Место для радуги

Мальчик и две девочки

Рождение сына — великое событие в жизни мужчины. Это настоящий подарок от Бога, который дороже всех сокровищ в мире. С появлением на свет Даниила мне больше не хотелось никуда уезжать из дома. Этот маленький человечек стал для меня комочком любви и света. Я мог часами сидеть возле его кроватки и смотреть, как он спит. С первого дня я почувствовал, что это моя плоть и кровь. Я полюбил его всем сердцем.

Я ожидал, что с рождением ребенка семья окрепнет, но, вопреки моим ожиданием, все выходило наоборот. Ольга встала между мной и сыном, как суровый надзиратель. В наших отношениях все было искажено с самого начала, и с течением времени только усугублялось. После родов Ольга стала ещё более раздражительной. Ни с того ни с сего она могла устроить ссору из-за какой-нибудь ситуации прошлогодней давности. Собственно говоря, большинство ссор происходили именно так — в моменты, когда на Ольгу накатывали воспоминания о былом. Я не понимал, как можно постоянно переваривать этот груз внутри себя и, доведя до кипения, выплескивать.

— Пока ты будешь травить меня своими старыми обидами, мы не сможем начать нормально жить, — говорил я. — Зачем постоянно об этом вспоминать? Вычеркни, сотри из памяти, забудь и давай жить по-человечески, как будто этого никогда не было.

— Да щас! — восклицала Ольга. — Этого я тебе никогда не забуду, а того я тебя вообще никогда не прощу!

Я не находил, что сказать. Любой мой ответ мог оказаться «неправильным» и привести к обострению. С великой печалью я понимал, что малыш как и я чувствует эту клокочущую злобу внутри мамы, но ничего не мог с этим поделать. Попытки спокойно поговорить расценивались, как «пустая болтовня», а знаки внимания — как «ложь и подхалимство». Ольга превратилась в комок нервов, её стало раздражать во мне буквально всё, а самое страшное было то, что она начала создавать невидимую психологическую стену между мной и ребенком. Часто она хватала малыша в охапку и не давала даже подойти к нему. Бывало такое, что вместо колыбельных песенок она, не стесняясь в выражениях, пела о том, какой у него «плохой папа». Это было для меня настоящим издевательством. На неё не действовали никакие слова. Мне казалось, что она только того и ждет, когда я не выдержу и брошусь на неё с кулаками, но несмотря на изощренность провокаций, я сдерживал себя и терпел всё это. Ребенок стал для Ольги ещё одним инструментом оказания давления, — она делала всё, чтобы скорейшим образом добить меня морально и материально.

Надо сделать небольшое отступление: я не пытаюсь сказать, что она плохая, а я хороший или наоборот. Я повествую события так, как они виделись мне, без каких-либо оценочных суждений. Несомненно, Ольга воспринимала происходящее совсем иначе и в этом заключается корень всех проблем — мы изначально не совместимые, абсолютно разные люди. Однозначно, что Александр Штукман гораздо ближе ей по духу и по интересам: он — генеральный директор, она — кредитный эксперт, они оба любят шумные компании, а деньги — это их жизнь и их работа. Мне же был ближе тот образ жизни и духовный мир, которым мы жили с Оксаной. Теперь мои мечты были похоронены под семью печатями. Когда я однажды спросил Ольгу, не хотела бы она бросить все и улететь в Мексику, она посмотрела на меня как на дурака и подпрыгнула от негодования.

— Без подружек? Без выходов «в свет»? Вдалеке от мамы? — воскликнула она. — Я не для этого такой ценой пробивалась в Питер, чтобы улететь отсюда в какую-то глухомань и неизвестность.

Я понял, что впредь лучше даже не заикаться на эту тему. Ей была предпочтительнее твердая земля и твердая валюта, нежели романтика, приключения и открытие новых миров.

Несмотря на все наши неурядицы, совместный проект с программистом Володей близился к завершению. Володя вел мобильный образ жизни и путешествовал по Индии с женой и ноутбуком. Мы часто общались по скайпу.

— Как там травка? — спрашивал я.

Он в ответ смеялся.

— Тебе такая и не снилась, — отвечал он.

