Глава 5 ОГНИ ПАРИЖА

Амедео приехал в Париж в январе 1906 года. Его потряс этот доселе незнакомый мир с особенным образом жизни и мироощущением. И дело тут не в пространстве, хотя конечно же Париж значительно больше, чем Ливорно или Флоренция, и жизнь в нем куда стремительнее. Скорее, в качестве этой самой жизни. В те годы столица Франции становилась да, наверное, уже и была подлинной культурной столицей Европы и, пожалуй, всего мира. Раньше ничего подобного не случалось ни с одним из городов, и причин такого взлета множество. История жизни Модильяни помогает некоторым образом прояснить их, поскольку именно они сформировали художника.

Счастливая судьба Парижа — это культурная востребованность, в которой в Европе и за ее границами нуждались практически все время до наступления черных лет нацистской оккупации. Уже популярность импрессионистов стала международным феноменом, несмотря на некоторые изначальные национальные особенности. Город под сенью французского языка, до того времени эксплуатировавшегося в основном дипломатами и коммерсантами, был охвачен лихорадкой творчества, дурманящей атмосферой свободы. Во французской столице, прежде всего благодаря пришествию американцев после мировой войны, совершился всемирный творческий и интеллектуальный прорыв к новому видению и ощущению жизни. В конце концов, сам Париж пленял всех культурными традициями, уходящими в древность, и единственной в мире особенностью — соединением свойств большого города и деревни.

С начала XX века и до наших дней в Париже сосуществуют различные уклады, присущие как большой столице, деловому и политическому центру, так и замкнутому пространству, где все друг друга знают, а сердечность взаимоотношений придает каждому дню аромат домашнего уюта. Естественно, эта черта характерна почти для любого провинциального города, но, согласитесь, в мегаполисах она встречается крайне редко. Если и найдутся такие, то и среди них Париж, разумеется, занимает уникальное место. Только для того, чтобы ощутить непередаваемый колорит его кварталов и узнать, что там творится, богатые коллекционеры и торговцы предметами искусства преодолевали расстояния в тысячи верст.

Два самых знаменитых парижских художественных квартала располагались один на самом севере, другой — на юге города. Это были Монмартр и Монпарнас. В их именах странным образом преломились названия двух гор. Но, если Монмартр берет свое начало от сокращенного Mons таrtyrum[12] и действительно находится на возвышении, то у Монпарнаса — имя шуточное, студенческое по происхождению, ведь во всей округе нельзя найти более гладкого рельефа, чем здесь. Он являлся южной окраиной Латинского квартала, к которому примыкали Люксембургский сад и бульвар Сен-Мишель. В XVIII веке студенты насмешливо окрестили его «Le Mont-Parnasse»[13] из-за дороги с грудами камней, накопившихся здесь от многочисленных каменоломен. В южной части квартала, под площадью Данфэ-Рошро, находятся целые галереи этих старых заброшенных карьеров, превратившихся затем в катакомбы.

Бульвар Монпарнас велел заложить еще Людовик XIV, «Король-Солнце», но на протяжении долгих лет он был необитаем. Величавая улица пересекала практически пустынную сельскую местность с конюшнями, мастерскими по ремонту карет и бараками. Она сплошь заросла фруктовыми деревьями, и еще Бальзак с восторгом описывал здешние вишневые сады. Конюшни постепенно опустели, поскольку перевозчики предпочитали располагаться поближе к населенным районам. А последовавшая затем стремительная замена лошадей железными и паровыми конями почти полностью опустошила Монпарнас. Это обстоятельство стало одной из множества причин, по которым здесь селились художники — ведь нет ничего проще, чем переделать бывшую конюшню в мастерскую. Это почти ничего не стоит, если принимать в расчет очень скромные гигиенические потребности того времени и присущий почти всем домам минимальный комфорт.

В начале XX века молодежь и студенты отправлялись на Монпарнас для загородных прогулок и танцев. Самыми популярными танцевальными площадками под открытым небом были «Ля Гран-Шомьер» и «Клозери де Лила». Сегодня о первой напоминает название небольшой дороги, о другой — ресторан, но о них позже. Название улицы де Флерю, которая знаменита в основном тем, что здесь долгое время жила писательница Гертруда Стайн, произошло от настоящей фермы, коровы которой давали молоко новорожденным всего квартала. Это был лишь один из примеров исчезающей старины.

