Маори по кличке "Литой" (СИ)

Глава третья Как Моана прибыл в Окленд

— Любишь белых? — Вопрос патриота, заданный на английском, рассмешил Моану. Но он лишь усмехнулся и промолчал.

— Я спросил — любишь ли ты белых? — Рассердился крепыш, главарь этой шайки.

— Мне не за что любить белых. Но я люблю справедливость. Вас много, а он один. И за что ему придется отвечать? — Сказал, наконец, он.

— За то, что они сделали с нами, маори! — Прорычал, свирепея, крепыш. Глаза его быстро наливались дурной кровью.

— От маори в вас остались только татуированные лица. Вы даже не говорите на моем языке. Вы зовете себя маори? Кто из вас скажет мне, на какой лодке прибыли сюда его предки, которые умерли бы со стыда, глядя на вас? Вы говорите, что этот белый задохлик должен ответить? Он убивал ваших прадедов на войне за землю? Нет. Получается, что за то, что просто зашел не в то кафе. Что же. Я тоже зашел не в то кафе. Отпустите задохлика, я отвечу за него, если тут есть хоть один настоящий маори.

— Да ты рехнулся, парень! — Быстро проговорил стоявший от главного справа молодой паренек, в красной кожаной жилетке, надетой поверх желтой, как яичный желток, толстовки. — Как тебя звать? Кто ты?

— Меня зовут Моана.

— А как тебя знают на улице? — Этот вопрос задал уже главарь, который никак не мог уложить в голове, что просто какой-то неведомый мужик рискнул влезть в чужую разборку, не имея за собой никого, кто подписался бы за него.

— Меня не знают на улице. Я приехал с севера, только сегодня.

А прелюдией к этой милой беседе послужило следующее. Автобус довез Моану до Окленда, он вышел на воздух из железной коробки и прошествовал в парк, неся на плече свою сумку. Идей, где взять много денег, у него пока не было, но это его не волновало — просто надо посмотреть вокруг. А для этого может понадобиться время. Значит, нужно найти место для жилья. И недорого. С этим выводом он приобрел в киоске газету и углубился в изучение колонок о продаже и сдаче жилья внаем. То, что пришлось ему по карману, находилось, как и ожидалось, на окраине, в чем он убедился, посмотрев в приобретенную там же, в киоске, карту города. Он, не задавая никому никаких вопросов, так же спокойно прошел к автобусной остановке нужного ему маршрута и через некоторое время высадился на конечной. Где и пошел себе по улице, глядя по сторонам. Комнатушка, которая оказалась по адресу в газете, его устроила, находилась она прямо над маленьким, затрапезным кафе, куда он и спустился, приняв с дороги душ и рассчитывая попить чайку.

Народа в кафе было немного, но вскорости ввалилась с улицы группа шумных его соплеменников, одетых кто во что горазд, он видел многое для рыбака с окраины страны и потому смог понять, что костюмы их представляют собой нечто среднее между одеждами байкеров и рэперов. Уличная банда [6], подумал Моана. Его это ничуть не обеспокоило. Люди были возраста разного, главный же, как определил того Моана, был ему ровесником. Было их девять человек, но в кафе сразу стало тесно. Официантка, подошедшая к Моане, маорийского не знала и Моана, усмехнувшись краями губ, повторил свой заказ по-английски.

А дальше начался странный какой-то переполох, возникший в дверях, но сразу переместившийся в центр зала. В руке одного из уличников вяло трепыхался какой-то белый, судя по фотоаппарату и карте, такой же, какая была и у самого Моаны, обычный турист, что сдуру, или же рискнув, решил посетить окраины Окленда. Ну, что же. Моана пил чай, жевал тосты и краем глаза смотрел на театральное действо.

Тем часом задохлика бить еще не начали, но это ощущалось просто кожей, что скоро, совсем скоро, достанется белому дураку на орехи. Моана отметил заодно, что посетители уткнулись в тарелки и чашки, а хозяин кафе и не подумал взяться за телефон. Ясно. Все свои.

Задохлика свирепо спрашивали, знает ли он, куда его занесло? Тот не знал. Знает ли он, что это за улица? Тот не знал. Знает ли он, чья эта улица? Тот не знал. Знает ли он, кто те люди, кому принадлежит эта улица? Тот не знал. Знает ли он, что с ним будет прямо сейчас? Тот знал, но попытался было объясниться, впервые за беседу больше, чем тремя словами, которыми обходился допреж: «Нет, не знаю». Но тут его лениво взял за грудки главарь и поведал, что, если задохлик не хочет умереть, то ему лучше всего отдать фотоаппарат и кошелек и бежать, не оглядываясь, на автобус. На автобус ему денег главарь даст сам, лично. За все, прибавил он, надо отвечать.

