Мерседес из Кастилии

Глава I

В начале октября 1469 г. Жуан де-Трастамаре[1], король Арагонский, перенес свою резиденцию в расположенный на берегу Эбро старый город Сарагоссу, название, появившееся, как полагают, в результате искажения слов «Цезарь Август».

Жуан де-Трастамаре (или Иоанн II Арагонский) с трудом удерживался на престоле. Финансы его были расстроены беспрерывными войнами против свободолюбивых каталонцев. Государство его представляло собою смесь самых разнородных национальностей: кроме Арагонии[2] и подвластных ему испанских Валенсии и Каталонии, в состав его государства входили еще и Сицилия, и Балеарские острова, и отчасти Наварра[3].

Девятого октября того же 1469 года государственный казначей короля Арагонского очутился в весьма затруднительном положении вследствие неожиданно предъявленного ему непредвиденного требования со стороны короля довольно крупной суммы. Жалованье войскам было не уплачено, и те грозили разбежаться, а в государственном казначействе имелась налицо только скромная сумма в триста червонцев, равных по своей стоимости тремстам дукатам[4]. Но дело было настолько важное, что в сравнении с ним даже военные нужды отошли на второй план: созывались совещания, собирались советы и всеми силами изыскивались необходимые средства. Наконец, всеобщее любопытство получило удовлетворение, и жители Сарагоссы узнали, что король отправляет чрезвычайное посольство к своему соседу, родственнику и союзнику, королю Кастильскому.

В ту пору королем Кастилии был Генрих де-Трастамаре, известный под именем Генриха IV[5].

Генрих Кастильский владел значительно большей территорией и был богаче своего родственника короля Арагонского. Он был женат дважды; разведясь с Бланкой Арагонской, он женился на Иоанне Португальской, единственная дочь которой была лишена права наследования престола. Отец Генриха IV Кастильского также был женат дважды и имел от второго брака сына Альфонса и дочь Изабеллу.

Бесхарактерный Генрих своей слабостью и безмерной расточительностью возбуждал недовольство даже Кастильского дворянства и за три года до начала нашего рассказа был свергнут с престола, а брат его Альфонс провозглашен королем. Началась война, окончившаяся только благодаря смерти Альфонса. Генрих принужден был подписать акт, которым дочь его от второго брака окончательно устранялась от престола, и корона переходила после его смерти к его сводной сестре Изабелле. Сын короля Арагонского являлся одним из претендентов на руку Изабеллы, и жители Сарагоссы, узнав о чрезвычайном посольстве, отправляемом к королю Кастильскому, полагали, что это имело известное отношение к сватовству принца.

Изабелла, наследница Кастильской короны, пользовалась репутацией особы образованной, умной, рассудительной и красивой. Претендентов на ее руку было много, и одни из приближенных Генриха покровительствовали одному, другие — другому, в зависимости от своих личных видов и расчетов. Король в это время находился в окрестностях Гренады, где предавался своим обычным удовольствиям, а Изабелла, спасаясь от придворных интриг, удалилась в Валльядолид, столицу Леона.

Посольство короля Арагонского покинуло Сарагоссу ранним утром в сопровождении обычного эскорта из вооруженных длинными пиками солдат, длиннобородых дворян в латах и кольчугах и вереницы вьючных мулов, за которыми шел отряд людей, судя по наряду, бывших наполовину слугами, наполовину — солдатами.

Толпа любопытных следовала за этим шествием и до самого вечера не переставала обсуждать то, что она видела или успела подметить, высказывая самые разнообразные догадки. Когда настала ночь, большинство забыло о посольстве, но двое солдат, находившихся в карауле у заставы на дороге, ведущей в Бургос[6], продолжали еще разговаривать на эту тему.

— Да, — сказал тот из них, который был старше, — если дон Алонзо де-Карбахаль рассчитывает далеко проследовать с этим конвоем, то пусть он посматривает в оба! Никогда еще я не видал более жалкого отряда, несмотря на их расшитые чепраки и звонкие трубы. Ручаюсь тебе, Диего, что мы в Валенсии снарядили бы не такой отряд и нашли бы для посольства более достойных рыцарей, чем эти арагонцы.