Володя был значительно старше меня.

— Ты, живя в Индии, наверное, стал экспертом в этом деле? — спрашивал я.

— Под травкой хорошо читать писания, — отвечал Володя. — Травка открывает «дверцу», а кого ты в эту дверцу запустишь, зависит от тебя, поэтому лично я под травкой читаю Библию.

Я никогда раньше не задумывался о том, что сказал Володя. Покурив, я слушал техно или смотрел с Ольгой кино, и мне в голову не приходило, что в этот момент у меня «открыта дверца». Теперь мне стало понятно, что обозначает красный автомобиль с открытым верхом, фигурирующий во многих произведениях наркокультуры — это символ того, что человек, попирая все правила и запреты общества, едет по дороге жизни, а его сознание открыто космическим потокам, как верх кабриолета.

Запуск проекта сулил большие надежды, но Ольга делала всё, чтобы я не мог спокойно работать. Это не поддавалось никакой логике, потому что с одной стороны она меня постоянно пилила из-за нехватки денег, а с другой стороны сама же мешала их зарабатывать. Всё чаще её поведение и поступки стали видеться мне в совершенно ином свете: если раньше я думал, что это капризы и завышенные потребности, то теперь склонялся к выводу, что она просто вампирит из меня энергию — ей было без разницы, из-за чего устраивать скандал, ей просто нужна была регулярная подпитка. Это зарождалось на уровне догадок, но с каждым днем они всё больше подтверждались. Я осмелился высказать ей свое предположение:

— Признайся честно, — сказал я. — Ты устраиваешь скандалы, потому что тебе нравится пить у меня кровь?

— Ты совсем больной! — дерзко выпалила Ольга.

Я и не рассчитывал, что она признается.

— Откуда в тебе столько злости? — спрашивал я, стараясь быть как можно мягче в словах.

— Отвали!

Это были самые безобидные из её ответов. Мы полностью потеряли общий язык. Так проходили дни и ночи. Я сидел за компьютером, одев наушники, а Ольга возилась с ребенком. Периодически до меня доносились её злопыхания. Когда они становились слишком сильными, я не выдерживал:

— Ты чего клокочешь? — спрашивал я. — Кажется, я тебя не трогаю и сижу спокойно.

— А я сама с собой разговариваю, — отвечала Ольга. — Не нравится — забирай компьютер и переезжай в офис, можешь хоть насовсем. Только деньги нам присылай.

Эти высказывания выходили за всякие рамки. Она уничижала меня при ребенке, который это слышал и, даже не понимая слов, чувствовал вибрации происходящего. Меня это убивало больше всего.

— Не надо оскорблять отца при сыне, — говорил я. — Ты это специально делаешь, чтобы ему передалось твое отношение ко мне?

— Не учи меня жить.

С этой женщиной было совершенно невозможно разговаривать, а самое страшное было то, что я был полностью бессилен перед всеми её выпадами. Вступать в словесную перебранку не было резона, попытки вести мирный диалог ни к чему не приводили — оставалось молча кушать её ненависть на завтрак, обед и ужин. Это был кошмар. Единственным утешением был маленький человечек с чистыми ангельскими глазенками, навряд ли понимающий, что происходит между мамой и папой.

В какой-то момент накал достиг такой степени, что я не выдержал. Находиться в одной квартире дальше было невозможно.

— Я поживу у друга пока ты не успокоишься, — сказал я. — Если тебя всё не устраивает, найди проблему в себе.

— Давай, давай, — дыша ядом, отвечала Ольга. — Можешь не возвращаться.

Опечаленный, я поехал к школьному однокласснику, у которого была свободная комната. По пути я заглянул к продавцу «снадобий». Здесь мне были всегда рады.

— Ничего не радует, — сказал я, делая «пробную» затяжку марокканского гашиша. — Не можем с Ольгой ужиться. Постоянные ссоры на глазах у ребенка, вечный стресс. Поживу у друга, пока она не успокоится. Хочется отдохнуть от этого кошмара и забыться.

«Добрый доктор» сочувственно покивал головой.

