Миф о Христе. Том I

1

Первый русский перевод книги Древса, сделанный еще при царском режиме, был сожжен цензурой.

2

Свои взгляды па религию А. Древс высказал наиболее полно в своем соч. «Die Religion als Selbstbewusstsein Gottes».

3

«Жизнь Иисуса», имеется в русском переводе.

4

«Евангельские мифы», имеется в русском переводе.

5

Можно с полной уверенностью утверждать, что Яхве получил свои одухотворенный характер под влиянием парсизма. Все попытки установить какое-либо качественное различие между Яхве и Агурамаздой, как это, например, делает Штаве в своей книге «Влияние парсизма в юдаизм», ни к чему не приводят. По Штаве, например, понятия «добра» и «зла» в парсизме не имеют еще надлежащей чистоты, они носят там определенный натуралистический характер. Ну, а разве в иудаизме с его ритуализмом, или в христианстве, где благочестие и обрядность почти синонимы, понятия «добра» и «зла» отличаются уже такой чистотой и возвышенностью? Пора раз навсегда воздать каждой религии должное и перестать проводить в пользу своего исповедания такие различия, которые при малейшей вдумчивости рассеиваются как дым.

6

Высказанное Гретцом и Люциусом предположение, что упомянутая книга является приписываемой Филону подделкой IV столетия, пропагандирующей христианский аскетизм, что секты «терапевтов» вообще никогда не существовало,—должно быть признано после аргументов Massebiau совершенно несостоятельным.

7

Так как слово «ha-nosrim» было общепринятым иудейским термином для обозначения охранителей, стражей, то и термин «назореи» имел тот же смысл. Если бы даже этот эпитет и был образован от названия «Назарет», то вряд ли кто понимал бы его в этом случайном значении. Если целая группа людей носит название стражей, то это происходит потому, что они что-нибудь охраняют, и никому не придет в голову производить олово «сторож» или «страж» от названия совершенно никому неизвестной деревни «Стража».

8

Трудно с достаточной яркостью подчеркнуть тот факт, что Яхве иудеев лишь под действием персидских влияний выдвинулся из семьи остальных семитических богов — Ваалов. Молохов, Камошов и т. д., что только воздействие эллинистической культуры сделало его тем «единым богом», каким он нам представляется теперь. Представление об оригинальности иудейского религиозного творчества, получившего свое выражение в Яхве, является одним из тех предрассудков и мифов в истории религий, от которых науке пора раз навсегда отделаться.

9

Фригийский Аттис, имя которого означает «отец», который почитается как «сын», «возлюбленный» и супруг богини Кибелы, также изображался в качестве чего-то среднего между «верховным царем небесным» и «сыном божиим».

10

Другое знаменитое «благовествование» о рождении мессии, а именно 7, 14 Исайи, многими уже не считается таковым. Это место, как оказывается при более вдумчивом отношении к тексту, вовсе не относится к мессии.

В 7-й главе рассказывается о том, как сирийский царь Рецан и израильский Факей пошли против иудейского царя Ахаза. Ахаз находился в большом унынии. По приказу господа, пророк Исайя вышел навстречу царю Ахазу, отступившему в Иерусалим, чтобы ободрить его. Он предлагал Ахазу просить себе знамения у бога в знак победы. Но тот побоялся искушать господа. Тогда сам пророк дал ему знамение: «Се, сказал он, дева во чреве примет и родит сына, и нарекут имя ему «Эммануил» — «с нами бог». Прежде, нежели этот младенец будет разуметь, отвергать худое и избирать доброе, земля та, которой ты страшишься, будет оставлена обоими царями».

Затем нимало не заботясь о том, что такое знамение вряд ли могло быть убедительным для Ахаза, Исайя взял двух «верных свидетелей» (!) и «приступил к пророчице, которая зачала и родила сына, дабы исполнились слова его». Текст ничего не говорит о том отношении, в котором пророчица находилась к Исайе. Еврейское слово «алма» может быть переведено и словом «девушка», и словом «молодая женщина». В переводе семидесяти толковников, которые, недолго думая, приурочили это место к мессии, быть может, потому, что их памяти предносились рассказы о чудесном рождении языческих божеств, мы читаем совершенно отчетливо: «се дева и т. д.», хотя весь дальнейший рассказ при таком переводе выставляет Исайю в довольно сомнительном свете.

