Мгновения вечности

Последователи Ганди и политики

После обретения Индией независимости в 1947 году партия Национальный Конгресс стала движением Ганди. Все политики и большинство индийцев были последователями Ганди. Когда в 1948 году Ганди умер, его ашрамом в Вардхе стал управлять его сын Рамдас.

Я родился в семье, исповедующей джайнизм, поэтому первые религиозные люди, окружавшие меня, были джайнами. Когда люди начали присматриваться ко мне, чувствуя, что во мне что-то происходит, и стали задавать мне вопросы, то они, конечно же, были джайнами, так как я жил среди родственников и соседей, и все они исповедовали джайнизм. Разумеется, они были первыми. И их вопросы, само собой, были посвящены джайнизму, Махавире.

Когда меня окружали джайны, мне приходилось говорить с этими людьми о сущих пустяках. Но эти люди задавали мне именно такие вопросы. Постепенно стали появляться другие люди, и джайны уже составляли меньшинство. Из этой малочисленной группы джайнов остались несколько человек, они и сейчас со мной. Среди всех моих людей джайны составляют один процент.

Вслед за джайнами ко мне пошли люди из группы, наиболее близкой джайнизму... Махатма Ганди заимствовал у джайнов доктрину ненасилия, поэтому все джайны стали последователями Ганди, а люди остальных вероисповеданий, которые прислушивались к Ганди, стали симпатизировать джайнизму. По крайней мере, в одном моменте они сходились. Когда джайны сообразили, что я для них опасный человек, ко мне потянулись последователи Ганди. Что касается их известных авторитетов, то Виноба Бхаве захотел встретиться со мной, Шанкаррао Део один раз приехал в лагерь медитации, Дада Дхармадхикари даже несколько раз приезжал в лагерь медитации, как и Ачарья Бхагват. Эти люди были приверженцами философии Ганди, поэтому ко мне стали съезжаться последователи Ганди со всей Индии.

Снова меня окружила группа людей с жесткой идеологией. В тот день я критиковал Махатму Ганди... По сути, я просто перечислял реальные события, а не критиковал его. Дело в том, что кто-то задал мне вопрос: «Что вы думаете о Махатме Ганди и его философии ненасилия?»

Я ответил, что Махатма Ганди был всего лишь хитрым политиком. Заимствовав доктрину ненасилия, он достиг сразу нескольких целей. Все джайны стали его последователями. Они нашли человека, который соглашался с их учением. По рождению Ганди был джайном процентов на девять. Я изучил родословную Махатмы Ганди. Он родился индуистом, но по своей сути был индуистом на один процент. Он родился в Гуджарате, а в этом штате господствует философия джайнизма, поэтому на десять процентов он был джайном. И на девяносто процентов Махатма Ганди был христианином. Три раза в жизни он едва не обратился в христианскую веру.

Я сказал им, что через доктрину ненасилия Ганди получил власть над джайнами. Он также влиял на индуистов высших каст, так как они вегетарианцы. Ему также удалось воздействовать на христианских миссионеров, потому что послание Иисуса Христа пронизано любовью, и ненасилие это синоним любви. И это еще не все выгоды от принятия ненасилия. Самое главное заключается в том, что Индия вот уже две тысячи лет страна рабов. Здесь давно забыли, что такое независимость. Индия до сих пор не стала независимой, ее жители думают как рабы...

Индийцы очень боятся бороться. Они никогда не боролись. Небольшой отряд завоевателей вполне мог сделать рабами всех жителей огромного континента. Завоеватели менялись, а индийцы оставались рабами.

Во-вторых, Ганди был достаточно умен для того, чтобы понять, что индийцы не тот народ, который поднимет восстание, к тому же у них нет оружия для вооруженной борьбы.

В-третьих, тогда британская империя была величайшей в мире. Не было никакого смысла выступать против англичан с оружием в руках. Здесь не было ни оружия, ни обученных солдат, ни желания бороться.

Ненасилие было политическим фокусом. Оно послужило нескольким целям, оказалось очень эффективным средством...

Поэтому я сказал, что ненасилие Ганди было не духовной философией, а политическим маневром, и доказал свою позицию фактами. До обретения Индией независимости Ганди обещал распустить армию, а все оружие бросить в океан. А когда люди поинтересовались, что он станет делать, если на Индию нападут вооруженные отряды, он ответил: «Мы встретим их как гостей и скажем, что мы будем вместе жить на одной земле».

Когда Индия получила независимость, все эти слова сразу же забылись. Армию не распустили, а оружие не бросили в океан. Напротив, Ганди сам благословил первое нападение на Пакистан. Три самолеты индийских ВВС пролетели над его домом, чтобы получить его благословение, и Ганди действительно благословил пилотов. Все пустые разглагольствования о ненасилии, которые он устраивал всю жизнь, забылись.

Стоило мне покритиковать Ганди... А это еще пустяки. Я люблю доходить до сути дела. Если я не исследую предмет всецело и глубоко, то вообще не берусь за анализ. Если я начал критиковать Ганди, то мне следовало разбить его в пух и прах. С каждым произнесенным мною словом последователи Ганди разбегались. Я думаю, что теперь среди моих людей последователей Ганди не больше одного процента, потому что они не могут быть последователями этого человека, если я прав. Я последовательно разгромил Ганди.

Сам я не менялся, а вот окружающие меня люди менялись. Когда ушли последователи Ганди, социалисты и коммунисты подумали: «Нам выпала прекрасная возможность. Если мы перетянем его на свою сторону...» Но я осуждал Ганди не для того, чтобы поддерживать коммунизм. Я и не собирался предоставлять шанс социалистам и коммунистам. И мне пришлось разгромить и их. Иным способом от таких людей не избавиться.

Все разговоры о политике, которые я вел, были необходимы для того, чтобы найти моих людей. У них не должно быть никаких предубеждений, они пришли лично ко мне, а не для того, чтобы услышать о Христе, Будде, Ганди или Махавире. Они пришли прямо ко мне, чтобы слушать именно меня. У меня есть собственное послание миру.

Я никогда не был серьезным человеком. Но меня много лет окружали серьезные люди, а среди серьезных людей трудно не быть серьезным. Вы все равно как в больнице. И вы должны хотя бы притворяться серьезным. Несколько лет меня окружали больные люди, и мне приходилось разыгрывать серьезность.

Я совсем не серьезный, потому что существование лишено серьезности. Оно игриво, в нем звучит музыка и песни, звенит тонкий смех. У существования нет цели, нет делового духа. Это чистая радость, спонтанный танец от избытка энергии.

Песни Ганди о единстве индуизма и ислама, его лекции о сходстве этих религий и отсутствии между ними различия, оказались лицемерными, потому что его старший сын Харидас, который с самого рождения был мятежником... Мне нравится этот человек, который во всем превосходит своего отца.

Харидас хотел ходить в школу, но Ганди не разрешал ему это, потому что считал, что всякое образование портит людей. Он ничему не учил своих детей. Он лишь выучил их грамоте, чтобы они могли читать религиозные писания. Но Харидас настаивал на том, чтобы ему разрешили учиться так же, как и другие мальчики. Ганди стал угрожать ему: «Если ты пойдешь в школу, тогда я никогда не пущу тебя на порог этого дома».

Вы полагаете, что такие слова могут исходить от ненасильственного человека? Он противостоял маленькому ребенку, в потребностях которого не было ничего преступного. Он же не говорит, что ему хочется посетить проститутку. Мальчик просит разрешить ему ходить в школу, чтобы учиться, как другие дети. И Харидас нашел замечательный аргумент. Он сказал: «Отец, ты же образованный человек. Но учение в школе не испортило тебя, чего ты тогда беспокоишься? Я твой сын. Если ты смог стать образованным, получить научную степень юриста, тогда почему я не могу сделать то же самое? Почему ты не доверяешь мне?»

Но Ганди был непреклонен: «Я ставлю тебе ультиматум. Либо ты будешь жить в этом доме со мной, и тогда ты не будешь ходить в школу, либо ты все же станешь посещать учебное заведение, но тогда я выгоню тебя из дома».

Мне нравится этот мальчик. Он ушел из дома, причем сделал это благородно. Он коснулся ног отца и попросил у него благословение, которое тот дать так и не смог.

Я не могу разглядеть в Махатме Ганди ненасилие, любовь. Именно в таких незначительных поступках, а вовсе не в его речах и публичных выступлениях, вы увидите его настоящее лицо.

Итак, Харидас ушел из дома. Он жил с один своим дядей и учился. Он не раз пытался прийти проведать мать, но его выгоняли. Он получил университетский диплом и, чтобы проверить слова отца о сходстве индуизма и ислама, стал мусульманином. Он был поистине примечательной личностью.

Харидас принял магометанство и переменил имя, значение которого осталось прежним. Слово «Харидас» переводится как служитель Бога. Поэтому он попросил мусульманского священника дать ему такое арабское имя, которое имело такой же смысл, что и прежнее имя. Имя Абдулла имеет такое же значение. Так Харидас стал Абдуллой Ганди.

Махатма Ганди был потрясен, услышав эту весть. Он очень разозлился. «Но почему ты сердишься? — удивилась жена. — Ты сам каждый день повторяешь, что между индуизмом и исламом нет никакого различия. Наверно, наш сын именно поэтому и стал мусульманином. Раз нет никакой разницы... Он подумал, что уже достаточно побыл индуистом, и пора стать мусульманином».

Разгневанный Ганди кричал: «Это вам не шуточки! Я лишаю его наследства! Он больше не мой сын, и я не хочу его видеть!»

В Индии заведен обычай, согласно которому после смерти отца именно старший сын подносит факел к погребальному костру. Вот Ганди и заявил, что Харидас больше не его сын, и ему запрещено поджигать погребальный костер, когда Махатма Ганди умрет.

