Масорка

ГЛАВА I. Западня

Четвертого мая 1840 года между десятью и одиннадцатью часами вечера шестеро мужчин пробирались, крадучись и поминутно оглядываясь по сторонам, через двор скромного домика на улице Бельграно в Буэнос-Айресе. Когда они достигли сагуана1, темного как и вся остальная часть дома, один из мужчин, шедший впереди, приостановился и, обращаясь к следовавшим за ним, сказал:

— Еще одна необходимая предосторожность, господа!

— Как видно, этим предосторожностям не будет конца, — перебил его другой, казавшийся моложе всех остальных; на поясе у него висела широкая рапира, наполовину скрытая под складками широкого синего суконного плаща.

— Как бы многочисленны ни были эти предосторожности, — возразил первый, — все же они не будут лишними. Мы не можем выйти все вместе: нас шестеро. Трое двинутся раньше, перейдут через улицу и будут следовать по тому тротуару, что находится по ту сторону улицы Бельграно. Немного погодя выйдут трое других и пойдут вдоль домов по этой стороне улицы. Местом встречи пусть будет улица Балькарсе там, где она пересекает улицу Бельграно.

— Отлично придумано!

— Прекрасно, — согласился молодой человек в синем плаще, — в таком случае я пойду вперед с Кордовой и с сеньором, — сказал он, указывая на того из своих товарищей, который только что высказал свое предложение разделиться на две группы.

С этими словами он поспешно отодвинул засов калитки и в сопровождении своих товарищей вышел на улицу. Здесь, оглядевшись кругом, он перешел на противоположный тротуар и зашагал по направлению к реке по улице Бельграно.

Минуты две спустя снова отворилась калитка, трое мужчин, очутившись за ее порогом и тщательно закрыв ее за собой, пошли согласно уговору в том же направлении, что и первые трое — только по другой стороне улицы.

Сделав молча несколько сот шагов, товарищ молодого человека с рапирой обратился к нему со следующими словами:

— Да, друг мой, незавидно наше положение! Быть может, мы сегодня в последний раз ступаем по улицам родного города. Мы покидаем эту страну, чтобы вступить в ряды боевой армии, которой предстоит много кровопролитных битв и сражений. Один Бог знает, что нам сулит будущее в этой страшной войне.

— Конечно, но мы не можем поступить иначе, — сказал молодой человек, с рапирой, — хотя я знаю человека, который, очевидно, создан не так, как мы, и смотрит на все иначе.

— Как иначе?

— Я хочу сказать, что, как полагает этот человек, наш долг оставаться здесь, и мы как истые аргентинцы не должны покидать Буэнос-Айреса.

— Несмотря на Росаса?

— Да, несмотря на Росаса.

— Значит, по его мнению, нам не следует присоединяться к действующей армии?

— Да.

— Ба-а! Так этот человек или подлый трус, или масоркеро!

— Нет, ни то ни другое, смелость его не подлежит никакому сомнению, а душа у него самая возвышенная, самая благородная, какую только можно встретить в наше время.

— В таком случае, что же мы должны делать?

— Оставаться в Буэнос-Айресе, потому что тот враг, против которого мы должны бороться, — здесь, а не там, считает он. При этом он очень убедительно доказывает, что здесь в дни революции падет меньшее число жертв, чем там, на поле брани за пять-шесть месяцев войны без малейшей вероятности на успех. Но довольно об этом, ведь здесь, в Буэнос-Айресе, и сам воздух подслушивает, и свет подглядывает, и мрак таит предателей, а пыль и камни мостовой доносят и передают, а потому возможно, что и наш разговор будет пересказан палачам нашей свободы.

При этом молодой человек с невольным вздохом поднял к небу свои прекрасной формы большие черные глаза, грустное выражение которых, как нельзя более, соответствовало матовой бледности его красивого лица, дышавшего благородной отвагой.

По мере того как беседа двух товарищей становилась оживленнее, проводник замедлял шаги, мало того, он даже приостановился, чтобы поплотнее укутаться в свой плащ — пончо. Дойдя до улицы Балькарсе, он сказал:

— Здесь мы должны дожидаться наших товарищей.

— Да, но хорошо ли вы помните то место, где нас должно ожидать китобойное судно? — спросил молодой человек в синем плаще.