11

Этому двойственному характеру соответствуют и празднества вышеупомянутых божеств. Эти празднества обычно устраивались в дни солнцестояния. Польшей частью смерть и воскресение божества ознаменовывались одним и тем же праздником, приходившимся в день весеннего равноденствия, на то время, когда растительность на Востоке достигала высшей степени расцвета, когда начиналась жатва.

12

Прободение жертвы священным копьем, которое мы находим у Иоанна (19, 34), является, кажется, очень древним обрядом и встречается у самых разнообразных народностей, например, у скифских племен Албании при жертвоприношениях Астарте (Страбон), у населения острова Кипра, поклонявшегося Молоху (Eusebius. Praepar. Evang.). Прободение копьем, говорит Shillany, по отношению к смерти спасителя имело целью не испытать, жива ли еще жертва, а повторить жест, имевший место при древних жертвоприношениях. Кости жертвы должны остаться целыми, ибо жертва ни в. коем случае не должна была быть изувеченной. Вечером труп снимался, подобно тому, как Иисус Навин оставил на кресте повешенных им царей только до вечера.

13

По представлению раннехристианских писателей, как Юстин и Ориген, Иисус тоже родился в пещере. А Иероним жалуется в своих письмах (58) на то, что в его время язычники праздновали рождение Таммуза в той самой пещере, «где родился Христос».

14

Это-то является основанием того, что Иисус-младенец изображался в раннехристианских легендах лежащим на груди матери или в корзинке между быком и ослом.

15

Астральные черты мифа о Христе прекрасно выявлены на стенах храма в Карлсруэ, называемого «капеллой Фомы». Мастер, разрисовавший эти с гены, изобразил с удивительной непосредственностью все основные моменты евангельской «истории» в отчетливой связи с созвездиями и знаками зодиака, т .е. дал разрешение всей загадки, таящиеся в истории Христа. А ведь, как известно, гейдельбергский богословский факультет удостоил мастера почетного звания «доктора теологии».

16

По одной арабской легенде отцом Авраама, выступающего в этой легенде в роли «спасителя», был Фара, искусный мастер, умевший из любого дерева вырезать всякие поделки, занимавшийся, главным образом, изготовлением идолов.

17

Фереда или Фередет, голубь, является халдейским корнем имени Афродиты, греческой богини, колесницу которой влекли голуби. Во всей Передней Азии культ голубей находился в теснейшей связи с культом богини-матери. Известно, что голубь является символом чистоты и невинности; что птицей девы Марии тоже считалась голубица, с которой часто сравнивали богоматерь. Больше того: в «Протоевангелии» Иакова упоминание голубя, гнездившегося в храме, является отчетливым отражением культа голубей сирийской Афродиты или Атаргатис, Астарты.

18

При этом нельзя утверждать, как это обычно делают, что Марк, у которого отсутствует история рождения Христа, приводимая у Луки и Матфея, не знал о сверхъестественном рождении Христа. Ибо рассказ о «крещении» Христа, с которого начинает Марк, и есть первоначальная история «рождения христа», тогда как то, что рассказывается другими евангелистами, появилось только тогда, когда первоначальный смысл истории «крещения» у Марка стал уже непонятным для позднейших христиан.

19

Также и Митра должен был родиться на берегу реки, подобно тому, как Христос «крестился», т. е. вновь родился, у Иордана. При этом «новорожденный» Митра изображался с факелом в левой руке, с ножом или мечом в правой (Cumont. Ор. с., 97). Это напоминает о словах Иисуса у Матфея (10, 34): «Но мир пришел я принести, но меч».

