Глава XXIII. Успехи организации

Среди обстоятельств, по-видимому, стодь трудных, организация церкви довершалась с поразительной скоростью. В то время, к которому мы пришли, церковь Иисусова уже сделалась крепкой и устойчивой. Велика и опасность гностицизма, заключавшаяся в разделении христианства на бессчетные секты, уже устранена. Слова «католическая церковь» слышится отовсюду, как имя того великого тела, которое отныне пройдет через века, не разбившись. И уже виден характер этой католичности. Монтанисты признаются сектантами; маркиониты обличены в искажении апостольского учения; различные гностические школы далее и далее отталкиваются от лона общей церкви. Существует, значит, что то, что не есть монтанизм, ни маркионизм, ни гностицизм, что есть христианство не сектантское, христианство большинства епископов, противещееся ересям и пересиливающее их все, имеющее, если угодно, лишь отрицательные признаки, но этим самим предохраняемое от пиетистских нелепостей и от рационалистического разложения. Как все партии, желающие жить, христианство само себя дисциплинирует, отсекает собственные излишества мистической экзальтацией, оно соединяет основную долю здравого смысла и умеренности, которая убьет хилиазм, проявления духа, дар языков и все первобытные спиритические явления. Горсть восторженных людей, как монтанисты, стремящиеся к мученичеству, отказывающие в покаянии, осуждающие брак, не составляют церкви. Средний уровень торжествует; радикалам всякого оттенка не будет дано разрушить сделанное Иисусом, Церковь всегда держится среднего. Она принадлежит всем, а не составляет привилегии аристократии. Примечания пиетистской аристократии фригийских сект и притязания мыслительной аристократии гностиков одинаково отклонены. В церкви есть совершенные и несовершенные; но участвовать в ней могут все. Мученичество, пост, безбрачие отличные вещи, но и без геройства можно быть христианином и хорошим христианином.

Без всякого вмешательства гражданской власти, без всякой поддержки жандармов и судебных мест, епископство сумело поставить порядок выше свободы, среди общества, построенного первоначально на личном вдохновении. Вот почему сирийские евиониты, у которых нет епископов, не имеют также представления о католичности. На первый взгляд. творение Иисуса не родилось жизнеспособным. Это был хаос. Основанная на веровании в близкую кончину мира, ошибочность которого обличали проходившие года, галилейская община, казалось, должна была раствориться в анархии. Свободное пророчество, духовные дары, дар языков, личное вдохновение, этого было более чем достаточно, чтобы все свести к размерам скоропреходящей общинки, которых так много в Америке и Англии. Личное вдохновение творит, но и разрушает тотчас то, что сотворило после свободы нужен порядок. Дело Иисуса могло быть сочтено спасенным в тот день, когда было признано, что церковь имеет прямую власть, представляющую власть Иисуса. С тех пор церковь господствует над личностью и, в случае надобности, изгоняет ее из своей среды. Вскоре церковь, тело неустойчивое и изменчивое, олицетворяется в старейшинах; полномочия церкви становятся полномочиями духовенства, располагающего дарами благодати, посредником между Богом и верующим. Вдохновение переходит от личности к общине. Церковь стала всем в христианстве; еще один шаг, и епископ стал всем в церкви. Повиновение церкви, затем епископу, считается важнейшим долгом; новшество признак ложности; ересь отныне злейшее преступление христианина.

Итак, первобытная церковь имела одновременно порядок и чрезвычайную свободу. Педантизм схоластики был еще неизвестен. Католическая церковь быстро усваивала плодотворные идеи, рождавшиеся у еретиков, отсекая то, что представлялось слишком сектантским. Самопочинность богословия превосходила все, что имело место позднее. He говоря о гностиках, которые доводили фантазию до последних пределов, св. Юстин, автор «Узнаваний», псевдо-Гермас, Маркион, бессчетные учителя, возникавшие отовсюду, кроят из целого сукна, если позволено так выразитъся. Каждый сочиняет себе христологию по собственному вкусу. Но среди громадного разнообразия мнений, наполняющих первый век христианства, образуется прочное основание, мнение католичества. Для обличения еретика, нет надобности рассуждать с ним. Достаточно ему показать, что он не в общении с католической церковью, с великими церквями, которые выводят свой ряд епископов от апостолов. Quod semper, quod ubique становится абсолютным критерием истины. Аргумент давности, который Тертуллиан облечет в столь красноречивую форму, объединяет в себе все возражения католичества. Доказать кому-либо, что он новатор, запоздалый пришлец в богословии, значит доказать ему, что он ошибается. Правило недостаточное, так как, по странной насмешке судьбы, тот самый ученый, который развил этот метод опровержения таким непререкаемым тоном, умер еретиком!

