Мазепа

Глава 10 Гетман обоих берегов

Начало XVIII века ознаменовалось крупными изменениями для Украины. Молодой царь Петр, едва вернувшись из Великого посольства и расправившись со стрельцами, задумывал всерьез заявить о российских притязаниях на место в Европе. Инициатором вовлечения Петра в войну со Швецией стал саксонский курфюрст и польский король Август, который в 1700 году начал военные действия против короля Карла XII в Ливонии.

Практически сразу после этого Мазепа получает приказ направить казацкие войска в помощь Августу. Россия еще не была готова к войне с таким серьезным противником, как Карл XII. Гетману приходили противоречивые указания — то идти самому, то направить лишь несколько полков. В конечном счете были собраны казаки нескольких полков и охотницкие, а во главе их наказным гетманом был назначен Обидовский. Племянник Мазепы попал в самое пекло под Нарвой. Полная катастрофа русских войск, потеря обоза и пушек… Борис Петрович Шереметев едва спасся, большое количество генералов попало в плен. Обидовский, стоя под Печорами, с трудом сдерживал шведские войска, так как русские рассеялись в беспорядке[395]. Безуспешно он пытался добиться от Головина информации, куда ему двигаться со своим полком[396]. Однако в середине декабря Обидовскому удалось одержать победу над шведами и взять пленных[397].

В конце 1700 года Мазепе дается указ с восемью тысячами конницы и десятью тысячами пехоты прибыть в Псков. Панические слухи доносили, что шведы из-под Нарвы намерены идти в Польшу и именно это должен был предотвратить гетман[398].

11 февраля 1701 года Мазепа получил уведомление из Москвы о смерти своего племянника Обидовского[399]. По одним сведениям, он скончался от ран, полученных в битвах со шведами, по другим — от простуды. Вместе с ним умерла и надежда Мазепы передать булаву своему ближайшему родственнику[400].

Неожиданная и нелепая гибель Обидовского стала грозным предзнаменованием: Северная война обернется трагедией для Украины. Начались и первые неприятности во взаимоотношениях гетманских офицеров и казаков с российским командованием. Служба оказалась очень тяжелой, фуража и продовольствия не было, в Псковской земле казаков, добывавших провиант и корма, избивали. Начались побеги, неудовольствие. Мазепе пришлось пойти на самые крутые меры, угрожая нарушителям дисциплины виселицей. Разумеется, это не способствовало росту его популярности.

Между тем Петр оправился от страшного поражения и после нескольких встреч с Августом в Белоруссии заключил военный союз. Договор с Речью Посполитой не мог не коснуться украинского вопроса. Это был очень щекотливый момент. Петровское окружение обратилось за советом к лицу, наиболее компетентному (равно как и заинтересованному), — к Мазепе. В марте 1701 года к нему в Батурин приехал думный дьяк Борис Михайлов. При встрече один на один он тайно объявил о «секретных Его Царского Величества делах», спрашивая совета.

Подобное участие гетмана в тайнах российской внешней политики не было явлением новым. Еще в апреле 1700 года Федор Головин подробно информировал Мазепу о польских ведомостях, которые были получены от московского резидента в Польше Судейкина. Тем не менее встреча Мазепы с Михайловым (равно как и его переписка с Головиным) ярко свидетельствует, насколько, с одной стороны, велико было доверие Петра к гетману, а с другой — какую серьезную роль Иван Степанович играл в Российском государстве. Михайлов вручил Мазепе списки всех договоренностей, которые были заключены между Петром и Августом. Гетман принял их с благодарностью и просил разрешения оставить у себя, чтобы «прочесть спокойно самому наедине».

Мазепе сообщили, что Федор Алексеевич Головин предпринимал различные усилия, дабы склонить польских магнатов к войне со Швецией и добиться соответствующего решения сейма. В частности, планировалось пойти на подкуп. Но польский подканцлер Щука рекомендовал Головину дать от имени царя ряд обещаний, которые будут благосклонно приняты в Речи Посполитой. Эти обещания касались Правобережной Украины. Поляки хотели получить Трехтемиров, Стайки, Трипилье и ряд сел Стародубского полка, а также добиться разрешения заселять земли вокруг Чигирина. Михайлов подчеркнул, что полякам было заявлено о невозможности вернуть земли, которые «отданы по договорам во владение вечное Его Царского Величества Гетманом». Но все же он спрашивал, нельзя ли уступить эти области полякам, единственно, чтобы Речь Посполитая присоединилась к войне со Швецией. Михайлов, в частности, предлагал только сделать вид, что соглашаются отдать требуемые земли, а затем, «сыскав многое непостоянство Польское, от того им отказать».

Иван Степанович в осторожной и сдержанной манере высказался, что Трехтемиров, Стайки и Трипилье можно полякам отдать без особого ущерба. Но отдавать Чигирин, Канев и Черкассы (которые стояли пустыми) никак нельзя. Эти области, быстро заселившись, станут притягательными для всех недовольных, включая запорожцев, что затруднит управление пограничными областями Гетманщины. А Киев в этом случае останется единственным царским владением в Правобережье.

На второй встрече, которая состоялась на следующий день, Мазепа уже не был так сдержан. Он внимательно ознакомился с договорами Петра с Августом и счел их неразумными. По этим условиям Россия должна была предоставить Речи Посполитой деньги («казну») и войска. Обязанности же польской стороны в статьях вообще не были четко оговорены, что Мазепа не замедлил отметить. Кроме того, гетман весьма здраво полагал, что в отношениях с Августом можно было довольствоваться обещанием только денег или только войск. А уж в случае такой большой уступки (обещая и то и другое) — следовало настаивать на «великом знатном деле». Впрочем, Иван Степанович тут же заметил, что вообще никакого «доброго дела» он от поляков не ждет. Доказательств он привел этому множество, показав свою полную осведомленность в русско-польских внешнеполитических отношениях. В частности, он обвинял Речь Посполитую в том, что, получив большие территориальные уступки и денежное вознаграждение по условиям Вечного мира, поляки так и не утвердили его сеймом, не записали в его конституцию[401]. Много претензий Мазепа высказывал в адрес поляков и в связи с их покровительством униатам в Правобережной Украине. Например, в 1700 году поляки отдали униатам главный православный собор во Львове. Да и в недавних военных действиях гетман видел неискренность поляков, которые отступили от Риги, поставив тем самым русские войска под удар. Поэтому Иван Степанович советовал как максимально возможную уступку отдать полякам Трехтемиров, Стайки и Трипилье, но только если прежде сейм внесет в свою конституцию подтверждение Вечного мира.