20

Христианская церковь тоже окружила обряд крещения необычайным сиянием свечей и паникадил. Не только храм божий должен был быть освещенным, но и каждый, подлежавший крещению, должен был держать в руках горящую свечу. Дошедшие до нас проповеди в день «богоявления», в который раньше праздновались одновременно и рождение, и крещение Христа, очень подробно расписывают ту роскошь освещения, которая имела место в этот день. Больше того: самый праздник назывался «днем свечей» или просто «свечами» (phota).

21

Гретц называет его «бессовестной интерполяцией».

22

Именно из связи всей евангельской истории Христа с движением солнца и объясняется тот факт, что деятельность Иисуса со дня его «крещения» продолжалась согласно синоптикам ровно год. Это—тот мифологический год, который продолжался от появления солнца из Эридана— «царства вод» в январе и феврале до полного исчезновения его теплотворной силы в декабре.

23

На лунную природу Моисея указывают его рога. «Моисей» означает «извлеченный из воды». Но, ведь, по древним воззрениям луна тоже являлась водным светилом, посылающим дождь и туман, а частица Ма (Мо) в имени Моисея, означающая воду, содержится в самых различных названиях для луны в малоазиатских наречиях.

24

Что на описание «преображения» сильно повлияли ветхозаветные образцы, доказано уже давно. Воображению евангелиста, несомненно, предносилось «преображение» Моисея на горе Синае, куда для участия в лицезрении Яхве Моисей взял трех верных своих людей: Аарона, Надава и Авигу.

25

Ригведа изображает Пурушу, как гигантское существо (вспоминается Имир из Эдды), покрывшее собой всю землю, после чего еще остались торчать десять пальцев. Талмуд также изображает Адама, как великана, голова которого достигает до небес, а ноги достигают до края земли. Больше того: согласно Эпифания, сам Христос был, по представлению эссенов, как второй Адам, необъятных размеров.

26

По-древнееврейски мессия означает «помазанный». Но и Агни фигурирует под именем «помазанного». Больше того: кажется, и греческий перевод слова «мессия» — «христос» непосредственно связан с Агни. Ибо Агни, поливаемый при рождении молоком или священной сомою, имеет прозвище «гари» или «хари». Это слово первоначально означало свет огня, «помазанного» жиром и маслом. Это слово слышится и в греческом «харис», в прозвище, эпитете Афродиты, и сохранилось в греческом глаголе chrio — помазать, причастием которого и является слово «христос» — помазанный.

27

Что и представление о самопожертвовании божества было связано с культом Кришны, который, как мы уже знаем, является модификацией Агни, показывает Бгавадгита, в которой говорится (2, 16): «Я—жертвоприношение, я—жертва божья и человеческая; я—растительный сок, заклинание и молитва, жертвенное масло, жертвенный огонь, я—сама жертва». А в другом месте (8,4) Кришна говорит о себе: «B существах я—текучее бытие, в богах я—Пуруша, в жертве я в теле ее, являющемся моим воплощением». И Митра тоже приносит себя в жертву ради человечества. Ибо бык, умерщвление которого являлось центральным пунктом всей мандейской обрядности, символизировал первоначально самого бога и солнце, стоящее во время весеннего равноденствия под знаком тельца. То умирал сам Митра, чтобы смертью своей вымолить для людей новую лучшую жизнь. И если по ведийским представлениям мир возник из тела Пуруши, задушенного богами и демонами, то по персидским воззрениям мировой бык Абудад или быкочеловек Гайомар пролил кровь за людей, чтобы возродиться в Митре.

28

Это —сам Яхве, царь Иерусалима. Мельхиседек соответствует финикийскому Молоху (Мелеху) Сидуку, пожертвовавшему единственным сыном своим Иегудом во искупление прегрешений народных.

29

Как известно, германский «первый человек» (Маниус) был, по Тациту, сыном двуполого Туиско.

