Мир-крепость

15

Я долго наблюдал за Собором. Как и следовало ожидать, за ним следили Агенты. В своих черных одеждах они маячили в тени портала. Сабатини не отказался от своего.

Я разглядывал их, а они меня не замечали. «Ищите молодого человека, который хромает, — сказали им. — „Он может быть одет, как Агент, а может и по-другому. Он высокий, молодой и здорово хромает“. Старый сгорбленный вольноотпущенник в лохмотьях и потрепанной шляпе, надвинутой на лоб, не существовал для них.

Люди проходили мимо, и черные бросали на них короткие взгляды. Люди проходили сквозь мерцающий золотом Барьер и выходили обратно; входили подавленные, выходили спокойные, а черные смотрели и тут же забывали о них. Я же смотрел и запоминал. Вот вошел мужчина, державший со знаком цеха плотников на куртке ящик с инструментами. Обратно он не вышел.

Широко шагая, я двинулся в сторону Барьера. Пальцы еще немного болели, но я не хромал. Это было нелегко, но я знал, что хромать мне нельзя. Поднимаясь по высокой лестнице, я настраивался на подобающий лад.

«Убежище, — думал я. — Приют для души. Нет Барьера для тех, кто ищет покоя».

Получалось у меня плохо — я не хотел ни убежища, ни покоя. Нелегко человеку управлять своими мыслями, вкусившему счастья — думать о печали, решившему преодолеть все препятствия — изображать сломленного и потерявшего надежду, идти, загребая ногами и горбиться, вместо того чтобы выпрямиться и хромать, если уж ноги болят.

Слабое покалывание предупредило меня, что Барьер нельзя обмануть.

«Лаури покинула меня, — подумал я. — Мне никогда уже не увидеть ее, она ушла, и я стал ничем».

Слезы навернулись на глаза.

«Покой, — думал я, — как мне нужен покой. Я не могу желать невозможного, для меня нет иного спасения, кроме Собора».

Я продолжал подниматься по лестнице, которую трудно преодолеть, не хромая, цепляясь за надуманные чувства и забыв о Барьере, и Барьер открылся, пропустив меня.

В Соборе было спокойно и свежо, здесь царил истинный покой. Единственное место в мире, где было так спокойно, а я покинул его и уже никогда не буду принадлежать ему вновь.

Я стиснул зубы.

«Есть вещи и получше покоя. Покой — это капитуляция, противоестественное состояние. Он не может существовать одновременно с жизнью, только смерть дает полный покой; тогда кончается борьба и человек сдается окончательно».

Тоска моя прошла, и я начал обдумывать план действий.

Шла служба, и я мысленно оценивал ее. Интересно, кто сидит в контрольном зале? Отец Михаэлис? Отец Конек?

Склонив голову, я опустился на колени недалеко от Портала, краем глаза оценивая результаты ремонта. Пролом в стене фасада заделали цементом. Кто-то сделал это очень тщательно, цвет совпадал идеально, и можно было заметить только тонкую, не толще волоса, полоску. Большинство скамей тоже восстановили, и лишь несколько еще требовали отделки. Позади я заметил столяра, он дожидался окончания службы.

За алтарем появлялись все новые чудесные видения. Они создавались со знанием дела, но вдохновения в них не чувствовалось, и я подозревал, что за пультом сидит отец Конек. Думает, вероятно, о чем-то другом, о своих любимых реликтах, о таинственных машинах неведомого назначения, которые еще могли бы пригодиться Церкви. И конечно, гадает, какое еще открытие совершит брат Джон, пока он ведет службу.

Я пригляделся к прихожанам, стоявшим на коленях рядом со мной. Они всматривались в экран слепо, покорно, с лицами, освещенными верой и очарованием. Я завидовал им, их благословенному невежеству. Ибо знать слишком много — значит сомневаться, а я знал слишком много и уже не мог верить так слепо, как они.

Закрыв глаза, я думал о том, каков я. Во мне странно уживались сила и слабость, знания и невежество, смелость, трусость и множество других вещей, которые я осознал только теперь. Мне вспомнилось, каким я был, прежде чем меня подхватил вихрь мирской жизни. Не лучше ли было оставаться в смирении и неведении? Но разве был бы я счастлив, оставаясь спокойным?

И где-то в глубине моей души родилась уверенность, что знания, пусть даже причиняют печаль и боль, стоят всего остального, что я никогда не смог бы остаться в монастыре, даже если бы Фрида не вошла в Собор. Она лишь ускорила неизбежное. В конце концов я отвернулся бы от монашества, ибо жизнь имеет смысл и мыслящий человек должен искать этот смысл, хочет он того или нет.

