Мазепа

Глава 11 Триумф перед крахом

В январе 1705 года Мазепа в сопровождении генерального есаула Ивана Скоропадского, десятка войсковых товарищей и многочисленной свиты снова прибыл в Москву. Его ждали, к его приезду готовились. Еще с Нового года запасали продовольствие, корма и припасы. Во время своего пребывания в столице гетман много раз бывал на пирах у Петра, беседовал с его окружением.

С каким настроением Иван Степанович ехал в Москву? Скорее всего, с неважным. Неудачное сватовство, разрушившее внезапно вспыхнувшие надежды на личное счастье, открытая ссора с Кочубеем — своим давним врагом, с которым он, как прилежный ученик Макиавелли, много лет пытался искренне дружить. Да и перспективы Северной войны, о которой только и была речь в Москве, Мазепу не слишком привлекали. В поляков, как союзников, он не верил и только смутно надеялся сохранить за Гетманщиной Правобережье.

Иван Степанович лучше, чем кто-либо из петровского окружения, представлял все сложности союза с Августом. Резиденты Мазепы доносили из Польши, что зимовка «саксонских войск»[470] в коронных областях вызвала «великое роптание» со стороны шляхты. Польские паны, по выражению современника, толпами вместе со своими женами и детьми переходили в ряды шведских сторонников[471]. Те же, кто оставался верным Августу, требовали от Мазепы и Петра возвращения Белой Церкви и усмирения правобережных жителей. В частности, коронный гетман Любомирский жаловался на Самуся, занявшего староство Богуславское[472].

В конце марта к Мазепе от Любомирского прибыл пан Радзиевский. Он требовал возвращения Правобережья[473]. Согласно инструкциям Головина, гетман отговаривался сложностями военного времени, тем, что возвращение Белой Церкви вызовет бунты среди местного украинского населения, особенно теперь, когда в Речи Посполитой и так неспокойно, а король находится в походе[474].

Планы самой военной кампании постоянно менялись, что, конечно, также раздражало Мазепу. Первоначально планировалось, что казацкие войска соединятся с саксонской армией в районе Киева и направятся в Литву и Лифляндию. Петр тоже должен был идти на соединение с Августом или осаждать Ригу[475]. Но в мае Головин передал указ Мазепе идти с войском к Брест-Литовскому, чтобы по дороге разорять маетности Потоцких, сторонников шведов. Казаки должны были, в частности, забирать весь скот и отсылать его в расположение царских войск[476]. Это распоряжение еще не успели принять к исполнению, как царская грамота оповестила о новой диспозиции. Теперь Мазепа должен был выслать три тысячи казаков к Полоцку на соединение с русской армией, а сам с 30 тысячами перейти Днепр и вступить в Польшу «прошлогодним путем», а не идти к Брест-Литовскому, как думали раньше. Имения Потоцких предписывалось разорять всеми мерами, не щадя ни жилища, ни имущество, ни людей[477]. Чуть позже маршрут движения гетмана был уточнен: на Львов, а затем к Сандомиру, «поспешая»[478].

В конце мая Прилуцкий и Киевский полки во главе с полковником Дмитрием Горленко направились в Литву и в июле были уже под Вильно[479].

Сам Мазепа 24 июня с войсками переправился через Днепр[480]. Он мог выступить еще месяц назад (согласно первоначальному плану, идти следовало «по первой траве»[481]), но направлявшийся вместе с ним русский отряд под командой Неплюева оказался неготовым к походу[482]. Левобережье гетман покидал с тяжелым чувством. В крае было неспокойно. Недовольство населения в связи с тяготами войны росло. Еще в первый год Северной эпопеи Мазепа подал Петру жалобу на притеснение «малороссийских жителей» от русских полков[483]. Стал ощущаться и серьезный экономический ущерб из-за нужд военного времени. Так, царский указ предписывал закупать в Чернигове, Нежине и Переяславе хлеб по самой низкой цене на три года. Любые попытки купцов перекупить хлеб для винокурения строго пресекались, что сильно подрывало доходы как мещан, так и казаков[484].

