Мир животных: Млекопитающие, или звери

В отряде сирен два семейства, дюгони и манаты, два современных рода и четыре вида. Сирены — животные морские, обитают в теплых прибрежных водах Атлантического, Индийского и Тихого океанов. Кормятся водорослями, морской травой, разными другими водными растениями и илом. На берег никогда не выходят, рождаются и умирают в воде.

Внешне сирены немного похожи на тюленей, но задних ластов у них нет, только передние, зато есть хвостовой плавник: округлый (у манатов) или с небольшой вырезкой (у дюгоней); лопасти его расположены не вертикально, как у рыб, а горизонтально, как у китов. Скелет задних конечностей редуцирован почти полностью. От крестца остались лишь две или четыре кости. Кожа толстая, до пяти сантиметров, складчатая, почти безволосая, лишь редкие щетинки разбросаны на ней.

Клыков нет (были у некоторых вымерших видов), верхние резцы, похожие немного на бивни (длиной до 20 сантиметров), лишь у самцов дюгоней. Коренных зубов у манатов до десяти в каждой половине челюсти, верхней и нижней, и обычно лишь по три у дюгоней. Как и у слонов, по мере износа передние выпадают, а сзади нарастают новые. У самок пара сосков на груди, как у слоних. Эти и другие морфологические черты, особенно выраженные у вымерших сирен, указывают на их общее со слонами происхождение от древних первокопытных зверей, в память о которых некоторые манаты и по сей день носят на передних ластах рудиментарные «ногти».

Дюгони и им подобные

В воде, в окружении морской флоры и фауны, вáлики, самка-дюгонь, родила свое единственное дитя и тут же, чтобы поникшие стенки легких новорожденного раздвинули первые глотки воздуха, подхватив его на спину, вынесла на поверхность. Почти час плавала, держа его на спине и не погружаясь. А потом часа два осторожно ныряла, приучала младенца к той стихии, в которой ему суждено жить до смерти.

И кормила его молоком (под водой!). Отец-дюгонь тоже был поблизости, но детеныша на спине не катал, ничем не кормил, польза в обороне от недругов тоже от него была невелика, лишь привязанность и сентиментальные чувства, а не ответственность влекли его к семье.

Дюгони — животные крупные, но безобидные и беззащитные. И довольно скучные, по мнению многих наблюдателей. Целыми днями едят, насыщая себя морской травой, глотают ее, почти не пережевывая. Едят под водой, в которой они пребывают, не всплывая, минут десять. Длина самого крупного из точно измеренных самцов от носа до конца хвоста — 2 метра 90 сантиметров. Вес самого упитанного — 200–300 килограммов. Из такого толстяка можно вытопить 56 литров сала! И жир, и мясо, и «слезы» дюгоня (жировая смазка глаз, которая стекает в углы глаз, когда пойманного дюгоня вытащат на берег) — все в местных суевериях сулит удачу или выздоровление от разных недугов. Оттого на дюгоней охотятся повсюду — с копьями, сетями, оттого их теперь мало.

Обитают дюгони в прибрежных водах Красного моря, в Индийском океане у восточного побережья Африки, вдоль азиатского побережья и у островов в Бенгальском заливе, у берегов Шри-Ланки, Индонезии, Северной Австралии и Филиппин.

А по западному берегу Африки, в тропической зоне, живут ламантины — из иного, чем дюгони, семейства сирен. Заплывают из моря в реки, загадочным образом добрались даже до озера Чад и там обосновались. Родичи ламантинов — манаты нашли подходящее для себя местожительство по ту сторону Атлантики, у восточных берегов Америки. Обычный манат (от Северной Каролины до северо-востока Южной Америки) и манат бразильский — реки бассейна Ориноко и Амазонки

Внешне манаты отличаются от дюгоней лишь округлым хвостом и более раздвоенной верхней губой, обе половинки которой могут двигаться независимо друг от друга. Правда, манаты крупнее дюгоней. Старые самцы длиной до четырех с половиной метров и весят до 680 килограммов. Но такие теперь редкость, обычно двух- и трехметровые. Старые путешественники рассказывали и о семиметровых манатах, но в наши дни никто подобных не видел.

Отличает манатов и более короткая беременность — пять-шесть месяцев (у дюгоней — одиннадцать). Детенышей может быть и два, с родителями живут они около двух лет, из которых полтора года сосут мать. Она кормит малыша под водой, распластавшись горизонтально брюхом вниз, и не поддерживает его ластом, не встает по грудь вертикально из воды, как часто, говорят, бывает у дюгоней.