— Отпустите этого трусливого заморыша, — в тишине, возникшей после слов главаря, прозвучал голос Моаны. Спокойный голос спокойного человека. Каким он и выглядел. Каким и был. Ему наплевать было на тяготы белого дурака, но ему надоел этот спектакль, когда, чтобы оправдаться перед самими собой, даже для грабежа нужно придумать достойный повод. Еще ему надоели крики, и не нравилось, что их слишком много. Его фраза была произнесена по-маорийски, после чего тишина стала совсем уже гробовой.

— Они не понимают тебя, мальчик, — сказал на маорийском же старик, сидевший в углу над чашкой кофе и газетой, — они не говорят по-нашему. Это дети улицы.

— Отпустите белого заморыша, — повторил Моана по-английски, благодарно и неторопливо кивнув старику. Он не боялся этих уличных ребят. Он плохо умел бояться вообще, а сейчас уже начинал сердиться. Он хотел перекусить и подумать, а тут ему пришлось смотреть скучное и глупое шоу.

— Это ты говоришь нам, мальчик? — Восхитился один из бандитов, стоявший рядом с главарем.

— Да. Это я говорю вам. А ты говоришь так, словно у тебя есть запасная челюсть, мальчик, — неторопливо отвечал Моана. Старик мог назвать его «мальчик». Эти — сколько бы их ни было — нет, не могли. Дальше же и начался разговор, с которого и началась наша третья глава. Повторим его, ибо не лень.

— Любишь белых? — Вопрос патриота, заданный на английском, рассмешил Моану. Но он лишь усмехнулся и промолчал.

— Я спросил — любишь ли ты белых? — Рассердился крепыш, главарь этой шайки.

— Мне не за что любить белых. Но я люблю справедливость. Вас много, а он один. И за что ему придется отвечать? — Сказал, наконец, он.

— За то, что они сделали с нами, с маори! — Прорычал, свирепея, крепыш. Глаза его быстро наливались дурной кровью.

— От маори в вас остались только татуированные лица. Вы даже не говорите на моем языке. Вы зовете себя маори? Кто из вас скажет мне, на какой лодке прибыли сюда его предки, которые умерли бы со стыда, глядя на вас? Вы говорите, что этот белый задохлик должен ответить? Он убивал ваших прадедов на войне за землю? Нет. Получается, что за то, что просто зашел не в то кафе. Что же. Я тоже зашел не в то кафе. Отпустите задохлика, я отвечу за него, если тут есть хоть один настоящий маори.

— Да ты рехнулся, парень! — Быстро проговорил стоявший от главного справа молодой паренек, в красной кожаной жилетке, надетой поверх желтой, как яичный желток, толстовки. — Как тебя звать? Кто ты?

— Меня зовут Моана.

— А как тебя знают на улице? — Этот вопрос задал уже главарь, который никак не мог уложить в голове, что просто какой-то неведомый мужик рискнул влезть в чужую разборку, не имея за собой никого, кто подписался бы за него.

— Меня не знают на улице. Я приехал с севера, только сегодня. Если хоть кто-то из вас носит хотя бы одно яйцо, то гоните белого и говорите со мной, — Моана отхлебнул чаю и откусил кусочек тоста.

Белый исчез так, что Гудини вскрыл бы вены столовой ложкой от зависти. Девять человек обступили столик Моаны. Один из них, главарь, тут же сел.

— Ты наговорил достаточно, мальчик. Это моя улица. Мое кафе. Все, что тут есть — мое. Наше. Ты унизил нас перед этими людьми.

— Я живу на этой улице уже час. И я не ваш. И не буду вашим. Я сказал, что готов ответить за белого заморыша. Или начнете стрелять? — Моана допил чай и поставил чашку.

— Не хотелось бы убивать настоящего маори. Но придется, если не найдем общий язык, — медленно процедил главный.

— Нашли уже. Английский. Своего вы не знаете. Что будем делать? У меня один язык и я остаюсь здесь, — Моана сидел все так же, спокойно, прямо, положив на стол тяжелые коричневые от загара, ладони.

— Джекки, мне уже осточертел этот деревенский дурак, — раздалось у Моаны за спиной, но он не обернулся. Он смотрел на того, кого назвали по имени. Главаря. На душе у него понемногу поднималась тяжелая, красноватая волна, которую, если она успеет плеснуть, уже не остановить.

— Много говорите, — сказал он.