К тому же снова началось своевольство запорожцев. Мазепа писал Головину о своем давнем недруге Косте Гордеенко: «Запорожцы ни послушания, ни чести мне не отдают, что имею с теми собаками чинити? А все то приходит от проклятого пса кошевого… Для отмщения ему разных уже искал я способов, чтоб не только в Сечи, но и на свете не был, но не могу найти…»[485] Часть запорожцев была направлена для службы в новую строящуюся столицу Петербург. Губернатором там был Ментиков, и с марта 1705 года у Мазепы начинается активная переписка с ним о запорожцах, которые самовольно покидали службу. Как хорошо известно, условия для работы в холодном, сыром, болотистом климате будущей Северной столицы были крайне тяжелыми, особенно для выходцев из южных степей. Но и попали-то запорожцы в Петербург не случайно, а в результате своих постоянных своеволий.

Проблема эта, видимо, имела большое значение, так как адмирал Головин тоже писал Мазепе о бегстве запорожцев из Петербурга[486]. Для гетмана эта ситуация стала очередной серьезной головной болью. Поймать беглецов он мог. Но как их отправить обратно в Петербург? Под охраной своих казаков? Бессмысленно. Иван Степанович в послании к Меншикову объяснял, что нельзя запорожцев отсылать с украинскими конвоями — те все равно дадут им сбежать, так как «ворон ворону глаз не выклюет»[487]. В самом же Запорожье летом опять заговорили о союзе с Крымом[488]. Правда, Мазепа не слишком верил в возможность похода татар и запорожцев. Как он с оттенком презрения писал о сечевиках Меншикову, «набрехавшися губами», запорожцы на самом деле ничего делать не будут. Его осведомители из Запорожья тоже подчеркивали: у нас не всегда то случается, что на радах говорится, и теперь ничего из того не выйдет, так как уже почти все войско кто по соль, кто на рыбалку с Сечи разошлось[489]. Несмотря на эти успокоительные заявления, на границе с Украиной шли открытые приготовления крымского хана и турецкого султана, которые намеревались совместно с запорожцами выступить в поход на украинские города[490].

Кроме того, кошевой атаман Костя Гордеенко (тот самый, которого Мазепа с Головиным мечтали уничтожить) заявил о желании запорожцев иметь границу между Россией и Турцией не по Днепру (о чем шла речь на переговорах Украинцева в Константинополе), но по Бугу[491]. В Запорожье была послана царская грамота, требовавшая от казаков ни в чем не препятствовать работе межевой комиссии. Посланец Мазепы, прибывший в Сечь с этой грамотой, убеждал запорожцев, что установление границы с Турцией делается исключительно «для их же добра и всего малороссийского народа». За это кошевой Гордеенко «своими руками мало не до смерти перначом убил» посланца гетмана[492].

В поход Мазепа выступил с немалой помпой. С ним шли 40 тысяч казаков и 15-тысячный отряд Неплюева, который был «под генеральным командованием ясновельможного его милости пана гетмана». Войско сопровождали 23 пушки и 11 тысяч возов. Очевидец событий так описывал передвижение полков Мазепы: «Первым идет полк Фастовский Михайлов, он и место для табора выбирает, и встает на передней страже. Потом идут полки войска компанейцев и сердюков. Потом идет ясновельможный его милость пан гетман. Перед ним носят булаву, над ним бунчук с немалым и пристойным сопровождением. Потом идут городовые полки линией и на флангах. Пехота как московских полков, так и полк пеших сердюков идет с пушками, амуницией и табором, в резерве идут два полка, то есть Самуся и Искры; и так стоят в резерве. Потом идет группа Неплюева или на фланге, или сзади». Очевидец также отметил, что двор гетмана, и то, как он шел в поход — с серебряной посудой, шатрами, конями и прочим, — «во всем может равняться с королевским»[493].

