Для Григория Артемовича Бурды лес был местом работы. Каждое утро он идет туда, как в свои владения, которые всегда требуют внимания, его заботливых рук и зоркого глаза. Шел он и сегодня узкой тропинкой, которая тянулась извилистой ленточкой от его огорода до соснового бора. Протоптал ее сам Бурда за тридцать лет работы лесником.
На разные голоса щебетали птицы. Прошелестел под самыми ногами еж. Все как обычно. Только вот крик сорок где-то впереди показался леснику необычным: так они наперебой кричат, когда завязывают драку с грачами за гнезда или при появлении человека.
«Время ссор за гнезда давно прошло. Возможно, выпал из гнезда птенец, так они уже на крыле… Человек, наверное, бродит…» — подумал Бурда, ускоряя шаг.
Навстречу ему пробежали две перепуганные косули. «Убегают от опасности», — сделал вывод Бурда, и в этот миг его оглушило звуком страшной силы: впереди произведены один за другим два выстрела. «Браконьеры, дуплетом бьют. Ах, подлецы!» — Бурда вскинул наперевес свою берданку. Ему навстречу бежал лось, он явно убегал от смертельной опасности. «Самец, значит, самку убили!» — Лесник ускорил шаг. Перед его взором возникла трагическая картина. На поляне лежала в предсмертной агонии лосиха, а двое людей, навалившись ей на голову, исступленно полосовали ножами по горлу…
— Что же вы делаете! На каком ос… — Бурда не договорил, глаза его ослепил пучок огня, а грудь пронзила жгучая, острая боль…
Вечером заволновалась Матрена: «Где же муж? Почему задержался? Всегда до захода солнца приходил домой». Настала ночь, а его все не было. Просидела целую ночь одна, не сомкнув глаз, а утром подалась в сельсовет.
— Заболел в лесу, может, сердце подвело, — рассудили там и сразу же организовали поиски.
Колхозники, пионеры неделю ходили по лесу. И многие из них только теперь узнали, как велик их лес, какие широкие просторы занял он, сколько в лесу зарослей, непроходимых чащ.
Лесника нигде не было. Как в воду канул человек. Приезжала и милиция с собаками, но прошли проливные дожди, поиски ничего не дали.
Настала осень, а председатель колхоза каждый день давал наряд группе людей на поиски Григория Бурды.
Матрена ходила в лес, пока все тропки не позаметало снегом. В длинных ее волосах появились белые пряди, на лбу легли глубокие морщины… А в глазах навсегда засела безысходная печаль. Стала она неразговорчивой, избегала встреч с людьми. Наедине со своим горем думала о муже и не могла представить, куда же он мог деваться.
Об этом думал и инспектор милиции Олейник. Он часто встречался с Матреной Захаровной, выслушивал ее, утешал, поначалу старался не убивать в ней надежду. Не говорил он ей только того, в чем сам давно уже был убежден: лесник стал жертвой преступления. Случись внезапная смерть, труп его, безусловно, был бы в лесу найден. «Заметая следы, преступник мог и спрятать труп», — думал участковый, кропотливо изучая все лица, которые в день исчезновения лесника находились в лесу.
Прошла зима, была на исходе и весна, а Олейник все не мог установить, что же произошло с Бурдой. Но, как часто бывает в таких случаях, разгадка приходит внезапно, нередко случайно, с появлением какой-то новой детали, которая и проливает свет, дает возможность сделать правильные выводы.
На этот раз помогли Олейнику ребятишки. Бродя по лесу, они нашли разрытую зверями яму, которая и заинтересовала участкового. В ней находилась шкура, голова и ноги лося. Уже по тому, что голова и ноги зверя просто отрублены, а на коже имелись порезы, можно было предположить, с какой спешкой это делалось.
