Меч из красного льда

Глава 1. Глушь

Аш.

Райф проснулся от толчка, сразу сидя. Его сердце тяжело билось в груди, а в горле саднило, как будто он кричал. Быстрый взгляд на Медвежку показал, что уши небольшого двужильного горного пони подергивались. Видимо, и вправду кричал.

Имя Аш.

Райф потряс головой, надеясь движением отогнать все мысли о ней. Ничего ими не добьешься. Безумие - поджидать здесь, в обширном и изменчивом пространстве Великой Глуши, и беспокоиться об Аш Марке и желать ее присутствия - верный способ сойти с ума. Она ушла. Он не мог владеть ею. Это так же просто, как и невозможно изменить.

Поднявшись на ноги, Райф заставил себя оценить окрестности. От жажды язык во рту казался огромным. Он не обращал на это внимания. По Глуши разливался свет, и последние яркие звезды бледнели. Там, где мог находиться восток, горизонт вспыхивал первыми намеками на солнце. Ландшафт казался обычным. Покрытое окалиной скопление скал поднималось из смятого известнякового основания как сталагмиты, отвесные и зазубренные, бесшумно созданные минералами по мере их роста. На земле прослойка из обломков известняка и окаменевших панцирей насекомых хрустела под его сапогами, как цыплячьи кости. Медвежка нюхала нечто, что когда-то давно могло быть растением. Как только Райф перешел от далеких фиолетовых пиков, плывущих над туманом, к контурам ущелья, которое разделяло Глушь на севере по дну долины, он почувствовал в какой-то мере облегчение. Это очень походило на то место, где он разбивал лагерь прошлой ночью.

Стоял на якоре, это точнее. Глушь не изменилась, пока он спал. Раздраженный этим, Райф подошел к Медвежке и начал вытирать ее шкуру. Она боднула его головой, чуя воду, но для ее утренней кормежки было еще слишком рано, так что он мягко отвел ее голову и сказал: "Нет".

Колотые раны, нанесенные когтями Шатан Маэра, стянули мышцы левого плеча, и он чувствовал заметную боль, когда чистил Медвежкины копыта. Когда он быстрым движением поднял ее ногу, слабое короткое покалывание переместилось к его сердцу. Остановившись на мгновение, он положил руку на Медвежкино брюхо, чтоб не упасть. Было в боли нечто особенное, вроде легкого зондирования, такое, что он переставал быть собой, и он не мог, чудилось, выбросить Шатан Маэра из головы. Он чувствовал его вонь, видел его коварные пустые глаза, словно тот стоял рядом.

Вздрогнув, Райф шагнул прочь от пони. 'Я не кажусь тебе безумным?' - спросил он ее, растирая болезненную мышцу.

Медвежка лениво ударила хвостом, что для пони равноценно пожатию плечами. Движение было странно успокаивающим. Порой это все, что нужно, чтоб прогнать страхи прочь - равнодушие других живых существ. Боль просто была последним остатком воспаления, ничем более.

Хотя Райф и не чувствовал особого желания, он все же занялся ревизией своих скудных припасов. Свежая вода становилась проблемой. Обмякший мех для воды из шкуры зубра лежал рядом с глыбой известняка, его содержимое почти иссякло. Оставшаяся малость имела вкус сыромятной кожи. Райф сомневался, не будет ли она последней сегодня. Еда была - проросшее пшено для пони, сухой сыр и вяленое мясо для него; пока он знал достаточно, чтоб не сооблазняться им. Он хотел знать, откуда появится его следующая вода, еще до того, как поест. Вчерашний день его научил, что недостаточно даже видеть воду. В Глуши вам следует прыгнуть в нее и увидеть свою одежу мокрой, прежде, чем будете точно уверены, что она, вода, там есть. Вчера они с Медвежкой отмахали лиги пути, погнавшись за стеклянным блеском в долине меж двух холмов. Сегодня они стояли в этой долине. Она была не просто сухой, она была насквозь высохшей, и Райфа не оставляло ощущение, что он сглупил. Надо думать, чему-то он научился.

