Миф о Христе. Том II

1

В данном томе выброшены из текста некоторые, не имеющие для русского читателя значения, места, вроде личных выпадов самого Древса против критиков, или их против него, и т. п. Выброшены также несколько страниц, где он развивает свою религиозную философию.

2

Недавно стокгольмский раввин Готтлиб Клейн попытался доказать историчность Иоанна следующим образом: согласно Матфея, 14, 12, ученики погребли обезглавленное тело Иоанна. По талмуду, Гиллель увидел на поверхности воды плывущий череп Иоанна и обратился к нему со словами: «За то, что ты крестил, тебя утопили, конец же тех, которые тебя утопили, будет таков, что они утонут». Иосиф замечает следующее: «его (Иоанна) смерть была причиной того, что войско Ирода навлекло на себя гнев божий». «Эти три совершенно независимых друг от друга сообщения, — замечает Клейн, — рассказывают нам о кончине Иоанна и о действии, произведенном умерщвлением его. Всякий исторически вышколенный (!) человек должен признать, что мы имеем дело с документально доказанным фактом» («Ist Jesus eine hist. Persönlichkeit?», 16). Quod erat demonstrandum («что и требовалось доказать»). Клейн, приведя этот «аргумент», очевидно, вовсе не считался с возможностью того, что мнимые слова Гиллеля, как и все прочее, что в талмуде относится к евангелию, почерпнуты из христианской традиции и лишь задним числом приписаны Гиллелю, тогда как отрывок из «Иуд. Др» является вставкой, выражающей представление христиан о смерти Иоанна.

3

Люблинский считает само место подлинным, так как оно выражает отношение фарисеев к христианам, диаметрально противоположное тому, какое изображается в евангелиях. Впрочем, это место выражает то отношение, которое существовало между фарисеями и христианами в первом веке. «Христианская интерполяция (вставка) стремилась бы находиться в соответствии с официальным, евангельским изображением взаимоотношений между фарисеями и христианами, тогда как рассказ Иосифа совершенно противоположен официальной традиции. Мы имеем перед собой дохристианских христиан, которые находились в замечательном единомыслии с фарисеями, тогда как храмовая аристократия ив саддукеев была их общим врагом»

4

Да и вообще все произведение Хвольсона, этого «знаменитого знатока талмуда», несмотря на свой претенциозный тон и комплименты верующим в Иисуса, лишено абсолютно всякого значения для дела. Оно, думается, вообще написано лишь для того, чтобы напомнить современникам о прежних произведениях заслуженного русского исследователя, в особенности же о его «Das letzte Passahmahl Christi» («Последняя пасхальная трапеза Христа»), над которым следовало бы поразмыслить сторонникам исторического Иисуса. То обстоятельство, что Хвольсон при этом подвел новозаветных теологов, в том числе даже Шюрера, и изобличил их в лживом изображении взаимоотношений между Иисусом и фарисеями, а также в их полном невежестве по части раввинистической литературы, без знания которой немыслимо понять описываемые в евангелиях события, — это обстоятельство только приводит в веселое настроение нас, которых эти самые теологи честили обычно, как «дилетантов». Исчерпывающие возражения против всей аргументации Хвольсона привел в упомянутом выше труде Штейдель.

5

Чрезвычайно характерным для тактики противников является тот факт, что в последнее время католики начинают ссылаться даже на Порфирия, философа-неоплатоника, жившего с 232 по 304 (?) г. Он написал много произведений против христианства, о которых мы кое-что знаем лишь обходным путем из того, что написано Мефодием и Евсевием в их опровержение, и о которых никто не может точно сказать, каково собственно было их содержание, ибо император Феодосий II в 435 году предусмотрительно приказал предать эти книги публичному сожжению. Но какое до всего этого дело теологам, раз они могут на защиту себя пустить в ход еще одно лишнее имя!

6

Впрочем, самая подлинность переписки между Плинием и Траяном новее не так уж достоверна. Юстин вовсе не упоминает о ней, когда ему представляется случай, да и намек на нее Тертуллиана весьма сомнителен. Тенденция переписки — представить христиан в возможно более привлекательном свете — слишком откровенна, чтобы не вызывать подозрений. Поэтому, да и по другим соображениям, эта переписка тотчас же после ее первого опубликования, в начале XVI века, знатоками была признана подложной. Да и более поздние исследователи, вроде Землера. Оба оспаривали подлинность переписки, как в целом, так и в отдельных пунктах.

7

Книга Юлихера, вообще говоря, является наиболее слабой из всего, что появилось во время борьбы за историчность Иисуса, и отнюдь не заслуживает тех комплиментов, которые раздавались по ее адресу со стороны теологов — коллег марбургского профессора.

8

Приведенный выше перевод господина фон-Содена вряд ли много лучше того, другого перевода, которым некоторые благочестивые издания пытались успокоить своих благонамеренных читателей во время полемики по поводу «Мифа о Христе» и который гласит так: «Из-за Христа (!) среди иудеев в Риме поднялось сильное движение, и император Клавдий изгнал их поэтому из Рима». Вот как дела делаются! И вот извольте после этого верить в беспристрастие теологов историков и докладчиков!

9

В своей «Geschichte der römischen Kaiserzeit» («История римской империи» 1883 г.) Герман Шиллер тоже объясняет изгнание иудеев при Клавдии их внутренними беспорядками и замечает: .Пора уже, наконец, перестать под «impulsor Chrestus» у Светония разуметь Христа. Отглагольные существительные на .от» обозначают либо постоянное качество, либо какое-нибудь однократное действие, которое раз навсегда наложило на субъекта определенную печать. И в том, и в другом случае это никак не могло относиться к Христу, который в Риме никогда не был, да в то время его уже не было бы и в живых. Само собой разумеется, что деятельность этого «impulsor»-a относится только к «assidue tumultuantes» рассказа».

