Мир-крепость

12

Сопротивление не имело смысла. Мой пистолет исчез, нож тоже. К тому же Сабатини был не один.

Они поставили меня на ноги, сдернули с меня куртку и связали руки сзади. Я подчинялся безропотно, двигаясь автоматически, без жизни, без надежды, без страха, без мыслей. Я ждал, когда мне отсекут ступни.

— Старый номер с горячим ящиком, — Сабатини снова захохотал. — Люди никогда не поумнеют.

Меня провели к выходу через узкие проходы между ящиками, а когда я споткнулся в темноте, поддержали, не позволив упасть.

«Ждут, пока мы выйдем. Там удобнее будет меня нести», — подумал я. Однако, когда мы дошли до пустого пространства у дверей, меня остановили, но ступни не тронули. С Сабатини были еще два Агента: один маленький, другой большой. В слабом свете, что проникал через люк, я увидел, что все они в оранжево-голубых мундирах. Это должно было мне кое-что объяснить, но я по-прежнему ничего не понимал.

— Вы поймали его, — с облегчением сказал кто-то. Его форма сверкала матовым серебряным блеском, но я не узнал этого человека. Он был старше того, которого я подкупил. — Слава Богу! И ведь по нему не скажешь, что его коснулась зараза!

— На этой стадии еще ничего нельзя заметить, — ответил Сабатини.

— Не могу понять, — откликнулся тот, — как он здесь оказался…

— Правда, не можешь? — весело спросил Сабатини.

— Мы благодарны Императору, — торопливо добавил мужчина. — Вы избавили нас от долгих месяцев карантина, а может, даже спасли нам жизнь.

— Император заботится о своих подданных, — серьезно ответил Сабатини. — Включите лифт и уберите его отсюда, пока он никого не заразил.

— Конечно, конечно…

Серебро мундира слилось с темнотой.

Я подошел к люку, но меня остановила чья-то рука. Тихо загудел мотор, зазвенели цепи. В люке появилась платформа, и Сабатини прыгнул на нее, прежде чем она остановилась. Один из его людей подал меня ему, потом оба Агента присоединились к нам.

Платформа поплыла в ночь, слегка раскачиваясь, потом замедлила движение и мягко опустилась на бетон. Как только Агенты соскочили с нее, таща меня за собой, она вновь пошла вверх.

По другую сторону поля вспыхнули огни, кто-то крикнул, и голос понесся далеко в ночь. Истерично затарахтел мотор грузовика. Не торопясь, но и не теряя времени, Сабатини втолкнул меня на заднее сиденье оранжевого с голубым геликоптера. Я опустился на него, уже устав от всего.

Один из Агентов — маленький, с темным лицом и глазами, в которых отражались далекие огни, — сел рядом. Второй, высокий уселся, посмеиваясь, впереди, рядом с Сабатини. Заработали еще какие-то двигатели, но далеко. Поле залили потоки света, в небо уткнулись лучи прожекторов.

Один из лучей разорвал темноту над нашими головами, освещая корпус «Феникса». Наш геликоптер уже летел, поднимаясь все выше.

Через несколько секунд мы оказались у ограждения, похожего теперь на сверкающую змею, оставили его позади и углубились в темноту.

Все молчали. Моя голова вновь начала работать, медленно, через силу. По крайней мере я начал думать, гадая, почему Сабатини и его люди в императорских мундирах, почему в порту началось такое оживление и почему мы летим в темноте. Но все это уже не имело особого значения.

— Старый номер! — Сабатини захохотал. — Ты даже не поблагодарил меня, Дэн, а ведь я спас тебя от верной смерти.

Я не шевельнулся и не произнес ни слова.

Сабатини повернулся, чтобы взглянуть на меня. Его нос в тусклом свете приборов выглядел еще чудовищнее.

— Знаешь, куда они сунули тебя? Прямо над двигателями. После старта ты бы там просто поджарился. Они с незапамятных времен используют этот фокус, эти Торговцы. Вот уж не думал, что кто-то еще клюнет на него.

Он вновь захохотал, на этот раз над человеческим легковерием.

Я молчал, как ледяная статуя. «Однажды тебе придется кому-то довериться, — сказала Лаури. — „Наверняка ты доверишься неподходящему человеку“. Но выбора у меня не было. Какое имело значение, умру я на корабле или в лапах Сабатини? Лучше бы мне погибнуть на „Фениксе“, веря в будущее и мечтая о новом мире.