Переписка между церквями вошла в привычку очень рано. Циркулярные послания вождей главных церквей, читанных по воскресениям в собрании верующих, были продолжением апостольской литературы. Церковь так же как синагога и мечеть, есть дело прежде всего городское. Христианство (то же можно сказать об иудействе и исламе) будет религией городов, а не религией сельчан. Поселянин, рaganus, последний будет сопротивляться христианству. Очень немногочисленные сельские христиане ходили в церковь в соседний город.

Римская муниципия сделалась, таким образом, колыбелью церкви. Как села и мелкие города получили Евангелие от больших городов, так они оттуда же получили свое духовенство, всегда покорное епископу большого города. В ряду городов, civitas одна имеет настоящую церковь, с епископом (episcopos): маленький город находится в духовном подчинении у большого. Это главенство больших городов было крупнейшим фактом. Вслед за обращениеи большого города, движение распространялось на мелкий город и села. Епархия стала, таким образом, начальной единицей христианского конгломерата.

Духовная область, предподагавшая главенство больших церквей над малыми, вообще соответствовала римской провинции. Основателем рамок христианства был Август. Подразделения культа Рима и Августа были негласным законом, разрешившим вопрос. Города, имевшие фламина или archiereus были теми, которые впоследствии получили архиепископа; flamen civitatis стал епископом. Начиная с III века, фламин дуумвир занимает в городе положение, которое через сто или полтораста лет занял в епархии епископ. Юлиан попытался впоследетвии противопоставить этих фламинов христианским епископам и превратить augustales в настоятелей. Таким образом, церковная география края очень мало разнится от географии того же края в римскую эпоху. Таблица епископий и архиепископий та же, что и античная civitates, с соответственною подчиненностью. Империя была как бы формой, в которой сгустилась новая религия. Внутренний остов, иерархические подразделения остались те же, какие были при империи. Податные ведомости римской администрации и церковные книги в средние века и даже в наше время почти не различаются.

Рим был местом, где вырабатывалась великая идея вселенской церкви. Первенство римской церкви не оспаривалось. Она была им обязана частью своей святости, и затем доброй славе, которой пользовалась. Все теперь признавали, что она была основана апостолами Петром и Павлом, что эти два апостола претерпели мученичество в Риме и что даже Иоанн там же был погружен в кипящее масло. Показывали места, освященные этими апостольскими деяниями, частью подлинными, частью мнимыми. Все это окружало римскую церковь несравненным ореолом. Сомнительные вопросы восходили в Рим для посредничества или разрешения. Рассуждали так, что ежели Христос сделал Кифу краеугольным камнем своей церкви, то это преимущество должно быть распространено на его преемников. Епископ римский становился епископом епископов, тем который предостерегает других. Папа Виктор (189—199) доводит это притязание до крайностей, которые сдерживает мудрый Ириней; но удар нанесен: Рим провозгласил свое право (опасное право!) отлучать от церкви тех, которые не во всем с ним согласны. Бедные артемониты (род преждевременных ариан) напрасно жалуются на несправедливость судьбы, которая сделала их еретиками, тогда как до Виктора вся римская церковь разделяла их образ мыслей. С этих пор уже римская церковь ставила себя выше истории. Дух, который в 1870 г., провозгласил непогрешимость папы, уже проявился несомненными признаками в конце II века. Сочинение, в состав которого входил отрывок, известный под названием Канона Муратори, написанное в Риме, около 180 года, уже доказывает нам Рим определяющим церковные каноны, полагающим в основание католичности страдание Петра и одинаково отвергающим монтанизм и гностицизм. Попытки символов веры также начинаются в римской церкви около этого времени. Ириней отвергает все ереси верою этой церкви «самой великой, самой древней, самой знаменитой; обладающей по непрерывному преемству и истинным преданием апостолов Петра и Павла, к которой, в силу ее первенства, должна прибегать остальная церковь». Всякая церковь, считавшаяся основанной апостолом, пользовалась известным преимуществом; что же сказать о церкви, которую считали основанной одновременно двумя величайшими апостолами?

