Милочка Мэгги

Глава тринадцатая

– Мама, почему у нас нет родственников, как у других?

– Есть.

– Где?

– О, в Ирландии. И у тебя есть бабушка, которая живет в Бостоне, ты же знаешь.

– Но почему у меня нет ни сестер, ни братьев, ни тетушек, ни дядюшек, ни кузенов или кузин… как у других девочек?

– Может быть, однажды у тебя появится сестра или братик. И мы можем съездить в Бостон и поискать тебе кузенов или кузин.

– И когда мы поедем в Бостон?

– Может быть, на летних каникулах. Если ты сдашь катехизис и пойдешь к первому причастию и если ты будешь делать домашнюю работу и перейдешь в следующий класс.

– Блин! У других девчонок есть родственники без всяких «если».

– Не надо говорить «блин». И надо говорить «девочка», а не «девчонка».

– Мама, ты иногда похожа на сестру Веронику.

Мэри со вздохом улыбнулась:

– Может, и похожа. Учительницы ведь бывшими не бывают.

– Ну, не у каждой девчонки… девочки мама – учительница.

Милочка Мэгги терпеливо ждала, когда ей сделают замечание. К ее удивлению, вместо замечания мать крепко ее обняла.

На поездку в Бостон Мэри сняла со счета в банке десять долларов, и, к ее удивлению, Пэтси дал ей еще десять.

– Может, уговоришь свою старуху переехать обратно к нам.

– Это так мило, что ты любишь мою мать, Патрик, но это странно. Это не в твоем духе.

– Она никогда не была настроена против меня.

– Никто никогда не был настроен против тебя, Патрик.

– Разве? – он криво улыбнулся.

– Ты сам себе враг.

Пэтси поднял два пальца и саркастично изрек:

– Учитель, можно выйти?

Мэри с Милочкой Мэгги поехали в Бостон на дневном дилижансе. Для девочки это было все равно что путешествие на луну. Когда они шли по бостонским улицам, она с удивлением отметила:

– Здесь все говорят по-английски!

– А ты думала, на каком языке здесь говорят?

– Ну, на итальянском, идише, латыни.

– Нет. В Америке говорят по-английски.

– Бруклин – в Америке. Но у Анастасии папа и мама говорят по-итальянски.

– Многие пожилые люди говорят на иностранных языках, потому что приехали из других стран и никогда не учили английского.

– А на каком языке говорит бабушка?

– На английском, конечно.

– Но ты же сказала, что она приехала из Ирландии.

– Там тоже говорят по-английски.

– А почему не по-ирландски?

– Некоторые и по-ирландски говорят. Их язык называется «гэльский». Но большинство говорят по-английски с ирландским акцентом.

– А что такое ак… акцент?

– Это то, как люди соединяют слова в речи и как по-разному они эти слова произносят.

– Мама, ты – самая умная женщина на свете.

Встреча с Миссис очень разочаровала Милочку Мэгги. Девочка представляла себе бабушку дородной женщиной в клетчатом фартуке, с прямым пробором в седых волосах и очками в стальной оправе. Она подсмотрела этот образ на цветной литографии – иллюстрации к стихотворению «Через речку, через лес в гости к бабушке идем». Но бабушка Мориарити была совсем на него не похожа. Она была маленькая и худенькая, в черном атласном платье и с угольно-черными волосами, собранными на макушке в кудрявый пучок.

Генриетта была сестрой бабушки и маминой тетей. Милочке Мэгги было велено называть ее «тетя Генриетта». Она не была похожа на тетю. Тетя соседской девочки в Бруклине была молодой белокурой хохотушкой, от которой пахло карамельками. Тетя Генриетта была старой и морщинистой, и пахло от нее, как от засохшего цветка, который почему-то оставили в горшке с землей.

Милочка Мэгги слышала разговоры про кузена Робби, которого вечером ждали в гости. Робби был сыном Генриетты. Милочка Мэгги видела кузена подружки в Бруклине: это был блондин с блестящими волосами в норфолкском пиджаке[16], бриджах с подколенными пряжками, рубашке с широким отложным воротником из комиксов про Бастера Брауна[17], завязанном виндзорским узлом галстуке, высоких черных чулках в рубчик и ботинках на пуговицах.

Бабушка с тетей разочаровали Милочку Мэгги. Она не ожидала, что у кузена Робби будет воротник, как в комиксах про Бастера Брауна. Но разве ему обязательно надо было оказаться лысым и толстым, с огромным животом, который он в шутку называл брюхом?

