Мир-крепость

21

…и пока я лежал, вспоминая, как исчез камень и как я познал, что такое страх, не ведая, ночь сейчас или день, за мной пришла Лаури.

Она постучала в дверь, я встал и впустил ее.

— Архиепископ хочет тебя видеть.

Она не смотрела на меня. Может, так было лучше, ведь я был небрит и не выспался.

Вновь мы шли по коридорам корабля, и я думал о трех делах, которые мне предстояло сделать: одно для людей и два для себя. Потом игра закончится.

— Почему он так тебя ненавидит? — спросила Лаури.

— Кто?

— Аббат.

— Это тщеславный человек, — ответил я. — Кроме того, он сказал, что я его сын, и я верю ему.

Она быстро взглянула на меня.

— Несчастный человек.

Это были странные слова, но я знал, что она имеет в виду, и согласился с ней.

Остановившись перед какой-то дверью, Лаури осторожно постучала.

— Входите, — пригласил тихий голос.

Лаури отодвинула дверь, и мы вошли в помещение немногим больше каюты, в которой я провел ночь. Посреди него сидел в кресле старик, бледный и совершенно седой. Присмотревшись, я увидел, что он калека, и понял, что стариком его сделали болезнь, страдания и заботы; они проложили морщины на его лице и вырыли глубокие ямы под глазами.

А глаза у него были мудрые и добрые; я знал, что могу ему верить.

— Итак, — сказал он, — мы наконец встретились, сын мой.

— Наконец?

— Я часто интересовался, что с тобой происходит и чем ты занимаешься.

Склонив голову, я промолчал.

— Садись.

Мы взяли стулья у стены и сели — я напротив него, Лаури рядом. Когда она взяла его за руку, я понял, что они вдвоем против меня.

— Итак, камень оказался бесполезным и ничего не стоящим… — начал он.

Я посмотрел на Лаури.

— Ты проболталась!?

Она воинственно подняла голову.

— Да. Я не могла позволить, чтобы ты с ним торговался. Ты мог попросить такое, что было бы ему неприятно.

— И твое обещание ничего не значит?

— Ничего. Я жертвовала и большим.

— Но ведь ты обещала искренне, почему же изменила свое решение? Из-за того, о чем мы говорили потом?

Архиепископ поглядывал то на меня, то на нее, потом поднял почти прозрачную руку.

— Дети!.. — сказал он.

Мы умолкли, испепеляя друг друга взглядами.

— Она рассказала мне, — признал он и грустно улыбнулся, — но, по-моему, сделала это скорее ради тебя, чем ради меня. Теперь у меня нет выхода и я не могу отказать тебе.

Я быстро взглянул на Лаури. Она была бледна и во все глаза смотрела на Архиепископа.

— Чего ты хочешь, сын мой?

— Об этом потом, — сказал я. — Ты говоришь, что камень бесполезен и ничего не стоит. Но если бы ты был с ним связан так, как я, то думал бы иначе. Это лишь половина правды.

— Для нас разница невелика.

— Но она существенна. Да, мы никак не можем использовать его, ибо не имеем достаточно власти, чтобы выполнить указания, адресованные не нам. Но он не совсем бесполезен, поскольку предлагает то, что могло бы изменить Галактику и подготовить ее к созданию Третьей Империи. Собственно, есть два варианта.

— Я не понимаю тебя, сын мой.

— Тогда я объясню и заранее прошу прощения, если повторю уже известное тебе, отче.

— Я слушаю тебя.

— Галактика разделена на тысячи отдельных миров, и каждый борется с остальными, каждый является крепостью, которую можно завоевать лишь ценой, значительно превосходящей ее ценность. Главным образом потому, что все гораздо лучше готовы к обороне, чем к нападению.

Старик кивнул, соглашаясь.

— В результате, — продолжал я, — мы имеем дело с психологией крепости, которая искажает все. Она означает обособленность, страх, ненависть к другим. Означает сильные правительства, концентрацию власти, богатств и силы. Означает угнетенных, бездумно смотрящих на своих начальников в надежде, что те обеспечат им безопасность. Означает застой, деморализацию и уничтожение человеческой цивилизации по мере уничтожения техники и науки и разрыва коммуникаций между мирами.

— Это правда, — сказал Архиепископ, — но исключением тут является Церковь. Это сокровищница наук и технологий.