Первенствующее значение римской церкви еще усилилось в III веке. Епископы римские проявили редкое искусство, избегая вопросов богословских, но всегда выдвигаясь в первый ряд в деле организации и управления. В деле новацианства папа Корнилий руководит всем, и между прочим смещает итальянскнх епископов и назначает им преемников. Рим был также центральным авторитетом африканских церквей. В 272 году, Аврелиан рассудил, что настоящий епископ антиохийский тот, который в переписке с римским епископом. Когда же затмилось это главенство римской церкви? Когда Рим перестал быть в действительности единственной столицей Империи, в конце III века; когда средоточие важнейших дел переносится в Никею, в Никомидию, и в особенности когда император Константин создал новый Рим на Босфоре. От Константина до Карла Великого римская церковь действительно утвердила часть значения, которым она пользовалась во II и III веке. Вновь она поднялась, еще более могущественной, чем прежде, когда, благодаря своему союзу с Каролингским домом, сделалась на целые восемь веков центром всех важнейших дел Запада.

Можно сказать, что организация церквей имела пять последовательных ступеней развития, из которых четыре были пройдены в периоде, обнимаемом настоящим сочинением. Сначала первобытная ecclesia, все члены коей одинаково проникнуты Духом. — Затем старейшины или presbyteri приобретают в церкви существенные полицейские права и поглощают церковь. Затем председатель старейшин, episcopos, поглощает почти совершенно власть старейшин, а сдедовательно, и права церкви. — Затем еріsсорі различных церквей переписываются между собою и образуют католическую, вселенскую церковь. — Между епископами есть один, римский, очевидно предназначенный к великому будущему. Папа, церковь Иисуса, превращенная в монархию, со столицей в Риме, виднеются в неясном далеке; но в конце II века принцип этого последнего превращения еще слаб. Прибавим, что это последнее превращение не имело, как прежние, всемирного характера. Ему поддалась одна латинская церковь, и даже в ней притязания папства наконец вызвали возмущение и протест.

Итак, большие организмы, которые до сих пор еще составляют столь существенную часть нравственной и политической жизни европейских народов, все были созданы теми наивными и искренними людьми, вера которых стала неотделима от нравственной культуры человечества. В конце II века, епископство совершенно созрело, папство существует в зародыше. Вселенские соборы были невозможны: христианская империя одна могла разрешать эти огромные собрания; но провинциальные синоды уже применялись по делу монтанистов и Пасхи; причем председательство епископа провнциальной столицы быдо признано без возражений. Чрезвычайно деятельные письменные сношения были, как и в апостольские времена, душой и условием всего движения. В деле новацианства, около 252 года, переписывающиеся между собой различные провинциальные собрания составляют письменным путем как бы настоящий собор, председательствуемый папой Корнилием. Таким же образом все происходит по делу Привата, епископа ламбесского, и по вопросу о крещении еретиков.

Быстрые успехи внутреннего движения церквей к образованию или, точнее, к преувеличевию иерархической власти ясно обнаруживаются в мнимой переписке Игнатия, к которой послание, приписываемое Поликарпу, является, быть может, дополнением. Можно полагать, что эти писания появились около времени, до которого мы дошли. Кто лучше этих двух великих епископов-мучеников, память которых везде была чтима, мог посоветовать верующим покорность и порядок?

«Повинуйтесь епископу, каи Иисус Христос повинуется Отцу, а совету пресвитеров, как апостолам: почитайте диаконов, как истинное повеление Господне. Да ничто, касающееся церкви, не совершается помимо епископа. Относительно Евхаристии, та должна быть почитаема истинной, которая преподается епископом, или тем, чьему попеичению он это доверил. Где епископ, там должен быть и народ, подобно тому, как и где Иисус Христос, там и церковь католическая. Помимо епископа не дозволяется ни крестить ни устраивать вечерей любви. Одобрение епископа есть признак того, что угодно Богу, твердое и верное правило, коего должно держаться в жизни...

«Итак, подобает, чтобы вы поучали в духе епископа, как вы и делаете. Потому что ваш почитаемый пресвитерский совет, достойный Бога, находится с епископом в том же гармоническом соотношении, как струны с арфой. Вашим единением и вашим любящим согласием воспоется Иисус Христос. Да будет же каждый из вас хором, дабы в полном согласии и единодушии, получая хроматику от Бога в совершенном единении, вы единым голосом воспевали через Иисуса Христа к Отцу, чтобы он услышал вас и признал, по добрым делам вашим, членами своего сына».