Наконец, Мазепа, не стесняясь, продемонстрировал Михайлову его некомпетентность во внутренней польской ситуации. Он объяснил, что договор с поляками можно заключать, только если со стороны Речи Посполитой его подпишут главные сенаторы — архиепископ Гнезненский, коронный гетман и Любомирский. Во-первых, это были люди, обладавшие огромной властью в Речи Посполитой, а во-вторых, владельцы правобережных имений, о возвращении которых и шла речь. И наоборот, Мазепа считал «неприличным» договариваться с подканцлером литовским Щукой как с человеком, «опороченным» на сеймах, не имеющим шансов стать сенатором. Развеял гетман и иллюзии Михайлова относительно возможной помощи русским войскам в войне со Швецией со стороны литовского магната Огиньского. Хотя, по мнению Мазепы, литовцы были значительно более доброжелательны к русскому царю, чем собственно поляки, но отправиться в Лифляндию они все же не смогут.

Встреча завершилась взаимными любезностями. Михайлов уверил гетмана, что без его совета никакие решения об украинских территориях приниматься не будут. Головин, получив подробный отчет дьяка, остался весьма доволен. Он написал Мазепе благодарственные письма, в которых высоко оценил его советы[402].

После поражения под Нарвой Петр, как известно, принимает активные меры для восстановления боеспособности армии, вводит немецкое платье для дворян и проводит ряд других реформ. Весной 1701 года Мазепа получает приказ выступить с казаками в Лифляндию. Подготавливая этот поход, Петр в конце мая лично писал Августу, чтобы Мазепе был обеспечен свободный проход «со всяким приятным вспомогательством»[403]. В июле Петр, находясь в Печорах, торопил гетмана с выступлением в Речь Посполитую[404]. Свой поход против шведов готовил и Борис Петрович Шереметев, находившийся в Новгороде. Он тоже писал Мазепе, чтобы тот поспешно выступал к Пскову[405]. Иван Степанович с казаками успел прийти к реке Сож, когда получил новый царский указ, по которому он должен был вернуться и вместо себя направить пять полков во главе с наказным Павлом Апостолом.

Вызвано это было, с одной стороны, взрывоопасной обстановкой и серьезным недовольством в Левобережье русскими и гетманом, а с другой — активизировавшимися действиями хана. Он не только подговаривал запорожцев, но и посылал своих посланцев к самому Мазепе, уговаривая отстать от Петра и жить с ним в союзе, «как при Хмельницком»[406]. И хотя объективная ситуация требовала присутствия гетмана в Украине, Иван Степанович счел себя обиженным. Он писал Головину, что возвращается с «жалостию и стыдом», ибо отправился в поход «с сердечною охотою и немалым моим коштом», стремясь показать себя верным подданным «не на словах, не на бумаге, но самым делом»[407].

Поход тем не менее оказался успешным. В сражении при Эрестферской мызе был разбит шведский генерал Шлиппенбах. Был взят Юрьев (Тарту)[408]. Казаки получили большую добычу. Шереметев, командовавший походом, очень внимательно следил, чтобы казаки остались довольны и «охочи»[409]. Но далеко не все командиры российской армии придерживались такой политики. Снова начались ссоры и раздоры с русскими офицерами. Полковники жаловались Мазепе на оскорбления, несправедливости. К тому же за время похода они понесли убытки в хозяйстве, которое некому было в их отсутствие вести. Многие казаки были побиты и потоплены, когда получали в псковских селах сено, и виновные не были наказаны. Перед возвращением в Украину у них отобрали пушки, не объяснив никак причину этого. Особенно остро казаки реагировали на то, что у них отбирали добычу. Испокон веков война служила средством обогащения для реестровых, и теперь они были очень недовольны службой на фронтах Северной войны, а значит, недовольны гетманом. Мазепа так и писал Петру: «Эти возвратившиеся войсковые люди поднимают на ропот остававшихся в Малороссии, все в один говор ропщут на меня, будто я за их права и вольности не стою…»[410]

Заканчивался только второй год войны, а массовые выступления казаков приобретали весьма угрожающий характер. Войска были оставлены зимовать в Лифляндии. Только Гадячский полк с Михаилом Буруховичем и Лубенский с Дмитрием Ецховетом были отпущены домой. Компанейцы и сердюки, как самые боеспособные, остались в Печорской крепости[411].

В январе 1702 года последние полки Апостола вернулись в Украину, но многие рядовые казаки, не дождавшись этого, бежали и примкнули к шведам. Размах этого доселе невиданного явления был таков, что Петр издал специальную «увещевательную» грамоту, в которой убеждал беглецов вернуться, обещая милость и щедрое жалованье. Если же они не послушаются и не отстанут от шведов, царь угрожал смертной казнью и проклятием[412].

Мир с Турцией и тяжелые, не приносившие прибыли, в отличие от Азовских походов, кампании Северной войны — все это привело к новому обострению отношений Мазепы с Запорожьем. Еще в 1701 году, направляясь в поход под Псков, запорожцы шли так медленно и лениво, что по дороге ограбили жителей Украины и России вплоть до Смоленска, так и не добравшись до фронта боевых действий. Летом того же года группа запорожцев напала на греческих купцов, направлявшихся из Царьграда в Батурин. Султан потребовал от Мазепы, чтобы немедленно были возвращены товары. Для Москвы это было крайне неприятно — не хватало добавить к шведской еще и турецкую войну. Петр направил к кошевому атаману Петру Сорочинскому толмача Посольского приказа для расследования обстоятельств этого происшествия[413].

Головин написал Мазепе, прося его совета, что делать с запорожцами. Иван Степанович прямых ответов давать не хотел. «Имеешь, ваша вельможность, высокий разум… так можешь свободно без моего совета то рассудить, какого запорожцы наказания годны», — отвечал он адмиралу. И значительно более искренне добавлял: «Я бы им давно притер носы и унял их от сумасбродного своевольства… если б не боялся привести их в последнее отчаяние и отогнать от милости монаршеской»[414]. Головин сердился, что гетман отделывался комплиментами, но тот упорно не хотел брать на себя ответственность за решение, «чтоб не подать на себя большого подозрения, будто я действую из приватной моей к запорожцам какой-нибудь злости…». Как мы знаем, личный повод к нелюбви к запорожцам у Мазепы действительно был.

