Мазепа

Глава 9 Ученик Макиавелли

Девяностые годы XVII века, первое десятилетие гетманства Мазепы при Петре, были временем, когда закладывались основы той процветающей Гетманщины, которая навсегда осталась в веках связанной с именем этого гетмана. Иван Степанович — хитрый, осторожный и умный политик, неуклонно и терпеливо создавал условия для превращения старой системы Гетманщины в налаженный и отлично работающий механизм. Ученик Макиавелли, по собственному признанию, восхищавшийся его «Государем», он за внешним спокойствием и любезной улыбкой скрывал свои истинные планы и намерения.

Перед ним стояла очень сложная задача: превратить структуру гетманской администрации, созданную еще в годы восстания Хмельницкого, в работоспособный механизм. Вырвать ее из хаоса Руины, гражданских смут и анархии и создать современную государственную систему.

Азовские походы полностью входили в его планы. Необходимость защиты южных рубежей от постоянной турецко-татарской угрозы, резко обострившейся в годы Руины, равно как и возможность занять делом горячие головы Запорожья — создавали яркий и успешный фон для этих лет его гетманства. Ореол героя-победителя сильно укреплял позицию Мазепы среди враждебной ему старшины, а еще больше — в глазах Петра и его окружения. Победы на юге выбивали оружие из рук врагов, делали бесполезными доносы и в небывалой степени укрепляли позиции гетмана. Помните, как у Макиавелли? «Ничто не возбудит такого почтения к государю, как военные кампании…»[356]

Успех на внешнем фронте и усиление собственной власти позволяли решать назревшие внутренние проблемы. Главными были социально-политическая нестабильность общества и экономическая слабость гетманской администрации. Перед Мазепой стоял целый ряд проблем, справиться с которыми не могли его предшественники на протяжении десятилетий. Правда, некоторые тенденции по ослаблению гражданских смут и началу экономического расцвета наметились еще при Самойловиче, политику которого во многом продолжал и Иван Степанович.

Одной из таких проблем были старые казацкие полки, привилегированные, вечно недовольные и своенравные, все больше превращавшиеся в отжившую структуру, создававшую реальную угрозу гетманской власти (в некотором роде их можно сравнить с русскими стрельцами).

В мае 1690 года казаки Миргородского полка отказались идти в поход на Самару, в 1693 году аналогичные выступления были в Нежинском полку. В июне 1694 года казаки Гадячского и Полтавского полков под страхом расправы над старшиной потребовали разрешения вернуться домой, и только гетманский универсал, отпускавший их из похода, снял напряжение. Во время похода 1695 года для «встряски своевольцам» Мазепа был вынужден ставить по две виселицы возле табора. В 1696 году во время похода началось восстание казаков Киевского полка против полковника Мокиевского.

Запорожцы тоже оставались яблоком раздора. Но еще большую опасность представляли собой старшинские группировки, каждый из лидеров которых сам рвался к заветной гетманской булаве. Богатые и преуспевающие старшины являли разительный контраст с нищей войсковой казной.

Между тем главной опорой гетманской власти еще при Самойловиче становятся регулярные охотницкие войска — компанейские (конные) и сердюки (пешие). Эти полки получали жалованье из гетманской казны, подчинялись только ему и уже в Крымских и Азовских походах зарекомендовали себя как наиболее боеспособные части Гетманщины. Преимущество было и в том, что реестровые казаки требовали соблюдения «старых вольностей», выборности старшин, участия в управлении и т. д., на что наемные «охотники» претендовать не могли.

Как-то в разговоре с французским послом Жаном Балюзом Мазепа высказался о Речи Посполитой, заявив, что она, подобно Древнему Риму, идет к своему упадку. Соответственно, он не мог не понимать, что многие институты Гетманщины, созданные по образу и подобию Речи Посполитой, тоже требовали реорганизации. Однако для того, чтобы именно охотницкие войска стали заменой реестровых, требовались деньги.

При Голицыне Мазепа не решался поднимать вопрос о финансовом положении гетманской администрации, прекрасно понимая свое шаткое положение ставленника фаворита, желавшего иметь «марионеточного» гетмана. Но сразу же после того, как власть перешла к Петру, Мазепа начинает исподволь намекать на необходимость перемен. Он пишет царю, что с трудом содержит стрелецкий полк в Батурине, «ибо отнюдь у меня на корм скудно»[357]. Через год, в 1691-м, гетман выхлопотал в Москве деньги на кормление стрельцов и извинялся, что сделал это не из-за «непристойного мне скупства», но потому что «анбары наши войсковые вконец в хлебных запасех оскудели»[358]. Постоянные жалобы Мазепы на отсутствие средств были игрой только отчасти. В Гетманщине по-прежнему не было четкой системы налогов, и только имущество, полученное «в наследство» от Самойловича, позволило Ивану Степановичу почувствовать себя хотя бы немного финансово независимым.

В самом конце гетманства Ивана Самойловича, в 1686 году, была введена система аренд, доходы от которых должны были идти на содержание церквей, сердюков и компанейских полков. Аренды были введены на продажу хлебного вина, деггя и табака, а также на мельницы. Кроме того, был введен налог на варение пива и на шинкование горилки. Только с Лубенского полка аренда приносила 17 тысяч злотых[359]. Коломакские статьи уничтожали аренду, лишая гетмана всякой финансовой самостоятельности.

Возобновление системы аренд стало главным экономическим завоеванием гетманства Мазепы, которое, безусловно, позволило укрепить административную власть, расшатанную в годы Руины, и стало основой того культурного расцвета, который произошел в эти годы в Гетманщине. Борьба за аренды проходила непросто и проявила все искусство и зрелость Мазепы-политика.

Постоянно исподволь поднимая вопрос о скудости гетманской казны, Мазепа тем самым вынуждал Петра выискивать средства на украинские нужды. В условиях, когда новые проекты и без того поглощали все имевшиеся в Москве деньги, это становилось особенно тягостно. Уже в конце 1689 года гетман проводит совещание старшины об «отмене поборов денежных, об установлении аренд». В результате все полковники, сотники и войты подали прошение к государям царям и была получена государская грамота по этому предмету[360]. Но возобновление отмененных Голицыным аренд не могло произойти гладко.