— Конечно, — отозвался Кордова, — раз я взялся служить вам в качестве проводника, то, без сомнения, сумею оправдать ваши надежды, тем более что всю условленную сумму я уже получил от вас сполна. Не думайте, однако, что эти деньги были нужны мне, — я патриот не хуже вас, — но те люди, которые взялись переправить вас на ту сторону, требуют за это известное вознаграждение.

Пока тот говорил, молодой человек не сводил своих печальных проницательных глаз с косоватых и хитрых глаз Кордовы.

Между тем подошли и остальные трое.

— Самое важное для нас теперь не разлучаться, — сказал один из подошедших, —идите же вперед, Кордова, и показывайте нам дорогу.

Кордова повиновался: он пошел по Венесуэльской улице, затем повернул на улицу Хуана Лоренсо и спустился к реке, широкие волны которой плавно катились в изумрудных берегах. Ночь была тихая, ясная, темно-синий свод неба был усеян бесчисленными звездами, холодный южный ветерок, освежая воздух, предвещал уже близость зимних холодов.

Залитая бледным, трепетным светом звезд расстилалась серебристая гладь Ла-Платы, дикой и пустынной, как пампа2. Глухой ропот могучих волн реки, плавно набегающих на пологий берег, казался подавленным вздохом этого богатыря, вынужденного в данный момент качать на мощной груди своей целую эскадру из тридцати французских военных судов.

Вдали едва заметно мерцали огни нескольких судов, стоявших на внутреннем рейде, а в ста шагах от пустынного берега вырисовывался темный причудливый силуэт города, мрачно и однообразно, но вместе с тем грандиозно. Повсюду царила невозмутимая тишина; нигде ни души живой, так что невольно становилось жутко.

Сюда на этот безотрадный и пустынный берег, где в это тяжелое время жестокая тирания изгоняла тысячи лучших своих сынов. А те, что бежали в эту мрачную ночь, знали, что им предстоит пасть под кинжалами Масорки или же сказать вечное «прости» дорогой родине, семье, близким, друзьям и всем своим богатствам, если им посчастливится бежать на утлом судне, которое должно было доставить их к берегам чужеземной страны, сулившей им свободу действий и возможность стать в ряды тех людей, которые еще дерзали бороться против этой ужасной диктатуры.

Это было то время, когда самые смелые и отважные чувствовали себя бессильными перед всеми ужасами террора, этого страшного зла, постигшего Францию и Англию задолго до того, когда о нем узнали в Америке.

За тюремными заключениями, расстрелами следовали уже официальные убийства, выполняемые с готовностью Масоркой, этой шайкой набранных правительством отчаянных бандитов, которых с негодованием и презрением отвергли бы даже друзья Марата.

Не удивительно поэтому, что этот террор начинал отзываться и на этих людях, которые теперь молча шагали по безлюдному, пустынному берегу реки с намерением эмигрировать.

Вот имена тех, о ком идет речь.

Тот который шагал впереди всех, взяв на себя обязанности вожака — Хосе Кордова, был простолюдин, человек из народа, из того низшего класса населения Буэнос-Айреса, напоминающего по своему внешнему виду цивилизованного человека, но склонного к бездействию и лени, как дикие пастухи из пампы — гаучо.

В нескольких шагах от Кордовы следовал полковник дон Пабло Саласар, ветеран 1813 года, человек из высшего общества, редкой красоты и ума.

За полковником следовал дон Луис Бельграно, родственник знаменитого генерала3, владелец громадного состояния, переходившего по наследству из рода в род. Человек необычайного ума, высокообразованный, смелый, честный и великодушный во всех своих поступках, дон Луис и был тот самый молодой человек с грустным выражением прекрасных черных глаз, в синем плаще, с широкой рапирой, с которым успел уже познакомиться наш читатель.

За ними шли Пальмеро, Сандоваль и Маркес, все трое — аргентинцы.

Вскоре они уже достигли того места набережной, которое находилось как раз против дома, в котором жил сэр Уолтер Спринг, посланник ее королевского величества королевы Великобритании4. Здесь Кордова остановился и сказал:

— Вот в этом месте должно пристать китобойное судно.

Все взгляды обратились к реке, чтобы различить желанное судно среди окружавшего их со всех сторон непроницаемого мрака. Только Кордова, казалось, старался отыскать судно на суше, так как глаза его были обращены в противоположном направлении.

— Судна здесь нет, — сказал он наконец, — придется пройти немного дальше.

Все молча последовали за ним.