Геликоптер с тихим свистом пошел вниз сквозь темноту ночи и наконец мягко приземлился. Агенты вышли и вытащили меня. Сабатини присматривал за мной, а двое других сняли мундиры и под ними оказалась знакомая мне черная форма. Потом эти двое следили за мной, а мундир снимал Сабатини. Маленький Агент зажег фонарь. Под кустами лежали трое мужчин, почти голых. Все трое были мертвы.

Двое Агентов натянули императорские мундиры на мертвые тела. Я стоял, спокойно следя за этим, и чувствовал, как деревенеют руки. Закончив возиться с трупами, они меня повели через кусты к темной приземистой машине и втолкнули на заднее сиденье. Двигатель захрипел, потом тихо заурчал. Мы выехали на гладкое темное шоссе, набрали скорость и помчались без фар. Время шло, поездке, казалось, не будет конца.

Наконец появились огни Королевского Города, подсвечивая низкие тучи зловещим багрянцем. Машина свернула на проселок с наезженной колеей и ползла по нему довольно долго. Я понятия не имел, куда меня везут. В конце дороги вздымалась к небу высокая, массивная гора, заслоняющая звезды; перед ней мы и остановились.

Меня вытащили из машины, Сабатини исчез в темноте. Послышалось какое-то звяканье и протяжный скрип. Дверь открывалась с трудом. Высокий Агент потянул меня вперед, и я остановился, чтобы в последний раз взглянуть на звезды, мерцающие среди облаков.

Сильный рывок швырнул меня в темноту. Впереди появился слабый мерцающий огонек, и перед нами открылся широкий коридор с пыльным полом и темными каменными стенами. Огонек двигался вперед, а мы за ним, сначала по коридору, потом вниз по крутой лестнице, несколько шагов по ровному и снова вниз, вниз, вниз. На стенах появились капли, порой высверкивал какой-то кристаллический осадок, а мы все спускались в глубь земли, следуя за танцующим огоньком.

Остановились мы в темной комнате. Я чувствовал, что она огромна: вокруг было совершенно темно, однако не возникало чувства, что стены давят на тебя. Сабатини указал на что-то, и его спутники зажгли факелы, укрепленные в ржавых зажимах. Они вспыхнули чадным пламенем, и я осмотрелся. Комната больше напоминала пещеру. С потолка капала вода, на неровном каменном полу вдоль стен стояли странные устройства из железа, дерева и веревок.

Я медленно перевел взгляд на Сабатини. Тот разглядывал меня и улыбался.

— Вижу, комнатка произвела на тебя впечатление, — тихо произнес он. — Тебе знакомы ученые работы твоих братьев. Я тоже своего рода ученый, и это моя лаборатория. Здесь я изучаю сущность истин… и методы ее извлечения. Это увлекательное занятие, и мне кажется, я обнаружил некоторые основные законы, пропущенные философами.

Он оглядел комнату.

— Старый Барон, приказавший построить замок и позаботившийся об обстановке этой комнаты, придумал много нового, но он не был философом. Для него это было всего лишь хобби. Когда-то эти стены дрожали от стонов, криков и визгов. Это он визжал от наслаждения. Но теперь комната принадлежит мне, а я ищу здесь истину. Где камешек?

Трудно пожать плечами, когда твои руки связаны сзади, но мне это удалось. Есть только один способ не сказать лишнего — полное молчание Я решил молчать, независимо от того, что со мной будет.

Сабатини с усмешкой следил за мной, потом кивнул одному из Агентов. Маленький типчик со сверкающими глазами вытряхнул из рукава нож и встал за моей спиной. Я невольно выпрямился. Что-то свистнуло в воздухе, и мои руки повисли, освобожденные. Я хотел растереть запястья, но сдержался.

— Боль — это нечто удивительное, — продолжал Сабатини. — На одних она действует как раздражитель, заставляя их язык говорить, неважно, правду или ложь, лишь бы это удовлетворило задающего вопросы. При этом трудно отделить нужные сведения. Для других она является клином, разрывающим душу, чтобы освободить место для других чувств. Для третьих это кляп, они крепко сжимают его зубами, и даже смерть не может их разжать. Интересно, ты из каких?

Мне тоже было интересно, но я не подал виду, продолжая смотреть на него равнодушным взглядом. Лицо его улыбалось, но глаза оставались холодными, жестокими и пронзительными. Они смотрели на меня и видели слишком много. Однако я не отвел взгляда.

— Давай посмотрим, — сказал он. — Думаю, тебя это заинтересует, ты ведь любопытен.