В Москве решили действовать самостоятельно и в начале 1702 года задержали запорожских посланцев во главе с Герасимом Крысой, которые приехали получать ежегодное жалованье. В Запорожье направили указ вернуть награбленное добро, иначе задержанных казнят, а выплата жалованья из казны будет прекращена. В ответ начался бунт, запорожцы обратились за помощью к хану. Многие стали переходить на сторону шведов. Те, которые летом были направлены на фронты Северной войны, по указу Б. П. Шереметева были срочно отосланы в Ладогу на строительство канала[415].

К Мазепе приехал Курбатов для обсуждения дальнейших действий. Гетман советовал срочно прислать подкрепление в строящуюся вблизи Запорожья крепость Каменный Затон — на случай соединения с ханом, но считал невозможным разорить Сечь. Во-первых, чтобы достать запорожцев, придется на них идти большими силами — белгородских отрядов для этого не хватит. Во-вторых, запорожцы получат помощь от хана. А в-третьих, они могут выйти из Сечи и удалиться на низовье Днепра или к Черному морю, откуда будут совершать еще худшие разорения с благословения турок[416].

В Запорожье тем временем новым кошевым атаманом избрали Костю Гордеенко, обвинив предыдущего, Сорочинского, в том, что тот неразумно вовлек их в дело с купцами. В ноябре 1702 года Апраксин уведомлял Петра, что, по сведениям белгородского воеводы, хан с запорожцами идет в Украину[417].

Внешние события, однако, не благоприятствовали замыслу запорожцев. В Турции великий визирь Алишан Гусейн, стремившийся разорвать мир с Россией, был задушен, а на его место взошел Мегемет-паша. Новый визирь придерживался гораздо более сдержанной политики. Он сразу же приложил все усилия, чтобы утвердить мирный договор с европейскими державами и прислал в Москву тайное послание, в котором заверил, что всеми средствами (имелись в виду деньги и «хитрости») усмирит татар[418].

В свою очередь, для восстановления мирных отношений с силистрийским пашой весной 1703 года Мазепа компенсировал ему понесенные убытки из жалованья запорожцев, добавив еще и собственные средства[419]. Тогда же, в марте, в Запорожье был направлен стольник Ф. И. Протасьев для приведения запорожцев к присяге на верность царю. Присягать, однако, сечевики наотрез отказались, заявив, что и прежде целовали царю крест, а с тех пор ему не изменяли. С ханом вели переговоры исключительно для того, чтобы узнать, о чем он договаривается с Москвой и гетманом, так как их не ставят об этом в известность. И вообще, как условие для любой присяги выдвигали разрушение Каменного Затона. Мазепа был взбешен и писал Головину: «Вижу, дондеже того проклятого пса, кошевого Кости Гордеенка, не станет, по тех мест не надеяться к твердой и всецелой от запорожцев верности. Не знаю, какой другой изобрести способ, дабы не токмо того безбожного тот уряд, но и дни его прекратите»[420].

Летом 1703 года из Сечи продолжали приходить тревожные вести, что запорожцы, соединяясь с ордой, намереваются идти на Мазепу[421]. К тому же в июне запорожцы в районе Белгорода напали на русский разъезд, побили стрельцов и угнали лошадей[422].

Гетман прислал Петру подробные статьи, излагавшие его видение запорожской проблемы. Главная идея гетмана заключалась в том, чтобы решить проблему «ласково». Однако в случае крайней нужды (если запорожцы не захотят мирного урегулирования) Мазепа предлагал бросить в Запорожье «несколько десятков бомб»[423].

Только в июле Мазепа сообщал Головину: «Слава Господу Богу! Радением и неусыпным моим старанием проклятый пес Костя кошевой если не испустил проклятой своей души, то по крайней мере с кошества с бесчестием скинут»[424]. После этого в августе 1703 года запорожцы, по выражению А. Курбатова, «укротились от своего злого намерения»[425]. Они подали грамоту, где просили царя сменить гнев на милость и отпустить их посланцев. Запорожцы уверяли, что уже возвратили грекам дорогие товары, а остальные им компенсировать было якобы нечем. Новым кошевым атаманом стал выпущенный из Москвы Герасим Крыса[426]. В ноябре запорожцам была дана царская грамота, которая подтверждала прежние вольности Запорожья и в свою очередь требовала наказания своевольников[427].

Правда, несмотря на это видимое урегулирование, запорожцы продолжали «шалить». Например, когда их посланцы находились в Москве, они предложили жившим там новокрещеным пленным татарам провести их «проселочными дорогами» в Крым, потребовав за это с каждого по 15 рублей. Мазепа, видимо, знал или догадывался и о более серьезных замыслах своих вечных недругов. Он писал обо всем этом адмиралу Головину, и тот в ответ предложил подыскать удобный способ, чтобы физически убрать кошевого атамана Гордеенко, которого они с Мазепой считали главным заводилой[428].

Между тем события Северной войны развивались стремительно. Саксонское войско Августа II было разгромлено под Ригой, и Карл XII вступил в пределы Речи Посполитой и взял Варшаву. Часть магнатов, во главе с Сапегами, присягнула Карлу. Летом ему сдался и Краков. Однако поведение победителей в коронных землях вызвало негодование поляков. Сандомирская конфедерация магнатов и шляхты поддержала Августа, и в конце лета он вернул себе Варшаву.

После того как шведские войска взяли Вильно и Жмудское воеводство, литовские магнаты просили Петра прислать им помощь. В июле Мазепе был дан указ отправить казаков в Белоруссию к Быхову и Могилеву, чтобы не дать польским сторонникам шведов укрепиться в них. К Быхову прибыл отряд стародубского полковника Миклашевского с 12 тысячами казаков. В Быхове находились сторонники Сапег, а также перебежчики-запорожцы. Осада шла удачно, и 12 октября комендант сдался, но не полякам, а русскому царю. Но после сдачи в город вошли польские войска и приняли присягу Августу. Мазепа был крайне недоволен этим обстоятельством, равно как и тем, что изменники-запорожцы не были казнены, но были амнистированы. Он уже успел доложить в Москву об успехе под Быховом и переслать статьи, по которым сдался город[429]. Действия Миклашевского ставили его в неудобное положение перед Петром.