10

Вейс называет это «тоном спокойного, научного исследования». Это — его «своеобразие», на которое он ссылается в начале своего произведения. Подобный прием по отношению к противнику .соответствует» призванию его, как теолога, как служителя религии смирения и любви к ближнему; такова та .атмосфера», в которой протекали каникулярные курсы в первом государственном университете, где этот гейдельбергский профессор преподносил слушателям содержание своего писания! Но подобный прием борьбы, применяемый Вейсом, все произведение которого пропитано желанием унизить, опозорить и обесчестить противника, у нетеологов обычно именуется .вероломным». Всякий, кто борется подобным образом, негодует на «тон» противников, на «грубые формы, в которые вылился недавно радикальный фанатизм», и в трогательных выражениях жалуется на то, что в настоящее время судьба свободной теологии — угодить только немногим! Путь истины тесен; поэтому большинство о нем только догадывается и имеет превратное представление» . Как будто в данном случае это большинство не на стороне либеральных теологов, которые благодаря своей интенсивной обработке общественного мнения в течение последних десятилетий привлекли на свою сторону многих из так-наз. образованных! Как будто они не имеют в своем распоряжении, прежде всего, либеральной прессы, которая даже там, где она свободомысляща, принимая во внимание своего массового читателя, охотнее придерживается «золотой середины» теологического либерализма, чем непопулярных и неудобных взглядов «радикальных фанатиков!». И как будто она сама, эта теология, была слишком «благородна», чтобы пользоваться этим приемом борьбы против отрицающих историчность Иисуса, не переставая, однако, поступать так, что в отношении сомнительности, бесцеремонности и наглости не отстает от наихудших даяний благочестивых листков виттенбергского и римского правоверия! Посмотрите, впрочем, как, пользуясь теми же самыми средствами опозоривания и навлечения подозрения на противника, «работает» даже Вейнель.

11

Что Тацит отнюдь не «превосходный» историограф, в смысле объективного докладчика, но, при своей резко выраженной, склонной к мрачному жизнепониманию личности, является в высшей степени субъективным, добивающимся сильных, ярких эффектов и мрачного настроения рассказчиком, чье изображение, особенно, римских императоров, можно принимать только с большой осторожностью, — в этом согласны все историки, да не безызвестно и теологам. Однако, когда он сообщает что-либо, что им на руку, тогда они поют хвалебные гимны «превосходству» этого римского историографа

12

Немецкие профессора спрашивают у «авторитетов», т. е. у других профессоров, какого они мнения об Ошаре, а так как большинство этих «авторитетов» знакомы с ним так же мало, как и сами профессора, то с этим французским ученым для них «покончено». В этом отношении ценные примеры ученого немецкого высокомерия дошли до меня из различных научных центров.

13

Таким образом, просто неверно, когда все еще продолжают с торжеством утверждать, что ни один филолог не оспаривал подлинности Тацитова отрывка. Впрочем, мне жаль немецких филологов, так как, напр., американский математик Смит в своей книге «Весе Deus» привел целый ряд чисто-филологических соображений против подлинности этого отрывка. Или немецким филологам до сих пор еще неизвестно, что 44 глава столь же мало вяжется с Тацитовым рассказом, как место из Иосифа об Иисусе с текстом «Иудейских древностей» и совершенно нелепым образом вклинивается в связное изложение?

14

Так как связь приведенного места с Нероновым гонением представляет собою единственную зацепку для датировки этого послания, то, если вычеркнуть это место, дата послания Климента повисает в воздухе, и послание может одинаково принадлежать как первому, так и четвертому веку, — «великому веку литературных подделок» («Antiqua Mater», 304). Ведь, даже связь 1, 1, где речь идет об опасностях и несчастьях, которые вдруг обрушились на римскую общину, — эта связь с гонением при Домициане, в 93 году, отнюдь не несомненна. Еще совершенно не доказано даже то, что так наз. гонение при Домициане вообще было гонением на христиан. Текст Кассия Диона (67, 14), на который при этом опираются, в крайнем случае, позволяет судить только о гонении на тех, кто, подобно Флавию Клименту. — двоюродному брату императора, склонялся к «атеизму» или к иудейской религии. «Если прислушиваться только к римским источникам, то не было никакого гонения на христиан при Домициане, а если прислушиваться к христианским, то это гонение вышло далеко за пределы Рима, так как, по свид. Гегезиппа, были вызваны в Рим и допрошены в качестве родственников дяди Иуды, а, по свид. Евсевия и, может быть, также Иринея, тогда-то был сослан на остров Патмос апостол Иоанн. В этом случае, нельзя сказать, что только Рим был изумлен наказанием, и аналогия с картиной нашего послания отпадает» (Штек, назн. соч., 297). Посему создается впечатление, что также и здесь только фантазия апологетов и отцов не к и которые были заинтересованы в возможно более ранней истории гонений на христианство, сама состряпала гонение на христиан.

15

По этому поводу можно заметить, что все соответствующие сообщения Евсевия следует принимать только с крайним недоверием. Сей муж, которого Яков Буркгардт назвал «первым с начала до конца недобросовестным историографом древности», работает столь сознательно в интересах прославления церкви, создания и укрепления традиции, что все еще придают слишком большое значение его заметкам исторического характера. «После бесчисленных искажений, утаиваний и вымыслов, которые найдены у него, он не имеет абсолютно никакого права фигурировать в качестве положительного источника, сюда же присоединяется также сознательно допущенная туманность выражений, умышленная напыщенность, бесчисленные двусмысленности этого писателя, так что читатель рискует как раз в самых важных местах попасть в западню и провалиться».

16

Огромное множество.

17

Сознавались.

18

Также и по мнению Бруно Бауэра, «превратная картина Тацита находит свое объяснение только в условиях того времени, когда он писал свои Анналы, — времени Траяна, второго десятилетия второго века. Во всяком случае, тогда уже существовали в Риме христианские элементы, тогда, может-быть, он услышал о некоем Христе и его участи при Понтии Пилате, и у него мог сложиться взгляд, что бедствие, которое, казалось, прекратилось со смертью этого Христа, может-быть, снова выступило на сцену и добралось даже до самого Рима, — этой клоаки, куда стекаются всяческие нечистоты. Условия той же эпохи и Тацит повлияли на Светониеву биографию Нерона (гл. 16, 17), которая при перечислении полицейских мер этого императора упоминает о наказании христиан, как людей, зараженных новым, пагубным суеверием» (наев, соч., 155 сл.). Недавно очень удачно Люблинский формулировал содержащееся в приведенном месте Тацита противоречие: «Христиане понесли наказание, которое, явно, имело в виду возмездие за их преступление: поджигатели были сами сожжены. Тем не менее, говорят, они были осуждены не за поджог, а только за то, что ненавидели человеческий род. Может быть, они странным образом не были изобличены в поджоге, хотя «признались» в нем. Следовательно, в поджоге повинны были люди, которые, несмотря на это, не могли быть изобличены в нем, но все-таки были казнены в качестве поджигателей, дабы примерно наказать их ненависть к человеческому роду. Можно ли рассказать более запутанно и более противоречиво?.

