Мне бы в небо

Глава 2

Вечер прошёл просто великолепно, даже несмотря на то, что Катя всё же накупила музыкальных игрушек, чей вой мы слушали всё время, пока девочки были у нас. Они ничего не знали о моей болезни и поэтому никаких разговоров об этом не было. Мы жарили мясо и просто радовались жизни. А я старался как можно больше времени провести с внучками. Это были наши последние часы вместе и воспоминания о них останутся с Кирой и Мирой навсегда.

По крайней мере, я надеялся на это.

Весь день я практически не вспоминал о боли и выкурил всего две сигареты. Хотя вчера у меня ушло почти две пачки, да ещё и обезболивающие принимал. Спать я ложился по-настоящему счастливым. Любимая женщина лежала рядом и обнимала меня, а самые дорогие на свете люди уехали час назад. К тому же завтра меня ждало небо. О чём ещё можно мечтать?

Вот и я не знаю.

Проснулся я в три утра, даже без будильника. Настроение было просто отличным. И его не смог испортить даже резкий приступ боли, что обрушился на меня через пару минут после пробуждения. Сегодняшний день не могло испортить ничего, поэтому я выпил сразу две таблетки и принялся собираться, напевая себе под нос.

— Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца — пламенный мотор.

— Куда ты так рано встал? Да ещё в столь хорошем расположении духа. Я даже не припомню, когда ты последний раз вот так напевал себе под нос, — спросила вышедшая на кухню Катя.

Обычно она всегда просыпалась раньше, даже если у меня были ночные рейсы, а вот сегодня в матрице случился сбой.

— Помнишь, вчера звонил Петрович? Так вот он устроит мне сегодня прощальную гастроль. Пролечу пару кругов над городом и как следует попрощаюсь с Сикорским.

— Будь осторожен. Как-то мне не по себе.

— Ты же знаешь, что твой муж самый лучший КВС в мире. Я скорее на земле споткнусь и сверну себе шею, чем со мной что-нибудь случится в небе.

Катя ласково улыбнулась и погладила меня по щеке. Ей всегда нравилось, когда я гладко выбрит, а сейчас я как раз только побрился. И Сделал это в первый раз в жизни, перед предстоящим вылетом. Но сегодня мне наплевать на приметы.

На пороге Катя меня поцеловала и обняла, как делала всегда, перед очередным рейсом. Лишь на пару мгновений чуть дольше задержавшись в моих объятьях.

И вот я уже стою возле служебного входа, и жду Петровича, чтобы тот пропустил меня через турникет. Мой пропуск ещё вчера был аннулирован, а охранника, как назло, не было на своём месте или этот паразит так крепко спит, что даже мои крики и стук его не могут разбудить. Да и рано сейчас ещё было, народ начнёт подтягиваться на работу часа через два.

— Даниил Михайлович, а вы чего стоите возле входа? — раздался за спиной голос Валеры. А вот и мой второй номер.

— Жду тебя. Неужели ты думал, что твой старый капитан так легко от тебя отстанет? К тому же мой пропуск ещё вчера аннулировали, а сигать через турникет как-то не солидно. Тем более для таких стариков, как я.

— Вечно вы на себя наговариваете Даниил Михайлович. Готовы вновь принять командование Сикорским?

— Здесь главный вопрос, готов ли он принять человека, который уже попрощался с ним? — покачал я головой и показывая Валере, что уже пора заходить. Он тут же приложил карту к считывающему устройству и дождавшись, пока я пройду повторил процедуру.

Дальше последовало обязательное посещение медицинского кабинета, где мне вновь попытались дать от ворот поворот. Вот только на столе нашлось прямое указание от Петровича и все вопросы были решены.

После этого я отправился взглянуть на полётное задание. Мне отвели два часа в небе. Можно смело долететь до Варшавы, ну или Хельсинки. Вот только мой маршрут ограничивался парой больших кругов над территорией центральной России. Чего мне было более чем достаточно.