30

Греческий солнечный бог Гелиос, небесный врач-целитель, тоже ежегодно накрывал для природы «солнечный стол», приказывая зреть плодам и целебным кореньям. Этот солнечный стол накрывался обыкновенно в стране блаженных и долговечных эфиопов. Зевс с 12 богами ежегодно отправлялся туда на агапу, на трапезу любви. Впрочем, число 12 в подобных торжественных трапезах являлось типичным для всей древности: для афинских трапез, которыми ежегодно ознаменовывался государственный союз, для еврейских пасхальных обедов, требовавших присутствия не менее двенадцати человек и т. д.

31

Вспоминаются вышеприведенные слова из «Откровения»: «И сделал нас царями и священниками богу нашему; и мы будем царствовать на земле».

32

Тертуллиан, касаясь упомянутого места у Иезекииля (9, 4), называет греческую букву tau (Т) нашим (т .е. христиан) видом креста (nostra species crucis) не потому, что это образ орудия казни Христа, а потому, что это — «печать», начертанная на челе обитателей «небесного Иерусалима» Когда же он дальше сравнивает упомянутые в «благословении» Моисея рога «единорога» с горизонтальными конечностями креста, то это происходит потому, что в его воображении слились оба значения креста: креста — орудия казни Христа и креста — символа божественной благодати.

33

Даже Цеклеру не удалось, несмотря на все его усилия, доказать, что Христос мог быть «пригвожденным к четырехконечному кресту». Утверждение, что такой крест был в употреблении в последние десятилетия до р. х., будучи заимствованным у римлян и карфагенян, ни на чем не основано. Все те места из евангелия, которые обыкновенно приводятся в доказательство существования первоначального христианского представления о кресте, как об орудии казни христовой, вроде 24, 39 из «Луки», 20, 20 — 25 из «Иоанна», либо ничего об этом не говорят, либо относятся к кресту, как к символу, но не как к орудию казни Христа.

34

Впрочем, так назыв. «Flabellum», т .е. то опахало, которое держит служанка над «новорожденным» младенцем — Христом на раннехристианских изображениях, тоже отчетливо указывает на связь культа Христа с культом Агни. Ибо это — то опахало, которое употреблялось в богослужении западной церкви вплоть до XIV века и отнюдь не могло служить, как это обычно думают, для того, чтобы прогонять насекомых или навевать прохладу. Это совершенно не вязалось бы с представлением о рождении «спасителя» зимой (25-го декабря). Но зато это опахало отчетливо указывает на тот способ, которым раздувалось божественное пламя в древнем индийском богослужении. В греческом и армянском ритуале и теперь еще машут опахалом во время обедни. Общий обзор обрядов и изображений, связанных с крестом и агнцем, есть у Мальвера в книге «Наука и религия».

35

Деяния апостолов, несмотря на героические попытки новейших исследователей (Гарнак) восстановить авторитет этого произведения, остаются крайне ненадежным историческим документом, а то, что они рассказывают об апостоле Павле, является в большей своей части чистейшим вымыслом. Не требуется вовсе заходить так далеко, как Йенсен, который вовсе отрицает существование исторического Павла («Моисей, Иисус, Павел. Три варианта легенды о вавилонском богочеловеке Гильгамеше», изд. 1909 г.), для того, чтобы признать, что образ Павла, как это признал еще Бруно Бауэр, является сильно идеализированным, что он представляет собой копию с портрета «старейшего апостола» Петра.

36

«Выдумывать писателей, которые не написали ни одной буквы, подделывать книги, приписывать новое седой древности, вкладывать в уста известных философов речи, совершенно противоречащие взглядам этих философов, — все это было обычным явлением в последние века до р. х. я в первые» — по р. х. До подлинного автора произведения всем было очень мало дела, если только само произведение угодило своим содержанием вкусам и потребностям эпохи». «В те времена писание посланий от имени якобы разных знаменитостей являлось излюбленным стилистическим приемом. Тирану Фаларису, наприм., владычествовавшему в VI в. до р. х. в Агригенте, приписывается целое собрание писем, не меньше 148 штук. Бейшлаг доказал, что письма эти написаны не ранее эпохи Антонинов. Было бы настоящим чудом, если бы эта современная ранним христианам литературная манера не оказала никакого влияния на христианскую письменность, ибо как раз в религиозной области, где задача авторов заключалась не в том, чтобы высказать свои взгляды, а в том, чтобы стать органом коллективного религиозного духа, проявляющегося в каждой индивидуальности, как раз в религиозной области легко было приписать каким-либо знаменитостям чужие произведения». (Steck. Ор. с., 384).