19

В этом, быть может, находит свое объяснение заявление преторианского начальника Флавия Субрия, который, по свидетельству Тацита (Аннал., 15, 67), дабы как можно сильнее уязвить Нерона, назвал его матереубийцей, женоубийцей, цирковым возницей, комедиантом и поджигателем. Впрочем, относительно этого правильно замечает Бруно Бауэр: «Если только Тацит или, вернее, его фальсификатор не вложили это в уста смелому начальнику! Кассий Дион, который в остальном, подобно Тациту и Светонию, выставляет цезаря умышленным виновником пожара, сохранил для нас ответ этого Флавия Субрия, вероятно, в более древней и более надежной форме (62, 24): «не хочу служить вознице и игроку на цитре» (назв. соч., 153).

20

Вывод, что Сульпиций, возможно, позаимствовал свою заметку из Тацита, — отнюдь не обязателен, а вместе с тем отпадает также н основание приписывать Тациту близкое знакомство с христианами.

21

Подобное обычное употребление имени христиан, — даже по мнению Гарнака, — может быть доказано только с конца правления Адриана и Пия.

22

В своем сочинении Ошар высказал предположение, что на выработку всего этого рассказа о сожжении христиан и издевательствах над ними черни, может быть, повлияло воспоминание о сожжении Гуса и Иеронима Пражского, на котором в качестве зрителя присутствовал Поджио.

23

Ошар указал на то, что в то время как «Житие св. Мартина» и «Диалоги» Сульпиция находились во многих библиотеках, существовала только одна рукопись «Хроники» этого писателя, которая относится, вероятно, к XI веку и в настоящее время хранится в Ватикане. Таким образом, в течение всего средневековья это произведение было почти неизвестно, и никто не подозревал об упоминаемом там римском гонении на христиан. По-видимому, благодаря какой- то счастливой случайности, как раз эта рукопись попала в руки Поджио и он ее прочитал.

24

Также и В. Смиту удалось на основании собственного тщательного исследования доказать подложность этого места Тацита. Конечно, следует думать, что те, кто в будущем пожелает опровергнуть доводы Ошара, не удовольствуются вышеприведенным очерком его аргументации, а проштудируют самый труд этого француза. Для этого им придется выписать эту книгу от его издателя Ernest Leroux, из Парижа, так как, насколько я знаю, ее нет в немецких библиотеках. Может быть. это и послужило причиной тому, что наши «авторитеты»» ее до сих пор еще не знали

25

Для опровержения «Мифа о Христе» недавно извлекли из-под спуда даже некогда вызвавшее много смеху доказательство Переса (Perez), что Наполеон никогда не существовал, с помощью которого Перес надеялся опровергнуть Дюпюи; оттуда же извлекли также и направленный против Штрауса «довод» фон-дер Гагена, «что Лютер никогда не существовал» (1837 г.), для того, чтобы показать, как по аналогии с «древсовским методом» можно отрицать существование всякого великого человека. Что подобная спекуляция, рассчитанная на невежество массы, все еще надеется найти себе хороший прием, это хорошо характеризует, с одной стороны, массу, а с другой — ум тех, кто не стесняется преподносить ей подобные «доказательства». При этом замалчивают пред обществом то, что первая мифологическая часть «Мифа о Христе», которую здесь имеют в виду, вовсе не претендовала па то, чтобы доказать мифическую природу Иисусова образа, а сопоставляла только самый главный мифологический материал, из которого мог черпать как миф о многих других языческих личностях спасителя, так и миф о Христе, между тем как только вторая часть пыталась показать, на каком шатком основании покоится допущение существования исторического Иисуса, и что ни послания Павла, ни евангелия, ни светские писатели не позволяют делать свободного вывода в пользу этого допущения. И при наличии подобного способа борьбы, когда в ход пускаются всякого рода искажения, клевета и издевательства, Вейс позволяет себе еще вопить по адресу противников исторического Иисуса: «Работают с помощью подобных, мнимо научных доводишек!».

26

Теологи не желают признавать приводимых мною свидетелей за таковых, потому что последние являются отчасти «дилетантами», то есть не теологами. По-видимому, свою область исследования они считают столь необыкновенной, что только после сдачи соответствующих экзаменов можно принимать участие в обсуждении трактуемых ими вопросов. Подобный способ закрывания доступа в свою область нежелательным лицам очень хорошо напоминает древние жреческие касты с их тщательно охраняемыми «таинствами», что в настоящее время кажется несколько смешным. Впрочем, я подметил, что те, которые отвергают Бюрнуфа, Ошара, Робертсона, Смита и т. д., как «дилетантов», в большинстве случаев, вообще говоря, не читали ни одной строчки этих авторов и выносят это суждение о них на основании чего-то вроде «sentiment». Естественно, если только удостоенные ученой степени и награжденные титулами теологи имеют право высказывать суждения по вопросу о Христе, то эти книжники могут быть спокойны: никто не помешает их работе.

27

Гункель, быть может, упрекнет меня в том, что я до сих пор еще, несмотря на его «поучения», не научился делать различия между настоящим Исайей и так наз. Второисайей, которого обычно считают с 40 главы книги Исайи, хотя это различие уже было отмечено мной в первом издании (1 тома) «Мифа о Христе». Однако, и я в будущем не буду утруждать внимания своих читателей такой узко-специальной ученостью, нисколько не облегчающей понимания самого предмета, тем более, что я вижу, что даже корифеи теологии, которых Гупкель, конечно, не будет упрекать в «дилетантстве», в своих популярных работах называют просто, как в библии, Исайей, и даже там, где речь идет о «Второисайе».

28

Этот материальный характер паулинизма (павлианства) недавно установлен вне всякого сомнения Рейценштейном в его книге — «Die hellenistischen Mysterienreligionen», 1910 г.

29

Это подтверждается также первым посланием Климента, где «раб божий» Исайи выводится в качестве «прообраза Иисуса, и где читаем следующее: «Если господь (!) был так кроток, то что же надлежит делать нам, которых он ведет под иго своей милости?». Весьма примечательно, что Климент, говоря относительно «кротости» Иисуса, ссылается не на поведение последнего, а на пророка Исайю.

30

«Если Павел говорит, что Иисус после своего земного существования ушел на небо из среды своих учеников (впрочем, где Павел говорит это?), давши (?) им уставы для новой церкви и умерши смертью преступника, то разве тем самым он пожертвовал личностью Иисуса в пользу мифической фигуры?»

31

«Оживит нас через два дня; в третий день восставит нас, и мы будем жить перед лицом его», — место, которое относится к израильскому народу, но которое Павел, возможно, отнес к мессии.

