Глава V

Пальцы левой руки ловко перебирали четки, из ладони правой метнулись на стол две игральных кости и, ударившись несколько раз о края доски, остановились.

- Да как так-то!? Шестой куш подряд! Ты чего делаешь-то? Я даже из дома вылезти не успел!

- Сигарету кинь.

- Пушкин, здесь не курят вообще-то...

- Тупой, да?

Маленький, худощавый, в подтяжках и кепке, но без рубашки и брюк по причине духоты и отсутствия кондиционера, встал из-за стола и ушел в другой конец комнаты.

- А что за конь приданное повезет? - сказал он, подходя к Пушкину с пачкой сигарет и зажигалкой. Пепельницу поставил на стол рядом с нардами.

- Понятия не имею. Студент какой-то... Тебе зачем? - Пушкин перебирал четки, сверкая наколотыми перстами на пальцах, курил и смотрел на коротышку с нескрываемой усталостью.

- Да не... я так..

- Ну и не хуй спрашивать! - внезапно заорал Пушкин. - Какого болта ты свой нос суешь куда не надо! - раздавил большим пальцем сигарету. - Фишки разложи заново...

В дверь постучали. Она скрипнула и в проеме показалась голова Романа, а затем и вся долговязая фигура студента.

- Можно? - с трудом выдавил он из себя, оглядев компанию.

- Давай, попробуй. - буркнул Пушкин, не отрываясь от раскладывающихся на игральной доске фишек.

Не зная, что сказать, студент встал возле двери в ожидании непонятно чего. Наконец произнес:

- А где Алмаз?

- Кто? - Пушкин оторвался от игры, встал и повернулся к Роману. - Кто? Алмаз? Какой Алмаз? - и подошел к студенту настолько близко, что тот несколько прогнулся назад.

- Так... это... вроде...

- Слушай сюда, животное. - Пушкин взял студента двумя пальцами за ворот рубахи и слегка потянул к себе. - Сейчас ты выйдешь отсюда и сядешь в свою бибику. На заднем сиденье будет лежать сумка. Что за сумка - тебя волновать не должно. - затянувшись, он выпустил дым в лицо студента. - У тебя же есть в бардачке карта? Ты же, бля, не по пачке "Беломора" ориентируешься? Ну так вот - воспользуйся ей обязательно. Тебя обыскивала охрана на входе? - Роман растерянно кивнул головой. - Выходить будешь - еще раз обниматься полезут. Так ты, демон, не препятствуй. Ладушки? Че засох, кукла? С тобой все нормально? - Пушкин пощелкал пальцами перед растерянным лицом Ромы, усмехнулся, - В рот пароход... - и, развернувшись, отошел к столику с нардами. Смял сигарету в пепельнице и снова развернулся:

- Ты че, клоун, еще здесь?

Рома буквально рухнул на дверь, не сразу сообразив в какую сторону ее открывать, и, немного помучившись, выскочил из комнаты.

Пушкин снова сел за нарды. Достал из пачки очередную сигарету и отломил фильтр. Коротышка щелкнул зажигалкой.

- Не нравится мне это все. - он глубоко затянулся и шумно выдохнул сквозь пожелтевшие зубы, совершенно не думая уже о том, чей наступил черед бросать кости.

Уже три раза бывавший у "хозяина" Пушкин - теперь был в розыске сразу по нескольким эпизодам. Всегда осторожный, не находящийся на одном месте больше нескольких часов, ни с кем практически не общающийся, кроме коротышки, недавно из-за него чуть было не попался. По глупости. Коротышка был сильно не трезв, но бросить его на ночной улице Пушкин по дружбе своей не мог. Так их двоих и принял наряд ППС. Откупиться не получилось - как Пушкин ни прятал свои "татуированные" кисти и сколько ни предлагал за "решение проблемы на месте", "пятнистые" все же увидели, что "клиент" - не просто шпана уличная и решили разобраться с друзьями в отделении.

Паспорт у Пушкина дежурный, конечно же забрал, но документ был старого образца и носил его разыскиваемый специально для таких "нелепых" случаев. Чтобы снять отпечатки их повели из одного здания в другое через внешний двор. Вел их один единственный сержант, сильно занятый беседой с уже протрезвевшим к тому времени коротышкой, теперь осознавшим в какой они заднице. Пушкин, разумеется, не упустил момент и нырнул в темноту. Отпечатки сняли только с коротышки, ну и заодно продержали трое суток в наказание за "хулиганские выходки длинного шустрого друга", то есть Пушкина.

Как и предполагал "синий" (так окрестил Роман Пушкина, за сплошь покрытые тюремными татуировками руки), на выходе его снова обыскали охранники. От сильного, "дружеского" хлопка по спине одного из security, Рома буквально вылетел на улицу. Сзади был слышен громкий смех.

Как ему и было сказано - на заднем сиденье его машины лежала сумка. Довольно объемная. Как она попала в салон - для Ромы было совершенно непонятно, так как он точно помнил, что машину закрывал. Смотреть, что внутри нее все же не стал: "Сказали не мое дело - значит не мое". Волновало Романа больше другое - он никогда не держал в бардачке дорожную карту и всю свою недолгую водительскую жизнь пользовался навигатором. И все же он открыл бардачок и пошарил рукой.

Через мгновенье Роман достал из него вчетверо сложенную, засаленную и уже порядком потрепанную карту. Осторожно развернув ее и, отчего-то, оглядываясь по сторонам, как-будто боясь, что за ним наблюдают, он увидел отмеченный красным маркером путь от самого города и до места назначения. Конечной точкой прибытия был небольшой городок Звягинск в шести часах езды при хорошей погоде и свободной трассе. На обороте карты было написано: "Мама просила семена на дачу. Заехать к дяде Олегу в три часа и забрать. Ул. Большая Красная, дом 19."

"Какая еще мама? Какие семена? Сейчас же осень... Конспираторы, блядь... А где номер квартиры? Весело все начинается. - пробормотал себе под нос студент и завел машину. - К вечеру управлюсь."

За ним действительно наблюдали. Как только тронулась серебристая "тойота" Романа, в пятидесяти метрах заурчал "форд", и, вынырнув из длинной цепочки припаркованных на тротуаре машин, двинулся в сторону "тойоты". Грузный, одутловатый водитель "форда" мало чем отличался от своего спутника, сидевшего рядом с ним, на переднем сиденье: такое же ничего не значащее выражение лица, какое бывает у клерков, полностью погруженных в бесполезную рутинную работу, тот же фасон пиджака и в точности такой же галстук (скорее всего и жены их, купившие им эти галстуки, тоже выглядели примерно одинаково). Лежащая возле рукоятки переключателя скорости рация заговорила: "Парни, нормально идете. Ведете до проспекта Победы и уходите направо. Жень, дальше ты от проспекта и до кольца. Как понял?... Нормально понял тебя. Ждем..."

- У меня Вовка, младший который, котенка попросил. - Водитель включил поворотник и вывернул руль, поворачивая за "тойотой".

- Разрешил?

- Ну да.

- Зря. Все углы обоссыт, собака.

- Так уже...

- И?

- Вот думаю из окна выбросить, ну, типа, сам нечаянно выпал... а то, если просто за дверь - вернется...

- А чего не утопишь?

- Не знаю. Мне кажется как-то негуманно что ли. А тут легонько толкнул его и все.

- Коты, говорят, живучие. У меня у знакомого вон с шестого упал.

- И чего?

- И ничего. Только морду разбил.

- С моего четырнадцатого вряд ли так получится.

- Логично. Принимай груз, Женек. Удачи.

- Жалко только...

Ушедший направо "форд" сменила запыленная серебристая "десятка". В ней сидели трое: с такими же одинаково невыразительными лицами, одетые как пенсионеры, едущие на дачу. Сидящий сзади был в наушниках с нетбуком на коленях. Он смотрел на экран, на котором "красовался" студент и не подозревающий, что на него, из-под решетки кондиционера глядит глазок крошечной видеокамеры.

- Как он там? - водитель, зевая, смотрел на сидящего сзади через зеркало заднего вида. - ... маленькая лошадка...

- Нормально. С навигатором разговаривает.

- Во мудак! Это прямо как этот... как его из "Нашей Раши?"... ну этот... с телевизором который... и чего говорит?

- "Да, дорогая" говорит... Вот ты жене своей говоришь "дорогая"?

- Своей нет... но чужим - бывает... - засмеялся водитель.

- А этот даже навигатору... интеллигентный мальчик. Скоро целовать начнет во все интимные кнопки...

- Пусть дите балуется... лишь бы до беременности не дошло... - грустно проговорил третий и все трое расхохотались.

День обещал быть солнечным. Мимо мелькали последние высотки уходящего города, проходили последние, обшарпанные холодным утренним солнцем жители спальных районов.

- Через сто метров поверните направо. - слишком членораздельно и серо прозвучал женский голос навигатора.

- Конечно, дорогая. - ответил Рома, имевший привычку разговаривать со своей электронной "подругой", тем более в хорошем расположении духа. А Роман чувствовал себя совершенно прекрасно: наконец-то все встает на свои места. Наконец-то скоро все будет как и прежде - без лишних переживаний и эмоций. Будущее теперь снова стало для него очевидным и, несомненно, "светлым", без каких-либо выкрутасов на жизненном пути.

"Потаскуха малолетняя! - думал Рома, - сколько ж нервов попортила! Теперь у каждой шалавы сначала буду паспорт спрашивать. Сильно умная школота пошла - бабла на всех не хватит. Ну, Юльчонок - волчонок, я тебе еще устрою зимнее купание в лесу!"