На рубеже XIX и XX веков начали ломать не только фермы, но и бараки с конюшнями. Фруктовые сады вырубали, чтобы освободить место для современных пятиэтажных зданий с еще одним, шестым, полуэтажом под крышей. Когда Модильяни приехал в Париж, квартал активно строился и новые дома росли очень быстро, вытесняя последние сельские пейзажи. Эти быстрые изменения окружающей обстановки и многочисленные стройки стали частью жизни и работы Амедео. Наступление города способствовало развитию коммерции. Вплоть до 1920-х годов по району еще бродили странствующие лоточники, во весь голос оповещавшие о своих товарах: сыры, зелень, стекла, ежики для чистки каминов. Были и разливщики, торговавшие вином в разлив из бочек от производителя.

Разделение квартала на два округа было не только административной мерой, соответствующей различному социальному статусу двух районов. XIV округ пока еще был сельским, с несколькими живописными поместьями и садами. В XVI округе между улицами Вавен и Нотр-Дам де Шан проживало немногочисленное полубуржуазное население: преподаватели, журналисты, писатели, служащие. В новеньком доме под номером 3 по Нотр-Дам де Шан позже поселится Леопольд Зборовский, торговец предметами искусства, друг и расчетливый меценат Модильяни. На первом этаже того же дома жил журналист и культурный деятель Андре Сальмон, являвшийся посредником между торговцами и художниками. После смерти Модильяни он стал его страстным поклонником и преданным биографом. В конце улицы располагалось старое бистро, внешний вид которого сразу говорил, что клиентура его — в основном рабочие с соседних строек.

Монпарнас постепенно превращался в квартал художников. В начале века значительное количество их прибывало сюда со всех уголков Европы. В достаточно краткий промежуток времени район стал пристанищем парижской богемы, которая вовлекла в водоворот своей жизни большое количество художников и писателей. Один из знаменитых французских мыслителей Рене де Шатобриан уже в 1826 году устроился на улице д’Энфер, 88. Вот еще один интересный пример названия, которое обязано своим произношением неправильной этимологии. Название улицы д’Энфер не имеет ничего общего со словом enfer (преисподняя), будучи лишь искаженным названием римской дороги Виа Инфериор. На этой улице Шатобриан написал большую часть «Замогильных записок». Примерно в этот же период на улице Нотр-Дам де Шан жил Виктор Гюго. Кривая улочка была окружена полями и пригородными постройками, о чем свидетельствует ее название — Богоматери Полей. Многие сцены романа «Отверженные» списаны с повседневной жизни квартала, которую автор знал досконально. Например, развитие отношений влюбленных Мариуса и Козетгы происходило в тенистых аллеях Люксембургского сада.

Знаменитый скульптор Фредерик Огюст Бартольди, автор статуи «Бельфорский лев» и знаменитой «Свободы», которая располагается при въезде в порт Нью-Йорка, жил в мастерской на улице Вавен. А через две улицы, по адресу Гран-Шомьер, 8 (кстати, место последнего обитания Модильяни), в 1894 году поселился Гоген вместе с прекрасной метиской по прозвищу «Annah la javanaise»[14]. На улице Перрель, 2-бис жил и работал с 1906 по 1910 год (год смерти) художник Анри Руссо, именуемый Le Douanier — «Таможенник». На его двери красовалась табличка «Уроки сольфеджио, игра на скрипке и кларнете. Декламация. Академия рисунка и живописи». Он был вынужден давать уроки черчения и музыки детям квартала и организовывал музыкальные вечера, по большей части забавляясь неумением учеников, а не вслушиваясь в их голоса. Как-то писатель Жорж Куртелин купил две его картины для того, чтобы повесить их в своем «музее ужасов». Когда, почти сразу после войны, легендарный торговец живописью Поль Розенберг предложил ему за то, что давно считалось мазней, 10 тысяч франков, Куртелин решил, что это шутка, но, обнаружив наличные на своем столе, поверил в чудо и пришел к выводу, что провернул неплохое дельце.

