Мир мой неуютный: Воспоминания о Юрии Кузнецове

Константин Кедров. Чаша Юрия Кузнецова

Я не настаиваю на точности хронологии. Слишком давно это было. В конце 60-х я, молодой аспирант Литературного института на Тверском, 25. Два поэтических имени у всех на устах: Коля Рубцов и Юра Кузнецов. О каждом — своя легенда, хотя вот они здесь, рядом, ходят по коридорам, сдают экзамены. У Рубцова пока всё в порядке. А вот Кузнецов не избежал литинститутского обряда инициации гениев: прыгнул с пятого этажа и повредил позвоночник. Его выхаживала студентка из Казахстана, ослепительной красоты, в восточных одеждах. К сожалению, я знаю несколько случаев, когда прыжок из того же окна на улице Добролюбова заканчивался гибелью или инвалидностью на всю жизнь. Я уверен, что медицине в случае с Юрием помогла и казахская магия, и сила его стиха.

Аспирантам иногда приходилось читать лекции вместо заболевших преподавателей. На моей обзорной лекции перед выпускным экзаменом по фольклору Юра не просто присутствовал, а что-то нашёптывал и даже записывал. Это была моя первая лекция в институте, и я помню её наизусть.

В каждой сказке присутствует формула превращения, когда в безобразном надо узнать прекрасное. Например, царевна — лягушка, а лягушка — царевна. Хитрость в том, что существуют они не отдельно, а вместе. Не царевна и лягушка, а именно так, через черточку: царевна-лягушка. В безобразном — прекрасное, в прекрасном — безобразное. Жизнь — смерть, а смерть — жизнь. Как говорит Гегель в «Науке логики»: «Итак, чистое бытие — это небытие. Итак, чистое небытие — это бытие». Иван-царевич поступает глупо, сжигая лягушиную кожицу, сброшенную царевной. Таким образом он теряет и царевну, и лягушку. Как тут не вспомнить тургеневского Базарова, который, собираясь препарировать лягушку, утверждает, что люди — те же лягушки. В результате он теряет и царевну — Одинцову, и свою жизнь.

А потом по всему институту ходило в рукописи стихотворение про Иванушку, препарирующего лягушку: «И улыбка познанья играла на счастливом лице дурака». Позднее я заметил Юрия Кузнецова на своём аспирантском докладе о философии «общего дела» Николая. По учению этого незаконнорождённого сына князя Гагарина, мы живём ради воскресения наших умерших отцов. В противном случае мы все — людоеды, поскольку питаемся плодами чернозёма, а чернозём — это прах родителей, и дышим атмосферой — это газовые останки умерших.

Хорошо помню, что Юрий задал мне вопрос, больше похожий на ответ: не грех ли — кремация? Я ответил, что процесс горения сродни процессу гниения. Гниение — то же горение, только замедленное. По лицу Юрия видел, что он со мной не согласен. И тут я произнёс свою формулу превращений: лицо — маска черепа; череп — маска лица; жизнь — маска смерти; смерть — маска жизни. Вспомним разговор Гамлета с черепом Йорика. Глядя на череп любимого шута, Гамлет мысленно оживляет его, надевает на него маску из мускулов и кожи, растягивает в улыбке умершие губы. Не так ли и князь Святослав пил заздравную чашу из черепа, оправленного в серебро.

А вскоре в «Литературной газете» началась глупейшая дискуссия вокруг великолепной по глубине и трагизму строки Юрия Кузнецова «я пил из черепа отца за счастье новых дней». «Нравственно ли пить из черепа отца?» — вопрошал титулованный критик, то ли притворяясь, то ли и в самом деле не понимая метафоры.

Пить из черепа безнравственно. Ещё безнравственнее — судить о поэзии, ничего в ней не понимая, и превращать поэтический образ в пошлость. Вот уж поистине «улыбка познанья играла на счастливом лице дурака».

Мы, конечно, несколько раз пили с Юрием в общежитии на Добролюбова и отнюдь не из черепов. Но сегодня я пью из того черепа из стихотворения Юрия Кузнецова. Пью за его поэзию, не чокаясь.

Константин Александрович Кедров родился 12 ноября 1942 года в Рыбинске. В 1965 году окончил филфак Казанского университета. В 1972 году защитил кандидатскую диссертацию. В 1996 году стал доктором философских наук. В 2001 году выпустил «Энциклопедию метафоры». Автор многих поэтических книг и критических работ.