Впрочем, обещание свое Рома выполнить теперь вряд ли бы смог. Уже третий день ее искала мама по всем больницам и моргам, но безрезультатно; подружки все как одна утверждали, что сами ее не видели и ничего ни о каких "юлькиных планах" не знают: "Она вообще последнее время вся из себя такая. Юбку, сука, взяла на два дня - до сих пор несет..."; школьные учителя нервничали: лишь бы на территории школы чего не произошло. Полицейские уверяли, что дочь придет, как только "нагуляется" - не в первый раз. Но мать не верила.

И правильно: тело Юльчонка-волчонка уже вторые сутки покоилось на дне небольшой речки, в четырех километрах от города, недалеко от загородного элитного поселка, в котором на днях с размахом справлял пятидесятилетний юбилей начальник районного Управления Внутренних Дел. По нелепой случайности район был тот же, в котором жила Юля. И не все, как оказалось, в тот пьяный, шумный вечер строго следовали букве закона. Впрочем, на следующий день, проснувшись с похмелья, никто уже и не помнил ни о какой "заводной девочке" - молча в гостиной пили водку и курили, стряхивая пепел в грязную посуду, еще не убранную после бурного застолья. Пасмурному утру аккомпанировал телевизор - включенный для фона, он показывал крупным планом лица только что вернувшихся из очередной командировки на Кавказ сотрудников местного МВД.

Всеобщее молчание нарушил юбиляр: "Давненько так не веселились" - хмуро произнес он, залпом выпил полфужера водки и закрыл обрюзгшее лицо рукавом накинутого на плечи кителя.

"Странные люди, - думал Роман, проезжая мимо разбросанных вдоль трассы поселков, - как они тут вообще живут..." Рома, конечно, смотрел новости, но сам за пределы города никогда не выезжал, разве только на самолете, вместе с родителями, - за пределы страны, и быт жителей чужих государств ему был более знаком, чем то, с чем он столкнулся, проезжая по обычной российской дороге. Попадались и такие деревеньки, что больше походили на декорации для какой-нибудь исторической киноленты или, может быть, фильма ужасов: Рома так и представлял себе, как из перекошенной, сгнившей напрочь и вот-вот развалящейся избушки вдруг выскочит местный житель - либо вурдалак, либо отпрыск "слишком близких" друг другу родственников, который обязательно окажется невероятно огромных размеров людоедом со случайно подвернувшейся под руку бензопилой. Но возле избушек сидели на заваленке маленькие, сгорбленные старушки в платках, валенках и старых ватниках; на некоторых (очевидно, сыновьи) были армейские бушлаты, цветом своим сливавшиеся с местной грязью, по случаю начавшихся осенних дождей.

И уж совсем не укладывалось в голове студента обилие по обеим сторонам дороги венков с черными, похоронными лентами. Он и не слышал никогда, да и подумать не мог, что таким образом родственники оставляют память о погибшем в автокатастрофе прямо на месте аварии. И, поскольку аварий на трассе случается много, то и венков погребальных с каждым годом становилось все больше. Единственный раз в жизни, давным-давно, в семилетнем возрасте Рома побывал на городском кладбище - хоронили дедушку: мама с тетей плакали, еще какие-то женщины с одинаковыми шалями на опущенных головах, какие-то мужчины на полотенцах, связанных друг с другом, опускали обитый красным гроб с большим черным крестом сверху. И вокруг венки из уже несвежих цветов, обвитые черными лентами с позолоченными надписями. Неприятное, совсем неприятное воспоминание. Именно оно и всплыло в его памяти, глядя на это стихийное кладбище, возникшее на обочине федеральной трассы.

Он пересек границу области еще до полудня, ехать оставалось чуть меньше половины пути и Рома свернул на обочину к придорожному кафе. В заведении никого не было, за исключением молодой продавщицы - на вид лет пятнадцати. Из подвешенных под самым потолком колонок доносилась скороговорка радио-диджея. Продавщица, не обращая внимания на обеденного посетителя, молча сидела на стуле и стригла ногти на руках. На небольшом прилавке лежала выпечка и несколько салатов в тарелках, обмотанных полиэтиленовой пленкой. Сколько они тут лежат? Кто и как их готовил? - Глядя на не слишком опрятно одетую девчонку, Рома не стал искушать судьбу - купил бутылку сильногазированой воды, пару шоколадных батончиков и пачку сигарет. Усевшись возле окна за пластиковый столик, он открыл бутылку и уставился в окно. Мимо промчалась с включенными проблесковыми маячками полицейская машина, следом за ней еще две, а после потянулась колонна бронетранспортеров и "Уралов", на шасси которых стояло, покрытое брезентовым чехлом, что-то огромное и округлое. Рома не разбирался в армейской технике, да и к оружию не имел ни малейшей тяги, но все же ему было любопытно: что это за "хрень" такую военные выдумали?

Любопытство свое студент все-таки смог удовлетворить: к забегаловке подъехала запыленная "десятка" и из нее вышли двое в армейской форме. Они зашли, попросили сигарет и минералки: "Родная, чего ты там ползаешь? Давай быстрей! Быстрее говорю!"

- Извините, а вы, случайно не с колонной едите? - не удержался Роман.

Двое в форме синхронно повернулись, оглядели его с ног до головы. Один усмехнулся:

- Это, нах, она с нами!

- А что это за... там, на машинах под брезентом? Интересно просто. Если не секрет.

- На "уралах"-то? Как это "что", нах? Движки реактивные.

- Нет, серьезно - любопытно же.

- Так серьезно - движки.

- А зачем?

- Как зачем? "Форсаж" смотрел? Милая, ты че нас, дрочишь? Я тут постарел уже почти полностью, по самые берцы! Ну и эти также: надо побыстрее куда-нибудь - включаем - ты че, нах? - последняя разработка Росвооружения!

Рома не поверил. Тем более, при последних словах оба армейца захохотали,довольные своей шуткой. Впрочем, они почти не солгали: на "уралах" действительно стояли реактивные двигатели. Когда-то такие машины - "тепловые машинные станции" - были созданы для ведения химической войны. При помощи этих двигателей предполагалось распылять отравляющие вещества на многие километры. Дождавшись, наконец, сигарет и минералки они расплатились и буквально выбежали из кафе, смеясь и ругаясь одновременно. "Десятка", тронувшись с оглушительным свистом, умчалась вслед за ушедшей колонной.

- Тут часть у них неподалеку,- забормотала девчонка, - постоянно что-нибудь возят. Всю дорогу разбили, засранцы. Недавно ихний командир, полкан какой-то, пьяный в стельку на танке прямо к кафе подкатил. Или не танк это? Как называется-то? - на секунду задумавшись, она продолжила, - В общем с гусеницами такая. Водки ему надо было видите ли. За руль же, говорит, нельзя. Вдруг стукнет. А этой дуре чего будет-то? Да мне-то что? Хоть на звездолете прилетай - лишь бы с деньгами. А этот пошарил для виду по карманам и как заорет: "Да я сейчас весь сарай с одного выстрела..." Потом говорит, мол "деньги завтра занесу". Сарай... - она ухмыльнулась. - До сих пор, скотина, несет...

- Ты в каком классе учишься?

- Я закончила уже. Мне девяти хватает. А куда больше? Штаны протирать? А ты зачем спросил?

- Да так... Пацаны с части не бегают?

- Ко мне-то? Ты че? У меня парень там. Дед уже. Скоро домой вернется.

- Ну давай. Удачи тебе с твоим дедом.

Сев в машину, он не сдержался и все-таки решил посмотреть, что же такое там, в сумке. Довольно внушительная по размеру, она выглядела как самая обычная спортивная сумка, ничем не отличающаяся от тысяч таких же по всему миру, но, расстегнув замок у Ромы перехватило дыхание: она была доверху забита деньгами. Достав пару пачек свежих, будто только что из-под печатного станка, тысячных купюр, он принюхался к ним - еще пахнет краской. В голове сразу же мелькнула "нехорошая" мысль: а не повернуть ли совсем в другую сторону? Смотаться к чертовой матери на самый край света, бросить все и жить себе тихо-мирно где-нибудь на берегу океана в самой далекой и маленькой стране, такой маленькой, чтобы даже спутники не знали про ее существование. "Ни хера, - подумал студент, - не могли же они меня просто так вот с деньгами отпустить? А кто "они"-то?" Он огляделся по сторонам: трасса была совершенно пустая, в кафе - ни души, только возле обочины стояла замызганная семерка с какой-то рыжеволосой теткой внутри, которая, повернув зеркало заднего вида к себе, причесывалась. Неподалеку, проигнорировав "удобства" придорожного заведения, прижавшись к кустам одновременно мочился, курил и вертел во все стороны головой мужик, очевидно, опасавшийся, что его за этим неприличным занятием "застукают" или, чего доброго, вообще собьют. "Сколько тут? - прикидывал Рома, перебирая пачки с банкнотами, - вряд ли очень много... были бы евро - другое дело... ну на год хватит... ну на два... а дальше что? Черт! Черт! Ну не может быть все так просто!" Зачарованно глядя на новенькие купюры, он все же нашел в себе силы и зыкрыл сумку. Стукнув по рулю и выматерившись, он повернул ключ зажигания: "Приеду обратно - навяжусь еще на какую-нибудь работенку. Может чего еще по-больше обломится?"