Здесь же обитали многочисленные религиозные общины и монастыри, каждый из которых был окружен огородами и фруктовыми садами, формируя тем самым непередаваемый облик квартала. По идущей полем дороге часто, как в древние времена, странствовали пилигримы и бродячие монахи. Еще здесь были многочисленные магазинчики, обслуживавшие постоянных скромных покупателей, предлагая им предметы священного обихода и религиозные книги. В квартале, как и по сей день, располагались многочисленные католические средние и высшие учреждения, а также множество клиник и больниц. Среди прочих это были клиника Кошена, больница «Шарите», которая примет Модильяни в его тяжелейшие дни, и два лечебных заведения, очень важные для нашего рассказа: роддом на Пор-Рояль и клиника Тарьер.

Роддом стоял на углу между бульваром Монпарнас и улицей Обсерватории, на том самом месте, которое когда-то занимал знаменитый женский монастырь под тем же названием Пор-Рояль. Оно, как и многое другое здесь, было плодом экстравагантной этимологии. Монастырь был основан в XIII веке на территории, принадлежавшей феодалам из рода Порруа, латинизированное имя которых звучало как «Поррегиус». Со временем оно неизвестно почему превратилось в «Портус Региус» (королевский порт), местная церковь стала называться Сент-Мари де Пор-Руаяль, а позже офранцузилась в просто Пор-Рояль. Довольно сложный круг, почти такой же, как и история монастыря.

В 1603 году настоятельницей Пор-Рояля стала девочка тринадцати лет (по другим источникам, ей было всего одиннадцать), скороспелая для своего возраста «meré Angélique»[15]. Жаклин Мари Анжелика была дочерью главного адвоката Екатерины Медичи Антуана Арно, многодетного отца, Шестеро дочерей которого стали монахинями в Пор-Рояле. О необыкновенной твердости маленькой Анжелики говорит тот факт, что для осуществления реформы монастыря, поднявшей его из глубокого упадка, ей хватило шестнадцати лет. Как-то в 1609 году ее отец отправился проведать дочь, но даже он не смог пройти дальше входной двери. После того как пятидесятилетний Антуан прождал весь день, ему пришлось довольствоваться коротким разговором с непреклонной Анжеликой через решетку. В 1625 году религиозная община монастыря переселилась в фешенебельное место в Париже. Сложные отношения вначале с папой, затем с королем в 1709 году вынудили Людовика XIV издать закон о полном расформировании Пор-Рояля, вплоть до эксгумации тел священников, похороненных в крипте. Роддом, возникший на месте старого аббатства, — наследие, оставленное им нашему времени.

История, связанная с другой гинекологической клиникой и роддомом более прозаична. В клинике Тарьер помогали многим женам и подругам художников Монпарнаса. Среди них была и Симона Тиру, прозванная «Канадкой» — вначале студентка, а затем медсестра. Она недолгое время была возлюбленной Модильяни, однако, когда она родила ребенка, Амедео отказался признать его и даже просто выслушать ее мольбы.

Поселившись здесь, Модильяни увидел дороги, гостиницы, ночлежки, кафе, фонари — пестрый уклад жизни, сильнейшим образом впечатливший его и изменивший многие привычки. Амедео был по-юношески хрупким и дерзким — две плохо сочетающиеся черты. Он явился сюда из небольшой школы Микели, опираясь на романтические рассказы, движимый больше своим желанием порвать с тем старым, которое уже не могло соперничать с новым. Сравнивая новое с уходящим в прошлое, живо представляешь себе разительный контраст. Речь идет не только о переоценке ценностей, происшедшей с ним в громадном городе, но и о знакомствах с новыми людьми. Он вдруг всем своим существом ощутил бешеный ритм, с которым в парижском художественном мире рождаются и распространяются новости, почувствовал бесконечное количество созидательной энергии, необходимой для творчества, и оценил головокружительную высоту тех препятствий, которые он должен преодолеть.