Не прошло и двух минут, как они двинулись с места, когда полковник Саласар на расстоянии тридцати или сорока шагов впереди себя заметил какие-то движущиеся тени. Не успел он сообщить об этом своим товарищам, как неожиданный грозный окрик «Кто идет?» раздался среди мертвой тишины пустынного прибрежья, вселяя страх и ужас в сердца беглецов.

— Не откликайтесь, — сказал Кордова, — я пойду немного вперед и постараюсь разглядеть, сколько человек нам преграждают путь.

И, не дожидаясь согласия, он сделал сперва несколько неторопливых шагов вперед, но затем вдруг со всех ног бросился бежать в сторону города, при этом он издал резкий, пронзительный свист.

В ответ на свист послышался топот коней, лязг и бряцание оружия. Это была кавалерийская атака пятидесяти конных солдат, направленных на несчастных изгнанников.

Полковник Саласар едва успел поднять свой пистолет, как уже был опрокинут мощной грудью коня, налетевшего на него во весь опор.

Пальмеро и Маркес успели выстрелить, но, в свою очередь, были опрокинуты и смяты лошадьми.

Сандоваль вонзил свой длинный кинжал в грудь одного коня, но тот, запрокидываясь назад, повалил его. Между тем кавалерист, высвободив ноги из стремян, вскочил и, выхватив свой нож, трижды вонзил его в грудь молодого человека, ставшего первой жертвой этой роковой ночи.

Саласар, Пальмеро и Маркес барахтались в дорожной пыли. Смятые конскими копытами, окровавленные и раздавленные, они почувствовали, что их схватили за волосы, в то же время холодная сталь лезвия ножа надавила на горло, а чей то резкий повелительный голос приказывал убийцам не щадить их, сопровождая приказ страшными проклятиями.

Несчастные сопротивлялись, сколько могли, защищая горло руками, но напрасно: неумолимый нож отыскал пальцы, добрался до горла. В потоках крови уносились их души в лучший мир — к Господу и Творцу своему, взывая о возмездии за это страшное дело.

Между тем убийцы, соскочив с коней, наклонились над изуродованными телами своих жертв, чтобы завладеть их драгоценностями и звонкими монетами. Не различая друг друга в этой кромешной тьме, несколько человек обступили одного, который отчаянно защищался, отбиваясь от них.

Человек этот был не кто иной, как дон Луис Бельграно, защищавший свою жизнь от четверых убийц. В тот момент, когда солдаты атаковали их и полковник Саласар упал, дон

Луис, шедший позади него, успел сделать головокружительный скачок футов на пятнадцать в сторону города. Благодаря этому ловкому маневру, он очутился на фланге вражеского отряда и избежал страшного натиска конницы. Таким образом отсрочив на несколько мгновений свою неминуемую гибель, он успел выхватить из ножен рапиру и, сбросив свой широкий плащ, обмотал им левую руку, превратив его в щит, не удалось избежать преследования конницы. Ляжка одного из солдат коснулась его плеча; солдат моментально повернул коня, а ближайший к нему товарищ сделал тоже и они оба разом, с саблями обрушились на молодого человека.

Последний не видел что происходило, но разгадал маневр врагов. Ловким скачком он кинулся между двух лошадей, защищая голову левой рукой, обмотанной плащом, тогда как правой поспешно вонзил свою рапиру в грудь всадника, который находился по правую сторону, после чего сам проворно подался в направлении города.

В этот момент к уцелевшему солдату подоспели еще трое других, и они, уже вчетвером напали на дона Луиса. Услышав топот лошадей, молодой человек снова проворно отскочил в сторону и еще раз избежал их натиска, нанеся смертельный удар в голову ближайшего коня.

Животное дрогнуло, замотало головой и взвилось на дыбы со страшным ржанием, затем повернуло в сторону и зашаталось. Солдат тотчас же понял, что лошадь под ним ранена насмерть и проворно соскочил на землю, его примеру последовали остальные товарищи.

За это время дон Луис успел сделать еще с десяток шагов в направлении к городу. У него даже мелькнула мысль искать спасения в бегстве, но он тотчас же сообразил, что этим только истощит столь необходимые ему в этой неравной борьбе силы если не сможет уйти от своих преследователей, которые в каждую минуту могут вскочить на коней и без труда нагнать его.

Как ни быстро мелькнуло в его голове это соображение, но он не успел еще окончательно формулировать свою мысль, как уже враги его снова накинулись на него. Трое из них были вооружены кавалерийскими саблями, а четвертый — большим ножом.