Вопрос этот встал ребром во время восстания Петрика, когда его сторонники вместе с запорожцами выдвинули два экономических обвинения Москве, которые, по их мнению, наносили наибольший ущерб Украине, — это система аренд и раздача имений старшине. Между прочим, очень серьезный аргумент для тех авторов, которые склонны видеть в Мазепе чуть ли не тайного сторонника Петрика. Никогда, даже в страшном сне, ему не могла прийти в голову идея отказаться от добытых таким трудом имений (равно как и идея «казацкого равенства»). Точно так же вся его внутренняя политика была направлена на установление четкой системы налогообложения, а значит, он не мог разделять требования Петрика об отмене аренд.

Встревоженное восстанием Петрика петровское правительство, опасаясь срыва своих внешнеполитических планов на юге, обратилось к гетману за советом, нельзя ли нейтрализовать обвинения, из-за которых «происходят меж народом посполитым вопль и пререкания»[361]. Иван Степанович, разумеется, воспользовался моментом. Прежде всего он объявил, что будет сделан пересмотр розданных имений и они будут отняты у тех старшин, кто по разным обстоятельствам лишился своих званий. Первым в этот список попал Леонтий Полуботок, за ним — и ряд других оппозиционных гетману представителей старшины.

Что касается аренды, то Мазепа начал популистский опрос казачества, спрашивая, что лучше: ввести новую подать или наложить пошлину на шинки? Он объяснял русским воеводам, что не столь страшна сама аренда, как память о польских временах, когда арендаторы-евреи вызывали всеобщую ненависть в народе. Согласно его универсалам, полковники должны были также наблюдать, чтобы арендаторы «не обижали людей». Например, разрешалось каждому жителю свободное беспошлинное винокурение в случае крестин или свадьбы. Кроме того, предполагалось найти какой-нибудь иной способ сбора денег на содержание охотницких войск. С этой целью старшины должны были собрать мнение жителей, а до конца года сохранялось старое положение вещей. Помните, как у Макиавелли? «Интересоваться следует всем и слушать мнение всех, а решать самому и по своему усмотрению»[362].

На Пасху, в мае 1693 года в Батурине состоялся съезд всех полковников, которым было приказано взять с собой всю полковую старшину, городских урядников, знатное войсковое товарищество и мещан. На съезде обсуждался вопрос аренды. Победили, однако, не здравые доводы, что аренда не вредит никому, кроме шинкарей, но, наоборот, приносит большие доходы в казну, а популистские лозунги, что «аренда издавна есть вещь ненавистная». Было решено заменить ее сборами с лиц, занимающихся шинкарным и винокуренным промыслами. Через год следовало подвести результат этих новых сборов и принять окончательное решение[363]. Аренда, таким образом, отменялась временно, как эксперимент.

Разумеется, очень скоро начали поступать сообщения, что при сборе денег с шинков возникают различные споры. В результате недобор по сравнению с арендой оказался очень значительным. На традиционном рождественском съезде 1694 года старшины Мазепа объявил, что опыт не удался, и спрашивал совета, как быть дальше. Было высказано предложение обратиться в Москву, чтобы царь присылал на содержание охотницкого войска и на другие военные расходы свою казну, как это бывало до аренды во времена Чигиринских походов. Мазепа не стал спорить и написал Льву Кирилловичу Нарышкину. Официального ответа не последовало, но на словах ему намекнули, что в условиях, когда все налоги в Украине собирались исключительно гетманской администрацией и Москва никаких доходов не получала, просить о деньгах на содержание охотницких войск неуместно.

На Пасху Мазепа сообщил об этом ответе старшине. Те, поразмыслив, пришли к выводу, что следует снова вводить аренду. Она и доходов гетманской казне больше приносит, и не всех людей затрагивает. Иван Степанович для вида сопротивлялся, говорил, что, мол, опять запорожцы начнут кричать, что простой народ обижают. Старшина заявляла, что в самом Запорожье кошевой и куренные атаманы забирают себе треть доходов от вина. Но Мазепа все же настоял, чтобы во всех полках прошли обсуждения, чего придерживаться — налога или аренды. Единодушное мнение было за аренду. Именно такое прошение к царю и подал гетман. Аренда была восстановлена.

Историки почему-то очень мало задумывались о сути политики Мазепы. Расхожий миф о гетмане-изменнике приводил к тому, что во всем двадцатилетнем периоде его правления искали только тайные знаки изначального коварства. Мазепу обвиняли в давних планах союза с Польшей, в стяжательстве и усилении «крепостного гнета». Между тем он делал то, что, в сущности, обязан делать правитель огромного края: стремился установить реальную власть, добиться порядка. Для этого ему нужны были деньги (которые дала аренда), карательные органы (сердюки), а также умные и преданные люди. Приписывая Мазепе различные фантастические планы, историки упускают из виду реальный факт: на самом деле он просто строил свою Гетманщину. Такую, как он себе представлял, будучи образованным и передовым человеком своего времени: просвещенную, экономически процветающую, без внутренних смут и конфликтов.

Именно при Мазепе наступает расцвет украинского барокко. Гетман-меценат не жалел денег на культуру. Совершенно справедливо писал о нем Антоний Стаховский (будущий митрополит Тобольский и Сибирский): подобного прежде не бывало и потом не будет. Действительно, размах строительства поражает даже сейчас. При его непосредственном участии были перестроены или построены заново Киево-Печерская лавра (в частности, Успенский собор), киевские Пустинно-Николаевский, Братский Богоявленский, Кирилловский, Михайло-Златоверховский и Межигорский монастыри. А также Черниговский Троицко-Ильинский, Лубенский Мгарский, Прилуцкий Густинский, Батуринский Крупницкий, Глуховский Петропавловский, Домницкий, Макошинский, Бахмацкий и Каменский. Именно усилиями Мазепы киевская София приобрела тот вид, который привычен нам теперь. При нем были построены такие шедевры украинского барокко, как Богоявленский собор Братского монастыря и собор Святого Николая Пустинно-Николаевского монастыря[364]. Отстроил он также соборы Переяслава, Чернигова, Батурина, Рыльска. Его финансовую помощь получали церкви в Вильно и Палестине.

