Международный вагон

Глава двадцать восьмая НЕПРЕДВИДЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ЖЕНОТДЕЛА ТАМ, ГДЕ СОБИРАЛИСЬ ОТДЕЛАТЬ ЖЕНЩИН

Таинственная малоазийсная ночь текла по всем своим циклам, воспетым персидскими и арабскими поэтами для добросовестных английских переводчиков, а пастор Арениус, открыв рот и сдвинув седые брови, сидел среди падших женщин и не уставал учиться самым неожиданным вещам, о которых он никогда в жизни не подозревал.

Звезды бледнели и потухали. Евфрат покрылся туманом. Шакалы и совы утихли. Хитрый Апопокас давным-давно проснулся, побуждаемый к этому близостью рахат-лукума. Но, услыша разговор миссионера со своим девичником по политграмоте, так и застыл, преисполненный любопытства.

Между тем Арениус был перенесен в область ничего общего не имевшую ни с грехом, ни с прощением, ни с душой, ни с ее делами. Посвященный рыжей Саррой и маленькой Минни Гербель в простые истины социологии, миссионер долго вздыхал и, наконец, воскликнул:

— Но… но, милые мои, что же теперь делать?

— Шевелить мозгами! — воскликнула одна из девушек.

— Бороться, — произнесла другая.

— Когда мы думали, как вы, сэр, — вмешалась Сарра, — каждой из нас ничего не оставалось, как напиться и умереть. Но вот эта маленькая саксонка зарядила нас мыслишками почище. Теперь мы сорганизовались. У нас ведется работа. Мы учим друг друга разным языкам. И мы размышляем, сударь, над теми странами и народами, по которым нас волокут неизвестно для чего.

Отец Арениус тяжело вздохнул.

— Эти страны и народы, дорогие мои, я изучал много лет, чтобы принести им свет своей веры. Но за последнее время сомнения посетили меня.

— Вот уж хорошо, что они застали вас дома, сэр, — пробормотала Минни Гербель, — неужто вы не понимаете, что дело не в свете, а в пушках, капиталах, товарах и рынках?

Увы! Пастор Арениус начинал это понимать. Но Апопокас, хотя и спросонок, тоже начал понимать странную манеру учить девиц политграмоте, и ему справедливо показалось, что это не может быть по вкусу американскому джентльмену с чеками. Поэтому он осторожно сполз с насеста, добежал до спящего верблюда, влез в палатку его сиятельства и со всей силы встряхнул румынского князя.

— Проснитесь, придите в себя! — зашипел он бархатным голоском. — Пока ваш секретарь храпит, как сорокадюймовое, я, можно сказать, глаз не сомкнул. Ходил дозором. Продрог. Идите-ка послушайте нашего дьячка. Уж лучше бы мы его предоставили собственным ногам и аравийским шакалам, чем таскать его в порт Ковейт.

Князь Гонореску, столь неделикатно разбуженный от сна, преисполненного фамильных гербов и подвалов с драгоценностями, сердито вылез из палатки и пошел за Апопокасом по мокрой от росы дороге. Возле навеса они прислушались, — как раз для того, чтобы уразуметь блестящую речь Минни Гербель о международном положении и роли великих держав в Малой Азии. Нельзя сказать, чтоб речь эта пришлась по вкусу его сиятельству, отчетливо услышавшему «лакея капитализма», подпущенного комсомолкой Минни прямехонько по адресу его почтенной родины.

Гонореску затопал ногами, потеряв всякую осторожность.

— Повесить! — закричал он, дико вращая белками. — В мешок!

— Молчите, — сухо возразил Апопокас, — на наше счастье, мы поймали красотку-персиянку. Эта венская устрица давно уже беспокоит меня. Будьте покойны, ваше сиятельство. Комплект не пострадает ни на один номер.

С этими словами он свистнул, разбудил двух арабов, велел им взять мешок и поднялся к девушкам.