— Пока существует порочный круг обороны, централизации невежества и страха, надежды для Галактики нет, а знания Церкви не имеют никакой ценности, ибо никто не может их понять.

— Значит, ты предлагаешь, — сказал Архиепископ, подняв белую бровь, — чтобы мы усилили наступательные силы, дали оружие тщеславным владыкам и так разорвали порочный круг?

Я покачал головой.

— Это одно из паллиативных решений, но и оно могло бы дать какие-то результаты. Правда, разрушения и резня были бы ужасны, и даже если бы кто-то из владык сумел объединить Галактику, от нее мало что осталось бы. Нет, вооружение не выход из положения.

— Тогда что же?

— Не так быстро, — ответил я и задумался, стараясь четче сформулировать свои мысли. Я знал ответ и не сомневался, что он верен, но нужно было еще убедить в этом Архиепископа.

— В крепости важнее всего невежество людей. Интеллигентных, образованных людей невозможно удержать за стенами, знания — это сила, которая легко разрушит их изнутри. Владыкам это хорошо известно, и первый принцип их политики — не допустить, чтобы подданные стали сильными, а второй — держать их в невежестве. Первый касается физических аспектов, второй — духовных, но фактически это одно и то же.

Я взглянул на Архиепископа, но по его морщинистому спокойному лицу невозможно было определить, понимает ли он меня.

— Продолжай.

— Все зависит от возможности общения.

— Но именно этого добивались Граждане, — запротестовала Лаури. — И это ничего не решало.

— Идея может быть хорошей независимо от того, кто ее предложил, — вставил старик. — Продолжай, сын мой.

— Они знали решение, но не представляли, как взяться за дело, и пытались использовать книги. Это понятно, потому что книги были единственным неподцензурным каналом информации, доступным для них, а писаное слово побуждает мыслить логически. Но для этого требовалось заставить людей читать, да и тексты не могли быть слишком умны — владыки не согласились бы на это.

— Может, им следовало печатать математические трактаты? — язвительно спросила Лаури.

— Нет, — серьезно ответил я, — хотя даже они были бы лучше. Но такой метод не принес бы желанного результата, потому что, во-первых, написанное можно контролировать, а во-вторых, люди должны уметь читать. Существует лишь один способ общения, не зависящий ни от кого.

— Какой? — спросил Архиепископ.

«Я люблю тебя, Лаури».

Она покраснела, глаза ее заблестели.

— Мысль! Ну конечно!

— И ты думаешь, это возможно? Лаури говорила мне, что настоящих телепатов давно нет.

— Телепаты?

— Так мы их называем. Когда-то я читал о них.

— Телепаты… — повторил я и поднял голову. — Мы делаем это ежедневно.

— То есть? — Архиепископ поднял брови.

Лаури оживилась.

— Ну разумеется! В Соборах. Службы передаются мысленно, с помощью машин. Мы все время занимаемся этим, но почему-то это не пришло нам в голову.

Я кивнул.

— Превосходный метод общения. И никакой цензуры. Но Архиепископ покачал головой.

— Ты хочешь, чтобы Церковь будоражила народ? Это невозможно. Наш долг — беречь наследие людей, пока не придет время.

— А если оно никогда не придет? — тихо спросил я. — Человек никогда не станет лучше, если Церковь ему не поможет. Он будет все глубже увязать в варварстве. Невежество, как и знания, усиливается. Знания действуют изнутри, а невежество засасывает человека снаружи, и чем глубже он погружается, тем труднее выбраться обратно.

— Нет-нет, — повторил Архиепископ. — Это невозможно.

— Церковь не выполняет своей миссии. Она должна готовить человека к принятию наследия, а сейчас Церковь лишь одна из сил Галактики и ничем не лучше владык. Владыки дают людям хлеб и зрелища. Церковь дает чудеса и утешение. Первые успокаивают тела, вторая — души, и разница между ними невелика. Успокоившиеся люди довольны своей судьбой.

— Если мы все же начнем действовать, что защитит Церковь от уничтожения?

— Ее собственная сила.

— Мы недостаточно сильны, чтобы противостоять владыкам, — сказал Архиепископ. — Мы сохранились так долго лишь потому, что никогда не провоцировали владык.