Помимо формирования и расцвета собственного, украинского, барокко в Украине периода Мазепы все большее распространение получают черты западного искусства. Черниговская церковь и Лубенский Мгарский монастырь строились по проекту немецкого архитектора Ивана Баптиста.

Суммы, которые отпускались гетманом на церковное строительство, были огромны. Только на работы в Киево-Печерской лавре он отдал более миллиона золотых. Неисчислимыми были его пожертвования монастырям и церквям икон, крестов, чаш, митр, риз, колоколов, драгоценных евангелий. Занимался он и гражданским строительством. При нем построили новый корпус Киево-Могилянской академии («мазепинский»), киевскую ратушу, знаменитые крепостные стены Печерской лавры с воротами и башнями. Современников поражал его трехэтажный каменный дворец в Гончаривке (предместье Батурина), размером 15 на 20 метров, построенный в стиле западного барокко, которое позднее будет использоваться Петром при создании Петербурга.

Откуда брались такие финансовые возможности? Аренда при Мазепе была практически единственной формой «государственного» налога в Украине (кроме натурального чинша на гетмана). Крепостного права в Гетманщине тоже по-прежнему не существовало, его ввели только в конце XVIII века при Екатерине II. Однако еще при Самойловиче возникает в зародышном состоянии панщина — в монастырских владениях. Остальные сборы — денежные и натуральные — собирались или частными владельцами собственности, или полковой старшиной. При этом размер их колебался в зависимости от традиций и «аппетита» полковника. Так, своими непомерными требованиями отличался прилуцкий полковник Дмитро Горленко, против которого были особенно яростные выступления крестьян и казаков.

Размеры поборов в гетманство Мазепы действительно выросли, но в этом нельзя винить одного гетмана. Во-первых, при нем на Левобережье наметился значительный рост благосостояния, во-вторых, нельзя не учитывать инфляцию и, наконец, ту тенденцию к увеличению поборов, которая была во всей России в Петровскую эпоху. Мазепа, прекрасно понимая опасность доведения народа до крайности, придерживался сдержанной налоговой политики. Он направлял универсалы киевскому и другим полковникам, запрещая налагать непомерные поборы на жителей. В 1701 году он издал знаменитый универсал, запрещавший панщину более двух дней в неделю. Сотник, нарушивший этот указ, был строго наказан.

Традиция изображать Мазепу угнетателем крестьян привела к тому, что даже его апологеты зачастую повторяют этот избитый тезис. При этом почти не задумываются о том, как сам Иван Степанович относился к этой проблеме.

Если брать во внимание те традиции, на которых он был воспитан, то однозначного мнения по крестьянскому вопросу у него не было. В Речи Посполитой уже несколько столетий доминировало фольварочное хозяйство с барщиной и зависимыми крестьянами. Казацкое восстание Хмельницкого уничтожило польскую традицию, сделав крестьян лично свободными. Юношеские воспоминания наверняка рисовали Мазепе картины процветающей Голландии со свободным трудом свободных людей. С другой стороны, он не мог открыто выступать против левобережной старшины, активно превращавшей крестьян своих маетностей в личных подданных. Даже сдерживающая политика в этом вопросе, безусловно, раздражала определенные круги старшины, стремившейся превратиться в полноправных помещиков. Но интересно другое: насколько искренне Мазепа был сторонником свободных экономических отношений, а насколько это была просто макиавеллиевская игра для удержания баланса в отношениях чернь — старшина.

Здесь следует отметить, что отношения крестьяне — землевладельцы в Гетманщине никогда не приобретали форму того крепостного права, которое получило распространение в Московском государстве. В этом отношении очень характерно знаменитое высказывание Мазепы, что грешно кого-либо отдавать поневоле или дарить, если этот человек не является басурманином или невольником. В этом он явно расходился в системе ценностей с российской элитой. Ярким примером взглядов Мазепы служит деятельность гетмана в его собственных имениях в России. Дело в том, что после окончания крымской войны, располагая крупными личными денежными средствами, Мазепа начал скупать земли в пограничных Рыльском и Путивльском уездах. Скупал он пустующие земли русских помещиков, которые не были в состоянии эффективно управлять собственными имениями и крайне нуждались в деньгах из-за тяжести государевой службы. Скупив земли, Мазепа строил на них села и слободки и заселял их свободными людьми, приезжавшими из самых различных краев. Поселенцев он освобождал на пять лет от уплаты любых налогов, хотя они обязывались отбывать панщину. Последняя, впрочем, была не обременительна, и слободы бурно развивались, ширились, а население в них росло. В одном только селе Ивановском за пять лет добавилось 500 дворов (со 187 до 697)[365]. В нем было три церкви, дважды в год проводились ярмарки, имелось десять лавок, харчевня, две общественные бани, семь шинков. При этом Мазепа налога с этих заведений не брал. При церкви имелась школа. Аналогично этому строились и другие «русские» слободы Мазепы.

В его селах занимались земледелием, винокурением, заготовкой сена на заливных лугах реки Сейм. Для перемола зерна использовалось множество водяных мельниц. Степные имения специализировались на скотоводстве. Для переработки шерсти завели сукновальни, были и маслобойни. Не последнее место занимало и пчеловодство, с которого крестьяне отдавали владельцу десятый улей.

Одним словом, за девять лет хозяйствования было достигнуто столько, что окрестные помещики с завистью и злобой смотрели на гетмана, а поселенцы, напротив, тысячами стремились к нему. Как писал Плохинский, Мазепа управлял своим огромным хозяйством с любовью, энергией и недюжинным талантом. Учитывая то, сколько денег и времени он потратил на освоение этих земель (последние приобретались еще в 1708 году), хочется спросить сторонников теории «изначального плана измены»: зачем могло понадобиться Ивану Степановичу таким способом «убеждать царя» в своей верности?[366] Явно способ слишком дорогой, слишком надуманный и совершенно неправдоподобный.