Странно, но именно эта приписанная сиренам молвой «человекоподобная» манера кормить дитя и породила, по-видимому, легенды, сказки и мифы о морских девах. Так считают исследователи этих легенд. Однако, возможно, и дюгони не кормят своих малышей, прижав к груди ластом и подняв голову из воды. Впрочем, точно это пока неизвестно. Но за кормящими манатами много раз наблюдали в аквариумах и зоопарках, и никто не видел ничего подобного.

«Сегодня один из членов нашей экспедиции заметил с борта русалку и позвал товарищей, чтобы они посмотрели на нее. Все время, пока русалка проплывала близко от корабля, она строго смотрела на людей. Потом поплыла в открытое море и перекувыркнулась несколько раз. Когда русалка нырнула, матросы рассмотрели ее хвост. Он напоминал хвост дельфина, но был крапчатый, как у макрели» (Генри Гудзон).

Естественная история морских коров довольно заурядная, поведение не блещет проявлением особого интеллекта, образ жизни однообразен. Но сверхъестественная, мифологическая их история весьма романтична, интересна и уходит первородными корнями далеко в глубь тысячелетий — в Древневавилонское царство. Оттуда мифы о рыбохвостых девах (первоначально — мужчинах!), попутно меняя форму и содержание, перекочевали в Финикию, Древнюю Грецию и затем в другие страны.

Двести лет назад и в наших морях водились сирены (не сказочные, а натуральные), сумевшие приспособиться к весьма прохладным водам севера Тихого океана.

Стеллеровы коровы

В четверг 4 июня 1741 года пакетбот «Св. Петр» покинул гавань Петропавловской крепости на Камчатке и взял курс на восток. Кораблем командовал капитан-командор Свендсен, датчанин на русской службе, которого царь Петр, когда бывал в хорошем настроении, ласково величал Иваном Ивановичем. Сам же командор называл себя Витусом Берингом. Его отца звали Ионой Свендсеном, но Иван Иванович предпочел девичью фамилию матери. Капитан и почти половина команды не вернулись из этого знаменитого и тяжелого плавания.

В конце своей деятельной жизни Петр I вспомнил «то, о чем мыслил давно и что другие дела предпринять мешали», то есть о дороге через Ледовитое море в Китай и Индию. За три недели до смерти он написал любезному Ивану Ивановичу монаршую инструкцию: «На ботах плыть с Камчатки возле земли, которая идет на Норд… искать, где она сошлась с Америкой… и самим побывать на берегу… и, поставя на карту, приезжать сюды».

В начале лета 1728 года экспедиция вышла из устья реки Камчатки. Медленно продвигаясь на север, прошла через Берингов пролив в Чукотское море… и вернулась обратно, не увидев даже американского берега.

И вот теперь, через тринадцать лет после первой неудачной попытки, шестидесятилетний и уставший Витус Беринг опять повел «на обыскание американских берегов от Камчатки» новый, построенный в Охотске корабль и семьдесят восемь человек матросов и офицеров.

Второй корабль этой экспедиции — «Св. Павел» под командой «другого капитана, доброго, из русских» Алексея Чирикова — отплыл вместе с Берингом по тому же маршруту, но через две недели оба корабля навсегда разлучились.

Среди этих семидесяти восьми человек, связавших отныне свою судьбу с капитаном-командором Берингом, был молодой натуралист Георг Вильгельм Стеллер, который прославился описанием этого печального путешествия и мирных морских гигантов, открытых совершенно неожиданно в конце пути из Америки.

Стеллер родился в Германии. «Двадцатипятилетним юношей, — говорит наш академик Л. С. Берг, — он приехал в Петербург искать счастья». Здесь сначала работал врачом, а потом адъюнктом натуральной истории в Академии наук.

Это был натуралист даровитый, вспоминает о нем его коллега и современник Иоганн Гмелин, и путешественник прирожденный. Никакие трудности его не смущали. В пути обходился очень малым: возил с собой одну плошку, в которой и пищу варил, и ел, и пил. «Всякое платье и всякий сапог были ему впору. Всегда он был весел». Стеллер — наблюдатель «весьма точный». Но вот характер у него, говорят, был неважный: заносчивый и с «весьма неприятной склонностью вмешиваться в дела, которые его официально не касались». Впрочем, с людьми талантливыми такое случается нередко…

…И вот после сорока двух дней плавания по неспокойному и туманному морю люди Беринга наконец увидели на горизонте снежные вершины огромной горы. Это был хребет Святого Ильи на южном берегу Аляски. Большие кедры и пихты росли у его подножия.

«Св. Петр» повернул на запад и через два дня бросил якорь в бухте у небольшого острова Каяк. На берег послали за пресной водой ял, и на нем отплыл Стеллер (которого Беринг отпустил, впрочем, с неохотой).