— Да, мы помогали им, а люди теряли на этом. Силы и возможности Церкви недооценивались, ибо ее предводители слабы и боязливы, но она — единственный источник силы и очень нужна владыкам. Без нее в мире стало бы во сто крат беспокойнее. Если бы не сокровища культуры, охраняемые Церковью, Галактике было бы куда лучше без нее. Впрочем, есть еще один источник силы, о котором никто не помнит, — люди, которые наверняка не стали бы спокойно смотреть, как владыки уничтожают Церковь. Угроза Церкви равнозначна разрушительному восстанию.

— Возможно, — согласился Архиепископ, — но мы не можем рисковать будущим Церкви.

— А будущим людей? Чего стоит Церковь без людей? Впрочем, ты представляешь не совсем то, что я предлагаю. Я имел в виду не прямой призыв к бунту, это слишком рискованно. Я лишь предлагаю Церкви передать людям часть их наследия, не машины, но знания — которые в конце концов важнее — в такой степени, в какой люди смогут их постичь. И начать с умения читать.

Глаза Лаури горели от возбуждения.

— А — значит Автомат, Б — Брат…

— К — Крепость, — продолжил я, — С — Свобода… А когда люди научатся читать, дайте им сперва простые книги, а потом все более сложные.

— Но у нас нет возможности ни печатать книги, ни писать их, — возразил мне Архиепископ.

— Они есть у Граждан.

— Думаешь, мы должны с ними сотрудничать?

— Это хорошие люди, — сказал я, — и умные. Некоторые их цели совпадают с вашими. Я считаю, вы должны объединяться со всеми силами, которые стремятся к свободе и объединению Галактики. Граждане, Торговцы и часть аристократии — все они хотят практически одного.

— Интриги, шпионаж и тайны, — скривился Архиепископ.

— До сих пор эти методы вас не пугали. Он кивнул.

— Но это не все, — заметил я. — Камень ставит перед вами еще одну проблему. Машины могут выискивать людей с телепатическими способностями. Таких людей мы могли бы специально пестовать в своего рода колониях, и когда-нибудь возникли бы настоящие телепаты. Только тогда можно будет создать прочную Империю с объединенным обществом, опирающимся на всеобщее понимание, возможное только благодаря телепатии. Этим мы расплатились бы за зло, причиненное телепатам с Земли. Устройство, которое помогло найти их и уничтожить, может теперь помочь вернуть утраченные способности.

— А что будет с религией? Ведь тогда она перестанет существовать.

— А что такое Церковь? Попробуем ответить на этот вопрос. Религия она или могильник достижений человека? Вспомни Джуди. Разве религия, которую он создал, имела целью саму себя? Был он человеком мудрым или заботился только о собственной выгоде? Думаю, он был одним из последних телепатов — наверняка ученым, — который видел распад Галактики и знал, что единственный способ спасти знания человека это окружить их мистицизмом. Само по себе чудо — лишь демонстрация неизвестных явлений. А что такое слова? Поколения теологов изменили их, мы потеряли из виду цель Джуди и возвели вокруг себя стену иллюзий.

Не думаю, — продолжат я, — что наша религия будет уничтожена. Мораль ее хороша, принципы верны. Все лучшее и сильнейшее объединится с новым и станет еще сильнее, а то, что должно исчезнуть, — исчезнет. То, что помогает удерживать людей в нищете и невежестве, что сталкивает их на дно и не пускает к свету, — все это должно исчезнуть, ибо Церковь не склад, куда можно пойти и взять все, что угодно.

Церковь — тоже крепость, она тоже не пускает людей внутрь, хотя должна их принять. Прежде чем бороться с другими крепостями, нам нужно разрушить стену вокруг самих себя.

Архиепископ вздохнул.

— Но ведь это затянется надолго. На века и тысячелетия.

— Я и не говорю, что это будет просто. Нет прямого пути к миру, свободе и объединению Галактики. Нельзя исправить зло, причиненное тысячелетия назад, за один день. Но мы можем начать, а наши наследники пойдут дальше.

— Легко так думать, когда ты молод, — тихо сказал Архиепископ. — Но когда человек так стар, как я, он ищет более насущные цели. Ты не представляешь трудностей, которые вижу я. Однажды, через год, два или три, я умру… — Я заметил, что Лаури судорожно сжала его руку, — …а мой наследник выберет иную дорогу, направит Церковь на другой путь. Как я могу планировать на века, если Совет Епископов выберет человека, который может не согласиться с моими стремлениями?