Успешная колонизаторская деятельность Мазепы напоминает усилия Богдана Хмельницкого по заселению его Субботова (еще до восстания). При этом масштаб усилий и финансовых возможностей Ивана Степановича, разумеется, был несравнимо выше.

Во многом образцово-показательные имения Мазепы в России были его ответом Палею. Самым опасным для гетмана было расширявшееся бегство крестьян и казаков из Гетманщины в Правобережье, в Палеивщину. Мы уже неоднократно подчеркивали, что такое положение дел было крайне неприятным для гетманской власти. Именно поэтому взоры Мазепы все больше устремлялись на Правобережье, и все больше начинал он задумываться о том, как воплотить свой титул гетмана «обоих берегов» в жизнь. Рассчитывать на это он мог только при поддержке Петра.

Азовские походы стали переломным моментом. У Мазепы устанавливаются особо доверительные отношения со многими деятелями Петровской эпохи. Совместное участие в военных действиях, совместная походная жизнь, общие победы и поражения — все это, разумеется, наполняло новым содержанием старые знакомства. Иван Степанович не случайно в глазах рядовых казаков и запорожцев все больше превращался в верного союзника царя. Казаки кричали, что гетман постоянно ездит в Москву и получает там царские милости, а о них не заботится. Под этим прежде всего имелась в виду безоговорочная поддержка гетманом внешних стратегических планов Петра и его военных кампаний.

Взаимная симпатия и дружба связывали Мазепу с Борисом Петровичем Шереметевым, чему, безусловно, способствовал совместный триумф под Кизикирменом. Дружественные отношения были у него и с «князем-папой» Никитой Зотовым. Так, этот петровский фаворит направил своего сына на учебу в Киев, в Могилянскую академию, и просил в связи с этим гетмана о покровительстве[367]. В 1696 году в Москву возвращается из китайской ссылки Федор Алексеевич Головин и сразу же занимает ведущее место среди петровских дипломатов, вместе с Лефортом возглавляя Великое посольство. Когда в марте 1699 года Лефорт умер, генерал-адмиралом был назначен Головин, получивший в свое ведение все иностранные дела. Именно с этого момента роль Ивана Степановича в разработке и осуществлении внешней политики петровской России приобретет особое значение, прежде всего на первом этапе Северной войны. Но еще и до Головина Мазепа привлекался к решению внешнеполитических задач. В 1690 году по царскому указу гетман вел переговоры с крымским ханом[368]. В частности, Лев Кириллович Нарышкин осуществлял при содействии гетмана контакты с мунтянским (молдавским) господарем[369]. Емельян Украинцев вел консультации с Мазепой о межевании границ с Турцией по Константинопольскому миру[370].

Парадокс внутренней политики Мазепы заключался в том, что, создавая процветающую Гетманщину, он вызывал недовольство практически всех слоев населения. Такое непонимание современниками своего правителя часто встречается в истории. Можно вспомнить, например, Ришелье или Людовика XI, которых ненавидели при жизни и славили после смерти. Глобальные замыслы зачастую видны только на расстоянии, а при ближайшем рассмотрении недоступны пониманию окружающих.

По выражению Жана Балюза, народ в Украине — свободолюбивый и гордый и мало любит тех, кто им управляет. Старшина считала, что Мазепа посягает на их права, на их стремление превратиться в полновластных помещиков по примеру российских или польских. Для большинства из них важны были личная власть и благосостояние, а не идеи государственного строительства. Казаки обвиняли Мазепу в нарушении старых привилегий и вольностей, в тяготах военной службы на фронтах петровских войн. Крестьяне были недовольны ростом налогов, запретом записываться в казаки, разорениями, связанными с переходами армий через территорию Украины. К хорошему привыкают быстро, и люди уже забыли страшные годы Руины, не обращали внимания на общий экономический рост и процветание.

Недаром в своей знаменитой думе «Все стремятся к миру»[371] гетман с болью и гневом обвинял во всех несчастьях Украины внутренние раздоры и борьбу за власть. Жестко и откровенно заявлял он, что не каждому «дано пановать» и «управлять вещами», не «всем дано все знать». То есть отстаивал необходимость централизованной власти и государственного регулирования. Только в консолидации и объединении общих усилий, прежде всего полковников и старшины («без политики»), Мазепа видел возможность отстаивать интересы Украины. В своей думе он одинаково обвинял и тех, кто ради своей личной выгоды служит «поганым» (то есть Крыму и Турции), и тех, кто придерживался поляков. Тяжелой и неблагодарной считал он и службу Москве, чьи воеводы называли казаков «мужиками» и зачастую вели себя в Украине как хозяева с подчиненными, а не равные с равными. Идеал сильного, современного государства с твердой властью все больше вырисовывался в представлении гетмана. Единая и сильная Украина будет способна противостоять врагам и саблей добиваться своих прав и вольностей[372].

К сожалению, в этой своей политике Мазепа мог опираться только на просвещенное украинское духовенство и узкую группу интеллектуалов, для которых высокие материи не были пустым звуком. Таковых в Украине было немного. Не приходится удивляться тому, что, по выражению Орлика, гетман никому не верил и очень сложно было заслужить его доверие.

Как уже отмечалось выше, у Мазепы не было детей, его жена тихо проживала в своих имениях. Ее имя не упоминалось в источниках вплоть до ее смерти в 1702 году. Все свое внимание, нерастраченные отцовские чувства Иван Степанович отдал воспитанию племянников, сыновей своей сестры — Ивана Обидовского и Андрея Войнаровского. Будучи уже гетманом, Мазепа направил тринадцатилетнего Обидовского на обучение в Киево-Могилянскую академию, где тот проучился четыре года (1689–1693). В 1691 году Иван был послан дядей в Москву, к «царям», в составе делегации от Академии; он получил от Петра большие пожалования в Рыльском уезде. Вскоре Мазепа выхлопотал для него звание стольника, а потом и украинские имения опального Михаила Гадяцкого. В 1695 году, в девятнадцать лет, Обидовский стал полковником крупнейшего Нежинского полка. Участвовал в Азовских походах, отличался большими способностями и рассматривался как самый вероятный наследник Мазепы.