Всю оставшуюся дорогу за окнами мелькал лес. Отгородивший дорогу с обеих сторон непроходимой стеной он, казалось, вот-вот съест бесконечно сужающуюся трассу. Но вскоре на горизонте появился крохотный городок и, если верить навигатору, именно туда и нужно было Роману.

Звягинск состоял всего из четырех улиц, пересекавших друг друга так, как-будто главные городские проектировщики играли в "крестики-нолики". Было похоже, что городок давно заброшен: на улицах - ни души, прямо посреди дороги, греясь на выглянувшем из-за туч солнце лежали собаки, обмахивая себя хвостами.

Улицу навигатор найти не смог, но, немного покружив по городу, Рома довольно быстро отыскал нужный адрес. Дом был - совсем не дом - одноподъездный, двухэтажный деревянный барак, какие строили еще в пятидесятые годы для временного проживания. Весь почерневший, насквозь сырой и пахнущий плесенью - он еще служил кому-то самым настоящим жилищем: кое-где окна были распахнуты, под некоторыми из них, на натянутых веревках сушилось белье. Неподалеку, за давно никому не нужной детской площадкой, от которой уцелели только проржавевшие уже качели, открыв капот "копейки" ковырялся в машине местный житель. И больше никого.

До назначенного времени оставался еще целый час. От делать нечего, Роман курил одну сигарету за другой, таким незамысловатым образом стремясь убить время. Но оно, как-будто понарошку, шло только еще медленнее. Цифры на часах дисплея словно застыли. Роману начало казаться, что двоеточие между ними, мигающее, отмеряя секунды, совершенно перестало мерцать. От внезапной рези в глазах навернулись слезы, он отвел взгляд от электронного циферблата и увидел незаштореное окно своей спальни, сквозь которое прямо в лицо ему бил солнечный свет.

"Черт! - Роман вскочил с постели, снова посмотрел на электронные часы, стоящие на прикроватном столике. Время было восемь с четвертью утра. - Черт! Черт! Как я мог проспать?!"

Голова гудела, в глазах то темнело, то вспыхивал всеми красками свет. Вчерашний день будто был стерт начисто из памяти. Единственное, что он помнил: через пятнадцать минут, во что бы то ни стало нужно быть в букмекерской конторе. Протирая глаза, он рванулся к платяному шкафу и, достав первую попавшуюся рубашку, на ходу надел ее на себя. В ванной умылся, наспех почистил зубы и смочил волосы водой, чтобы хоть как-то их уложить. Посмотрел в зеркало - странный, будто размазанный по стеклу отпечаток лица - в глазах все плыло, словно в объективе фотокамеры с ненаведеной резкостью. "Черт! Черт! Лишь бы успеть... - схватив из холодильника бутылку апельсинового сока, он сделал несколько торопливых глотков из горлышка и поставил обратно. - Где я штаны бросил?" Он снова прошел в спальню и... остолбенел: натянув белоснежное одеяло до самого подбородка, в постели лежала Юля и с укоризной смотрела на него.

- Ром, ну ты совсем дурак? - с обидой в голосе заговорила она. - Сам ни свет ни заря собрался куда-то, а я что? Здесь взаперти целый день торчать буду?

- Ты... как... ты чего здесь? - не веря своим глазам, Рома подошел к кровати и осторожно сел на самый ее краешек.

- Ты что, дурень, совсем ничего не помнишь? - рот от удивления приоткрылся, а на лбу появились морщинки. - Пить надо меньше. Я с тобой поеду, ладно?

- Я не пил же...

- Ага, конечно! Ты ко мне-то приехал уже пьяный в стельку - как только за рулем еще держался... А здесь, думаешь, я одна все это "хозяйство" выдула? - высунув из-под одеяла руку, она показала на пустые бутылки, стоявшие на столике возле стены.

- С ума сойти! - Рома ровным счетом ничего не понимал. - А с чего это мы с тобой так?

- Ну как? Помирились же! Ром! Ты что, действительно не помнишь? А про то, что женишься на мне, тоже? Я ведь могу заявление и обратно отнести...

От такого поворота событий Рома совсем опешил:

- Так ты... Юльк, ты... Нет, что ты, Юль! Помню, конечно!

- Ну так я с тобой?

- Нет, Юльк, нельзя. Я вечером приеду, хорошо?

Юлька недоверчиво посмотрела на него, закусила нижнюю губу, словно решая: верить ему или не верить?

- Ну хорошо. Только вечером обязательно.

- Обязательно. - улыбнулся он.

- Поцелуй меня. - она закрыла глаза и вытянула тонкую шею в ожидании поцелуя.

Все еще не веря до конца в происходящее, он прикоснулся к ее плечу. Нежная бархатная кожа, горячее дыханье манили его остаться. Бросить все к чертовой матери и провести весь день с ней в постели. В голове шумело. Он прикоснулся к ее губам, рука его скользнула под одеяло. Время шло, но Роме уже было не до него. Целуя ее грудь он чувствовал, как бешенно заколотилось ее сердце. Шум в голове все нарастал, перед глазами все плыло, принимая самые причудливые формы. Она нежно обхватила его голову, зарывшись пальцами в волосы, и потянула к себе:

- Целуй же! Ну! Еще! Еще!

Сомкнув веки, он целовал ее губы, чувствуя все сильнее нарастающее волнение в своей груди. Внезапно он ощутил сильнейший холод на губах, быстро распространившийся по всему телу. Он открыл глаза и в очередной раз обомлел от увиденного: вокруг уже не было ничего кроме белого, сияющего кафеля и люминесцентных ламп на потолке, заливших слишком ярким, неестественно белым светом все помещение, конца и края которому, казалось не было. Было чертовски холодно.

- Не отвлекайся. - Юля не отрываясь смотрела на него. - Ну, что же ты? - теперь она лежала на зеркально отполированном прозекторском столе совершенно обнаженная с длинным, от выпяченных ключиц до самого низа живота, багровым швом. Он вдруг почувствовал, что его собственное отражение на поверхности металлического стола с отвращением и нескрываемой злобой смотрит прямо на него.

- Бред... это... это... бред... - забормотал он, пытаясь снять ее руки, обвившиеся вокруг его шеи и не отпускающие его.

- Возьми меня... - она улыбнулась - ... пожалуйста... я с ума сойду от дрожи... больше не могу... - все попытки Романа высвободиться были безрезультатны. Девочка, совсем уже не похожая на себя, держала его мертвой хваткой.

- Нет... нет! Пусти! Я не буду!.. Я больше не буду!

Ее, покрывающееся темными пятнами лицо вдруг оскалилось:

- Ну же! Давай! Давай! Трахни меня! Трахай! Где этот твой ебаный хер?! Давай же, ну! - окаменевшие пальцы буквально вонзились в его шею и он почувствовал, как за ворот рубашки потекла кровь. От боли и отчаянья из его глаз брызнули слезы. Совершенно обезумев, он хотел выкрикнуть единственное, что пришло в голову: "Не надо!", но из горла вылетел только свист, пробившийся сквозь бьющую фонтаном кровь.

- Ты меня любишь, милый? - Она посмотрела, будто пытаясь понять, что он сейчас чувствует. Шов на ее теле начал расползаться, открывая синеватую плоть под кожей. - Ты ведь не покинешь меня? - она еще крепче ухватила его и рванула на себя, буквально вдавив его голову в свой разверзшийся живот. Пытаясь освободиться, он уперся руками о скользкий - весь в крови - металлический стол, но с каждой попыткой утопал в ее чреве все больше. Уже не в силах сопротивляться, задыхаясь без воздуха, он открыл глаза и рот. Кишащая вокруг багровая мякоть тотчас же заполнила его и разлилась по всему телу, ему уже не принадлежавшему.

Теряя сознание и безвольно падая в темно-красную, шевелящуюся бездну он почувствовал, как возле него что-то бьется. Звук от ударов все отчетливее раздавался в его голове, перейдя, в конце концов в оглушительный грохот, заставляя все вокруг трещать по швам, сквозь которые забрезжил свет.

С последним ударом он вдруг вспыхнул и закричал из неведомо откуда взявшихся сил. В следующую секунду он увидел перед собой тусклое осеннее солнце, сплошь покрытое трещинами от оголенных веток близ стоящих осин. В окно машины стучал местный, копавшийся до того в "копейке":

- Эй, слышь? Машину толкнуть не поможешь? Ну ты чего там? Уснул, что ли? - неказистый мужичок в засаленном, испачканном машинным маслом и солидолом свитере, то снимал, то снова одевал на лысеющую голову потрепанную кепку, стоя в нерешительности: постучать еще раз или оставить уснувшего в покое?

Рома посмотрел на часы - на циферблате было пять минут четвертого. Он допил оставшуюся воду, закурил и оглянулся вокруг. Кроме перепачканного мужика больше никого не было. Он открыл дверь машины и вышел:

- Че ты ломишься?

- Так машина, сука, не заводится ни хера! Ты это... может поможешь, а? Тут всего делов - толкнуть разок... с утра корячусь - все без толку...

- Твоя что ль? - сказал студент, показывая на желтеющие поодаль "жигули".

- Она, сука, она - родная...

- Ну пойдем...

Все двадцать метров, что они прошли от машины до машины, мужичок не затыкался: успел рассказать всю "подноготную" и о своей колымаге, и о жене, и о вышедшей уже замуж дочке, и даже о своей хромой собаке - и все они, исходя из его незамысловатых эпитетов, были схожи в одном - все они были "суками, всю жизнь перепортившими".