Синоптики обещали четыре девятки (хорошая погода). Да и видимость была миллион на миллион (более десяти километров). Все расчёты ребята сделали ещё вчера, и сейчас борт проходил предполётную подготовку.

— Ну, что готов, вновь оказаться в небе? — вынырнул словно чёртик из табакерки Петрович, чем напугал Валеру.

— Такими успехами ты вскоре останешься ещё без одного капитана. Вон посмотри парень весь бледный, — усмехнулся я.

А Петрович реально перепугался и бросился к Валере, узнать всё ли с ним в порядке. С Валерой всё было в порядке и он тоже рассмеялся, когда увидел напуганным грозного полётного директора. Тот сразу же начал бурчать и ругаться на парня, отчего второй номер, нет уже капитан, начал смеяться ещё сильнее.

Потом к нам присоединились другие экипажи, у которых также вскоре должен быть вылет и мы просто проболтали оставшееся время. На душе было очень спокойно и необычайно легко. А таблетки отлично работали, не давая боли испортить мне этот день.

Вскоре пришло время нам с Валерой выдвигаться. Поздоровавшись с самолётом, я попросил Валеру сфотографировать меня рядом с крылатым. Ещё она примета, которую я всегда чтил и даже мысли не допускал о подобном. Парень сперва пытался отнекиваться, но куда уж ему. Пусть эту фотографию повесят где-нибудь на самом видном месте.

И вот я уже провожу проверку бортовых систем, а Валера отправился на физзарядку. Я уже в том состоянии, что не смогу как следует всё проверить. Да и это его работа. Пятнадцать минут и мы уже в воздухе поднимаемся на нужный эшелон.

В голове начало шуметь, дышать стало трудно, а сердце начало устраивать в груди скачки. Но ничего время у меня ещё немного есть.

Я в этом рейсе взял на себя взлёт, управление автопилотом в горизонтальном полёте и посадку, а Валере досталось следить за моей работой и вести радиообмен с диспетчерской. Джае несмотря на моё состояние всё прошло идеально. Через двадцать минут мы вышли на нужный эшелон, и Сикорский лёг на курс.

— Даниил Михайлович сложно было решиться уйти в отставку? — спросил Валера.

— Невероятно сложно Валера. Но выбора у меня другого просто нет. Сам прекрасно понимаешь, что шестьдесят три года для пилота это нереально много.

— Так вы один из самых опытных пилотов, что я знаю. Вон тому же Барякину уже шестьдесят восемь.

— Такие, как мы с Барякиным. Это скорее исключения из правил, чем норма. Не место пердунам вроде нас в небе. Нельзя на нас уже положиться. Можем людей погубить. Особенно я. Немного мне совсем осталось Валера. Рак поджелудочной, последняя стадия. Врачи максимум пару месяцев дают.

— Как же так? — посмотрел на меня ошарашенный штурман.

Оно и понятно, я никогда не показывал, как мне больно. Всегда старался быть весёлым и жизнерадостным. Таким капитаном, которым меня все знают.

— А вот так Валера. Всё, пришло и моё время. Я тебе никогда не рассказывал, но в восемьдесят шестом я был одним из тех пилотов, что вывозили облучённых пожарных из Чернобыля. Нахватался я тогда радиации и вот спустя тридцать шесть лет вылезли последствия. А может и просто время мне пришло уже на списание отправляться.

Валера молча уставился на автопилот, делая вид, что проверяет его работу. Но я прекрасно видел, что парня словно пыльным мешком по голове огрели. Говорила мне Катя, чтобы я рассказал напарнику, да вот только никак не мог я собраться с духом. Отчего-то родным детям было легче об этом рассказать, а вот Валере не мог. До последнего не мог. А теперь уже ждать больше нельзя. Совсем скоро моя остановка.

— Да ты не переживай так. Всё нормально. Я воспитал отличных ребят. Вот тебя выучил. Не сомневаюсь, что капитан из тебя отличный получится. Да ты и в одиночку сможешь самолётом управлять, если понадобится. Поэтому я ухожу с чувством выполненного долга.