Какой кошмарный гнев! Какое жуткое насилие!

Я познакомился с Харидасом Ганди, он оказался очень милым человеком. «Я стал мусульманином лишь для того, чтобы посмотреть реакцию отца, — сказал он. — Отец отреагировал именно так, как я и предполагал. Получается, что единство индуизма, ислама, христианства и буддизма это просто пустая болтовня. Мой отец политик. Я хотел доказать это и доказал».

На одной пересадочной станции Харидас случайно увидел отца и мать. Чета Ганди села в другой поезд. Харидас подошел к купе родителей, но Ганди успел заметить его приближение и закрыл окно. А жене он сказал так: «Если ты откроешь окно и поговоришь с ним, тогда я и тебя выгоню. Можешь отправляться с ним куда угодно».

Кастурбхай, жена Ганди, рыдала, но не смогла открыть окно. Харидас барабанил в стекло, а Ганди стоял между сыном и женой. И этого человека считают самым великим ненасильственным святым современного мира. Я с этим его званием не согласен.

И это еще только один пример. Я тщательно изучил жизнь Ганди и нашел тысячи примеров, в которых он показывает свое настоящее лицо. А та маска, которую Ганди показывает на публичных собраниях, не в счет.

Бабасахеб Амбедкар был шудрой, но он приглянулся одному богачу, который счел его умным мальчиком и отправил учиться в Англию. Он стал одним из самых профессиональных юристов мира. Он помогал создавать индийскую конституцию. Он постоянно заступался за шудр, к касте которых принадлежал сам, а ведь это четверть индуистского общества. Он хотел, чтобы шудры провели отдельное голосование, и был совершенно прав.

Я не понимаю, с какой стати шудры должны находиться в составе индуистской общины, которая мучила их десять тысяч лет, принуждала их к черной работе и платила жалкие гроши. Шудрам даже не разрешают жить в городах, им предписано селиться за городской чертой. До обретения Индией независимости им не разрешали ходить по многим поселковым улицам. Во многих местах их заставляли громко кричать: «Я шудра! Я иду по улице! Уступите мне, пожалуйста, дорогу!» Дело в том, что индуисты верят в то, что их загрязнит даже тень шудры.

Но план Бабасахеба Амбедкара в отношении шудр провалился, поскольку Махатма Ганди настаивал на том, что неприкасаемые не должны выходить из индуистской общины. Это тоже была политическая игра, потому что если четверть индуистов перестанет исповедовать индуизм, тогда индуисты будут составлять меньшинство в собственной стране. В Индии живут мусульмане, христиане, джайны. Если от индуистской общины отвалится громадный кусок, тогда Индия, страна индуистов, станет государством других религий. А если остальные религии объединятся, тогда индуисты никогда не получат власть.

Я не считаю Махатму Ганди религиозным. Он принадлежал той же категории людей, что и доктор Амбедкар. Ганди пошел на жестокую голодовку, чтобы заставить Амбедкара отказаться от своих планов. И ему пришлось объявить, что шудры не будут голосовать отдельно. Ганди был хитрым... Он стал называть шудр хариджанами. Лукавые люди всегда играют словами. А слова ничего не меняют по сути. Не важно, как вы назовете неприкасаемых: шудрами или хариджанами. А слово «хариджане» переводится как божьи дети.

Я долго разговаривал с сыном Ганди Рамдасом. «Разве вы не замечаете лукавство своего отца? — спросил я. — Божьи дети страдают десять тысяч лет. Их эксплуатируют люди, которых не называют божьими детьми. Именно они истязают, угнетают неприкасаемых, насилуют их женщин, сжигают их деревни вместе со всеми жителями. Если шудры действительно божьи дети, тогда лучше не быть ребенком Бога, ведь это просто опасно».

Ганди сменил название вайшьи шудр только для того, чтобы придать низшим кастам более благозвучное значение, но в корне ничего не изменилось. И он постился почти до смерти, поэтому Амбедкару пришлось отступить.

На месте Амбедкара я сказал бы Махатме Ганди: «Ваше право решать, жить вам или умереть. Если вы хотите поститься, это ваше дело. Поститесь до смерти или даже после смерти!»

Но на Амбедкара стали давить все жители Индии, потому что в случае смерти всю вину возложили бы на него. Я сказал бы Ганди: «Это очень жестокий метод, а вы говорите о ненасилии. Разве это ненасилие?»

После того как Ганди проголодал двадцать один день, его здоровье сильно пошатнулось, и врач сказал: «Нужно что-то делать, иначе старик умрет».

Все национальные вожди начали давить на Амбедкара. «Ступай к махатме Ганди и проси у него прощения, — велели они. — Предложи ему стакан апельсинового сока, которым он может прервать свой пост. Распусти свое общественное движение, иначе мы всегда будем помнить тебя как убийцу величайшего, самого религиозного человека Индии».

Амбедкар был вынужден пойти к Ганди, хотя и без всякого желания.

А я не пошел бы к Ганди! Пусть лучше на меня посыплются обвинения, чем в будущем я заслужу упреки истории. Какая мне разница, что напишут обо мне в учебниках истории после моей смерти? Я-то все равно не знаю, что обо мне написали, я ничего этого не читаю. Пусть пишут что угодно...

Но я настаивал бы на том, что метод Ганди насильственен. Он был насквозь насильственным, но при этом очень тонким образом. Если я угрожаю убить вас, это насилие. А если я угрожаю убить себя, если вы не сделает, как я хочу, это как? В позиции Ганди не было никакой логики, но он поддержал ее угрозами самоубийства. Угрожая убить себя, он шантажировал Амбедкара.

Тогда Амбедкар пошел другим путем. Он начал обращать шудр в буддизм. Поэтому сейчас в Индии появилось так много буддистов, но в действительности это не религиозные люди. Просто Амбедкар провел политический маневр.

В этом контексте обязательно нужно задаться вопросом, кто применил правильные средства: Амбедкар или Ганди? Кто из них по-настоящему практикует ненасилие? По моему мнению, Ганди использовал очень жестокий метод, а Амбедкар — ненасильственный метод. Ганди был полон решимости до последней минуты жизни подавлять Амбедкара угрозами самоубийства.

Не важно, угрожаю я убить вас или себя, чтобы вы встали на мою сторону. В любом случае я подавляю людей, проявляю жестокость.

Каждый день люди просят меня дать определение ненасилию. Я отвечаю, что ненасилие это самопознание. Если вы познаете себя, то тем самым познаете и суть человека. Это осознание рождает любовь, а любовь не может причинять боль. Это и есть ненасилие.

Сын Махатмы Ганди Рамдас очень заинтересовался мной. «Вы единственный человек, критикующий моего отца, — признался он. — Все люди поклонялись ему. Я часто видел, как он углубляется в нелогические, суеверные темы, но он пользовался громадным авторитетом. Лучше было промолчать, ведь я помнил, что случилось с моим старшим братом Харидасом. Отец прогнал его из дома и пригрозил моей матери, что если она хотя бы раз впустит Харидаса в дом, тогда он и ее вышвырнет на улицу».

Рамдас почувствовал ко мне интерес, потому что я последовательно критиковал Ганди, и ни один его последователь не осмелился ответить мне. Да и что они могли ответить? Когда Ганди умер, главой ашрама стал Рамдас, иногда он приглашал меня приехать к ним.

В ашраме Ганди запрещали пользоваться москитной сеткой. Сын Махатмы Ганди Рамдас отнесся ко мне с теплотой. Он пригласил меня в ашрам, но я сказал ему: «Я не могу оставаться здесь, меня комары кусают. Любой разумный человек понимает, что москитная сетка это не роскошь, она не угрожает духовной жизни».

Чем Махатма Ганди заменил москитную сетку? Керосином! Вы мажете себе лицо, руки, и прочие части тела без одежды керосином. Разумеется, москиты разумнее вас, они не полетят к вам, потому что от вас смердит! Но как вам спать? Вам приходится делать выбор в пользу комаров или керосина.

«Я не стану выбирать, а просто уеду, — сказал я. — Ваш ашрам больше похож на психиатрическую клинику».

Ганди заимствовал пять главных принципов жизни из джайнизма. Во-первых, асвад, отсутствие вкуса: вы должны есть, но если вы ощущаете вкус, значит вы материалист.

Я пытаюсь показать вам, как эти люди все усложняют, как они делают пищу несъедобной, неестественной. Если вы едите, то неизбежно ощущаете вкус, потому что на вашем языке расположены рецепторы, которым нет дела до вашей духовности и всего прочего. Они просто делают то, для чего и созданы.

Труднее всего было переносить прием пищи. Ганди всякий раз настойчиво давал всем людям чатни. Это блюдо сделано из листьев нима, самых горьких листьев в мире. Они полезны для здоровья, потому что очищают кровь. Но человек ест не для того, чтобы очищать кровь. Если вы каждый день будете очищать кровь, то что вообще от нее останется?

Когда я посетил ашрам, Ганди был уже мертв, управлял всеми делами его сын. «Разве это не чистое лицемерие? Как вы думаете? — обратился я к нему. — Отсутствие вкуса не означает, что вы должны сделать свою кровь горькой. Горечь это тоже вкус, как и сладость. Это же так просто, но вы никогда не возражали своему отцу».

«Никто и не задумывался о том, что горечь это тоже вкус, — ответил он».

«Здесь все очень просто, — сказал я. — Что бы вы ни делали с пищей, вы все равно будете ощущать ее вкус».

Я еще кое-что расскажу вам от Махатме Ганди. В Индии поезда имеют вагоны четырех классов. Сначала идут номера с кондиционерами, потом первый класс, а потом второй и третий. Индия такая бедная страна, что каждый второй индиец с трудом набирает деньги даже на вагон третьего класса. Ганди начал ездить в вагонах третьего класса.