37

В 3-й главе «Ездры» тоже говорится о «братьях» первосвященника Иошуа, при чем под этими братьями разумеются подчиненные ему священники. У Юстина апостолы вообще названы «братьями Иисуса». В «Откровении» (12, 17) «сохраняющие заповеди божьи и имеющие свидетельство Иисуса Христа» названы «семенем небесной жены», а значит, и братьями того спасителя, которого вместе с матерью его замышляет проглотить дракон. Так как «Откровение» относится по своему происхождению к дохристианскому культу Иисуса, то можно утверждать, что и обозначение благочестивых сектантов, как «братьев Иисуса», имело место в этом культе задолго до того, как появились «евангелия» и послания Павла.

38

Брикнер тоже держится того взгляда, что «Павлово описание тайной вечери является, по всей вероятности, не историческим преданием, но догматическим обоснованием религиозного обряда. Во всяком случае, — прибавляет он, — упоминание этой сцены у Павла, именно, в виду огромного культового значения ее, отнюдь не может служить доказательством близкого знакомства Павла с жизнью Иисуса».

39

Гольцман, правда, пытался недавно доказать противоположное и действительно указал в посланиях Павла на целый ряд поучительных изречений и нравственных указаний, напоминающих слова Христа в евангелиях. Но он, однако, упустил из виду самое существенное сомнение, подлежащее разъяснению в первую очередь, а именно, сомнение в том, что евангелия получили свои изречения непосредственно от Иисуса, а не позаимствовали их из посланий Павла. Впрочем, все эти поучения и изречения отчасти потому не нуждаются в гипотезе исторического Иисуса, что они очень часто встречаются в раввинистической литературе, а отчасти потому, что по своему характеру они могут быть приписаны кому угодно, т. е. потому, что они являются общими морализирующими фразами, лишенными всякой индивидуальной окраски, и чем, например, могут свидетельствовать слова Павла, когда он говорит о кротости и благочестии» Христа, который жил не для того, чтобы прославиться, который был кроток и смирен, который принял на себя образ рабий и остался послушным «отцу» вплоть до смерти своей на кресте? Разве только о том, что эти черты позаимствованы из описания страждущего раба божьего» у Исайи, образ которого играл очень значительную роль в выработке образа Иисуса. Кротость, смирение, снисходительность, послушание были специфическими добродетелями Павловой эпохи. Само собой разумеется, и Христос, как идеальный образ доброго и благочестивого человека, должен был в достаточной мере быть наделенным этими чертами. Послушным был также Авраам, когда он приносил в жертву сына своего Исаака, послушным и смиренным был и Исаак, когда он сам нес дрова к алтарю и добровольно подставил горло под жертвенный нож. Ведь, известно, какую значительную роль всегда играла в религиозном мышлении иудеев история Авраамова жертвоприношения. Впрочем, послушным был и Мардук, и мандейский «Гибил Циво», и Геракл, когда они по завету «отца» небесного приходили на землю, «одолевали врата смерти» и приносили себя в жертву, и Митра, который в образе рабьем служил человечеству, который боролся с чудовищами и ужасами преисподней и по чужому желанию исполнял самые тяжелые работы.

40

Гункель тоже держится того взгляда, что «еще до Иисуса в иудейско-синкретических кругах существовала вера в смерть и воскресение Христа» (Ор. с., 82).

41

«Существенным для Павла является не Иисус, учитель, чудотворец, друг мытарей и грешников, борец против фарисеев, а исключительно Христос. распятый и воскресший сын божий». Wernle, Ор. с., 5.