Неспособный помочь себе, он щелкнул по крышке меха с водой, и в итоге в рот немного попало. Жидкость пропала раньше, чем он смог ее проглотить, поглощенная пересохшими деснами. Было искушение взять больше, но он устоял. Сначала его обязанности по отношению к животному. Когда он внимательно отмерял воду в навощенное ведерко под носом пони, Райф думал о том, где возьмет следующую меру. Для проверки он мог сказать, что прошло пять дней, как он оставил Крепость Серого Льда. Первые несколько дней были потеряны для него, прошли как в тумане от боли и отравы в крови. Он не помнил, как оставлял крепость или выбирал путь, ведущий их из Глуши. Он помнил пробуждение утром, и, глядя на свою левую руку, не был уверен, что она принадлежит ему. Кожа плавала поверх мышцы, как бы отделенная слоем жидкости. Она текла, когда он нажимал на нее, прозрачная жидкость, что просачивалась через ссадину, Райф полагал, должно быть, какая-то рана. Странное дело, она не болела. Еще более странно, он не помнил, чтоб его это беспокоило.

В какой-то момент он должен был снова обрести разум, хотя были времена, когда он не был в этом уверен. Раны на шее заживали. зашивал самую глубокую без использования зеркала, так что только боги знали, на что он похож. Что касается его руки, она, несомненно, выглядела намного лучше. И он был совершенно уверен, что это было удачей. Его разум, попадавший в различные истории, слегка затуманен, в частности, и склонен к фантазиям. В первый день, когда он пытался ехать верхом, голова показалась ему настолько легкой, что он признался себе, что было бы лучше идти пешком.

С того случая он не садился на Медвежку, и провел последние три дня, упорно передвигаясь пешком. Время от времени Медвежка насмешливо смотрела на него, а как-то даже боднула в поясницу, приглашая ехать верхом. Она хотела помочь, он знал это, и единственное, что она могла предложить, это ее умение нести его вес.

Райф облизнул губы. Они были сухи, как древесная кора. Найдя внутри мешок с зерном, он зачерпнул горсть проса. Медвежка, чьи мысли никогда не уходили от еды далеко, подскочила исследовать содержимое. Она ела с ладони, настойчиво вылизывая крупинки, застрявшие между пальцами. Она не понимала, что во всех отношениях была единственным существом, кто ухаживал за ним. Её общество само было ценным более, чем стоимость запасов на целый месяц. Стоическое принятие Медвежкой ее положения успокаивало его сердце. Заботясь о ее нуждах, он убеждался в достаточном количестве еды и воды, заботясь о ее попоне, зубах, очищая ее копыта от камешков, он отвлекался от мыслей о себе. А еще было ее чутье Глуши. Маленькая горная лошадка, позаимствованная у Увечных, инстинктивно умела передвигаться по Глуши. Вместо борьбы с нереальной природой местности, она позволяла себе следовать ей, становясь листочком, уносимым течением. Как кланник, человек, обученный передвигаться в густом лесу, следует легким как намек следам, оставленным ледяными зайцами и лисами, и держит направление во мгле замерзшей тундры. Райф находил передвижение через Глушь почти тщетным. Солнце могло подняться на востоке, но могло и не подняться. Целые горные хребты могли плыть над горизонтом, как корабли. Облака образовывали кольца, которые висели в небе, независимо от господствующих ветров, в течение нескольких дней. Ночью колесо звезд повернется в небесах, но вы никогда не можете быть уверены, какие созвездия оно будет содержать. Иногда вращение поворачивало обратно и двигалось наперекор какой-либо науке о звездах, которой Райфа никогда не учили. Ориентироваться кому-либо в такой среде было просто невозможно. Как только вы устанавливаете направление на север, выбираете путь, выводящий вас вовне, Глушь начинает течь сквозь ваши пальцы, как снежная пыль. Здесь не было ничего постоянного. Всё - небо, землю, солнце и луну - носило каким-то непознаваемым течением.