32

Впрочем, Вейс не останавливается даже перед извращением моих взглядов, лишь бы только ко мне придраться. Так, в предисловии к своему труду он поясняет, что я в настоящее время дошел уже до того, что ставлю себя на одну доску со Штраусом. На самом же деле, я в своей книге пишу следующее: «Те приемы, которые применяются моими противниками против «Мифа о Христе», точь в точь похожи на те, которые пускались в ход когда-то очень усердно, но совершенно тщетно, против «Жизни Иисуса» Штрауса». Мне очень жаль, что даже еще и теперь, и теперь в особенности, мне приходится усиленно настаивать на том, что мне никогда и в голову не приходило в отношении учености, проницательности и красоты изложения ставить себя на одну доску с таким выдающимся мужем, как Штраус.

33

Впрочем, это «Руководство» наивно прямо до неприличия. В своей первой части оно содержит избитые вещи, на которых, — по выражению самого Вейнеля, — не стоит останавливаться, не стоит уже по одному тому, что их я совершенно не касался в своих лекциях по вопросу об историчности Иисуса. Во второй части его находится длинное, кажущееся весьма научным объяснение со Смитом, из какового нельзя только понять, что же должны делать выступающие против меня на диспуте священники. Ведь, во-первых, в своих лекциях я едва только коснулся весьма сложного вопроса о дохристианском Иисусе, а во-вторых, можно было бы, и даже очень, сомневаться, согласятся ли, несмотря на подсказы Вейнеля, — согласятся ли священники выступить пред публикой и принять участие в узкоспециальном диспуте о подобных вещах. Только третья и четвертая часть «Руководства», действительно, посвящена тому, о чем шла речь в моих лекциях, т.-е. свидетельствам светских писателей и Павла. Однако, если Вейнель воображает, что он здесь сообщает что-либо новое или особенное, то он слишком низко оценивает умственный уровень господ священников. Во всяком случае, я могу заверить его, что все эти возражения я уже не раз слышал из уст своих рясофорных противников, — слышал задолго до того, как да пришел на помощь Вейнель со своим «Руководством».

34

Обратите внимание на туманное и двусмысленное выражение Вейнеля! Как будто уже доказано, что Павел лично знал братьев Иисуса и их жен, как таковых! К сожалению, у Павла вовсе нет словечка «невестки». Это — тот же способ выражения, каким пользуется и Хвольсон, говоря, что раввины второй половины первого века и начала второго «хорошо знали личность Иисуса»

35

Впрочем, как кажется, Юлихер в своей брошюре «Hat Jesus gelebt?» намерен отрицать, что здесь, вообще говоря, представляется затруднение; при этом для опровержения отрицающих историчность Иисуса он ссылается на «могущего высказывать свое суждение историка , каковым, натурально, может быть опять-таки только теолог. Правда, в этом он согласен с Вред»: «Для Павла ядром евангелия является сверхисторический элемент в явлении и судьбе Иисуса, а также сверхчеловеческое». «Но, — спрашивает он, — можно ли, в таком случае, ждать от него живого интереса к отдельной стороне исторического целого, человеческой личности Иисуса?» А затем следует приговор «могущего высказывать свое суждение историка: «Только полной неспособностью вонять душу жившего девятнадцать веков тому назад человека, т. е. способностью исторически мыслить, судить и делать выводы, можно объяснить ссылку отрицающих историчность Иисуса на Павла и его приемников, как на свидетелей против этой историчности» (23). Мы возражаем: только полной неспособностью понять душу человека, убежденного, что сын божий, второй бог недавно сошел в человеческом виде на землю и здесь претерпел крестную смерть, только крайним пристрастием теологов к вышеприведенному воззрению, не позволяющему им из-за деревьев видеть лее, — только всем этим можно объяснить себе их заявления, что подобный человек совершенно не интересовался моментами земной жизни этого бога. Насчет этого все необходимое уже было сказано Штейделем по поводу берлинского «религиозного собеседования» и больше не стоит тратить слов. «Если Павел, — продолжает Юлихер в связи с вышеприведенным. — говорит, что Иисус после своего земного существования ушел на небо из среды своих учеников, давши (?) им уставы для новой церкви и умерши смертью преступника, то разве тем самым он пожертвовал личностью Иисуса в пользу мифической фигуры?» Кто может постичь глубину этого выражения?

36

Этот взгляд некогда прекрасно выразил Курт Дельбрюк, указывая на то, что те общины, к которым Павел посылал свои послания, были, должно быть, основаны им после произнесения какой-нибудь проповеди. «Например, апостол Павел в течение трех лет жил и проповедовал в таком городе, как Эфес. Что же ему было там рассказывать людям? Когда он основывал христианские общины, тогда же он должен был рассказывать также и о Христе, от имени которого он выводил свое звание (христианина), а не только об идее искупления чрез смерть и воскресение, — ведь, в таком случае, ясно, он скоро покончил бы со своею проповедью». Разумеется, особенно если бы он принадлежал к либеральному направлению, для которого смерть и воскресение Иисуса вообще не имеют больше никакого принципиального значения. А что у наших современных теологов очень быстро бы испарился материал, если бы они не могли больше преподносить новозаветных историй Иисуса в своих назидательных проповедях, — это на самом деле «ясно».

37

Неужели положение дела, действительно, так «засвидетельствовано»? Но почему же в таком случае в последнее время ев.-лют. гос. консистория предлагает награду за сочинение на тему: выдерживает ли критику утверждение, что апостол Павел ничего не знал об историческом Иисусе?

38

Вейс признается, что он, несмотря на свое горячее желание и усилия, не понял моего взгляда в данном месте. Неужели я должен отвечать за это?

39

Впрочем, кроме ван Манена, также и В. Смит в отмеченной даже Гарнаком статье сделал указание, что в посл. к римлянам, I, 7, первоначально стояло: «всем, находящимся в любви божией», а не: всем находящимся в Риме возлюбленным божиим, призванным святым», из этого же следует, что данное послание Павла было адресовано не римлянам, а было вообще теологическим посланием ко всем христианам, — взгляд, который усвоил себе Цан в 3 издании своего «Введения в послание к римлянам»

40

Итак, если оказывается, что даже Павел не знал еврейского языка и в отношении к ветхому завету был «дилетантом», то, конечно, и автору «Мифа о Христе» ие следует особенно печалиться из-за сделанного ему во время дармштадтского диспута Гункелем упрека, что он может читать ветхий завет только в переводе. Впрочем, насколько и это выражение Гункеля рассчитано на «втирание очков» публике, — показал недавно востоковед Г. Циммерн, который, разбирая сочинение Германа Щнейдера «Культура и мышление вавилонян и иудеев», хвалит автора за самостоятельный подход в источникам и пишет: «Правда, автор изучает их не на их оригинальных языках. Однако, как раз в ассиро-вавилонской и ветхозаветной области на основании существующих в настоящее время хороших переводов, по крайней мере, для целей, какие здесь имеются в виду, можно точно так же хорошо судить об источниках и пользоваться ими, как если бы читать последние в оригинале»

41

Ни в какой науке не носятся так часто и много со словами «метод» и «научность», как в теологии. Представители последней как будто боятся, что их исследованиям могут не придать серьезного значения, а потому они считают своею обязанностью как можно решительнее подчеркивать «научный» и «методический» характер их.