Когда я разговаривал с его сыном Рамдасом, то заметил: «Он еще больше теснил пассажиров третьего класса, хотя они и так уже сидели друг на друге. Так бедным не помочь».

Вы удивитесь. Раз Ганди решил ехать вагоном третьего класса, для него покупали целый вагон! И он ехал один в вагоне, в который обычно набивалось человек восемьдесят или девяносто. И его биографы еще пишут: «Ганди был очень добр к беднякам».

Ганди постоянно пил козье молоко, потому что оно самое дешевое, и его могут купить даже самые бедные. Разумеется, каждый человек, которого пленяет этот фокус, сразу же испытывает восторг при виде такого великого человека. Но вы просто не знаете его козу! Я явно сумасшедший, потому что меня не столько интересует Махатма Ганди, сколько его коза.

Я навел справки о козе Ганди и узнал, что ее каждый день мыли туалетным мылом Люкс. Ее кормили на десять рупий в день, а в те времена столько получал школьный учитель за целый месяц работы. Но никто не обращал на это внимание.

Только одна очень умная женщина среди приближенных Махатмы Ганди (ее звали Сароджини Найду, позднее она стала губернатором Северной Индии), один раз пошутила, что им приходится швыряться богатствами для того, чтобы Ганди оставался бедным. Его бедность очень дорого стоила.

Но этот фокус сработал. Ганди стал самым знаменитым политиком, и бедняки говорили: «Этот человек в самом деле наш представитель, потому что он живет как бедняк в хижине, пьет козье молоко, ездит в вагоне третьего класса». Но они не знали, что кроется за всем этим. Бедность Ганди влетала бюджету в копеечку.

Как-то раз я сказал сыну Махатмы Ганди Рамдасу, что если сочувствие, доброта и сострадание к бедным проявляются, когда ты живешь как бедняк среди бедняков, то что говорить о других вещах? Если вокруг меня слепые, тогда я должен носить на глазах черную повязку? Если вокруг меня неразумные люди (а так оно и есть, весь мир полон тупиц), то и я должен быть скудоумным, тупым, просто из сочувствия?

Нет, все это не может быть критерием добродетельности, религиозности, праведности. Если кто-то болеет, это еще не значит, что врач должен прийти к нему и лечь на соседнюю койку, чтобы своей хворью помочь больному. Каждый человек понимает, как это глупо. Врач должен быть здоровым, чтобы помогать больным. Если же он сам заболеет из сочувствия к больным, тогда кто же им поможет? То же самое верно в отношении духовного роста человека.

Двадцать лет я критиковал Махатма Ганди и его философию. Ни один почитатель Ганди не принял мой вызов. Многие его последователи говорили мне при личной встрече: «Вы говорите правду, но мы не можем публично подтвердить ваши слова, потому что в таком случае проиграем выборы». Народ верит в Махатму Ганди. Его последователям приходится поддерживать бред, ведь Ганди выступал против технологии. Индия останется бедной, если ее жители будут противиться научно-техническому прогрессу, она так и не познает благоденствие. Технология далеко не всегда разрушает экологию, здесь нет прямой связи. Технологию можно развивать и в гармонии с экологией. Развивая технологию, мы поможем бедным и не разрушим природу. Но Ганди был против технологии.

Ганди был против железной дороги, почты, электричества, вообще против всяких механизмов. Его последователи, знают, что его идеи глупы, что если их воплотить в жизнь... Они продолжают восхвалять Ганди, оказывать ему почести, чтобы получать голоса на выборах. Люди поклоняются Махатме Ганди потому, что он вел себя точно так, как они и ожидали от настоящего махатмы.

Махатма Ганди потрафлял вкусам индийской толпы, и она в ответ боготворила его. Политик должен считаться с мнением толпы. Всегда помните, что политик следует за последователями. Как только последователи отвернутся от него, он сразу же станет нулем. Он не может быть независимым, у него нет собственной основы.

Ганди поклонялся бедности. Если вы поклоняетесь бедности, то останетесь бедным. Бедность нужно ненавидеть.

Я ненавижу бедность! Я никого не могу призывать поклоняться ей, это будет преступлением. Я не вижу религиозности в бедности. Но Ганди много говорил о красоте бедности, питая тщеславие бедняков, умасливая их эго. Бедным нравились его рассуждения. Но бедняк лишь утешается мыслями о том, что он простой и религиозный. На самом деле, он просто бедный. Возможно, у него нет материального богатства, зато есть духовное сокровище. Но бедность сама по себе это еще не духовное сокровище, вовсе нет. Бедность отвратительна, ее нужно искоренять. А для того чтобы искоренить бедность, необходимо развивать технологию.

Махатма Ганди выступал против ограничения рождаемости. Если не ввести в Индии контроль над рождаемостью, она с каждым днем будет лишь нищать. Тогда и думать нечего об улучшении ситуации.

Один из председателей Конгресса Индии по имени Дхебар приезжал в мои лагеря и вел себя очень тихо. Но однажды он сказал: «Раджниш, вы настоящий наследник идеологии Махатмы Ганди, хотя никогда не были близки ему. Вы никогда не отождествляли себя с философией Ганди, но если вы станете учить гандизму, то спасете это учение от смерти».

«Зря вы это сказали, — ответил я. — Я не выношу даже мысль о наследовании чьей-то философии и ни за что не стану ничего пропагандировать».

В тот день я разбил Ганди в пух и прах. В ином случае я не стал бы говорить о нем, потому что в мире миллионы людей. Я не стану критиковать всех подряд, у меня нет на это времени. Но Дхебар подбросил мне тему Махатмы Ганди, поэтому он и ответственен за мою речь, а он присутствовал при этом.

После встречи я сказал ему: «Если хотите что-то сказать, то сделайте это прямо сейчас или на следующей встрече всем людям. Я хочу устроить открытую дискуссию о гандизме, потому что считаю, что это учение следует искоренить, если мы хотим, чтобы Индия выжила. И если мне придется выбирать между двумя вариантами, я выберу жизнь Индии, ведь Ганди уже мертв. Никто не против того, чтобы умер и гандизм».

«Нет, я не стану дискутировать публично, — побледнел Дхедабар. — Я признаю вашу правоту, но вам следует подбирать выражения».

«Вы политик, а не я, — ответил я. — Политик вынужден подбирать выражения, а с какой стати мне делать это?»

«Я просто хочу сказать, что среди ваших последователей много почитателей Ганди, — оправдывался Дхедабар. — Если вы будете отзываться о Ганди нелицеприятно, тогда все эти люди уйдут от вас. Они откажутся не от гандизма, а от вас. Поэтому я призываю вас подбирать выражения. Когда вы собираетесь произнести утверждение, подумайте, выгодно оно вам или нет».

Он дал мне дружеский совет. Но он подменил деликатность дипломатией. А я не дипломат.

«Я буду говорить то, что сочту правильным, невзирая не последствия», — заявил я.

Так за тридцать лет я потерял много последователей. Разумеется, ко мне приходило много людей. И они уходили от меня по пустяковым, мелочным причинам, которые им казались принципиальными.

Какое-то время вокруг меня толпилось много последователей Махатмы Ганди. В мои лагеря приезжали председатель Конгресса, правящей партии, Дхедабар, генеральный секретарь правящей партии Шанкар Рао Дев, а также многие другие именитые сторонники гандизма.

Я носил одежду ручного пошива, что почитатели Ганди считают очень духовным. Во время борьбы с британскими колонизаторами индийцы считали такую одежду символом протеста: мол, мы больше не хотим носить одежду, сшитую в Манчестере или Ланкашире. В таком поведении была своя логика, ведь до вторжения британцев в Индии, у нас были такие искусные ткачи, что даже в наше время никакая технология не может создавать такую тонкую ткань. Особенно мастеровитые ткачи жили в Бангладеш, в столице Дакке и вокруг нее. Их одежда была такая красивая, что британцы испугались, что не смогут конкурировать с ней на рынке.

Британцы поступили подло. Они отрубили руки бангладешским ткачам. Тысячи людей лишились рук, чтобы прекрасная одежда из Дакки исчезла. Это бесчеловечный поступок. Индийцы носили одежду ручного пошива, тем самым словно бы говоря: «Мы не станем носить одежду, сшитую на ваших станках. Вы погубили наших людей, для которых ткачество было не только средством зарабатывать на жизнь, но и искусством, которое передавалось от поклонения к поклонению на протяжении тысяч лет».

Но теперь Индия независимая страна, и такой протест больше не имеет никакого смысла. После обретения страной независимости очень глупо изготавливать одежду вручную и считать прялку чем-то духовным. В качестве протеста против такой ситуации мне пришлось выбросить всю одежду ручной работы. Сейчас Индии нужны станки, роботы, компьютеры, иначе ее граждане всегда будут голодными и голыми, без крыши над головой.

Как только я начал носить фабричную одежду, почитатели Ганди сразу же перестали считать меня духовным человеком. Все они разбежались. Председатель Конгресса Дхебар сказал мне: «Вы зря теряете тысячи последователей. Будьте немного более дипломатичным».

«Вы советуете мне быть хитрым дипломатом, чтобы обманывать и эксплуатировать людей? — спросил я. — Я должен соответствовать их ожиданиям, чтобы только они не уходили от меня? Я не стану это делать».

И люди уходили от меня из-за всякой чепухи.

Я знаю много политиков, которые все время с веретенами в руках. Они никогда ничего не прядут. Просто когда к ним приходят люди, они мгновенно хватаются за прялку.

Как-то раз я гостил в доме одного политика. Мне было интересно, сколько времени он сможет обманывать меня! Я сидел в его доме, но это веретено ни раз не повернулось. Но как только кто-нибудь входил в комнату, он сразу же готовил прялку, тянул какие-то нити.