Он повел меня по комнате, показывая различные устройства, стоявшие на полу и висевшие на стенах, рассказывая при этом, как они действуют и что делают с человеком. В его голосе звучала нежность, он очень точно подбирал слова. Бесчисленные пытки представали предо мной, и не один раз меня продрало морозом по коже.

У некоторых инструментов были шипы, у других — ножи, у третьих — веревки и колеса. Там были маленькие клетки, в которых человек не мог ни сидеть, ни стоять, были сапоги и перчатки со стягивающими винтами.

— Они всем впору, — сказал Сабатини, — и в этом заключается их прелесть.

Он показывал мне старые темные пятна и рассказывал о них, сверкая глазами. Однако инструментов было слишком много, впрочем, пятен тоже. В конце концов его мягкий, мурлыкающий голос перестал до меня доходить — я смотрел, но не видел.

— Все здесь гениально, — сказал он под конец, — и мы восхищаемся мастерством исполнения. Мы смазываем колеса и винты, точим ножи и шипы, меняем веревки. Однако в конечном счете эти устройства не достигают цели. Они слишком величественны, слишком сложны, в них слишком много частей. Им недостает одного: драматического аспекта, который притягивал бы разум как символ, не позволяя забывать о себе. Именно на этом основано извлечение истины. Мы теперь не пытаем, не мучаем тело. Мы используем лишь слабый болевой раздражитель и пытаем разум.

Я мог бы броситься на него, мог ударить его и бежать к двери. Но я знал, что у меня нет шансов, а такая попытка была бы признанием слабости. Нет, лучше было просто молчать. Я и так был слишком слаб.

Он повел меня обратно к арочному проходу, через который мы сюда попали. На столе лежала коллекция игл, ножей и клещей. Сабатини внимательно оглядел их, посматривая то на меня, то на стол. Вытянул руку, взял щипцы и принялся поигрывать ими.

— Садись, Уильям, — вежливо предложил он, указывая на тяжелое кресло возле стола. Я сел и положил руки на подлокотники. Низенький Агент тут же закрепил их зажимами, два других зажима сомкнулись на моих ногах. Я сидел спокойно — я не мог пошевельнуться, даже если бы захотел.

— Тебе наверняка интересно, — говорил Сабатини, — какое право я имею на камень. Я скажу тебе. Самое большое право. Я хочу его иметь больше, чем кто-либо другой, и готов сделать все, чтобы получить его. Абсолютно все.

— Почему? — спросил я и тут же пожалел о том, что нарушил данное себе обещание.

У Сабатини заблестели глаза.

— Не знаю, — задумчиво сказал он. — Я буду честен, Уильям, и надеюсь, что ты ответишь мне тем же. Я тебя люблю, и ты полюбишь меня. Вероятно, это произойдет не сразу, но ведь мы терпеливы, правда, Уильям? Я буду рядом с тобой, ближе, чем кто-либо в прошлом и будущем. Повторю еще раз: не знаю. Но мне известно, что он имеет большую ценность, а значит, должен быть моим. По Галактике разошелся слух, что он здесь, и я сразу понял — это то, что я ищу. Я многим пожертвовал, чтобы приехать сюда и найти его, очень многим. Но когда я его заполучу, Галактика будет моей.

Откинув голову назад, я рассмеялся. Эхо отразилось от стен и обрушилось на нас. Он покраснел, глаза его потемнели, и я понял, что смех был правильной реакцией. Но вскоре лицо его обрело обычный цвет, и он вновь улыбнулся.

— Отлично, Уильям, — сказал он, — я люблю тебя все сильнее. Тяжело будет мне сделать то, что я должен. Избавь меня от этого, Уильям, и скажи, где камень.

Я спокойно смотрел на него и молчал.

Вздохнув, Сабатини махнул щипцами.

— Снимите с него ботинки, — печально произнес он.

Маленький Агент снял с меня ботинки; пол под босыми ногами был холоден как лед. Сабатини опустился передо мной на колени, как язычник перед божеством в своем капище, и тронул пальцем мою левую ступню. Я с трудом подавил дрожь.

— Такая красивая белая ступня, — сказал он, — как жаль, что придется ее изуродовать. — Он опустил щипцы, я не мог их видеть, но зато чувствовал их холод на своих пальцах. — Эх, Уильям, — вздохнул он. — Добрый Уильям, бедный Уильям.