Спокойный, смелый и ловкий, дон Луис, не дрогнув, встретил нападение четырех убийц, искусно отражая их Удары.

Трое, которые были вооружены саблями, с остервенением нападали на него, стараясь наносить удары по голове. Дон Луис постепенно освободил вокруг себя пространство и продолжал отступать к городу, усиленно работая своей рапирой.

Ослепленные бешенством убийцы не хотели верить, что один человек может так мужественно и так упорно сопротивляться четверым. Они даже не заметили в пылу своего бешенства, что удалились от остальных своих товарищей более чем на двести шагов. Не подозревая о намерении дона Луиса, основной целью которого было удалиться со своими преследователями от группы и затеряться вместе с ними в непроницаемой мгле ночи.

Однако молодой человек начинал сознавать, что силы его слабеют, грудь дышит с трудом, рука устала наносить удары; противники его были не менее утомлены, чем он. Тем не менее они решили покончить с ним как можно скорее.

Но в тот момент, когда они приготовились дружно напасть на него, он успел сделать два резких выпада вправо и влево и отошел еще на несколько шагов в сторону города.

Несмотря на то, что солдат, вооруженный ножом, потерял кисть правой руки, а другой исходил кровью от страшной головной раны, тем не менее все четверо продолжали с безумной яростью нападать на молодого человека.

Изуродованный безрукий разбойник, обезумев от ярости и боли, изловчился и накинул на голову дону Луису свой громадный плащ. Не угадав намерения своего врага, молодой человек ловко поймал на острие своей рапиры. В это же мгновение ему хотели кинжалом ударить прямо в сердце.

Но плащ выполнил свое предназначение; обвив голову дона Луиса, он лишил его возможности слышать, что происходит вокруг него. Однако это ему не помешало действовать правильно. Сильным, ловким движением он откинулся назад и, проворно высвободив свою левую руку, стал наматывать на нее плащ, освобождая от него голову, в то же время не переставая действовать правой и быстро описывая вокруг себя огромные и быстрые круги своей длинной рапирой. Но в тот момент, когда он окончательно высвободил голову и мог наконец снова свободно вдыхать свежий ночной воздух, он вдруг почувствовал, что холодное острие сабли глубоко вонзилось в его левый бок, почти одновременно с этим другой сильный сабельный удар сделал ему широкую рану на правом плече.

— Подлецы! — воскликнул Луис. — Вам не удастся доставить мою голову вашему господину, пока вы не изрубите меня самого на куски.

И собрав остаток сил, он сперва ловко отразил удар своего неприятеля, затем нанес ему такой удар, что тот упал, пронзенный в грудь, а с ним упал и сам молодой герой, который вследствие своей слабости не мог удержаться на ногах, хотя и сохранил полное сознание и присутствие духа.

Тогда те двое солдат, которые еще оставались в живых, накинулись на него.

— Я еще жив! — крикнул им дон Луис звучным возбужденным голосом, в котором слышалось нечто вызывающее и вместе с тем грозное.

И этот неожиданный крик заставил содрогнуться от ужаса и страха сердца убийц.

Дон Луис попытался подняться на ноги; он оперся локтем правой руки на тело павшего врага и, схватив свою рапиру левой, продолжал неравный бой. Убийцы, несмотря на то что он был крайне слаб, не решались близко подойти к нему.

Наконец одному разбойнику удалось нанести несчастному сильный сабельный удар, так как у дона Луиса уже не хватило силы парировать этот удар. Страшная боль заставила его приподняться, но в тот же момент другой убийца схватил его за волосы и, ударив головой о землю, придавил ему грудь коленом.

— Ну, наконец-то, унитарий! Наконец-то ты попался нам в лапы! — со скрежетом зубом воскликнул негодяй и, обращаясь к своему товарищу, уцепившемуся за ноги раненого, добавил: — Дай мне твой нож — надо его прирезать!

Дон Луис все еще не хотел сдаваться и всячески старался вырваться из рук державших его разбойников, но все его усилия приводили только к тому, что, раскрывая все больше и больше его раны, увеличивали потерю крови и уносили последние силы.

Злобный, дьявольский смех подлого бандита раздался над ухом дона Луиса в то время, когда тот схватил нож и занес его над находившимся почти без сознания доном Луисом, которого он левой рукой держал за волосы, готовясь нанести Роковой удар…