Маори по кличке "Литой" (СИ)

Глава первая Как два маори [1] говорили на берегу

Маори Море смотрел на море.

Да, да. Все было так просто и безыскусно. Маори Море смотрел на море. Походит на детскую считалочку, нет? И не смешно? И правильно. Там более, что имя его, в переводе с родного, «Море» и обозначало. Моана.

На море ложился, примериваясь стать вскоре ночью, закат. Не был он ни тревожным, ни зловещим, ни… Просто — закат. Просто море, человек, сидящий прямо на теплом песке, просто закат, каких он видел тысячи до, и, может статься, увидит еще столько же.

Моане сорок три года. Он жил в старом поселении маори, далеко-далеко от столицы, ловил рыбу и этим жил, как и вся его деревня. Был он обычно немногословен, твердо держался традиций и обычаев своего народа, говорил и на родном языке, что уже становилось, говорили, чуть ли не редкостью среди новозеландцев, но без акцента говорил и на английском языке, да и читать и писать мог на обоих языках.

Приверженность к своему ничуть не мешала ему знать и чужое. То, что всегда оставалось для него чужим — мир белых. Он легко управлялся как с тайахой [2], так и автоматическим оружием, как рыбацкой сетью, так и с компьютером, как с рыбацкой лодкой, так и с автомобилем.

Он принимал участие в какой-то нелепой войне, которые вели белые где-то у черта на рогах, в песках, которые были ему не нужны. Но война была ему нужна, а потому он преспокойно завербовался на ту пору в войско белых людей и честно отбыл там все предписанное время. Старики его деревни отнеслись к поступку с пониманием. Моана происходил из рода воинов, а с кровью спорить — дело гиблое.

Моана помнил и название той лодки, на которой прибыли сотни лет назад его предки, которых ученые белых теперь силились перевести чуть ли не в легендарные, да и деревня его располагалась там же, где и тогда — на той части Новой Зеландии, которая досталась людям, приплывшим на той самой лодке.

Волосы на его могучей, а иначе и не скажешь, голове, были обриты, оставаясь только на затылке, откуда и спускались на спину, заплетенные в косу. Седина пока не рискнула поселиться в его черной гриве, бороду и усы он брил тщательно, что давало возможность видеть каждую деталь татуировки, покрывавшей все его лицо. Знающий вполне мог прочесть по ней, что перед ним воин, род, из которого он происходил, что он человек, бывший на войне, вдовец, потерявший двоих детей, убивший на войне пятерых и троих после.

Обычно выглядел он и вел себя спокойно, но на побережье немного нашлось бы людей, кто хотел бы стать его врагом или вызвать его гнев. С именем его угадали — он походил на море, на море беспокойное, которое может и улечься, а может и взъяриться, стараясь волнами слизать звезды с небес.

Для маори он не был особенно велик, весил он сто два килограмма, что для полинезийской расы вообще дело обычное, животом, как и положено маори в годах, еще не обзавелся, но ни о какой талии или кубиках пресса речь, разумеется, не шла — он сложением своим, мощным, коренастым телом, без упоминавшейся уже талии, широкими, корпусу под стать, бедрами и толстыми ногами, напоминал чугунную незамысловатую тумбу, отчего и кличку носил соответствующую и безыскусную — Литой. Шрам под правой ключицей давал понять, что Моана близко знаком с огнестрельными ранами, близко настолько, что вокруг шрама так и остались следы порохового ожога, выстрел был произведен не просто в упор, а из вжатого в его широченную грудь ствола. Возле позвоночника красовался и второй шрам — там, где пуля проложила себе выход. Стрелка это, раз уж к слову пришлось, не спасло — Литой свернул ему голову на спину в буквальном смысле слова, даже не разжав рук после выстрела. Это и была та история, когда он убил трех человек и лишился семьи. Трагичная и банальная, как банальна в этом мире любая трагедия. Группа идиотов, перестаравшихся с белой «дурью», наткнулись на палатку, которую Моана с семьей разбили в гористой местности, где они хотели провести три выходных дня. Решение идиотов — бабу поиметь, а остальное, как получится, вначале оспорили два сына Моана, десяти и девяти лет, за что и получили по пуле на брата, а затем сам Моана, чуть опоздавший к началу фестиваля. Драка началась с пули в грудь, дальше хрустнули позвонки и парень впервые почесал себя меж лопатками, без напряжения дотянувшись туда затылком, а затем в ход пошло то, чем природа снабдила Моану, выпустив того в мир — геном воина, который, по версии многих ученых, есть в крови маори. Моана просто забил обоих насмерть, кулаками, потратив на это от силы четверть минуты. Женщина Моаны погибла чуть раньше, сразу после сыновей.

Заткнув дырку в груди тампоном, Моана погрузил в свой старенький джип тела своих родных и умудрился добраться до своей деревушки. В полицию по такой мелочи обращаться не стали, трое идиотов так и остались кормить в горах местных любителей падали, а Моана схоронил семью и навсегда остался один. Больше он не женился. Это не значит, что он дал обет безбрачия над могилой супруги, нет, просто он подумал ночь, проведя ее над тремя гробами, и пришел к выводу, что лучшей семьи у него уже не будет, а значит, нечего и огород городить. Моана умел думать четко, предметно, возможно, без излишней поэтичности, но зато по существу, хотя и неспешно. На ноги его поставил лекарь их же деревни, а Моана, не поседев в одну ночь, не впав в запой или в безумие, отлежался и вернулся в море. На похороны он ходил сам, со сквозной дырой в теле.