Великая Глушь не могла иметь материальное воплощение и быть объясненной. Древнее колдовство покрыло ее шрамами, время стерло ее границы, и катастрофические разрушения очистили ее от жизни. Глушь больше не подчинялась физическим законам. Попытки пересечь ее были безрассудством. Лучшее, на что вы могли надеяться, был проход. Медвежка как-то знала это, знала, что отказ - не утверждение - от контроля будет перемещать дальше в этом месте.

Каждую ночь, с тех пор, как они покинули крепость, пони натыкалась на подходящее для установки лагеря место. Она находила острова, приподнятые над бескрайними туманными реками, что текли через Глушь на закате, чуяла пещеры, утонувшие глубоко в скалах, и котловины, защищенные от суровых утренних ветров. Она даже обнаруживала русла рек, где древние кусты были настолько лишены жизненных соков, что горели без дыма, как чистейший уголь. Горная лошадка еще не нашла питьевой воды, но Райф знал, что из них двоих у нее были лучшие шансы доискаться.

До воды, и также до выхода.

Нахмурившись, Райф оглядел горизонт. Постоянный резкий ветер дул прямо в лицо, натирая щеки кристаллами льда и наполняя его нос запахом озона и свинца, - следом далеких бурь. Часть его соглашалась просто плыть по течению. Все время, пока он был здесь, благодаря Глуши, ему не нужно было принимать решений о будущем. Вопросы, вернуться ли к Увечным или направиться к югу в поисках Аш, имели мало смысла, так что предопределенность пути было своего рода облегчением. Последние три дня были самыми мирными, какие он только знал с того утра в Пустых Землях, когда погибли его отец и Дагро Черный Град.

Ощущение спокойствия держалось не слишком долго. Мор Дракка, Свидетель смерти, Клятвопреступник, Дюжина зверей - человек с такими именами не может ожидать мирной жизни.

Встав коленями на скатанную постель, Райф достал меч, отданный ему Слышащим Ледовых Ловцов. Некогда отлично закаленное лезвие было искривлено и почернело, кромки были затуплены и неправильны. Погруженный в теневую плоть до поперечины гарды, он был изменен безвозвратно. Ему уже никогда не быть ничем более, как болванкой, тем клинком, которое отец дает сыну потренироваться, пока парень не достигнет должной степени мастерства. Райф начал точить лезвие, несмотря ни на что, используя мягкую замшу и импровизированную пасту из песка и известняка, смешанную с (лошадиным) жиром. Кристалл хрусталя, установленный на навершие, ярко вспыхнул в лучах восходящего солнца, и Райф обнаружил себя вспоминающим, что Слышащий сказал ему, когда вручал меч.

'Он неплохо послужит тебе, пока не найдешь чего-нибудь лучше'.

Странно, как он мало думал об этих словах до сих пор. Этот меч когда-то был оружием рыцаря-Клятвопреступника, его клинок скован из безупречной стали, его лезвие заточено кузнецом, мастером клинков. Для большинства кланников он стал бы наградой, которая будет храниться - любовно смазанной каждые десять дней, показанной с молчаливой гордостью для осмотра почетными гостями, прошедшей через поколения от отца к сыну. Тем не менее, Слышащий намекал, что для Райфа это было бы чем-то большим.

Внезапно Райф запаковал меч обратно. Было время двигаться дальше.

Сегодня в Глуши был хороший день. Солнце поднималось, путешествуя с правильной скоростью по дуге, и группы низко лежащих туч двигались в том же направлении, что и преобладающие ветра. Ну, почти. Райф пожал плечами, когда поднимался вдоль известкового обрыва. Он реагировал на небольшие ежедневные несоответствия сильнее, чем на крупные.