Андрей Войнаровский тоже учился в Киево-Могилянке. Видимо, гетман не считал его способным к военной карьере, а потому направил продолжать образование в Дрездене для будущей политической карьеры.

Особым человеком в окружении Мазепы был Филипп Орлик. Он происходил из чешского рода, хотя мать его была православной. Учился в Виленском иезуитском коллегиуме, а затем в Киево-Могилянке. Именно там его таланты заметил Стефан Яворский, тогда профессор академии. Кроме украинского, русского и церковнославянского, он свободно владел польским, болгарским, арабским, латинским, немецким, шведским и турецким языками. После получения образования Орлик работал писарем в киевской митрополии. Его имя и таланты были хорошо известны. Славился он своими способностями в написании писем, манифестов, панегириков. Писал также стихи. Именно ему в 1698 году был заказан панегирик в честь свадьбы Обидовского: «Hippomenes Sarmacki». Мазепа стал главным покровителем Орлика, непосредственно участвовал в его карьере.

Среди полковников, близких Мазепе, были Даниил Апостол (Миргородский) и Дмитрий Горленко (Прилуцкий), украинские высокообразованные шляхтичи, разбиравшиеся в юриспруденции и военной стратегии[373]. Но это была немногочисленная элита, для которых высокие материи, понятия «Гетманщина», «отечество», «свобода» не были пустыми словами, прикрывавшими личные амбиции.

Им противостояла значительно более многочисленная оппозиция. Особенно остро опасность чувствовали городовые казаки. Им было что терять. Со времен возникновения казачества именно они играли роль политической элиты Украины, принимая самое активное участие в жизни страны, в выборах старшины и прочем. Политика Мазепы, создававшего новую гвардию из охотницких войск, была для них весьма опасна. Неудивительно, что именно в их среде возникает очередной заговор и готовится донос на гетмана.

Доносчиком стал некий стародубец Суслов, который заявил русскому резиденту в Польше дьяку Никитину, что поляки собираются вернуть себе Украину и с этой целью якобы ведут активную переписку с Мазепой. Обвинения, которые выдвигались против гетмана, недвусмысленно демонстрировали, из каких кругов они исходили. Суслов заявлял, что Мазепа окружил себя «поляками» («все начальные люди»), что у Обидовского нет ни одного слуги казака, что у «казаков жалоба великая», что все их прежние вольности отняли, а земли все разобрали, что в милости только компанейские полки, в которых нет ни одного «природного казака», все поляки. Обвинял Суслов и архимандрита Киевского Кирилловского монастыря Иннокентия Монастырского в сношениях с Иосифом Шумлянским, что, учитывая недавние события, выглядело совсем фантастичным. Суслов заявлял, что имеет и некую «иную» информацию, которую скажет только лично царю.

Его действительно направили в Москву, где выяснилось, что о недовольстве казаков он слышал от людей Палея, бежавших из Переяславского полка. Копию речей Суслова направили Мазепе, при этом Петр велел написать, что слухам не верит и в гетмане не сомневается. Вслед за этим в Батурин направили и самого доносчика с позволением его пытать.

Примерно в это же время в Москве появились еще два доносчика — бунчуковый товарищ Данила Забелин и гетманский придворный Андрей Солонина. Оба они проворовались и теперь опасались войскового суда, а потому и решились попытать счастья в Москве. Любопытно, что обвинения у них были схожие с обвинениями Суслова: они заявляли, что Мазепа соединяется с поляками, и говорили хулительные слова в адрес его матери-игуменьи, называя ее ведьмой (то есть опять-таки критика была направлена в сторону союзного с Мазепой украинского духовенства).

Забелина и Солонину также выдали гетману, и в Батурине состоялся над ними войсковой суд, приговоривший их к казни за донос. Но Мазепа «проявил христианское милосердие» и сохранил им жизнь[374]. Во время допросов выяснилось, что обвинители не придерживались в своей клевете на гетмана никакой логики. С одной стороны, они заявляли, что Иван Степанович соединяется с поляками, а с другой — что тот сам направил в Крым Петрика и что во время Азовских походов вел тайные переговоры с султаном (в частности — под Кизикирменом). Под угрозой пытки Забелин сказал, что ехать в Москву с доносом ему посоветовали слуги Шереметева. Сам Борис Петрович при встрече в столице якобы порекомендовал ему ни к кому из бояр не обращаться, но дожидаться возвращения царя из похода, чтобы лично рассказать ему о своих обвинениях. Трудно сказать, говорил ли что-нибудь подобное Шереметев или, может быть, он таким образом пытался ограничить разрастание слухов о гетмане по Москве.

Это уже было так серьезно, что Забелин попал на дыбу, на которой он кричал, что все говорил пьяным и никто его не подговаривал. Эти свои слова он повторил многократно, и Мазепа приказал его пощадить.

Скорее всего, эти доносы были действительно следствием стихийного недовольства казачества и никакие политические группировки за ними не стояли. Поэтому гетман и мог так милостиво отнестись к своим врагам. Правда, такое христианское милосердие особенного впечатления на народ не оказывало. У восточных славян традиционно больше уважают тиранов-диктаторов, заливающих кровью свою страну, чем просвещенных интеллигентов. Что касается старшины, то ни в коем случае не следует упрощать ту ситуацию, в которой находился Мазепа даже в этот самый стабильный период своей жизни.

Отношения внутри элиты Гетманщины были крайне напряженными. При всей хитрости, ловкости и умении Мазепы маневрировать, смягчать острые углы и создавать баланс сил конфликты возникали даже между его ближайшим окружением.

Казалось, Иван Степанович сумел сделать очень сильный шаг, примиряя с фактом своего гетманства старую левобережную элиту: в январе 1698 года его любимый племянник Обидовский женился на дочери Кочубея Ганне. Венчал их сам Стефан Яворский[375]. Учитывая то, что Обидовский готовился в преемники по булаве, такой брак значил очень многое. Но Обидовского не любили. Образованный, талантливый… Самым обидным для многих было то, что он не был бездарным протеже своего дяди, а вполне заслуживал своего высокого положения нежинского полковника. С другой стороны, Обидовский, родившийся в Правобережье и получивший прекрасное образование, обладал замашками шляхтича, что не могло не колоть глаз «природным» казакам. Постоянные ссоры возникали у него и с другим высокопоставленным родственником Мазепы — полковником киевским Мокиевским. На официальных банкетах у них доходило до открытых оскорблений, они хватались за сабли и не стеснялись в выражениях[376].