42

Исторический Христос в смысле школы Ричля был для Павла nonsens-ом. Павлово богословие интересовалось больше всего переживаниями небесного существа, которым приписывалось необычайное значение. Павел очень мало задумывался над земной жизнью Иисуса, а к тому, что он мог услышать или узнать об этой жизни, он, за редкими исключениями (какими?), относился весьма равнодушно. Брикнер указывает на то, что он «в своем произведении доказал полную независимость христианской религии в существе своем от всяких случайных исторических фактов». И, тем не менее, Брикнер, как теолог, никак не может отказаться от гипотезы исторического Иисуса, хотя он совершенно не в силах показать, где и в чем сказалось собственно влияние Иисуса на Павла.

43

Праздник воскресения бога приходится обычно во всех малоазиатских культах на третий или на четвертый день после смерти бога. Озирис, например, воскрес на третий день, а Аттис на четвертый. Пфлейдерер совершенно правильно обратил внимание на то, что время воскресения Христа колеблется по евангелию между третьим и четвертым днем после смерти его.

44

«Я есмь Альфа и Омега, начало и конец», говорит в «Откровении» мессия. Нет ли здесь скрытого намека на Адониса? Альфа и Омега, — первая и последняя буквы греческого алфавита, образуют имя Адониса — Ао, как древние дорийцы называли этого бога. От этого имени Киликия называлась также «Аоа». Сын Адониса и Афродиты (Майи) назывался Голгосом. Имя это связано, с фаллическими конусами, которые воздвигались на возвышенностях в честь богини-матери, которая поэтому называлась golgon anassa (владычицей голгосов), и соответствует еврейскому слову «Голгофа» (множ, число от «голгос»). Была ли Голгофа той конусообразной скалой, на которой во времена Адриана воздвигнута была статуя Венеры, которая была избрана местом казни христианского спасителя, потому что с этим местом было связано действительное принесение в жертву человека, заменявшего Адониса (Таммуза)?

45

Следует обратить внимание на то, что уже здесь мы имеем зародыши тех бесконечных и нелепых споров о «природе» богочеловека, которые раскололи христианство в первом столетии на бесчисленные секты, и «ереси», которые дали повод для провозглашения христианской догмы.

46

Другие теологи думают, конечно, иначе, ибо, например, Файне утверждает в своей книге «Jesus Christus und Paulus» (1902), что «Павел очень усердно старался выработать себе отчетливый взгляд на деятельность и личность Иисуса» (!).

47

На социальный характер христианства особенное внимание обратил Кальтгоф.

48

Подобным же образом и Воллерс пытается в своем исследовании «Мировые религии» представить веру раннехристианских сект в смерть и воскресение Иисуса, как результат слияния культа Адониса и веру в Христа. Самым существенным в этом представлении об Иисусе и он также считает то, что мессианистические взгляды и вера в воскресение объединились вокруг одной и той же личности. Он придает очень большое значение тому, что в тех странах, где новое учение должно было распространиться, а именно, в северной Сирии, Анатолии и Египте, оно нашло уже подготовленную почву. Естественной носительницей нового учения «благой вести» Воллерс считает иудейскую диаспору, и подтверждение для своего взгляда он видит в том, что области наибольшей густоты этой диаспоры совпадают как раз с теми местами, где поклонялись умершему и воскресшему молодому богу, где через поколение существовали уже большие христианские секты. Области эти: Сирия, Анатолия и Египет. Это — левантинское побережье, от Эфеса через Анатолию, Сирию, Палестину, Саис до Александрии. Почти как раз в середине этой линии лежит Афака, главная святыня Адониса, а немного южнее этого места лежит тот округ, в котором по евангелию родился спаситель.

49

Ср., впрочем, и буддийское предание о первой проповеди Будды: «И люди, и бог устремились к нему, все слушало, затаив дыхание, слова учителя. И каждый из бесчисленных слушателей верил, что премудрый смотрит на него и говорит на его наречии, тогда как Будда говорил на наречии Магадан Seydel».