42

При чем то обстоятельство, что Марфа («госпожа») сама себя мучит, находит свое выражение в имени места Вифании, где, по свидетельству Иоанна, должна была разыграться эта история, ибо слово «Вифания» на арамейском языке значит: «дом той, которая мучилась».

43

Впрочем, обратите внимание на туманность только что приведенного выражения: «полный человек Иисус», в котором, несмотря на это, божеский элемент, «конечно, отнюдь не отрицается», но его «следует искать только так, как он может быть в каждом человеке». Ср. также «Das vierte Evangelium», 17, где читаем, что Иисус, при всяческом признании наличия в нем божественного, все же мыслил и жил таким образом, какой мы должны назвать поистине человеческим. Вот до какой пошлости сошла в устах либералов «богочеловеческая природа»!. Является ли, собственно говоря, теперь Иисус «богочеловеком» в христианском смысле или нет? Можно было бы вместе с пророком Исайей воскликнуть по адресу этих теологов: «Долго ли вам хромать на оба колена?».

44

Некоторые хотели бы видеть нечто вроде «столпа» в словах Иисуса у Марка: «Не прейдет род сей, как все это будет». Ведь, — говорят они, — если такое выражение, которое не оправдалось историческим развитием, могло сохраниться в евангелии, то только потому, что оно действительно было произнесено Иисусом. Но, — как это всеми признано, — евангелия содержат в себе столько изменений, поправок и добавлений, а также столько противоречий касательно исторических фактов, что на одном только подобном изречении, которое, возможно, ускользнуло от внимания редактора, нельзя решительно ничего обосновывать. Может быть, этого противоречия не чувствовали. Может быть, его нарочно оставили, дабы с помощью этого «слова господня» засвидетельствовать крайнюю близость конца света и позволить каждому новому поколению смотреть на самого себя как на то, еще при жизни которого уже наступит этот конец. И не принадлежало ли, быть может, также и это изречение Иисуса тому иудейскому апокалипсису, который путем обработки был введен в указанную главу евангелия Марка? Кто мог бы в данном случае доказать что-либо наверное?

45

При помощи каких средств «орудует» при этом теология, — показывает фельетон Гарнака (под загл. «Рождество христово»), который в настоящее время, в 1910 г., печатается в рождественских нумерах газет и в которых особенно подчеркивается, что евангельская история рождества является «не мифологией, а величественной легендой, в ярких образах живописующей исторические и религиозные факты и переживания». Пытались спросить у этого великого книжника: что же, собственно говоря, в этой истории не мифично? Быть может, роды «Марии» в «Вифлееме» во время «всеобщей переписи»? Пастухи ли на поле, которым благовествует ангел о рождении спасителя, и их преклонение пред «сыном Давида»? Или благовещенская история о рождении крестителя? Избиение вифлеемских младенцев? Принесение младенца во храм? Или... Стой, — взывает Гарнак, — рассказ о звезде и волхвах с Востока! «Правда, здесь приводится и ставится в связь с Иисусом Христом весьма древний миф, но, — спешит успокоить он своих читателей, — как глубокомыслен этот евангельский рассказ! В те времена многочисленные древние религии проникали с Востока в римскую империю; они были частью глубже и богаче содержанием, чем греко-римская религия, а потому находили себе много приверженцев. Наша история показывает, как волхвы с Востока, т. е. те же самые восточные религии (!), склоняются пред чудесной звездой, взошедшей над Вифлеемом, и приносят дары новорожденному царю. И так было на самом деле. История чудесным образом осуществила и подтвердила этот миф (так!). Восточные религии принесли дары христианской и затем пред ней поблекли, угасли». Подпись — «Доктор Адольф Гарнак, ординарный профессор берлинского университета». Теперь мы знаем, какого рода должно быть «подлинно научное» истолкование мифов.

46

Когда я представляю себе, сколько стараний прилагают противники в поисках ошибок в моем изложении, дабы очернить в глазах публики мою книгу и выставить ее в качестве «научно никуда негодной», то я прямо-таки удивляюсь, что я так мало раз оступился на этом скользком, как лед, пути исследования мифов и религиозно-исторических деталей.

47

Ближайшим астральным образом Асклепия мог быть Орион, протягивающий вперед, как бы для благословения, руки и имеющий своим спутником Пса (Сириуса). Обычно Асклепия видят в созв. Змеедержца.

48

Может быть, вследствие близости к созв. Корабля Арго и Сириусу.

49

Как известно, также и Аттия, мать «спасителя мира» Августа, у Горация и на одной лионской надписи именуется «Майей» («крылатое дитя Майи»); про нее же рассказывают, что она тоже зачала и родила сына чудесным образом и при чудесных обстоятельствах. Следовательно, это имя было постоянным и традиционным для матерей всех богов-спасителей древности, посему весьма «наивно считать его настоящим именем матери исторического Иисуса.

50

Вейс говорит, что эти три дня не могли быть высчитаны из движения солнца, так как последнее никогда не исчезает на три дня и три ночи. Но по словам схоласта Ликофрона, также Геракл пребывал три дня во чреве морского чудовища и выбрался обратно., лишившись волос на голове, — ясное указание на солнечные лучи; да и родственный ему Язон, греческий двойник библейского Иошуа (Иисуса Навина), солнечная природа которого стоит вне сомнения, говорят, также был проглочен драконом и извергнут им обратно. Библейский Иона, имя которого означает «голубь», и которое указывает на голубепоклонство ниневитян, по-видимому, равным образом, первоначально был солнечным божеством и родственником Геракла или, скорее, близко стоящего к нему солнечного бога Персея и Иошуа. В Иоппе, откуда, якобы, Иона отправился в Тарс, еще во времена Помпония Мелы показывали огромные кости рыбы, которая намеревалась поглотить освобожденную Персеем Андромеду (припомните подобное же освобождение Гезионы Гераклом), а голубь, по продст. ассирийцев, был супругой Нина, т. е. Рыбы, который в ветхом завете выступает под именем Нуна, отца Иошуа. Больше того: связь образа Христа с названными языческими солнечными богами все еще ясно выступает в той церемонии, где 26 декабря в г. Неаполе, в церкви St. Maria di Carmine, в торжественной обстановке подстригают волосы на голове распятого. Впрочем, припомните себе также и о тех трех (зимних) месяцах и пяти днях, в продолжение которых, по свидетельству «Завещания 12 патриархов», Иосиф пребывал в колодце.