Завеса упала, и мои глаза, до того ослепленные темнотой, видели все четко. Я мог жить свободно и любить, и это стоило той цены, которую я заплатил и, возможно, еще должен был заплатить.

И вместо того, чтобы благословить Бога, я благословил Лаури.

…одно слово существует для людей, только одно слово, и слово это — «выбирай»…

Я сделал свой выбор.

Служба закончилась, верующие один за другим потянулись к выходу. Тихо, чтобы не нарушить покоя Собора, столяр принялся за работу. Вскоре мы с ним остались одни. Через несколько минут отец Конек выйдет из контрольного зала, и до следующей службы, по крайней мере в течение часа, он будет пуст. У меня было достаточно времени.

Отец Конек скорее всего уже выключил аппаратуру, но, конечно, еще с нежностью смотрит на нее. Она была гениально спроектирована, на диво искусно сделана, была произведением искусства, рядом с которым картины, скульптуры и цветомузыка бледнели и казались жалкими, ибо эти устройства действовали. Но теперь ему пора выходить. Он еще раз оглянется и начнет спускаться по лестнице, медленно, потому что возраст дает о себе знать. Отодвинет плиту у входа, выйдет в коридор, задвинет ее и направится к мастерской Брата Джона, все ускоряя шаги от почти суетного любопытства.

Я подождал еще немного, готовясь ко второму шагу, куда более опасному. Портал находился сбоку, голубой, сверкающий и непроницаемый.

Я дышал глубоко, чтобы сердце мое успокоилось, думал о широких зеленых лугах, где покой покрывает землю, как мягкое одеяло, где ничто не движется и царит полная тишина. Я представлял себе, что лежу там на траве и мне хочется вместе с ручейками стечь в реки, с реками бежать к морю и там потерять свое «я» и стать частицей вселенной. Я хотел вместе со звездами кружить по их извечным орбитам, гореть, как они, и остывать вместе с ними до окончательной смерти.

«Смерть и покой. Покой и смерть. Тихие, вечные близнецы. Я пройду через Портал и обрету покой. Пройду через Портал и…»

Думая так, я встал, устало направился к Порталу, устало прошел через него. По другую сторону я остановился, весь в поту, и, дрожа, прислонился к стене. В контроле своих эмоций, как и во всем другом, тренировками можно добиться многого. На сей раз это было не так трудно, но я устал, убеждая самого себя и Портал, будто жажду вечного покоя.

Стоя так, я услышал шаги — кто-то спускался по лестнице. Неужели время для меня шло так медленно, что несколько секунд растянулись на едва ли не полчаса? Я мог вернуться, отсюда это было просто, но чтобы попасть сюда, мне придется снова проходить через Портал, а я не был уверен, что смогу выдержать это еще раз.

Я посмотрел на Портал. Плита отодвинулась, в коридор вышел отец Конек. Он смотрел на лестницу, по которой спустился, и лицо его было озабоченным. Медленно задвинув плиту, он так же медленно отвернулся от меня и пошел по коридору.

Я облегченно вздохнул.

Что тебя так беспокоит, отец Конек? Почему ты хмуришь лоб? Почему идешь так медленно? Ты все еще помнишь об осквернении монастыря и Собора, хотя все следы уже убраны? Может, тени насилия и смерти до сих пор таятся в самых неожиданных местах, внезапно обрушиваясь на неосторожных? А может, ты идешь так медленно оттого, что усомнился в своей вере?

«Было бы очень грустно, окажись это правдой», — подумал я, чувствуя себя ответственным за это.

Я подошел к плите и приложил к ней ухо, прислушиваясь. Из контрольного зала не доносилось ни звука. Осторожно отодвинув плиту, я вошел и закрыл ее за собой. Потом прислушался, не зная точно, почему стою и слушаю. Было тихо.

Неслышной тенью я начал подниматься по лестнице, поглядывая вверх, и тут увидел Агента.

Вместо разбитого зеркала поставили новое, потому я и увидел его. Он стоял, прижимаясь к стене справа от двери, внимательно вглядываясь в ее проем, с оружием, готовым к выстрелу. Он не знал, что я его вижу, и не собирался меня ловить. Губы его были плотно сжаты и так же белы, как рука на пистолете, направленном на дверь. Я знал этого человека. Мы никогда прежде не встречались, но я все равно знал его — он был братом родным всем смертоносным черным, с которыми мне уже довелось столкнуться.

Он ждал там, чтобы убить, потому что услышал, что кто-то вошел. Ему было все равно, кто я. Даже будь я отцом Конеком, он убил бы меня, покажись я в двери. Он получил приказ убивать, и это было странно.