«Но как я усмотрел, что со мною так непорядочно поступлено, — пишет возмущенно Стеллер, — и я в небрежении и презрении оставлен и что ласковыми словами ничего учинить не мог, употребил уже жестокие слова ему, капитану-командору Берингу», и тогда «меня с великим негодованием и вредительными словами с судна спустили».

Он пробыл на острове всего около десяти часов, но успел, однако, собрать интересные сведения о местных людях, животных и растениях (успел описать 163 вида растений!). Стеллер открыл даже новый, неизвестный науке вид сойки, названной позднее его именем.

Когда он вернулся на корабль, Беринг угостил его чашкой шоколада, чтобы достойно отметить столь знаменательное событие, как пребывание первого натуралиста на Аляске, но больше на берег не отпускал. Беринг был уже болен, тяжкие сомнения угнетали его, и он спешил поскорее вернуться назад. Стеллер с горечью записал в своем дневнике: «Десять лет Беринг готовился к великому плаванию… а исследование длилось только десять часов… якобы только для взятия и отвозу из Америки в Азию американской воды приходили».

Но и воды набрали недостаточно: не наполнили всех бочек на корабле — и поплыли дальше. А тут еще цинга стала валить с ног одного моряка за другим: треть команды уже болела. Когда миновали юго-западный угол Аляски, умер первый матрос — Никита Шумагин. Его похоронили на одном из открытых островов, которые с тех пор так и называются — Шумагинскими.

Отсюда пошли прямо на запад, на Камчатку. Но уже и не верили, что дойдут до нее. Море было бурное, швыряло бот, как колоду, пресная вода протухла, есть стало нечего, голодали сильно, и цинга свирепствовала. Люди обессилели совсем…

И вот 4 ноября вдруг вырос перед ними из тумана высокий берег. Камчатка! Слава богу… Пробовали стать на якорь, но не выдержали канаты. Налетела огромная волна и кинула корабль через буруны в мелкую лагуну поближе к берегу. Там было спокойнее. Стали пробираться на сушу. Только десять человек держались еще на ногах.

Вырыли ямы в земле, накрыли их парусами. А чтобы теплее было, больных засыпали песком вместо одеял. Измученный Беринг через месяц «за два часа до рассвета» умер в песчаной яме, заживо полузасыпанный землей.

А товарищи его обошли по берегу всю сушу вокруг, и горькая открылась им истина: попали они не на Камчатку, а на неведомый какой-то остров. Позднее назвали его островом Беринга. Они думали, что пристали к Камчатке, еще и потому, что увидели у берега лошадиный навоз — так спутники Беринга решили вначале. Потом оказалось, что это помет Стеллеровых коров, который похож по виду на лошадиный. Вот при таких печальных обстоятельствах и были открыты Стеллеровы коровы.

На другой день после высадки Стеллер заметил в море, недалеко от берега, какие-то странные бугры. Они чернели над водой, словно днища перевернутых лодок. Бугры плавали, ныряли. Но на берег не вылезали. Позднее, уже в июне следующего лета, когда увидели еще раз такие же бугры, моряки бросились к лодкам и поплыли к неведомым зверям, которые сулили богатое угощение их голодным желудкам, но могли оказаться и хищниками, способными проглотить охотников вместе с их шлюпками.

К счастью, гиганты были мирного нрава. Когда подцепили крюком одного из них и вытащили на берег, Стеллер понял, что судьбой предназначено ему сделать большое открытие. Животное спереди было похоже на тюленя, а сзади на… рыбу.

С первого же взгляда Стеллер решил — это манат, один из представителей сирен, или морских коров. И не ошибся. Только уж очень большой, манат-гигант среди сирен: длиной метров до девяти и весом около четырех тонн.

Стеллер очень подробно описал и внешность и образ жизни прославивших его капустниц (или капустников) — так назвали русские Стеллеровых коров: ведь те объедались водорослями ламинариями, по-местному — морской капустой.

Несмотря на отчаянное положение, в котором оказались люди с бота «Св. Петр», молодой врач находил в себе силы не только лечить их многочисленные недуги, но и вести дневник, каждый день аккуратно записывая в него свои наблюдения. И записи его особенно ценны для науки тем, что Стеллер ведь был единственным натуралистом, который видел живых капустниц!

Животные любят мелкие и песчаные места у берега, писал Стеллер, особенно там, где реки и ручьи впадают в море и где дно покрывают густые заросли подводных трав и водорослей. Собираются они здесь стадами. Взрослые всегда заботливо охраняют малышей. Когда пасутся, пропускают детенышей вперед, чтобы лучше их видеть. Когда же отправляются на поиски новых пастбищ, малыши плывут в центре стада: тут гораздо безопаснее.