51

Это возражение, на которое письменно обратил мое внимание один из читателей «Мифа о Христе», кажется мне, действительно, столь существенным и столь решительно говорящим в пользу мифического характера крестной смерти Иисуса, что я привожу его здесь дословно: «Если Иисус из Назарета был распят в определенный день и в определенный же день воскрес, если на сороковой день после воскресения Иисуса в Иерусалиме имело место собрание апостолов, когда на них сошел св. дух, то пасха и духов день не могут быть подвижными праздниками, ибо для них должны были бы быть закреплены как раз те дни. Пусть против этого не говорят, что церковные праздники были установлены гораздо позднее, — относительно рождества христова я согласен, — но не согласен относительно дней смерти и воскресения, которые вместе с духовым днем являлись для христиан несравненно более важными днями, ипритом с самого начала. Эти определенные дни христиане всюду должны были бы справлять празднично (радостно или печально). Не могло бы возникнуть абсолютно никакого сомнения, какие дни в году следует праздновать. Также не имеет никакого значения и то обстоятельство, что еврейский календарь и теперь еще имеет подвижные праздники: Павел, во всяком случае, сообщил бы своим грекам и римлянам постоянный день недели и года (определенную дату). Ведь, знает же церковь совершенно точно день, когда были распяты в Риме Петр и Павел».

52

В своей «Апологии» Аполлоний ссылается на приведенное место из «Республики» Платона: «Ведь, и один из греческих философов говорит: праведник подвергается мучениям, его оплевывают и, наконец, распинают на кресте». По-видимому, также и Иаков имел в виду это место, когда писал: «Вы осудили, убили праведника; он не противился вам» (5, 6), а у Юстина читаем: «ибо вы убили праведного» («Диалог», 16).

53

Что весь рассказ следует понимать только символически, — это признано даже теологами, напр., Бауром и Фолькмаром. К каким нелепостям приводит теологов при их толкованиях их историческая точка зрения, — забавный пример этого можно найти у Отто Шмиделя (назв. соч., 114 сл.). По его мнению, под бесноватым следует понимать ни кого иного, как Павла, и весь рассказ является, мол, враждебной, иудохристианской насмешкой над апостолом. И после этого нас упрекают в «фантазировании» и требуют, чтобы мы уважали этот «метод» теологов!

54

Является ли, вообще говоря, послание Иакова христианским посланием в обычном смысле этого слова? Правда, это послание содержит словеса Иисуса, но они не выдаются в качестве таковых, и ничто не указывает с несомненностью на то, что послание отражает иное, а не чисто-иудейское воззрение. Быть может, послание принадлежит тому «дохристианскому христианству», когда иудейский Яхве, «господь», сам еще почитался под именем Иисуса.

55

Позднее Древс определенно признал мифичность Иоанна (прим. переводчика).

56

На возможную связь между Иисусом евангелий и обоими Иисусами (Иошуа) ветхого завета, примыкая к Робертсону, указал также и М. Брикнер в «Страдающем боге», и т. д., хотя он не решается «делать отсюда особых выводов в пользу дохристианского значения Иошуа — Иисуса». Следовательно, эти отношения не так уже нелепы, как это пытались выставить, раз даже сам теолог, и притом в рассчитанной на самую широкую публику религиозно-исторической народной книге, указывает на них.

57

Впрочем, обратите внимание на признание Циммерна, что имя Иисуса могло бы быть, «пожалуй, неисторическим».

58

Что «охранитель» здесь читается не «nozer», a «schomer», как ядовито отмечает Вейс, — это, конечно, ничуть не меняет дела, равно как и то, что жители Палестины около начала нашей эры для слова «охранять, хранить» употребляли не еврейское «nazar», а арамейское «ne’tar»; ведь, как известно, секты обычно предпочитают как раз старинные, древние слова (архаизмы), и здесь все дело заключается не в слове, как таковом, а в смысле этого слова.

59

В противоположность немецким теологам, которые не могут опровергнуть гипотезы Смита, хотя бы на филологических основаниях, Carus признает возможность этого выведения имени и в то же время считает невероятным существование местности Назарета в эпоху Иисуса. Больше того: в своей книге «The Pleroma, an essay on the origine of Christianity», 1910 г., он считает даже «абсолютно исключенной» возможность, чтобы «назарянин» означало «человека из Назарета». Впрочем, недавно и Шмидель выступил против Вейвеля в защиту филологической допустимости гипотезы Смита. После этого упрек в «грубом невежестве и незнании семитических языков», который бросил Вейнель по адресу Смита, оказывается совершенно неосновательным.

60

Также и М. Брикнер относительно гипотезы Смита говорит следующее: «Прежде всего заслуживает внимания его указание на то, что прозвище «назорей» для Иисуса, на основании Матф., 2, 23, невозможно вывеси от названия города Назарета, но что оно является именем дохристианской иудейской секты».

61

По словам М. Мюллера, «галиль», заимствованное из коптского языка, означает также «водяное колесо». Водяное же колесо могли (по мнению Фурмана) видеть в созв. Ориона, причем спицы этого «колеса» были бы представлены четырьмя главными звездами Ориона, ступица — звездами его пояса, вращается же оно падающей» «водой» Млечного пути. Если повешенный 21 псалма понимался в качестве Ориона, а последний — в качестве «галиля», и затем созвездие Ориона, как мы уже видели, стоит в астральной связи с «nazar = нецер», — Гиадами, то отсюда могло бы быть выведено также рождение спасителя в Назарете.

62

Довод фон-Содена за историчность Иисуса на основании «запаха палестинской земли» кажется мне таким же, как если бы кто-либо на основании многих, относящихся в сказанию о Вильгельме Телле, имен местностей около Фирвальдштедтского озера пожелал заключить об историчности Телля. Может быть, это делает какой-нибудь швейцарец — содержатель гостиницы, но чтобы какой-нибудь «исследователь-историк»...