Что жизнь мужичка можно было еще чем "перепортить" - Роман искренне недоумевал, но с расспросами лезть не стал, так как за день уже много чего странного увидел, да и жизнь местная его совсем не интересовала.

С машиной пришлось немного повозиться и Рома с непривычки даже запыхался, зато мужик, залихватски сдвинув кепку на затылок, улыбался во весь свой беззубый рот и не мог нарадоваться шуму мотора.

- Вот выручил-то! Вот, в самом деле, так... что уж... оно же, сука, по-другому никак... - тараторил мужик, - ты послушай! Ну не стучит же! Чего ей, сука, надо... - Увидев, что Рома снова закурил, он, несколько виновато потянувшись к пачке заскорузлыми пальцами, попросил сигарету. Роман, мысленно обозвав мужичка "босяком" и "бомжем", протянул.

"Бомж", не скрывая удовольствия, глубоко затянулся:

- Ага, дорогие, сука, наверное... Так ты езжай - чего встал-то? - вдруг ни с того, ни с сего произнес мужичок, - Алмазу привет...

Рома от неожиданности поперхнулся табачным дымом, от чего зашелся кашлем, а на глаза навернулись слезы:

- Слышь... ты че? Тебя как звать?

- А ты к кому ехал-то, парень? - мужичок глубоко затягивался и, выпуская облако дыма, жмурился от удовольствия.

- Так это... Олега.

- Ну так я Олег. Ты чего, Ромчик, бесноватый, что ли?

- Так... сумка... сумка ж там... привез... сказали...

- Ты езжай, Ром, езжай... а сумку свою передай кому надо, - мужик улыбался, - адрес-то у тебя записан, правильно?

- Да ни хера не...

- Дурак ты, Ром... и сигналка у твоей бибики - гавно... - езжай, говорю. - Мужик, докурив, хлопнул проржавевшей насквозь дверцей "копейки" и, обдав напоследок Романа облаком черного дыма из глушителя, уехал.

Обескураженный в который раз уже за сегодня студент, ничего не понимая, вернулся к своей машине. Он точно помнил, что, уходя, поставил машину на сигнализацию, но, слова "неказистого" местного жителя все-таки решил проверить: а вдруг не сработает? Он дернул за ручку дверцы водителя и та, к его немалому удивлению, открылась как ни в чем не бывало. "Что еще за херня?" - подумал он и осторожно сел в машину. В машине, - как понял Рома, - явно кто-то был, пока он кряхтел, толкая старую развалюху мужичка. На заднем сиденье лежала сумка, точь-в-точь такая же, как и была, только уже не справа от него, как раньше, а прямо за его сиденьем. Он бросился смотреть не пропали ли деньги и, расстегнув замок, застыл в изумлении: никаких денег в сумке не было, но зато была доверху заполнена небольшими, завернутыми в целлофановую пленку брикетами, похожими на хозяйственное мыло. "Во попал... во попал! - забормотал студент, чувствуя как покрывается потом, понимая, что за "мыло" у него в салоне, на сколько лет оно тянет и что будет, если его остановят и досмотрят постовые. Он снова вылез из машины и, достав с заднего сиденья сумку, переложил ее в багажник, засунув в самый дальний угол, прикрыв тряпками и коробками с инструментом и моющими средствами для автомобиля.

В стоящей за углом машине двое бритоголовых, уплетая чебуреки из целлофанового пакета и запивая давно остывшую выпечку горячим чаем из термоса, наблюдали за действиями Ромы с экрана планшетника.

- Это он типа для гайцов? Типа на случай досмотра? - произнес бритоголовый с набитым ртом, пытаясь говорить как можно внятнее. На экране крупным планом снова появился Рома, весь взъерошенный и явно нервничающий. - Ты не знаешь, где таких идиотов набирают?

- Не, не знаю. Я по дурдомам экскурсии не вожу.

- Зря он в сумку полез. Сейчас бы ехал себе спокойно.

- А ты бы на его месте не посмотрел?

- Так в том-то и дело, что на его месте я хер когда буду...

Рома закурил. Вспомнив о документах в бардачке, он забеспокоился еще сильнее: вдруг и там что-нибудь не так? Он открыл его и на пол упала дорожная карта - почти такая же, - подумал он, - но вроде как другая... Он поднял и развернул карту - все абсолютно тоже самое, но повернув другой стороной, увидел адрес, - другой, вместо того, что был на прежней карте. Новый находился уже в его городе, совсем недалеко от его собственного дома: "улица Блюхера 61, квартира 9. Спросить Зою".

"Совсем уже рехнулись, конспираторы, блядь! - заорал студент, - может они еще жучков в машину напихали и заминировали, чтоб так... на всякий случай... - несколько побаиваясь своих же мыслей, он подумал - ...а вдруг действительно? Их же хрен тут всех разберет..."

Бритоголовые в машине за углом разразились хохотом - машину качнуло, пластиковые стаканчики с горячим чаем пошатнулись на приборной панели и упали, облив бритоголовым ноги кипятком.

К удивлению Ромы, дошедшего в своем страхе уже почти до исступления и полностью себя уверившего в том, что его непременно поймают с полной сумкой взрывчатки, ни один сотрудник ДПС его не остановил, хотя и стояло их на дороге немало: по указанию кого-то из "вышестоящих" постовым было велено отслеживать, но не останавливать и беспрепятственно пропускать автомобиль марки "тойота камри" цвета металлик с госномерами "у777ра", за рулем которого и находился Рома. Впрочем, ехал он, впервые в жизни, соблюдая все дорожные правила, стараясь не привлекать к себе внимания дорожно-постовой службы.

И не привлек. Он без происшествий доехал до нужного адреса, если не считать обматерившую его старушку, переходившую дорогу в неположенном месте и которую он случайно обрызгал грязью из-под колес. "Кобыла старая!" - прокричал он ей, не опустив стекла и не останавливаясь, чем в очередной раз рассмешил пристально наблюдавших за ним.

Немного попетляв по узким улочкам и дворикам центральной части города, выхватывая светом фар из опустившейся на город темноты куски обклееных объявлениями кирпичных заборов и железных гаражей, он остановился возле дома, указанного в адресе.

Поднявшись с сумкой на третий этаж, он нажал на звонок, под которым была прикреплена табличка с номером 9. Раздалась какая-то непонятная трель, через минуту в дверном глазке появился свет и тут же снова исчез.

- Кто? - за дверью раздался женский голос.

- Вечер добрый! - дежурно заулыбался Роман, - мне бы Зою увидеть... - и шмыгнул носом.

- Секунду... - послышался звук открывающихся замков и лязг поворачивающегося в замочной скважине ключа.

"Ну и квартирка! - ухмыляясь, подумал студент, - сто замков, а сама дверь такая, что с полпинка выбить можно."

Дверь открыла девушка и, задержавшись на мгновенье, жестом пригласила его войти.

- Разуйся. - сказала она, уже отвернувшись от него и удаляясь в комнату. Сгримасничав в ее сторону, он, улыбаясь, снял ботинки. Все переживания уже позади: сейчас он отдаст ей сумку и все закончится. Довольный, что все прошло как нельзя лучше, он прошел вслед за девушкой.

В квартире была всего одна, но очень большая комната, дальний угол которой был отведен под небольшую кухню. В противоположном конце стояла кровать, точнее - койка и письменный стол со старым барабанным телефоном на нем, маленьким телевизором и пухлым белым конвертом. На широком подоконнике стояла включенная настольная лампа - отражаясь в оконном стекле, - она была единственным источником света во всей комнате. Девушка уселась на подоконник и с ожиданием взглянула на студента.

- Так значит вот ты какая, Зоя... - Рома улыбался, глядя на нее - стройную и привлекательную, мысленно уже раздев и по достоинству оценив фигуру.

- Значит такая. У тебя сигареты есть? - она слезла с подоконника, подошла к студенту и, забрала из его рук сумку.

- Вот, держи. - он достал из кармана пачку и протянул ей.

- Я возьму всю. Выходить не хочется. А ты себе еще купишь. - Она положила сумку в кухонный шкаф, прикурила от зажженной конфорки. - На столе конверт - возьми его. Это оставили для тебя. Теперь иди. Ты больше не нужен.

Она снова подошла к окну и, пуская струйки дыма, будто изучала свое отраженье - волосы собраны в хвост, маленький шрам над бровью кажется с каждым днем все больше... как мальчишка... невыразительные серые глаза... как и все лицо - совершенно серое. "И эта дурацкая родинка над губой, как прилепленная мушка у портовой шлюхи - знак страсти... то есть бесконечного блядства." - она курила и, отражение ее в окне выглядело все более нервным и обозленным.

Рома не торопился уходить. Напротив, он уже думал как бы остаться...

"Окунуться в эту темень. - думала она, - Раздеться догола и броситься с головой. Жить как маленькая аквариумная рыбка вдруг попавшая в океан. Увидеть все заново, с самого начала, не разучиваясь удивляться и что есть сил плыть. Куда - важно ли? - куда направит огромный алый хвост. Плыть, сбиваться с пути, но плыть дальше... наедаться брошенными в темноту звездами и снова плыть - лишь бы только не увидеть свое отражение. Все, что угодно — пусть в самом конце будет песчаный берег и солнце... все, что угодно — только бы не увидеть свое отражение..."

- Ты живешь одна? - Роман подошел к ней и положил свои руки на ее худые плечи.