Участковый осмотрел окружающую местность. На поляне он заметил клочья шерсти, которые по цвету были схожи с цветом шерсти на выкопанной шкуре. Здесь же имелись и поломанные молодые саженцы, просматривалась продолговатая вдавленность на земле, схожая со старыми следами обуви человека. «Это место убийства лося, — решил участковый. — А если предположить, что лесник в это же время появился здесь… Не только свидетель, а и обвинитель…»
Олейник не мог себе представить, чтобы люди, стрелявшие в лося, могли также выстрелить в лесника. Не мог предположить такого потому, что он не встречался с таким отродьем, как браконьеры, и не знал их волчьих повадок. Бывали случаи, что кто-то из местных охотников нарушал правила: раньше времени стрелял зайцев или уток. Он их штрафовал. Приходилось и ружья отбирать, но все кончалось мирно. Признавали ошибки и воспринимали наказание как должное. Но чтобы нарушители правил охоты поднимали ружье на человека, такого он никогда не слышал. И все же обнаруженное ребятишками в лесу захоронение останков лося встревожило участкового. Именно здесь и могла разыграться трагедия. «Наверное, и он где-то здесь в земле под кустом лежит. Надо вызвать подмогу из района».
Он приказал новому леснику никого в лес не пускать и охранять обнаруженную яму, чтобы не затаптывать оставшиеся следы, а сам сел на мотоцикл и умчал в райотдел милиции.
Там сказали, что в помощь ему приедут работники уголовного розыска с особой поисковой аппаратурой.
Пока участковый дома завтракал, в маленькой комнатке сельсовета его ждали двое. Инспектор уголовного розыска Михайленко тощей грудью навалился на стол, покрытый старой газетой, потирал ладонью щеки, острую небритую бороду и что-то думал свое.
Скопенко возился с необычным прибором, чем-то напоминающим ручной аппарат садовника для опрыскивания деревьев, только вместо шланга к круглому цилиндру прикреплен трубчатый щуп, заостренный на конце.
Скопенко работал в научно-техническом отделе милиции и хорошо владел всеми новейшими приборами, используемыми для раскрытия преступлений. Данный прибор изучил он теоретически, теперь же перед применением осваивал практически.
— Ты не уверен в полезности своего нового граммофона, что так ухаживаешь за ним? — спросил Михайленко после некоторого молчания.
— Граммофон что надо! Сегодня, возможно, проверим…
К сельсовету спешил участковый. Когда переступил порог, сказал:
— Ну, здравствуйте! Найдем лесника?
— Видишь, вон какую технику привезли, обязательно найдем, — сказал Михайленко.
— Это она, ваша техника? — недоверчиво взглянул участковый на не понятный ему цилиндр с длинной трубкой.
— Так точно, это и есть трупоискатель, — ответил Скопенко, не поднимая головы.
— Впервые вижу. Как же он ищет?
— Очень просто. Эту вот трубку щуп загоняем в землю. Затем поршнем вот в этом цилиндре высасываем все, что там в земле есть. Если попадем на труп, частицы его разложения, газы после всасывания в цилиндр поступят вот в эту коробочку, прикрепленную на верхней крышке цилиндра, в которой имеется индикаторная лента. При самой малой дозе трупного газа лента немедленно меняет цвет, принимает рыжеватую окраску. Вот и вся премудрость. После этого остается взяться за лопаты и откопать труп.
— Если бы ваша машина и откапывала!.. — сказал участковый.
— Вот чего захотел! Копать тебе придется, товарищ Олейник. Да, кстати, а лопаты, а автомашина, а понятые, — ты побеспокоился? — спросил Михайленко.
— Автомашину взял в колхозе, понятые тоже есть, можно ехать. — Олейник выглянул в окно, там уже стоял старенький ГАЗ-51 и возле него мужчина и женщина.