Робби поцеловал Милочку Мэгги в щеку. Его поцелуй был все равно что лопнувший мыльный пузырь. Он протянул девочке квадратик промокательной бумаги.

– Всегда раздаю промокашки к своим поцелуям. – Робби подождал реакции окружающих. Никто не засмеялся.

– Ну что ж, – вздохнул он. – Если бы у меня был кролик, я бы показал тебе фокус.

Милочка Мэгги хихикнула. Он подарил ей четвертак и больше не обращал на нее внимания.

Три женщины и Робби провели вечер, разбираясь в генеалогии.

– Ну-ка, я попробую… – сказала Мэри. – Пит женился на Лизе…

– Нет, – возразил Робби. – Пит умер, когда ему было три года.

– Мне очень жаль.

– Ничего. Это было тридцать лет назад. На Лизе женился Адам. Ну-ка, посмотрим, тетя Молли, – обратился он к Миссис. – Вы вышли замуж за Мориарити? Его звали Майк?

Миссис кивнула.

– Как я понимаю, он умер.

– Да, – подтвердила та. – И уже давно, упокой Господи его душу.

– А что стало с Родди? С братом твоей жены? – спросила Мэри.

– С ним-то? – фыркнул Робби. – Он женился на девушке по имени Кэти Фогарти. Ее фамилию я хорошо запомнил, потому что у него была точно такая же. Он тоже был Фогарти. Понимаете, они не были родственниками. Просто фамилии совпадали. И когда они пришли за свидетельством о браке, клерк не хотел им его выдавать. Сказал, что это инцест или что-то вроде того.

– А что это? – спросила Миссис.

– Это когда может родиться уродец.

– И какой у них получился ребенок?

– У них не было детей.

– Так что же случилось с Родди? – не сдавалась Мэри.

– Он переехал в Бруклин, где у людей взгляды пошире, и, насколько мне известно, то ли жив, то ли уже умер.

Милочке Мэгги было скучно слушать сагу про Родди. Убаюканная руладами Робби, разомлев от тепла и чувствуя себя в безопасности в окружении матери, бабушки и тети, она погрузилась в полусон. Разговор жужжал у нее над ухом. И вдруг она услышала одно слово. Острое, как иголка. Это было чье-то имя. Оно все тыкало и тыкало в ее дремоту своим острием.

– Шейла!

– Никчемная она, – заявила тетя Генриетта. Голос у нее был зычный и резкий, и она шлепала словами, словно мухобойкой.

– Ей просто крупно не повезло в жизни, – возразил Робби.

– Она с самого детства была никчемной, даром, что моя внучка, – продолжала шлепать тетя Генриетта. – Вся в мать пошла. (Шлеп!) Эгги тоже была никчемная.

– Пусть покоится с миром, – поспешила сказать Мэри.

– Она была такой красоткой, такой красоткой, – заявил Робби. – Самая младшенькая, самая хорошенькая из всех моих дочерей.

Милочка Мэгги уже проснулась, но притворялась спящей, зная, что взрослые станут изъясняться непонятным ей языком, если поймут, что она подслушивает.

– Красота ее и сгубила, – продолжал Робби. – Ей едва двенадцать исполнилось, а парни уже слетались на нее, словно пчелы на мед. – Он сказал это тоном, каким обычно говорят на похоронах.

– А в пятнадцать она уже родила, – шлепнула тетя Генриетта.

– Она тогда была уже замужем, – с достоинством заметил Робби.

– Ага, семь месяцев замужем, – шлепнула в ответ тетя Генриетта. – Как бы не так! У недоношенных младенцев не бывает ногтей. А у Роуз ногти были на месте. Не рассказывай сказок!

– В Бруклине, – заметила Миссис, – очень много первенцев рождаются недоношенными. Дома трясет от трамваев, вот матери и страдают нервами.

– Чушь! – заявила тетя Генриетта.

– Помнится, – сказала Мэри, – однажды Эгги привозила Шейлу к нам в Бруклин. Ей тогда было лет шесть-семь. Ах, какая была милашка! Красавица! Хотелось бы снова с ней встретиться.

– А вот это ни к чему, Мэри, – возразил Робби. – Она теперь плохо выглядит и живет в бедности. Куда подевался ее муженек, никто не знает. Хотя иногда наведывается. Она живет в трущобах. И поверь мне, бостонские трущобы – это то еще место. Она зарабатывает стиркой, и только Господь ведает, сколько у нее детей.