Вскоре выяснилось, что за внешней небрежностью в исполнении условий сдачи могли скрываться далекоидущие планы. Мазепе стало известно, что Миклашевский установил контакты с Троцким каштеляном Михайлом Казимиром Коцелем. Этот польский сенатор вынашивал план федеративного союза Украины с Польшей и Литвой. Для достижения этой цели Коцель предусматривал начало войны с Москвой и примирение со Швецией[430]. Иван Степанович никогда не обольщался по поводу поляков и хорошо знал, что возвращение Украины всегда было краеугольным камнем всех их прожектов. Но вот действия стародубского полковника, начавшего собственную игру, были для него крайне опасны.

Тем более что практически одновременно Мазепа узнал о тайных переговорах другого полковника — Ивана Искры[431]. Полтавский полковник вел переписку с крымским ханом и перекопским беем о заключении союза с Крымом, направленного в том числе и против Москвы[432].

В результате гетман добился разрешения сместить и Миклашевского, и Искру с их должностей полковников, однако при этом просил у Петра разрешения не отсылать их в Москву[433]. Еще больше раздувать недовольство среди старшины Мазепа не хотел и не мог.

Не успели украинские войска вернуться с победой из Белоруссии, как уже в декабре 1702 года Головин пишет секретное послание Мазепе, чтобы тот начал тайную переписку с воеводой киевским Потоцким или отправил бы к нему своих верных посланцев[434]. С этого момента по настоянию российских властей Иван Степанович постоянно имел при польском дворе своего резидента, с 1703 года вел переписку с коронными гетманами[435]. Кроме того, в связи с тяжелой ситуацией на фронтах Северной войны поляки объявили Петру о своем желании совместно с Мазепой воевать против шведов[436].

Совершенно неожиданно Северная война обернулась привлекательной и интересной для Ивана Степановича стороной. Крайнее ослабление Речи Посполитой в войне со Швецией открывало заманчивую перспективу воплотить в жизнь его титул гетмана «обоих берегов». Ранее мы подчеркивали, что рожденный и выросший в Правобережной Украине Мазепа не мог без тоски думать о родных местах, отданных полякам. Его, как искреннего защитника православия, не могли не волновать и те репрессии, которые устраивались в Правобережье католиками и униатами. Подчинение Правобережья гетманской власти не только сделало бы более защищенными границы Гетманщины, но и во многом упростило бы задачи государственного строительства, уничтожив рассадник своевольства, каковым являлась Палеивщина.

Пора снова вспомнить об этом давнем сопернике Ивана Степановича, «народном герое» Семене Палее.

Можно не сомневаться, что Иван Степанович думал о нем постоянно. Исподволь, как настоящий политик и дипломат, создавал он в Москве негативное мнение о фастовском полковнике. Еще в октябре 1696 года Мазепа писал Петру о том, что к Семену Палею бывают частые присылки от литовского гетмана Сапеги. Тот якобы остерегал Палея, чтобы он не верил Мазепе и не приезжал к нему в Батурин. Иван Степанович направил в Фастов своих резидентов, стараясь выведать планы Палея, в частности, не собирает ли он людей для какого-нибудь военного предприятия. В посланиях к царю он подчеркивал, что Палей относится к нему теперь не так «сердечно», как раньше, в частности, не пересылает писем, которые получает от поляков. Иван Степанович не советовал пускать Палея с вооруженными людьми в Киев, хотя сам еще совсем недавно «за собственные деньги» купил ему там двор, «приохочивая» его к царской службе. Вскоре стало известно, что польский король (Август II) прислал Палею 4 тысячи золотых червонцев на наем казаков. После этого Мазепа немедленно издал универсал, запрещающий казакам переходить на правый берег. Резиденты доносили из Фастова, что многие люди Палея высказывались за то, чтобы служить новому королю, «богатому деньгами», а не «на две стороны», как раньше. Палей пьянствовал и в разгуле попеременно пил то здоровье короля, то царя.

Ситуация на Правобережье резко обострилась в 1699 году, когда после заключения мира с Турцией польский сейм принял решение о ликвидации казачества в Речи Посполитой. Гетман Самусь, полковники Палей, Искра и другие правобережные старшины получили приказ распустить своих казаков и уйти из частных и королевских владений. Следить за исполнением этого распоряжения было поручено коронному гетману Яблоновскому.

Его посланцев Палей встретил категорическим отказом подчиниться. Фастов отбил атаку польских войск, после чего в руках Палея фактически оказались Брацлавское и Киевское воеводства. Открыто выступая против польского короля, Палей в условиях начавшейся Северной войны одновременно отказывался идти на царскую службу, ссылаясь на различные затруднения[437].

Летом 1702 года Подолию и Брацлавщину охватило массовое восстание. Крестьяне сжигали дома, убивали поляков и шли в казацкие полки Самуся и Искры. К осени они изгнали поляков вплоть до Львова. Палей сперва официально придерживался нейтралитета, желая добиться поддержки Москвы. Но 10 ноября 1702 года после семинедельной осады он вместе с Самусем берет Белую Церковь[438]. После этого польская власть на Волыни была ликвидирована.

События восстания резко поставили вопрос об объединении Украины — вопрос, который и так возник в ходе Северной войны. Однако все было совсем не просто. С одной стороны, польский король Август был единственным внешнеполитическим союзником Петра, ссориться с ним совершенно не входило в его планы. С другой стороны, идеалы лидеров восстания коренным образом отличались от той системы Гетманщины, которую с таким трудом создавал Мазепа.

Положение гетмана и русского правительства было очень щекотливым. Восстание против поляков было необыкновенно популярно в Левобережье. Сотни человек перебегали на Правобережье, не говоря уже о запорожцах. Палей и Самусь представлялись им новыми Хмельницкими и героями Украины. Все в один голос утверждали, что восставших поддерживает царь. Мазепа на самом деле переслал повстанцам порох, опасаясь, что в противном случае потеряет всякий авторитет на Правобережье.