— Оно, конечно, так, а все-таки многие думают, Родриго, что было бы лучше платить нам следуемое жалованье, чем тратить деньги на посылку королевского письма.

— Уж это всегда так бывает между кредиторами и должниками! Дон Жуан вам должен несколько грошей, и потому вы упрекаете его за каждый червонец, потраченный им на его нужды. Ну, а я, старый солдат, научился и сам добывать себе свое жалованье, когда королевская казна пуста…

— Это хорошо, когда воюешь с маврами[7]. А ведь эти каталонцы, с которыми мы воюем, такие же добрые люди, как мы, и грабить горожанина не так просто, как неприятеля!

— Поверь мне, еще того проще! Эй, кто тут шатается в такую позднюю пору?

— Какая-нибудь шантрапа, которая хочет прослыть за богачей! Но я готов поручиться, Родриго, что у них, у всех вместе, нет достаточно денег, чтобы уплатить в гостинице за яичницу!

— Клянусь Иаковом, моим патроном, — проговорил вполголоса человек, ехавший возле своего спутника несколько впереди остальных всадников, — этот бродяга не далек от истины. Хотя у нас и хватит денег заплатить за яичницу, но я сильно сомневаюсь, чтобы у нас остался хоть один дублон после окончания нашего путешествия!

Спутник неодобрительно покачал головой и молча предъявил страже пропуск. Люди эти, судя по их внешности, были купцы; в числе их были два или три еврея. Купцы эти были из числа, повидимому, зажиточных людей: их сопровождали на почтительном расстоянии несколько слуг.

— Скажи-ка, любезный, сколько сот дублонов ты получаешь жалованья в год и сколько раз тебе возобновляют эту ливрею? — спросил солдат одного из слуг.

Это был еще молодой, но сильный и здоровый человек. Почувствовав фамильярный щипок солдата в икру и бесцеремонный удар по ляжке, он выпрямился и взглянул на добродушно улыбающееся лицо Диего.

— Ты, вижу, веселый парень, товарищ, но пальцы твои щиплются больно, — сказал он. — Прими мой совет: не позволяй им так бесцеремонно касаться людей, не то ты рискуешь когда-нибудь раздробить себе череп!

— Посмотрел бы я… — начал было Диего, но его собеседник пришпорил мула, и тот с такой силой рванулся вперед, что почти опрокинул словоохотливого солдата.

— Право же, ты неосторожен, Диего, — заметил Родриго, — ты рисковал познакомиться с кулаком этого молодого человека!

— Разве посмел бы он поднять руку на солдата?

— Возможно, что он и сам был королевским солдатом: в наше время молодых людей рано впрягают в солдатскую лямку. Мне даже кажется, что я уже раньше видел его… и я готов поручиться, что ему уже приходилось стоять лицом к лицу и с маврами и с каталонцами! Да! Я уверен, что видел его в бою и слышал этот самый голос, призывающий солдат под свое знамя. Клянусь Иаковом Компостелльскам, я вспомнил!.. Слушай, Диего! — и солдат сказал шопотом на ухо товарищу несколько слов.

— Как? — воскликнул Диего, отступая на шаг назад. — Ты, вероятно, ошибся, Родриго?

— Я не раз видел его с поднятым забралом[8] и не раз шел за ним во время атаки.

— И ты думаешь, что он мог решиться появиться под видом слуги какого-то купца! Что же делать? Он никогда не простит, что я посмел его ущипнуть да еще вести с ним такие речи!..

— Полно! Тебе едва ли случится встретиться с ним за королевским столом, а в бою он всегда впереди всех и, конечно, не станет оглядываться назад, чтобы рассмотреть тебя. А если даже и увидит, то, поверь, у таких людей, как он, голова всегда полна более серьезными вещами, и он, наверное, не узнает тебя и не припомнит этого случая.

— Хорошо было бы, а то я никогда не посмею показаться в рядах войск! Если бы мне привелось оказать ему какую-нибудь услугу… то я мог бы еще надеяться, что он забудет обо мне, но чувство обиды всегда очень живуче.