«Когда вы начнете прясть? — спросил я его. — Сколько времени еще вы будете медлить. Вы то и дело бросаете прялку, потому что к вам кто-то приходит. Когда вы начнете прясть?»

«А кто собирается прясть? — усмехнулся он. — Это просто спектакль для болванов. Разве я умею прясть? У меня нитки все время рвутся».

Но лукавые политики носят с собой очень маленькие веретена. Они даже в самолетах их возят. От этих веретен нет никакого толка. А сами политики покупают одежду из дорогой ткани.

Я нередко гостил у одного из председателей правящей партии конгресса Дхебара. Он очень заинтересовался мной, постоянно приезжал в лагеря, хотя все его товарищи по партии предостерегали его: «Не езди к этому человеку». Но он оказался не хитрым политиком, а простым и искренним человеком.

Председателем он стал случайно. Так часто бывает. Его выбрали председателем, потому что он был самым вежливым. Этот милый человек никогда никому не отказывал. Пандиту Джавахарлалу нужен был покладистый человек. Он был премьер-министром и сам хотел править партией конгресса, быть диктатором при посредничестве послушного председателя. Дхебар и был таким простым человек, который соглашался со всеми словами Джавахарлала. Именно Джавахарлал решал все вопросы партии.

Однажды я остановился в его доме в Дели. Он делился со мной слухами и сплетнями обо всех наших политиках. Он рассказывал мне о том, какие болваны правят нами.

Потом неожиданно кто-то позвонил. Дхебар взял трубку и сказал: «Я очень занят и смогу принять вас не раньше, чем через неделю» и положил трубку.

«Вы не заняты, а просто болтаете со мной», — заметил я.

«В политике очень важно притворяться очень занятым человеком, — ответил он. — Я делаю вид, что у меня ни на что не хватает времени, тогда как в действительности у меня все время свободное. Но мне необходимо показывать людям, что я очень занят, что ко мне не так-то легко пробиться. Я сказал этому человеку, чтобы он перезвонил мне через семь дней. Если у меня будет свободное время, я приму его. Из-за вас я отменил все свои дела. И пока вы гостите у меня в доме, я не собираюсь тратить время на других людей. Я хочу разговаривать с вами. Это редкий случай, потому что в лагерях я не мог много разговаривать с вами. Теперь я же я воспользуюсь прекрасной возможностью. Я уже распорядился, чтобы охрана никого не пускала ко мне».

«Правильно ли это, — засомневался я. — У того человека могло быть какое-то важное дело».

«Ну и что? — засмеялся он. — Никто никому не нужен». Он был таким милым, культурным, образованным человеком, но меня смущало это его «ну и что?».

Я не люблю отнимать у людей время, я не политик. А вот политику полагается опаздывать. Тем самым он снова проявляет власть над вами, ведь вам приходится ждать его.

Я не политик — ни большой, ни маленький. Я просто человек — ни больше, ни меньше. Я приезжаю точно в срок.

Я близко познакомился со многими председателями правящей партии. Не думаю, чтобы кто-то из них обладал высоким интеллектом.

Теперь сторонники гандизма живут во дворцах. Я посетил Раштрапати Бхавана, когда президентом был Раджендрабабу. Стражник сказал мне, что президент положил на царский трон подстилку. Какой смысл класть подстилки и носить набедренную повязку во дворце, который обслуживают тысячи слуг? Это симптомы помешательства, плод крайней философии. Если вам нравится, вы можете поселиться в хижине, но какой смысл придавать дворцу вид хижины? Эти два явления не могут гармонично сосуществовать. Все это происходит из-за внутреннего конфликта.

Дом президента Индии состоял их ста комнат со встроенными ванными комнатами и сотнями акров сада. Когда-то этот дворец принадлежал царю, поэтому там до сих пор есть дома для гостей. Для чего там сто комнат? Это я понять не могу...

Я побывал во дворце благодаря президенту Закиру Хусейну, который заинтересовался мной. Когда он был заместителем ректора университета Алигарха, я читал там лекцию. Он председательствовал на встрече, и ему понравилось мое выступление. Потом он стал президентом и, когда я появился в Дели, пригласил меня. Закир Хусейн повел меня смотреть дворец.

«Для чего здесь сто комнат?» — поинтересовался я.

«Они никому не нужны, — ответил он. — Для поддержания в них порядка приходится держать сто слуг. Люди также нужны для большого сада в сто акров, а вот два больших гостевых дома. В каждом из них по двадцать пять комнат, не меньше».

«Вы зря тратите деньги, — заметил я. — А в скольких комнатах вы спите?»

«В скольких комнатах? — удивился президент. — Я сплю в своей кровати. Я же не чудовище, чтобы располагаться в самых разных комнатах. Мне не нужно класть голову в одной комнате, а руки и ноги рассовывать в другие».

«Получается, что сто комнат просто пустуют, — рассудил я. — В них есть мебель, там обеспечиваются все потребности человека. Все это нужно как-то использовать».

Но такая ситуация сложилась во всем мире. У государственных руководителей большие дворцы, но им все равно не хватает места. Они все время занимают новые дворцы, новые гостевые дома.

Один индийский премьер-министр Лалбахадур Шастри был очень милым человеком, каким и полагается быть политику. Я узнал так много политиков, что могу с уверенностью назвать его милейшим среди этих уголовников. Он заявил: «Если вы будете чуть менее искренним и чуть более обходительным, то сможете стать индийским махатмой. Но вы все время говорите чистую правду, хотя тем самым наживаете себе кучу врагов. Неужели нельзя быть более обходительным?»

«Вы просите меня быть более обходительным? — удивился я. — Но это значит быть лицемером. Я думаю одно, а говорю и делаю другое. Я останусь прежним. Я могу отказаться от религиозности, если в том возникнет нужда, но я не откажусь от мятежности, потому что для меня это сама душа религии. Я могу отказаться от всего, что считается религиозным, но не откажусь от мятежности, от самой своей сути».

Лалбахадур Шастри очень заинтересовался мной. Он умер с одной из моих книг на груди. Он читал ее, уснул, и во сне у него случился сердечный приступ, который и вызвал смерть.

Он был доступен мне, но даже ему не хватило мужества прийти ко мне. Он устроил обед, совершил политический маневр, в доме одного министра.

Этот человек, Каран Сингх, интересовался мной. Он был махараджей Кашмира. Когда Кашмир отошел к Индии, его сразу же сделали правительственным министром. Разумеется, ему нужно было что-то дать. Он первым присоединил свою страну к Индии. Он очень интересовался мной, поэтому Лалбахадур посоветовал ему пригласить на обед меня и его, чтобы все мы получили возможность встретиться и поговорить. «Если я посещу Раджниша, то могу загубить карьеру», — заметил Лалбахадур. Он признался мне, что именно так действует дипломатия. Никто ничего не знает, ведь мы случайно встретились на обеде. Три часа до обеда он слушал мои советы обо всех его проблемах.

Но я сказал ему, что хорошо бы ему поехать в мой ашрам и пожить там несколько дней со мной. Тогда у него все прояснилось бы. «Это невозможно, — покачал он головой. — Если люди узнают, что я уехал в ваш ашрам, тогда моей карьере наступит конец. У вас много врагов в Индии, в моей партии, в правительстве, поэтому я не могу так рисковать. Я слабый человек, меня избрали как раз за мою слабость». Но он был искренним.

Лалбахадур Шастри очень интересовался мной, он обещал реализовывать мои идеи несмотря на противодействие его партии и коллег. Но он умер от сердечного приступа в СССР. Его секретарь рассказал мне, что во время поездки он читал мою книгу «Семена революционной мысли». В ту ночь, когда у него остановилось сердце, он читал другую мою книгу «Совершенный путь».

Индира Ганди получила власть, потому что она жила с отцом. Она была прирожденным политиком.

Она постоянно шпионила за всеми политиками, собирала о каждом из них компромат. Она узнавала, их слабости, правонарушения, эксплуатацию, коррупцию, хотя все они и носили маски благодушных почитателей гандизма.

Она завела большую папку, которую показала мне, свидетельствующую не в пользу политиков. На этой папке и держалась ее власть. Она могла разоблачить любого политика, отдать его под суд. У нее была исчерпывающая информация, все письма. Политики боялись ее просто потому, что она могла в любой момент разоблачить их, хотя и не делала этого. В этой папке заключалась громадная сила.

Я заглянул в эту папку и узнал, что эти господа жестоко эксплуатировали бедную страну. У всех них были счета заграницей, в Швейцарии и США. У всех них были связи с другими странами, откуда они получали взятки, подачки и прочее за выдачу государственных тайн. Все они представляли интересы той или иной страны, были чужими агентами. Перед толпами бедняков они надевали маску, тогда как в действительности у них было совсем другое лицо. И они боялись Индиру еще и потому, что она была совершенно неподкупна. Этому она научилась у Джавахарлала. А он был неподкупным, потому что он был не столько политиком, сколько поэтом.

Я сказал Индире Ганди: «Индия страшно бедна. Вы не можете и надеяться обрести всемирную власть. Вы не сможете соперничать с Россией и Америкой. Индии нужно не меньше трехсот лет, чтобы достичь нынешнего уровня Америки. Но это время американцы не будут сидеть на диване и ждать, когда же Индия, наконец, наберет скорость. Через триста лет США обгонит Индию на девятьсот лет. Вы понимаете это?»

«Разумеется», — ответила Индира Ганди.