Однако времени на раздумья не оставалось: он уже начинал беспокоиться, гадая, то ли слух его обманывает, то ли человек на лестнице что-то заподозрил. Через секунду он мог прыгнуть к двери и выстрелить, а я ничего не мог с ним поделать, потому что не взял с собой оружия. Я просто не захотел его брать и теперь жалел об этом.

Агент шевельнулся, и в то же мгновение я шагнул вперед и вбок, прижавшись к стене справа. Так мы и стояли, карауля друг друга. Я уже не видел его в зеркале, но и он не мог меня заметить и, конечно, не был уверен, что я знаю о нем.

Мы ждали, секунды тянулись мучительно долго. Наконец из проема высунулся ствол пистолета. Я ждал, пока он появится целиком и окажется ближе. Отверстие ствола стало чернее, более круглым, я увидел руку и ударил изо всех сил.

Пистолет упал, послышался то ли кашель, то ли крик, и рука исчезла. Он еще растирал правое запястье левой рукой, когда я оказался перед ним и ударил под вздох. Человек сложился пополам, и тогда я добавил ему ребром ладони по виску. Он упал.

Я постоял посреди зала, переводя дух, — только теперь я понял, насколько подорваны мои силы, — потом наклонился, крепко связал его и сунул в рот кляп. Выпрямился, осмотрелся. Приятно было вновь оказаться в этой комнате.

Все оборудование стояло на своих местах, но сейчас это не вызвало у меня привычного чувства власти. Наоборот, чувствовал себя странно смиренным. Забытые гении прошлых веков создали эти приборы, а мы просто использовали их, расточительные наследники, даже не зная, как они действуют и зачем, зная лишь, что они делают, если мы нажимаем ту или иную кнопку. Да, быстро мы опустились…

Я вздохнул, сел за пульт, нажал кнопку, надел шлем и сунул руки в перчатки. Последний раз, когда я сидел здесь, меня искали четверо Агентов, но сейчас я сам пришел поискать кое-что, и нужно было спешить.

Я проникал в мрачную глубину стен, скользил внутри них, возвращаясь в одно и то же место. Я искал и зондировал, но в стенах не было ничего.

Кристалл исчез.

Я немного посидел, пытаясь понять, что случилось, и подогнать этот факт к другим. Вдруг мне все стало ясно, и я повернулся. Черный смотрел на меня, глаза его горели ненавистью. Ему приказали просто убить. Все ясно: они нашли кристалл, и я был им больше не нужен.

Я почувствовал облегчение. Сабатини будет желать моей смерти, поставит там и сям людей, чтобы они при случае убили меня, если я вернусь, но не станет меня искать, потому что получил то, чего так сильно хотел. Я был свободен, мог жить, мог любить Лаури. Я не отдал ему кристалл, он нашел его сам или это сделал для него кто-то другой. Но я не сказал ему ничего, а теперь моя роль и вовсе кончилась.

Однако при мысли о Лаури и том, что она подумает обо мне, мне стало стыдно. Она говорила, что камешек может оказаться ключом, а в руках Сабатини он станет ключом к террору и разрушению. Такую ответственность нельзя стряхнуть с себя, как пылинку. Возможно, я все же проболтался ему о тайнике. Мне казалось, что нет, но вообще такая возможность существовала.

Черный внимательно следил за мной, и мне показалось, что я о чем-то забыл или проглядел что-то очевидное. Я не спеша огляделся, но не заметил ничего подозрительного.

Постепенно до меня начало доходить, что я слишком поспешно решил, что Сабатини давно нашел кристалл и уже успел исчезнуть с ним. Он мог быть все еще в монастыре а в моем распоряжении имелось лучшее оборудование на Бранкузи. Если с его помощью кто-то нашел кристалл в моем тайнике, то с его же помощью и я мог найти его, лишь бы он еще оставался в пределах досягаемости аппарата.

Я вернулся к пульту, прошел через заднюю стену и свел искатель до уровня коридора. Через монастырь я проскочил быстрее, чем бегущий со всех ног человек.

Коридоры были пусты, но я не рассчитывал найти в них камешек. Я не знал, где он может находиться, но знал, откуда нужно начать. И все же мне не хотелось этого делать, я боялся того, что мог увидеть.

Перед дверью Аббата я поколебался, но потом все же прошел сквозь нее. Они были там.

Аббат сидел в кресле, могучий, седой и невозмутимый, перед ним стоял Сабатини, смуглый, с огромным носом и сардонической ухмылкой. Между ними на маленьком столике, слабо поблескивая, лежал камешек.

— …за три дня ничего, — говорил Сабатини. — Теперь я посмотрю, что можно сделать.