Такое положение дел было, разумеется, очень неприятно гетману, которому помимо всех прочих проблем приходилось мирить собственных родственников. А у Мокиевского к тому же был конфликт с Кочубеями. Особенно досаждала ему жена Василия Кочубея — своенравная и истеричная Любовь. Документы того времени доносят до нас яркие сцены, великолепно характеризующие нравы старшины и царивший между ними разлад. Например, Василий Кочубей пригласил Мокиевского к себе домой на Пасхальную неделю. Но Любовь, как описывал киевский полковник, «так мене безчестила поганими словами», что он не помнил, как из дома вышел.

Надо заметить, что русские вельможи очень неплохо ориентировались в старшинских дрязгах и с удовольствием их разжигали. Когда в 1696 году Мокиевский вместе с гадячским полковником прибыл в Москву, между ними разгорелось словесное пререкание. Гадячский полковник Михайло Борокович отдал в Посольском приказе инструкцию от Мазепы и заявил: что нам тут еще говорить, мужикам? Мокиевский сразу возразил: может, ты и мужик, а я казак. Тот в ответ: ты шляхтич, а не казак. — А ты новокрещеный еврейский сын. Присутствовавший при этой перепалке Лев Кириллович Нарышкин моментально использовал ситуацию и осведомился у Мокиевского, почему к нему немилостив пан гетман, и написал первым в инструкции не его, а Бороковича. Мы, мол, всегда слышали про твою рыцарскую отвагу и службу, и у нас ты всегда первый в статьях. Нарышкину вторил и Украинцев — потому-де Мокиевского не написали первым, что он родственник гетману. Лев Кириллович снова, с иезуитской хитростью: а почему ты не взял маетности, которые тебе давали в Москве? Мокиевский стойко отвечал, что без ведома вельможного пана гетмана он ничего брать не смеет. Да и без этих маетностей он у пана гетмана, своего добродетеля, может получить все, что хочет, — и коней, и деньги, и сукно. Нарышкин в ответ: слышали мы, что ты какой-то чудесный панцирь взял у пана гетмана. Он просил, чтобы ты вернул, да так и не допросился. — И, превратя все в шутку, ударил Мокиевского по плечу, говоря со смехом: других перебили, поломали[377], а ты такой вор, что тебе пан гетман ничего не сделал, даже про панцирь не посмел говорить.

Раздоры среди старшины в некоторых случаях были на руку Мазепе, так как они не позволяли им объединиться в единую сильную оппозицию его власти. С другой стороны, политика Москвы по науськиванию их друг на друга не могла его не беспокоить. При каждом удобном и неудобном случае в Посольском приказе задавали посланцам всевозможные вопросы, а гарантировать, что все посланцы полностью лояльны гетману и не скажут в пьяном виде лишнего, было невозможно. Помимо всего прочего, на Москве царствовали взятки. Украинцев без зазрения совести говорил Мокиевскому, что Михайло Гадяцкий обещал им много денег за булаву (видимо, поэтому-то Мазепе и стоило столько усилий расправиться с этим своим оппонентом). Иван Степанович это хорошо знал и во время своих многочисленных поездок (и даже без них) не забывал задаривать влиятельных персон петровского окружения. Его финансовые возможности это уже позволяли.

В историографии существует много спекуляций на тему отношения Мазепы к России и русским. Описания нравов московского двора этого периода дают весьма неприглядную картину. Знаменитый петровский генерал Гордон оставил яркие воспоминания о русских чиновниках. В частности, он писал, что в достижении почестей или повышения в чине «более пригодны добрые посредники и посредницы, либо деньги и взятки, нежели личные заслуги и достоинства… люди угрюмы, алчны, скаредны, вероломны, лживы, высокомерны и деспотичны — когда имеют власть, под властью же — смиренны и даже раболепны, неряшливы и подлы, однако при этом кичливы и мнят себя выше всех прочих народов»[378]. Последнее замечание особенно важно для понимания событий периода Северной войны, всех тех конфликтов, которые будут постоянно происходить между казаками и русскими офицерами. Следует обратить внимание, что эти слова принадлежат генералу, верно служившему Петру и ставшему одним из главных творцов новой российской армии.

Вполне вероятно, что схожие чувства мог испытывать в Москве и Мазепа — воспитанный, как и Гордон, на западных идеалах и ценностях. Но чувства — это одно, а долг политического или государственного деятеля — это совершенно иное. И мы будем наблюдать, как Иван Степанович всеми способами старался наладить дружественные отношения с Меншиковым, которого презирал и ненавидел, не брезгуя ни подкупом, ни лестью.

Окончание войны в Крыму, Константинопольский мир меняют статус Мазепы в Российской империи. Ему еще больше, чем раньше, верят, его еще больше, чем раньше, ценят. Поездка в Москву зимой 1700 года превращается в настоящий триумф.

7 января Федор Головин написал гетману, чтобы он приехал в Москву в сопровождении трех человек из генеральной старшины или полковников[379]. Связано это было с тем, что в предыдущий раз Мазепа приехал в российскую столицу в сопровождении 551 человека (!), что вызвало большие проблемы в снабжении их всем необходимым. Поэтому на этот раз гетман взял только троих — зато самых близких ему людей, с которыми он хотел разделить торжество, — генерального есаула Ивана Ломиковского, бунчукового товарища Ивана Скоропадского и своего племянника нежинского полковника Ивана Обидовского. Для их встречи приготовили 350 подвод[380].