13 июля войска Мазепы были уже под Константиновом. В конце июля Иван Степанович, переправившись через Случ, вошел в воеводство Волынское и прибыл под Збараж, где имел встречу с коронным подкоморием Любомирским, братом коронного гетмана[494]. Тот приезжал якобы с «приветом», обедал у гетмана и просил об охранной грамоте на свои имения. Как сообщал Иван Степанович своим русским корреспондентам, Любомирский вел с ним длительные беседы, стремясь узнать его замыслы, «но ничего не мог из меня вытянуть, так как я поступал с ним осторожно как в словах, так и в деле»[495].

Получая тревожные сведения с границы, Мазепа чувствовал себя неуютно. Он писал 27 июля Меншикову: «О себе вашей вельможности сообщаю, что вошел сюда как агнец среди волков». Он отмечал, что практически никого нет благожелательного Августу — «разве что когда царского величества и королевского величества будет рука сильнее, они будут вынуждены не по добродетельности, но по принуждению быть благожелательными». Польская администрация и евреи бежали вглубь Польши.

Для поднятия настроения украинско-русского войска («оное потешу») Мазепа распорядился взять контрибуцию со Збаража и Брод. В середине августа[496] Львов добровольно отдался под защиту гетмана[497]. Местные православные, посещавшие Мазепу с «хлебом-солью», предупреждали его: «…вся шляхта самые исконные враги наши» и предлагали, раз поляки сами попали в руки казакам, «ни одного их отсюда в дома их не выпустить». Правобережные полки Самуся и Искры гетман направил от Павлочи в воеводство Винницкое грабить маетности Потоцких и Лещинского, брата короля. При этом им строго предписывалось не трогать крестьян.

Внешне польские власти приветствовали прибытие войска Мазепы. В августе оба польских главнокомандующих — Любомирский и Сенявский — направили к Ивану Степановичу послов с поздравлениями по поводу «вступления в пределы Речи Посполитой». Послы эти должны были оставаться в казацком войске «для совещания о военных действиях»[498]. Любомирский торопил Мазепу, чтобы казацкое войско скорее соединилось с польским[499].

Но от Голицына и Петра приходили совершенно иные инструкции. Гетману приказывалось быть очень осторожным, стоять в «крепком месте», в бои с неприятелем не вступать, но только утомлять его набегами и подъездами[500].

Мазепа, все дальше продвигаясь в коронные польские земли, сталкивался с огромным количеством трудностей. В частности, находясь под Люблином, он писал Головину о невозможности собрать контрибуцию «с непокорных поляков» и достать у них лошадей. От осведомителей приходили тревожные известия, что татары договариваются с Потоцким, чтобы никого не выпустить из Волыни. В середине августа стало известно о приходе шведского короля в Варшаву. В середине сентября, находясь в воеводстве Любельском, Мазепа просил адмирала прислать ему скорейший указ, куда идти дальше[501].

Складывавшаяся ситуация вызывала у Ивана Степановича раздражение. Он писал Меншикову, что на свои письма ответов не получает, почта работает плохо, царского указа о дальнейших действиях нет. Между тем коронные гетманы повернули домой и собирались уже через пару недель встать на зимние квартиры. Про шведов было слышно, что они тоже не предпринимают никаких действий и планируют зимовать в Варшаве. Мазепа спрашивал, что же ему теперь делать, ведь идти на Варшаву и шведов он не может, так как во всех царских распоряжениях предписывалось не давать сражения. К тому же на конец октября планировалась коронация Лещинского, что делало положение казацких войск, призванных в Польшу Августом, особенно щекотливым[502].

Наконец пришел указ от Головина добывать сильнейшую польскую крепость Замостье, одновременно продолжая набеги на неприятеля и собирая с поляков провиант и лошадей[503]. Кроме того, предписывалось направить отряд под Варшаву, в целях демонстрации силы Карлу и его союзнику Лещинскому.