- Да.

- Что так? Разве можно быть такой красивой и оставаться одной? - Роман в оконном отражении улыбался и выглядел настолько похотливо, что всю ее буквально выворачивало. - Это так эгоистично с твоей стороны.

- Ты думаешь? - она развернулась к нему лицом и тотчас попала в его уверенные объятья.

- Мне кажется, - продолжил он, - мне стоит позвонить и заказать для нас бутылочку хорошего вина и... может быть... ммм... ты сама... чем мы будем ублажать свою плоть?

Она стояла как-будто в нерешительности: дать пощечину ему прямо сейчас или еще немножко поиграться и разбить об его тупую, никчемную башку бутылку. А может все сделать именно так, как хочет он? Для него это будет значительно хуже.

- Я не голодна. Да и к чему вино? Лишняя трата времени. Может быть, перейдем сразу к десерту? Я люблю ром. Темный. Впрочем, не важно. Только звонить никуда не надо. Ты ведь на машине, верно? Тут недалеко есть хороший магазинчик, где продают хороший кубинский ром. - он посмотрел на нее с недоверием. - Да ладно тебе. - усмехнулась она, - никуда я не денусь, - потянулась на носочках, обвила его шею руками и поцеловала, - я буду ждать.

Он все не отпускал ее. Не веря еще, что вот так все просто и без лишних прелюдий, что за сегодняшнюю нервотрепку он получит такой щедрый подарок. "Жизнь определенно налаживается" - подумал он и поцеловал ее в шею.

- Ну все... все... ну прекрати... - рассмеялась она, выскальзывая из его объятий. - Иди уже. Только давай быстрее. Я пока в душ.

На широком экране монитора было видно, как она отходит от него и направляется в ванную комнату. Голова студента повернута в ее сторону и слышно, как он говорит ей вслед: "Ты даже не успеешь высохнуть!" Он забирает со стола пухлый конверт с причитающейся ему суммой и буквально выбегает в коридор. Смена камеры - и вот студент уже спешно обувается и исчезает в дверном проеме.

- Можно было не напрягаться. Она сама бы все сделала. - следивший за тем, что происходит в квартире, переключил на изображение с видеокамеры в подъезде.

- Не вариант. Хлопотно это, - ответил второй, - раздавая карты на двоих, сидя за журнальным столиком. - Она бы там такого натворила - за день бы от стен студента не отскребли. Тебе не рассказывали, что она с последним ментом сделала? - Карты были розданы, козырь лежал червовой мастью вверх.

- Нет. А что должны были рассказать?

- О-о-о... ну это долгая история. Потом. И лучше переключи на душ - чего мы там в этом подъезде забыли. Да и карты уже притомились.

- В "дурака" значит?

Одному из них играть было очень легко, потому что второй все время оглядывался на экран и с трудом мог отвести взгляд. Она была обнажена. Шедшая из душа горчая вода уже почти заполнила всю комнату паром, а она все стояла у зеркала, протирая затуманенное изображение ладонью. Над чем-то, видно, крепко задумалась. От ее совершенного тела невозможно было оторваться. Напарник усмехнулся, глядя на своего коллегу: "Хватит пялиться. У тебя еще будет достаточно времени поглядеть на нее."

До магазина было не больше километра и все время прямо. Спуститься по небольшому, ровному и пустынному, в это позднее время, склону, и пересечь перекресток. И Рома действительно хотел выполнить свое обещание - приехать раньше, чем она выйдет из ванной комнаты и застать ее в самом нежном, в самом беззащитном виде.

Он завел машину и рванул с места, за считанные секунды набрав на спидометре сотню. "Вот стерва! Завела с пол оборота! - улыбался студент, - Нет... лучше заскочить и прямо в душе ее заиметь... сука только довольна будет..." - распалился студент в своем воображении, уже приближаясь к перекрестку. Светофор переключился и засиял красным светом. Рома ударил по тормозам, но машина, проигнорировав, действие студента, продолжала нестись на полной скорости. Он еще несколько раз отжал педаль тормоза до самого конца, но машина как-будто сошла с ума, отказываясь подчиняться своему, уже отчаявшемуся, хозяину. Побелев от страха, он обернулся на слепящий свет фар и пронзительный сигнал, несущейся на него фуры. Он инстинктивно зажмурил глаза, приготовившись к столкновению. Фура в последний момент пошла юзом и, чудом не зацепив тойоту, промчалась мимо, завизжав тормозными колодками и оставляя после себя четкий след от намертво сцепившихся шин с асфальтом.

Почувствовав, что смерть, от которой он только что был на волоске, уже дохнувшая ему в лицо всей своей мерзостью, все же прошла мимо, оставив его целым и невредимым, он открыл глаза и тут же, будто от удивления, застыл, увидев прямо перед собой стремительно надвигающуюся мачту уличного освещения. В следующую секунду машину студента буквально вколотило в столб, мгновенно превратив ее в груду искореженного металла. Вышедший из магазинчика неподалеку парень, ставший невольным свидетелем аварии, остановился, громко выматерился и тут же достал телефон. Выбрав ракурс получше он нажал на кнопку и начал видеозапись. "Пиздец... вот пиздец" - его голос записывался, камера приближалась к вмятой в покосившийся фонарный столб машине. Был слышен и другой голос - Романа, вопящего изо всех оставшихся сил от боли, окровавленного, застрявшего с переломанными ногами и шеей внутри того, что было салоном.

На таймере записи пошла уже четвертая минута, когда железобетонная опора освещения, накренившаяся от сильного удара, не выдержала и всей своей массой рухнула на останки автомобиля, заглушив отчаянные крики Романа навсегда.

Парень еще немного постоял, ковыряясь в телефоне, поглядывая на водителя фуры, все это время, пытавшегося сделать хоть что-то, потом набрал номер и заговорил: "Привет. Слушай, ты дома? Я зайду сейчас. Тут такое видео - это пиздец просто..." Он рассмеялся, сунул телефон в карман и пошел своей дорогой.

Обнаженная - она вышла из душа, оставляя на рыжем полированном полу следы от босых ног. Небрежно встряхнула мокрые, волнистые волосы, капли с которых тут же замерцали на теле, неспешно прошла к узкому платяному шкафу. Оценив стройную фигуру в отражении лакированной дверцы, она открыла шкаф и в задумчивости прикусила нижнюю губу: "Совсем уж маловато для совращения..." - подумала она, глядя на два темных платья, одиноко висящих на плечиках. Двое наблюдателей уже давно бросили игру и с открытыми ртами смотрели на экран монитора, не в силах оторваться от прогуливающейся по квартире голышом девушки. "К черту все, уж лучше в халате. Так даже будет заманчивей." - она оставила дверцу открытой, снова исчезла в ванной комнате и вскоре появилась в легком иссиня-черном батистовом шлафроке, обхваченная тонким шнурком с кистями вокруг талии.

Она, разумеется, и не подозревала, что Рома уже никогда не придет. И даже подумать не могла, что весь ее выстроенный план был заранее обречен на провал. Выдвинув небольшой ящик кухонного стола, она достала широкий поварской нож с надписью IKEA на полированной поверхности. Спинки кровати были металлические. Да и не кровать это была по большому счету - обычная железная койка, какие стоят в студенческих общежитиях да армейских казармах. Вот только матрас был действительно очень хорошим и, судя по всему, очень дорогим. Она отрезала от своего халата шнур, обвиваший ее, привязала один конец к панцирной сетке у изголовья по матрацем так, чтобы лежащему на спине отвязать было совершенно невозможно. На другом конце длинного тонкого шнурка, ловко перебирая длинными тонкими пальчиками смастерила петлю и, удовлетворившись проделанной работой, спрятала получившуюся удавку под подушку. Поварской нож, подходящий не только для нарезки зелени, но и прекрасно справляющийся с мясом, положила под матрас.

- Ты смотри! Ты смотри, что делает, зараза! - один из наблюдателей, нарушил общее молчание и схватился за свою лысую голову.

- Та еще штучка! - поддакнул, усмехнувшись, второй.

Она встала, забрала с подоконника сигареты и пепельницу, щелкнула зажигалкой, оставленной студентом, и снова легла на кровать.

Теперь осталось только ждать, когда он появится. Она уже представила себе, как именно это сделает: будет значительно проще, чем с остальными, и гораздо быстрее. И он непременно останется жить. Это, пожалуй, самое главное. Правда, в несколько недостающем виде. Небольшая операция по удалению небольшого и не такого уж жизненноважного отростка. Будет как домашний кот - пухлый, покладистый и немного грустный.

Время шло, пепельница наполнялась, но студента все не было. Никаких эмоций она не испытывала. Даже с самым первым из тех, кто разрушил всю ее жизнь, она не волновалась: не получится - так тому и быть, получится - значит время второго уже истекает. В первый раз она прикинулась девушкой "легкого поведения", совсем немного изменив свою внешность - оказалось достаточно парика и яркого макияжа. В ее сумочке не было ничего, кроме двух небольших пузырьков, во одном из которых было снотворное, а также маленького, но очень острого, брюшного скальпеля. Впрочем, снотворное не пригодилось. Уже будучи в спальне, наедине с подвыпившим толстяком, она, улучив момент, оглушила его ударом тяжелой каменной шкатулки, стоявшей рядом на столике, по голове. В воздух тотчас поднялись, сверкая желтым металлом и разноцветными камешками, украшения жены упитанного офицера полиции, а сам полицейский рухнул на кровать без чувств. Ей пришлось немного повозиться с телом, чтобы полностью его затащить на постель и немало времени провести в поисках подходящей веревки в квартире. Но все получилось как нельзя лучше. Жены и маленькой дочки не должно быть до самого утра и у нее было достаточно времени, чтобы сделать все как и мечталось.