Мазепа прибыл в столицу 22 января. 8 февраля Петр лично возложил на него только что учрежденный орден Святого Андрея Первозванного — высшую награду в России. В указе говорилось: «…за многие его в воинских трудах знатные и усерднорадетельные верные службы… против Его Великого Государя неприятелей Салтана Сурскаго и Хана Крымскаго чрез тринадцать лет…»[381] Гетман стал вторым кавалером этого ордена, сразу после канцлера Головина. Сам царь и Ментиков получат его несколькими годами позже. Мазепе вручили и многочисленные дорогие подарки — в частности, венгерский золотой кафтан с алмазными запонками, подбитый соболями (старшине достались серебряные кубки и дорогие материи)[382]. Но более ценным было для него получение в управление Новобогородицкой крепости, позволявшее ему теперь лично контролировать запорожцев.

«Кавалер славного чина святого апостола Андрея», как теперь официально должны были величать Мазепу согласно царскому указу, становился недосягаемым и неодолимым для врагов. Не случайно, что практически сразу после возвращения Мазепы из Москвы, на традиционном пасхальном съезде старшины, Василий Кочубей объявил, что слагает с себя звание генерального писаря, благодаря которому он долгие годы был вторым в Гетманщине человеком. Дело происходило в резиденции Мазепы в Гончаривке, в столовой, во время пира[383]. Объясняя свое решение, Кочубей довольствовался краткой речью, в которой сказал, что долгие годы служил верой и правдой, повредил на этой службе здоровье (прежде всего глаза) и теперь хочет покоя.

Отставка стала полной неожиданностью для полковников и внешне — для гетмана тоже. Старшина начала шумно протестовать против такого решения Кочубея, но тот, не принимая возражений, сразу же уехал к себе домой. Как оказалось, это было его ошибкой. Оставшиеся на обеде у Мазепы полковники продолжали переживать по поводу того, что такой достойный человек лишился уряда. Обеды у Ивана Степановича всегда отличались роскошью и обилием угощения. Расчувствовавшаяся старшина стала думать, как использовать таланты Кочубея. Гетман (видимо, все-таки он благодаря своим осведомителям был готов к такому повороту событий) предложил дать ему звание генерального судьи. Встретив поддержку, он немедленно приказал найти в кладовой символ судейской власти («леску гибановую», оправленную в серебро).

На следующий день старшина снова собралась в Гончаривке на Божественную литургию в придворной Воскресенской церкви гетмана. Туда приехал и ничего не подозревавший Кочубей, которому Мазепа тотчас вручил судейские клейноды. Против требования всей старшины тот пойти не мог и был вынужден принять уряд. Кочубей делал это с «печалью и слезами», а вся старшина веселилась, что настояла на своем. На самом деле больше всех тайно должен был веселиться Иван Степанович, лично вручая своему врагу клейнод судьи. Вместо должности всемогущего писаря, контролировавшего всю внутреннюю и внешнюю переписку, вместо желанного отдыха и покоя Кочубей в результате получил крайне докучливую должность судьи, с огромным количеством постоянных тяжб и процессов. А новым писарем стал Филипп Орлик — чуть ли не единственный человек, которому Мазепа действительно доверял.

В это же время произошли события, которые еще больше укрепили положение Украины вообще и Мазепы в частности. В декабре 1700 года умер московский патриарх Адриан, что стало своеобразным подарком для Петра. Теперь можно было сломать старую систему и взять административно-судебную деятельность церковных органов в свое оперативное управление. По именному царскому указу Стефану Яворскому поручалось ведать религиозными вопросами, а для административного управления церковными делами восстанавливался Монастырский приказ. Ликвидация патриаршества совпала с решением Петра продвигать украинское образованное духовенство в противовес реакционному московскому. Главной его целью было, конечно, утверждение царского единовластия, хотя и распространение просвещения он тоже приветствовал. Украинцы могли стать естественными агентами вестернизации и модернизации в церковной сфере[384].

Вскоре Стефан Яворский возглавляет Греко-славянскую академию в Москве, которая еще со времен Василия Голицына находилась под влиянием Лихудов. Теперь она срочно переделывалась на манер Киево-Могилянской, с привлечением с Украины профессорских сил. В том же 1700 году ростовским митрополитом становится другой выдвиженец Мазепы — Дмитрий Туптало, который также в своей митрополии открывает училище и начинает обучение духовенства. Еще один украинский иерарх — Филофей Лещинский — стал митрополитом Сибирским. Воспользовавшись своей властью, Яворский активно продвигал на ключевые позиции Российской империи представителей украинского просвещенного духовенства, которые открывали школы, распространяли труды своих учителей, пропагандировали образование и науку[385]. Мазепа не мог не воспринимать это как триумф собственной политики просвещенного мецената.

Медленно, но неуклонно Мазепа строил свою Гетманщину — управляемую и стабильную, притягательную для деятелей искусства и культуры. Ему было уже шестьдесят лет, и он достиг того возраста, когда каждый человек подводит определенные итоги и гордится достигнутым. Теперь он снова, как в юношеские годы, иногда позволял себе роскошь быть гордым и честолюбивым, любуясь своей Гетманщиной и сознавая свою власть и силу.

За гетманом неспроста на многие столетия закрепилась слава мецената. Никто и никогда в Украине не уделял столь постоянного и щедрого внимания развитию образования и науки. Символично, что после своего триумфа в Москве, осенью 1702 года, Мазепа добивается от Петра грамоты, согласно которой Киево-Могилянский коллегиум юридически был признан академией. Именно при Иване Степановиче, благодаря его неустанной заботе и финансовой поддержке, Киево-Могилянка достигает своего расцвета. В ее стенах в этот период обучалось более двух тысяч студентов. Профессорский состав возглавляли Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Варлаам Ясинский. Там впервые началось преподавание физики и математики. Поддерживая престиж Академии, Мазепа направил в свою альма-матер любимых племянников — Обидовского и Войнаровского. Там же учились дети генеральной старшины и полковников. Из стен Академии вышли будущие гетманы Филипп Орлик и Павло Полуботок[386]. Мазепа основал и так называемый «канцелярский курень» — двухгодичные курсы для выпускников Киево-Могилянской академии, которые готовили дипломатов, казначеев, юристов и государственных секретарей для высших должностей Гетманщины. Гетман обеспечил Академию маетностями, утвердил ежегодную дотацию в размере тысячи золотых, построил новый корпус. Он постоянно лично посещал Академию, принимал участие в научных дискуссиях, общался со студентами на латыни. Не случайно Феофан Прокопович называл Ивана Степановича «ктитором Могило-Мазепиянской Академии».