В конце 1702 года Г. Ф. Долгорукий предупреждал Мазепу, что шведский король по наущению своих польских сторонников распространял слух, будто гетман с 20 тысячами казаков перешел Днепр и двинулся на поддержку Самусю. Долгорукий настоятельно рекомендовал Ивану Степановичу, чтобы тот писал в Речь Посполитую, опровергая эти слухи[439].

В декабре 1702 года Петр приказал Мазепе поставить у Днепра «крепкие и частые караулы», чтобы никто не мог убежать к Палею — подданному Речи Посполитой и короля, и в начале 1703 года гетман издал соответствующие универсалы[440].

В начале 1703 года позиция Августа II в Польше укрепляется. Оба коронных гетмана и войско присягают ему на верность. В феврале 1703 года поляки обращаются к Петру с просьбой направить им в помощь против шведских войск Мазепу с казаками. При этом поляки хотели, чтобы Палей и его люди были в послушании у короля, о чем к нему были посланы соответствующие письма. Мазепа по приказу Головина активизирует свою переписку с польскими гетманами и направляет весной 1703 года в Белую Церковь (к Палею) своего человека — в качестве резидента и «медиатора» в отношениях с поляками[441].

В Подолии и Брацлавщине полякам сопутствовал успех. Восстание было задушено. Казаки частично бежали в Молдавию, другие уходили к Палею. Тот спешно укреплял Белую Церковь и объявил, что сдаваться полякам не намерен.

Мазепа занимал выжидательную позицию, тем более что Петр был занят сражениями на Неве и основанием новой столицы. За взятие Ниеншанца и первую морскую победу над кораблями шведов сам Петр и поручик Меншиков были пожалованы Андреевскими кавалерами.

Среди этих важных и бурных событий Петр не забывал и об Иване Степановиче. В июне 1703 года он посылает Мазепе золотую булаву со своим портретом[442]. Не отставали и поляки, для которых позиция украинского гетмана в деле с Палеем имела первостепенное значение. В октябре того же года Август жалует Мазепе орден Белого орла — высшую награду Речи Посполитой[443].

Тянуть с решением вопроса о Правобережной Украине в Москве больше не могли. В конце августа 1703 года Головин сообщал Г. Ф. Долгорукому, что Мазепа должен в октябре приехать в Москву для решения вопроса о Белой Церкви и Палее[444].

К этому времени и Иван Степанович уже имел готовый план, как ему дальше действовать. События, связанные с Миклашевским и Искрой, ясно показали, что его политика, основанная на компромиссе и лавировании, больше не была эффективной. Отдельные группировки старшины поднимали голову, стремясь в мутной среде военных действий Северной войны добиться усиления собственной власти. Смерть Обидовского и преклонный возраст самого гетмана (ему было тогда уже 64 года) открывали заманчивые возможности для честолюбивых стремлений старшины.

С другой стороны, крайнее ослабление Польши создавало условия для возобновления вопроса о возвращении Правобережья под власть украинского гетмана. Еще в марте 1703 года Мазепа сообщил Головину о намерении поляков избрать себе нового короля[445].

После переговоров в Москве Мазепа перестает придерживаться нейтралитета и начинает активно участвовать в тех событиях, которые разворачивались в Речи Посполитой. Основным его союзником и соратником остается Федор Головин. Мазепа отсылает ему письма, в которых объявляет о недружественных намерениях Самуся, нарушающего мир между Петром и Августом[446]. Про Палея Мазепа писал Головину, что тот имел сношения с Любомирскими (сторонниками шведов) и решил быть в подданстве у поляков. Это были очень тревожные сведения, тем более что в Речи Посполитой все громче звучали голоса, что следует разорвать союз с Петром, помириться со шведами и вместе с теми идти на Москву.

Именно о планах такой войны уведомил Мазепа подьячего Илью Никифорова, приехавшего к нему в Батурин. Иван Степанович ссылался на сведения, полученные им от резидентов в Речи Посполитой. Он говорил подьячему, что коронный и польный гетман колеблются и думают избрать вместо Августа II сына Яна Собеского — Александра. Мазепа выражал обеспокоенность, что в случае польско-шведского союза и их совместного похода в Украину трудно будет сдержать разрастающиеся бунты.

В случае войны запорожцы немедленно прельстятся на денежные дачи поляков (Мазепа назвал их «тростью в поле, которая колеблется ветром и туда и сюда»), равно как и простой «малороссийский народ». Своих подданных Иван Степанович охарактеризовал следующим образом: народ «вольный, и глупый, и непостоянный». Даже среди близких ему людей он не видел «истинной и искренней верности» царю, и это были не пустые слова.

При этом, ссылаясь на опыт своего гетманства, Мазепа говорил, что нельзя этот вольный народ озлобить и пытаться суровостью привести к верности. Обходиться нужно с ним «только одной ласкою, а не иным чем». Для предотвращения возможных бунтов и установления должного контроля за ситуацией в условиях возможной войны Иван Степанович просил прислать российские войска. Но не такие, как из белгородского и севского разряда, которые сразу начинают «побираться», а многочисленные и хорошо снабженные.

Мазепа придерживался своего прежнего мнения о поляках — «неистовые и не правдивые, но злопоносные и ненавистные люди». Он сказал, что знает о постоянных наговорах на него со стороны поляков, что те выставляют перед Петром, будто он, Мазепа, поддерживает Палея с Самусем и Сапег. Иван Степанович сообщил и то, что во время его осенней поездки в Москву в Украине был распущен слух, что гетмана якобы арестовали[447].

Иван Степанович настаивал, чтобы царь дал ему ясные инструкции, как себя вести с Самусем и Палеем, когда те снова пришлют к нему: иметь ли с ними переписку, обращаться ли с ними ласково и т. д.

В феврале Петр направляет официальную грамоту Палею, чтобы тот вернул Белую Церковь полякам, угрожая в противном случае силой[448].

Но тут ситуация резко меняется. В конце марта Головин информирует Мазепу, что в Речи Посполитой готовится новая «элекция» короля. Ее инициаторами были сторонники шведской партии. Ивану Степановичу в связи с этим дается указ, чтобы он держал в готовности все свои полки[449].