63

Это касается также и попытки более точного определения даты распятия, каковую недавно предпринял некий А. Штенцель (A. Stentzel). В качестве таковой даты он указал на 3 апреля (14 нисана) 33 года, потому что на полдень того дня пало лунное затмение, каковое в Иерусалиме, впрочем, было видимо только в самом конце его, хотя рассказ евангелистов заставляет думать о полном солнечном затмении (Матф., 27, 45; Марк, 15, 33; Лука, 28, 44 сл.), таковое же падало на ноябрь 29 года. «Кто при наличии таких убедительных доводов (!) говорит еще о мифе, — замечает открывший этот великолепный факт, — тот, если только он вообще в состоянии логически мыслить, поступает так вопреки своему собственному убеждению». На это я могу только воскликнуть вместе с Вейсом: «И орудуют такими средствами!» А что целый ряд даже уважаемых газет осмеливается предлагать своим читателям такую... чушь, — это замечательный показатель той неспособности к самостоятельному суждению и той безмозглости, которую они предполагают у читателей. Против подобных «доводов» из астрономии можно было бы напомнить раз навсегда, что солнечные затмения, землетрясения и прочие катастрофические явления природы являются непременными и постоянными мотивами при создании картин рождения и смерти искупителей, вроде Кришны, Диониса, Будды и т. п. Да, говорят, и при рождения Цезаря чудесная звезда возвестила это событие, а при его смерти произошло землетрясение; нечто подобное рассказывали также о рождении и смерти Августа, жизнь которого даже современные ему писатели не раз сравнивали с жизнью божественного спасителя.

64

По словам Нила, младшего современника Епифания (ум. в 430 г.), они были не христианами (в тогдашнем смысле), а нечто вроде рехавитов, жили в палатках, воздерживались от вина и других произведений культуры и проводили жизнь в крайней простоте. Это согласовалось бы с предположенным выше внутренним родством назореев с назиреями.

65

Интерес к гностицизму возродился после открытия в 1945 году египетской библиотеки Наг-Хаммади, собрания редких раннехристианских и гностических текстов, включая Евангелие от Фомы и Апокриф Иоанна. В научных исследованиях широко обсуждается классификация гностицизма: считать ли его межрелигиозным явлением либо отдельной религией. Ученые признали влияние на гностицизм таких источников, как эллинистический иудаизм, зороастризм и платонизм, а некоторые отметили возможные связи с буддизмом и индуизмом, хотя доказательства прямого влияния последних источников неубедительны.

66

Хвольсон утверждает, что врагами Иисуса, собственно говоря, были не фарисеи, а саддукеи, и это они вызвали его осуждение. Исторически это не совсем правдоподобно, как это основательнее показал Штейдель. Однако, если здесь и есть известная доля истины, то она заключалась бы в том, что нечестивые враги «праведника книги Премудрости Соломона, которая, как мы видели, сильно повлияла на картину страданий Иисуса, — эти враги, действительно могли быть поставлены в связь с саддукеями, раз мы читаем в 2, 22 сл. этой книги: «И они и» познали тайн божиих, не ожидали воздаяния за святость и не считали достойным награды душ непорочных. Бог создал человека для нетления и соделал его образом вечного бытия своего». Но что характеризовало настроенных по-мирски, в противоположность фарисеям, саддукеев, так это как раз то, что они не верили в бессмертие и вечную награду или наказание за гробом.

67

Это — понимание Смита, который в своем «Весе Deus» пытается показать, что первоначальное христианское движение было протестом против многобожия, «крестовым походом на защиту единобожия».

68

Тем более, что вера в Таммуза, Озириса, Аттиса и т. д. вовсе не предполагала у верующих представления о реальном, историческом Аттисе, Таммузе и т. д., наоборот.

69

Вейс называет «неясностью, которой нельзя было бы ожидать от философа», то обстоятельство, что я говорю о вере дохристианской мессианской общины в Иисуса (40). Почему же? Я тщетно ломал над этим голову. Уже не думал ли Вейс тем упреком опозорить в глазах читателей также «философа» Древса, а вместе с тем «научно уничтожить» его и как «историка»? Судя по всему прежнему повелению Вейса, в это можно было поверить, хотя я сомневаюсь, чтобы он прочел хоть строчку из моих философских произведений. Подобный способ борьбы стоит на той же самой этической высоте, как и упрек в «бессовестности», который он бросает по моему адресу за то, что, будто бы, я вывожу в качестве союзника всякого, кто приходит к таким же радикальным результатам, не обращая внимания на то, каков его метод или каковы его частности (52). Как будто основным принципом научного исследования является оставлять без внимания взгляды ученого, если у него неладно в частностях или же не согласны с его общим выводом!

70

Раввину Г. Клейну хотелось бы преступление Иисуса видеть в том, что последний, мол, произнес «Ани ве-гу», в котором «он (Клейн) находит сокровенное имя божие» — «Шем гаммефораш», каковое, по иудейскому преданию, в мессианское время бог откроет всем и которое таит в себе глубочайшую тайну религии, «unio mystica», требование единения с богом. При этом Клейн ссылается на свидетельство Иоанна, 10, 30, монистические умозрения которого отнюдь не носят иудейского характера и, по общему признанию, совершенно не имеют исторического характера. Если Иисус, по свидетельству Марка, 14, 61. на вопрос первосвященника христос ли он, сын божий, — отвечает: «я», то Клейн говорит: по всей вероятности (!), этот ответ, в еврейском тексте читался так: «Ани ве-гу», чем только, по его мнению, и можно объяснить разрыванием одежды первосвященником. И вот, на основании этой сети шатких предположений и воздушных (легкомысленных) построений, Клейн пишет: «Если что-нибудь может подтверждать историчность факта осуждения Иисуса на распятие, так это разговор Иисуса с первосвященником, если только он правильно понят». Возможно. Но кто поручится нам за то, что сей ученый раввин со своим «Ани ве-гу» действительно дал нам ключ к пониманию странного осуждения Иисуса?

71

«Минеями» (minim) во втором веке нашей эры иудеи называли своих сектантов-гностиков, разновидностью которых и были ранние христиане. Само слово употребляется в талмуде и введено равви Самуилом малым. Прим. ред.

72

Как в сборнике речений читаем: «Иисус говорит» и т. д., точно так и у пророков речи Яхве-господа начинаются словами: «Слово господа (Яхве)», «Так говорит господь» и т. д. Мы уже видим выше, что Иисус, возможно, было только другим именем для Яхве.