«А если вам в самом деле понятно это, тогда откажитесь от всех планов на развитие атомной энергетики, — сказал я. — Зачем вы занимаетесь этой ерундой? Вы все равно не сможете конкурировать с ядерными державами. Если бы еще оставалась какая-то надежда, я призвал бы вас продолжать работу. Пусть люди голодают, они делают это уже тысячи лет, могут поголодать и еще пару сотен лет. Все равно все умрут, голодают они или едят досыта. Но у вас нет возможности соперничать с ядерными державами. Не будет ли мудрым решением объявить Индию открытой зоной? Мы сотрем границы, отменим правила визы и заграничного паспорта. Мы откроем Индию всему миру и будем радушно встречать всех, кто сюда приедет. Мы настолько бедны, что все равно не сможет обеднеть еще больше».

«Этот случай будет первым в истории. Индия объявит, что она уже не государство, а часть человеческой цивилизации. Все равно вы не сможете обойти Китай, Россию и Америку. А если вы не можете обойти их, тогда почему бы ни пойти другим курсом? Объявите, что вы беззащитны, что распустили армию, послали солдат в поля и на фабрики, что вы больше не играете в войну».

«Но тогда на нас станут нападать», — заметила Индира Ганди.

«Кто угодно может напасть на нас прямо сейчас, — ответил я. — Что это изменит? На самом деле, трудно будет напасть на Индию, потому что подобные действия вызовут всемирное осуждение. Страна, которая заявила о своей беззащитности, отказалась от вооружений и отправилась работать на поля и фабрики, радушно встречает всех гостей, которые инвестируют деньги в индийскую промышленность. Тогда никто не сможет напасть на Индию, потому что возмутится весь мир».

«У вас будет так много сочувствующих друзей, что никто не осмелится напасть на вас, — уверял я. — Сейчас на Индию может напасть кто угодно. Китайцы уже нападали на нас. Китай оккупировал тысячи миль индийской земли, а у вас не хватает смелости даже попросить китайцев возвратить ее».

Отец Индиры Пандит Джавахарлал Неру сказал: «Эта земля пустынная, там даже трава не растет».

Я написал ему письмо с таким содержанием: «Если там даже трава не растет, тогда зачем вы вообще сначала принялись воевать? Вы могли предложить китайцам взять как можно больше земли, ведь там даже трава не растет. Вы могли предложить эту землю китайцам как дар. В таком поведении было бы больше благородства. Лучше подарить им землю, чем потерпеть поражение. Зачем вы начали оказывать вооруженное сопротивление? Разве вы уже впоследствии узнали о том, что боретесь за пустыню?»

«На вас действительно могут напасть, — согласился я с Индирой Ганди. — На вас уже нападают, и вам не помогает армия со всем ее оружием. Нападают даже на самые сильные государства. Мы видели поражение таких мощных государств, как Германия и Япония. Мы знаем, что Германия пять лет громила сильные государства, поэтому не считаем их. Если вы прислушаетесь к моему совету, то окажетесь на вершине. Вы докажете, что действительно мудры. И вы докажете, что Индия мудрая страна не только на словах. Вы в самом деле окажетесь мудрыми. Если вы не может победить, то лучше всего вообще отказаться от идеи борьбы».

«Индия находится в таких условиях, что вы можете принять историческое решение, — продолжал я. — Такого прежде еще не было, чтобы страна осмелилась на такое заявление. И вы все равно не проиграете, потому что терять вам нечего. На вас не нападут те, кому захочется этого. Они и сейчас могут напасть на Индию».

«А потом пригласите ООН, — предложил я. — Заявите, что эта организация может находиться только в Индии, поскольку это единственная нейтральная страна, отказавшаяся от тисков национальных границ. Только эта страна принадлежит всему человечеству. Пусть штаб-квартира ООН будет здесь. Передайте все оружие в ООН и попросите их использовать во имя мира и дружбы».

«Я понимаю вас, — кивнула она. — Вы всегда правы, а я всегда не права, но что поделаешь? Мне недостает мужества. Только такой человек, как вы, может сделать такой шаг, но ведь вы совсем не интересуетесь политикой. Мой отец советовал вам заняться политикой, и я присоединяюсь к его словам, но вы говорите, что не хотите заниматься грязными играми. Но если вы не займетесь грязными играми, то не займете такое высокое положение, как я. Для того чтобы занять это кресло, мне пришлось очень много сделать. Если я сделаю такое заявление, тогда политики, стоящие за моей спиной, не упустят возможность и просто вытолкают меня из здания с криком: "Эта женщина сошла с ума!" Такое поведение будет похоже на безумие, ведь никто не поступал так прежде. Мои соперники сразу же захватят власть и скажут: "Индира Ганди нуждается в услугах психиатров". И никто не станет слушать меня».

Индира Ганди хотела приехать ко мне. Она много раз назначала дату, но в последний раз писала мне: «Мне приходится туго. Окружающие меня люди не разрешают мне даже приблизиться к вам. Они говорят, что тем самым я нарушу политическое равновесие в стране. Никому нет дела до того, что вы передали мне, о чем вы говорили. Никто не обращает на это внимание. Они говорят, что если я поеду к вам, то лишусь премьерской должности. Все политики настроены против вас, и я не могу позволить себе раздражать их».

Будь я на ее месте, я бы рискнул, пусть даже меня назвали бы безумным. Стоило рискнуть. Я пошел бы риск, даже под угрозой того, что меня выволокут из конторы на улицу. По крайней мере, в истории осталась бы запись о том, что один человек изо всех сил старался привести человечество в чувство.

Первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру горячо спорил с другим учеником Ганди Сардаром Валлабхбхаем Пателом. Дискуссии были столь горячими, что на выборах Валлабхбхай Пател получил бы больше голосов. Он был настоящим политиком. И для того чтобы не допустить голосование внутри партии Ганди сказал: «Хорошо бы нам ввести пост заместителя премьер-министра. Тогда Сардар Валлабхбхай Пател будет радоваться тому, что он если и не первый, то хотя бы второй человек в государстве».

Джавахарлал был в таких делах очень простым, он совсем не был политиком. Без всякого законного основания чиновники сразу же приняли поправку к конституции, согласно которой вводилась должность заместителя премьер-министра. Этот пост придумали специально для Сардара Валлабхбхая Патела.

После смерти Неру и Патела эту должность отменили, потому что она была неконституционной, а потом ее снова ввели для Индиры и Морарджи Десаи. Возник прежний конфликт. Индира была доверью Джавахарлала, а Морарджи Десаи чуть ли не был усыновлен Сардаром Валлабхбхаем Пателом, он был его лучшим учеником в политике.

Со временем Морарджи узнал о том, что именно я посоветовал Индире прогнать его. Я дал ей такой совет мимоходом. Я говорил с ней почти час. Она слушала меня, а в конце сказала: «Вы все правильно говорите. Именно так и надо сделать, но вы не знаете мою ситуацию. Мне не принадлежит ни правительство, ни заместитель премьер-министра. Кабинет министров раздирают конфликты. Морарджи пытается всеми правдами и неправдами сместить меня, чтобы самому стать премьер-министром».

«Если я сделаю заявление, которые вы советуете, тогда все политики переметнутся на его сторону, — вздохнула Индира. — Вокруг меня никого не будет. Вещи, о которых вы толкуете, настолько сильно противоречат индийскому менталитету, традиции Индии, что меня никто не поддержит. Если хотите, я могу выступить с такой речью на правительственном совещании, но на следующий день вы услышите о моей отставке».

Тогда я заметил: «Почему бы вам не прогнать Морарджи Десаи? Именно он манипулирует людьми. Остальные чиновники пигмеи. У них нет общенационального авторитета, они из провинции. В некоторых штатах (Бенгалии, Андхре или Махараштре) они имеют определенный вес, но провинциал не сможет бороться с вами, у него кишка тонка для этого. Только один человек способен манипулировать всеми этими пигмеями, Морарджи Десаи. Прогоните его. Из-за его присутствия никто не может претендовать на вторую роль. Сделайте так, чтобы этот человек мешал всем чиновникам, а потом прогоните его, и тогда никто не станет защищать его».

Она так и сделала. Через восемь дней мы услышали об отставке Морарджи Десаи, и никто не поддержал его. Политики радовались, потому что теперь все они были равны. Никто не имел общенационального авторитета, кроме Индиры. В случае смерти Индиры эти пигмеи могли рассчитывать на власть, в ином случае им ее ни за что не получить. Поэтому отставка Морарджи была уже половиной их успеха. Теперь дорогу к власти загораживала лишь Индира.

Морарджи не знал предысторию своей отставки, но со временем узнал ее. Секретарь Индиры, который подслушивал наш разговор из-за двери, насплетничал ему. Но еще прежде чем секретарь успел рассказать ему суть дела, Морарджи Десаи обратился ко мне за помощью. Он пожаловался, что его прогнали, что с ним поступили жестоко и несправедливо: мол, беспричинно его заставили подать в отставку.

«Меня удивляет то обстоятельство, что еще только восемь дней назад между мной и ею не было никаких разногласий. И меня повергает в изумление тот факт, что никто не встал на мою защиту, как я ожидал. Когда меня прогнали, ни один министр не вступился за меня. Они радовались! Они устроили праздничную вечеринку! Мне нужна ваша помощь».

«Вы обратились не к тому человеку, — ответил я. — Я буду последним в мире человеком, который придет вам на помощь. Если бы вы тонули в реке, а я тем временем прогуливался по ее берегу, то я, услышав ваши призывы о помощи, попросил бы вас тонуть тихо и не мешать моей утренней прогулке».

«Вы шутите?» — побледнел Морарджи.

«Вовсе нет, — ответил я. — С политиками я никогда не шучу, я совершенно серьезен».