После очередного отхода коронных гетманов от Августа Головин в марте 1704 года совместно с Мазепой решает использовать Палея. Головин просил Мазепу любыми способами снова возбудить Палея против поляков, чтобы коронные гетманы получили проблему в Правобережье («забаву»)[450]. Мазепа в ответ предложил Головину, что отправится в Киев и либо выбьет Палея из Белой Церкви, либо снова возбудит его на поляков. В противном случае Палеивщина превращалась в могучий инструмент поляков, направленный против Гетманщины[451].

Но этот план Ивана Степановича был воплощен в действие уже по-другому, более масштабно. В апреле последовал указ о выступлении Мазепы с казацким войском к польским рубежам. Это решение следовало публично объявить, особенно в Литве и Польше[452].

В июне Мазепа во главе казацких войск перешел границу Гетманщины, установленную Вечным миром, и вступил в пределы Киевского воеводства. В распространенном им универсале говорилось, что он выступает не для того, чтобы разорвать мир между Россией и Речью Посполитой или нарушить шляхетские права. И тем более не для того, чтобы поддерживать или провоцировать бунты против панов, но с единственной целью помочь полякам против шведского короля. Он предлагал шляхте спокойно оставаться в своих имениях и строго приказывал крестьянам прекратить бунты и подчиниться установленному порядку.

Бунты действительно стали стихать, и к октябрю шляхта Киевского воеводства на сеймике выразила благодарность Мазепе за наведение порядка. Правда, король Август и коронный гетман Яблоновский засыпали Мазепу грамотами с требованием возвращения занятых Палеем крепостей[453]. Эти послания пока что игнорировались.

Уже в середине июня Палей приезжает в табор Мазепы под Паволочью и сопровождает его в дальнейшем походе на запад. Время проходило в беседах, банкетах и попойках. Иван Степанович вел себя как радушный и щедрый хозяин и в то же время писал Головину: Палей «беспрестанно пьян, и день и ночь, не видал я его трезвым. Я стараюсь обратить его против Любомирских… но он… все только отговаривается то болезнью, то другими предлогами»[454]. Напившись, Палей открыто ругал Гетманщину и гетмана, все больше убеждая Мазепу в своей нелояльности. Между тем поляки засыпали Ивана Степановича жалобами на подчиненных Палея, продолжавших погромы в различных регионах Правобережья.

Согласовав это решение с Головиным, Мазепа намеревался отправить Палея в Москву, но тот почувствовал неладное и отказался ехать. Гетман красочно изображал обстановку в своем очередном донесении адмиралу: «Вот уже шестой день сидит Палей у меня в обозе. Он беспросыпно пьян, кажется, уже пропил последний ум, какой у него оставался. Это человек без совести и гультяйство у себя держит такое же, каков сам: не знают они над собой ни царской, ни королевской власти и всегда только к грабежам и разбоям рвутся. Сам Палей даже не помнит, что говорит. Я предложил ему ехать в Москву, он отказался. Я через несколько дней стал упрекать его за это, а он мне сказал, что ничего не помнит, потому что был тогда пьян»[455].

Тогда в конце июля под Бердичевом Мазепа арестовал Палея и 28-го числа отправил его в Батурин, где тот содержался в качестве пленника[456]. В народной памяти это событие осталось запечатленным в целом ряде вариаций казацких дум на тему «Мазепа и Палей», в которых Палей приезжает на банкет к гетману и тот его там арестовывает. Симпатии авторов при этом, несмотря на признание факта «пьянства» Палея, были исключительно на стороне фастовского полковника[457].

В универсале к жителям Фастова Мазепа назначил полковником на место Палея Михайло Омельянченко. Самое удивительное, что арест «народного героя» никаких бунтов против Мазепы не вызвал. Наоборот, Самусь, Шпак, 3. Искра, Танский (зять Палея) и другие лидеры Правобережья перешли на его сторону и признали гетманскую власть Мазепы. Без всякой борьбы Мазепу признала и Белая Церковь.

В августе Головин изложил Мазепе секретную волю Петра, чтобы Белая Церковь оставалась под российским контролем[458]. А 12 сентября Головин передал Мазепе распоряжение о конфискации имущества Палея. Это было выполнено в октябре. Среди десятков сабель, кунтушей и соболиных шуб не нашлось места ни единой книге[459].

Петр распорядился также, чтобы в Белой Церкви немедленно заменили старые медные пушки на современные чугунные из Киева[460]. Это, безусловно, должно было убедить Мазепу в серьезности планов Петра относительно дальнейшей судьбы Правобережной Украины.

Между тем гетман по-прежнему официально находился в этом регионе по приглашению польского короля с целью расправы над сторонниками шведов и унятия бунтов. Поэтому к Августу направили посланцев с вопросом, как поступать дальше. Король просил прислать к нему 30 тысяч казаков, а самому гетману предлагал расположиться в имениях Любомирского в наказание за их неверность. Мазепа поступил по-другому, отправив только 10 тысяч во главе с Мировичем.

В декабре Головин разрешил разместить палеевских казаков по квартирам в воеводстве Киевском. Мазепе надлежало принять решение, где расположить польские войска Любомирского — «чтобы было пристойнее и к целости Украины»[461]. Титул Мазепы, гетмана «обоих берегов», все больше приобретал реальные очертания.

Закончив все эти распоряжения, в конце октября гетман вернулся в Батурин.

Какую позицию занимали российские власти в отношении Правобережья? Как ни удивительно, ответ на этот вопрос историками не дан. Безусловно, Мазепа не мог самостоятельно принимать решение о распространении своей власти на правом берегу. Для этого он должен был иметь тайное согласие Петра. Вплоть до критического 1707 года российские власти будут придерживаться именно такого сценария развития событий: распространение гетманской власти на Правобережье в условиях гражданских войн в Речи Посполитой. Территория Украины рассматривалась Петром как плацдарм для будущей войны с Турцией. К тому же было очень полезно лишить поляков возможности вмешиваться в украинские дела и провоцировать конфликты с Крымом.

Получив тайный карт-бланш, Мазепа с большим энтузиазмом строил планы новой Гетманщины — в тех границах, какие она достигала во времена Богдана Хмельницкого. Он сохраняет ту полковую организацию, которая еще существовала со старых времен, и добавляет новые территориальные подразделения: Белоцерковский, Богуславский, Корсунский, Чигиринский, Уманский, Брацлавский, Черкасский, Каневский полки[462]. Генеральный есаул Гамалия был назначен в Белую Церковь, которой предстояло стать столицей нового края. Возможно, Иван Степанович даже планировал и более блестящую судьбу для этого города, который был расположен по соседству с фамильным гнездом Мазеп — Колединских. Можно не сомневаться, что престарелая, но еще весьма энергичная мать гетмана Мария Магдалена благословила это начинание сына.