Именно так - мечталось. У всех свои самые сокровенные желания. Ее сокровенным желанием было - причинить как можно больше боли. Когда толстяк пришел в сознание, то был уже абсолютно раздет и не мог пошевелить ни руками, ни ногами - они были крепко привязаны к краям большой дубовой кровати. Даже повернуть голову не было никакой возможности - на шее была затянута удавка и с каждым движеньем головы она затягивалась еще сильнее. Он сразу же вспомнил ее - перед ним она стояла уже без парика, набирая в шприц бесцветную жидкость. Кричать он не мог: кляп из его собственного нижнего белья не давал произнести ни звука.

- Ну вот мы и проснулись. Какие мы молодцы... - с напускной лаской проговорила она - ... тихо, тихо... больной, вам нельзя много двигаться...

Толстяк изо всех сил пытался высвободиться, но ровным счетом ничего не получалось. Его зрачки расширились, на лбу проступила испарина.

- Не бойся. Это всего лишь небольшой укольчик. - толстяк замычал - Ну не убьет же он тебя... Это - эпинефрин, адреналин то есть. Он, напротив, не даст тебе умереть, - улыбалась она, - как бы больно тебе не было...

Ее медицинское образование было незаконченным. И хирургом она так и не стала. Но несколько лет обучения - бесконечных лекций и долгих практик в анатомическом театре на безымянных телах - не прошли даром. Многие из ее однокурсников, практикуясь, чтобы как-то успокоить себя перед нерешительным рассечением человеческой плоти, подшучивали над телами - давали уменьшительно-ласкательные имена уже иссохшим, пропитанным формалином трупам, разговаривали с ними с напускной веселостью, расспрашивали их, как им жилось и не больно ли сейчас: "...вот здесь... а здесь... а правее?" Она же не шутила никогда. И никакого волнения перед мертвыми человеческими телами не испытывала. Единственное, к чему она долго не могла привыкнуть - невыносимый до обморока, впитывающийся, не только в одежду, но и, казалось, даже в кожу, ничем не смываемый и не отстающий едкий запах формалина.

Неуверенные поначалу движения скальпелем со временем стали твердыми и точными. Она никогда не думала, препарируя тела, что перед ней - человек или то, что когда-то было человеком - живым, со своими радостями и бедами, чувствовавшим, мечтавшим, любимым или ненавидимым, была ли у этого человека семья или нет и помнят ли о нем сейчас. Если думать об этом - пожалуй, не так уж и трудно слететь с катушек и, чего доброго, начать размахивать чудовищно острым лезвием из закаленной хромистой стали над телами еще живыми и, не нуждающимися в хирургическом вмешательстве. Перед ней всегда было только тело. И не более того. Опытные хирурги и, по совместительству, преподаватели медицинского университета, в котором она училась, хвалили ее не только за превосходные знания, но и за прекрасную сноровку и бесстрастность, холодную голову и твердые руки и прочили ей блестящую карьеру.

Но они ошиблись. Ее талантливые руки и ясный ум так и не вылечили ни одного больного. Но смогли причинить страдания.

Руки связанного слишком сильно дергались, чтобы точно попасть в вену, поэтому она сделала инъекцию в проступившую от напряжения на шее яремную вену. Запахнув длинный женский халат, найденный здесь же, в квартире, она внимательно, изучающе посмотрела в его остекленевшие от ужаса глаза и тихо произнесла: "Ну-с, голубчик, пожалуй, приступим?"

Взмахнув скальпелем, словно дирижерской палочкой, она застыла на мгновенье, будто сосредотачиваясь на предстоящей работе, и уже решила сделать первый надрез как вдруг заиграла музыка. Это был телефон, выпавший из брюк толстяка на пол, когда она его раздевала. "Да ты у нас сентиментальный! - рассмеялась она - Вот уж не думала!" Из динамика телефона звучала песня из старого советского фильма "С любимыми не расставайтесь". Когда-то и ей эта музыка очень нравилась. Она подняла телефон. На дисплее была фотография уже не молодой женщины и моргал зеленый значок телефонной трубки. Фотография была подписана именем "Валя".

- Красивая у тебя жена, толстячок. И заботливая такая. - "толстячок" все также пытался высвободиться, но все его попытки были совершенно бесполезны. Все, что он мог - беспомощное мычанье и слезы, градом катящиеся по багровеющему лицу. - Ну ничего. Ничего. С музыкой даже лучше.. - прошептала она, наклонившись к самому его уху. - Мы сделаем ей подарок. Итак...

Движения ее были легки и уверенны. Все в точности так, как раньше. Но теперь она думала о том, что перед ней не мертвое тело безымянного человека - она знала, кому эта трепещущая, содрогающаяся в конвульсиях плоть принадлежит. Она знала, что это за человек, точнее, - знала что это за нелюдь и ей было невообразимо приятно ощущать... нет... не власть над ним... - она лишь была уверена в своей способности придать этому надрывающемуся в бессилии, с ума сходящему от нечеловеческой боли существу тот вид, которого он заслуживает.

Вскоре кляп стал больше не нужен. Связанный уже не мог кричать. Ей приходилось периодически прочищать его ротовую полость от скопившейся крови и рвотных масс. Анатомируя его грудную клетку, она с интересом наблюдала, как в последний раз в грудной полости судорожно сжались и разжались его легкие.

На все у нее ушло не больше часа. Дело было сделано, как ей показалось, очень даже неплохо. Она прошла в ванную, сняла окровавленный халат, тщательно вымыла лицо и руки и снова надела парик. Достала из сумочки помаду и подправила губы. Глядя на себя в зеркало, она не удержалась и оставила записку губной помадой на зеркальной поверхности: "Милый, ты был неотразим". После прошла снова в спальню и посмотрела на залитую кровью постель и распотрошенное на ней тело - ее сердце билось ровно, ее дыхание было размеренно. "Именно. Именно так" - с удовлетворением подумала она и вышла из квартиры, закрыв ее на ключ, взятый со столика в прихожей.

Когда утром, жена полицейского и его шестилетняя дочка вернулись от бабушки, у которой, по некоторым причинам, в последнее время частенько оставались на ночь, первой закричала от ужаса девочка. Этот дикий, истошный вопль оказался последним, что от нее смогли услышать. Девочка от пережитого потрясения онемела и, скорее всего, как признавались врачи, навсегда. Кожа с лица убитого была аккуратно срезана по краям и отложена, как фартук, на макушку головы. От самого подбородка и до паха тянулся широкий разрез, кожа с груди и живота была стянута в разные стороны, выставляя напоказ посиневшее мясо мышц. Все содержимое брюшной полости было вынуто и разбросано по комнате. Стоял жуткий запах, вернее зловонная смесь запахов крови, человеческих испражнений и алкоголя. Прибывших вскоре полицейских рвало от увиденного и их едва хватило на то, чтобы отправить обезумевших жену и дочку в карете скорой помощи, так и не вернувшихся к привычному образу жизни после увиденного и оставленных на попечение местной психиатрической больницы.

Полиция еще долго не могла понять - кто может быть способен на такое в их городе и тем более никто не думал, что это было только начало. Никакой шумихи в местных газетах не было. Решили не пугать жителей и это ей нравилось. Никаких истерик. Можно тихо и спокойно продолжать свою работу - исправлять наружность тех, кто не должен выглядеть как человек.

Время было уже далеко за полночь. Пепельница набита окурками и поставлена на прикроватный столик. Она даже не выключила свет, все еще думая, что студент - чем черт не шутит? - еще придет. Но он, разумеется, не пришел. Двое наблюдателей снова резались в дурака и пили кофе из одноразовых пластиковых стаканчиков, изредка поглядывая на экран монитора. Она спала. Так и не расправив одеяло. Так и оставшись в иссиня-черном батистовом халате. Подложив руку под голову, как-то по-детски подобрав ноги к груди, она выглядела беспомощно и умиротворенно. Так, как, наверно, выглядят люди, которые хотят, чтобы их защитили. Она спала тихо и умиротворенно. И, все же, была в ней какая-то тревожность.

Ей снился - песок.

И ветер, поднимающий его небольшими, едва заметными воронками. И бескрайний, бушующий океан — темнеющий, сумрачный, все ближе накатывающийся белыми барашками неугомонных, вспенивающихся волн. Если так и лежать: на спине, раскинув руки и сгребая ими песок, собирая его вокруг себя и не закрывать глаза — можно чувствовать теплоту берега, видеть бесконечную голубую бездну еще совсем безоблачного неба, слышать рокот океана, его глубокое и размеренное дыхание и ощущать, как ветер с тревогой охватывает тело — предчувствовать приближение шторма. Насыщенная красками, рокочущая и пенящаяся, отдающаяся эхом от биения сердца жизнь.

Говорят — правда ли это? - что цветные сны часто бывают только у детей и тех, кто уже вырос, но лишился рассудка. Первые купаются в ярких красках сновидений потому, что еще растут, потому, что душа их еще не совсем запуталась в паутине опыта, сотканной проворными человеческими лапами из случайных представлений. Вторые же — имели слишком много опыта и сами стали паутиной. Стягивающие, душащие сами себя — они слишком хорошо, однажды, рассмотрели все вокруг, чтобы вернуться обратно в бесцветную реальность рассудливых людей.