Мазепа послал под Варшаву черниговского полковника и наказного гадячского с девятью тысячами казаков. Что касается Замостья, то к идее взять эту крепость в условиях быстро надвигавшейся зимы Иван Степанович отнесся, мягко говоря, скептически. Напомню читателю, что в свое время по тому же пути, по которому теперь шел Мазепа, двигался Богдан Хмельницкий со своей победоносной армией в 1648 году. И тогда именно под Замостьем это движение было остановлено и казацкие войска повернули домой. Мазепа достаточно откровенно писал Меншикову: «О Замостье, как я вижу, и мыслить нечего, так как уже остереглись…» К тому же начались сильные морозы, которые сменялись дождями, от чего войско, стоящее в голом поле, понесло крупные потери. Мазепа описывал и другие подробности: «Уже головы моей не хватает, Бог видит, иногда без ума остаюсь от постоянных докук от сенаторов, урядников и другой местной шляхты, которые каждый день большими толпами приезжают, прося о справедливости, так как войско, будучи голодно, больше себе позволяет, чем им велят…» Гетман писал про случаи грабежей церквей и костелов, особенно частые среди людей полка Неплюева, которые пошли в поход без достаточного запаса провианта[504], и объяснял, что никакие наказания не могут остановить это явление[505].

Скептическое отношение к походу на Замостье у Мазепы еще больше усилилось, когда из Варшавы пришло известие, что Карл XII идет в Литву на российское войско, а Лещинский с польскими и шведскими отрядами направляется к Замостью с намерением подчинить себе Малую Польшу.

Подойдя к крепости, Мазепа направил ординату (коменданту) Замостья требование пустить в город его войска, присягнуть Августу и разместить у себя украинский гарнизон. Коронные гетманы располагались в трех милях, ожидая исхода переговоров. Ответ ордината был не слишком обнадеживающий: он заявлял, что готов присягнуть Августу и пустить в крепость королевскую пехоту, но с условием, чго сам останется комендантом. Речи о вступлении в город украинских войск не шло. В это же время к Мазепе прибыл курьер от Августа, с предложением, чтобы гетман заплатил ординату якобы условленную за сдачу крепости сумму — 15 тысяч талеров. Иван Степанович объяснял в письмах к Головину и Меншикову, что требуемой суммы у него нет, есть только 3 тысячи золотых червонцев[506].

В этих и без того невеселых условиях в начале октября к Мазепе приезжает некий пан Францишек Вольский, направленный к нему от новоизбранного польского короля Станислава Лещинского. Это был первый известный факт контакта гетмана со сторонниками шведской партии. В секретной инструкции, данной Вольскому, Мазепе обещали княжество Малороссийское, «всякую вольность» и «освобождение из-под владения тиранского»[507]. Лещинский предлагал предоставить любые гарантии от шведского короля, в частности, обязательство включить данное соглашение в будущий договор с Россией[508].

Появление Вольского в обозе у Мазепы, по соседству с русским отрядом Неплюева, было крайне опасно для гетмана. Как всегда в подобных ситуациях, Мазепа действовал решительно и четко. Он выслушал Вольского наедине на тайной аудиенции, а затем приказал арестовать его полковнику Григорию Ивановичу Анненкову (командиру его русской, стрелецкой гвардии, тому самому, который в свое время отвозил домой Мотрю). Вольского подвергли допросу с пыткой, а затем в кандалах направили в Киев, к Дмитрию Михайловичу Голицыну. Секретные инструкции и письма Лещинского Мазепа отослал Петру. В сопроводительном письме Мазепа сокрушался по поводу враждебных действий «не так от дьявола, как от враждебных недоброхотов», постоянно на протяжении всего его гетманства «покушающихся своими злохитрыми прелестями искусить, а найпаче изменить мою, никогда не переменную к вашему величеству подданную верность». Несмотря на искушения, он заверял, что продолжит «по должности моей гетманской» работать, «аки столп непоколебимый и аки адамант несокрушимый»[509].