Позднее Морарджи узнал, что именно по моему совету Индира вытолкала его взашей. Она четко рассудила, что стоит ей вышвырнуть этого человека, и ей будет уже не о чем беспокоиться, ведь остальные чиновники были провинциалами. Тогда она могла бы желать что угодно, и никто не мешал бы ей, потому что никто не представлял Индию всецело. Индия очень большая страна, в ней тридцать штатов. Если вы представляете один штат, так что с того? И она запомнила мой совет. Тогда Морарджи проникся ко мне любой ненавистью.

Морарджи Десаи был одно время главным министром Бомбея, потом главным министром Гуджарата, затем стал заместителем премьер-министра Индии и в конечном итоге он стал премьер-министром Индии.

Когда я начал критиковать Махатму Ганди, Морарджи Десаи хотел запретить мне въезд на территорию его штата Гуджарат. Он не хотел даже просто пускать меня в этот штат, но у него ничего не получилось.

Я хотел основать коммуну в Кашмире, потому что это одно из самых красивых мест в мире. Но Индира Ганди, которая очень симпатизировала мне, посоветовала: «Не нужно делать это в Кашмире. Вас убьют. Там девяносто процентов населения составляют мусульмане». Индира была кашмиркой. «Я не советую вам учреждать свою общину в Кашмире, — сказала она. — Я ничем не смогу помочь вам. Я точно знаю, что вас не будут терпеть ни одного дня».

Мусульмане понимают только аргумент меча. Они не собираются ни с кем дискутировать. Они еще не достигли того уровня человеческого развития, на котором можно обсуждать разные вопросы и приходить к соглашениям в открытой дискуссии, чтобы не доказывать истину, а открывать ее.

Двадцать лет я постоянно пытался пробиться в Кашмир, но в этом штате странный закон, согласно которому там могут жить только кашмирцы, другим индийцам селиться там запрещено. Это удивительно. Но я знаю, что девяносто процентов кашмирцев мусульмане. Они боятся того, что если в их штате разрешат селиться другим индийцам, тогда очень скоро большинством граждан там станут индуисты. Поэтому теперь они проводят манипуляции с голосами, чтобы не пустить к себе индуистов.

Я не индуист, но бюрократы повсюду суют палки в колеса. Честное слово, бюрократов нужно лечить в психиатрических больницах. Они не позволяли мне жить в Кашмире. Я встретился даже с главным министром Кашмира, который когда-то был премьер-министром того штата.

В результате очень хитрой игры его лишили должности премьер-министра и назначили главным министром. Разве могут в одной стране быть два премьер-министра? Но он был очень упертым человеком, этот Шейх Абдулла. Пришлось посадить его в тюрьму на несколько лет. Тем временем политики переделали конституцию Кашмира, но в ней осталась странная статья. Должно быть, все члены комитета были мусульманами, и никто из них не хотел, чтобы в Кашмире селились чужаки. Я приложил массу усилий, но все безрезультатно. Невозможно пробиться сквозь толстые черепа политиков.

«Почему вы придираетесь ко мне? — спросил я шейха. — Я же не индуист. Вам не нужно бояться меня. Мои люди приезжают ко мне со всего мира. Они не помешают вам проводить свою политику в регионе».

«Осторожность не помешает», — заметил он.

«Будьте осторожными, — согласился я. — Но тогда вы потеряете меня и моих людей».

Бедный Кашмир мог бы приобрести очень много, но политики рождаются глухими. Этот чиновник слушал меня или притворялся, будто слушает, но так ничего и не услышал.

«Вы знаете, что я люблю Кашмир», — сказал я.

«Я знаю вас, именно поэтому я так боюсь пустить вас сюда, — ответил он. — Вы не политик, вы принадлежите совсем другой категории. Мы никогда не доверяли людям вроде вас». Он использовал слово «недоверие», тогда как я говорю с вами как раз о доверии.

Я никогда не забуду Масто. Именно он представил меня Шейху Абдулле. Позднее, когда я хотел поселиться в Кашмире, особенно в городе Пахалгаме, я вспоминал этого шейха.

«Я помню, что этот человек тоже был опасным, — сказал шейх. — А вы еще опаснее. На самом деле, именно из-за того, что вас представил Маста Баба, я не могу позволить вам стать постоянным жителем нашей долины».

Шейх Абдулла очень постарался, и все же он сказал мне: «Я позволил бы вам жить в Кашмире, если бы вас представил не Маста Баба».

«Но почему? — спросил я. — Вы показались мне его горячим поклонником».

«Мы никому не симпатизируем, кроме себя — ответил Маста Баба. — Но у него были последователи, особенно богатые жители Кашмира, поэтому мне приходилось оказывать ему знаки почета. Я постоянно встречал его в аэропорту и провожал его. Я откладывал всю работу и ехал за ним. Но этот человек был опасен. И если он представил вас мне, значит вы не можете жить в Кашмире, по крайней мере теперь, пока я у власти. Да, вы можете приезжать и уезжать, но только в качестве гостя».

Свами Майтрейя в прошлом был многообещающим политиком. Он был коллегой Пандита Джавахарлала Неру, Джайпракаша Нараяна и Рамдхари Сингха Динкара. Много лет он был членом парламента. Каким-то образом мне удалось переубедить его, и он перестал мечтать о политическом могуществе.

Теперь Свами Майтрейя остался в полном одиночестве. У него нет денег, власти, престижа, политической должности. Все это исчезло, и он просто нищий. Я сделал его нищим, а ведь он достиг высокой должности. Сейчас он был бы уже главным министром или сидел в национальном правительстве. Он был очень способным и вот все его мечты развеялись...

Когда он встретил меня, то был уже членом парламента, но эта встреча изменила его жизнь. Постепенно он стал меньше интересоваться политикой и больше симпатизировать мне.

Я гостил у другого политика. Он пригласил и Свами Майтрейю. Старый и более высокопоставленный политик пригласил его, поэтому ему следовало прийти, чтобы быть в гуще событий. Но когда он ощутил мое влияние, выдернувшее его из мира честолюбия (а ему хватило разумности и понимания), то мгновенно осознал суть. А этот старый политик, у которого я останавливался много лет, так и не смог понять меня. Теперь он уже умер, но в последние минуты своей жизни он был политиком и членом парламента. Он был одним из самых больших политических долгожителей в мире. Целых пятьдесят лет он был членом парламента. Но он так и не понял меня. Я нравился ему, он почти любил меня, но не был способен понять меня. Он был тупицей, олухом.

Майтрейя пришел ко мне через него, но оказался очень разумным человеком. И я говорю ему, что у него были хорошие перспективы как в политике, так и в духовной сфере.

Я знаю одного знаменитого индийского политика доктора Говиндадаса. Майтрейя знает его, потому что они оба работали в парламенте. Доктора Говиндадас был в парламенте, должно быть, дольше всех в мире: с 1914 года и до 1978 года, когда он умер. Все это время без перерыва он занимал кресло в парламенте. И он был самым богатым человеком в штате Мадхья Прадеш.

Его отцу дали титул раджа, царь. Он не был царем, но у него было очень много земли и имущества. Треть домов во всем Джабалпуре, который в три раза больше Портленда, принадлежала ему. У него было так много земли, что британское правительство решило дать ему такой титул. И он помогал британскому правительству, поэтому его называли Раджей Гокулдасом, а его дом величали дворцом доктора Гокулдаса.

Говиндадас был старшим сыном Гокулдаса, и был он очень посредственным мыслителем. Мне неприятно признавать это, но что я могу поделать? Если он был посредственностью, то в том нет моей вины. Он был очень добр и обходителен со мной, оказывал мне знаки уважения. Он был очень старым, но он приходил ко мне всякий раз, когда приезжал в Джабалпур. А вообще-то, он жил в Дели. А когда он посещал Джабалпур, то его лимузин с восьми до одиннадцати часов стоял у моей двери, каждый день.

Любому человеку, пожелавшему встретиться с ним между восемью и одиннадцатью часами, не нужно было никуда ехать. Ему нужно было лишь постоять у моей двери. Что происходило на протяжении этих трех часов? Говиндадас приезжал с секретарем, стенографом. Он задавал мне вопрос, я отвечал на него, а стенограф записывал мои слова. Потом он публиковал под своим именем все, что я сказал ему.

Говиндадас опубликовал две книги, в которых не было ни одного его слова. Да, кое-что прибавил его секретарь. Я удивился, когда увидел эти книги. Дело в том, что он подарил мне их. Я полистал их... А я знал, что это рано или поздно случится, ведь он печатал во всех газетах Индии якобы свои мысли.

Он был президентом самого престижного института языка хинди «Хинди Сахитья Саммелан». Он возглавлял это образовательное учреждение. Когда-то этим институтом управлял Махатма Ганди, поэтому вы сами можете понять, насколько престижно было учиться там.

Говиндадас был президентом института почти двадцать лет. В парламенте он был главным лоббистом языка хинди, старался сделать его национальным языком. И он добился своего — по крайней мере, в конституции. Этот закон не действует, в Индии до сих пор английский язык считается языком межнационального общения, но Говиндадас сделал такую поправку к конституции.

Его знали во всей Индии. Все газеты и журналы печатали его статьи. Но они состояли сплошь из моих ответов! Но меня удивляло то, что иногда он вводил цитату из Тулсидаса, Сурдаса, Кабирдаса. Я даже не верил, что он умудрился правильно расставить цитаты, согласно контексту.

Однажды я расспросил об этом его секретаря, когда гостил в Дели в доме Говиндадаса. «Шривастава, я согласен со всем текстом, но меня удивляет, что Говиндадас правильно расставил цитаты Сурдаса, Тулсидаса, Кабирдаса».

«Это сделал я», — ответил он.

«А кто посоветовал вам применить цитаты?» — поинтересовался я.

Он объяснил: «Говиндадас решил, что и с его стороны нужно что-то добавить к тексту».