Все началось с того, что она проснулась.

Ветер, песок и бушующий океан. Мерцающие в солнечном свете песчинки на губах, на ладонях; они падают с голых плеч, когда она поднимается и, оставляя едва заметные следы, направляется к самой кромке берега — туда, где сидит он, обхватив голову руками, пропитанный соленой водой и развеваемый ветром. Она опускается рядом с ним на колени. Она берет его еще теплую руку и прижимает к себе, думая, что так ему будет теплее. На его короткостриженной голове виден свежий шрам — длинная, извивающаяся розовая полоса там, где еще совсем недавно была рваная рана. Он, как всегда, молчит. Смотрит на нее, будто пытаясь что-то понять в ее взгляде, рассмотреть в глазах то, что его так беспокоит. И молчит. Ей становится вдруг ясно, что он знает, точнее - помнит о ней все — с самого начала, который ей неведом, и до самого конца, который еще не наступил.

Возможно ли это все? Дыханье его так близко и руки его так нежны, что, скорее, невозможно поверить в запутавшуюся реальность невозможных событий, чем в то, что, кажется теперь, было рядом всегда, - только не хватало сил прежде отличить пустоту окружающей тишины от всеобъемлющего молчания. - Возможно...

Возможно!

Теперь — только бы остаться! Только бы не возвращаться снова туда, где сонное утро наполнено кляксами ползущих по тротуарам теней, спускающихся впопыхах, расталкивающих друг друга на пути в Тартар, озлобленно жмущихся друг от друга, громыхая железными колесами, мечущими искры на крутых поворотах в темную и сырую, бездонную пропасть.

Только ветер, обнимающий свежестью тело, только океан, прильнувший к босым ногам, только он — говорящий с бьющимся от него сердцем.

Но теперь что-то идет не так. Тепло его рук угасает, а сам он каменеет, превращаясь в стоящего на коленях истукана. Зрачки его глаз светлеют и замирают. Губы, в застывшей доброй улыбке, покрываются мириадами поблескивающих на холодном свету песчинок. У нее возникает неодолимое желание сейчас же его поцеловать, что сделать прежде она не решалась. Ее губы едва прикасаются к его губам, ее рука нежно обвивает его окаменевшую шею. Но происходит непоправимое: песчинки осыпаются с его омертвевшей улыбки, так же как и с глаз тонкими струйками осыпаются вниз, оставляя уродливые борозды на побелевшем лице его, все больше и больше вбирая в себя его песочное тело. Несколько песчинок, сверкая, остались на ее губах. Она еще не успела опустить руки - теперь уже обнимающие пустоту, как порыв ветра завьюжил его останки и в одно мгновенье рассеял их по всему песчаному мертвому берегу.

И больше ничего.

Перед ней - умиротворенные, чернеющие холодные воды, вокруг нее - искрящийся песок и тихое, слишком тихое пение ветра, но за спиной - едва уловимо - слышится скрежет, словно невероятных размеров, мурлычущий кот, играючи царапает нависшее металлическое небо. Обернувшись на отвратительный, нарастающий звук, она видит сидящую в отдалении на песке человеческую фигуру. Она поднимается и идет по направлению к ней, вспахивая ногами песок. Шаги становятся все тяжелее, дыхание все тягостнее, но с каждым новым шагом фигура становится все более ясной, а очертания ее - более знакомыми. Ноги, от чрезмерного напряжения словно налившиеся свинцом, уже утопают в поглощающем тело песке.

- Вставай!

Точно так же утопает и фигура - приближающаяся, теперь она - точная копия, зеркальное отражение ее самой. Вырывающаяся изо всех оставшихся сил из песчаной трясины, она тянется к своему отражению, в точности повторяющему ее движения.

Каждый рывок дается с неимоверным трудом. Раскрывающиеся губы осыпаются, словно съедаемые воздухом, вены на шее взбухают от напряжения, но из раскрытого рта не доносится ни звука. Руки тянутся к собственному отражению, словно к последней возможности вырваться из песчаного плена.

- Вставай же! Слышишь!

И все же ей удается дотянуться кончиками напряженных в последнем усилии пальцев. Прикоснувшись к собственному мятежному "я", так отчаянно рвавшегося к ней, она чувствует приятный, разливающийся по венам холод. И прежде, чем полностью погрузиться в зыбкую темноту, она чувствует как немеет ее рука, медленно осыпающаяся песком.

- Вставай! Ну же!

Темнота вдруг наполнилась звуками и вполне знакомыми запахами. Что-то шипело на сквородке в дальнем углу просторной комнаты. Пахло ветчиной и апельсинами. Она проснулась. Не открывая глаз, она слушала, что происходит в квартире. Притворяясь еще крепко спящей, перевернулась на другой бок, правой рукой под скомканным одеялом пытясь нащупать рукоять спрятанного давеча ножа.

- Ты не его ищешь, Зоя? - едва заметно улыбнувшись, произнес знакомый голос, испугавший ее. Алмаз, тот самый "ночной спаситель", сидел прямо напротив нее и чистил апельсин, аккуратно срезая ножом податливую толстую кожу. - Просыпайся уже, соня, теперь пора.

Кроме него в комнате находились еще двое. Один что-то готовил на кухонной плите, то и дело заглядывая в холодильник и был настолько поглощен своими кулинарными занятиями, что совершенно не обращал внимания на все вокруг происходящее. Второй же - казавшийся слишком огромным за небольшим кухонным столом - бородатый, в смешной, маленькой вязаной шапочке на затылке, склонившись над разложенным на столе жилетом, колдовал с проводами. Рядом лежали внушительные куски того-самого "мыла", что накануне привез долговязый студент. Здесь же, по полированной поверхности стола были рассыпаны гвозди, какие-то гайки, болты и блестящие металлические шарики, наподобие тех, что бывают в подшипниках.

- Я так понимаю, это для меня наряд готовится? - Зоя усмехнулась, встала с кровати и, обхватив лицо руками, вдруг закричала, - Господи! Да что вы все за уроды-то!

Незваные гости, несколько обескураженные внезапным криком, молча уставились на нее.

- Хоть бы выспаться дали, - продолжила она, - впрочем, это лишнее.

- Может, апельсина? - невозмутимо произнес Алмаз и улыбнулся.

Когда она вышла из душа, на столе ее уже ожидал завтрак. Еле уместившийся за столом "бородач" и "кулинар" уже почти прикончили свой завтрак: яичницу с сыром и ветчиной. Стоявший у подоконника Алмаз, увидев ее, подошел к столу и услужливо отодвинул стул, приглашая ее сесть. "Кулинар", закончивший с трапезой, налил ей кофе. "Попробуйте, Зоя. - произнес он. - По-моему, завтрак получился отличный."

Зоя молча окинула взглядом всех троих. Чувствуя как подбирается к горлу ком, она все же выдавила из себя:

- Это произойдет сегодня?"

- Нет, Зоя. - ответил Алмаз, снова отойдя к окну, - это произойдет завтра.

Она обхватила обеими ладонями кружку с кофе, буду согревая их, и отхлебнула дымящегося напитка. Ее действительно стало, едва заметно, трясти. Пытаясь унять накатившую дрожь, она съежилась, тем самым еще сильнее ощутив свою слабость.

- Как это будет? - после недолгого молчания произнесла она, наконец взяв себя в руки.

- Все очень просто, Зоя. - ответил Алмаз, все также стоя у окна. - Как ты знаешь, этот город, как и несколько других, готовится к Олимпиаде. Сюда съезжаются полицейские со всех регионов. Среди этих... блюстителей есть и твой, - Алмаз усмехнулся, - сбежавший от тебя.

- Зачем мне этот жилет? Или вы хотите сделать из меня террористку-смертницу? Вы из меня "вахабитку" хотите сделать? Не слишком ли много чести для одного ублюдка?

- "Ублюдков" будет значительно больше. Завтра утром, твой клиент и с ним еще двадцать шесть полицейских отправятся на экскурсию, разглядывать местные достопримечательности. Завтра же утром, их экскурсовод - очень милая, кстати, девушка - почувствует себя совершенно больной и, поэтому, ее заменят другой "милой девушкой". - Алмаз подошел к ней и сел рядом на стул. - Тобой, Зоя.

Глядя на него, Зоя пыталась понять, что за человек перед ней. "Тебе-то зачем это все? Что тебе не живется?" - спросила она, не надеясь, впрочем, получить ответ. Но он ответил:

- Это работа. Мне платят за то, чтобы я находил таких людей как ты.

- Каких "таких"?

- Людей без будущего, если угодно. Мертвых людей.

- И ты готов разорвать на куски кучу вполне живых, пусть и полицейских? Чем они тебе насолили?

- Мне абсолютно все равно - кто они. И я никого не убиваю. Как и ты, Зоя. - он придвинулся к ней настолько близко, что она почувствовала его дыхание, - на самом деле не мы с тобой убиваем. Мы - всего лишь инструмент. Но очень нужный инструмент. Смерть этих ментов - дело уже решенное. И вся разница между нами лишь в том, что ты желаешь им смерти и у тебя на это есть полное право, а я - знаю, кому твое желание выгодно.

- У тебя не самая лучшая работа. - усмехнулась она.