А за дело он взялся с присущим ему размахом. Как истинный сын эпохи украинского барокко, Мазепа придавал большое значение внешним атрибутам и символам. Поэтому еще в 1701 году он начинает «духовную» экспансию на Правобережье, в регион, остававшийся пустым по решениям Вечного мира, но чрезвычайно важный и священный для любого казака. С подачи гетмана была восстановлена кафедра епископа Переяславского, которую занял Захарий Корнилович, близкий друг Мазепы. Восстановленная кафедра сразу же получила большие земельные пожалования «по обоих сторон Днепра»[463]. Следующим этапом гетман восстановил стоявший десятилетиями заброшенный правобережный Трехтемировский монастырь — место, где еще в XVI веке начиналось реестровое казачество и где находилась первая официальная резиденция гетмана. Универсалом Мазепы монастырь этот был теперь включен в Переяславскую епископию, и Захарию Корниловичу было поручено заняться его восстановлением[464]. Наряду с воссозданием Чигиринского полка, возрождение Трехтемирова было истинно знаковым событием для украинского казачества вообще и правобережного в частности.

Это был один из лучших моментов в жизни Мазепы. Самые смелые его мечты начинали сбываться. Устранение Палея, установление гетманской власти в Правобережье создавали прекрасные возможности для подчинения Запорожья. А когда не станет этих очагов бунтарства, можно будет довести до логического конца создание административно-государственной системы. Гетманщина приобретет наконец законченные формы. Такое наследие можно будет спокойно передать потомкам.

Именно в этот период происходит один из самых известных эпизодов жизни Мазепы: его роман с Мотрей Кочубей. Эпизод столь известный, столько раз использованный писателями и поэтами, что не уделить ему внимание совершенно невозможно.

Возвращение Мазепы в Батурин после подчинения Правобережья, безусловно, носило черты триумфа. Старшина, особенно те, для кого идеи Гетманщины не были пустым звуком, встречала гетмана с восторгом. И сам он, как умный политик и зрелый человек, не мог не осознавать величия происходивших событий. Осуществление заветных мечтаний должно было наполнять его душу торжеством. Вместе с этим силы утраивались, а желания возрастали.

В эти золотые дни осени 1704 года Мазепа, конечно, не раз бывал в доме своего кума и соседа генерального судьи Василия Кочубея. Имение Ивана Степановича Гончариха под Батурином располагалось всего лишь в нескольких верстах от имения Кочубея. Как уже упоминалось, одна из дочерей Кочубея, Ганна, была замужем за Иваном Обидовским, племянником гетмана (соответственно, теперь была его вдовой). Младшая, Мотря, крестница Ивана Степановича, к моменту описываемых событий была еще очень юной.

Как вспыхнул этот роман, угадать несложно. В 1702 году у Мазепы умерла жена, тихая и незаметная Фридрикевич. Хотя она не играла никакой заметной роли в Гетманщине и ее имя никогда не упоминалось в описаниях официальных церемоний[465], но тем не менее гетман, славившийся своей популярностью у женского пола, хранил ей верность — по крайней мере никаких фактов романов Мазепы при жизни его жены историками не обнаружено. Теперь было другое дело — вдовец, невероятно богатый, влиятельный государь огромного края, чувствовавший подъем жизненных сил и огромное воодушевление от достигнутого. Дряхлым стариком в свои 65 лет Мазепа отнюдь не был. Многократно уже упоминавшийся Жан Балюз, побывавший в Батурине как раз в месяцы, когда развивался роман с Мотрей, оставил следующее описание гетмана: «Взгляд у него суровый, глаза блестящие, руки тонкие и белые, как у женщины, хотя тело его сильней, чем тело немецкого рейтара, и он прекрасный наездник»[466].

Такое сочетание мужской силы, огромной воли, ясного ума, безмерной власти и богатства с легкостью покорило Мотрю. К тому же Кочубеевна была девушкой образованной, разбирающейся в литературе (одним из подарков гетмана к ней станет «книжечка»), так что эрудиция, начитанность Мазепы тоже оказали свое воздействие. Наконец, еще один фактор, который мне представляется очень важным: Иван Степанович был искренне влюблен. А страсть со стороны столь выдающегося человека не могла не льстить самолюбию девушки. К тому же ухаживал он очень красиво.

Сохранившиеся письма Мазепы к Мотре, его переписка с Кочубеем позволяют весьма подробно восстановить события, разыгравшиеся в Батурине в конце 1704 года. Между гетманом и девушкой вспыхнул нешуточный роман. Предания, сохранившиеся в Батурине до сих пор, указывают на старинный дуб по соседству с имениями Кочубеев и Мазепы, в дупле которого влюбленные прятали тайную переписку. Помимо большой разницы в возрасте ситуацию осложняло то, что Мотря, как уже говорилось, была крестницей Ивана Степановича, и по церковным канонам они не могли пожениться. Правда, для всемогущего Мазепы, крупнейшего церковного мецената и личного друга всей украинской духовной иерархии, это была решаемая проблема. Другой, нерешаемой, оказалась позиция родителей Мотри, которые категорически отказались давать свое благословение.

Роковую роль здесь сыграла Любовь Кочубей, женщина с сильным, но склочным характером, имя которой уже упоминалось в связи с конфликтами между старшиной. Любовь была дочерью старого полтавского полковника Жученко, с детства привыкла к власти, любила, чтобы все подчинялись ее воле. Но тут коса нашла на камень. Мотря стояла на своем. Любовь (Мазепа в своих письмах именует ее мучительницей за тиранское обхождение с дочкой) третировала Мотрю, по некоторым свидетельствам — даже била. И все закончилось тем, что в один прекрасный вечер девушка убежала к гетману.

Сколько она пробыла у Мазепы — неизвестно, но вскоре он отослал ее обратно к родителям в сопровождении стрелецкого полковника Григория Анненкова. Прощаясь в «покое мурованном», Мотря поклялась, «что хоть так, хоть этак будет, но любовь наша не изменится». Мазепа подарил возлюбленной брильянтовый перстень, «лучше и дороже которого у меня не имеется». Гетман целовал «беленькие ручки» и уверял, что «если жив буду, то тебя не забуду».