Обрыв был каменистый и трудно проходимый, разорванный трещинами и разрушаемый более светлым и рыхлым меловым камнем, который рассыпался в пыль. Серые былинки вылезали сквозь дыры в камне. Возможно, они были живыми, трудно сказать. На расстоянии Райф мог видеть линию невысоких гор, хребты, убегающие извилистой линией к обрыву. Понимая, что ему предстоит постоянный подъем, он вытащил мех с водой.

И тут же понял, что это было ошибкой. Его рот и желудок ожидали воды, мышцы горла сокращались в готовности глотать, но он не мог сделать ни глотка. Мех был хорош, но пуст. Беречь было нечего. Сглотнув слюну, что скопилась под языком, он забросил мех обратно на его место, за седло Медвежки. Когда желудок послал одиночную судорогу протеста, он проигнорировал ее. Ему нужно было подумать.

Почему я иду этим путем? Любое другое направление выведет меня с обрыва и далее прочь от гор. Никаких сложных подъемов. Так почему его все больше тянет туда? Почему бы просто не направиться вниз и выбрать легкий маршрут? Была вероятность, что Глушь поймает его по-любому. Через день эти горы могут растаять в тумане.

Райф украдкой взглянул на солнце, раздумывая. Солнце было зимнее, тусклое и скупо намеченное на фоне неба. Когда он перевел взгляд, остаточное изображение горело перед его глазами. Когда поле зрения прояснилось, он заметил, что пар от дыхания побелел. Температура падала. Глушь имела две степени холода: просто суровый и леденяще-промозглый. После ухода из крепости Райф считал, что ему повезло, поскольку встречался только первый. С суровым он мог жить. Суровый - это нормальное положение вещей в клановых землях в середине зимы. Он грозит обморожением и иногда отмораживает уши и пальцы ног. Его можно пережить, когда ты сыт и хорошо одет.

Промозглость была кое-чем другим. Сырость убивала. Она замораживает дыхание в тот миг, когда оно покидает рот, окутывая каждый волосок на лице инеем; от нее немеют даже тепло одетые руки и ноги, а когда они онемели, она превращает их в лед; это меняло восприятие, заставляя вас думать, что вам жарко, а на самом деле вам смертельно холодно, кажется, что вам просто было нужно немного отдохнуть, и все было бы в полном порядке.

Райф поежился. Он решил продолжить путь, но не мог сказать, почему. Будучи на его стороне, Медвежка с силой выпустила воздух из ноздрей, выдув два белых облака. Маленькие пони были выведены, чтоб жить в высокогорье в условиях крайнего севера. Ее шерсть была толстой и жесткой, а волосы на ногах образовывали подобие лохматых юбок вокруг копыт. Ей, вероятно, было лучше, чем ему, но он не рисковал. Он раскатал ее попону и набросил ей на спину. Когда он застегивал пряжку под ее брюхом, у него впервые появилась мысль убить ее. Он направил бы свой меч сюда, ниже грудной клетки, и уколол между первым и вторым желудочком сердца. Это будет самая быстрая смерть, какую он только может дать, мгновенный конец поступления крови от сердца к мозгу.

Убит ударом в сердце, вот как это называется. Все охотники стремятся к этому: идеально направленный, отлично работающий удар, что остановит любое животное на их пути.

'О боги. Почему я только думаю об этом?' Выпрямившись, Райф шлепнул Медвежку по крупу, посылая ее вперед.