Уже ранее воспользовались именем Павла и его отношениями к Титу и Тимофею, чтобы дать церкви род краткого канонического кодекса об обязанностях верующих и клириков. To же сделали и под именем Игнатия. Чисто церковное благочестие заменило воодушевление, которое, в продолжение более ста лет поддерживало воспоминание об Иисусе. Чистота теперь высшее благо; послушание истинный путь к спасению; старец да преклонится перед епископом, хотя бы и молодым. Епископ должен входить во все, знать всех ему подвластных по именам. Таким образом, доводя принципы Павла до крайности, доходили до мыслей, которые возмутили бы Павла. Он, отрицавший спасение делами, допустил ли бы спасение простым послушанием начальствующим? Друтими сторонами, однако, псевдо-Игнатий подлиннейший ученик великого апостола. На равном расстоянии от иудаизма и гностицизма, он один из самых восторженных проповедников божественности Иисуса Христа. «Христианство» для него, как и для автора послания к Диогнету, есть религия совершенно отдельная от мозаизма. Впрочем, все первоначальные различия исчезли перед господствующим стремлением, которое влекло к единению самые противоположные партии. Псевдо-Игнатий шел рука об руку с иудео-христианином псевдо-Климентом в проповеди послушания и уважения к власти.

Разительный пример такого отказа от разногласий, которые продолжение более ста лет волновали церковь Христову, представляет Гегезипп. Бывший евионит, но совершенно принятый в лоно правоверия, этот почтенный старец оканчивал в Риме свои пять книг записок начального основания церковной истории. Сочинение начиналось со смерти Иисуса Христа. Сомнительно, однако, чтобы оно было ведено в хронологическом порядке. Во многих отношениях, это была полемическая книга против еретиков и против апокрифичееких откровений, написанных гностиками и маркионитами. Гегезипп доказывал, что многие из этих апокрифов были сочинены очень недавно.

Записки Гегезиппа имели бы для нас чрезвычайную цену, и их потеря достойна не меньшего сожаления, чем потеря сочинения Папия. Это была вся сокровищница евионитских преданий, сделанных приемлемыми для католиков и представленных в духе живой враждебности к гнозису. Часть, касающаяся иудейских сект и семейства Иисуса, была очень развита, очевидно на основании особых сведений. Гегезипп, природный язык которого был еврейский и который не получил эллинского воспитания, был легковерен, как талмудист. Он не отступал ни перед какой странностью. Греки находили его слог простым и плоским, конечно потому, что он был сколком с еврейского, как язык Деяний Апостольских. До нас дошел любопытный образчик его писания в рассказе о смерти Иакова, отрывке столь странном потому, что думается, не заимствован ли он из евионитской книги, написанной стихотворным еврейским языком.

Благочестивый Гегезипп был, однако, всего меньше похож на сектанта. Идея католичности занимает в его уме столько же места, как у автора псевдо-игнатьевских посланий. Его цель доказать еретикам истинность христианского учения, показав им, что оно единообразно излагается во всех церквях и всегда одинаково преподавалось от времен апостольских. Ересь, начиная с ереси Тебутиса (Thebtithis) возникла вследствие гордости или честолюбия. Римская церковь в особенности заменила в деле авторитета древний еврейский закон и создала на Западе центр единения, подобный тому, который с самого начала образовало на востоке епископство родственников Иисуса, происшедших, как и он, от корня Давидова.

Очевидно, что старый евионит очень смягчился. После Гегезиппа уже не видно этой разновидности христианства или, быть может, только в глубине Сирии. Там Юлий Африкан встречал еще, около 215 года, первобытных назареев и услышал от них предания очень сходные с теми, которыми жил Гегезипп. Последний потерпел от прогресса или, лучше сказать, от суживания правоверия. Его мало читали и еще менее списывали. Ориген, св. Ипполит игнорируют его существование. Только пытливые исследователи истории, как Евсевий, знали его, и из этих драгоценных страниц те были спасены, которые позднейшие хронографы включили в свои рассказы.

Другим проявлением зрелости служит послание некоему Диогнету, лицу, конечно, фиктивному, составленное анонимом, красноречивым и довольно хорошим писателем, напоминающим местами Цельса и Лукиана. Автор предполагает своего Диогнета одушевленным жеданием узнать «новую религию». Христиане, отвечает апологет, находятся на одинаковом расстоянии от греческого идолопоклонства и от суеверия, от беспокойного ума, от тщеславия евреев. Вся работа греческой философии представляет лишь ворох нелепостей и шарлатанских обманов. С другой стороны, евреи не правы тем, что своему единому Богу поклоняются таким же образом, как политеисты поклоняются своим богам, т. е. посредством жертвоприношений, как будто они могут быть ему угодным. Их мелочные предосторожности относительно пищи, суеверие насчет субботы, хвастовство по поводу обрезания, пошлая забота о постах и новолуниях прямо смешны. Человеку не представлено делать различия между созданиями Божьими, допускать одни, как чистые, и отвергать другие, как ненужные и излишние. Утверждать, что Господь воспрещает делать в субботу поступки, в которых нет ничего дурного, вполне безбожно. Выставлять калечение тела, как знак предпочтения, и воображать, что Бог за это полюбит, что может быть смешнее?