В условиях, когда стояние под Замостьем затягивалось, Головин посылает указ Мазепе начать переговоры с коронными польскими гетманами[510]. 21 октября ординат в очередном письме заявил, что он сам способен защитить свою крепость и не может по ряду причин впустить в Замосгье украинский гарнизон[511]. Однако почти сразу после этого в стан к Мазепе прибыл посланец Августа пан Накваский, который был опять направлен к ординату на переговоры. Его отъезд гетман сопровождал такими пожеланиями: «Дай Боже, чтобы что-нибудь хорошее там сделал». Надежды его на успех были тем более призрачными, что в те же дни в Замостье проник брат ордината, прибывший с известием о скором подходе шведов[512]. В письмах Мазепы к ординату ставился ультиматум, что если гарнизон не будет впущен, то он предпримет штурм и будет опустошать предместья «огнем и мечом».

Накваский дважды ездил в Замостье, но ничего не добился. Ординат на угрозы отвечал, что будет защищаться. Правда, было заявлено, что к Августу и Петру послан шурин ордината с целью получения официальных писем за их подписью и печатями с требованием сдачи Замостья. Ординат объяснял, что такие документы ему нужны, чтобы в дальнейшем объяснить свой поступок Речи Посполитой[513].

Приближался ноябрь, и каждый день ожидания был крайне тягостным. Шурин ордината не возвращался. Мазепа начал переговоры с коронными гетманами, чтобы те оказали давление на коменданта Замостья. Без всякого энтузиазма он писал Меншикову, что если и гетманы не уговорят пустить царский гарнизон, — «то пустая надежда». Его волновал вопрос, что делать, если крепость добровольно не сдастся. В своих письмах Мазепа описывал весьма безрадостную картину: войско оголодало, в холод стоит в поле, для лошадей не достать даже соломы, не говоря уже о сене. Что касается крепости, то штурмовать ее, по мнению Ивана Степановича, было бы очень трудно, «так как очень мощная, как… сам я, объезжая, присмотрелся, пушек… двести штук с лишним, а у меня для штурма ни можджеров, ни пушек ломовых нет». Окончательно настроение Мазепе портила возобновившаяся от холодов его давнишняя подагра[514].

Все закончилось, однако, неожиданным триумфом. Ординат сдался, и 17 ноября гарнизон Мазепы вступил в Замостье. После этого гетман принял решение об отступлении на Волынь, объявив Головину о невозможности его войскам зимовать в воеводстве Бельском или Холмской земле[515]. Разумеется, он чувствовал себя гораздо уютнее в Правобережье, которое считал своей территорией, чем во враждебных польских областях.

Надо сказать, что к этому времени позиция Мазепы по отношению к правому берегу Украины вполне определилась. В ноябре он пишет пространное письмо Головину и излагает в нем свое мнение о затруднениях, которые не позволяют уступить во владение польскому королю городов, лежащих на Правобережье[516].

Правда, положение Мазепы было двойственным. С одной стороны, он получил в конце ноября приказ от Петра и Августа начать сбор в Правобережье волов для использования их под артиллерию в будущей кампании[517]. С другой стороны, на Волыни его со всех сторон окружали враждебные польские войска. Под Киевом стояли 25 хоругвей коронных гетманов, в воеводствах Брацлавском и Подольском — войска Любомиреких. Польские войска вели себя очень агрессивно: не позволяли казакам брать стации, избивали их. Мазепа писал Меншикову, что с трудом сдерживает своих, чтобы не начались вооруженные конфликты. В украинском войске, четыре года находящемся на фронтах Северной войны, все сильнее ощущалась нехватка кормов и продовольствия.

Ситуацию усложняло то, что под командой Ивана Степановича были все вновь образованные правобережные полки во главе с Самусем и Искрой. Учитывая их ярую антипольскую настроенность, возникал вопрос, с какой целью им было защищать интересы Августа, когда этот король и его сторонники настойчиво добивались возвращения Правобережья. Между тем в ситуации двоекоролевья и страшной внутренней смуты, раздиравших Речь Посполитую, Мазепа полагал возможным и своевременным настаивать на объединении Гетманщины. В окружении Петра придерживались иного мнения.