Мотря была огорчена решением Мазепы отправить ее обратно домой. Тот объяснял, что, во-первых, Кочубеи «по всему свету объявили, что я взял у них дочку ночью силой и держу у себя вместо наложницы». Во-вторых, гетман откровенно признавался, что, если бы Мотря оставалась у него в доме, «я бы не смог никоим образом выдержать, да и Ваша милость тоже. Стали бы мы с тобой жить так, как супружество велит».

Несмотря на всю силу любовного влечения («Моя сердечно любимая, наймилейшая, наилюбезнейшая Мотроненько!»; «Сама знаешь, как я сердечно, страстно люблю вашу милость. Еще никого на свете я не любил так»), Мазепа поступил благородно. Но это ему в заслугу никто не поставил.

Пожалуй, самое яркое художественное изображение этого эпизода представлено в опере «Мазепа» Чайковского. Но то, что происходило на самом деле, было ничуть не менее драматично. В Батурине разгорелись нешуточные страсти. Кочубей написал гетману письмо, заявив, что предпочел бы смерть, чем постигший его позор («О! горе мне мизерному и от всех оплеванному»). Он вопил, что «надежды о дочери моей, будущей моей утехе, обернулись в плач», что его покрывает «горький срам и поношение» и он не может смотреть в лица людские. В ответ Мазепа тоже не стеснялся. Он писал, что единственная причина печали — это жена Василия Кочубея. Что следовало бы на нее наложить хорошую узду и мундштук, как кладут на кобыл. Сравнивал Мотрю со святой Варварой, которая тоже бежала от тиранства отца — и не в дом гетманский, но в менее презентабельное место — на овчарню. Советовал вырвать из сердца бунтарский дух, навеянный женщиной. И с возмущением спрашивал, о каком блуде может идти речь. Впервые за все свое гетманство Мазепа открыто писал Кочубею, что шестнадцать лет прощал и закрывал глаза на многие его большие «смерти достойные» проступки.

Речь, безусловно, шла о восстании Петрика и других интригах, в которых принимал участие генеральный судья, — «однако ничего хорошего, как вижу, ни терпеливость, ни доброта моя не могли сделать»[467].

Гетман пылал жаждой мести («знал бы я, как врагам отомстить»), но Мотря запретила ему это делать. Некоторое время они еще переписывались (в течение декабря 1704 года). Гетман посылал девушке книгу, брильянтовое колье. Посредниками в их переговорах были некая Милашка и Демьян. Мазепа советовал Мотре, от которой отвернулись все ее родные, идти в монастырь, «а я буду знать, что тогда с вашей милостью делать». Мотря сходила с ума, как писал сам Кочубей, «плевала» на отца и мать.

Не меньше мучился и Мазепа («Сердечно от того болею, что… не могу очей твоих и личика беленького видеть»), В это время он пишет одну из двух дошедших до наших дней дум — «Старик с телом беседует». В ней он рассуждал о седых волосах и молодых желаниях тела, о плотских утехах и мучениях ада[468]. При этом мне представляется несправедливым считать Мазепу «старым греховодником», а Мотрю «очень ограниченным женским существом», как это делал Н. Костомаров. Почему-то никто не укоряет Богдана Хмельницкого за его поздний роман с Еленой Чаплинской, а в уста престарелого генерала Гремина Пушкин вложил прекрасные слова, что «любви все возрасты покорны». Позволю себе сделать предположение, что, если бы Мазепа счастливо женился на Мотре, судьба народов Восточной Европы могла сложиться по-другому.

Почему же так категорически были настроены Кочубеи? Некоторые историки[469] склонны объяснять бескомпромиссную позицию Любови Кочубей тем, что якобы у нее самой был роман с Мазепой. Еще более фантастичным представляется объяснение, что Кочубеи знали о тайных замыслах Мазепы и боялись за судьбу своей дочери. Ни одному историку не удалось найти ни единого документа, который говорил бы о том, что у гетмана до 1706 года имелись «замыслы будущей измены». И уж совершенно невозможно представить туповатого Кочубея и его истеричную супругу в роли тонких политиков, просчитывающих замыслы гетмана на долгие годы вперед. К тому же Мазепа был очень немолод и спокойно мог умереть до «измены», оставив их дочери огромные богатства…

С точки зрения автора, здесь напрашивается другое объяснение. Любовь явно руководила своим мужем (Мазепа не случайно писал Василию, что тот «под пихтой» ходит) и наверняка разжигала его амбиции. Много лет Кочубей вел интриги, стараясь свалить своего давнего соперника и занять его место. Любовь уже не раз представляла себя в роли гетманши и теперь не могла смириться с мыслью, что это место займет вместо нее ее дочь. Кочубей, распаленный женой, считал себя оскорбленным прежде всего тем, что гетман дал ему почувствовать свою власть. Возвращая Мотрю, полковник Анненков, начальник стрельцов из охраны гетмана, якобы заявил Кочубею: «Не только дочь может гетман взять, но и жену твою отнять у тебя может».

Как бы ни были привлекательны эмоции, владевшие сильными мира сего три столетия назад, хотелось бы в заключение подчеркнуть другое: явное несоответствие, которое переходит из работы в работу. Роман с Мотрей, почему-то, как аксиома, считается преддверием и причиной доноса Кочубея. Между тем эти события разделяло более двух с половиной лет, весьма драматичных для судеб Украины и России. Мотря за это время успела выйти замуж за близкого Мазепе человека — генерального судью Василия Чуйкевича. Он был не просто старшиной, но бывшим дворским Ивана Степановича, возведенным им сперва в звание регента генеральной войсковой канцелярии, а потом уже генерального судьи. Кстати, Чуйкевич не покинет гетмана вплоть до Полтавской битвы. Так что причиной казни своего отца Мотря ни в коем случае не была. И разум от горя она не теряла, но наоборот — разделила судьбу своего мужа и была отправлена Петром в 1710 году в Сибирь (несмотря на «реабилитацию» своего отца), где, по-видимому, и умерла. Вот такой печальный конец, но совершенно иной, чем у Пушкина.