Автомашина, подпрыгивая на корневищах, виляла по лесной тропинке. В кузове громыхали две лопаты. Прижавшись к кабине, на ящике из-под помидор сидела женщина. Внешне она была ничем не примечательна. Но участковый милиции знал, что это первая активистка села. Работала она на разных должностях. Была приемщицей молока, затем налоговым инспектором. Одно время возглавляла культмассовую работу в сельском клубе. Теперь же работала в колхозной кладовой: выдавала продукты для тракторных бригад, учитывала поступление меда с пасеки, хранила разную упряжь для лошадей, обеспечивала потребность в запасных частях тракторных бригад, хранила оборудование для животноводческих ферм, инвентарь пожарно-сторожевой охраны. Зная всех в райсельхозтехнике и районных организациях и имея пробивной, беспокойный характер, она сама все доставала, за что и пользовалась уважением руководства колхоза. Как депутат сельского Совета еще и возглавляла детскую школьную комиссию.
Звали эту женщину Приськой. По фамилии никто ее никогда не называл. Чаще употребляли уважительное обращение: «Прися». Нередко к ней шли женщины села с просьбой приструнить разгулявшегося мужа. А некоторые даже детей своих стращали: «Прекрати безобразничать, иначе скажу Приське, она тебе покажет». И это уважение к себе Приська завоевала трудом. Все в селе знали, что если Приська взялась за какое-то дело, то обязательно доведет его до конца. Зная эти качества, участковый и пригласил ее быть понятой.
Прямо на полу кузова, на охапке брошенного сена, сидел бородатый человек, беспрерывно тянул «козью ножку», Его недовольное лицо окутывал густой дым самосада. По общему удрученному состоянию этого человека можно было понять, что едет он с большой неохотой, только в силу какого-то принуждения. Если бы приглашал его не участковый милиции, он, безусловно, не поехал бы.
На сене в кузове сидели и работники из района. Скопенко держал на руках свой прибор, оберегая его от тряски. Михайленко лежал. Участковый сидел в кабине рядом с заспанным молодым шофером, показывал ему дорогу.
— Вот здесь и остановись!
Все вылезли из автомашины. У куста шиповника засуетился Михайленко:
— Скопенко, а ну пробуй вот здесь, — сказал он.
— Зачем пробовать, нет же признаков могилы, земля девственная, ненарушенная…
В сторонке Приська руками разгребала сухие листья. И вдруг все вздрогнули от ее крика:
— Сюда, скорее, смотрите!..
Все устремились к ней. На песчаной почве под самым кустом орешника была заметна впадина, осадка потрескавшейся земли.
— Вот это уже вопрос! — сказал Скопенко, налаживая свой аппарат. Он всем корпусом налег на щуп, острие которого вонзилось в мягкую почву. А когда Скопенко сделал поршнем всасывание, то все склонились над прибором, наблюдая за «поведением» светлой пленки. Края ее сразу потемнели, и бурые полоски поползли во всю ее ширину.
— Здесь! — сказал Скопенко, вынимая щуп из земли.
Когда откопали и извлекли из ямы труп, бородатый человек подошел ближе, долго смотрел в оцепенении, потом простонал:
— Бог ты мой, и вправду наш лесник, убили, ироды!..
— Труп мы повезем в район для судебно-медицинской экспертизы. Сообщите родственникам, что через два дня можно будет взять для похорон.
Бородатый человек стоял, погруженный в свои думы, ни к кому не обращаясь, как бы сам с собой разговаривая, произнес:
— А говорили, какие-то там браконьеры… Да это же настоящие убийцы! — По тому, как он старательно выводил подпись на документе и с какой ненавистью произносил отдельные фразы, можно было понять, что он только теперь осознал всю серьезность задачи, для решения которой его пригласил участковый инспектор милиции.
— Такому наедине в лесу не попадайся, — сказал участковый.
— Ну, пусть там лося убили. Нехорошо, конечно, но все же это дикая скотина, а человека же за что?
— Лесник, наверное, пытался задержать разбойников. Вот за то его и убили.
— Вешать таких!
— Федотыч прав! — сказал участковый.