Во время прилива, продолжает Стеллер, сирены-гиганты так близко подходили к берегу, что их можно было не только достать копьем, но иногда даже и рукой погладить. Если люди причиняли им боль, они «от досады и битья» беззлобно удалялись в сторону. Но вскоре, забыв обиду, опять подплывали к берегу. Казалось, невинные создания понятия не имели о том, какой опасный враг это размахивающее длинной палкой двуногое существо на берегу. Наполнив животы, морские коровы отплывали подальше от берега и, переворачиваясь на спины, засыпали.

Я не могу удержаться и не процитировать здесь замечательный отрывок из великолепной монографии Степана Крашенинникова «Описание Земли Камчатки». Правда, заимствован он из Стеллера, но уж очень живописно изложен.

«Кожа на нем (на капустнике) черная, толстая, как кора на старом дубе, шероховатая, голая и столь твердая, что едва топором прорубить можно. Голова у него в рассуждении тулова не велика. Глаза весьма малые и бараньих почти не больше, что в столь огромном животном не достойно примечания. Бровей и ресниц нет. Ушей нет же, но токмо одне скважины, ибо тулово с головою нераздельным кажется, однако есть в ней позвонки, к поворачиванию принадлежащие, на которых и действительно поворачиваются, а особливо во время пищи, ибо оно изгибает голову, как коровы на пастве. Тулово, как у тюленя, кругловато, к голове и к хвосту уже, а около пупа шире. Ластов у него два, под самою шеею, длинною около трех четвертей аршина, которыми оно и плавает и ходит, за каменье держится и, будучи тащено крюком, столь сильно упирается, что кожица с них отскакивает лоскутьями… У самок по две титьки на грудях против свойства других морских животных.

…Прожорливость примечена в них весьма странная, ибо они от непрестанного ядения головы почти из воды не вынимают и нимало не пекутся о своей безопасности, так что можно между ними на лодке плавать, по песку ходя, выбирать и бить которые угодно. Весь труд их во время еды состоит в том, что оне, через четыре или пять минут выставления из воды, как лошади, чхают. Плавают тогда тихо, один ласт по другом вперед двигая, так, как быки или овцы на пастве ходят. Половина тулова у них, то есть спина и бока, всегда поверх воды, и на спине тогда у них сидят чайки стадами и вши из кожицы их вытаскивают, так же как вороны у свиней и овец таскают… Сытые, спят вверх брюхом и во время морского отлива в море удаляются, чтоб на берегу не обсохнуть».

Первое время поселившиеся на Командорах моряки не охотились на морских коров. Не из жалости, а просто слабы они были еще слишком, чтобы отважиться на такое. Те, кто мог стоять на ногах, ходили по берегу с дубинами и убивали морских выдр — каланов, — которых на острове водилось великое множество, и все они были так доверчивы, что без страха подпускали человека. Даже сами приходили на огонь и только тогда разбегались, «когда их несколько штук перебьют». Мясо каланов ели, а дорогие их шкуры берегли для продажи: люди не теряли веры, что вернутся скоро на материк.

Потом, когда больные начали поправляться и уже многие окрепли, стали охотиться на капустниц. Действовали так: большой железный крюк привязывали к длинному канату. Один его конец держали на берегу «человек больше двадцати», другие пятеро садились в лодку. Самый сильный матрос стоял на носу с крюком наготове. Подплывали тихо к стаду капустниц, выбирали самую аппетитную на вид корову, и гарпунер вонзал в нее крюк. Сразу же «бережные люди» (то есть люди на берегу) изо всех сил натягивали веревку, перехватывали ее и тянули снова. Раненое животное билось в воде, люди на лодке кололи его штыками, ножами, копьями, «всяким острым железом», добивали, как могли. Выбившись из сил и истекая кровью, оно в конце концов затихало, и тогда стопудовую тушу медленно, шаг за шагом, тридцать человек с трудом подтягивали к берегу. Тут набрасывались на еще живую морскую корову и ножами и саблями отрезали большие куски мяса и жира. Жарили их под веселые крики и прибаутки и тяжкие вздохи умиравшего зверя.

Другие животные в стаде не оставались равнодушными, когда их товарищ попадал в беду. Как только раненый начинал биться, все бросались к нему на помощь. Одни, подплывая снизу, старались перевернуть лодку, другие бросались на веревку, словно хотели порвать ее, колотили хвостами по крюку, и не раз случалось, что выбивали его из раны.