В этом городе уже тогда отмечалась необыкновенная концентрация исторических мест, связанных с европейским искусством, как, впрочем, и с жизнью отдельных его деятелей. «Клозери де Лила» — сегодня всего лишь ресторан с громким названием, а в первые годы XX века это был один из самых примечательных уголков Парижа. В начале уже далекой от нас истории «Клозери» был обычной таверной при почтовой станции на улице Фонтенбло. Впоследствии здесь устроили танцевальную площадку под открытым небом. Когда же в 1900 году открылась очередная Всемирная выставка, тут появилось кафе, в котором, словно в театре, разворачивался бесконечный спектакль на тему художественных и литературных баталий. Среди завсегдатаев блистал французский поэт греческого происхождения Жан Мореас. Его чересчур рациональные стихи навевали меланхолию. Породившее Верлена и Рембо поколение уже сходило на нет, и Мореас, родившийся в 1856 году в Афинах, был одним из первых, кто ввел в свой поэтический обиход звание символиста. Его отличали громкий голос, гомерический смех, необыкновенная живость; он стал наставником многих молодых поэтов, балансируя в своей педагогической деятельности между эмпиризмом и насмешкой. «Опирайтесь сильнее на ваши принципы, — часто говаривал он. — Увидите, что рано или поздно они рухнут».

Другим заметным персонажем, часто посещавшим «Клозери», был поэт Поль Фор, носивший титул «Короля поэтов» — стихотворец и на протяжении почти десяти лет (1905–1914) редактор журнала «Vers et Prose» («Стихи и проза»). Секретарем редакции был журналист и писатель Андре Сальмон. В «Клозери» Поль Фор многие годы был одним из самых активных участников вечеринок. Каждый вторник в конце дня здесь собирались писатели, музыканты, художники, критики и журналисты. Известно, что в этих литературных чтениях с бесконечными спорами участвовало порой до двухсот человек. Абсент, ужасное пахучее пойло, называемое «la fiesta verde»[16], тек рекой. Среди прочих здесь мелькали Жюль Лафуко, Анри Ренье, Пьер Луис, Реми де Гурмон, Франсис Карко и Филиппо Томмазо Маринетти, который в феврале 1909 года опубликовал в «Фигаро» первый манифест футуристов. «Клозери» был подмостками, вечно заполненными толпой известных в то время лиц. Здесь вперемешку сосуществовали гениальные мастера, экстравагантные клоуны и пустопорожние болтуны. Часто не было никакой возможности отличить одних от других.

Другое очень важное литературное издание — журнал «Ле суаре де Пари», начавший выходить зимой 1912 года. Это было типично авангардистское издание, овеянное среди прочих славой Монпарнаса. Осенью 1913 года его редактором стал Гийом Аполлинер, один из самых заметных деятелей того времени. Родившийся в Риме в 1880 году и умерший в 38 лет от испанки, он был не только парадоксальным и провокационным поэтом, наделенным необыкновенным творческим воображением, но и открывателем талантов. Он один из первых открыл в изобразительном искусстве фовистов, представив публике работы Дерена и Матисса. Он же составил в 1913 году один из пылких манифестов, увенчавших революцию кубистов и футуристов. Он был в состоянии понять высокие устремления, богатый интеллектуальный багаж, фантастический и взаимоисключающий характер всех течений авангардизма, набиравших обороты в тот период. Он был влюблен в итальянский язык Де Кирико, но с такой же безапелляционностью не замечал его соотечественника Амедео Модильяни. Очень мало значит его скупая похвала живописи Дедо, которую он выскажет слишком поздно.

В галерее экстравагантных персонажей, украсивших эпоху, выделялся главный меценат журнала, художник Серж Фера, которого по-настоящему звали Сергей Ястребцов[17]. Пикассо, раздраженный труднопроизносимой фамилией, в шутку прозвал его Апострофом. Серж был хорошим художником-кубистом. Настоящим сокровищем в его семье была сестра, баронесса Элен д’Оттинген. Художница, поэтесса и писательница, Элен накануне Первой мировой войны организовывала необыкновенные салоны в своем роскошном особняке на бульваре Распай, 278. У выходцев из России Яс-требцовых была своя семейная фабрика по производству папирос. Элен вышла замуж за балтийского барона Оттингена, после краткого брака с которым унаследовала благородный титул и состояние. Она не щадила денег для того, чтобы журнал «Ле суаре де Пари» стал одним из самых престижных изданий. Вокруг нее вращалось блистательное общество, вовлекая в ее салон самых знаменитых людей того времени. На вечерах баронессы частыми гостями бывали Пикассо, Брак, Бранкузи, Северини, Макс Жакоб, Блэз Сандрар, Де Кирико, Кислинг, Цадкин, Модильяни, Соф-фичи, Маринетти и многие другие. Почти всегда вечера, начинавшиеся в салоне и продолжавшиеся за его пределами, завершались ожесточенными спорами между кубистами и футуристами.