Он стоял на коленях перед ямой, брал пригоршнями песок и просеивал его через пальцы. Рядом под кустом закурил и задумался старик. Остались они вдвоем в лесу. Участковый хотел отправить с автомашиной и старика, но он покрутил головою, что означало «не поеду», и остался вместе с участковым. Федотыч курил, бросал вопросительный взгляд на Олейника и не мог сообразить, чего это вдруг участковому вздумалось копаться в песке.
— Слышь, Сергей, думаю, что не браконьер какой-то убил Бурду, а наш Пантелей!..
— Ты серьезно, Федотыч? — участкового как пружиной отбросило от ямы.
— Остался-то с тобой, чтобы сказать. Давно замечаю нелады с парнем. Запил он, жена его как с креста снятая ходит, всех сторонится. Думал, меж собой там погыркались. А увидел мертвого Бурду и припомнил. В тот день и Пантелей был в лесу. На зорьке с ружьем огородами прошмыгнул. Видел я, но не говорил. Не думал, нет, никогда не думал, что такое можно сделать… А то, что он тайком охотился в лесу, знал и раньше…
— Так, так, Федотыч, задал ты мне урок. А я в песке улики ищу…
— Бери ты Пантелея за чуб, говорю тебе, он убил.
— А если?..
— Никаких «если». Его работа, говорю же тебе!
Участковый только взглянул в окутанное табачным дымом лицо старика и больше не задавал вопросов. Знал он, что Федотыч мало разговаривает, а если уже что скажет, то — правда. Посидели вместе, помолчали, так же молча поднялись и пошли в сторону села. Когда показался край леса, старик сказал:
— Сергей, иди сам, я пойду сюда. Не надо, чтобы нас вместе видели. Пантелей ведь мой сосед…
Пантелея знали в селе как примака. Было ему уже за сорок, дети подросли: сын учился где-то в городе, в ремесленном училище, дочь ходила в 8-й класс. Сам он работал в колхозе. Был и животноводом, хлеб сеял, убирал. Все давно считали его местным жителем, хотя прозвище «примак» прилипло к нему навсегда. Привезли Пантелея в село еще в войну девятилетним мальчиком. Подобрали его передовые части Советской Армии, наступающие за Днепром, в одной из сожженных немцами деревень. Отец и мать немцами были расстреляны, а он чудом спасся, запрятался в бурьяне на огороде. Рос в колхозном приюте на глазах всех односельчан. После окончания семи классов пошел работать в колхоз. Приглянулась ему сероглазая с длинными косами девушка, и они полюбили друг друга. Звали девушку Верой, жила она с матерью, отец ее не вернулся с войны.
Пантелей перешел в дом к Вере, как говорили в селе, «пристал в приймы», и вот уже почти двадцать лет жили в мире и согласии. Может быть, только и огорчений было для него, что теща его Агриппина проявляла непомерную жадность. «Люди вон зерно домой носят, сеном запаслись, бурячок в погребах водится, а ты все без ничего домой приходишь», — упрекала она зятя. А когда он купил ружье и стал охотником, ворчливая старуха и из этого хотела иметь прибыль для дома. «Архип вон приволок из лесу дикого кабана центнер весом, на зиму мяса заготовил, а ты зря бродишь».
Когда же Пантелей тайно убил в лесу косулю, старуха приговаривала: «Если дома кормить, какие затраты, а тут тебе задаром на зиму солонинка будет». С этой косули все и началось. Стал Пантелей тайно похаживать в лес, выслеживая козочек, диких кабанов, а когда этого показалось уже мало, решил убить лося. «Сразу полтонны мяса. Если вдвоем убить его, то по 200–300 килограммов, целое состояние», — думал он. Так незаметно втянулся Пантелей в запрещенную охоту и стал отъявленным браконьером. Он уже не раз встречал в лесу лосей, но стрелять по таким великанам не насмеливался. Сдерживала его не совесть, ее уже у него не было; боялся он, что один с такой большой добычей не справится. Поэтому он и пригласил на очередную тайную охоту своего друга.