«Я никому не расскажу о ваших поступках, но неужели вы в самом деле думали, что эти две строки из Кабирдаса введут меня в заблуждение? — недоумевал я. — Вы вставили две строки и решили, что я уже одурачен?»

«Мне пришлось хорошо поработать, пролистать книги Кабирдаса, чтобы найти несколько строк, которые подходили бы по смыслу к вашим ответам на вопросы Говиндадаса», — сказал он.

«Вы сглупили, — заметил я. — Вам следовало обратиться ко мне. Если ваш мастер способен украсть целый текст, то вы, как его стенограф, должны научиться политике. Вы могли прийти ко мне и попросить две или три цитаты, чтобы гармонично разместить их в статье. В будущем не мучайте себя».

Шривастава был бедным человеком. Как ему найти слова Кабирдаса, которые были бы уместны в контексте моих слов? Поэтому я постоянно давал Шриваставе цитаты и говорил: «Вот строки, которые подойдут статье. Пусть Говиндадас порадуется».

Почему я хотел, чтобы Говиндадас радовался? Он был полезен мне. Я мог пользоваться всей информацией в институте. Достаточно было лимузину Говиндадаса стоять у моей двери. Заместитель ректора очень боялся меня, потому что Говиндадас был влиятельным человеком. Заместителя ректора могли мгновенно уволить, стоило мне сделать легкий намек. Профессора тоже боялись меня. Они недоумевали, почему Говиндадас каждый день на три часа, словно загипнотизированный, проводит время у меня.

Потом он начал приводить других политиков. Он представил меня всем главным министрам, всем правительственным министрам центрального кабинета, потому что все они гостили у него в Джабалпуре. Говиндадас представил меня почти всем политикам. Я думаю, Майтрейя пришел ко мне через него. Говиндадас организовал мою встречу с группой важных политиков в самом парламентском здании. Должно быть, Майтрейя был среди них.

Говиндадас был полезен мне, поэтому я сказал: «Я не возражаю против этих публикаций. Не важно, каким именем подписана статья. Тысячи людей прочтут статью — вот что важно. И не имеет значения, кем она подписана: Говиндадасом или мной. Главное — суть».

Этот человек почти десять лет постоянно общался со мной. Когда я сказал ему: «Мы чужие люди», он воскликнул: «Что вы говорите! Мы знакомы целых десять лет!»

«Но мы все равно не знаем друг друга, — пожал я плечами. — Я знаю, что вас зовут Говиндадас, так назвал вас ваш отец. Я знаю, что вы получили в университете степень доктора. Я знаю, что эта степень была для вас очень важной. Я также знаю, как вы ее получили. Вы назначили заместителя ректора, а он отплатил вам степенью доктора. Заместитель ректора ваш человек. И если он умудрился присудить вам степень доктора, то этому не стоит удивляться. Но эта ваша степень не имеет никакого веса».

Говиндадас написал сто пьес. Он соревновался с Бернардом Шоу, потому что тот был великим драматургом и написал сто пьес. Говиндадас тоже был известным драматургом. Он написал на хинди сто пьес. Но в действительности он не мог сочинить даже письмо!

Он не был способен написать себе речь для выступления. Все речи писал за него бедный Шривастава. Говиндадас опубликовал сто пьес. Постепенно я узнал о том, что эти пьесы пишут за него бедные люди (учителя, профессора), чтобы заработать немного денег. Я сказал Говиндадасу: «Я знаю, что представляет собой ваша докторская степень. Вы написали сто пьес, но ни одна и них не принадлежит вашему перу. Теперь я могу уверенно об этом заявить, потому что вы втайне от меня опубликовали две книги, содержащие исключительно мои ответы на ваши вопросы. В моей деревне тоже есть один такой безумный доктор Сундерлал. Я дал ему степень доктора. Он не написал сто пьес, как и вы. Сундерлал верит в то, что он доктор, точно так же, как верите вы. Не думаю, что между вами есть какая-то разница. Просто у него нет титула, а у вас есть».

До того как стать доктором, его знали во всей Индии как Сета Говиндадаса. Сет это титул, который исходит от древнего санскритского слова «шрешт», что значит высший. «Шрешт» превратился в «шрешти», которое в свою очередь стало «сет».

Итак, когда Говиндадас стал доктором, он начал подписываться «Доктор Сет Говиндадас». Пандит Джавахарлал Неру сказал ему: «Говиндадас, сразу два титула никогда не пишут перед именем. Пишите либо "Сет", тогда вы можете приписать "Доктор" в конце, либо "Доктор", и тогда вы уже не сможете поставить "Сет"».

Говиндадас обратился ко мне за советом. Я ответил, что не вижу никаких трудностей. Он может подписываться так «Доктор (Сет) Говиндадас».

Все равно он не смог бы отказаться от титула «Сет». Когда Джавахарлал увидел эти скобки, он спросил его: «Кто посоветовал вас поставить скобки? Неужели вы не можете отбросить слово "Сет" или поставить его в конце?»

«Я не могу отбросить его, — ответил Говиндадас. — Этот совет дал мне один мой приятель. Он не может ошибаться. Скобки меня совершенно устраивают».

«Что касается меня, то мне все равно, — сказал Джавахарлал. — Пишите, что хотите, но два титула впереди имени делают из вас посмешище».

Говиндадас снова обратился ко мне за советом. «Не обращайте внимание на Джавахарлала, — ответил я. — Скобки не имеют никакого значения. Они просто означают второстепенную деталь. Сначала вы Доктор, а уже потом Сет. Скажите Джавахарлалу, что вы носите одновременно два титула. Если люди не пишут впереди своего имени два титула, то только потому, что у них нет двух титулов. И другой причины нет. А у вас есть два титула, поэтому вам нужно обозначать их».

Какая разница? Но люди очень привязываются к именам, титулам, профессиям, религиям. Все это просто элементы личности, за которыми скрывается ваше подлинное лицо.

Известный политик Сет Говиндадас был очень честолюбивым. Он хотел стать премьер-министром Индии. Он дружил с премьер-министром Индии, они были закадычными друзьями. Они оба сидели в тюрьме, оба были выходцами из очень богатых семейств. В одной своей речи отец Джавахарлала Неру Мотилал сказал: «У меня два сына: Джавахарлал и Говиндадас».

Разумеется, он мечтал стать премьер-министром. Если бы ему не удалось добиться этого, тогда он сделал бы второй заход после Джавахарлала. Но он не смог стать даже правительственным министром. Он не смог стать даже губернатором, главным министром штата. Говиндадас старался изо всех сил, но по своей природе он не был политиком. Он был очень простым человеком, простаком. Честолюбие сжигало его.

У него были два сына. Он толкал их по службе, чтобы они достигли того, чего не удалось достичь ему. У него были все политические связи, поэтому он помог стать старшему сыну заместителем министра. Говиндадас надеялся, что его сын скоро станет министром, потом перейдет в правительство, а потом и станет премьер-министром.

Если он сам не смог стать премьер-министром, то мог хотя бы хвастаться тем, что у него сын премьер-министр, что еще лучше. Но сын умер в должности заместителя министра на совете штата. Он умер, когда ему было всего лишь тридцать три года.

Честолюбие так сильно гложет людей, что этот старик попытался покончить с жизнью самоубийством, потому что рухнули его надежды, связанные со страшим сыном. Я сказал ему: «У вас есть еще один сын. Помогите ему. У вас остались самые прекрасные связи в стране, на всех уровнях власти. Вам будет просто продвинуть второго сына по службе».

В тот же миг я увидел, что его глаза снова засияли, как будто в нем засияло пламя жизни. «И то верно, — обрадовался он. — И как это я забыл о втором сыне? Я хотел просто умереть, потому что не видел смысл жизни. Мой сын умер, и значит я проиграл».

Он умудрился затолкать на эту же должность младшего сына, тот стал заместителем министра. Но ни у одного из сыновей Говиндадаса не было способностей политика. Они были его детьми и ни в чем не уступали ему по части тупости. Возможно, что они и превосходили его в этом качестве.

Вы удивитесь, но умер и второй сын Говиндадаса. В то время Говиндадасу было уже семьдесят пять или семьдесят восемь лет, и для него весть о смерти второго сына стало сильнейшим потрясением. Его жена позвонила мне и сказала: «Приезжайте. В прошлый раз вы отговорили его от самоубийства. Остановите его, иначе он наложит на себя руки».

«Не беспокойтесь, — ответил я. — Люди, грозящие самоубийством, никогда не решаются на этот шаг. Они просто чешут языками. Но я все равно приеду».

Когда я вошел в дом, он не обернулся ко мне. «Если хотите убить себя, так и сделайте, — сказал я. — Зачем вы мучаете родных угрозами?»

Он ответил: «Мэр города, главный министр и прочие политики приезжали утешать меня. Индира Ганди прислала мне телеграмму». Перед Говиндадасом возвышалась внушительная стопка телеграмм от всех министров и губернаторов (в Индии тридцать штатов и столько же главных министров), и он показывал эти телеграммы всем, кто приходил к нему. «Похоже, вас не волнует смерть сына, — заметил я. — Вас больше занимают телеграммы».

Какой-то чиновник не прислал ему телеграмму, и он страшно обиделся. Тот чиновник давно был его коллегой, но после того случая они стали в политике врагами. Он вступил в другую партию и стал главным министром. А Говиндадас остался, он постоянно говорил людям: «Только Дварка Прасад Мишра не прислал мне телеграмму с соболезнованиями. А ведь я сделал за него карьеру». Он был прав в том смысле, что Дварка Прасад жил в доме Говиндадаса и получал от него финансовую поддержку. Но он не делал за него карьеру. Тот и сам мог достичь любой должности. Он был очень честолюбивым, хитрым и подлым человеком. Он использовал связи Говиндадаса.