— Как же так? — вновь спросил Валера, всё ещё не поворачиваясь ко мне. — Даниил Михайлович, вы для меня как отец. И всё вот так...

Что именно Валера недоговорил и замолчал. Мы летели над небольшим леском, который освещало утреннее солнце. Ещё немного и мы будем пролетать над местом, которое я выбрал. Там открывается отличный вид. Просто идеальный, чтобы попрощаться с жизнью.

Ещё минут пятнадцать. А пока, очередная партия таблеток отправилась по назначению.

— Обезболивающие. Без них уже никак, — сказал я, поймав вопросительный взгляд Валеры.

— Капитан, вы о чём-нибудь жалели в своей жизни? Совершали поступки, за которые вам было стыдно? Вот прям, чтобы совсем забыть нельзя было?

Эти вопросы заставили меня вздрогнуть, даже несмотря на моё состояние, которое ухудшалось с каждой минутой. Валера, словно залез в мою душу и достал оттуда самое потаённое, самое страшное и самое постыдное, что там было. Даже сам не знаю почему, но я решил рассказать ему об этом.

— Жалел Валера. И сейчас жалею. Каждый раз, когда вспоминаю, потом себе место пару дней найти не могу. Но сейчас можно. Сейчас уже всё...

Дальше я сделал то, чего ни делал ни разу, за все сорок шесть лет, что нахожусь в кабине самолёта. Приглушил до минимума громкость спикерфона и снял гарнитуру, показав сделать то же самое Валере.

— Не хочу, чтобы кто-нибудь ещё, кроме тебя, знал об этом этой странице моей жизни, — Валера неуверенно последовал моему примеру, за что я был ему очень благодарен. Он всегда был парнем, что надо и в очередной раз доказал это.

— Больше всего в жизни Валера я жалею о том, что из-за моей трусости в восемьдесят четвёртом погибло сто двадцать шесть человек. Совсем ещё молодых ребят, которых отправили в Афганистан. К тому времени я уже, как три года служил в двадцать пятом гвардейском Московском военно-транспортном авиационном полку и год, как получил свой первый самолёт, которым оказался Ил-76. На тот момент я уже был счастливым мужем и собирался стать, не менее счастливым отцом. Кате оставалось всего две недели до родов, когда мне пришёл приказ срочно отправляться в Афганистан. Туда я должен был доставить два взвода мотострелков, а оттуда забрать раненных и дембелей.

И сделать я должен был это в определённое время. Должна была проводиться какая-то операция и только во время неё нам могли гарантировать безопасность. Мой командир был всегда человеком прямолинейным и говорил всё как есть, не пытаясь юлить или приукрашивать. Он прямо так и сказал, что вероятность того, что нас могут подбить пятьдесят на пятьдесят.

Война шла уже пятый год и уже немало советских бортов было сбито духами. Скажу честно, я испугался. Испугался не за себя, а за Катю и своего будущего ребёнка. Тогда ещё не существовало никаких УЗИ и пол ребёнка оставался загадкой до последнего момента.

Так вот я очень хотел увидеть своего первенца. Я хотел, чтобы это был мальчик. Все мужики хотят этого и я не исключение. Полученный приказ стал для меня словно первый гвоздь в крышку гроба. Я ничего не говорил Кате, а между тем оставалось всего два дня до вылета.

Не знаю, как такое вообще могло случиться, но командование решило отправить в этот рейс меня, только как год ставшего КВСом. Получив приказ, я практически не раздумывая, покинул аэродром и помчался домой. Тогда я был уверен, что мне легко смогут найти замену. Опытных лётчиков в полку хватало. Да и недавно прибывшее пополнение было отлично обученным. И поручили их мне, как бывшему инструктору.