Мечта браконьера осуществилась. В доме появилась лосятина. Теща засолила целую бочку мяса. Казалось бы, цель достигнута. Даже старуха повеселела. На ее всегда недовольном лице появилась улыбка. Она стала обходительней с зятем, больше его не упрекала. Сама по утрам угощала его блинчиками со сметаной, как бывало в первые дни женитьбы на ее дочери. Ценила теща своего зятя за то, что он приносил в дом охотничьи трофеи, обеспечивал семью мясом. И, конечно же, никогда она не задумывалась над тем, а что же на душе у зятя.
Все началось с того самого времени, когда он под покровом ночи принес домой половину туши лося. Дома он оценил все, что произошло в лесу, и первое, что он сделал, — напился до умопомрачения. До самого утра бредил, бросался к окну, падал, кричал: «Не стреляйте!» «Я не убийца!» В эту тяжелую ночь Вера поняла, что с мужем произошло что-то серьезное и страшное. А через два дня, когда по селу поползли слухи об исчезновении лесника, она догадалась, что причиной тому был ее Пантелей.
Вера сразу сникла, притихла, избегала встреч с людьми, и с каждым днем все больше мрачнело, бледнело ее лицо. Жила она в страхе, с тревогой смотрела на свою дочь. Дочка видела, как опустился ее отец, стал нелюдимым и грубым сквернословом, обзывавшим разными словами бабушку, которая теперь избегала встреч с зятем. Не все понимала девочка, но она чувствовала, что в дом ввалилась какая-то беда.
По этим изменениям в семье и заподозрил старик Федотыч, что Пантелей что-то сделал с лесником, подозревал, по не хотел этому верить. А когда своими глазами увидел откопанный в лесу труп Бурды, то сразу и рассказал свои предположения.
Участковый инспектор Олейник появился в семье Пантелея рано утром. Архиповна возилась у печки и, как только увидела в дверях милиционера, уронила сковородку с блинами, отвернулась. Девочка, собиравшая книги в ученическую сумку, шмыгнула в другую комнату. Вера вздрогнула, перерезала пополам картошку, которую чистила над чугунком, уставилась открытыми круглыми глазами на участкового да так и окаменела. На приветствия участкового никто не ответил. Обстановка растерянности и безмолвия, может быть, длилась бы долго, но из другой комнаты вышел сам Пантелей. Видимо, ему сказала дочка о появлении в доме участкового. Пантелей на ходу застегивал рубашку, пятерней расчесывал волосы на голове. Он старался держаться спокойным. Видно, давно к этой встрече готовился.
— Значит, милиция?
— Да, Пантелей, сам знаешь, давно тебе нужно в милицию. Да и не только тебе, — сказал Олейник.
— Не трогайте Федьку, не виноват он. Я стрелял… — Пантелей сел на табурет, зажал дрожащие руки между коленями. Жена всхлипнула, заплакала. Засопела и теща, языком облизывая слезы с верхней губы.
— Ты стрелял? А он, Федька, что же делал? Зачем такого юнца взял с собой?
Молодого сельского тракториста Федьку участковый знал. Он ему два года тому назад выписывал в райотделе милиции разрешение на покупку ружья. Слишком уж тянулся он к этому занятию. Еще юношей с отцом часто ходил на охоту, а как только исполнилось восемнадцать, сразу купил себе повое ружье. Охотился он в степи, и никто не замечал, чтобы Федька когда-либо нарушал правила охоты. А тут сразу открылось такое, что участковый не поверил услышанному.
— С тобой Федька был, ты правду говоришь?
— Он, Федька, уговорил убить лося — и убили. А тут такое… Понимаешь, убили, и я сам испугался, весь дрожу, в груди все застыло. Животное дергается, еще живое, а над головой, как гром среди ясного неба: «Вы что делаете?» Опомнился, когда свалил лесника. Как стрелял, не могу сообразить. Ну, а дальше… в общем прятали концы…
— А говоришь, Федька не виноват.
— Он все время рвался заявить, я удерживал его. А потом и сам решил идти к вам, да вы первым пришли…