«Что касается тайны христианского культа, не надейся узнать о ней ни от кого. Христиане действительно не отличаются от других людей ни по стране, ни по языку, ни по своим нравам; они не живут в городах, которые бы им принадлежали, не употребляют никакого особого языка; их жизнь не отличается никаким особенным аскетизмом; они не заимствуют легкомысленно воображений и мечтаний неспокойных умов; они не пристают, как столь многие другие, к сектам, носящим имя того или другого; но живя в греческих или варварских городах, куда их занесла судьба, они соображаются с местными обычаями во всем, что касается одежды, пищи и всей вообще жизни, и всех удивляют действительно великолепной организацией своей республики. Они живут в разных отечествах, но как временные жители; они разделяют обязанности граждан и несут повинности иностранцев. Всякая чуждая земля, им родина, и всякая родина им чужая. Они женятся, как все, имеют детей, но никогда не покидают своих новорожденных. Они едят за общим столом, но их стол, однако, не общий. Они связаны плотью, но не живут по плотскому. Они живут на земле, но они граждане неба. Они повинуются установленным законам, но правилами своей жизни они возвышаются над законом. Они всех любят, и все их преследуют, бесчестят, осуждают. Их убивают и этим самым обеспечивают им жизнь. Они бедны и обогащают других. Они всего лишены и преизбыточествуют. Их всячески унижают, и этим унижением они достигают славы. На них клевещут, и через минуту провозглашают их справедливость. За оскорбления они благословляют; на обиду они отвечают почтением. Они делают только добро, а их наказывают, как злодеев. Наказанные, они радуются, как будто им даровали жизнь. Евреи враждуют с ними, как с язычниками; греки их преследуют, и те, которые их ненавидят, не сумели бы сказать за что.

«Словом, что душа в теле, то христиане в мире. Душа проникает все члены тела, и христиане распространены по всем городам мира. Душа живет в теле и, однако, не принадлежит, к телу; также и христиане живут в мире, а к нему не принадлежат. Невидимая душа в плену в видимом теле; подобно этому, хотя присутствие христиан в мире общеизвестно, культ их остается невидимым. Тело ненавидит душу и враждует с нею, хотя душа ни в чем перед ним не виновна, и только мешает ему наслаждаться; мир также ненавидит христиан, а вина их только в том, что они противятся удовольствиям. Душа любит тело, ненавидящее, и христиане любят тех, кто ненавидит. Душа пленница тела, и, однако же, она есть связь, которая сохраняет тело; христиане также содержатся в темнице мира, а между тем они поддерживают мир. Бессмертная душа населяет смертное жилище; также и христиане временно поселены в жилищах тленных, в ожидании нетленности небесной. Душа улучшается страданиями голода и жажды; христиане, каждодневно терзаемые, все более и более множатся. Господь указал им сторожевое место, с которого не разрешено им уйти».

Остроумный апологет сам дает нам объяснение явления, которое желает изобразить как бы сверхъестественным. Христианство и империя смотрели друг на друга как два зверя, готовые растерзать один другого, не отдавая себе отчета в причинах враждебности. Когда человеческое общество занимает такое положение среди общества более обширного, когда оно становится среди государства обособленной республикой, будь оно составлено хотя из ангелов, оно становится бедствием. He без причины ненавидели этих людей, по внешности столь кротких и благодетельных. Они действительно разрушали Римскую империю. Они высасывали ее силу, брали из круга должностного сословия, в особенности из армии, лучших людей. Как ни уверяй человека, что он добрый гражданин, потому что платит налоги, подает милостыню, соблюдает порядки, мало от этого пользы, когда он в действительности гражданин неба и земное отечество считает лишь тюрьмой, где он сидит на цепи, рядом с негодяями. Отечество дело земное, и кто хочет быть ангелом, всегда плохой патриот. Религиозная восторженность во вред государству, Как ни уверяй мученика, что он не бунтует, что он послушнейший из подданных, один уже факт, что он идет на встречу истязаниям и ставит государство в необходимость преследовать его или подчиниться требованиям теократии, есть уже наихудший из мятежей. Всеобщая ненависть никогда не возбуждается без некоторой причины, и у нации есть на этот счет безошибочное чутье. Римская империя чувствовала в сущности, что эта тайная республика ее убьет. Поспешим прибавить, что, вступив на путь усиленных гонений, империя втянулась в самую ошибочную политику, и лишь ускорила результат, которому хотела помешать.

Загрузка...