Он дернул рукой и поднял ее. Огонь охватил мою ступню, метнулся вдоль ноги, через спинной мозг в голову и там взорвался. С беззвучным криком я втянул воздух: удержаться от этого было просто невозможно. Волны боли захлестывали мое тело, я стискивал зубы, моргал, потому что слезы заливали глаза, и пытался улыбнуться.

Боль! Представить ее невозможно. Нам кажется, что мы можем вынести все, что такие пытки не смогут вырвать тайну из губ, не желающих отдавать ее. Мы сильны, горды и смелы. Мы клянемся молчать. Но наше тело обращается против нас, ломает нашу волю и выдает нашу слабость. Это свинство — делить человека пополам, чтобы одна часть боролась с другой, чтобы они терзали друг друга. Когда тело слабо, воля не должна быть сильной. Но я не скажу…

Боль отхлынула, сосредоточившись в ноге, в пальце.

— Ну, — сказал Сабатини, — было не так уж и плохо, правда? Не очень-то и больно, да?

Он раскрыл щипцы, и что-то маленькое упало на пол.

Сабатини встал, посмотрел на мои ноги.

— Бедный пальчик, — промолвил он.

Высокий Агент изнемогал от смеха, у него тряслись даже уши. Сабатини заглянул мне в глаза, помахивая щипцами. Я не мог отвести от них взгляда, словно его притягивала какая-то мистическая сила.

— Где камень, Уильям? — с мольбой в голосе спросил Сабатини.

Я молча смотрел на клещи.

— Ладно, — сказал он. — Завтра займемся следующим пальцем. Потом еще одним и так далее, пока все не станут выглядеть одинаково. Потом, если ты не станешь моим другом, примемся за руки, а когда закончим с ними, придумаем что-нибудь еще. У нас много времени, Уильям. Мы еще научимся жить в дружбе… ты и я.

Они освободили мои руки и ноги и поставили меня на пол. Я дрожал всем телом — они содрали с меня одежду. Потом сняли пояс, и я остался перед ними голым. Быстро, чтобы Сабатини не поймал меня на этом, я взглянул на левую ступню. Из мизинца, оттуда, где раньше был ноготь, текла кровь. Такая маленькая штучка, а столько причиняет боли.

Однако нагота была еще хуже боли. Не из-за холода и сырости, просто трудно сохранить силу и гордость без одежды. Сдирая с человека одежду, с него срывают достоинство, а без достоинства он ничто.

— Спокойной ночи, Уильям, — мягко сказал Сабатини. — До завтра.

Он улыбнулся, и меня вывели. Я хромал, когда они вели меня по длинному коридору к маленькой деревянной двери, обитой железом. Открыв ее, меня втолкнули в камеру; я споткнулся и упал на охапку соломы. В ней что-то ползало и шуршало, но я слишком устал, чтобы обращать на это внимание. Сев на солому, я подтянул колени к подбородку и попытался забыть о боли, которую испытывал сейчас, и о той, которая ждет меня завтра, послезавтра и еще потом, пока я не начну говорить. Я пытался забыть о щипцах.

Почему я должен терпеть такие мучения? Жизнь не должна превращаться в агонию, она должна быть исполнена свободы, гордости и любви. У меня же не было ничего такого. Почему бы не отдать им этот камень? Пусть дерутся из-за него, пусть убивают друг друга… не мое это дело. Это всего лишь округлый камешек, который ничего не значит, а если даже и значит, они все равно никогда этого не узнают.

Однако я знал, что не скажу им, где он. Только это и осталось у меня. Я буду молчать, и боль будет продолжаться вечно.

В камере что-то шевельнулось, что-то большее, чем бегающие и шелестящие создания. Я застыл, пытаясь разглядеть, что это, и постепенно глаза мои привыкли к темноте. В углу сидел человек, я различал контуры тела.

По старой соломе, воняющей сыростью и затхлостью, я пополз к нему, а когда оказался рядом, понял, что это женщина, такая же нагая, как и я. Старая женщина, с высохшим, сморщенным телом, потрепанным лицом и спутанными волосами.

— Карло, — пробормотала она беззубым ртом. — Карло? Ты вернулся? — Страх в ее голосе смешивался с надеждой. — Не делай мне больно, Карло. Не надо больше. Я сказала тебе все, Карло. Где ты, Карло? Я тоскую по тебе. Только не делай мне больше больно. Я сказала тебе, где он. Ты же сам видел меня. Я бросила его на поднос пожертвований… там, в Соборе…

Дальше я не слушал. Я понял, кто эта старуха.

Фрида.