50

«Первомученик» Стефан, праздник которого приходится на 26 декабря, на следующий день после рождества, тоже обязан своим существованием астрологии, указывая на созвездие «Венца», которое в это время года показывается на восточном небе (Дюпюи. Ор. с.). Отсюда и произошло выражение: «приять венец мученический». Уже теолог Бауэр показал, что иудейский синедрион, который не имел права выносить смертный приговор без согласия римского наместника, совершенно нарушил эту форму судоговорения в деле Стефана. Тот же Бауэр совершенно правильно отметил параллелизм между мученическою смертью Стефана и смертью Иисуса Христа.

51

Правильное объяснение этого места заключается в том, что вера Иисусова была верой сектантской, верой посвященных, а не «оглашенных».

52

Очень комично смотреть со стороны, как теологи в своих рассуждениях о евангелии разражаются потоком пышных фраз по поводу «несомненно исторического характера евангелия», по поводу «его верности историческим фактам», причем одни считают «надежно историческим» и т. д. как раз то, что другие находят «безусловно неисторичным». Куда девается их пресловутый «метод», которым «критические» теологи столь хвастают перед «мирянами», осмеливающимися иметь собственное суждение об исторической ценности или малоценности евангелий.

53

Все подобные предположения о времени написания евангелий покоятся на простых догадках, поводом для которых очень часто служили соображения; совершенно чуждые чисто историческому интересу. Так, у католиков, например, старейшим источником признавался не Марк и не Лука, а Матфей, причем для этого приводился своеобразный довод: евангелие Матфея является «церковным» евангелием, в нем имеется знаменитое место о «ключах царства» Петра, — как же оно может быть не старейшим? Совсем недавно Гарнак пытался доказать, что Деяния апостолов вместе с евангелием Луки написаны были еще в начале 60-х годов первого века. Однако, ничего определенного и он не добился, ибо доводам Гарнака противостоят другие, не менее важные, ставящие под сомнение гипотезу Гарнака.

54

Стоит, например, взять заключительные слова Петерсена из его «Dio wunderbare Geburt des Heilands»:«Если даже мы не самовольно, а вынужденные к тому исторической необходимостью отвергнем фразу: «зачатого от духа святого, рожденного от девы Марии», то у нас все-таки остается «сын божий». Иисус остается «сыном божьим», ибо бог был отцом его, ибо он стоит одесную бога. Мы имеем полное право признать, несмотря на наше отрицание историчности непорочного зачатия: «Ты — Христос, сын бога живого!» То же мы находим в замечательном произведении Бриннера «Умирающий и воскресающий божественный спаситель». Кого не стошнит от этой фразеологии, тому уже ничем не поможешь.

55

История церкви первого столетия является историей бесстыдных литературных подделок, грубого насилия в делах веры, бессовестной спекуляции на невежестве широких масс. Ссылки на «достоверность» христианских писателей этой эпохи могут вызвать у осведомленных людей только ироническую улыбку.

56

Когда фон-Соден отвергает мое сравнение с преданием о Телле и говорит о том, что предание о Телле было очень скудной, на одном лишь событии из седой древности основанной легендой, которую лишь Шиллер воскресил, которая ожила лишь под пером поэта, то он обнаруживает этим свое полное незнакомство как с Tschudi, так и с J. v. Müller-ом.

57

Отрывок этот гласит так: «В это время появился Иисус, человек мудрый, если следует называть его человеком. Ибо он совершил чудесные дела, был учителем людей, принимающих истину с радостью, и увлек много евреев, а также много эллинов. Этот человек был Христос. По доносу первейших из нашего народа Пилат осудил его на крест, но те, которые любили его вначале, не перестали почитать его, ибо он явился на третий день, воскресши, как предрекли божьи пророки, предсказавшие так много чудес, относящихся к нему. Еще и в наши дни существует секта, которая по его имени получила название христиан».