Некоторое время после этого он не думал, просто шел. Они попали в ритм; Медвежка совпала с ним как раз в скорости и темпе подъема. Иногда она могла подтолкнуть его. Иногда он толкал ее в спину. Когда шел, он наслаждался удовольствием от напряженной работы своего тела и заставлял легкие работать на пределе. Это не могло продолжаться долго. У них не было воды, и у него не было выбора, но он мог обдумать свою ответственность перед Медвежкой. Она была его животным. Он должен ей еду, воду, кров и безопасность. В случае травмы или болезни он должен ей быструю смерть. Его отец Тем настаивал, как минимум, на этом. " У тебя есть животное, Райф, - неважно, собака это или лошадь, или одноногая белка-летяга, - оно ест раньше, чем ты поешь, пьет раньше, чем пьешь ты, и если оно заболеет, ты позаботишься о нем". Даже будучи мальчиком восьми лет, он понимал все, что его отец вкладывал в слова "позаботиться о нем".

Райф задержался на мгновение позади, пропуская на тропе Медвежку перед собой. Как бы он хотел, чтоб это было так просто. Хотел не чувствовать даже малейшего трепета, собираясь орудовать мечом в сердце горной лошадки.

"Убей для меня целое войско, Райф Севранс, - приказала ему Смерть. - Если мне покажется мало, я еще могу потребовать тебя назад".

Лед крошился вниз, когда они направились вдоль обрыва на запад Глуши. Облака исчезли, оставив небо, которое стало совершенно синим. Ландшафт прояснился. Скалы, горы, даже далекий горизонт стал отчетливее и более ясным для считывания. Ветер стих какое-то время назад, и воздух был кристально прозрачен. Райф мог видеть на лиги во всех направлениях, и развернулся, чтобы рассмотреть все это. Он увидел громадный потухший вулкан, поднимавшийся со дна долины, увидел валуны величиной с круглый дом, разбросанные по ложу высохшего озера, заметил тысячи седых пней, поднимающихся на мысе, лес окаменевших деревьев, и определил глубокий изъян в пейзаже, где обширный скальный массив был выдавлен вверх подземными силами. Ничто из этого не было знакомо. И не было подсказывающего блеска воды.

Райф облизнул губы и вздрогнул от боли. Он не удивился бы, если бы они почернели. Сейчас, должно быть, полдень, а у него во рту не было ни глотка с утренней зари. Днем раньше он позволил себе только чашку воды. Его время уходило. Он знал кое-что об опасности обезвоживания еще с того времени, что провел в долгих охотах. В Пустых Землях Черного Града было мало питьевой воды. В большей части имевшихся водоемов и озер она была солоноватая, насыщенная солями, просачивающимися из коренных пород. Проточная вода была чуть лучше, главным образом, сернистые источники, лизунцы и рапа. Человек должен точно знать, где найдет следующее питье, и откуда оно появится. Обезвоживание может ухудшить ваше зрение, мышцы свести судорогой, и, как и холод, может сыграть злую шутку с вашим разумом, и вы увидите вещи, которых в реальности нет. Райф мрачно усмехнулся. Так или иначе, он, очень может быть, утратит здравый ум к концу этого дня.

Уступая своей жажде, он подержал мягкий бурдюк над головой, и выжал несколько капель себе в рот. Его язык был большим и неуклюжим, вряд ли способным почувствовать влажность воды. Медвежка, заметив использование бурдюка, зарысила вокруг и боднула его в грудь. Он потряс мех. Воды осталось так мало, что даже бульканья не было. Райф взглянул на свой меч.

Не сейчас.

Упором разжав Медвежкины челюсти, он засунул бурдюк глубоко ей в рот и сжал мех изо всех сил, выдавливая остатки воды. У него не было никаких шансов: Медвежка пила очень неаккуратно.

Его настроение после этого улучшилось. Оскорбленное выражение Медвежкиной морды заставило его рассмеяться. Он мог даже видеть, куда направлялся - немалая удача в Глуши. Обрыв исподволь расширялся в мыс, и у них началось хорошее время. Непосредственно перед горой хребет обрисовывался ближе, и Райф сейчас мог видеть, что его нижние склоны засыпаны гравием. Он старался не делать лишнюю работу, это мешало ему. Опыт подсказывал, что восхождение на рыхлые каменные осыпи было тяжелой работой. Ну что ж, им будет, по крайней мере, тепло.

