Международный вагон

Глава тридцать пятая ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО О ЗАЙЦАХ И СЫЩИКЕ КЕНВОРТИ

Ник Кенворти вышел из трактира в таком необычайном приливе самоуважения, что захотел тотчас же — весьма простительная слабость у великих людей — быть признанным или, что одно и то же, возбудить всеобщую зависть.

Улица была еще туманна. Констэбль вел за ним Друка в стальных наручниках. Кэба поблизости не было. Слушателей тоже. Впрочем, возле стены огромного серого домища стоял чистильщик ножей, крутил колесо и шипел металлическими предметами, приставленными, вопреки их природной сущности, к крутящемуся камню, — сценка, способная напомнить философу иные брачные связи, издающие ничуть не меньше шипенья.

— Констэбль! — громко произнес Кенворти, бросив гордый взгляд на чистильщика и подняв кверху палец. — Вы сейчас пойдете за кэбом. Но, прежде чем привести кэб, остановитесь и обдумайте все, что вы видели своими глазами. Никакая теория, констэбль, не научит вас искусству сыска лучше, чем классическая практика!

Констэбль остановился. Чистильщик поднял голову. Даже Друк сделал самое покорное лицо, — дескать, что есть, то есть, что классично, то классично. Кенворти порозовел от блаженства.

— Обратите внимание, констэбль, на всю цепь — звено за звеном. Перед вами сыщик, — я не говорю знаменитый сыщик, но вы слышали, по всей вероятности, его имя в каждом участке!

При слове «сыщик» чистильщик ножей раскрыл рот и так заработал ногами, что камень завертелся не хуже молнии.

— И вот, — продолжал Кенворти, — этому известному сыщику поручают поймать опытного преступника, бежавшего из ульстерской уголовной тюрьмы. Другой бы на моем месте, констэбль, окружил себя сотней помощников, оцепил все вокзалы, устроил засаду в Уайтчепле, вооружил лодочников, покрыл всю Темзу полицейскими яликами, разослал телеграммы с описанием наружности беглого преступника… Так я говорю или нет?

— Честное слово, так, — угрюмо вырвалось у самого Боба Друка, сердито переступившего с ноги на ногу и чуть не столкнувшего точильный камень.

— Но я поступаю иначе, — милостиво прервал Кенворти: — человеку даны мозги, чтоб не шевелить зря руками и ногами. Я просто пошел в портерную, сел и стал думать. Что говорит логика? Логика говорит: «все люди подчинены человеческим привычкам», — «преступник есть человек», — «следовательно, и преступник подчинен человеческим привычкам»!

— Господи, боже мой, сэр! — воскликнул констэбль.

— Чорт побери! — завистливо пробормотал Друк, скосив на сторону не только лицо, но и обе кисти с наручниками, вследствие чего стальные браслеты так и прижались к острому ребру точильного камня.

— Слушайте дальше, констэбль! — упоенно вещал Кенворти. — Каковы человеческие привычки, присущие всем людям? Прежде всего кушать и пить. Были бы мы с вами людьми, если бы мы не кушали и не пили? Нет! Можем ли мы с вами отучиться кушать и пить? Еще раз нет…

(Ж-ж-ж-ж… ш-ш-ш-ш, — жужжал и шипел точильный камень, кушая стальную браслетку.)

— И потому, констэбль, для меня было ясно, что преступник рано утром захочет кушать и пить и вследствие закоренелой человеческой привычки пить по утрам кофе он будет искать место, где ему это кофе дадут. А так как — следите за цепью моих рассуждений, констэбль! — рестораны открываются не раньше одиннадцати, то преступник вынужден будет, говорю я, спуститься в портерную и измененным голосом, подняв воротник к лицу, спросить себе кофе!

Здесь и констэбль и Кенворти бросили разом такой пронзительный взгляд на Боба Друка, что несчастный преступник зашатался.

— Сказать по чести, сэр, после этого можно сесть, где сидишь, и не встать! — с восхищением проговорил констэбль. — Все равно, сэр, умнее, чем ваша логика, ни с какой стороны не придумаешь!

Кенворти принял комплимент, как заслуженный.

— В том-то и заключается практика, любезный, — самодовольно закончил он свою лекцию. — И когда я теперь пойду в Скотланд-Ярд, мистер Лестрад выйдет ко мне, держа в руках телеграмму: «Ужасная неприятность, Ник, — скажет он мне, потому что, констэбль, он зовет меня просто по имени, как близкого человека: — можешь себе представить, этот негодяй сбежал из ульстерской тюрьмы!» — Неужели, Лестрад? — отвечу я спокойным голосом: — а мне показалось, я держу его за моей спиной с наручниками на руках и под охраной этого молодца, констэбля номер… Ай!

Пронзительный крик вырвался из груди знаменитого сыщика. Констэбль вздрогнул и обернулся. Прямо перед ним на земле валялись перепиленные наручники, а Боба Друка простыл и след.

— Собака! — воскликнул Кенворти, кидаясь на точильщика — ты освободил государственного преступника!

Точильщик встал со своего сиденья, глядя на сыщика честными серыми глазами, полными слез:

— Этого, сэр, я от вас не ожидал! — дрожащим голосом ответил бедняга. — Коли я заслушался себе в убыток вашей соловьиной речи, так меня пожалеть надо, а не крыть такими словами! Как же это я мог его освободить, сударь, если он не заплатил мне за работу ни полпенса!

— Что правда, то правда, — вступился констэбль, — не отчаивайтесь, мистер Кенворти! Тут поблизости есть хороший ресторанчик; где публика обедает за полшиллинга. Часа через четыре, по вашей логике, сэр, мы спокойно можем, сидя за столиком, рассчитывать…

— Дурак! — бешено прервал его Кенворти, выхватывая свисток и издавая пронзительный свист. — Оцепи дом! Устрой засаду на черной лестнице! Опиши швейцару наружность преступника! Вооружи дворников! Он мог скрыться только в этот дом и никуда больше!