Журнал «Ле суаре де Пари» посвящал отдельные выпуски Пикассо, Матиссу, Браку. Когда Аполлинер, пропагандируя авангардистское искусство, приложил к одному из номеров пять натюрмортов кубистов, шокированная публика в ужасе отказывалась от подписки. Баронессе Элен во имя спасения репутации журнала пришлось упросить редактора следующий номер журнала посвятить более приятной для глаза живописи Руссо. В этой компании значительную роль играл другой русский меценат — Сергей Щукин, собиравший произведения наиболее многообещающих мастеров. Благодаря ему в Эрмитаже в Санкт-Петербурге находятся несколько шедевров Пикассо и Матисса.

В кружке баронессы Элен также вращался русский художник с немецкой фамилией Леопольд Штюрцваге, переделавший свою фамилию в Сюрваж и исполнявший роль пажа баронессы. Когда в 1913 году он знакомится с Модильяни, то уже вовсю экспериментирует с цветовыми ритмами, которые сегодня можно увидеть в Музее современного искусства Парижа и Нью-Йорка, а его картинки для комиксов решительно опередили свое время. Серьезный Сюрваж, влюбленный в свою работу, зарабатывал на жизнь полировщиком фортепиано — с этим ремеслом он познакомился на отцовской фабрике пианино в Москве. Он умер в Париже в 1968 году в девяностолетием возрасте. На правах одного из самых искренних друзей Модильяни он сохранил о нем самые добрые воспоминания, о чем свидетельствует прежде всего чудесный портрет Амедео, написанный им на Лазурном Берегу в годы Первой мировой войны.

Среди прочих художников из числа друзей Модильяни был Жак Липшиц, который в восемнадцатилетнем возрасте приехал в Париж из Литвы, горя желанием стать скульптором. О Модильяни он оставил небольшое воспоминание, забавный эпизод, который очень похож на правду. Однажды ночью, когда он спал, его внезапно разбудил Амедео, громко стучавший в дверь. С упорством запойного алкоголика он требовал томик стихов Франсуа Вийона, который, как он помнил, был в доме. Желая поскорее избавиться от несвоевременного гостя, Липшиц нашел нужную книгу и отдал ее Амедео. И скоро горячо раскаялся в этом. Итальянец устроился в кресле и в ночной тишине начал декламировать стихи таким громким голосом, что вскоре послышались удары в стены и пол разгневанных соседей. Амедео был слишком увлечен, чтобы обращать на это внимание, а хозяин слишком воспитан, чтобы выгнать гостя. Чтение продолжалось долго, и когда у Модильяни сел голос, уже светало… Спустя годы Липшиц вспоминал этот случай с улыбкой, тактично опуская то обстоятельство, что неожиданное ночное вторжение причинило ему массу неудобств.

Отношения Модильяни и Хаима Сутина было совсем иными. Сутин был одаренным художником, снедаемым комплексами, порожденными воспоминаниями о тяжелом нищенском детстве. Он родился в местечке Смиловичи в Литве в 1894 году в одной из самых бедных многодетных семей. С Модильяни его познакомил художник Пинхус Кремень, бежавший из России под угрозой еврейских погромов. Итальянец принял участие в дурно пахнущем дикаре Сутине, который спокойно признавался, что никогда не менял пиджак. Амедео с большим трудом научил его сморкаться в платок, а не в руку или галстук.

Сложно было бы представить себе более непохожих друг на друга людей, чем эти два еврея. Модильяни вырос в буржуазной семье, в относительном достатке и никогда не испытывал на себе расовой неприязни. В период знакомства с Сутиным его отношения с окружающим миром складывались довольно успешно. Знакомые находили в нем милого молодого человека, в котором доброта и умеренная религиозность сочетались со светским духом Гарсенов. Сутин рос в условиях бесчисленных тягот: ужасающая местечковая нищета и жестокость, — вот среда его детства. Даже когда он неожиданно разбогатеет, ему не удастся избавиться от своего дикого упрямства. Шагал скажет об этом коротко: «Все-таки Сутин противен».