Ставка царя была в Гродно, там же находился и Август. В декабре канцлер Радзивилл и коронный маршал Денгоф предложили Головину мемориал, в котором, в частности, настаивали на возвращении Белой Церкви и других правобережных крепостей. В итоге переговоров Петр подписал тайную резолюцию: «Государь соглашается отдать сии крепости, хотя к крайнему малороссийскому убытку, но должны прежде прощены быть тамошние жители»[518].

Знал ли об этом Мазепа? В его переписке с Головиным и Меншиковым нет и намека на это. Но ведь еще в июне он посылает к царю Войнаровского[519], который вместе с Иваном Чернышом неотлучно находился при ставке Петра в Гродно и через своих осведомителей мог догадываться, какие соглашения подписывались с польской стороной. В декабре Мазепа с заметным раздражением писал гадячекому полковнику Василию Велецкому в ответ на жалобы о плохих стациях: «Сам уж, ваша милость, позаботься о том, чтобы, как полагается, могло товарищество полка вашего довольно быть стациями, если им не можете удовлетвориться в назначенных вам воеводствах бельзком и волынском, то хоть воеводство руськое и часть земли львовской… занимайте», но только «нам больше о том не докучайте, когда и без того у нас каждый день столько проблем»[520].

Иван Степанович сразу же после отхода от Замостья[521] расположился в Дубно, надеясь в сносных условиях провести зиму и поправить здоровье. Но не тут-то было. Именно в это время начинаются все неприятности.

Мазепа получает с нарочным курьером письмо от прилуцкого полковника Дмитрия Горленко, который в качестве наказного гетмана командовал казаками, находившимися под Гродно с российскими войсками. В пространном послании Горленко излагал многие «обиды, поношения, уничижения, досады, коней разграбление и смертные побои», которые казаки терпели от старших и средних русских командиров. Дошло до того, что самого Горленко, когда он ехал куда-то по делам со старшиной, сбросили с коня; русские забрали всех их лошадей в подводы.

Эти конфликты возникли не вдруг. Проблемы у казаков на службе в Литве начались еще в конце лета. В сентябре Горленко писал в Москву о нуждах казаков, находящихся под начальством генерала Рена. Тогда же было подано прошение от лица старшего и меньшего товарищества Прилуцкого и Киевского полков с просьбой об отпуске домой и с изложением понесенных ими обид и убытков[522]. Реакции со стороны российского командования не последовало. Теперь Горленко наконец нашел способ уведомить обо всем непосредственно Мазепу.

Но это было не все. С тем же курьером гетман получил послание и от Ивана Черныша, находившегося при ставке Петра. Черныш переслал копию царского указа, согласно которому Киевский и Прилуцкий полки должны были отослать в Пруссию для муштры и переустройства их в регулярные части.

Как писал генеральный писарь Мазепы Орлик, он лично прочитал эти два послания гетману. Иван Степанович страшно разгневался и, не сдерживаясь, воскликнул: «Какого же нам добра впредь ждать за нашу верную службу?! И кто был бы таким дураком, как я, чтобы до сих пор не принял бы противную сторону на таких условиях, какие Станислав Лещинский ко мне прислал?!»[523]

Почему последовала такая резкая реакция? Дело было не в конфликтах с русскими офицерами. Хотя, безусловно, раздражение казацких войск на тяжелую, неблагодарную службу на фронтах Северной войны отчасти переходило на Мазепу и подрывало его авторитет и власть в Гетманщине. Усиление недовольства запорожцев было только одним из проявлений этого явления. Вообще Северная война оказалась совершенно иной для Украины в отличие от Азовских походов. Сражения с привычным и хорошо известным противником — татарами и турками — приносили победы, славу и добычу. Иное дело — шведы. Лучшая регулярная армия Европы была не под силу не только казакам, но и новым петровским полкам. Отсюда неудачи, разочарования и конфликты. Сражения приносили одно только экономическое разорение. Люди роптали. Ситуацию мог исправить триумфальный поход через Польшу. Но спасти Августа, а взамен потерять Правобережную Украину, население которой с восторгом встречало вступление казацких войск, — это было чересчур. Но мало того, переформирование казацких городовых полков в драгунские грозило гораздо более серьезными последствиями. Ведь вся система административного управления Гетманщины строилась по полковому признаку (полки, сотни и т. д.), и полковая старшина выполняла роль администрации. Уничтожив городовые полки, петровский указ тем самым ликвидировал гетманскую власть и автономию Украины.