И были среди этих ребят трое особенно способных. Они схватывали всё буквально на лету и пилотировали уже на одном уровне со мной. Конечно, ещё приходилось их поправлять и даже пистон иногда вставлять, но в основном они самостоятельно справлялись со всеми манёврами на отлично. Особенно хорошо летал мой второй номер Серёга Фомин. Оказавшийся ко всему прочему моим земляком.

Вот я и решил, что вместо меня обязательно найду, кому полететь, а сам просто взял и уехал из города. Просто взял с собой Катю и уехал. На пару дней в Херсон к Катиным родственникам, прекрасно осознавая последствия. Расстрела я не боялся, а вот лет пятнадцать могли впаять. Но тогда я думал, что это всяко лучше, чем сгинуть насовсем.

Как я и думал, вместо меня за штурвал Улыбайки посадили одного из зелёных и им оказался Серёга, а двое других новичков были у него на подхвате. Когда я вернулся, то узнал, что самолёт с ребятами разбился.

Из-за того, что рейс задержали в ожидании меня, ребята пропустили свободный коридор и оказались под обстрелом. По неопытности они наделали кучу ошибок, но всё же смогли уйти от всех выпущенных по ним снарядов из ПЗРК. Да вот только налажали с управлением и в итоге не справились с посадкой, врезавшись в цистерну с топливом.

Все сто двадцать шесть человек, находившихся на борту, погибли. В их гибели я и по сей день виню именно себя. Не знаю, смог бы я справиться лучше ребят, но по крайней мере, этой трагедии можно было избежать, если бы за рога Улыбайки дёргал именно я.

— А что с вами стало после этого?

— Сперва меня хотели отдать под трибунал. Даже посадили на губу, где я просидел ровно неделю, пока мой командир — подполковник Спицын Дмитрий Алексеевич не выпустил меня. Он всегда относился ко мне очень хорошо и прикрыл на этот раз. И сделал он это в ущерб своей карьере. Как позже я узнал, вскоре после этого инцидента подполковник подал в отставку.

В итоге я отделался увольнением с позором и пониманием того, что неба мне больше никогда не видать.

— Как же вы тогда продолжили летать?

— А я и не продолжил. Небо для меня было закрыто, но на тот момент я считал это лучшим решением. Мои опасения оказались ненапрасными. Трагедия, произошедшая с ребятами, это подтвердила.

Мы решили уехать к Катиным родителям в Борисполь, где тесть устроил меня к себе на железобетонный комбинат в качестве простого рабочего. Зарплату нельзя было сравнить с окладом КВС, но на жизнь вполне хватало. К тому же у нас были небольшие сбережения и опять же помогали родители.

Эти два года я мечтал о небе, но прекрасно понимал, что закрыл его своими руками. Каждый раз, когда я видел инверсионный след, или слышал настолько родной и знакомый гул самолёта, всё внутри замирало, а сердце начинало бешено колотиться.

Жизнь превратилась в серую совершенно бесцветную картинку, на которой было лишь два ярких пятнышка — Катя и Виталик. А вскоре должно было появиться ещё одно пятнышко. Катя снова была беременна. Узнали мы об этом в ноябре восемьдесят пятого и уже в июле восемьдесят шестого ждали появления в нашей семье ещё одного человека.

Но в апреле восемьдесят шестого случилось страшное. Прогремел взрыв на чернобыльской АЭС. Мы находились всего в сотне километров от Чернобыля и узнали о случившемся одними из первых. Мне казалось, что это злой рок. Воздаяние за мою трусость. Нужно было срочно спасать семью — улетать из Борисполя как можно дальше. Единственным, кто мог мне сейчас помочь был подполковник Спицын. Не знаю почему, но в первую очередь я подумал именно о нём. Номер его домашнего телефона я знал наизусть и смог дозвониться с первого раза.

Дмитрий Алексеевич внимательно выслушал меня и, спросив у меня номер телефона, с которого я звонил, отключился. Уже через полчаса он перезвонил и предложил сесть на место второго милота Тушки и помочь с эвакуацией заражённых пожарных. Если я согласен, то через три часа должен быть на Бориспольском аэродроме вместе с семьёй, которую отправят в Рязань к моими родителям, а я на другом самолёте повезу пострадавших пожарных в Москву. Прекрасно понимая, какой это риск я согласился. Да там и думать было нечего. Жена и дети для меня всегда были, есть и будут самым главным.