И заставит их попотеть. Райф моргнул, и первый раз заметил, что глазам легче не стало. У него не было слез.

'Что мы будем делать?'

Три дня назад они проходили узкое ущелье, в котором содержался лед. Замерзшая влага была цвета овечьей мочи, и тогда он не смог заставить себя наломать его. Тогда вода не казалась такой уж большой проблемой. Такой момент: казалось, в Глуши никогда не будет недостатка льда. Сейчас он все бы отдал, чтоб только вернуться в то ущелье... да только в Глуши не существовало понятия "вернуться".

Райф почесал Медвежкины уши. Делать было нечего, кроме как продолжать движение.

По мере того, как день истощался, холод усиливался. Иней блестел на каждой скале и осыпавшемся камне. Пальцы Райфа начали ныть, а кончик носа стал очень чувствительным от постоянного потирания - лед оседал после каждого выдоха. Морду Медвежки было необходимо очищать. Металл моментально провоцировал обморожение, и не мог быть оставлен на открытой коже. Горная лошадка, казалось, была рада избавиться и от этого немногого, но Райф не мог сказать, чтоб очень сильно. Вместо того, чтоб идти рядом, она отстала, и это было сделано исключительно ею. Сейчас она дважды споткнулась, когда попала передним копытом на рыхлую осыпь.

Не слишком много времени прошло, прежде чем их темп снизился. Райф задержался, позволяя Медвежке его догнать. Его качало к ней, и она натыкалась на него, и они налетали друг на друга на каждом шагу. Углы Медвежкиного рта были в плохом состоянии - края были покрыты коркой с красными язвочками, и язык ее начал распухать. У Райфа опухло горло. Когда он сглотнул, слюна больше не наполнила рот. Его зубы высохли настолько, что ощущались как каменные. Но хуже всего было то, что мысли стали неустойчивыми, разбегались. Он ловил себя на этом время от времени, позволяя своим мыслям улетать далеко, легким, как воздух. Он думал о младшей сестре, Эффи, ее застенчивой улыбке и серьезном взгляде. Он и Дрей учили ее читать, хотя оба они не были грамотеями, так что, вероятно, делали свою работу не очень хорошо. Она, наверное, уже продвинулась дальше них. Эффи Севранс была умнее их обоих, вместе взятых. Сколько ей лет сейчас? Ей было восемь, когда он покинул круглый дом. Его расстроило, когда он не мог решить, будет ли ей уже девять или все еще только восемь.

А затем был Дрей. Всегда был Дрей. Образ старшего брата пришел к Райфу сразу же, единственный, кто никогда не оставлял его, тот самый Дрей, кто зимним утром на дворе вышел вперед, когда никто больше не вышел. "Я буду вторым поручителем его клятвы." Эти слова жгли Райфа даже сейчас. Он нарушил ту клятву и опозорил свой клан. Но самым ужасным было то, что он подвел Дрея. Дрей...

Мысли Райфа уплывали в мрачную область. Спускаясь, он думал о людях, которых убил: имевших имена, и множестве безымянных. Бладдийцы, горожане, одинокий рыцарь-Клятвопреступник в крепости, наполненной смертью. Жажда следовала за ним вниз, грызла, грызла как крыса в задней части горла. Губы сморщились до чешуек, и когда он улыбнулся чему-то забавному в темноте, они потрескались и закровоточили. Боль вернула его назад. Моргая как человек, потрясенный внезапным пробуждением, Райф огляделся вокруг. Глушь изменилась. Что-то трудноуловимое изменилось: то ли сдвинулась точка зрения, то ли сократилось расстояние - он не мог определить, что именно. Горный хребет, к которому они шли весь день, находился теперь перед ними, суровый и сухой, в наступающей темноте. Частично Райф надеялся найти ледники в высокогорных долинах, но отсюда он мог сказать, что неправильно оценил высоту хребта. То, что он считал горами, было немногим выше, чем череда холмов.