Когда в плен попадала самка, самец всегда, презирая опасность и удары, которые сыпались на него, старался освободить ее. Он. потеряв голову, метался вокруг и, даже если она была уже мертва, все равно плыл рядом до самого берега. Даже на следующее утро, когда моряки, бывало, приходили на берег, чтобы отрезать от брошенной здесь туши куски мяса, они видели самца рядом с мертвой самкой.

Он не покинул ее и на третий день, когда Стеллер пришел с единственной целью исследовать кишечник его погибшей подруги. Такая трогательная преданность убивала у моряков всякое желание охотиться на морских коров. И все с радостью бросили это дело, когда плотники из остатков полуразбитого бота построили новое небольшое суденышко.

Постройка тоже не далась легко: никто из уцелевших офицеров и матросов никогда не строил кораблей. Мастера же, которые знали это дело, умерли от цинги.

Но умелец нашелся: красноярский казак Савва Стародубцев. Без него «едва ли удалось бы справиться с делом», как писал Свен Ваксель, принявший после Беринга командование экспедицией. За эти способности и сноровку Савва Стародубцев получил позднее звание сына боярского, то есть дворянство.

Новое судно назвали тоже «Св. Петром». Оставшиеся в живых сорок шесть человек благополучно погрузились на него и отплыли 13 августа 1742 года. Через четыре дня увидели Камчатку и пошли вдоль берега на юг, в Петропавловск. Добрались до него без особых приключений.

Они привезли с собой около тысячи шкур морских выдр. Это был отличный товар. Мехопромысловики, как только услышали, что всего в каких-то двухстах километрах к востоку от Камчатки лежат острова — поистине сказочный край непуганых зверей, сейчас же начали снаряжать корабли с охотниками за пушниной.

Командоры стали главной сырьевой базой пышно расцветавшего на востоке мехопромышленного дела. А дело было нешуточное: за пять ближайших лет здесь только три охотника добыли, например, одиннадцать тысяч песцов и две тысячи каланов! Даже по тем временам немало.

Морские коровы особой коммерческой ценности не представляли, но и их во множестве истребляли: охотникам полюбилось мясо капустниц. «А той одной коровы, — писал Петр Яковлев, обергитенфорвальтер, побывавший в 1754 году на острове Беринга, — мясо всем тридцати трем человекам на один месяц с удовольствием происходило в пищу».

Капустниц часто били глупо и бессмысленно. Промышленники зимовали обычно малыми партиями по два-три человека и такими силами не могли, конечно, вытащить на берег убитую корову. Тогда они просто кололи их с берега или, зайдя неглубоко в море, длинными поколюгами (заточенными стальными полосами, привязанными к шестам). Животные уплывали в море умирать. А потом бывало, что иных приносило волнами обратно. Тогда из них вырезали куски мяса. Но «к рукам их ни одна свежая корова не приходит», говорит Яковлев, и зря лишь они «тем коровьим табунам, подле берега в море обретающимся, чинят сугубую трату и гибель».

Вернувшись на Камчатку, Яковлев советовал запретить «вредительный» промысел морских коров. Но кому до этого было дело… В результате через двадцать семь лет после того, как экспедиция Беринга покинула Командорские острова, всех морских коров здесь уже перебили. Не осталось ни одной. Последнюю, говорят, съел с товарищами некий Попов в 1768 году. С тех пор этих удивительных животных никто уже не видел ни у Командор, ни в другом месте.

Георгу Стеллеру, одному из самых замечательных натуралистов, не суждено было самолично сообщить Академии наук о своем открытии. Он два года после возвращения с острова Беринга занимался исследованиями на Камчатке. Потом решил поехать в Петербург. Но ему не повезло: Стеллер долго, с нелепыми приключениями и осложнениями находился в пути. Был даже арестован по ложному доносу и под стражей отправлен обратно в Иркутск. Но по дороге его освободили. Наконец, тяжело заболел горячкой и умер в Тюмени в 1746 году, так и не увидев столицы.

Наблюдения Стеллера, описанные на латыни, были опубликованы лишь через три — пять лет после его смерти. Еще через два года перевели их на немецкий язык, потом и на другие языки мира.

Открытому Стеллером животному дал научное имя Rhytina gigas, снабдив его соответствующим описанием, немец Циммерман в 1780 году, уже много лет спустя после того, как последнюю Стеллерову корову съели охотники за пушниной. Сейчас это животное называется по-латыни Hydrodamalis stelleri.

Куски толстой сухой кожи, несколько скелетов и черепов и рисунки, скопированные с мореходной карты «Св. Петра»? — вот и все, что осталось от самых представительных морских кузенов толстокожих.