Мной было совершено четыре рейса и получена приличная доза радиации. Врачи всерьёз опасались, что последствия для меня будут печальными и проявятся в ближайшее время. Но в итоге всё обошлось и появились эти последствия лишь спустя тридцать шесть лет.

Сразу после этого меня восстановили во всех правах, а информация о случившемся в восемьдесят четвёртом исчезла из всех архивов. Мне даже предложили вновь сесть за штурвал Улыбахи, но тут уже я сам отказался. В Рязани я два года отработал инструктором в Сасовском лётном. Опыт у меня уже имелся, к тому же вновь помог Дмитрий Алексеевич, которого я уже воспринимал, как второго отца. У него было много друзей, разбросанных по всему союзу. Настоящих друзей, всегда готовых помочь другу. Я так и не смог узнать, почему он так относился ко мне и никогда не отказывал в помощи. И об этом тоже сильно жалею.

А в восемьдесят восьмом я уже поступил на службу в аэрофлот. Поначалу, как и ты вторым пилотом. Прошёл переподготовку и начал летать.

Вот такая у меня была жизнь Валера. И больше всего я жалею, что испугался и загубил столько жизней молодых ребят. Это был единственный момент, который я хотел бы исправить.

А теперь извини, я немного пройдусь. Нужно проветрить голову и слить отстой, — сказал я и покинул кабину.

К этому времени в голове была уже такая каша, я боялся, что не смогу даже встать, но справился с этой задачей на удивление легко.

Валера ничего мне не ответил. Он прекрасно видел в каком состоянии я нахожусь и как тяжело мне дался этот рассказ. Впервые за долгие годы я поделился этим с другим человеком. Я даже Кате никогда не говорил о том, что тот поступок до сих пор не даёт мне покоя. Всю жизнь это был только мой крест и только моя ноша.

Не знаю почему, но на душе после рассказа стало невероятно легко. Я был полностью уверен в Валере и в его профессионализме. И не боялся, что он не справится.

Можно сказать, что в небе началась моя жизнь. В небе она и закончится. Я специально ушёл от Валеры, чтобы он этого не видел. Пристроившись с правого борта возле иллюминатора, я ещё раз взглянул на небо.

— Прости меня Валера, — произнёс я в пустоту и достал новую пачку обезболивающих, старая уже закончилась. Минимум час у меня ещё был, поэтому точно не успеют откачать. Проглотив все таблетки разом, я просто начал смотреть в небо, пока ещё мог. Глаза постепенно стали закрываться, но продолжали цепляться за небо. Пока и его не стало.

***

Резкая боль пронзила голову. Правое ухо обожгло, а глаза начало нещадно щипать.

Где-то вдалеке послышался знакомый голос.

Неужели таблетки не справились и это кричит Валера? Или просто меня уже отправило в ад, поэтому всё так болит?

Между тем голос приближался и становился всё более отчётливым и понятным. И это был точно не Валера.

— Серёга! Серёга! Вот же! Чтобы эту тарантаску разорвало к чертям! Говорил же я тебе, пристегнись, да не прислоняйся так к двери. Эта зараза винтокрылая периодически на левый борт заваливается.

Я ощутил, как что-то больно упирается вбок, лицо саднит, а по левой ноге течёт что-то тёплое.

— Да где же ты Серёга?! Меня твоя мать убьёт. Чтобы ей пусто было, — вновь раздался полный отчаянья голос, дяди Коли.

Какой ещё к чертям дядя Коля? И откуда я знаю этого дядю Колю?

От этих мыслей я распахнул глаза и увидел над головой устремившиеся ввысь сосны, ветки которых были обломаны, а одна из них совершенно точно упиралась мне вбок. Собравшись с мыслями, я сел и ошалело начал вертеть головой по сторонам, не понимая, что вообще происходит и где я нахожусь.