Через некоторое время в Дубно приехал и сам Горленко. Он написал к Шафирову, прося отпустить его домой ввиду болезни ноги[524], и добился согласия на отъезд у генерала Рена, подарив ему несколько хороших коней и 300 ефимков. Уезжая, Горленко оставил полки под командой своего сына. Он объяснил Мазепе свой отъезд тем, что боится, как бы его не отослали в Пруссию. О чем гетман разговаривал с одним из самых талантливых и близких ему полковников — мы можем только догадываться.

Почти сразу после приезда Горленко Мазепа был приглашен в Белую Криницу, имение князя Вишневецкого, воеводы краковского. Князь просил гетмана быть крестным отцом его дочери. Крестной матерью новорожденной была княгиня Дольская. Сам факт кумовства Мазепы с польской элитой не был чем-то необыкновенным. Еще в Крылове он крестил сына волынского каштеляна пана Радзиминского[525]. Годом позже та же Дольская будет крестить детей вместе с Б. П. Шереметевым и Реном[526]. В дальнейших событиях знакомство с пани Дольской сыграет большую роль.

Несколько дней продолжались пиры и разговоры. Орлик называл княгиню «прелестницей». Скорее всего, дважды бывшая замужем, но все еще молодая и очаровательная Дольская была приятной собеседницей для Мазепы. Своим вниманием и обаянием она отвлекала его от невеселых мыслей и льстила его мужскому самолюбию. Но нет никаких оснований говорить о том, что княгиня, тайная сторонница Лещинского, уже в тот момент могла убедить гетмана изменить царю. Начало переписки, обмен шифровальным ключом тоже на самом деле ни о чем не говорят. Ведь хорошо известно, какая широкая осведомительская сеть была у Ивана Степановича. Он мог рассматривать «прелестницу» исключительно как удобного информатора непосредственно из лагеря Лещинского. Если бы уже тогда, зимой 1705/06 года, Мазепа имел в голове какой-то далекоидущий план, то, скорее всего, он не стал бы с первых шагов посвящать в него Орлика. Ведь он прекрасно мог найти способ переписываться с княгиней и без ведома своего генерального писаря.

Вернувшись в свою ставку в Дубно, Мазепа направил Дольской благодарственное письмо за оказанное внимание и сразу опять столкнулся с теми проблемами, которые так расстроили его перед отъездом в Белую Криницу.

Генеральный есаул Иван Скоропадский привез ему царский указ возвращаться в Украину. Мазепа догадывался, что его хотят удалить, чтобы проще было решить вопрос с Правобережьем. Уезжать в Батурин в момент, когда решались ключевые для будущего Гетманщины вопросы, он не хотел. В своем послании к Петру гетман спрашивал, почему его отсылают — из-за пошатнувшегося ли здоровья или для дела. Ибо он «если будет монаршим интересам потребно, и умерети» готов на службе.

В результате Мазепа остался зимовать в Правобережье. Но до него дошла еще одна новость: уезжая из Гродно в Москву, Петр поручил верховное командование Меншикову. Иван Степанович направил Александру Даниловичу поздравления в связи с таким высоким назначением[527], но в глубине души не мог этому радоваться. Новый фаворит царя вызывал у него резкую антипатию. Может быть, Мазепа инстинктивно чувствовал, что именно Меншиков сыграет роковую роль в его судьбе?