– Я навещу ее, пока мы еще в Бостоне.

– Только сначала остановись где-нибудь в другом месте, – заявила тетя Генриетта.

– Этот дом наполовину мой, – возразила Миссис, – и не стоит указывать Мэри, что ей делать, а чего – нет, она у нас вышла замуж против отцовской воли.

– Может, это и к лучшему, если она ее навестит. Сходи, Мэри, сходи и дочь свою возьми, чтобы она увидела, что случается с девушками, которые позволяют ухажерам лишнего. Хотя чего тебе волноваться-то, она у тебя такая невзрачная.

– Она не невзрачная, – возразила Мэри. Она обняла дочь одной рукой. – Она не просто хорошенькая, какой была Шейла со своими белокурыми кудряшками и ямочками на розовых щечках. Она красивая! Посмотрите, какие у нее скулы и как подбородок сужается книзу. У нее же личико сердечком.

Милочка Мэгги широко открыла глаза и уставилась прямо в зрачки тети Генриетты, безмолвно подзуживая ту возразить своей матери.

– У нее желтые глаза.

– Ничего подобного! Они у нее золотистые.

– Желтые!

– Да ладно тебе, Генриетта, – вмешалась Миссис, – у тебя в молодости глаза были такого же цвета.

– Золотистые, золотистые, – уступила старуха.

– Я обещала найти тебе кузенов, Милочка Мэгги, и мы их найдем. Так что потерпи. Дай мне разобраться, – Мэри посмотрела на адрес, написанный Робби на клочке бумаги. – Повернуть направо, пройти один квартал, нет, три… – Мэри подняла вуаль, потому что от шенильных крапинок у нее двоилось в глазах.

– Так-то лучше. Пройти два квартала…

Они поднялись по четырем лестничным пролетам. Мэри тихонько постучала в дверь. Та с грохотом отворилась.

– Входите, входите! – крикнула рослая женщина.

У нее были обнаженные до плеч, мускулистые руки. Мокрый фартук. Не то белокурые, не то русые взлохмаченные волосы. Лицо блестело от пота.

В комнате кипела жизнь. При виде гостей целый выводок детворы разбежался по углам. Они попрятались за лежащими на полу узлами с грязным бельем, а самый маленький зарылся в гору засаленной одежды, подлежавшей сортировке.

Шторы были подняты, и сквозь открытые окна в комнату лились, киша пылинками, потоки солнца. Небо за окном было загорожено сетью заполненных бельевых веревок. Под дуновением ветра сушившаяся на них одежда вздымалась и опадала, перекручиваясь то в одну, то в другую сторону. Она была словно живая. На полу лежали узлы с грязным бельем. На стульях было полно высохшей одежды, ожидавшей утюга. На веревке, протянутой под потолком кухни, висели свежевыглаженные рубашки, а на газовой плите бурлил котел с самым грязным бельем.

– Мэри! – воскликнула рослая женщина.

Она порывисто обняла Мэри, оторвала ее от пола и закружила по комнате.

– Ох, Мэри, я тебя сразу узнала. Ты ничуть не изменилась. Все такая же милая и смотришься так благородно – вуаль, перчатки.

Тут женщина заметила Милочку Мэгги.

– Это твоя?

– Моя. Мы зовем ее Милочка Мэгги.

– Она красавица! – Рослая женщина опустилась на колени и обняла девочку.

– Это твоя кузина Шейла, – пояснила Мэри.

Шейла!

Милочка Мэгги вздрогнула в ее объятиях. Ей вспомнились слова, подслушанные в полудреме. «Никчемная!», «Никчемная с самого детства!», «Никчемная, вся в мать!». Милочка Мэгги растерялась. Как мог кто-то «никчемный» быть таким милым? Может, это была другая Шейла? Но нет. Мать сказала ей:

– Это дочь кузена Робби. Тетя Генриетта – ее бабушка. Мать тети Генриетты и моей матери приходится нам с тобой прабабушкой. Значит, вы – троюродные сестры. Вот!

– А маленьких троюродных сестер у меня нет?

– Конечно, есть, – заявила Шейла. И негромко позвала: – Вылезайте, вылезайте, где вы?

Ответа не было. Тогда она завопила:

– Вылезайте сейчас же, или я вам задам! Быстро!

Дети повылезали из-за узлов с грязным бельем. Их было четверо, все девочки. Самой младшей было два года, следующей – четыре, третьей – шесть и самой старшей – десять. Шейла выстроила их в шеренгу, попутно вытащив из волос четырехлетки грязный носок.