Без предупреждения рана в правом плече послала стрелу раскаленной боли. Колени его превратились в желе, он тут же стек на землю. На мысе известняк уступил место более мягкому меловому камню, и Райф упал на пласт измельченного мела. Растирая плечо, он разбивал замерзшую пыль.

Подошла Медвежка, с тревогой подталкивая его головой. У маленькой горной лошадки вокруг губ шла пенистая накипь, и язык был слишком велик для рта. Он свешивался в сторону, потемневший и раздувшийся. Райф подумал о мече.

Еще не сейчас. Скоро.

Рывком обхватив левой рукой ее шею, он позволил ей поставить себя на ноги. Подозрительное покалывание боли прострелило плечо, когда он отчищал мел с плаща. Теряя способность беспокоить его. Ему нужна вода. Медвежке нужны вода и пристанище - ее высунутый язык станет мороженым мясом уже через час. На беспокойство о чем-то еще кроме этих двух вещей у него не было сил. Оставив боль без внимания, он двинулся вперед.

Место, где мыс переходил в хребет, представляло собой зыбучие пески из мела и гравия. Шагать по мелу было примерно так же, как по сухому рассыпчатому снегу. С каждым шагом Медвежка тонула до коленных суставов, порой и глубже. С самого начала более тяжелый гравий откладывался поверх мела, как листья лилий над водой, и оба, Райф и Медвежка, учились осторожности. Гравий мог держаться, отложившись под поверхностью скоплением, а мог и провалиться так быстро, что всасывал за собой. Каждый шаг был испытанием. Каждая пара шагов любого из них требовала остановки, чтобы вытащить провалившиеся ноги или копыта.

Когда начало жечь его правое глазное яблоко, Райф понял, что начинает потеть. Прожаренная досуха солнцем и затвердевшая от мороза, его роговица воспользовалась поступлением соленой жидкости от виска в глазницу. Его руки и лицо теперь занемели, так что когда он провел кулаком по лбу и его перчатка вернулась мокрой - это был шок.

Он терял слишком много воды. С трудом сглотнув, он заставил себя остановиться и подумать. Как только стал просвечивать угольно черный гранит гряды холмов, впереди начала темнеть осыпь гравия. Дальше вдоль, целая гряда появлялась, поднимаясь из моря камней и расширяясь в горную громаду, что сливалась с первым холмом. Там, решил Райф. Мы пойдем далеко, до слияния. Высокая точка зрения позволит им увидеть, что лежит впереди.

Мы прокляты, если там нет воды.

Эта быстрая отчетливая мысль у него появилась до наступления ночи. Медвежка начала хрипеть во время подъема на гравийную осыпь, тонкий слегка свистящий шум, что звучал, как если бы исходил из сломанной флейты. И она испугалась в первый раз. Когда они достигли глубокого желоба, заполненного более свежей, с острыми камешками, осыпью, она отказалась пересекать ее, роя яму задними копытами и слабо встряхивая головой. Райф немного прошел вперед, но она не последовала за ним, даже когда он позвал ее, и он был вынужден вернуться обратно. Свет начал угасать, и больше всего на свете он не хотел терять ее из виду. Он опасался, что ландшафт может измениться, пока он не смотрит на нее, и Глушь уничтожит ее.

Думать становилось тяжело. Должен был быть проход в обход ската, - он даже однажды видел его, как карту сокровищ, разложенную перед собой, - но не мог держать фактов в голове. Медвежка не хотела шагать через царапающую осыпь. Желоб был узкий. Может быть, они могли бы вдвоем, задом наперед...