Именно такое название Академии вошло тогда в обиход и казалось совершенно справедливым для современников. В 1700 году усилиями Мазепы открывается новый коллегиум в Чернигове — второе высшее учебное заведение в Восточной Европе. В результате в Украине активно и широко развивается литературная и культурная среда, воспитывается пишущая и читающая аудитория. Помните, как у Макиавелли? «Государю необходимо также проявить себя в качестве покровителя талантов, привлекать талантливых людей, помогать тем, кто искусен в каком-нибудь ремесле или искусстве»[387].

При Мазепе возникает целая плеяда выдающихся украинских публицистов и писателей. Достаточно назвать такие имена, как Дмитрий Ростовский (Туптало), Стефан Яворский, Феофан Прокопович, Антоний Стахове кий, Иоанн Максимович, Иван Величковский. Все они — выпускники Киево-Могилянской академии и достигли выдающихся успехов в карьере благодаря непосредственной помощи и поддержке гетмана. Например, для написания второй книги Житий святых, над которой работал Дмитрий Туптало, Мазепа заказал и купил в Гданьске голландское издание Иоанна Болланда (за 100 талеров и 40 злотых). Этот подарок был бесценен для богослова, так как книга Болланда стала главным источником в его работе[388]. Мазепа сыграл ведущую роль и в перенесении в 1691 году мощей святой Варвары в батуринский монастырь, где был игуменом Дмитрий Туптало (ее житие он также описал). Перенесение мощей очень чтимой в Украине святой было совершено гетманом после того, как Дмитрий поделился с ним своим духовным видением[389].

В свою очередь, просвещенное украинское духовенство не оставалось в долгу и в своих произведениях воспевало заслуги Мазепы. Так, Дмитрий Ростовский посвятил ему свою книгу «Руно орошенное»[390]. Стефан Яворский написал в его честь книгу «Виноград Христовый», именуя гетмана «правителем сиятельнейшим, величайшим, милостивейшим, воинственнейшим, славнейшим, непоколебимейшим, всепобеждающим». Антоний Стаховский посвятил Мазепе целый ряд своих произведений, таких как «Зеркало божественного писания», «Молитва за гетмана Мазепу» и других[391]. В честь гетмана в лучших традициях украинского барокко сооружались из слов триумфальные арки, пирамиды-обелиски, Капитолии, колоссы, монументы славы. Сравнение гетмана с Минервой, как покровительницей искусства, науки, ремесла и войны, было отнюдь не случайно, и в этих панегириках великих деятелей православия нельзя видеть только лесть своему государю. В послесловиях православных изданий того времени отмечалось, что они печатались при царях Иоанне и Петре «при счастливом правлении ясновельможного пана Ивана Мазепы»[392].

В этом заметно то представление о Мазепе и характере его власти, которое бытовало среди просвещенных кругов Гетманщины. Самым характерным здесь является знаменитый сборник «Зерцало от Писания Божественного», изданный в 1705 году Черниговским коллегиумом и содержавший церковнославянские, польские и латинские тексты. Мазепа представлен в них как «властелин земли Мало-Российской» (!), меценат, патрон и благодетель. Его прославляют за ратные заслуги и религиозные добродетели, за заботы о церковном строительстве и победы над врагами.

Мазепу прославляли не только богословы, но и известные украинские поэты того времени — шляхтич Самуил Мокреевич, участник Чигиринских и Крымских походов, уроженец Чернигова Ян Орновский и другие[393]. О нем писали в стихах и прозе, на церковнославянском и староукраинском, на польском и латинском, греческом и даже на арабском. Дело в том, что усилиями Мазепы и на его деньги в 1708 году в сирийском городе Халеб было издано роскошное Евангелие на арабском языке[394].

Посол Франции Жан Балюз оставил яркие воспоминания о батуринском дворе, поразившем его восточной роскошью и западной просвещенностью одновременно. Сам гетман, пересыпавший свою речь латинскими цитатами, разговаривал по-немецки со своими врачами и по-итальянски со своими архитекторами. Мазепа, по наблюдению Балюза, прекрасно разбирался в политике, следил и знал, что происходило в соседних странах. Это особенно бросалось в глаза по сравнению с русскими вельможами того времени. И при этом Мазепа давал старшине роскошные приемы «в польском стиле», чтобы покорить их сердца.

Батурин все больше превращался в европейскую столицу, в которой покровительствовали иностранцам, господствовали просвещение и роскошь. В городе проживало более двадцати тысяч человек, имелось семь церквей, развивались ремесла и торговля, производили кирпичи для бурного в мазепинскую эпоху строительства, керамику. По проекту прусского военного инженера Адама Журникяу в Батурине возвели новые укрепления на манер голландских. В гетманской столице находили работу и многие другие иностранцы. Гетман, сам в юности получивший артиллерийское образование в Голландии, активно поддерживал развитие оружейного производства в Украине. Центром его стал Глухов. Одна из самых известных пушек эпохи Мазепы — получившая название «Лев», на которой имеется герб гетмана, — и ныне хранится в Московском Кремле.

Гетманский дом украшали предметы западного декоративного искусства. Библиотека Мазепы, насчитывавшая тысячи изданий, считалась одной из лучших для своего времени. «Драгоценные оправы с гетманским гербом, лучшие киевские издания, немецкие и латинские инкунабулы, богато иллюстрированные старинные рукописи» — так описывал ее в своих воспоминаниях Орлик.

В этот период на Левобережье широкое распространение получает портретное искусство. Изображали не только гетмана, полковников и старшин, но и их жен, матерей. Традиции фамильных портретов проникают в старшинские дома наряду с изображениями царя. В доме Мазепы висели и портреты иностранных государей, в частности французского короля Людовика XV. Западная культура проникала в Гетманщину даже в мелочах. Именно при Мазепе впервые в Украине стали использовать в столовых приборах вилки.