— Ты когда-нибудь пробовал «кислоту»? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Кажется, сейчас самое время попробовать…

Приехав к однокласснику, который гостеприимно выделил мне свободную комнату, я развернул бумажку с «кислотой». Это был белый порошок на основе ЛСД, который следовало принимать «по ноздре». До этого дня я много слышал про ЛСД, — именно этот наркотик широко распахнул сознание молодежи в 60-е годы в Америке, породив новую культуру и новый взгляд на мир у целого поколения, из которого, под предводительством гуру Тимоти Лири, вышли Битлы, Пинк Флойды и многие другие известные имена. Именно этот наркотик произвел техно-революцию в России в 90-ые. Долгие годы во многих странах мира шли споры о том, надо ли признавать ЛСД наркотическим веществом или нет, поскольку вред от его приема не был доказан. В этом споре, как это заведено на протяжении последних пяти тысяч лет, снова победили нацисты — ЛСД был запрещен. Это был самый легендарный и самый противоречивый наркотик, и сейчас он лежал передо мной.

Я затянул в себя «дорожку» белого порошка и отправился в ванную. Мне сказали, что действие начнется в течении получаса. Я успевал спокойно помыться.

Стоя под струей воды, я стал замечать странное явление — нарисованные на кафельных плитках листья начали покачиваться, как живые. Мир словно расслаивался на части — плитки отдельно и листья отдельно, всё это выглядело объемным и очень реалистичным. «Вот это да! — подумал я, — Как красиво!».

Выйдя из ванной, я направился на кухню, где одноклассник жарил свинину на большой сковородке под стеклянной крышкой.

— Будешь мясо? — спросил он, дружелюбно улыбаясь.

Во всех его движениях была необычайная гибкость и пластичность, как у резинового Бумера из мультфильма.

— Мясо? — задумчиво переспросил я, восхищенно разглядывая, как узоры на обоях шевелятся и переливаются разными бликами и цветами.

Я перевел взгляд на шипящую сковородку и меня окатила волна энергии, которая исходила от неё. Я увидел как там, под стеклянной крышкой, бегают маленькие розовые поросятки и жалобно визжат: выпустите нас отсюда, не жарьте нас, выпустите нас отсюда. Я весь наполнился состраданием к ним — к этим кусочкам мяса, которые совсем недавно были живыми существами и радовались солнышку. Впервые в жизни я осознал, что мясоедство — это ужасное зверство.

— Нет, — твердо ответил я. — Разве ты не слышишь, как они просят тебя выпустить их оттуда?

Одноклассник засмеялся.

— Да-а-а, — протянул он. — Кажется, мощной «хренью» тебя угостили.

Аппетита не было никакого. Меня тянуло на улицу. Хотелось увидеть весь мир под этим новым, непривычным углом.

Первое, что бросилось в глаза, когда я вышел — это проплывающее над головой небо в дымках облаков, из которых проглядывали звезды. Они пели древнюю, давно забытую людьми песню. В этот момент я почувствовал каждой клеточкой, как небо бесконечно сильно любит нас — маленьких, заблудившихся, сбившихся с пути человечков. Горели вечерние огни, по набережной шелестели машины, а вокруг — дома-дома-дома, каменные дома, исписанные и изрисованные странными надписями и рисунками, с бездушными глазницами окон. Во всем этим была какая-то дикая пустота и безысходность.

Напротив меня через улицу, возле входа в магазин, стояли несколько парней и о чем-то разговаривали. Они были одеты во всё темное, в их руках были бутылки с пивом и сигареты, а в их разговоре — надрывный и дикий смех, переходящий в гогот и громкие матерные выкрики. В этом было что-то нечеловеческое, но это был только внешний атрибут их образа. Я чувствовал нечто большее — я чувствовал, как в каждом из них за «нарисованным образом» скрывается ноющая душевная тоска и одиночество, которое они бессознательно топят в бутылке и глушат сигаретами, и от которого убегают в ненастоящий, придуманный людьми мир денег и футбола. Я в полную силу почувствовал иллюзорность внешнего мира, который, как злой чародей, противопоставлял себя тому, что реально существует — человеческой душе, затягивая её в свою игру материй. Я увидел среди этих домов то, чего раньше никогда не замечал — одиночество человеческой души, от которого люди прятались в каменных гробах, в телевизорах, компьютерах, свадьбах, торжествах, кухонных празднествах и других наигранных декорациях огромной драмы под названием «Род человеческий».