Словом, Амедео и Хаим были полной противоположностью друг друга. Что же связывало их? Известно, что Модильяни, помимо всего прочего научивший Сутина управляться за столом ножом и вилкой, а не руками, перед смертью якобы сказал своему меценату Зборовскому: «Вы не огорчайтесь, если я уйду, я оставляю взамен себя Сутина, он настоящий гений». Эти слова слишком нежны и заботливы, чтобы быть правдой. Ведь смерть захватила Амедео врасплох, и сложно представить себе, что он нашел время для подобных откровений. Хотя, с другой стороны, почему бы и нет? Ведь многие приводят в своих воспоминаниях эти слова о Сутине. Странно другое — когда Сутин разбогател и стал известным, он до конца своих дней был уязвлен тем, что Модильяни даже посмертно был более известен, чем он. Каждый раз, когда заходила речь о его итальянском друге, Сутин повторял ледяным голосом: «Не говорите мне об этом подлеце, он меня спаивал и хотел погубить».

В числе женщин, сыгравших важную роль в жизни Модильяни, необходимо отметить одну из колоритнейших фигур того времени. Ее звали Алиса Прин, но знаменитой она стала под прозвищем «Кики Монпарнасская». В ее воспоминаниях мелькают подробности встречи с Амедео в одном из бистро: «Мы обедали. Несколько раз мне пришлось напомнить ему, чтобы он заплатил за бульон. Клиентом, который больше всего коробил Розали, был Модильяни, тративший так много времени на отрыжку, что это заставляло меня трепетать с головы до пят. Но как он был красив!»

О себе Кики оставила в своем дневнике такую запись: «Я родилась 2 октября 1901 года в Бургундии… нас было шестеро, маленьких детей любви. Наши отцы забыли познакомиться с нами…» Когда семейство переехало в Париж, мать попыталась пристроить четырнадцатилетнюю Кики работать в булочную. Но тщетно — после бурной вспышки хозяйкиного гнева девушка немедля уволилась и стала зарабатывать на жизнь натурщицей. «Я встретила, — пишет она, — одного старого скульптора, который понял, что мне нужно, и попросил меня позировать ему. Он хотел изобразить эффект раздетости, освободив меня от одежды, как это ему было необходимо…»

Однажды кто-то донес госпоже Прин, что ее дочь раздевается в комнатах перед мужчинами, и она (хотя сама отнюдь не могла похвастаться благочестивым образом жизни) стремглав влетела в ателье, где позировала дочь: «Я позировала. Она закричала, что я больше ей не дочь, что я — презренная шлюха». Кики была еще подростком, но материнская выходка открыла ей путь к свободе. Словно на сцене в театре, она вдруг почувствовала свое настоящее призвание: ей нравилось, когда на нее, обнаженную, смотрят, а если за это еще и платят, то это хорошо вдвойне. Встал вопрос о наиболее приемлемой путевке в новую жизнь: «Одна моя подруга посоветовала мне «очаровать» какого-нибудь старика, чтобы он без боли сделал меня женщиной».

Все примерно так и произошло. Некоторое время Алиса, или Кики, играла с переменным успехом то роль проститутки, то содержанки, а иной раз, прежде всего в годы войны, и работницы. Повзрослев, она продолжала расхаживать в пальто на голое тело, прекрасно сознавая свою агрессивную, сочную женственность. По словам японского художника Фужиты, которому она позировала: «Она вошла в мою мастерскую тихая, скромная, кончики ее пальцев были подняты к алым губам. Двигаясь с достоинством, она сняла пальто и под ним оказалась абсолютно голой. Единственным предметом, прикрывавшим ее наготу, был цветастый платочек на шее».

Среди многочисленных слухов, которые ходили об этой необыкновенной женщине, есть один, который демонстрирует не только ее несомненную любовь к обнажению, но и благородство натуры. Однажды в кафе «Ротонда» вошла заплаканная девушка. Кики узнала, что у несчастной только что умер ребенок и нет денег на похороны. Ни слова не говоря, Кики пошла в ближайший ресторан и стала обходить посетителей. Приближаясь к очередному столику, она обнажала самые лакомые части тела и просила «два или три франка за зрелище». Когда она вернулась в бар, в руках у нее была шляпа, набитая деньгами, которые она высыпала на стойку со словами: «Здесь хватит не только на похороны, но и на одежду для тебя».