— Пошли, — внезапно решил Джеки и молниеносно встал, не оглядываясь, зашагал в сторону двери черного хода. Моана поднялся и пошел следом. А вокруг и сзади него толпилось восемь человек его соплеменников, готовых, очевидно, убить его. Причем за то, что он вступился за чужого ему белого. Дядя был прав. Кровь воина, как он всегда учил маленького Моану, и большой дар, и большой груз. В Окленд он ехал, чтобы заработать много денег, но все идет пока как-то не совсем так.

Дверь вела на глухой двор-пустырь, обставленный, в лучших традициях, старыми какими-то ящиками, баками, поднимавшимися чуть не до крыш домов, но центр его был очищен и даже, кажется, подметен. Видимо, некоторые вопросы Джекки и его друзья нередко решали здесь. Кто-то зловеще, рассчитано-громким ударом, захлопнул дверь и запер ее, громко щелкнув, засовом.

— Крышка! — Позвал кого-то Джекки и к нему из группы сопровождающих лиц, вышел человек, отмеченный Моаной еще в зале. Ростом он был выше Моаны, наверное, на голову, в плечах пошире, но уже не так заметно, а иссеченные шрамами брови, скулы и смятые костяшки кулаков говорили сами за себя. Да и потяжелее, чем наш герой, Крышка был килограмм на пятнадцать.

— Будете драться один на один, — оповестил Джекки, — до отключки. Или пока кто-то первый не запросит пощады. В таком случае это обойдется ему в пять сотен киви [7]. Не кусаться. Один запрет. У тебя есть столько киви, Моана?

— Не надо считать мои киви. Сделаем, как ты сказал, но я добавлю. Я ставлю пять сотен киви на себя. Отвечаете? — Спросил Моана.

— Годится, — усмехнулся Крышка, впервые подав голос. Тяжелый голос. Холодный. Страшный. Откуда мог знать этот Моана, что человек, которого звали Крышкой, почти что не чувствовал боли и уж точно не знал жалости? Он рывком скинул на руки одному из своих жилет-косуху и футболку и предстал перед Моаной во всей своей ужасающей красе и мощи. Посмотреть было, на что. Этот парень явно посещал спортзал. Моана спортзала не посещал. Но мышцы его были проработаны годами самого разнообразного и тяжелого труда — он греб, ставил парус, работал с инструментами, строил, носил камни, таскал сети, в общем, его спортзал требовал от него и пота, и крови, и большой природной силы, которой отличались мужчины в его семье. Даже на их берегу.

Драка вышла скучной. Моана вынул из кармана деньги, отсчитал пять сотенных, аккуратно положил на чистый бак свой жилет, толстовку и сверху — пять купюр. Он был уверен, что никто их не украдет. Теперь в них говорит гонор улицы. И где-то очень далеко, но поскуливают в душах умирающие уже маори.

Моана сделал шаг вперед, затем второй, Крышка последовал его примеру, а затем Джекки крикнул: «Начали!» и, словно получив разрешение, возбужденно завопили его люди. Крышка явно хотел сразу идти, говоря языком боксеров, в «рубку», дураком он не был, а мужик, который бросает вызов сразу девятерым, не может быть никем. Он был прав. Он ошибся. Кинувшись на Моану, как бешеный орангутан, рассчитывая на вес, скорость, силу удара, помноженное на все это и природную ослабленную чувствительность к боли, он просто и безболезненно провалился в полную тьму, в которой удивительно нежно пели золотые колокола.

Моана встретил его на середине прыжка, шагнув навстречу и ударив в лоб. Глупо, скажете вы, если вы боксер, или телебоксер, или просто дрались на улице. Глупо, скажете вы — так можно чуть промахнуться и попасть в верхотуру черепа, а это значит — изувечить себе кисть руки. Глупо, скажете вы. Лоб — не лучшее место для удара, не лучшее для нокаута, да еще если располагается на голове, которая держится на бизоньей шее. Глупо, скажете вы!

Верно. Но речь шла о Моане. Его удар просто взболтнул мозг Крышки, тот ударился о стенки черепа изнутри и погас, как свечка. Хорошо, что не навсегда. Крышка, встреченный на полпути, отлетел назад, на ящики и баки, где и лег, не шевелясь.

— Стеклянная голова, — прозвучал голос Моаны, — да еще и пустая.

В нервозной тишине Моана оделся, взял свои деньги и подошел к Джекки.

— За вами пять сотен киви, — напомнил он. Джекки кивнул и неторопливо отсчитал в руку Моаны пять сотенных. Моана сунул деньги в джинсы, покосился на Крышку, начинавшего подавать что-то слабо схожее с признаками жизни и пошел к дверям. Люди расступились, он отодвинул засов и шагнул в кафе.

— Эй, Моана, есть разговор! — Донесся до него голос Джекки.