— Живой! — раздался радостный вопль дяди Коли, выскочившего из-за сосны слева от меня.

Это оказался жилистый мужик лет под пятьдесят в серой рубашке, с коротким рукавом. Коричневые, слегка расклёшенные брюки, а на пышной шевелюре красовалась вертолётная гарнитура. В последний раз такую я виде ещё в училище. И где только дядя Коля откопал подобный раритет? Да и одежда его выглядела не лучше. Словно он ограбил съёмочную группу, какого-нибудь фильма об СССР.

— Дай я тебя осмотрю. Руки, ноги целы? Голову не пробил? Крови вроде нет, а царапины быстро затянутся. Ну вот расскажи мне, зачем ты к двери полез? Я же говорил тебе сидеть возле своего окна и смотреть в него. Защёлка на двери живёт собственной жизнью, открывается и закрывается, когда ей захочется и вот результат. Хорошо ещё, что летел я низко, да и деревья здесь хорошие пушистые. Вон ветки какие толстые. Но и этого вполне могло хватить, чтобы шею свернуть.

— А разве можно второй раз умереть?

— Это ты чего такого говоришь? Ну точно, головой сильно приложился. Посмотри на меня внимательно. Сколько пальцев видишь? Не тошнит? Голова не кружится?

Дядя Коля сел передо мной на корточки и начал совать в лицо свою лапищу, показывая три пальца. Он делал это так настойчиво, что едва не зарядил мне в нос. Я непроизвольно дёрнулся назад и приложился головой об дерево. Боль, словно только этого и ждала, прострелив голову с невероятной силой. И мне даже показалось, словно я слышу треск костей. Рука начала ощупывать голову и я в ужасе обнаружил в ней дыру, которой уже не было, когда я вновь дотронулся до того места.

Не ну я точно попал в ад. Куда ещё могут попасть самоубийцы?

— Да хватит уже, — оттолкнул я руку, настырно лезшую мне в лицо. — Три пальца. Не тошнит и голова не кружится. Зато раскалывается, словно ей в футбол поиграть решили. Нет ничего обезболивающего? А ещё лучше сигарету.

— Ты про сигареты даже не думай, меня твоя мать тогда точно прибьёт. Итак, с трудом удалось всё наладить. А за обезболивающим я сейчас мигом, до Танюши сбегаю. В аптечке должны быть таблетки. Вроде там и от головной боли есть, — выпалил радостный дядя Коля и куда-то умчался.

А Танюшкой он свой вертолёт называет. Всплыло у меня в памяти. Вот только я совершенно точно знаю, что вижу дядю Колю первый раз и откуда у меня могут быть воспоминания о нём? Мысли об этом вызвали очередной приступ головной боли.

Я зажмурился и начал глубоко дышать. Поначалу этот способ отлично помогал мне справиться с болью в самом начале болезни и сейчас оказался вполне действенным. На всякий случай ещё раз ощупал голову не обнаружив ничего странного.

— Вот держи. Целая пачка, — протянул мне дядя Коля, небольшую коробочку из какого-то серого картона.

— Дядь Коль, ты решил меня отравить? Да этим таблеткам лет пятьдесят, — возмутился я, когда прочёл на коробке: Министерство Здравоохранения СССР.

Помню, таблетки в подобных коробках были у бабушки. И было это, когда я сам был ребёнком.

— Каких пятьдесят лет? Только в этом году аптечки во всех совхозных машинах обновляли и мою Танюшу стороной не обошли. Да к тому же чего с ними будет, это же таблетки, а не колбаса. Ты давай, выпей одну.

Я с недоверием посмотрел сперва на дядю Колю, а потом снова на коробку цитрамона, на которой внизу было написано Главхимфармпром.

— Дядь Коль, а какой сейчас год? — спросил я, вообще не понимая, что происходит. И почему он называет меня Серёгой?