У Кики было множество любовников и увлечений. Она выступала в качестве певицы в кабаре «Оазис» на улице Вавен. Пыталась рисовать, и говорили даже о ее «персональных» выставках. Она снялась в восьми фильмах, где играла роли экстравагантных женщин в мехах. Она все делала так же увлеченно, как и занималась любовью — с полной самоотдачей, бездумно, бесстыдно, без колебаний и оглядки на окружающих.

Большим успехом пользовалась публикация ее воспоминаний. Эрнест Хемингуэй написал предисловие к американскому изданию книги. Писатель, возможно, был в числе ее любовников, что немудрено. В его предисловии много юмора и перца. Он пишет о «ее невероятно прекрасном теле и богатом голосе, который говорил, словно пел. Кики, несомненно, царила на Монпарнасе более, чем королева Виктория в эпоху, которую называют «викторианской». А по поводу книги добавляет: «Это написано женщиной, которая, как я знаю, не оставалась одна ни на минуту. Думаю, что некоторые страницы вообще можно сравнить с шедевром, вышедшим из-под пера Даниэля Дефо, а именно с книгой, которая заимствовала свое имя у другой женщины». Хемингуэй имеет в виду «Молль Флендерс», хотя соседство этих двух персонажей трудно понять — оно больше ироническое, чем лестное.

Среди ее самых длительных романов была связь с американским фотохудожником Мэном Рэем. Он приехал в Париж в июле 1921 года и тут же познакомился с Кики. Всё началось как раз во время сеанса позирования, на этот раз фотографического. Кики приняла предложение не сразу, боясь, что ее «недостатки» будут высвечены безжалостным зрачком объектива. Рэю, гениальному приверженцу технических новинок, удалось убедить ее, и он потом так описал эту первую встречу: «Она начала раздеваться в то время, как я оставался сидеть на кровати с установленным передо мной фотоаппаратом. Когда она вышла из-за ширмы, я дал ей знак приблизиться и сесть рядом. Я взял ее за руку, она сделала то же самое, наши губы встретились, и мы упали навзничь. В этот день не было сделано ни одного снимка». Один из самых знаменитых ее фотопортретов, сделанных Рэем, — тот, где она сидит спиной, искусно превращенная в скрипку с помощью двух «F» инструмента.


«Королева Монпарнаса» впоследствии совершила турне по провинции, во время которого у нее были многочисленные авантюрные приключения, включая арест из-за спровоцированной ею драки между моряками. Последний период ее жизни связан с участием в Сопротивлении во время Второй мировой войны. Она распространяла антифашистские листовки, но, будучи схваченной гестапо, вернулась в родную Бургундию. В 1945 году снова попала в тюрьму — на сей раз за перевозку наркотиков. Умерла Кики 23 марта 1953 года от внутреннего кровоизлияния.


Такова жизнь Монпарнаса, таковы некоторые ее персонажи. Все они станут окружением Амедео в недалеком будущем, а пока он должен был просто наладить свой быт. Парижские дома, как старые, так и более современные, были ужасно холодными. Если небольшая гостиная еще могла каким-то образом обогреваться маленьким камином, то в спальне все было ледяным. Керосиновые лампы в предвоенные годы давали скудное освещение и нестерпимо воняли. Ванная комната считалась большой роскошью.

При таких условиях проживания, если мастерская художника и служила своему жильцу укрытием от дождя, то ледяной холод и пронизывающий сквозняк в ней были нормой. Минимальные гигиенические условия, хотя бы с холодной водой — привилегия более комфортабельных жилищ. Жильцы мастерских должны были довольствоваться маленьким фонтанчиком во дворе, к которому всегда стояла очередь. У Модильяни было единственное богатство — цинковый таз, который сопровождал его в многочисленных переездах. Его частые, практически каждодневные омовения порождали множество слухов и насмешек. Вообще в мелкобуржуазных семьях встроенная ванна была большой редкостью, как, впрочем, и регулярная смена постельного белья.

Но вряд ли все эти обстоятельства могут послужить препятствием для творческой натуры, которая входила в этот особый мир, увлеченная своей целью и ослепленная огнями великого города.

Загрузка...