Он терял время. Стоя на склоне холма, с остановившимися мыслями, он ощущал только сильный холод. На его ресницах, когда он мигал, сверкал лед. Что-то - он не мог сказать что - дернуло его назад. На мгновение его охватило недовольство; здесь все требовало слишком больших усилий. Плыть по течению было легче. Но когда он увидел Медвежку, ему стало стыдно. Маленькая горная лошадка стояла там, где он оставил ее, пошатываясь и издавая тот же свистящий звук при дыхании.

"Давай, девочка, - уговаривал он, пробираясь к ней через гряду гравия по колено высотой. Осталось недалеко. Мы немного спустимся и затем обойдем". Он не знал, удастся ли им таким образом совершить это, но казалось, что это больше не имеет значения. В таком месте делать было лучше, чем думать.

Ночь опускалась постепенно. Солнце повисло в самом дальнем краю горизонта и курилось. Длинные сумрачные тени мешали рассмотреть путь впереди. Над головой в небе, становящемся темно-синим, загорались первые крупные северные звезды. Райф принялся сгребать с носа и подбородка иней от дыхания и засовывать его в рот. Полученную влагу трудно было назвать жидкостью, но ощущение шипучей прохлады на языке было глубоко приятным. Когда он попытался оказать эту же услугу Медведке, она отодвинулась от него. Кровь сочилась из ее задней ноги, и она опустила свою голову и хвост совсем низко. Она не могла идти настолько далеко, понял он.

Он должен ей достойный конец. Когда он всмотрелся сквозь темноту в поворот холма, его настроение упало. Едва ли они добились хоть какого-то продвижения с заката, просто возвратились по своим следам от желоба. Переведя взгляд с меча на Медвежку, он принял решение. Один час. Не больше.

Он был нежен с ней, когда они одолевали свой последний подъем.

Свет звезд лился на склон холма, заставляя скалы светиться синим. Райф вспомнил о том, как он впервые встретил Медвежку - она была заменой лошади, которую он потерял в горной стране к западу от Рифта - и как она везла его в Крепость Серого Льда. Она сохранила его в здравом уме, он знал это теперь. После похода на серебряный рудник в Черной Яме он был почти потерян. Смерть Битти было нелегко перенести.

Райф окружил себя воспоминаниями. Он не стал бороться с ними или отрицать их: Битти Шенк, сын Орвина и присягнувший кланник Черного Града, заслуживал большего. Он не заслуживал смерти от рук собрата-кланника.

Клятвопреступник, назвал себя Райф, его губы шевелились. В то утро на глиняном дворе он поклялся защищать свой клан... и он не защищал их.

Он убивал их.

Райф втянул воздух, приветствуя холод внутри груди, рядом с сердцем. Он был проклят. А как проклятый человек должен жить свою жизнь?

Скрипящий звук слева вернул его обратно. Повернувшись вокруг, он увидел, что Медвежка заваливается на колени. О боги. Он карабкался к ней, не заботясь, куда ставит ноги. Наступление ночи усилило мороз, и ходить по гравию был как пробираться через море льда. Медвежка сильно вздрагивала. Ее глаза следили за ним, пока он добирался, и все, что он видел в них, говорило ему - он не может ждать дольше.

"Маленькая Медвежка, - сказал он мягко. - Моя лучшая девочка".

Она была прохладной на ощупь. Даже сейчас она тянула голову к его ладони, когда он погладил ее по щеке. Опустившись на колени, он вытянулся всем телом вдоль нее, желая дать ей свое тепло. Ее сердце билось неровно, он мог это чувствовать своей грудью. Осторожно он вытер лед с ее носа. Она была спокойна сейчас, они оба были.

"Моя лучшая маленькая Медвежка".

Райф поцеловал ее закрытые глаза и выхватил меч. Никто в Известном Мире не мог произвести смертельный удар с такой точностью и силой, и в первый раз за всю свою восемнадцатилетнюю жизнь Райф Севранс был благодарен за это обстоятельство.

Это была милость для них обоих.

Обернувшись вокруг ее остывающего тела, он на какое-то время лег и отдыхал в Глуши.