«Вы упиваетесь телеграммами, но остаетесь равнодушным к смерти сына, — сказал я. — Неужели вы не понимаете, что всю жизнь прожили с честолюбивыми устремлениями? Вы проиграли, оба ваших сына мертвы, но ваше честолюбие сохранилось. Вы готовы убить себя, но только не отказаться от честолюбия. Складывается впечатление, что для вас честолюбие важнее жизни! Если вы проецируете свое честолюбие на других людей, тогда почему бы вам не взяться за зятя?»

«Вы абсолютно правы! — воскликнул он. — О нем-то я и не подумал!»

У Говиндадаса была одна дочь и два сына. Он был таким богатым, что дочь и зять жили в одном доме с ним.

«Зять живет с вами, — сказал я. — Он вам такой же сын, как и те дети. Сделайте его заместителем министра и посмотрите, умрет он или выживет. Почему у вас умерли два сына? По-видимому, они не выдержали жар политической борьбы, это бремя раздавило их. Они оба были очень молодыми, и им не нужно было преждевременно умирать. Наверняка политика оказалась для них смертельным делом. Испытайте зятя».

Он так и сделал. Зять Говиндадаса процветал, он стал заместителем министра. И вдруг Сет Говиндадас умер! Его зятя тотчас же вышвырнули из министерства, потому что его взяли на работу только потому, что Говиндадас грозил убить себя. Все политики хорошо знали его. Он боролся за независимость Индии и получил звание отца парламента. Он был единственным человеком в мире (не считая Черчилля), который так долго сидел в парламенте: с 1916 по 1978 год, причем без перерыва. Поэтому его и называли отцом парламента. Все политики знали его и были в той или иной степени в долгу перед ним. Но как только он умер, его зятя сразу же прогнали.

Я сказал его зятю: «Хорошо, что вас уволили так поздно. Если бы это произошло раньше, он наверняка еще раз пригрозил бы самоубийством». Но Говиндадас не был способен на самоубийство, потому что в нем сохранялось честолюбие, не угасали надежды.

Я был очень близко знаком с одним главным министром. Его сыновья были моими коллегами в университете. Благодаря ним я познакомился с этим стариком. Он был закоренелым борцом за независимость Индии. Однажды он сказал мне... Он был очень болен и мог в любой моменту умереть. Врачи не были уверены в том, что он долго протянет.

Но старик сказал: «Не важно, болен я или здоров, все равно я останусь главным министром. Я хочу умереть в этой должности. Мне будет очень тяжело умирать, если я лишусь ее».

«Разве для умирающего человека имеет значение, какая у него должность?» — удивился я.

«Огромное значение, — сказал он. — Всю жизнь я боролся, чтобы занять этот пост, и хочу умереть на высочайшем пике своего успеха, с правительственными почестями, семидневным трауром, приспущенными флагами. Я не хочу умирать как простой человек. Я не боюсь смерти, но мне страшно, что мои коллеги, а точнее мои тайные враги, пока я болен, попытаются лишить меня должности. Пока я не могу бороться с ними, кто-нибудь может захватить должность главного министра».

Я знал и заместителя главного министра, потому что когда я был студентом, он занимал пост заместителя ректора в университете. «Не беспокойтесь, — сказал я. — Я пойду к вашему заместителю, который может сместить вас во время болезни. Он хочет, чтобы президент Индии объявил его исполняющим обязанности главного министра штата. Таким будет его первый шаг. В качестве второго шага он попытается добиться того, чтобы его объявили главным министром, а не исполняющим обязанности. Я схожу к нему, не волнуйтесь».

В доме заместителя главного министра собрались все чиновники. Каждый из них хотел что-то выбить для себя. Они думали о том, как бы убедить президента Индии в том, что заместитель главного министра гораздо более разумный политик, более талантливый организатор, чем главный министр.

«Этот старик одной ногой в могиле, — сказал я заместителю главного министра. — Я прошу вас подождать одну неделю, не больше. Я уже говорил с его врачом. Он сказал, что не говорил его семье, но этому человеку осталось жить не больше недели. Он высказал свое последнее желание: умереть главным министром. Вы всегда были другом и последователем этого старика. Именно он назначил вас своим заместителем. Подождите семь дней. Вы ничего не потеряете, но исполните его последнюю волю».

Он подумал минуту, а потом сказал: «Ладно, семь дней подождать можно».

«Вы хотите сказать, что мне придется умертвить его через восемь дней? — недоумевал я. — Вы не должны так жестоко поступать со своим начальником. Одним днем раньше или позже, но он все равно непременно умрет. Не заставляйте меня убивать его, чтобы только уложиться в семидневный срок. Если он умрет на восьмой день, то один день ожидания ничего не изменит».

«Я дал вам семь дней, — отрезал он. — Я не могу отказать такому человеку, как вы. Когда вы были моим студентом, я всегда симпатизировал вам». На свое счастье старик умер на четвертый день. Все почувствовали облегчение! В ином случае мне пришлось бы что-нибудь предпринимать, чтобы исполнить его последнее желание.

Но до чего убоги эти люди! Какие у них последние желания! Они научились лишь карабкаться по лестнице. Они сидят на лестнице, которая никуда не ведет. Они не хотят спускаться, ведь им неприятно быть обычными людьми.

Это самые далекие от религии люди. Поэтому я так не люблю политиков. Я против священников и политиков, потому что это самые нерелигиозные люди в мире. Они заключили тайны сговор поддерживать друг друга. Уже много столетий священники и политики оказывают взаимопомощь. У политиков есть власть закона, а у священников — сила масс. Эти две категории людей могут держать все человечество в рабстве. До сих пор ничего не изменилось. По-настоящему религиозный человек должен возмущаться действиями священников и политиков, должен разоблачить их сговор против человечества.

Ко мне пришел один человек... Я знаю его. Сам по себе он не плохой, но это еще не значит, что он хороший. Он просто трус. Он хочет того же, что и любой бедняк, но при этом трусит. Он жаждет богатств, престижа и власти. Он хочет стать президентом или премьер-министром, но для этого у него кишка тонка. Это тернистый путь. И чем дальше вы идете, тем больше грязи видите. Он не хочет валяться в грязи. Он просто хочет стать президентом, потому что он хороший человек.

И он хочет стать самым богатым человеком, но не знает, что богатый человек сколачивает свои капиталы тяжелым трудом, идет на разные уловки, обманывает людей. Все это пугает его, он не хочет сидеть в тюрьме. Если вы боитесь тюрьмы, тогда вам даже думать не стоит о богатстве. Для бизнеса нужна отчаянная смелость, готовность бороться, соперничать невзирая на средства. Богатый, сильный, успешный человек полагает, что цель оправдывает средства. Он не остановится перед тем, чтобы убрать кого-то с дороги, подослать киллера. Его цель заключается в том, чтобы достичь успеха, и он готов оплатить свою мечту чем угодно.

Итак, этот человек хотел добиться всего на свете, но при этом остаться добродетельным, целомудренным, чтобы не лукавить, не хитрить. Он просил слишком много.

Один мой приятель выставил свою кандидатуру на выборах и пришел ко мне за благословением. «Я не дам тебе благословение, потому что я не враг тебе, а друг, — ответил я. — Я могу благословить тебя лишь на провал, потому что ты сделаешь первый шаг к безумию, если тебя изберут». Но он не послушал меня. Его избрали, и он стал членом парламента. На следующий год он снова пришел за моим благословением. «Теперь я пытаюсь стать заместителем министра», — сказал он.

«Ты же говорил, что будешь счастлив, если тебя изберут членом парламента, — напомнил я ему. — Но я не вижу, чтобы ты был счастливым. Теперь ты еще более грустный и подавленный, чем прежде».

«Все дело в моей тревожности, — объяснил он. — Кругом все соперничают. Если я стану заместителем министра, то сразу же успокоюсь».

Он стал заместителем министра. Когда я приехал по делам в столицу, он снова пришел ко мне и сказал: «Мне кажется, ты был прав. Теперь мне хочется стать министром. Я поставил себе такую цель, и не изменю ей. Как только я стану министром, то сразу же успокоюсь».

Теперь он министр. Несколько дней назад он приехал ко мне и сказал: «Благослови меня еще раз. Я должен стать главным министром». Он все больше тревожится, все сильнее беспокоится, потому что встречает больше трудностей и грязи в политике. И он действительно хороший человек.

«Ты не обретешь покой до тех пор, пока не станешь всемогущим Богом», — сказал я. Но он не может оглянуться, не может понять логику честолюбивого ума. Такой ум никогда ничем не удовлетворится, ведь само его поведение вызывает в нем все больше неудовлетворенности. Чем больше у вас будет, тем более неудовлетворенным вы станете, потому что перед вами откроется больше арен для борьбы. Бедный человек более спокоен, потому что ему и в голову не приходит, что он может достичь большего. Но стоит ему чего-то достичь, и он понимает, что перед ним открылись новые перспективы. Чем больше вы получили, тем больше у вас возможности еще получить, и так без конца.

У созерцателя должен быть нечестолюбивый ум, но такой ум будет у вас только в том случае, если вы утратите все честолюбивые устремления. Попытайтесь осознать всю космическую игру и будьте ее частью. Не будьте серьезными, потому что игра не может быть серьезной. И даже если игра требует от вас серьезности, то будьте серьезными понарошку, не будьте по-настоящему мрачными. Тогда вам будет довольно и этого самого мига, и вы достигнете вершины бытия.

Высшее не где-то в будущем, оно в настоящем, скрыто здесь и сейчас. Не спрашивайте о смысле жизни, его нет. И по моему мнению, хорошо, что его нет. Если бы смысл жизни был, тогда Бог был бы менеджером или крупным коммерсантом, промышленником или кем-то вроде этого.