58

Ориген, который собрал все высказывания Иосифа, которые могли бы служить опорой для христианской веры, не знает этого отрывка, но зато он упоминает о другом отрывке, который совершенно явно был подделкой, в котором разрушение Иерусалима рассматривается, как наказание, посланное иудеям за казнь Иакова.

59

Соден указывает в своем «Hat Jesus gelebt?» (1910), для того, чтобы «обнаружить всю несостоятельность предположений господина Древса», на послание римлянина Климента, на Тертуллиана, Евсевия (которые жили в начале четвертого столетия, а не третьего, как пишет Соден!) и пытается убедить своих читателей в том, что они свидетельствуют о Нероновом гонении на христиан. Но, во-первых, послание Климента вряд ли подлинное, а во-вторых, упоминание его о мучениях христианских женщин, сомнительное по своей достоверности, отнюдь не указывает на массовое гонение на христиан при Нероне. Что касается остальных писателей, на которых ссылается Содея, то Ошар настолько исчерпывающе разъяснил их, что их ни в коем случае не приходится считать свидетелями подлинности указанного отрывка из Тацита.

60

«Архивные занятия были необычным явлением в античной историографии; и Тацит очень мало внимания посвятил сенатским протоколам и acta diurna». Handbuch d. klass. Altertums. VIII, 2. Abt., Hft 2, под словом «Tacitus». Впрочем, и немецкие историки много раз признавали всю сомнительность отрывка из Тацита, хотя они не так далеко заходят в отрицании подлинности этого отрывка, как сделал Volney в конце XVIII века.

61

14, 21 Захарии гласит в переводе Таргума так: «Каждый котел в Иерусалиме будет святыней господа и т. д., и не будет более ни одного лавочника (торговца) в доме господа в те дни». В этом указании пророка евангелисты могли найти повод для изображения своего Иисуса изгоняющим торговцев из храма.

62

Асклепий есть Ас-Калеб, «Огненная собака» (Сириус). Он является модификацией Иосуа и очень близок евангельскому Иисусу, которому евангелисты приписали чудеса языческого бога-целителя. Это, таким образом, тоже подтверждает, что Иисусом (Иосуа) назывался бог тех иудейских сект, которые, наподобие терапевтов и эссенов, стремились к духовному и телесному исцелению.

63

То же самое мы видим в соответствующем месте у Марка; только у Луки драматическая форма подверглась большей обработке и благодаря вставкам из описаний и отдельных эпизодов (апостолы в Эммаусе) приобрела повествовательный характер. Что касается, впрочем, исторической ценности евангельских рассказов, то чрезвычайно показательным является следующий факт: теологами чрезвычайно высоко ценится описание сцены в саду Гефсиманском, где приводятся также и слова Иисуса, чрезвычайно, якобы, характерные для его личности, между тем как происхождение этого описания чрезвычайно странно: ведь, у Иисуса в Гефсимании спутников не было, да и рассказать апостолам о своих переживаниях он также не мог успеть, ибо он сейчас же после этого был арестован.

64

С этим согласен и Буссе в своем произведении «Was wissen wir von Jesus?» (1904). «Речи Иисуса в доброй доле своей представляют нечто иное, как продукт общинного творчества, они составлялись общиной из отдельных слов Иисуса. При этом речи, конечно, подверглись очень сильным, резким изменениям»(47 стр.).

65

Очень существенным аргументом против историчности евангельских изречений Иисуса останется навсегда тот факт, что Павел ничего о них не знает, нигде их не приводит, совершенно ясно показывая этим, что он отнюдь не придавал им какого-либо значения.

66

Clemen, напротив, полагает, что христианство является в своем утверждении завета любви совершенно оригинальным (!), несмотря на то, что заповедь любви уже в ветхом завете занимала одно из первых мест.

67

Манера либеральных теологов, заключающаяся в том, что они поднимают своего Иисуса на недосягаемую высоту над прочими смертными и преображают его в некий Абсолют, «единственный в своем роде», производит на непредубежденных людей тяжелое впечатление.