— Ты сам выбираешь наследника, — тихо сказал я. — Ты должен выбрать того, кто будет продолжать твое дело, а он потом выберет следующего. Если это должно сопровождаться определенной процедурой, значит, ты должен выдвигать в епископы людей, которые будут проводить твои планы даже после твоей смерти.

Подумав, он кивнул, неохотно и словно устало.

— Да будет так, — сказал он, и этим тихим словам предстояло изменить Галактику. Архиепископ улыбнулся. — Ты отважно сражался для человечества, для миллиардов людей во всей Галактике. А чего ты хочешь для себя? Как я уже сказал, благодаря Лаури мне трудно отказать тебе в чем-либо.

— У меня две просьбы.

Лаури нахмурилась.

— Ты говорил об одной.

Я холодно посмотрел на нее.

— Я передумал.

— Говори, сын мой, — подбодрил меня Архиепископ.

— Во-первых, я хочу поехать на Землю.

— Что ты будешь там делать?

— Я хочу ее увидеть. Может, это сентиментально, но я хотел бы жить там, где жили телепаты, познать покой, который знали они, смотреть на их небо, ходить по их планете и, может, когда-нибудь научиться делать то, что могли делать они. Там есть некие таинственные вещи, и я знаю, где их найти. Лаури тоже знает. Я не стал бы их трогать, ибо они для тех, кто придет, когда меня уже не будет в живых. Но то, что я познаю тайну, не уменьшит их ценности. Я хотел бы построить там поселок. Телепатов, найденных Церковью, нужно тоже отправлять на Землю, чтобы они развивались там, где жили их отцы.

— А борьбу ты оставишь другим? — спросил Архиепископ.

— Если я буду нужен, достаточно будет просто прислать за мной корабль.

Он кивнул.

— А вторая просьба?

— Я хочу Лаури.

Девушка сдавленно вскрикнула, и, даже не глядя на нее, я знал, что она побелела, как стена. Я смотрел на Архиепископа, и меня удивила боль, отразившаяся на его лице.

Он повернулся к Лаури.

— Как же я могу тебя отдать?

— А какое ты имеешь на нее право? — спросил я.

Он посмотрел на меня.

— Пожалуй, никакого, если не считать, что она моя дочь.

— Твоя дочь?! — воскликнул я.

— Это лучший человек во всей Галактике! — вспыхнула Лаури. — Если когда-то в прошлом он и согрешил, то давно искупил свой грех.

— Грех невозможно зачеркнуть, — сказал он, глядя на нее и гладя темные волосы. — Я любил ее мать, а сейчас люблю Лаури. Это грех, о котором я никогда не жалел, хотя и буду за него проклят.

— Никогда, отец! — воскликнула девушка.

— И ты послал ее туда, вниз, в эту грязь! — возмутился я.

— Он не посылал меня, — Лаури яростно защищала отца. — Я молила его, чтобы он позволил мне спуститься. Как он мог мне отказать, если посылал других?

— Ты отпустишь ее? — повторил я свой вопрос.

— Да, — вздохнул он. — Отпущу. Если она хочет уйти с тобой, я не могу ее удерживать. Говори, Лаури.

Я посмотрел на девушку. Слезы сверкали в ее глазах, и я любил ее больше, чем прежде, больше, чем мог когда-нибудь полюбить кого-то или что-то.

— Но между нами все иначе, правда Уилл? — Голос ее дрожал.

— Да, — ответил я. — Да…

— Тогда как ты можешь просить, чтобы я пошла с тобой? Как я буду чувствовать себя, зная, о чем ты думаешь, что чувствуешь, зная, что ты помнишь? Все время зная, что ты не можешь меня простить?

— Я думал об этом, — произнес я сквозь стиснутые зубы, — но у меня нет выбора. Я сделал его уже давно и ничего не могу изменить. Сейчас я не могу забыть. Может, когда-нибудь, когда я стану лучше и мудрее, это потеряет значение, но сейчас это изменило все и, может, всегда будет так, но… я люблю тебя, Лаури! Я не прошу тебя решать прямо сейчас, я могу подождать. Я буду ждать долго… всегда. И каждая минута ожидания будет как смерть.

Я встал.

— Простить? — сказал я. — Это еще вопрос, кого здесь надо прощать.

Почти ничего не видя вокруг себя, я прошел по коридору к своей комнате и стал ждать.