В этот момент я почувствовал, как на самом деле одиноки все люди и как сильно этому миру не хватает Любви — настоящей, взаимной, всеобъемлющей, от которой горит сердце и светится огонь в глазах. Той Божественной Любви, которая наполняет весь мир дыханием жизни, радости, счастья и искреннего смеха. «Так вот какой мир на самом деле, — подумал я. — Мир глазами души». Мне стало бесконечно жалко этих парней. На какую-то секунду я увидел их детьми, ещё не запачкавшими свои души, и в следующую секунду — теми, кого из них сделала эта жизнь и эта система. И только небо в этот момент чувствовало и понимало мою боль. В тот вечер в моих заметках родилась такая запись:

…Как мало всего от Бога и как много всего от дьявола нас окружает. Только чистым оком можно разглядеть это сквозь призму нашей мерзости, которая является для нас нормой. Наши лица несут отпечаток наших жизней, но все они уже стары, измучены, слепы и съедаемы собственными демонами — за внешней красотой человека можно увидеть то, от чего становится СТРАШНО… Мало кто сохранил хоть что-то от ангельских глазенок, которыми мы напугано смотрели на этот мир безобразия и жестокости людей… Как бы я хотел протащить это с собой в реальность…

Это был вечер насыщенный впечатлениями и откровениями. Спать совсем не хотелось. Самым удивительным было то, что даже на расстоянии я чувствовал, как в это время в своей кроватке лежит моя крошечка. Невыносимая боль пронзила все мое существо — боль разбитой судьбы, боль неудавшейся семьи, боль того, что я не могу быть рядом с тем, кого люблю больше жизни. Я добавил в заметки ещё одну запись:

…Женщины, что вы с нами делаете? Вы загоняете нас в пропасть, а потом говорите, что мы слабые. Вы дарите нам самое великое счастье и вы же его у нас отбираете. Вы думаете, что мы грубые и бесчувственные, но вам даже не представить себе той боли, которую вы причиняете нам, когда отрываете от нас кусок сердца, родную кровинку, нас самих…

ЛСД действовал необычайно сильно. Ни один наркотик не вызывал у меня таких глубоких истин и переживаний. На следующий день я почувствовал, что мне очень плохо без малыша. Когда я уезжал, я не думал, что меня так сильно будет тянуть к нему. Всеми силами я сдержал порыв, чтобы не сесть в машину и не поехать туда. Передо мной тут же предстало лицо Ольги — надменное, с презрением в глазах и с оскорблениями на языке. Возвращаться не было резона.

У меня оставалось небольшое количество ЛСД. Я принял его и стал перебирать номера в телефоне. Надо было как-то отвлечься от тяжких мыслей. Взгляд остановился на номере Маргариты. «Почему бы и нет?», — подумал я и пригласил её в гости. Она охотно согласилась. В скором времени я наблюдал, как эта хрупкая девочка с большим энтузиазмом принялась готовить нам ужин, параллельно подметая пол на кухне и перемывая гору посуды в раковине, хотя её об этом никто не просил.

— Оставь ты это, — говорил я.

— Мне не трудно, — отвечала она. — Я люблю чистоту.

Её движения были похожи на танец. Она прямо на моих глазах то старела и становилась немного располневшей барышней с двумя подбородками, то настолько молодела, что превращалась в сказочную дюймовочку — девочку, которую можно уместить на ладони, то снова становилась собой — кукольной блондинкой с длинными ресницами. Это были удивительные метаморфозы. Маргарита обратила внимание, с каким интересом я за ней наблюдаю, и заглянула мне в глаза. Её лицо стало наигранно-строгим.

— Чего сожрал? — спросила она, играя глазами.

— Да так, — невинно улыбаясь, ответил я и махнул рукой. — Ничего серьезного.

По исходившим от неё волнам энергии я чувствовал, что она всем существом хочет расположить меня к себе и показать, что она — именно та девушка, которая мне нужна. Неоднократно она подчеркивала это всяческими маневрами, но Ольга настолько сильно измучила мое сердце, что оно уже просто боялось кого-то полюбить до уровня ласки, нежности и заботы. Меня хватало только на встречи без обязательств.