Раз-два, — отцу Арениусу пришелся удар кулаком по голове, а Минни Гербель подхвачена, как перышко, тельце ее засунуто в мешок, а мешок крепко завязан веревками.

Миссионер вскрикнул и бросился к арабу. Но тот оттолкнул старика, взмахнул мешком над головой и…

— Стойте, — спокойно объявила Сарра, переглянувшись со всеми своими товарками, — если вы потопите Минни и старика, мы объявим голодовку. Мы не проглотим ни единого желтка, не говоря уже о простокваше, и вы доставите на место тридцать высохших скелетов.

— Голодовка! — завизжал весь девичник таким неистовым голосом, что князь Гонореску не вытерпел и присел на корточки.

— Успокойте их, Апопокас!

Но не тут-то было. Завтрак, приготовленный для «ковейтского комплекта» пинками и локтями выброшен на землю. Куски, поднесенные ко рту, выплеваны. Арабы испуганно бросили мешок и, творя заклинанья, кинулись в кусты. Короче сказать, не прошло и двадцати минут, как Минни, вытащенная из мешка, водворена на прежнее место, а пастор Арениус устроен на одном из верблюдов. Караван тронулся в путь.

— Сколько у нас погонщиков и слуг? — в бешенстве спросил Гонореску.

— Дюжины полторы, — мрачно ответил Апопокас.

— Пусть в каждую палатку сядет по арабу или по румыну, чтоб следить за девчонками.

Это государственное распоряжение было немедленно проведено в жизнь, несмотря на явное недовольство арабов. Между тем маленькая Минни, сидевшая вместе с пастором, Саррой и арабкой Ноэми, устроилась у отверстия палатки, откуда она могла видеть весь караван и энергично сигнализировала вдаль. Девушка, подхватывавшая ее сигналы, передавала их своей группе, откуда они передавались к следующей палатке, пока не облетели весь гарем.

— Когда начинается выступление, — деловито объявила Минни пастору, глядевшему на нее, вытаращив глаза, — самое главное, дедушка, не проворонить время и не увлекаться мелкими уступками. Следите за нашей тактикой. Ноэми, душа моя, примись за национальное меньшинство.

Ноэми взглянула на араба-погонщика жгучими аравийскими глазами и издала несколько гортанных звуков. Погонщик затараторил нечто в роде га-га-га, перемежающееся такими понятными для всякого восточного путешественника словечками, как рупий, куруш, дивани, махмуди, кубир (аравийские деньги) и тому подобное. Пастор Арениус не знал арабского языка, но по числу рупиев и курушей, упоминавшихся в их разговоре, не замедлил составить себе мнение о происходящей сделке.

— Она хочет его подкупить? — шепнул он Минни.

— Подкупить? — детские голубые глаза вытаращились на пастора в совершенном изумлении. — Да что вы, дед, неужто мы в кинематографе? Тут идет практическая борьба, а не глупости.

— Ну, значит, она соблазняет его… — пастор невольно поперхнулся: — соблазняет любовью?

Но Минни уже совсем не слышала его вопроса. Сарра вытащила бумагу и карандаш и свободной кистью руки принялась что-то набрасывать под диктовку Ноэми. Араб глядел с интересом. Вдруг он перегнулся из палатки и зашептался с другим арабом.

Пастор Арениус следил за всеми этими непонятными для него поступками с растерянностью человека, отставшего от своего времени. Он начинал чувствовать к коллективу падших женщин нечто вроде той зависти, какая переворачивает сердце уличному мальчишке, идущему по улице рядом с марширующим под барабан взводом солдат.

— Но скажите же мне, — шепнул он, наконец, умоляюще, — о чем говорило с арабом это красивое дитя?

— Она спросила, сколько он получит от нашего хозяина и имеется ли между ними письменное условие, — рассеянно ответила Минни, принимая от Сарры исписанную бумажку.