73

Так, в первом послании Климента, 46, 8, читаем следующее слово Иисуса: «Горе тому человеку! Лучше было бы этому человеку не родиться» (Матф., 26, 24). но оно не приписано Иисусу, равно как и гимн любви, который ближе всего подходит к первому посланию к коринф., 13, 1 сл., и который не приписывается Павлу. Правда, в первом посл. Климента, 13, 1, читаем следующее: «Вспомним прежде всего то слово господа Иисуса, которое он сказал, поучая кротости и смирению. Ибо он сказал: будьте милостивы, ибо и вы найдете милость. Прощайте, чтобы самим найти прощение. Как вы делаете, так и вам будут делать. Как вы кротки, так и к вам будут кротки. Какою мерою вы мерите, такою и вам будут мерить». Этою заповедью и этими предписаниями мы укрепляемся в смирении, дабы ходить в послушании его священному слову». Дальше же читаем: «Ибо священное слово говорит: На кого я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом моим». В «Учении Апостолов» развивается учение о двух путях, которое приводится также в послании Варнавы (18. 1 сл.), и мы слышим слова Нагорной проповеди, отнюдь не считая автором их Иисуса и отнюдь не ручаясь, что мы не имеем здесь только дело с обычными иудейскими изречениями, на что указывает также приведение 12 заповедей Моисея.

74

«Занятия при жертвоприношении рассматриваются не как работа, т. е. не как нарушение субботы».

75

Софизм основан на неправильном переводе соответственного места еврейской библии. См. «Рев. и Церковь», № 9 за 1920 г., ст. Кристина «Два господа».

76

Мы уже видели, что историю о богатом юноше Шмидель отнес к одному из «столпов подлинно научной жизни Иисуса», если в ней находится со стороны Иисуса отказ от именования его «благим». Но как показал в своем «Бесе Deus» Смит, здесь мы имеем дело вообще только с притчей. Богатый юноша является символом иудейства, которое должно отказаться от своего имущества, своих преимуществ и предубеждений и поделиться ими с язычниками, а оно «отходит с печалью», потому что не может решиться на это. Характерно, — как показал Смит, — слова: «юноша отошел с печалью» (Матф., 19, 22) подражают словам Исайи, 57, 17, где, по греч. переводу, об Израиле читаем: «но он огорчился и пошел с печалью по своему пути». Не представляет ли, быть может, вся эта история простой парафразы (пересказа) этих слов Исайи? Однако, немного выше и Лютер переводит так: «Я гневался на порок его скупости».

77

Сборник иудаистских проповедей.

78

Иисус отнюдь не открыл альтруизм для этики. Греческие моралисты задолго до Иисуса требовали альтруистического поведения. Если этика Иисуса кажется просто альтруистической, то, не говоря уже о теологических внушениях, это зависит от того, что альтруистические требования у Иисуса, может быть, выступают безусловнее и резче, чем у греков, потому что научные способности, а тем самым и научные требования к новой этике у евреев и у самого Иисуса были меньше, чем у греков и их величайших мыслителей ((Schneider, назв. соч., 476). И если, — прибавили бы мы, — религиозное образование и церковь делают все, чтобы удержать у народа этот ложный взгляд на этику Иисуса, то они рассчитывают не только на темноту масс, но и на то, что только очень немногие узнают что-нибудь о греческой или даже индийской философии и религии.

79

Робертсон, назв. соч. «Мне совершенно непонятно, как при наличии этих явных фактов еврейский раввин (!), вроде Клейна, может утверждать, что «религиозно-исторические исследования до сих пор еще не делали попытки привести параллелей в этой единственной (!) в своем роде молитве. Это — самое личное, что только мы имеем от Иисуса».

80

Также и та «своеобразная пророческая личность», которая, по Штейделю, скрывается в евангелиях за некоторыми характерными группами речей, во всяком случае, может быть, не была никакой творческий личностью, так как она орудовала только уже наличным материалом. Впрочем, мне кажется весьма сомнительным, нужно ли вводить подобную личность, как посредствующую между данной иудейской сентенциозной мудростью и первоевангелистами. Ни в коем случае это допущение существования подобной личности не может, как это подчеркивает и Шнейдель. превращаться в довод за существование исторического Иисуса.

81

При чтении Матфея, 5, 45, припомните себе также слова Сенеки: «Если ты хочешь соревновать с богами, то давай и неблагодарным; ибо и для нечестивых восходит солнце, и для пиратов открыто море, благоприятный (попутный) ветер дует не только для хороших, и дождь падает также на поля нечестивых. Если ты хочешь расположить богов в свою пользу, будь добр: достаточно их почитает тот, кто подражает им». Что Сенека не списал это с евангелий, думается, не будет утверждать ни один теолог.

82

Впрочем, также и в первом посл. Климента читаем следующее: «Вышел сеятель и бросил на землю все семена. Они падают на почву сухую и голую, истлевают, а затем, после истления, благодаря особой заботе господа воскресают (прорастают) и из одного делается много, и приносят плоды» (назв. соч., 24, 5). Смотрите, в какой разнообразной форме могла рассказываться одна и та же притча. Какая же форма ее происходит от Иисуса?

83

Как охотно верующие в Иисуса смешивают обе эти, совершенно различные вещи, — доказывается, между прочим, тем обстоятельством, что в борьбе вокруг «Мифа о Христе» вывели на сцену также достопочтенного Ганса Тома (Hans Thoma) и заставили его высказаться по вопросу об Иисусе. Взгляд Тома, как человека и художника, на Иисуса, конечно, очень интересен, а его заявление, со стороны искренности, глубины и ясности мыслей, подобно башне превышает все, что было высказано на эту тему теологами-специалистами. Однако, если это суждение почтенного мастера Тома, — каковое, ведь, само по себе является только чисто личным его признанием, — противники выдвигают против отрицающих историчность Иисуса, то это — подтасовка вопроса, которая делает больше чести сердцам верующих в Иисуса, чем их мозгам.

84

Как известно, фантазировали также насчет вознесения на небо Исайи, равно как рассказывали о вознесении туда же Моисея, Ильи, Эноха и т. д., — признак того, что на рубеже нашей эры образ пророка уже облекся в сверхчеловеческие черты.

85

70 переводят слово «re’ems» чрез «monokeros», каковое Лютер передает чрез слово «единорог»; на самом деле, на наших небесных глобусах на месте «Диких быков» изображается «Единорог», — то замечательное чудесное животное, о котором сообщает небылицы Ктезий (ок. 400 г. до Р. X.). Согласно Эбергардту Шрадеру, это покоится на недоразумении: грек, будто бы, в изображении из развалин Персеполя буйвола с одним рогом на лбу увидел особое существо, между тем как в действительности этот один рог объясняется неспособностью тех народов (персов) в рисунках выдерживать перспективу. Что же касается астрального понимания псалма, то Лютер совершенно правильно слово «monokeros» перевел чрез «единорог», и затирают собственный смысл места, если, вроде Гункеля и ему подобных, на основании ложно применяемой филологической учености, смеются над буйволовой природой «единорога». Гункель мог бы отсюда видеть, что для более глубокого понимания ветхого завета, быть может, требуется нечто большее, чем простое знание еврейского языка.