- Какая есть. - ответил он, встал и снова подошел к окну и, заложив руки за спину, продолжил, - Свою внешность, тебе, разумеется, придется немного изменить, иначе твой "недобитый недруг" в погонах тебя узнает сразу же, а это не входит в наши планы. Впрочем, и особо кататься тоже не придется. От места посадки вы проедите всего триста метров - нам ведь не нужны лишние, гражданские жертвы, не так ли? Дальше автобус остановится, водитель скажет, что забыл закрыть багажный отсек после проверки и выйдет из автобуса. Это и будет для тебя сигналом. Обыскивать тебя никто не будет. Погода нынче прохладная и сырая, поэтому плащ на тебе тоже не вызовет подозрения. Главное, держаться естественно. Отсюда тебя довезет до станции метро вот этот бородатый человек. Не смотри на его угрюмый вид, он - вполне доброжелателен. Я буду сопровождать вашу машину. И снова встречу тебя уже на выходе из метрополитена. Ты проедешь всего две станции, после чего сядешь ко мне в машину и я отвезу до самого места. Он повернулся к ней и, показывая рукой на готовый жилет со взрывчаткой и множеством переплетающихся проводов, спросил:

- Знаешь как этим пользоваться?

- Нет. Прежде они были не в моде. - пыталась съязвить Зоя, хотя обстановка и не располагала к этому.

- К твоему запястью будет прикреплен переключатель. Тебе нужно будет просто нажать на кнопку и отпустить ее. Это все. Завтра утром я снова буду у тебя и помогу одеть. И буду с тобой до самого конца.

Алмаз снова подошел к ней и, зайдя ей за спину, взял за плечи:

- На самом деле, это не страшно. Для тебя все закончится уже завтра. В одно мгновенье. Да, ты отнимешь жизни. Отнимешь у тех, кто жить не достоин и вернешь ее своим любимым. Они слишком долго терпели. Слишком долго терпели муки, которых не заслужили. У тебя есть один единственный шанс восстановить справедливость. - он провел ладонью по ее волосам, словно наслаждаясь их мягкостью и податливостью. - И ты его не упустишь.

Она сидела молча и слушала. Голос его был тих и приятен. Вполне понятное волнение, которое она испытывала все это время, вдруг стало исчезать и с каждым им произнесенным словом становилось все меньше и меньше. Когда он замолчал, она была уже совершенно спокойна и мир - все, что ее окружало и окружает - казавшийся прежде враждебным, теперь перестал быть таковым. Вернее, Зоя перестала ощущать себя в нем, словно вырвавшись наружу, где и сам воздух чище, где все прежнее - вдруг отошло в сторону. Ей стало совершенно понятно, почти как ребенку, всегда верно знающему что хорошо, а что плохо - где находится зло и что нужно сделать, чтобы вырвать его с корнями.

Задумавшись, она и не заметила, как двое из "гостей" уже покинули квартиру. "На письменном столе - оставшиеся документы. - услышала она голос Алмаза. - Свои обязательства я выполнил. И, думаю, тебе будет приятно взглянуть на новую жизнь своей дочки и мамы."

- Что? - не поняв его последние слова, спросила Зоя.

- Я принес тебе запись. Твои родные теперь живут в другой стране. Далеко отсюда. Сейчас там тепло. Даже жарко. Помни, это ты им дала новую жизнь. - Алмаз взял ее за руки и, совершенно неожиданно для нее, поцеловал сначала одну, потом вторую руку. - До завтра, Зоя.

Дверь захлопнулась. Минуту постояв, прислушиваясь к удаляющемуся эху шагов в подъезде, она подошла к столу и открыла конверт, оставленный Алмазом на столе. Выписка из банковского счета и диск. От волнения у нее задрожали руки, сердце учащенно забилось: как они там?

Непослушными руками она вставила диск в проигрыватель и нажала "play". На экране маленького телевизора появилось изображение: сначала скачущее из стороны в сторону, размытое настолько, что понять, что изображено - не было никакой возможности. Очевидно, запись была сделана скрытой камерой и на хорошее качество не расчитывал даже оператор. Тем не менее, картинка постепенно стала более отчетливой и вскоре можно было разглядеть людей, деловито снующих по огромному стеклянно-бетонному залу. Это был аэропорт. Камера то и дело полностью закрывалась чьей-то широкой спиной, огромными дорожными сумками и чемоданами, иногда в нее бил свет такой силы, что Зое резало глаза.

Она почувствовала как сердце ее на мгновение остановилось: на маленьком экране появилась ссутулившаяся фигура матери. Камера приблизилась ближе. Ее лицо выглядело изможденным. Глаза растерянно искали что-то или, может быть, кого-то. Рядом, держась сразу двумя пухлыми ручками за ее широкую юбку, неуверенно стояла и двухлетняя дочка Зои. К ним подошел загорелый мужчина в униформе, улыбаясь и что-то говоря (звука на записи не было), взял сумку из рук матери. Он подняла свою внучку на руки и последовала вслед за мужчиной к выходу.

На этом запись оборвалась, но почти сразу изображение появилось вновь. Теперь уже на экране был, очевидно, - гостиничный номер. Мать, все такая же отрешенная, будто машинально раскладывала немногочисленные вещи. Маленькая Яна, балуясь, пыталась прыгать на широкой и мягкой кровати. Было видно как она смеется, радуясь, наверное, новой обстановке. У Зои градом полились слезы. Вдруг, совершенно неожиданно для нее самой, ее будто прорвало. Собственный, вырвавшийся из пылающей груди крик, оглушил ее. Обхватив голову руками, она кричала изо всех сил, глядя, сквозь катившиеся градом слезы, на экран. Там, с другой стороны жизни - на нее смотрела мать, сидящая на самом краю гостиничной кровати. Сложив уставшие, старые руки на коленях, она над чем-то крепко задумалась. Маленькая Яна походит к ней сзади и закрывает ей глаза ладошками. Смеется. О чем том думает. Сжав кулаки, Зоя, что есть мочи, ударила по столу. Изображение на экране телевизора дернулось и сменилось черно-белой рябью. Уткнувшись лбом в полированную поверхность стола, Зоя забормотала: "У них есть жизнь. У них есть жизнь. Им надо жить. Надо жить..."

Нет уже никаких сил чувствовать себя мертвой. Смотреть на живущих и не иметь никакой возможности прикоснуться к ним. Не-вы-но-си-мо. Теперь это - разные миры. Измерения эти - друг другу противоположны. Быть живым человеком иногда - непозволительная роскошь. Теперь остается только завершить начатое. Остается осознанное каждой воспаленной клеткой умирающего тела одиночество. И в этом есть своя прелесть. Будто, неведомый до последнего момента и непостижимый - Бог - проникает в тебя и расправляет за худыми плечами твоими железные крылья - острые, как бритва, они раскаляются до бела, сжигая до тла теперь уже никчемную и такую смертную плоть. Так ли уж важно имя: Один, Саваоф, Арес или Сехмет? - все под исцеляющим, всеопаляющим, неотвратимым Солнцем. В конце концов, орошая край зыбучих песков кровью, жаждущей успокоения, каждый его находит, превращаясь в пепел.

Конец уже близок. "Ничего, ничего... я как-нибудь дотяну до края." - подняв голову, Зоя потянулась рукой к телевизору, чтобы выключить его, но все еще дрожащая рука непослушно нажала не на ту кнопку. Экран беззвучно моргнул и появилась картинка с логотипом местного телеканала. Бойкий ведущий программы криминальных новостей едва поспевал за телесуфлером, сообщая о пьяных водителях, кавказцах-барсеточниках и семейных скандалах. Картинка сменилась: на экране появилась длинная вереница автобусов с полицейскими, одетыми в парадную форму, приветливо машущими из больших окон. Телеведущий за кадром комментировал: "В связи с предстоящим проведением соревнований мирового уровня, по распоряжению министра внутренних дел Российской Федерации, в город пребывают дополнительные силы охраны правопорядка. Тысячи полицейских практически со всех регионов страны будут обеспечивать безопасность гостей и жителей города на протяжении всего периода проведения мирового первенства. И самые последние новости, - продолжил ведущий, мельком взглянув на белый лист на своем столе, - как стало известно буквально только что, поставлена точка в резонансном деле об убийстве журналиста Голодова, совершенном еще четыре года назад. Об этом заявил новый глава следственного отдела города Григорий Рапутин, сменивший своего предшественника, ныне подозреваемого в коррупции, всего неделю назад. " - Зоя замерла от удивления: на экране, окруженный многочисленными микорофонами, широко улыбаясь и щурясь от фотовспышек, стоял тот самый неуклюжий следователь, что вел ее дело, тот самый, что навещал ее в больнице и "посодействовал" в вынесении ей условного срока. Судя по репортажу, карьера молодого человека пошла в гору.

- Ах ты, гнида... так вот ты теперь где... - злобно улыбнувшись, прошептала Зоя. Сам долговязый следователь уже не выглядел как прыщавый юнец, только что окончивший академию на пятерки. На нем теперь был не растянувшийся свитер и потертые джинсы - новоиспеченный руководитель следственного отдела был одет в солидный серый костюм, дальнозоркие глаза следователя смотрели на толпившихся журналистов сквозь очки в тонкой дорогой оправе. Зоя рассмеялась, - Ну вот и настал, значит, твой звездный час. - и, на секунду задумавшись, снова залилась злобным смехом.

Молодой следователь смотрел прямо в камеру. Улыбаясь, он что-то говорил репортерам, но голоса слышно не было. Экран на мгновенье вспыхнул белым светом и тут же потух. Телевизор выключился.

Загрузка...