Этой ночью моя давнишняя «неудача» с Маргаритой, вызванная приемом метамфетаминов, была полностью компенсирована. В отличие от метамфетаминов, ЛСД на двести процентов раскрывало животный потенциал мужчины.

Во время одной из коротких передышек меня внезапно окатила холодная волна одиночества. Я почувствовал страшную внутреннюю пустоту, которая отбросила меня на другой конец кровати. Перед глазами возникла кроватка сына и я всем сердцем захотел туда — к нему. «Какого я здесь делаю?», — с отвращением к самому себе подумал я. И тут же этот порыв был вытеснен образом Ольги, которая темной тенью нависла над малышом, не давая подступиться к нему. Таково было положение вещей — там был мой сын, но там не было семьи и не было дома. Иногда я задумывался, что Ольга — это мое наказание.

Нам с Марго было хорошо, но в этот момент я всеми клеточками ощущал, что она как и Ольга не родная мне. И с одной и с другой меня свели наркотики и похоть, но мы были совершенно чужими друг для друга, хоть она и пыталась показать, что это не так. В этих отношениях не было самого главного — Любви. Осознавая это, мне вдруг стало омерзительно всё, чем мы только что страстно занимались.

Я почувствовал себя совершенно одним в этом мире, между двумя женщинами, которые словно соревнуются и разыгрывают меня между собой, как подкидного дурака. В отчаянии я закрыл глаза и вдруг в одно мгновение куда-то очень глубоко провалился. Я увидел необычайно яркую картинку, которая произвела на меня неизгладимое впечатление. На утро я написал об увиденном в заметках:

…Закрываю глаза… Музыка и какая-то энергия… Вижу изнутри сферу, похожую на цветной калейдоскоп, а в её центре яркое, сияющее распятие — золотой мальчик на кресте. Его плотно обвивают две зеленые змеи… Повсюду океан гудящей энергии, и этот юноша, с золотой кожей, с необычайно красивым лицом, распятый на кресте, и в бесконечном круговороте обвиваемый змеями по всему телу… Пока не знаю, что это значит…

Я открыл глаза и вынырнул на поверхность. Рядом, по прежнему тяжело дыша, лежала Марго. Я немного полежал, осмысливая увиденное, а потом перевел мысли на неё. Мне вдруг стало очень жалко эту девочку. Она не виновата, что мир стал таким и что из множества мужчин, с которыми она общается, никто не хочет относиться к ней серьезно. На мгновение я почувствовал и её боль:

«Меня никто не хочет любить, как женщину, — говорила её душа. — Все хотят любить только мое тело, всем нужен только секс, а я хочу любить и быть любимой. Мне не нужны толпы поклонников. Мне хочется, чтобы со мной был один-единственный человек, который не побоится сказать: Маргарита, я тебя люблю. Для него я готова буду сделать всё…»

Как это было странно — чувствовать чужую боль, слышать чужие мысли. Я прильнул к этой хрупкой девочке и обнял её. Мне хотелось, чтобы хотя бы в эту минуту посреди холодной пустоты и вечности мы не чувствовали себя одинокими.

С утра я отвез Маргариту домой и стал думать, что делать дальше. Прием ЛСД очень много изменил во мне. Весь негатив, накопившийся в одной квартире с Ольгой, растворился без остатка. Я понял, что у людей в этом мире нет абсолютно никаких поводов для разногласий. Все разногласия — это горе от ума. Хотелось уже новым человеком, с этими откровениями, приехать к Ольге и попробовать ещё раз найти ключик от её сердца. Главным образом хотелось быть с сыном. «Может быть ЛСД поможет ей забыть всё плохое и увидеть мир новыми глазами, — подумал я. — Если Ольга увидит, как ничтожны её амбиции по сравнению с вечностью, она поймет, что нам не стоит ругаться — мир и без этого слишком жесток».

Так у меня появилась новая надежда на спасение семьи. Я взял у «доброго доктора» ещё немного ЛСД и поехал к Ольге и малышу…