– Девочки, это ваша кузина Милочка Мэгги, которая приехала к вам в гости из самого Бруклина.

Четыре девочки и Милочка Мэгги мрачно уставились друг на друга. На большом пальце у четырехлетки был специальный колпачок. Она стянула его, сунула палец в рот, пару раз пососала его и надела колпачок обратно.

У всех девочек были спутанные светлые кудри, небесно-голубые глаза, грязные розовые щечки с ямочками, которые то появлялись, то исчезали, словно первые звезды на вечернем небе. Одеты они были в обноски и выглядели так, словно сошли с картинки к сказке про Крысолова из Гамельна.

– Ох, Шейла, они такие хорошенькие. Такие же хорошенькие, какой была ты… Я хочу сказать, они – это прямо ты и есть, просто умноженная на четыре.

– Да брось, Мэри, я никогда не была такой же хорошенькой, как мои деточки. Вот, знакомьтесь: старшую зовут Роуз, дальше Виолетта, с колпачком на пальце – Дэйзи и малышка Лили. Ей два года.

– Какие красивые имена.

– Я зову их «мой букетик».

– И у них у всех есть ногти, – громко заявила Милочка Мэгги.

– Ах, Милочка Мэгги… – простонала Мэри.

– Ох уж моя святоша-бабуля, – рассмеялась Шейла. – Интересно, она когда-нибудь перестанет перемывать мне кости? Она сказала отцу…

Мэри хотелось сменить тему:

– Как собираешься назвать следующего?

Шейла похлопала себя по округлившемуся животу.

– Ферн![18] Чтобы разбавить букет. – Она кивнула на Милочку Мэгги: – У тебя только один ребенок?

– Один.

– А в чем дело? Ты что, вышла замуж за ночного сторожа?

Она толкнула Мэри локтем и рассмеялась. Мэри с опаской взглянула на Милочку Мэгги. Шейла поймала ее взгляд и все поняла.

– Слушайте, малышня, почему бы вам не пойти поиграть со своей кузиной из Бруклина, а мы с кузиной Мэри пока поболтаем?

Девочки не двинулись с места, кроме Дейзи, которая снова стянула колпачок и трижды пососала палец.

– Идите играть, вам сказано! – заорала Шейла. – Или я вам задам. Быстро!

С криками команчей четверка потащила Милочку Мэгги к горам стирки. Они принялись залезать на узлы и раскидывать отсортированную одежду. Потом они стали рыться в корзине с мокрым бельем, которое ждало своей очереди на веревку, и обмотали друг друга мокрыми полотенцами, – все то время, пока Мэри с Шейлой беседовали, они визжали и смеялись. Наконец, они опрокинули гладильную доску со стоявшим на ней массивным утюгом. Утюг пролетел в дюйме от Дейзи.

– А вот теперь, – закричала Шейла, – я вам всем задам!

Они уныло выстроились в шеренгу. Потом Шейла сделала нечто странное. Она обхватила Роуз, с размаху шлепнула ее по заду и в то же время поцеловала в щеку. С тремя остальными она сделала то же самое. Все четверо всхлипывали. И в то же время исподтишка улыбались друг другу, играя ямочками на щеках.

– Теперь моя очередь! – потребовала Милочка Мэгги.

Шейла сделала с ней то же самое, пояснив Мэри:

– Со шлепком они получают поцелуй, чтобы они знали, что я их наказываю, но зла не держу.

Вернувшись домой в Бруклин, Милочка Мэгги не забывала своих «кузин». Она тратила свои карманные деньги на открытки в Бостон. Она начинала с приветствия: «Мои дорогие кузины из Бостона!» И заканчивала фразой: «От вашей любящей кузины из Бруклина». Иногда она получала ответную открытку, всегда подписанную Шейлой. «От кузины Шейлы и ее цветочков нашей розочке Милочке Мэгги».

Через несколько месяцев после возвращения домой Мэри получила письмо от матери, в котором та писала, что Шейла родила пятого ребенка, сына. Она назвала его Джо.

– Почему, ну почему? – причитала Милочка Мэгги. – Почему она не спросила меня? Я бы подсказала ей назвать его Крис.

– Почему Крис?

– Крис – это почти как сокращенное «хри-зан-те…». Ну, ты знаешь, про какой цветок я говорю, мама. Тогда бы он тоже вошел в букет.

Ее следующая открытка начиналась: «Мои дорогие кузины из Бостона и Джо».