Песок заскрипел под чьей-то тяжкой поступью. Моана обернулся и увидел, что к нему идет глава их деревни собственной персоной, приходившийся ему, к тому же, родным дядей со стороны папы. Моана встал, приветствуя старика, и стало видно, что и ростом для маори он не особенно велик — вряд ли рост его доходил даже до ста семидесяти пяти сантиметров. Отчего, впрочем, он казался еще более мощным. Подошедший дядюшка ростом был повыше, но были они очень похожи, как сложением, так и лицом, чувствовалась одна кровь. Правда, в отличии от племянника, дядя обзавелся уже солидным животом. Лицо старика, как и лицо Моаны, было расписано татуировкой, и, как и у Моаны, не той нежной машинкой, что балуются теперь даже настоящие маори, а старым и надежным способом, каким татуировки, по-маорийски «моко» [3], наносились в два этапа — вначале острым «ухи» кожа рассекалась, а потом плоским «ухи» туда особая краска и вколачивалась. А потому татуировки и у дяди, и у Моаны, и у любого другого настоящего маори были еще, по сути, и шрамированием.

— Хочешь найти Моану — иди утром к его дому, днем ищи его в море, а на закате — на берегу, — рассмеялся дядюшка, усаживаясь на песок. Моана слегка улыбнулся и сел рядом, дождавшись, пока старший приглашающе похлопает по песку рядом.

— Ты, я гляжу, стал часто задумываться, Моана, — молвил родственник. Вообще, прийти к такому выводу мог человек, только предельно хорошо знавший Моану, так как выражение лица того, как и поведение, особенным разнообразием в мирное время не отличалось. Моана помолчал.

— Да, дядя. Часто. Я думаю о том, что эта земля, — Моана повел рукой вокруг, давая понять, что он имеет в виду всю Аотеароа [4], то есть, на языке белых, какую-то там невнятную «Новую Зеландию», — не наша земля.

— Ты забыл, что она стала нашей еще тогда, когда наши лодки ударились в берег и наши предки воевали тут с народом-охотящимся-на-птиц? — Удивился старик.

— Я имел в виду, дядя, что мы пришли из-за моря. Я смотрю в море, я смотрю на эту землю, и что-то будто мешает мне назвать ее домом. Я думал, что это из-за смерти моей семьи, но потом понял, что это глупость. Я хотел бы видеть ту, первую землю, откуда мы пришли сюда.

— Ах, вот ты о чем, Моана. Ну, белые умники говорят, что настоящей нашей родиной является Полинезия, а та приняла наших предков с Явы, а та, в свою очередь… В общем, ты грамотный и знаешь всю эту чушь.

— Знаю. Я хочу увидеть Гаваики [5]. Она есть. Это не старое имя какого-то места, что зовется теперь иначе. Я был на Полинезии, дядя Вирему, но и там нечего не услышал внутри себя. Может, мало был, может, не именно, там где надо. Я хочу уйти в море, уйти так, как ушли когда-то оттуда наши предки на семи лодках. Только я пойду один, — ответил Моана настолько длинной фразой, что дядюшка Вирему, чье имя нам теперь стало известным, помолчал пару минут, потом тепло улыбнулся.

— Да, ты настоящий человек, Моана. Это хорошая мечта. Но для того, чтобы ее осуществить, нужно много денег. У тебя есть много денег, Моана? — Это не было ни издевкой, ни мягкой попыткой вернуть племяша из горних высей. Нет. Мужчины задают такой вопрос просто, так же получая простой ответ. Ответь Моана, что у него есть много денег, дядя просто принял бы это, как факт.

— Нет, дядя Вирему, много денег у меня нет. На берегу, здесь, много не заработать, хотя рыбы я ловлю больше других, — это тоже была чистая правда, Моана, чтивший традиции и заповеди предков, мог запросто не ходить в море в спокойную погоду и уйти в шторм, когда по приметам, которым научил его сидящий рядом старик, знал, что лов будет хорош.

— Я знаю, — одобрительно сказал дядя Вирему, — ты хорошо усвоил все, чему я тебя учил. Но много денег нужно для поиска Гаваики, особенно не зная, где ее искать.

— Верно. Я еду в Окленд, дядя. Я подумал и понял, что там, где много людей, много и денег, а значит, если есть цель, найдутся и способы, — сказал Моана.

— Мне будет не хватать тебя, Моана, но я надеюсь, что ты однажды вернешься. Хотя бы перед тем, как уйдешь на Гаваики, — ответил Вирему и встал, встал и Моана и они, обнявшись, постояли так несколько мгновений, прижавшись друг к другу лбами и верхней частью лица.

— Я обязательно вернусь сюда, дядя Вирему, если не перед уходом, так после неудачи в поиске денег.

— Только не старайся разбогатеть, нарушая законы, Моана. Обидно будет.

— Я буду помнить, — пообещал Моана и два соплеменника неспешно пошли от берега к деревушке.