— Да, да! — согласился старый ветеран. — Я много раз говорил тебе, что сдержанность — лучшая добродетель, но ты меня не слушаешь! Ну, вот и нарвался!..

Путешественники продолжали свой путь в продолжение всей ночи и только с рассветом замедлили шаг, не желая возбуждать внимания любопытных, среди которых могли быть и шпионы короля Генриха Кастильского; шпионами кишели все дороги, ведущие к Валльядолиду.

Во все время пути молодой человек, о котором говорили солдаты, неизменно следовал в некотором отдалении за своим господином, а во время привалов занимался обычными для слуг делами, входившими в круг обязанностей каждого слуги. С наступлением ночи всадники пришпорили своих коней и около полуночи прибыли к главным воротам обнесенного каменной стеной города Осма, расположенного недалеко от границы провинции Бургос. Подъехав к самым воротам города, молодой человек, отличавшийся веселым нравом и ехавший впереди всех, рядом с более пожилым спутником, громко постучался в ворота. В это время молодой слуга выехал вперед и стал впереди всех, как вдруг со стены сорвался, сброшенный чьей-то невидимой рукой, тяжелый камень и пролетел над самой головой мнимого слуги. Спутники страшно заволновались при виде той опасности, которая ему грозила, и разразились громкими проклятиями; только один мнимый слуга остался невозмутимо спокоен, и когда он заговорил, то голос его звучал властно и строго, но без малейшего признака волнения или гнева.

— Что это значит? Разве так встречают мирных путешественников, явившихся искать отдых и ночлег в вашем городе?

— Отвечайте сейчас же, кто вы такие? — отвечали со стены. — Не то вам и не то еще будет!

— Кто губернатор этого города? Граф Тревиньо? Не так ли? — спросил молодой человек вместо ответа.

— Да, сеньор, он самый, — подтвердил сторож уже менее грубым тоном. — Но каким образом можете вы знать графа, и кто ты такой, что разговариваешь таким тоном, словно какой-нибудь испанский гранд[9]?

— Я — Фердинанд[10] де-Трастамаре, принц Арагонский, король Сицилии! Поди и скажи твоему господину, чтобы он поспешил сюда!

После этих слов молодого человека порядок в маленьком отряде разом изменился: всадники, ехавшие впереди остальных, почтительно отступили назад, а остальные сбросили с себя плащи скромных торговых людей. На стенах города и на валу люди разом зашевелились, забегали, слышно было, как отправляли спешно гонцов, и немного спустя на стене появились люди с фонарями. Судя по движению, к месту прибыл сам губернатор.

— Правду ли мне передали, что благородный дон Фердинанд Арагонский, король Сицилии, желает осчастливить меня и наш город своим посещением в столь необычное время? — спросил голос со стены.

— Прикажите этому дуралею повернуть фонарь в мою сторону, — воскликнул молодой принц, — чтобы вы сами могли убедиться. Я готов забыть оказанный мне неподобающий прием при условии, что меня немедленно впустят в город! — добавил он.

— О, я узнаю этот властный тон, столько раз призывавший арагонские войска к победе над маврами… Откройте скорее ворота, и пусть трубят в трубы для встречи именитого гостя! — приказал губернатор.

Молодой король въехал в Осма и провел здесь ночь, а на заре со своей свитой двинулся дальше. Но из Осмы он выехал совершенно иначе, чем приехал: гордым, блестящим рыцарем, на кровном андалузском скакуне, в сопровождении не одной только свиты, а и целого отряда вооруженных пиками солдат под личным предводительством самого графа Тревиньо.

Десятого октября король прибыл в Дуэньяс, местечко, расположенное близ Валльядолида. Кастильцы, более изнеженные и преданные роскоши, удивлялись боевой закаленности, сдержанности и рассудительности молодого короля, которому было всего только восемнадцать лет. Уже в этом возрасте ни один из арагонских рыцарей не мог превзойти его ни на турнирах, ни в бою.