас видит их, он рад. А если видит Крышка, которого в этот момент зарывали на каком-то другом, неизвестном могильнике, то еще лучше.

В кармане Моаны так и покоилась палица, которой он проломил голову Анару. Кровь на ней успела, и пропитать внутренний карман, и засохнуть на ней самой. Мыть ее он не собирался.

На кладбище народа оказалось еще больше — казалось, тут собралась вся улица, где обосновались некогда «Стальные крысы» — Джекки, несмотря на свой род занятий, пользовался и уважением, и любовью. Были тут и молодые люди, рвавшиеся в «Крысы», те стояли нарочито особняком, и пожилые, с виду вполне приличные люди, и какие-то девки, и просто мужчины, женщины и дети.

Разумеется, прощаться с Джекки к гробу подошли не все, иначе похороны кончились бы ночью. Близкие. Последним подошел Моана, посмотрел на спокойное лицо друга, которое сейчас совсем не походило на деревянное изображение Вельзевула и, не таясь, вынул из кармана палицу, покрытую бурыми мазками, медленно вложил ее в сложенные руки Джекки и сказал: «Я сделал, что обещал. А ты, умный мужик из Окленда, меня переиграл — ты сделал мне два подарка, а я тебе — только один. Поквитаемся, когда встретимся, мужик. Прощай. Спасибо тебе. За все» — Моана прижался лбом ко лбу бывшего главаря «Стальных крыс», дождался, пока гроб спустили в землю и закопали, еще раз сложил руки передо лбом, поклонился могиле, раздвинул толпу, как танк молодую поросль и, не оборачиваясь, ушел. Поминать Джекки в компании «Стальных крыс» у него не было ни малейшего желания, да и у тех, надо думать, тоже. То, что Моана отправил Крышку вслед за Джекки, создало им ряд проблем, но предъявить Моане они не решились. Не из страха. От стыда. Ответ Моаны на такую предъяву предугадать было просто, после такого его осталось бы лишь убивать, а убить друга Джекки… Нет уж. Пусть северный воин идет своим путем, он сделал все верно. И то, что не остался на поминках — это не неуважение к памяти друга. А, скорее, понимание ситуации. Так решили бандиты и на том успокоились.

Моана вернулся на причал и сел выкурить последнюю самокрутку на берегу Окленда. Поднимался славный ветерок с берега и он тихо радовался, что уйдет в море не под стук двигателя. Мелкая, но радость.

«Форд», старый, как мир, да и потрепанный примерно так же, остановился у причала. Моана молча поднял опущенное долу лицо на звук мотора. С некоторых пор подъезжающие машины его настораживали. Но сейчас он не знал, как реагировать — из «форда» выскочила Мамба, тонкая, черная, как ее тезка, дредастая и зареванная донельзя. «Какая сволочь ей сказала, откуда я ухожу?» — с безнадежностью думал Моана, снова уставившись в землю.

— Моана, я пришла проститься, — начала Мамба.

Моана молчал.

— Я пришла сказать, что я тебя люблю, хочешь, верь, не хочешь, не верь, — сказала Мамба.

Моана молчал.

— Я должна тебе сказать, что я беременна. От тебя. Я знаю, кто я, но этот ребенок — твой. Ты слышал, что, кроме тебя последние месяцы у меня не было никого. Это ничего не значит. Я собрала денег, чтобы сделать потом экспертизу. Для тебя. Мне она не нужна.

Мамба понятия не имела, что уличная мелкая шпана следила за ее нравственностью так, как не следят за девством принцессы крови на выданье, когда поняла, что это — женщина Моаны. Хотя он даже и не думал просить их о таком одолжении.

Моана молчал.

— Я хочу сказать, что понимаю, что не гожусь на роль твоей женщины. Ты идешь домой, я африканка, ты маори, тебя не поняли бы свои. Тем более, учитывая твой род. Хотя и мой, если можешь представить, тоже когда-то был родом воинов.

Моана молчал.

— Я все равно скажу. Я бы все отдала, чтобы уехать с тобой на твой северный берег и жить там. Среди твоих братьев и друзей. Растить ребенка в окружении людей, а не зверья с улицы. Я умею не только раздвигать ноги, Моана, я умею и работать, причем не только за прилавком. Я не второго поколения приезжих. Я прямо оттуда, с Черного континента. И еще. Я знаю, что ты уйдешь в море сразу после того, как вернешься домой. Я бы ждала тебя всю жизнь, если бы это было тебе нужно. Среди твоих. Я уеду отсюда прямо сейчас, как только помашу тебе рукой, на прощанье — хотя ты сроду не оборачивался, уходя.

Моана молчал и Мамба, темпераментная, бешеная Мамба, способная на любую выходку, начала звереть.

— Да гори оно все, скажу, как есть. Если бы я была не шалавой с подворотни, что хреново подмывается, а ты бы не был из рода воинов, которые не путаются с таким отребьем, если бы твоя семья спятила и приняла бы меня, я бы всю жизнь торчала на вашем берегу, доила коз с коровами, стирала бы сети, если надо, смотрела за ребенком, руками таскала навоз, если у вас так принято, а чтобы тебе не думалось — а тебе думается! — я бы, как принято у нас, раковиной распахала бы все себе там так, — она непристойным жестом показала себе между ног, — что и слепой бы не позарился, а я бы и вообще не захотела. Ты так и будешь молчать, северный пень?! Хоть пошли меня на хрен, что ли, или ты умудрился все же потерять свои яйца?!

Моана поднял голову, опущенную на протяжении всего монолога Мамбы. На лице его, крепком, расписанным сложной вязью «моко», которая заодно была и легким шрамированием, не дрогнул ни один мускул. Глаза его смотрели спокойно, ровно, не было в них ни удивления, ни радости, ни печали, ни раздражения. Море. Спокойное море. Его крупные, твердые губы чуть дрогнули и он произнес: «Казуаров. Будешь доить казуаров. Если из-за твоей болтовни я прозеваю ветер, то наше счастливое семейное житье начнется с того, что я набью тебе морду. Вещи с тобой, или оставила у себя?»

Мамба раскрыла свои огромные глаза так, словно с ней заговорила статуя в парке, а затем, завывая по-звериному, повисла на вставшем Моане, как мартышка на баобабе. С ней он и прошел к «форду», взял оттуда сумку Мамбы, с ней же поднялся на яхту, поднял якорь и ушел на северные берега, к таким же тупым маори, каким был он сам.