— Думаешь, у тебя получится то, что не вышло у нас? — спросил Аббат. — Какое у тебя оборудование? Кого ты можешь к этому привлечь?

— По крайней мере я не побоюсь рискнуть, — сказал Сабатини.

— И уничтожишь его. Нет, Карло, это дело слишком тонко для тебя. Ты оставишь его нам, и, если эту загадку можно разгадать, брат Джон сделает это. Это слишком ценная вещь, чтобы ею занимался ты.

— Ценная! — воскликнул Сабатини. — Что ты знаешь о ценных вещах? Может, ты уже забыл, кто за это заплатил тебе и всем остальным, кто надоумил тебя поискать это в Соборе? Кто повторял: «Представь, что ты Дэн, что ты блокирован в контрольном зале. Где бы ты спрятал камень?»

— И все-таки, — спокойно прервал его Аббат, — это можно продать дороже, куда дороже, чем заплатил ты, особенно если мы решим проблему. А мы это рано или поздно сделаем.

Сабатини побагровел.

— Ни хронора больше! — рявкнул он и грохнул кулаком по столу. Камешек подскочил.

— Спокойно, Карло, — Аббат нахмурился. — Не стоит так нервничать. Возможно, этот предмет не имеет никакой ценности и ты ничего не выиграешь. Полагаю, ты потратил уже слишком много.

— То, что я дал, я же могу забрать обратно, — холодно ответил Сабатини. — Я всегда получаю то, за что заплатил!

Он потянулся за камнем, но тот отодвинулся от его руки. Сабатини ничего не заметил, но Аббат видел все.

— Послушай, Карло, — сказал Аббат, — надеюсь, ты не думаешь, что сможешь украсть что-то из моего монастыря. По крайней мере до тех пор, пока контрольный зал в моем распоряжении.

— Но я могу распорядиться твоим будущим. — Сабатини усмехнулся. — Может, рассказать Архиепископу о твоих делишках? И помни, в контрольном зале сидит мой человек… с твоего согласия.

Он снова потянулся за камнем, но тот соскользнул со стола на пол. Когда он наклонился за ним, пистолет выскочил из его кармана и повис в воздухе, а кристалл присоединился к нему. Они висели, словно их держали невидимые руки.

Сабатини выпрямился и яростно бросился на камень и оружие.

Пистолет зловеще шевельнулся, и Агент замер.

— Кто это? — спросил Аббат. — Ты, отец Конек? Отличная работа! А теперь дай мне камень и оружие!

Он встал и шагнул вперед, но тут же остановился, потому что пистолет повернулся в его сторону.

Это я, отче, Уильям Дэн. Послушник, выброшенный в объятия смерти, невинный человек, преданный на муки.

— Уильям! — проговорил Аббат. — Уильям, сын мой! Сабатини шевельнулся.

Я пришел за тем, что не принадлежит ни тебе, ни ему, отче, а только мне. Один из вас равнодушный, лживый изменник, второй — палач и убийца. Мне бы сейчас же следовало убить вас обоих!

Их парализовала ярость, какой истекала эта мысль. Сабатини первый овладел собой. Он сложил руки на груди и просто смотрел на камень и пистолет. Румяное лицо Аббата побледнело.

— Нет! — прохрипел он. — Ты не можешь это сделать! Не можешь запятнать рук моей кровью!

Кровью фальшивого Аббата? Кровью изменника, вора, торговца муками?

Он побледнел еще сильнее.

— Пролилась бы твоя собственная кровь… — выдавил он. — Моя кровь — твоя кровь: ведь ты мой сын.

БОЖЕ! Это ударило меня как молния. Пистолет задрожал в воздухе, когда я невольно стиснул пальцы на регуляторе. Меня шокировала фальшь Аббата, но я не убил бы их. Тогда еще нет. Но теперь мир перевернулся вверх ногами.

«Мой отец»! Теперь я мог убить их. Застрелить обоих, прежде чем они успеют шевельнуться, выстрелить в безоружных, в злости и ужасе. «Мой отец»! Это звучало как богохульство.

Ты не отец! Минуты страсти слишком мало, чтобы стать отцом!

Старик опустился на колени и воздел руки к небу.

— Ради Бога, — прошептал он. — Сын мой… — И он склонил голову перед оружием, кристаллом и невидимым духом мести.

Ну так живи же! — Эта мысль была как последний крик умирающего. — И страдай!

Я доставил оружие и камень к себе, страдая, как никогда прежде, как не страдал даже в камере пыток Сабатини. Разум мой разрывался на части.

«О Боже! Если на свете что-то может измениться, если есть какая-то надежда, заговори сейчас со мной!»

И камень заговорил.